Художественные особенности романов Ги де Мопассана Жизнь и Милый друг перев

--PAGE_BREAK--

Сборники рассказов Мопассана, особенно обильно издававшиеся в 1882 — 1885 годах, утвердили славу писателя как лучшего французского новеллиста. Мопассан поднял искусство французского рассказа на небывалую высоту и, по справедливому замечанию Чехова, «поставил такие огромные требования, что писать по старинке сделалось уже больше невозможным» [13; 129].

Рассказы Мопассана отличаются замечательными художественными достоинствами. Им присущи редкое единство формы и содержания, строгая соразмерность всех компонентов, искусство увлекательного и сжатого повествования. Читая мопассановский рассказ, никогда нельзя предвидеть его финал потому, что Мопассан умеет сразу же полностью овладеть вниманием читателя.

Материалом новелл Мопассана является современная ему французская повседневность. В них, как в капле воды, предстала вся Франция, которую писатель знал так хорошо и показывал в таком убедительном рисунке. Конфликты мопассановских новелл, с одной стороны, связаны с представлением писателя о противоречивости человека, в котором как бы живут и вечно борются друг с другом два противоположных существа; изображение этой внутренней борьбы человека, обычно обусловленной давлением на него социальных причин, позволило Мопассану создать наивысший образец его новеллистики — новеллу характеров, в которой писатель очень сжато и выразительно показывал человека в его поступках и жестах. С другой стороны, Мопассан строил свои новеллы и на тех социальных конфликтах, которые возникают в борьбе людей между собою, а также в их борьбе с предрассудками и условностями буржуазного общества.

Выше уже говорилось о двух противоположных манерах мопассановского творчества — субъективной и объективной. Хотя Мопассан и отдал значительную дань объективной манере изображения, нельзя думать, что он как бы равнодушен к изображаемому, как бы сознательно уходит от ответа, как бы превращает свое творчество в искусство для искусства. Но, само собой разумеется, Мопассан не мог уничтожить своего авторского, присутствия в том или ином рассказе, потому что уже выбор темы, приемы ее разработки и соотношение образов должны были подводить читателя к нужному решению вопроса. Кроме того, пытливый читатель всегда улавливает присущую объективным рассказам Мопассана скрытую иронию, которая и позволяет с ясностью понять замысел автора.

Для Мопассана, человек — всегда главное. Но его объективная манера сбивала с толку французских критиков. Тезис о «равнодушии» Мопассана широко разделялся французскою критикой. Биограф Мопассана Рене Дюмениль свидетельствует, что "… все критики настаивали на бесстрастии, на объективизме Мопассана" и что они видели его задачу якобы только в том, чтобы «наблюдать жизнь, брать ее события, изображая их, как они есть, не вмешиваясь в их развитие, ничем не проявляя ни своих оценок, ни тех переживаний, которые невольно испытываешь, видя поступки персонажей, словом, отсутствовать в своем собственном творчестве» [2,217].

Подобного рода неверные оценки творчества Мопассана, обусловленные непониманием его объективной манеры, проявлялись и проявляются не только во французской критике. В представлении Эптона Синклера, Мопассан не знает жалости к людям и лишь радуется их всевозможной низости и «ничтожеству добродетели», хотя он и учитывал ненависть Мопассана к «буржуазной Франции» и отнюдь не видел в нем равнодушного художника [3,195-196].

Это, конечно, пример критической слепоты. Иван Бунин с гораздо большей проницательностью распознал в Мопассане писателя, «носившего в своем сердце жажду счастья целого мира» [4,252].

В некоторых новеллах Мопассан как бы сознательно предоставляет решение поднятого вопроса самим читателям и порою прямо спрашивает их, как бы они поступили («Отцеубийца»; рассказ 1883 года «Ребенок»). В этой связи интересны и концовки некоторых новелл, где слушатели рассказчика дают свои оценки, хотя порою и вздорные, его повествованию («Мисс Гарриет», «Волк», «Счастье», «Правдивая история»). В других случаях, хотя действие рассказа совершенно закончено, его конфликты остаются как бы не вполне решенными и взывают к раздумьям и совести читателя.

Мопассан умел поднимать не только моральные, но и острейшие социальные вопросы, будоражившие чуткого читателя, и делал это потому, что желал заставить читателя «мыслить, постигать глубокий и скрытый смысл событий». Прав был Золя, сказавший над могилой Мопассана: «Читая его, смеялись или плакали, но всегда размышляли» [5,278].

Объективность Мопассана была формой его борьбы против ортодоксальной буржуазной литературы, которая прикрашивала действительность, приглаживала ее конфликты, пропагандировала мещанскую мораль, идеализировала буржуа. Объективность Мопассана была только кажущейся и вовсе не безоценочной.

Однако Мопассан и сам, по-видимому, считал, что объективная манера не позволяет ему, страстному обличителю неправды жизни, высказаться до конца. Поэтому рядом с объективными рассказами, написанными обычно от третьего лица, в его творчестве немалое место занимает новелла, повествование в которой ведет внутренний рассказчик, свободно выражающий свои взгляды и оценки, а наряду с нею лирическая новелла, полная личных высказываний Мопассана.

Мопассановский язык необыкновенно богат, точен, лаконичен, колоритен, а главное — ясен. Анатоль Франс писал: «Я скажу лишь, что это — настоящий французский язык, ибо не знаю другой, лучшей похвалы» [6,156].
1.5 Мопассан-романист
Романы «Жизнь» и «Милый друг» позволяют видеть, что Мопассан искусно владел не только короткой литературной формой, но и законами построения романа. Во Франции, однако, долгое время держалось, что Мопассан, «в сущности», только новеллист и что его романы представляют собою либо одну бесконечно длинную новеллу (так они оценивали «Жизнь»), либо своего рода сплав новелл, искусно прилаженных друг к другу. Приводятся и примеры: такие-то новеллы почти полностью схожи по своему сюжету, краскам, тональности с такими-то эпизодами «Жизни» или «Милого друга». Но дело тут объяснялось совсем другими причинами. Приступая к работе над романом, Мопассан обычно от этой задачи уже не отходил вплоть до ее завершения. Только с романом «Жизнь» обстояло по-другому: работа над ним растянулась на целых шесть лет.

Французские биографы Мопассана долго не могли разобраться в вопросе о творческой истории «Жизни». Когда Мопассан в январе 1878 г. рассказал Флоберу об этом своем замысле, строгий учитель был восхищен. Как установлено одним из лучших исследователей, Андре Виалем, первый вариант «Жизни» к концу 1877 г. насчитывал уже семь глав, а может быть, и больше. Казалось бы, дело шло хорошо, но 15 августа 1878 г. Флобер запрашивал своего ученика: «А как роман, от плана которого я пришел в восторг?» Что-то мешало непрерывной работе над романом, и биографы Мопассана нередко считали, что роман, о котором он упоминает в письмах конца 1870 г., — это какое-то другое произведение, а не «Жизнь». Но медленность работы над «Жизнью» объяснялась рядом важных причин: желанием Мопассана следовать композиционным приемам Флобера, растущей требовательностью молодого писателя к себе и необходимостью переделать первоначальную манеру, в которой писался роман в 1877 г.

В письме 1877 г. к матери Мопассан жаловался на множество трудностей «из-за необходимости расположить все на своем месте и из-за переходов». Этим «переходам», одному из композиционных приемов Флобера, он придавал большое значение. Они представляли собою обобщенное описательное повествование, искусно соединявшее эпизоды (сцены с развернутым действием персонажей) и создавали картину непрерывного течения жизненного процесса. Композиция «Жизни» и состоит в том, что обобщенные описания-переходы сменяются развернутым изображением конкретного эпизода, в котором персонажи подробно обрисованы в их поступках и речах. Далее следует новое обобщенное повествование, приводящее к новому эпизоду. Так, в первой главе сначала говорится о выходе Жанны из монастыря и о предстоящем переезде в замок «Тополя», а затем это обобщенное повествование сменяется изображением отдельного эпизода — сценой у окна, где Жанна любуется восходом солнца, как бы символизирующим надежды на грядущее счастье.

О требовательности Мопассана к себе рассказал Поль Бурже. Работая над «Жизнью» и «Милым другом», Мопассан имел привычку печатать в газете отдельные эпизоды романа, оформляя их в виде законченной новеллы. Это объяснялось необходимостью не только заработка, но и более важными причинами. «Работая над большим романом, — говорил Мопассан Полю Бурже, — я стараюсь дать для хроники (так назывались еженедельно печатавшиеся им в газетах очерки) первый эскиз, еще в общих чертах, того или другого эпизода романа. Я переделываю их по два, по три, а то и по четыре раза. Лишь после этого я снова берусь за эту вещь для большой книги» [15,312-313]. «Снова берусь» означало возможность новых переделок. При таком методе творческой самопроверки роман подвигался вперед не быстро.

Третья причина медленного создания «Жизни» заключалась в том, что ее первоначальную манеру, «личную», лирическую, полную открытых авторских оценок происходящего, автору приходилось теперь, как установил Андре Виаль, коренным образом перерабатывать — в ту объективную, безличную манеру, где выводы из повествования надлежало делать самому читателю. Этой манере, которую Флобер желал передавать своему ученику и которой Мопассан поначалу не слишком поддавался, он решил теперь следовать. Неудивительно, что такая долгая и изнурительная работа измучила Мопассана, порою уже перестававшего понимать, что у него получается.

Остается не вполне ясным, какие жизненные происшествия лежали в основе «Жизни». По мнению ряда французских биографов, в романе отразились тяжелые отношения неудачного брака родителей писателя, но слуга Мопассана, Франсуа Тассар, записал его слова: «Изложенные в этой книге факты имели место в Фонтенбло и печатный отчет о них лежит на моем столе» [16,94]. Так как родители Мопассана никогда в Фонтенбло не жили и их семейная драма ни в каком печатном отчете не была отражена, вопрос об источниках «Жизни» следует пока считать открытым.

«Жизнь» печаталась фельетонами в «Жиль Блас» с 27 февраля по 6 апреля 1883 г. В том же году роман вышел и отдельным изданием. Французская критика, дотоле поругивавшая Мопассана, переменила тон, увидев в романе стремление автора отойти от влияний натурализма. Очень высоко оценил «Жизнь» Тургенев, рекомендуя М. М. Стасюлевичу, редактору русского журнала «Вестник Европы», поскорее напечатать его перевод. Тургенев аттестовал Мопассана как «бесспорно самого талантливого из всех современных французских писателей» и добавлял, что, прослушав в чтении автора ряд больших отрывков, «положительно пришел в восторг.

