--PAGE_BREAK--Ещё светло перед окном,
В разрывы облак солнце блещет,
И воробей своим крылом,
В песке купаяся, трепещет.
А уж от неба до земли,
Качаясь, движется завеса,
И будто в золотой пыли,
Стоит за ней опушка леса.
Поэт фиксирует каждое «сиюминутное» проявление жизни, которое через мгновенье окажется уже другим. Вот мелькают крылья воробья, купающегося в песке. Через миг он вспорхнет и улетит, и поэт останавливает для нас этот миг. Или стоит опушка леса « в золотой пыли». Ведь через минуту облако скроет солнце, пелена дождя перестанет просвечиваться, и лес потускнеет. А сейчас он стоит радостный, свежий, нарядный. Задержать, остановить этот миг, уловить этот оттенок и стремится поэт. Жизнь состоит из тысяч радостных подробностей, которые поэт умеет увидеть и которыми щедро делится с читателями, как бы говоря ему: «Смотри, как много в природе прекрасного, как великолепен каждый миг жизни. Не проходи равнодушно мимо этой красоты, остановись». В воспевании этой красоты Фет видел назначение поэта.
3.1 «Я пришёл к тебе с приветом…»
Фета можно назвать певцом русской природы. Приближение весны и осеннее увядание, душистая летняя ночь и морозный день, раскинувшееся без конца и без края ржаное поле и густой тенистый лес — обо всем этом пишет он в своих стихах. Природа у Фета всегда спокойная, притихшая, словно замерзшая. И в то же время она удивительно богата звуками и красками, живет своей жизнью, скрытой от невнимательного глаза:
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, — но только песня зреет.
Стихотворение это — одно из ранних у Фета и одно из самых популярных. Впервые оно напечатано в журнале «Отечественные записки» в 1843 году, в седьмом его номере. Стихотворением журнал открывается — оно оказывается как бы заглавным. Это может быть только при одном условии: если издателям журнала оно пришлось по вкусу, если они видят в нем безусловную художественную ценность.
Стихотворение написано на тему любви. Молодой поэт пришёл рассказать о радостном блеске солнечного утра, о страстном трепете молодой, весенней жизни, о жаждующей счастья влюблённой душе и неудержимой песне.
Тема старая, более того — вечная. А от стихотворения Фета веет свежестью и новизною, оно ни на что известное нам не похоже. Для Фета это вообще характерно и соответствует его сознательным поэтическим установкам. Фет