Высоко оценил роман и Лев Толстой, признававший „Жизнь“ „превосходным романом, и не только несравненно лучшим романом Мопассана, но едва ли не лучшим французским романом после “Miserables» («Отверженных») Гюго" [7,7].
1.6 Роман-памфлет «Милый друг»
Наиболее резко и непримиримо прозвучал протест Мопассана против антинародной деятельности и растущих империалистических вожделений правителей Третьей республики в романе-памфлете «Милый друг» (1885). Главное действующее лицо этого романа — карьерист Жорж Дюруа, бывший унтер-офицер колониальных войск в Алжире, привыкший грабить и угнетать арабов. Все знают, что это проходимец и негодяй, но он добился жизненного успеха, и буржуазное общество не может не склониться перед победителем. Роман заканчивается иронической картиной торжественной свадьбы Жоржа Дюруа в модной парижской церкви при участии парижского епископа и представителей светского и литературного Парижа: отныне Жоржу Дюруа открыта дорога к депутатскому креслу, к посту министра или даже президента Третьей республики.

Лев Толстой, говоря об этом романе, с одобрением отметил «негодование автора перед благоденствием и успехом грубого, чувственного животного, этой самой чувственностью делающего карьеру и достигающего высокого положения в свете, негодование и перед развращенностью всей той среды, в которой его герой достигает успеха… Здесь он, — продолжает Толстой о Мопассане, — как будто отвечает на это: погибло и погибает все чистое и доброе в нашем обществе, потому что общество это развратно, безумно и ужасно» [7,9].

Тема коррупции, принесенной буржуазным строем и необыкновенно расцветшей в пору Третьей республики, разработана в «Милом друге» с чрезвычайной широтой. Особенно правдиво и впечатляюще обрисована в «Милом друге» атмосфера всеобщей продажности буржуазного общества; по словам Энгельса, «оппортунисты… оказались настолько продажными, что далеко оставили за собой в этом отношении даже Вторую империю» [9,489]. Роман Мопассана удостоверяет, что во Франции 80-х годов решительно все продажно и все продается.

Бесстрашно разоблачая полную подчиненность правителей Третьей республики финансовому капиталу, их безразличие к национальным и народным интересам, фальшивость буржуазной демократии, Мопассан свидетельствовал о могучей силе и прозорливости своего критического реализма. В негодующем протесте писателя, с такой силой прозвучавшем на страницах романа, отразилось возмущение трудовых народных масс Франции грязной деятельностью республиканцев-оппортунистов.

Критики буржуазной реакции не замедлили поднять крик о том, что в «Милом друге» Мопассан оклеветал французскую прессу. Позиция народного лагеря, естественно, была совершенно иной. Поль Лафарг заявил, что Мопассан, «единственный из современных писателей, в романе „Милый друг“ осмелился приподнять уголок завесы, скрывающей бесчестие и позор французской буржуазной прессы» [10,226]. Гедистская газета «Путь народа» принялась в 1887 году перепечатывать на своих страницах роман, назвав его автора «одним из мэтров современной литературы» [11]. И в наши дни Торез поставил в заслугу Мопассану то, что он «в своем романе „Милый друг“ разоблачил нравы и внутренние пружины крупной печати, выполняющей приказания финансовой олигархии» [12].

В отличие от «Жизни» роман «Милый друг» написан не в объективной, а в резко-оценочной манере. Постоянно присущая Мопассану ирония носит здесь совершенно открытый, бичующий характер. Отвращение писателя к миру человеческой подлости и продажности выражено в романе открыто и с предельной силой. Поступки, действия и побуждения Дюруа разоблачаются на каждой странице. Отдельные персонажи, особенно Ларош-Матье, получают убийственную авторскую характеристику.

«Милый друг», переведенный на многие языки, укрепил славу Мопассана как выдающегося романиста. Следующим его романом был «Монт-Ориоль» (1886), где писатель продолжал столь же резко и непримиримо разоблачать существующее социальное зло.

В «Монт-Ориоле», как и в «Милом друге», развернута та же тема всеобщей продажности буржуазного общества. Наука, пресса, врачи, искусство — все продажно. Отношения людей сводятся к своеобразному поединку обманщиков, жаждущих наживы. Мопассан, еще недавно веровавший в «мыслящую аристократию», в людей науки как неких избранников общества, приходит в этом романе к разочарованию в современной ему медицинской науке, беспомощность которой он показывает. Чехов назвал «Монт-Ориоль» «прекрасным романом» [13,168], оценив в нем и критицизм Мопассана и все очарование образа Христианы, измена которой мужу искуплена и очищена ее страданием.

В конце своего творческого пути Мопассан поднял особенно мучивший его как художника вопрос о деградации и вырождении искусства при капиталистическом строе. В романе «Сильна как смерть» (1889) Мопассан создал тип художника капиталистического строя Оливье Бертена. Это художник-коммерсант, предавшийся легкому успеху, светскому обществу, заваливающему его дорогими заказами, и изменивший истинным целям искусства — бескорыстному служению правде.

К вопросу о деградации современного искусства Мопассан возвратился и в книге путевых записок «Бродячая жизнь» (1890). Неустанно восхищаясь безвестными архитекторами и скульпторами античности, плеядой жизнерадостных живописцев Возрождения, Мопассан приходил в ужас от современного положения искусства, ценителями и заказчиками которого являются буржуа. В обществе, где господствуют одни корыстные расчеты, проникающие в человеческие отношения, культуру, науку и искусство, эстетическая способность, как видел Мопассан, вырождается, становится достоянием немногих.
1.7 Критический реализм Мопассана
В одной из самых пленительных, самых «личных» своих книг, «На воде» (1888), Мопассан рассказывает, как однажды на охоте в беспросветно дождливый осенний день он случайно попал в хижину крестьян-бедняков, где мать и дочь умирали от дифтерита. Его охватила мучительная жалость к несчастным, горькое сознание невозможности помочь им и возмущение против этой незаслуженной и неотвратимой несправедливости жизни.

Такие впечатления обостряли у Мопассана сознание глубочайших противоречий действительности. Художник видел, что наряду с миром обеспеченных, праздных и беззаботных людей, поглощенных погоней за наслаждением, хотя тоже далеко не всегда счастливых, одновременно существует и этот страшный мир «каторжников», мир абсолютной безысходной человеческой обездоленности. И жизнь этих горемык тоже называется жизнью, семья их тоже называется семьей!

Обласканный всеобщим признанием, льстивыми ухаживаниями и восторгами великосветских салонов, Мопассан не утратил ни реалистической зоркости, ни непримиримого отношения к неправде жизни, ни бесконечного сострадания к людскому горю, ни наконец той совестливости, которая для него так характерна.

С самого своего появления на литературной арене Мопассан много писал о горькой, тяжелой, нищей жизни народа, особенно о крестьянах. Правда, первоначально под влиянием натуралистической школы Мопассан относился к крестьянам даже с некоторым высокомерием, показывая их людьми грубыми, темными, подвластными слепым инстинктам. Ранние деревенские рассказы Мопассана вызвали резкое осуждение со стороны Льва Толстого. Мопассан вскоре понял свою односторонность в изображении крестьян. С течением времени он стал внимательней, глубже изучать деревенскую жизнь и механизм ее закономерностей. И он создал свои лучшие, проникнутые острой жалостью и убеждающей правдивостью рассказы о крестьянах Франции.

То обстоятельство, что Мопассан увидел и оценил замечательные качества народа, противопоставив их своекорыстию и бессердечию буржуазии, было, конечно, крупным достижением его критического реализма.
1.8 Последний период творчества Ги де Мопассана
Если считать, что первый период творчества Мопассана, время его литературного ученичества и первых опытов, завершается 70-ми годами, если период зрелого мастерства и расцвета мопассановского критического реализма падает на 1880 — 1886 годы, то примерно с 1887 года начинается последний период его творчества, характеризующийся тем, что реализм Мопассана мучительно борется с влиянием литературы декаданса, порою поддаваясь этим влияниям.

Вера писателя в «мыслящую аристократию» как возможную спасительницу государства все время таяла. Пессимизм, чувство безысходности все больше овладевали им. Все безнадежней смотрит он на судьбы своей родины и всего человечества.

В романе «Сильна как смерть» уже заметен перелом в творчестве Мопассана. Еще сильна здесь сторона его реалистической критики. Но в этом романе Мопассан начинает переходить от изображения социальной психологии своих персонажей к анализу их «личной» психологии, их интимных переживаний, к «чистому психологизму». Манера художника становится противоречивой, потому что, разоблачая своих персонажей, как представителей паразитического светского общества, он одновременно уже как бы оправдывает их, привлекает к ним сочувствие читателя, говоря об их незаслуженных и неотвратимых страданиях. Еще более обостряется уклон в «чистый психологизм» в романе «Наше сердце» (1890).

Большое и беспокойное развитие получает в последнем периоде творчества Мопассана фантастическая тема. Она и раньше была присуща его творчеству, но в гораздо меньших размерах, а главное, Мопассан довольствовался тогда в данном вопросе реалистической тургеневской формулой: «Боишься только того, чего не понимаешь».

Теперь дело существенно меняется. В повести «Орля» Мопассан берет своим персонажем безумца, и хотя излагает его бред, можно сказать, с клинической последовательностью и реалистической обоснованностью, а в композиции повести обнаруживает обычную математическую точность, но сам материал «Орля» уже говорит о том, что Мопассан находится на полпути к признанию объективного существования потустороннего мира и его загадочных, угрожающих человеку явлений.

Мопассан, разумеется, вовсе не превратился в декадента в последнем периоде творчества. Нет, до конца своих дней реалист в нем постоянно отстаивал себя. Если писатель и признавал за декадентами и символистами право на поиски новых тем и новых средств художественного выражения, то он знал, что ему не по пути с ними. Порою Мопассан, казалось, обретал веру в лучшие стороны человека и писал о его способности перерождаться к лучшему («Бесполезная красота»), о его верности и стойкости («Новогодний подарок»), о радости отречения («Калека») и о тех страданиях, которые очищают человека, облагораживают, просветляют… Но наряду с этим прежняя ясная мысль Мопассана все более поддается настроениям беспокойства и тревоги. Утрачивая свою уравновешенность, художник видит теперь в окружающем по преимуществу отвратительные явления: жестокость, уродство, свирепые убийства, всяческие истязания и ужасы, потрясающие открытия («Денщик», «Вечер», «Дюшу», «Покойница», «В порту», «Утопленник», «Оливковая роща»). Безысходность человеческого горя окончательно подавляет Мопассана.
1.9 Выводы по Разделу 1
Впервые русских читателей с творчеством великого французского писателя Ги де Мопассана познакомил И. С. Тургенев, оценивший в нем крупнейший талант французской литературы начала 80-х годов. Мопассан, в свою очередь, выше всего оценивал тургеневское новеллистическое искусство, законы которого старался понять и освоить. В 70х годах литературным учителем Мопассана стал Флобер, который старался передать писателю свой художественный метод изображения действительности. Свою первую книгу, сборник «Стихотворения», Мопассан посвятил Флоберу, а сборник рассказов «Заведение Телье» — И.С. Тургеневу. Таким образом, он засвидетельствовал равную долю благодарности своим учителям.    продолжение
--PAGE_BREAK--

На протяжении творческого пути Мопассана, пессимистические настроения его приобретали все более углубленную и обостренную форму. Всю жизнь он томился тоской художника-гуманиста. Противоречивость воззрений Мопассана пронизывает все его творчество и своеобразно отражается в художественном методе писателя.

Необыкновенная разносторонность художественных средств Мопассана особенно широко проявилась в его новеллистике. Ей присущи редкое единство формы и содержания, строгая соразмерность всех компонентов, искусство увлекательного и сжатого повествования.

В середине 80х годов в творчестве писателя чрезвычайно усилились мотивы социального протеста. В 1883 году вышел его первый роман «Жизнь». Но наиболее резко и непримиримо прозвучал протест Мопассана против антинародной деятельности в романе-памфлете «Милый друг», вышедшем в 1885 году.

Крупным достижением критического реализма Мопассана было то обстоятельство, что он увидел и оценил качества народа, противопоставив их бессердечию и своекорыстию буржуазии.

К 1887 году, т.е. в последний период творчества Мопассана, его манера становится противоречивой. Большое и беспокойное развитие в его творчестве получает фантастическая тема.

К сожалению ужасен конец Ги де Мопассана и мучительно видеть гибель такого громадного таланта.




Раздел 2. Характеристика романов Ги де Мопассана «Жизнь» и «Милый друг»
2.1 Проблематика романа «Жизнь»
2.1.1 Характеристика романа

«Жизнь» — роман о смене двух культур: широкая, терпимая, человечная поместная дворянская культура XVIIIвека, облагороженная влияниями Просвещения, уступает место узкой, пошлой, антигуманной буржуазной культуре XIXвека. Наступлением последней определяются изображаемые в романе гибель прежнего патриархального уклада жизни семьи барона де Во и процесс расслоения поместного дворянства: старая дворянская интеллигенция, воспитанная в традициях Просвещения, уходит из жизни, не имея сил бороться за себя в условиях нового времени; другие слои дворянства либо замыкаются в кастовом высокомерии, либо дичают подобно графу де Фурвиль, а часть дворянства подчиняется буржуазным влияниям, склоняясь перед божеством денег.

Действие романа начато в 1819 г., и «Жизнь», следовательно, роман исторический, хотя не упоминающий ни о каких крупных событиях национальной истории: описываемые в нем происшествия, соответствующие времени Реставрации и Июльской монархии, протекают на фоне монотонной и мало в чем меняющейся провинциальной поместной жизни.

Мопассан любил и порою даже несколько поэтизировал XVIIIвек. Иные представители дворянской культуры того времени казались ему воплощением гуманности, терпимости и широты взглядов. Таков в романе барон де Во, ученик Руссо, пантеист, друг природы и всех живых существ, ненавистник всякого рода тирании. Баронесса, его жена, еще интересуется дворянской генеалогией, в остальном же она — сентиментальная поклонница романов Вальтера Скотта. Единственным «пороком» мужа и жены была их доверчивая и расточительная доброта. Они рады помочь ближним, легко раздают деньги, живут выше средств и постепенно разоряются. Другом их дома является старый аббат Пико, чуждый религиозного фанатизма, благодушный добряк, умеющий быть терпимым и прощать людям их грехи. В пору Реставрации все эти персонажи совершенно чужды влияниям дворянско-клерикальной реакции.

Жанна, главная героиня романа, добрая, гуманная, прямодушная, полная любви к жизни и доверия к людям, была достойной дочерью барона де Во. В ее душе не было никакой узости, предрассудков, корысти, лжи. Из монастыря, в котором она воспитывалась, она вышла совершенно не подготовленной для жизненной борьбы, но полной всевозможных иллюзий об ожидаемом ею счастье. С величайшей неясностью и чуткостью описывает Мопассан ее чистую душу, ее любовь ко всему земному, присущую ей «женскую нервозность, взволнованность чувствительной натуры, которую всякая малость доводит до безумия, восторг потрясает, точно катастрофа, неуловимое впечатление повергает в трепет, сводит с ума от радости или отчаяния».

Критический реализм Мопассана был, однако, достаточно зорок, чтобы избавить писателя от представления о том, что семья барона де Во была единственным типичным явлением поместной дворянской культуры XIXвека. Нет, в романе типизированы и такие дворянские семьи, в которых ничего не осталось от светлой культуры Просвещения: узкоклассовые интересы дворянства здесь оголены и более или менее смыкаются с дворянско-клерикальной реакцией времени Реставрации.

Вот чванные, церемонные помещики де Бризвили, люди касты, поглощенные перепиской со своей многочисленной дворянской родней и надменно отгораживающиеся от всего остального мира. Но это скорее вымирающие чудаки. Гораздо менее безобидны маркиз и маркиза де Кутелье, полные высокомерия и строжайших требований этикета. Они — уже верные слуги Реставрации, потому что требуют от всех дворян-помещиков обязательного посещения церкви, объявляя, что «кто не следует за знаменем церкви, тот против него и против нас».

Еще более ярым слугою Реставрации является аббат Тольбьяк, сменивший старого аббата Пико. Представляя читателю этого нового персонажа, Мопассан дает ему такую характеристику: «Он напоминал злого ребенка, худой, щуплый, в потертой, но опрятной сутане. (...) Он рассказал о начатых им преобразованиях тоном монарха, вступившего во владение королевством». Он властен, груб и старается запугать крестьян грозным божеством. Он пытается завладеть душою Жанны, принуждая ее постоянно ходить в церковь, куда ее вовсе не тянет. А ходить туда нужно из политических расчетов. «Если церковь и замок заключат между собою союз, — вещает Тольбьяк, — хижины будут нас бояться и подчиняться нам». Жестокий фанатик-изувер, нетерпимый к свободным союзам деревенской молодежи, Тольбьяк швыряет камнями во влюбленных. Увидев щенящуюся суку, он в ярости топчет ее ногами — и возмущенный барон выгоняет его из замка.

По мере развития действия в романе появляются представители нового поколения дворянства вроде виконта де Лямара, становящегося мужем Жанны. Как не похож он на родителей Жанны. Под его внешним лоском скрывается грубое и жадное животное, чванящееся своим дворянским происхождением. Сын промотавшегося отца, он отвратительно скуп, отнимает у Жанны во время свадебного путешествия ее собственные «карманные» деньги и все более ненавидит ее родителей, доведших себя до разорения. Бесхитростная любовь Жанны ему скоро наскучила, и он заводит себе одну любовницу за другой, пока его не убивает дикий ревнивец граф де Фурвиль.

Жанна — девушка романтической эпохи, наделенная множеством всякого рода иллюзий. И вот ее иллюзии о великой любви, о счастливом браке, о верном муже исчезли. Исчезла и ее иллюзия о супружеской верности родителей: среди вещей покойной матери она нашла письма ее любовника. Весь ход романа — только в утрате Жанной ее иллюзий, но на их место приходили новые. Если Жанне не удалось личное счастье, то она верит, что будет счастлива успехами своего сына, который — о, несомненно! — станет великим человеком. Но и эти иллюзии гибнут: ни барону, ни ей не удается воспитать Поля: он плохо учится, а затем становится лодырем, кутилой и запутывается в долгах, которые приходится оплачивать барону. Далее Поль пытается поправить свои дела и участвует в неких торговых спекуляциях, но терпит крах и приводит свою семью к окончательному разорению. Барон умирает с горя, и к концу романа у Жанны от всех ее былых фамильных владений остается маленький кирпичный домик и скудная рента. Никому больше не нужна Жанна в мире стяжателей и лицемеров, и жалеет ее только бывшая ее служанка Розали: возвратившись к Жанне и тронутая ее отчаянным положением, она берет в свои руки ее имущественные дела. И в эту нищенскую жизнь явится Поль со своим ребенком от умершей любовницы — и с этой внучкой будут связаны последние иллюзии Жанны...

Льву Толстому очень нравился образ Жанны. «Чувствуется, — писал Толстой, — что автор любит эту женщину и любит (...) за ее душу, за то, что в ней есть хорошего, сострадает ей и мучится за нее и чувство это невольно передается читателю. И вопросы: зачем, за что погублено это прекрасное существо? неужели так и должно быть? — сами собой возникают в душе читателя и заставляют вдуматься в значение и смысл человеческой жизни» [7,7-8].

Так как жизнь Жанны проходит в постоянной утрате иллюзий, сменяющихся новыми иллюзиями, которым тоже суждено погибать, — то не в этом ли и состоит весь процесс человеческого существования? Ведь так участливо рассказывает писатель о горестях своей милой героини, в образ которой он вложил заветные свои мысли о печальном земном жребии хрупкого, впечатлительного, тонко чувствующего человека!

Но основная мысль романа гораздо глубже, и, чтобы понять ее, от читателя требуется активно-вдумчивое отношение к той объективной безоценочной манере, в которой написан роман. Читателям нередко кажется, что Мопассан полностью на стороне Жанны. Но это не совсем так. В первой части романа любовь и участие Мопассана к его героине господствуют, но во второй части более дает себя знать критическое отношение к ней. Какой скрытой иронии полон, например, эпизод поисков Жанной сына в Париже! И другой пример: когда Жанна жалуется, что у нее никогда не было счастья, Розали резонно отвечает, что нельзя же выходить замуж, не зная своего жениха.

В ответ на другие жалобы Жанны Розали замечает: «Вот пришлось бы вам работать за кусок хлеба, вставать каждый день в шесть утра да идти на поденщину — что бы вы тогда сказали? Мало разве кто так бьется, а на старости лет умирает с голоду?»

Беда Жанны была в ее романтически-пассивном отношении к жизни. Жанна словно ждала, что жизнь поднесет ей на золотом блюде драгоценнейшие свои дары, жизнь же только отнимала у нее одну иллюзию за другой.

Как приговор самого Мопассана над праздной и бездеятельной жизнью дворянства и даже над лучшими его представителями звучат заключительные слова романа, произнесенные тою же Розалии: «Жизнь, что ни говорите, не так хороша, но и не так плоха, как думают».
2.1.2 Основные проблемы романа «Жизнь»

— Мопассан изображает печальную историческую судьбу старой дворянской интеллигенции, его классовые симпатии на их стороне, (барон де Во, его жена, частично Жанна), которая уходит из жизни не в силах бороться с новой эпохой – в 3-х поколениях последовательно нарисован распад и разложение семьи.

— поиск причины трагедии Жанны сначала приводит к самой героине, но образ добродетельной Жанны, нарисованной вдали от общественных конфликтов, приводит к мысли, что «так было и так будет всегда» (мать Жанны, тетя Лизон), и надо искать другие причины – насквозь фальшивое, жестокое, лживое общество с его нравами и моралью. «Мы живем в буржуазном обществе. Оно ужасающе посредственно и трусливо, — писал Мопассан в 1884 году. — Никогда, может быть, взгляды не были более ограниченны и менее гуманны». Воспитанная на идеалах Руссо, Жанна не смогла стойко пережить столкновение с истинной стороной жизни, она сломилась.

— Мопассана душила атмосфера подлого политического торгашества и бесстыдной погони за наживой. Он прекрасно видел всю порочность системы государственного управления и правопорядка во Франции. Социальная несправедливость его возмущала, лицемерие буржуазной морали он презирал. Роман получил социальную направленность (история Розали, отношение Жульена к крестьянам). Частная жизнь одного человека, взятого из узкого социального круга, приобрела под пером Мопассана общественное звучание. Писатель нашёл собственные, непроторенные пути обличения, с огромной силой показал, что изуродованная жизнь даже одного человека достойна внимания и сочувствия, так как перенесенные им страдания близки сознанию многих, тех, кто как и Жанна испытывает на себе гнет несправедливого общества.
2.1.3 Реализм рубежа веков в романе Ги де Мопассана «Жизнь»

Роман «Жизнь» был написан в 1883 году. Эпоха 70-х – 80-х гг. (события войны, поражение французской армии, осада Парижа, энтузиазм народного сопротивления, равнодушие «высших» классов к национальной трагедии) обострила патриотические чувства Мопассана и сформировала резко отрицательное отношение к буржуазной культуре нового времени: корыстный, собственнический характер буржуазной культуры, лживая, лицемерная мораль, чванливый антидемократизм буржуазии.

Вслед за Флобером Мопассан был сторонником «аристократической республики», когда во главе государства стоит интеллектуальная аристократическая верхушка образованных и умных людей. В то же время, Мопассан сознавал утопичность своего идеала, безнадежность, безрезультатность борьбы, невозможность что-то изменить.

Из школы своих учителей Флобера и Тютчева, Мопассан вынес главным образом общие принципы критического реализма, боролся против романтизма, против пошлой мещанской «идеалистической литературы». Борьба Мопассана с натурализмом за утверждение принципов критического реализма проявилась в способе разрешения Мопассаном проблемы биографического романа. Он использовал метод Флобера:

— создание типов

— выбор главного и характерного, а вовсе не регистрация всех мелких событий жизни героя. Мопассан говорил, что задачей романа он ставил «развивать свой сюжет, показывая однообразное и непрерывное течение жизни»

— задачей Мопассана и Флобера было точно воспроизвести в искусстве «иллюзию», которую они создали о мире. Задачей автора считалось «честно наблюдать правду жизни» и «видеть её правильно», писатель должен иметь остро развитую наблюдательность. Искусство должно быть безличным, не выражающим авторских оценок (отсутствие комментариев, авторских наблюдений, сведение авторской роли на «нет», «ибо дело писателя не учить, а созерцать»).

— и в композиции романа Мопассан следовал художественным принципам Флобера «расположить всё на своём месте»: от обобщённого повествования переходить к людям, показанным в действиях и поступках. И главное – этот переход – это искусство освещать полным светом, с помощью умелой композиции основные события. (Повествование о Жанне начинается с её выхода из монастыря, показывается ее переезд в «Тополя», а потом эпизод – сцена, когда Жанна стоит у окна и любуется восходящим солнцем – символом надежд на новую счастливую жизнь)

— современники называли роман «Жизнь» расширенной новеллой, из-за его несложной композиции, но это психологический роман, в который вложена целая жизнь и драма честной женщины (Тургенев), где главным средством характеристики персонажей является диалог, а психология героев раскрывается через их поступки (реакция барона де Во на рассказ Жанны об измене мужа показывает, что барон – глава патриархальной буржуазной семьи, в которой замаскировано рабство женщины, где нравственная грязь и фальшь — норма).
2.2 Роман-памфлет «Милый друг»
2.2.1 Краткое содержание романа Милый друг"

Жорж Дюруа, — герой романа «Милый друг» Мопассана. «Милый друг» — так называют этого пожирателя женских сердец. Но лишь единицы знают, что Дюруа, или барон Дю Руа де Кантель, мультимиллионер, обязан своими успехами холодному расчету и что добился он их, потеряв не только элементарное сочувствие к людям, но и всякий стыд и совесть. С характером этого типа, которого мы с полным правом можем определить как законченного подлеца, мы знакомимся уже в самом начале романа, когда Дюруа вспоминает о своей солдатской жизни в Африке.

Дюруа невольно пришли на память два года, которые он провел Африке, в захолустных крепостях на юге Алжира, где ему часто удавалось обирать до нитки арабов. Веселая и жестокая улыбка мелькнула на его губах при воспоминании об одной проделке: трем арабам из племени Улед-Алан она стоила жизни, зато он и его товарищи раздобыли двадцать кур, двух баранов, золото, им было над чем смеяться.

Читатель в самом начале может предположить, как в дальнейшем будут складываться отношения Дюруа с женщинами, так как Мопассан и здесь слегка приоткрывает занавес прошлого. Гарнизонная служба благоприятствовала его сердечным делам; помимо мелких побед у него были связи с женщинами более высокого полета, — ему удалось соблазнить дочь податного инспектора, которая готова была бросить все и идти за ним, и жену поверенного, которая пыталась утопиться с горя, когда он ее покинул.

Пока Дюруа удается снова «развернуться» в Париже, проходит некоторое время, поскольку вначале ему приходится бороться с денежными и профессиональными (овладение профессией журналиста) трудностями. Первый порок Дюруа, с которым мы знакомимся по ходу развития фабулы, — это отсутствие стыда. Он не только не отказывается от денег, которые его возлюбленная тайком сует ему в карман, но даже расплачивается этими самыми деньгами с какой-то проституткой. Однако его бессердечие в этом периоде еще не проявляется. Более того, он так ласково обращается с маленькой Лориной, дочерью своей возлюбленной, что все считают его добрым, чувствительным человеком. Но и эти забавы с малышкой построены на голом расчете. Во всяком случае, она, та самая девочка, которая придумала ему прозвище «Милый друг», впоследствии упорно уклоняется от игр с ним; ее отталкивает от Дюруа здоровый инстинкт. По мере развития действия мы все чаще убеждаемся в том, что герой полностью лишен сочувствия к тем людям, которым он наносит моральный или материальный ущерб. Нет у Дюруа даже элементарной порядочности. Он глубоко потряс возлюбленную сообщением о своей предстоящей женитьбе, сначала он делал вид, что сожалеет об этом, но на самом деле замечает:

«Он чувствовал себя так, точно сбросил с себя невероятную тяжесть, да, он был свободен, спасен, мог начинать новую жизнь»

Дюруа из расчета женится сначала на госпоже Форестье, вдове своего друга. Некоторые детали наводят его на мысль, что Мадлена, состоя в первом браке, обманывала своего мужа. Он заявляет жене, которую это оскорбительное выражение всегда коробит.

«Так ведь это правда, дорогая! А кому вредит правда теперь, когда этот рогоносец Форестье уже отошел к праотцам?»

Дюруа считает, что ему выгодно будет вступить в интимную связь с госпожой Вальтер, женой своего шефа. Несколько раз, беседуя с ней, он вворачивает в разговор лестные замечания о ее глазах, а затем почти силой вынуждает ее к сожительству с ним.

«Заперев за собой дверь, он бросился на нее, как хищный зверь на добычу. Она отбивалась, боролась, шептала: „Боже мой!.. Боже мой!...“

Вскоре после этого он отталкивает от себя полюбившую его мадам Вальтер самым грубым образом, так как нащупал более реальные возможности обеспечить свои деловые интересы.

На этот раз он начинает ухаживать за молоденькой дочерью того же шефа. Этот союз обещает куда больше, чем сомнительная выгода связи с мамашей, ведь Вальтер назначил за дочерью колоссальное приданое. Правда, чтобы загрести эти капиталы, необходимо освободиться от жены, брак с которой в свое время тоже принес ему и деньги, и почет, — но все же куда скромным капиталам Мадлены до миллионов дочери Вальтера!? Дюруа добивается оснований для развода бессовестным и наглым образом. Плевать ему на то, что он сам, женатый мужчина, постоянно имеет любовницу, а то и двух; он устанавливает слежку за женой. В сопровождении полицейского инспектора он проникает в комнату, в которой находится Мадлена со своим любовником. Мотив для развода, так нужный Дюруа, он держит теперь в руках! После этого он окончательно покоряет дочь шефа и увозит ее. Отчаяние матери, которая теряет не только дочь, но и любовника (а она все еще безумно его любит), оставляет Дюруа совершенно холодным. Он и на этот раз демонстрирует полное бездушие.

Дюруа совершает еще не одну гнусность. Выходки Дюруа сопровождаются его „злорадным смехом“: он хохочет всегда, когда добивается своего. Госпожа Вальтер очень долго не может поверить в его низость. Она долго думала о том, замешан или не замешан в интригу этот человек.

»Нет, Милый друг, наверное, ничего не знает о выходке Сюзанны… Но если он подбил ее на это, то какой же он негодяй!"

Госпожа Марель, его возлюбленная, находит правильные слова для оценки его поведения.

" Значит, ты, как только разошелся с женой, тут же начал закидывать удочки, а меня преспокойно держал в качестве временной заместительницы? — глядя ему в лицо проговорила она злобным шепотом. — Какой же ты негодяй!… Как же это я не раскусила тебя с самого начала? Да нет, я никогда не думала, что ты такая дрянь."

Когда же Дюруа просит ее быть поосторожнее в выражениях, она окончательно взрывается.

" Как? ты хочешь, чтобы я разговаривала с тобой в белых перчатках? Все время ты поступаешь со мной по-свински, а я не смей слова сказать? Ты всех обманываешь, всех эксплуатируешь, всюду срываешь цветы наслаждения и солидные куши и после этого хочешь, чтоб я обращалась с тобой, как с порядочным человеком?"

В финале этой сцены грубость Дюруа достигает апогея. Когда госпожа Марель бросает в его адрес, наряду со справедливым, также несколько ложных обвинений, он жестоко избивает ее.

«Он бросился на нее, подмял ее под себя и принялся избивать ее так, точно это был мужчина.»

Эта сцена подтверждает, что Дюруа обрушивает на тех, кто стоит ему поперек дороги, яростную ненависть. В начале романа это свойство было не столь заметно, но постепенно оно обрисовывается все ярче, а к корыстным устремлениям теперь присоединяется еще и агрессивная тактика. Дюруа восклицает: «Горе тем, кто помешает моим планам! Я никогда ничего не прощаю». Даже его шеф Вальтер понимает это: «Черт возьми! С этим молодчиком надо быть в ладах… Да, этот негодяй далеко пойдет». В этот момент Вальтер еще не знает, что Дюруа замышляет сразить его самого.

И снова мы видим, что три слагаемых психики определяют Дюруа как носителя злого начала: недостаток сочувствия, в первую очередь жалости к людям, отсутствие стыда и тенденция устранять препятствия, встающие на его пути, прибегая к человеконенавистническим выпадам. Если мы находим в художественной литературе много персонажей, которым присущи все три качества, это объясняется отчасти профессиональными соображениями: изображение гнусного персонажа открывает писателю возможность показать трагическую судьбу положительного героя, столкнув того и другого. Людям добрым, наивным, сердечным злые наносят ущерб, а нередко служат причиной их гибели; тем самым художник достигает эффекта трагической коллизии. Впрочем, как правило, погибают не только добрые, но и злые… Герой Мопассана в этом случае составляет исключение: Милый друг обманом и коварством обеспечил себе превосходное будущее. Правда, Дюруа никого не уничтожал физически, лишь госпожа Вальтер была близка к самоубийству.

Цель, к которой стремится Дюруа, — добиться денег и положения. Но нет оснований, утверждать, что эти эгоистические устремления носят патологический характер: просто их осуществлению ничто не препятствует. Любому человеку хотелось бы добиться почета и материальных благ, но у большинства людей достаточно развито этическое начало, чтобы не позволить себе идти к цели «по трупам». Но существуют лица, у которых тщеславие и жадность выходят за пределы нормы.    продолжение
--PAGE_BREAK--
2.2.2 Характеристика романа «Милый друг»

В романе «Милый друг» Мопассан пишет уже о своей современности — о времени буржуазно-демократической Третьей республики и не о провинциальной, а о столичной жизни. Действие романа протекает в основном в Париже 1880-х гг.

Резко и непримиримо прозвучал в романе протест Мопассана против характера деятельности и растущих империалистических вожделений правительства Третьей республики. Роман был напечатан в «Жиль Блас» с 8 апреля по 30 мая 1885 г. и вышел отдельным изданием в том же году. Задуман он был, по-видимому, в 1883 г. после появления в печати очерка «Мужчина-проститутка», и в том же году некоторые из эпизодов романа, оформленные в виде новелл («Могила», «Мститель», «Награжден!»), уже появились в печати.

На этот раз главным героем романа в отличие от «Жизни» является персонаж отрицательный, Жорж Дюруа, сын провинциального кабатчика и бывший унтер-офицер колониальных войск в Алжире, привыкший грабить и угнетать арабов. Обладая такими навыками, он не медлит сделать себе карьеру и в Париже, но тут его жертвами являются женщины, у которых он пользуется большим успехом и которых на все лады эксплуатирует и обирает. Типичный «мужчина-проститутка», невежественный, продажный, лживый, беспринципный, он пытается сделаться журналистом. Дело, однако, не идет: он совершенно бездарен. Но ему удается заставить писать за себя свою жену. Постепенно он и сам овладевает навыками газетной стряпни, а далее специализируется на писании в бульварной газетке трескучих статеек об «анемии национальной гордости». При помощи всякого рода грязных и подлых интриг, любых бесчестных поступков он, в конце концов, становится сильным, опасным и богатым человеком. Все знают, что это проходимец и негодяй, но он добился жизненного успеха — и буржуазное общество не может не склониться перед таким победителем...

По блеску скрытой иронии великолепны финальные страницы романа, посвященные описанию торжественной свадьбы барона Жоржа дю Руа (к этому времени он успел уже превратить себя в дворянина) с соблазненной им дочерью миллионера Вальтера, газетного магната. Бракосочетание, на котором присутствуют все «сливки» великосветского общества, происходит в модной парижской церкви при участии самого епископа, торжественно призывающего благословение небес на голову известного и столь уважаемого парижского публициста...

Нельзя не процитировать слова одного из биографов Мопассана, Жерара де Лаказ-Дютье, удостоверяющего типичность Жоржа Дюруа для всей истории Третьей республики: «Милый друг станет министром или президентом республики. Автор не говорит нам этого, но заставляет нас это предвидеть. У Милого друга хватит размаха, чтобы „воплощать душу народа“ и управлять колесницей государства. В политике он будет на стороне сильных. Друзьями у него будут люди богатые, могущественные, почитаемые и благомыслящие. Милый друг — это предок многих поколений карьеристов, наследовавших друг другу после 1885 г., видеть, как маневрирует Милый друг — значит, видеть, как маневрируют его сыновья и внуки. Милый друг — это символ, символ гнилости современного общества"[14,36-37].

Лев Толстой, говоря об этом романе, с одобрением отметил «негодование автора перед благоденствием и успехом грубого, чувственного животного, этой самой чувственностью делающего карьеру и достигающего высокого положения в свете, негодование и перед развращенностью всей той среды, в которой его герой достигает успеха». Мопассан, продолжает Толстой, как бы желает сказать: «погибло и погибает все чистое и доброе в нашем обществе, потому что общество это развратно, безумно и ужасно».
2.2.3 Идейно-художественная ценность романа

Идейно-художественная ценность романа не только в разоблачении Жоржа Дюруа. Роман обрисовывает и ряд типичных сторон Третьей республики. Прежде всего — присущую ей атмосферу всеобщей и всесторонней продажности.

Жизнь французского буржуазного общества, французской прессы и политических сфер предстает в романе в виде некоей универсальной проституции. Все решительно продается и торгует собою. Читатель видит и обычную уличную проституцию (Рашель), и проституцию «дамы из общества» (г-жа Марель), и психологию мужчины-проститутки, воплощенную в альковных и журналистских авантюрах Жоржа Дюруа, и такого же мужчину-проститутку в политической жизни (министр Ларош-Матье), и весь пестрый мир газетной проституции (Вальтер, Форестье, Сен-Потен), и проституцию дворянской аристократии (женихи Розы и Сюзанны), и проституцию закона (полицейский комиссар), и, наконец, проституцию церкви (епископ). И тут ясно, что название продажной газеты Вальтера «Французская жизнь» является символичным.

Немалое место в романе занимает описание «танжерской» экспедиции — колониальной войны за захват Францией Марокко. Такой войны в ту пору не происходило, хотя «интерес» Франции к Марокко пробудился уже в середине XIX века. Оккупация Марокко Францией (совместно с Испанией) произошла лишь после первой мировой войны. Описывая свою современность в «Милом друге», Мопассан как бы немного ее опережает, создавая некое предвидение грядущих действий французской империалистической политики. Поступая так, он следовал примеру Тургенева, который, как он пишет, сумел «заметить пробивающиеся ростки русской революции еще задолго до того, как это явление вышло на поверхность. Это новое состояние умов он запечатлел в знаменитой книге „Отцы и дети“.Другие эпизоды романа тоже обладали в 1885 г. не менее острой политической злободневностью. В образе министра Ларош-Матье проявились черты деятельности трех министров иностранных дел начала 1880-х гг. — Бартелеми Сент-Илэра, Гамбетты и Шальмель-Лакура. Особенно Гамбетты, произносившего в Палате красноречивые речи, писавшиеся для него его любовницей, что не может не напомнить об отношениях Ларош-Матье с Мадленой Форестье, писавшей для него такие речи.Мопассан отметил, что Ларош-Матье, а главное Вальтер, это гнусное олицетворение космополитического финансового капитала, осуществив танжерскую экспедицию ценою не только мавританских, но и французских жизней, нажили десятки миллионов. «Говорили, — пишет Мопассан, — что два министра заработали на этом по двадцать миллионов и почти открыто называли имя Ларош-Матье. Что касается Вальтера, то весь Париж знал, что он убил двух зайцев: миллионов тридцать — сорок нажил на займе и от восьми до десяти миллионов на медных и железных рудниках, а также на огромных участках земли, купленных за бесценок еще до завоевания и перепроданных колониальным компаниям на другой день после французской оккупации. В каких-нибудь несколько дней он стал одним из властелинов мира, более могущественных, чем короли, одним из финансистов, перед которыми склоняются головы, немеют уста и которые выпускают на свет божий гнездящиеся в глубине человеческого сердца низость, пошлость и зависть».«Милый друг» — первая во французской литературе попытка создать антиимпериалистический роман. Но так как главною задачей писателя было обрисовать победоносный путь карьериста Дюруа с преимущественным использованием его альковных авантюр, такое построение романа несколько оттеснило на задний план тему танжерской экспедиции. Но и та и другая тема были разработаны с такою памфлетной непримиримостью, что «Милый друг» — одно из самых замечательных выступлений французского критического реализма конца XIX века.

Роман, естественно, обострил ненависть к Мопассану со стороны всякого рода реакционных кругов. Журналисты в особенности подняли негодующий шум, тщетно пытаясь обвинить писателя в том, что он якобы оклеветал прессу и что нравы ее вовсе не такие, как в продажной газете Вальтера. Иною была позиция социалистической критики: Поль Лафарг считал большой заслугой Мопассана то, что он, «единственный из современных писателей, в романе „Милый друг“ осмелился приподнять уголок завесы, скрывающей бесчестье и позор буржуазной прессы». А в 1887 г. геддистская газета «Путь народа» принялась было перепечатывать весь роман Мопассана как «одного из мэтров современной литературы», но не успела довести дело до конца, так как уже вскоре прекратила свое существование.Рассмотренный роман позволяет видеть, с каким искусством и разнообразием пользовался Мопассан формой объективного повествования.«Милый друг» написан в форме объективного повествования, что и «Жизнь», но до чего по-иному! Здесь уже нет подробной прежней описательности, здесь доминирует не «рассказ» о персонажах, а «показ» их. Действие здесь отнюдь не так однообразно и неторопливо, как в «Жизни». Композиция «Милого друга» динамична, эпизоды-сцены быстро сменяют друг друга, место действия мгновенно меняется, все полно движения, бурных, неожиданных событий, будь то «альковные» или другие, чаще всего грязные происшествия. Нет здесь и элегической тональности: ее сменяет кипучая, напористая обличительность. И персонажи здесь — обычно люди жизненного успеха, так не похожие на родителей Дюруа, простых крестьян, инстинктивно чувствующих враждебность к столичной жизни, — если не к своему сыну, изловчившемуся стать барином, то к его расфранченной жене.

В романе-памфлете, страстно и непримиримо бичующем свою современность, эта авторская «оценочность» дает себя знать гораздо сильнее, и формы ее проявления многообразней. В «Милом друге» действуют обычно отрицательные персонажи, поступки и речи которых внушают читателю омерзение. Явная или скрытая, описательная или композиционная ирония присутствуют в романе на каждом шагу, помогая читательскому восприятию. Иной раз свою «оценочность» Мопассан влагает в уста персонажей, — например, в сцене, где Дюруа уничтожающе комментирует выезд великосветского общества в Булонский лес.Могучий критический реализм Мопассана позволил ему создать в своих романах правдивый образ горячо любимой им Франции со всеми ее социальными противоречиями. Они мучили писателя, но найти выход из них он не мог.
2.3 Выводы по Разделу 2
Оба рассмотренных романа позволяют видеть, с каким искусством и разнообразием пользовался Мопассан формой объективного повествования.

Композиционная особенность «Жизни» — в господстве описательности. При сравнительно малом развитии действия, происходящих в романе событий, Мопассан размеренными, протяженными фразами описывает все окружающее — обстановку и условия жизни героев романа, их характер и поведение и особенно природу. Неторопливый ритм романа, где, особенно поначалу, так редка прямая речь или диалоги персонажей, как бы призвана передать монотонность жизни французской провинции, ее веками складывавшегося поместного и крестьянского бытового уклада, ту родину писателя, в которую уже вторгаются и разрушают старое новые капиталистические отношения. И нотка элегической грусти по поводу гибели многих дорогих Мопассану патриархальных отношений провинциального мира и горестного жизненного удела Жанны звучит в романе к концу его все сильнее.Роман «Милый друг» содержит широкую панораму социально-политической жизни Франции времен III Республики. Это история молодого человека, стремящегося покорить Париж. Тема, традиционная для французской реалистической литературы, у Мопассана приобретает новое звучание. Единственным капиталом главного героя является привлекательная внешность «соблазнителя из бульварного романа». Постепенно крестьянский сын Дюруа превращается в аристократа Дю Руа, перед которым открывается блестящее будущее. Своим успехом он обязан женщинам, связи с которыми помогают ему подняться по ступеням социальной лестницы. В отличие от деятельных и талантливых карьеристов, Дюруа органически не способен на волевой поступок, не обладает умом и энергией. Его преимущество заключается в умении «всех обманывать, всех эксплуатировать». Социальная проблематика, доминирующая в романе, не исключает в то же время философских раздумий писателя над смыслом человеческой жизни, в которых чувствуется нарастающий пессимизм Мопассана.




Раздел 3. Художественные особенности романов «Жизнь» и «Милый друг»: переводческий аспект
3.1 Пейзаж как одна из художественных особенностей романа «Жизнь»
3.1.1 Определение понятия пейзаж

ПЕЙЗАЖ — (от фр. paysage, от pays — страна, местность) — описание природы как части реальной обстановки, в которой разворачивается действие, картина природы. Пейзаж может подчеркивать или передавать душевное состояние персонажей, при этом внутреннее состояние человека уподобляется или противопоставляется жизни природы. В зависимости от предмета изображения, стиля и художественного метода пейзаж выполняет в произведении различные функции, например: сентименталистская литература неукоснительно изображает героев на лоне прекрасной, умиротворенной природы, в романтическом произведении пейзаж, как правило, становится отражением бурных страстей героев, отсюда — традиционные для романтизма составляющие изображаемого природного мира: море, горы, небо, степь и т. п. Пейзаж бывает сельский, городской, индустриальный, морской, исторический (картины прошлого), фантастический (облик будущего) и т. д. Пейзаж может выполнять и социальную функцию (например, пейзаж 3 гл. романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», городской пейзаж в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»). В лирике пейзаж обычно имеет самостоятельное значение и отражает восприятие природы лирическим героем или лирическим субъектом [17].

ПЕЙЗАЖ (фр. paysage — пейзаж, ландшафт) в литературе — изображение природного окружения человека и образ любого незамкнутого пространства, в т.ч. «городской пейзаж» Пейзаж как таковой выражает эстетическое отношение к воспроизводимому предмету и возникает сравнительно поздно. Наиболее раннее свидетельство эстетического восприятия природы — письмо Ф.Петрарки от 26 апреля 1335, где он восхищается видом с горы близ Авиньона. На ранних стадиях существования словесности упоминания и даже описания окружающей местности не имеют самостоятельного значения. Пейзаж в литературе сформировался в английской описательной поэзии, когда описание природы и ее красоты стало самоцелью. Романтическое восприятие природы предвосхитил Ж.Ж. Руссо (альпийские пейзажи в «Новой Элоизе», 1761). Мастерами пейзажа были Ф.Р. де Шатобриан, Дж. Байрон, поэты «озерной школы», Дж.Ф. Купер, Г.Д. Торо, Г. Мелвилл.

В литературе Древней Руси природные реалии выступают первоначально только как символы или тропы, и лишь со второй половины 14 в. за Божьим творением перестают видеть непременно его тайный, сокровенный смысл. При этом природные реалии, как правило, перечисляются, но не складываются в цельный, зрительно представимый образ. В ранней русской беллетристике 17 в. пейзаж был связан с сюжетом повести и поступками персонажей, не имея самостоятельной художественной ценности. Древнерусский литературный пейзаж — это описание местности, времени года, а также батальный и морской пейзаж. В русской поэзии 18 в. природа России — «Севера» — изображается именно как северная (ветры, льды), т.е. воспроизводится словно с точки зрения западноевропейского читателя. Даже в пейзажах раннего А.С. Пушкина точных специфически национальных черт мало; у А.А.Фета место действия часто подчеркнуто абстрагировано (сад вообще). Пейзажные зарисовки И.С. Тургенева проникнуты философскими размышлениями. В целом литература 19-20 вв. достигла высокого искусства пейзажа, иногда имеющего важное значение даже в драматургии, где природа изображается непосредственно и фактически лишь обозначается театральными декорациями. «Городской пейзаж» играет по преимуществу роль психологическую и социально-характеристическую (Ч. Диккенс, Г. Флобер). Особенно часто русские поэты и прозаики обращались к образу Петербурга («Медный всадник», 1833, Пушкина, романы Ф.М.Достоевского, лирика и поэма «Двенадцать», 1918, А.Блока, стихи А.Ахматовой, О.Мандельштама)[18].
3.1.2 Роль пейзажа в романе: переводческий аспект

Роль пейзажа в первом романе Ги де Мопассана поистине огромна. «Жизнь» — это размеренное повествование о судьбе женщины. Жанна – главная героиня данного романа. В ходе повествования писатель тесно переплетает настроение своей героини с окружающей ее природой. Когда Жанна только уезжает из монастыря и возвращается домой, мы видим прекрасные картины природы, которая так и ликует, так же, как и сама Жанна. Но когда с ней случаются несчастья, мы уже наблюдаем совсем другую природу — унылую, серую и безжизненную. При помощи пейзажей Мопассан старался как можно лучше передать настроение главной героини, ее эмоциональное, душевное состояние.

Далее были рассмотрены конкретные примеры пейзажей, использованных в романе.

ОтъездЖанныизмонастыря:

L'averse, toute la nuit, avait sonné contre les carreaux et les toits. Le ciel bas et chargé d'eau semblait crevé, se vidant sur la terre, la délayant en bouillie, la fondant comme du sucre. Des rafales passaient pleines d'une chaleur lourde. Le ronflement des ruisseaux débordés emplissait les rues désertes où les maisons, comme des éponges, buvaient l'humidité qui pénétrait au-dedans et faisait suer les murs de la cave au grenier.

Ливень целую ночь стучал по стеклам и крышам. Низкое, набухшее дождем небо как будто прорвало и оно изливалось на землю, превращая ее в месиво, распуская, точно сахар. Порывы ветра обдавали душным зноем. Журчание воды в затопленных канавах наполняло безлюдные улицы, а дома, точно губки, впитывали сырость, которая проникала внутрь и проступала на стенах, от погреба до чердака.

Mais peu à peu, la violence de l'averse diminuait; puis ce ne fut plus qu'une sorte de brume, une très fine poussière de pluie voltigeant. La voûte des nuages semblait s'élever, blanchir; et soudain, par un trou qu'on ne voyait point, un long rayon de soleil oblique descendit sur les prairies. Et, les nuages s'étant fendus, le fond bleu du firmament parut; puis la déchirure s'agrandit comme un voile qui se déchire; et un beau ciel pur d'un azur net et profond se développa sur le monde. Un souffle frais et doux passa, comme un soupir heureux de la terre; et, quand on longeait des jardins ou des bois, on entendait parfois le chant alerte d'un oiseau qui sâchait ses plumes.

Мало-помалу ярость непогоды стихала; вскоре в воздухе осталась только влажная дымка, мельчайшая дождевая пыль. Низко нависшие тучи поднимались все выше, светлели, и вдруг сквозь невидимую щель косой солнечный луч скользнул по лугам. Тучи расступились, открывая синюю глубь небосвода; понемногу щель расширилась, словно в разорванной завесе, и чудесное ясное небо чистой и густой лазури раскинулось над миром.

Пронесся свежий и легкий ветерок, будто радостный вздох земли; а когда карета проезжала вдоль садов и лесов, оттуда доносилась порой резвая песенка птицы, сушившей свои перышки.

В данном отрывке перевода наблюдается несколько переводческих трансформаций. Например, замена глагола с существительным на прилагательное (onnevoyait– невидимую), уточнение (onlongeait– карета проезжала), замена глагольной конструкции на причастный оборот (quisâchaitsesplumes– сушившей свои перышки).

Жанна мечтает о любви приехав домой:

La nuit était si claire qu'on y voyait comme en plein jour; et la jeune fille reconnaissait tout ce pays aimé jadis dans sa première enfance. C'était d'abord, en face d'elle, un large gazon jaune comme du beurre sous la lumière nocturne. Deux arbres géants se dressaient aux pointes devant le château, un platane au nord, un tilleul au sud. Tout au bout de la grande étendue d'herbe, un petit bois en bosquet terminait ce domaine garanti des ouragans du large par cinq rangs d'ormes antiques, tordus, rasés, rongés, taillés en pente comme un toit par le vent de mer toujours déchaоné. Cette espèce de parc était borné à droite et à gauche par deux longues avenues de peupliers démesurés, qui séparaient la résidence des maîtres des deux fermes y attenantes, occupées. Ces peupliers avaient donné leur nom au château. Au-delаde cet enclos, s'étendait une vaste plaine inculte, semée d'ajoncs, où la brise sifflait et galopait jour et nuit. Puis soudain la côte s'abattait en une falaise de cent mètres, droite et blanche, baignant son pied dans les vagues.

Ночь выдалась такая светлая, что видно было, как днем; девушка узнавала всю местность, любимую ею когда-то в раннем детстве. Прежде всего, прямо перед ней расстилался широкий газон, желтый, как масло, при ночном свете. Два дерева-гиганта возвышались по обоим его краям перед домом, с севера — платан, с юга — липа. В самом конце обширной лужайки небольшая роща замыкала усадьбу, защищенную от морских бурь пятью рядами древних вязов, согнутых, изломанных, источенных, точно крыша срезанных вкось вечно бушующим ветром с океана. Это подобие парка было ограничено справа и слева двумя длинными аллеями громадных тополей, которые отделяли хозяйский дом от двух примыкающих к нему ферм. Эти тополя дали имя поместью. За их стеной простиралась невозделанная, поросшая дроком равнина, где ветер свистал и резвился ночью и днем. Дальше берег сразу обрывался стометровым утесом, крутым и белым, подножье которого омывало волнами.

При рассмотрении перевода данного абзаца были выявлены следующие переводческие трансформации: употребление синонимов (était– выдалась, lechâteau– дом, ledomaine— усадьба), изменение порядка слов (taillés en pente comme un toit par le vent de mer toujours déchaоné— точно крыша срезанных вкось вечно бушующим ветром с океана), замена придаточного предложения пассивным залогом (baignant son pied dans les vagues— подножье которого омывало волнами).

Un petit cri d'oiseau s'éveilla quelque part. Des gazouillements, timides d'abord, sortirent des feuilles; puis ils s'enhardirent, devinrent vibrants, joyeux, gagnant de branche en branche, d'arbre en arbre. Jeanne soudain se sentit dans une clarté; et, levant la tête qu'elle avait cachée en ses mains, elle ferma les yeux, éblouie par le resplendissement de l'aurore. Une montagne de nuages empourprés, cachés en partie derrière une grande allée de peuples, jetait des lueurs de sang sur la terre réveillée. Et lentement, crevant les nuées éclatantes, criblant de feu les arbres, les plaines, l'océan, tout l'horizon, l'immense globe flamboyant parut.    продолжение
--PAGE_BREAK--

Где-то вдали чирикнула птичка. В листве раздалось щебетанье; сперва робкое, оно мало-помалу окрепло стало звонким, переливчатым, понеслось с ветки на ветку, с дерева на дерево. Жанна вдруг почувствовала, что ее заливает яркий свет; она подняла опущенную на руки голову и зажмурилась, ослепленная сиянием зари. Гряда багряных облаков, полускрытая тополевой аллеей, бросала кровавые блики на просыпающуюся землю. И, прорывая лучистую пелену, зажигая искрами деревья, долины, океан, весь горизонт, неторопливо выплыл гигантский огненный шар.

В ходе анализа данного отрывка было найдено несколько переводческих трансформаций. Таких как, замена существительного придаточным предложением (dansuneclaret– что ее заливает яркий свет), замена причастия глаголом (gagnantdebrancheenbranche– понеслось с ветки на ветку; levant— подняла), изменение порядка слов в предложении (l’immenseglobeflamboyantparut– неторопливо выплыл гигантский огненный шар).

Веселая жизнь Жанны, по возвращении из монастыря:

Le soleil montait comme pour considérer de plus haut la vaste mer étendue sous lui; mais elle eut comme une coquetterie et s'enveloppa d'une brume légère qui la voilait à ses rayons. C'était un brouillard transparent, très bas, doré, qui ne cachait rien, mais rendait les lointains plus doux. L'astre dardait ses flammes, faisait fondre cette nuée brillante; et lorsqu'il fut dans toute sa force, la buée s'évapora, disparut; et la mer, lisse comme une glace, se mit à miroiter dans la lumière.

Солнце поднималось, словно затем, чтобы сверху полюбоваться простором моря, раскинувшегося под ним; но море, словно из кокетства, оделось вдруг легкой дымкой и закрылось от солнечных лучей. Это был прозрачный туман, очень низкий, золотистый, он ничего не скрывал, а только смягчал очертания далей. Светило пронизывало своими огнями и растворяло этот сияющий покров; а когда оно обрело всю свою мощь, дымка испарилась, исчезла, и море, гладкое, как зеркало, засверкало на солнце.

Прогулка:

Le soleil, plus bas, semblait saigner; et une large traоnée lumineuse, une route éblouissante courait sur l'eau depuis la limite de l'océan jusqu'au sillage de la barque. Les derniers souffles de vent tombèrent; toute ride s'aplanit; et la voile immobile était rouge. Une accalmie illimitée semblait engourdir l'espace, faire le silence autour de cette rencontre d'éléments; tandis que, cambrant sous le ciel son ventre luisant et liquide, la mer, fiancée monstrueuse, attendait l'amant de feu qui descendait vers elle. Il précipitait sa chute, empourpré comme par le désir de leur embrasement. Il la joignit; et, peu аpeu, elle le dévora. Alors de l'horizon une fraоcheur accourut; un frisson plissa le sein mouvant de l'eau comme si l'astre englouti eût jeté sur le monde un soupir d'apaisement.

Солнце спускалось все ниже и, казалось, кровоточило; широкий огненный след, словно сверкающая дорожка, тянулся по глади океана от горизонта до струи за кормою лодки. Последние дуновения ветра стихли, исчезла малейшая рябь, а неподвижный парус заалелся. Беспредельная тишь словно убаюкала просторы, все смолкло перед этой встречей двух стихий, и, нежась и выгибая под сводом неба свое сверкающее переливчатое лоно, водная стихия, невеста-великанша, ожидала огненного жениха, нисходившего к ней. Он спешил опуститься, пылая как бы от жажды объятий. Он коснулся ее, и мало-помалу она его поглотила. Тогда с горизонта потянуло прохладой: волной тронуло зыбкое лоно моря, словно солнце, утопая, бросило в мир вздох успокоения.

В данном отрывке переводчик прибегнул к переводческим трансформациям, таким, как: уточнение (rencontred’élément– встреча двух стихий), употребление синонимов (lamer– водная стихия), замена прилагательного причастием (l’astreenglouti– солнце, утопая…)

La route suivait d'abord le golfe pour s'enfoncer dans une vallée peu profonde allant vers les grands monts. Souvent on traversait des torrents presque secs; une apparence de ruisseau remuait encore sous les pierres, comme une bâte cachée, faisait un glouglou timide. Le pays inculte semblait tout nu. Les flancs des côtes étaient couverts de hautes herbes, jaunes en cette saison brûlante. Parfois on rencontrait un montagnard soit à pied, soit sur son petit cheval, soit à califourchon sur son âne gros comme un chien. Et tous avaient sur le dos le fusil chargé, vieilles armes rouillées, redoutables en leurs mains. Le mordant parfum des plantes aromatiques dont l'île est couverte semblait épaissir l'air; et la route allait s'élevant lentement au milieu des longs replis des monts. Les sommets de granit rose ou bleu donnaient au vaste paysage des tons de féerie; et, sur les pentes plus basses, des forêts de châtaigniers immenses avaient l'air de buissons verts tant les vagues de la terre soulevée sont géantes en ce pays.

Сперва дорога шла вдоль бухты, а потом поворачивала в неглубокую долину, ведущую к главным высотам. То и дело приходилось переезжать почти высохшие потоки; чуть заметный ручеек с робким шорохом еще копошился под камнями, как притаившийся зверек. Невозделанный край казался совсем пустынным, склоны поросли высокой травой, пожелтевшей в эту знойную пору. Изредка встречался им горец, то пешком, то на коренастой лошаденке, то верхом на осле, ростом не больше собаки. У каждого корсиканца за плечом висело заряженное ружье, старое, ржавое, но грозное в его руках. От терпкого запаха ароматических растений, которыми покрыт весь остров, воздух казался гуще; дорога вилась вверх между длинными грядами гор. Вершины из розового или голубоватого гранита придавали широкому ландшафту сказочный вид, а леса гигантских каштанов на нижних склонах казались зеленым кустарником по сравнению с громадами вздыбленных на этом острове складок земли.

В ходе сопоставления данного отрывка и его перевода были обнаружены следующие переводческие трансформации: уточнение (tous– каждый корсиканец), употребление синонимов п (s’élevantlentement– вилась вверх), замена глагольной конструкции прилагательным (semblaitépaissirl’air– воздух казался гуще).

Жанна плачет от счастья в путешествии с мужем:

Hauts jusqu'à trois cents mètres, minces, ronds, tortus, crochus, difformés, imprévus, fantastiques, ces surprenants rochers semblaient des arbres, des plantes, des bâtes, des monuments, des hommes, des moines en robe, des diables cornus, des oiseaux démesurés, tout un peuple monstrueux, une ménagerie de cauchemar pétrifiée par le vouloir de quelque Dieu extravagant.

Эти фантастические скалы высотой до трехсот метров, тонкие, круглые, узловатые, крючковатые, бесформенные или самой неожиданной причудливой формы, напоминали деревья, растения, статуи, животных, людей, монахов в рясе, рогатых дьяволов, гигантских птиц, целое племя чудовищ, страшный зверинец, превращенный в камень прихотью какого-то сумасбродного бога.

В данном переводе найдена такая переводческая трансформация, как замена глагола прилагательным с существительным (pétrifiée– превращенный в камень).

Жанна готова разрыдаться узнав про связь мужа и Розалии:

Les avenues détrempées par les continuelles averses d'automne s'allongeaient, couvertes d'un épais tapis de feuilles mortes, sous la maigreur grelottante des peupliers presque nus. Les branches grôles tremblaient au vent, agitaient encore quelque feuillage prêt à s'égrener dans l'espace. Et sans cesse, tout le long du jour, comme une pluie incessante et triste à faire pleurer, ces dernières feuilles, toutes jaunes maintenant, pareilles à de larges sous d'or, se détachaient, tournoyaient, voltigeaient et tombaient. Elle alla jusqu'au bosquet. Il était lamentable comme la chambre d'un mourant. La muraille verte, qui séparait et faisait secrètes les gentilles allées sinueuses, s'était éparpillée. Les arbustes emmêlés, comme une dentelle de bois fin, heurtaient les unes aux autres leurs maigres branches; et le murmure des feuilles tombées et sèches que la brise poussait, remuait, amoncelait en tas par endroits, semblait un douloureux soupir d'agonie. De tout petits oiseaux sautaient de place en place avec un lèger cri frileux, cherchant un abri. Garantis cependant par l'épais rideau des ormes jetés en avant-garde contre le vent de mer, le tilleul et le platane encore couverts de leur parure d'été semblaient vêtus l'un de velours rouge, l'autre de soie orange, teints aussi par les premiers froids selon la nature de leurs sèves.

Размытые постоянными осенними ливнями, устланные плотным ковром опавших листьев, аллеи тянулись под продрогшими, почти оголенными тополями. Тощие ветки встряхивали на ветру последние остатки листвы, еще не развеянной в пространстве. И весь день, без перерыва, точно неуемный, до слез тоскливый дождь, срывались, кружили, летали и падали эти последние, совсем уже желтые, похожие на крупные золотые монеты листья. Жанна дошла до рощи. В ней было уныло, как в комнате больного. Зеленые заросли, разделявшие уютные извилистые дорожки, осыпались. Сплетенные между собой кусты, точно кружево из ажурного дерева, терлись друг о друга голыми ветками, и как тяжкий вздох умирающего был шелест палой листвы, которую ветер шевелил, подгонял, наметал в кучи. Крошечные пичужки с зябким писком прыгали тут и там в поисках приюта. Однако плотная стена вязов, выставленных заслоном против морских ветров, сохранила липе и платану их летний убор, и они стояли — одна словно в алом бархате, другой в оранжевом атласе, окрашенные первыми заморозками согласно свойству растительных соков каждого.

Проанализировав данный отрывок и его перевод, мы выявили такие трансформации, примененные переводчиком: сокращение (tremblaitauvent, agitaient– встряхивали на ветру), употребление синонимов (soie— шелк), замена глагольной конструкции причастным оборотом (prêtà s’égrainer– еще не развеянной; quiséparait— разделявшие), генерализация (quiséparaitуе faisairsecretes– разделявшие), замена причастного оборота существительным с предлогом (cherchant– в поисках).

Унылаяжизнь

Le printemps était venu tout doucement. Les arbres nus frémissaient sous la brise encore fraоche, mais dans l'herbe humide des fossés, où pourrissaient les feuilles de l'automne, les primevères jaunes commençaient à se montrer. De toute la plaine, des cours de ferme, des champs détrempés, s'élevait une senteur d'humidité, comme un goût de fermentation. Et une foule de petites pointes vertes sortaient de la terre brune et luisaient aux rayons du soleil.

Незаметно подошла весна. Оголенные деревья раскачивались под порывами все еще холодного ветра, но во рвах, где догнивали осенние листья, из влажной травы пробивались первые желтые баранчики. От всей равнины, от дворов ферм, от размытых полей тянуло сыростью, пахло бродящими соками. И множество зелененьких трубочек выглядывало из бурой земли и блестело в лучах солнца.

Рассмотрев данный перевод, была обнаружена такая переводческая трансформация: употребление синонимов (s’élevaitunesenteurd’humidité – тянуло сыростью).

Союздвухсемей:

Le printemps fut singulièrement précoce et chaud. Depuis les douces matinées jusqu'aux calmes et tièdes soirées, le soleil faisait germer toute la surface de la terre. C'était une brusque et puissante éclosion de tous les germes en même temps, une de ces irrésistibles poussées de sève, une de ces ardeurs à renaître que la nature montre quelquefois en des années privilégiées qui feraient croire à des rajeunissements du monde.

Весна выдалась на редкость ранняя и жаркая. От теплого утра до тихого, мягкого вечера солнце согревало всходы на всей поверхности земли. Это был стремительный, дружный и мощный расцвет всех почек, такой неудержимый напор соков, такая жажда возрождения, какую природа проявляет порой, в особо удачные годы, когда можно поверить в обновление мира.

Осуществляя перевод данного текста, переводчик прибегнул к таким трансформациям: опущение (éclosiondetouslesgermesenmemetemps– расцвет всех почек), замена глагольной конструкции глаголом с существительным (lesoleilfaisaitgermer– солнце согревало всходы).
3.2 Портрет как характерная черта романа
3.2.1 Определение понятия портрет

ПОРТРЕТ — (фр. portrait — портрет, изображение) — одно из средств создания образа: изображение внешности героя литературного произведения как способ его характеристики. Может включать описание наружности (лица, глаз, фигуры человека), действий и состояний героя (так называемый динамический портрет, рисующий выражение лица, глаз, мимику, жесты, позу), а также черт, сформированных средой или являющихся отражением индивидуальности персонажа: одежды, манеры поведения, прически и т. п. Особый тип описания – психологический портрет — позволяет автору раскрыть характер, внутренний мир и душевные переживания героя. Например, психологическим является портрет Печорина в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». [17]

ПОРТРЕТ в литературе — описание либо создание впечатления от внешнего облика персонажа, прежде всего лица, фигуры, одежды, манеры держаться. В основном используется в эпическом роде. В лирике и, особенно в драматургии, словесное портретирование более или менее затруднено и ограничено. В древней литературе портретные характеристики персонажа отсутствовали, и он мог быть охарактеризован с помощью устойчивого эпитета. В эпоху Возрождения некоторые поэты попробовали состязаться с живописью, считавшейся совершеннейшим из искусств. Л.Ариосто в 'Неистовом Роланде' (1516) в пяти октавах описал прекрасную Альцину, не забыв отметить: 'Длина рук в точности такова, как следует. Лессинг привел это описание 'как пример картины, которая ничего не рисует. Действительно, подобный набор признаков внешности не складывается в цельную картину. Между тем механический способ соединения признаков в эпоху Возрождения был принят не только в поэзии, но и в изобразительном искусстве. А.С.Пушкин в прозе избегал описательности вообще и портрета в частности (исключения — портреты исторических лиц), но уже М.Ю.Лермонтов дал тонкий психологический портрет Печорина. Мастерами портретной характеристики в русской литературе 19 в. были И.С.Тургенев, Л.Н.Толстой, Ф.М.Достоевский (психологический портрет)[18].
3.2.2 Роль портрета в романе: переводческий аспект

В романе-памфлете «Милый друг» портрет, как художественная особенность писателя, играет одну из важнейших ролей. Писатель дает точное описание каждому своему персонажу, но в тоже время оставляет право на собственное мнение читателю. При помощи портрета Мопассан показывает все те изменения, которым подвергаются персонажи на протяжении романа. Например, Жорж Дюруа – главное действующее лицо. При первом знакомстве с ним читатель видит перед собой заурядного молодого человека, с большими амбициями, но уже в конце романа это преуспевающий публицист, мультимиллионер, барон с большим будущим. Также можно сравнить первые строки, описывающие Мадлену и ее безразличное отношение к Дюруа, и вторую часть романа с последующей их женитьбой и его надменным отношением к ней.

Далее, на конкретных примерах, были рассмотрены портреты различных персонажей романа, и их переводы на русский язык.

ЖоржДюруа

Commeilportaitbeauparnatureetparposed'anciensous-officier, ilcambrasataille, frisasamoustached'ungestemilitaireetfamilier, etjetasurlesdоneursattardésunregardrapideetcirculaire, undecesregardsdejoligarçon, quis'étendentcommedescoupsd'épervier.

Статный от природы и к тому же сохранивший унтер-офицерскую выправку, он приосанился и, привычным молодцеватым жестом закрутив усы, охватил запоздавших посетителей тем зорким взглядом, каким красавец мужчина, точно ястреб, высматривает добычу.

Рассмотрев перевод данного абзаца, были выявлены несколько трансформаций, примененных переводчиком. Например, замена глагола с существительным прилагательным (ilportraitbeau– статный), замена глагола деепричастием (frisa– закрутив), замена единственного числа множественным (samoustache– усы).

Quoique habillé d'un complet de soixante francs, il gardait une certaine élégance tapageuse, un peu commune, réelle cependant. Grand, bien fait, blond, d'un blond châtain vaguement roussi, avec une moustache retroussée, qui semblait mousser sur sa lèvre, des yeux bleus, clairs, troués d'une pupille toute petite, des cheveux frisés naturellement, séparés par une raie au milieu du crâne, il ressemblait bien au mauvais sujet des romans populaires.

Даже в этом дешевом, купленном за шестьдесят франков костюме ему удавалось сохранять известную элегантность — пошловатую, бьющую в глаза, но все же элегантность. Высокий рост, хорошая фигура, вьющиеся русые с рыжеватым отливом волосы, расчесанные на прямой пробор, закрученные усы, словно пенившиеся на губе, светло-голубые глаза с буравчиками зрачков — все в нем напоминало соблазнителя из бульварного романа.

В данном переводе мы наблюдаем следующие переводческие трансформации: расширение значения слова (unpeucommune– пошловатую, бьющую в глаза), употребление синонимов (ilressemblaitaumauvaissujet– все в нем напоминало соблазнителя), замена множественного числа единственным (desromanspoliciers– из бульварного романа).

Il était un peu gêné, intimidé, mal à l'aise. Il portait un habit pour la première fois de sa vie, et l'ensemble de sa toilette l'inquiètait: Il la sentait défectueuse en tout, par les bottines non vernies mais assez fines cependant, car il avait la coquetterie du pied, par la chemise de quatre francs cinquante achetée le matin même au Louvre, et dont le plastron trop mince ce cassait déjà. Ses autres chemises, celles de tous les jours, ayant des avaries plus ou moins graves, il n'avait pu utiliser même la moins abоmée. Son pantalon, un peu' trop large, dessinait mal la jambe, semblait s'enrouler autour du mollet, avait cette apparence fripée que prennent les vêtements d'occasion sur les membres qu'ils recouvrent par aventure. Seul, l'habit n'allait pas mal, s'étant trouvé à peu près juste pour la taille.

Он был слегка смущен, взволнован, чувствовал какую-то неловкость. Фрак он надел первый раз в жизни, да и весь костюм в целом внушал ему опасения. Он находил изъяны во всем, начиная с ботинок, не лакированных, хотя довольно изящных, — Дюруа любил хорошую обувь, — и кончая сорочкой, купленной утром в Лувре за четыре с половиной франка вместе с манишкой, слишком тонкой и оттого успевшей смяться. Старые же его сорочки были до того изношены, что он не рискнул надеть даже самую крепкую. Брюки, чересчур широкие, плохо обрисовывавшие ногу и    продолжение
--PAGE_BREAK--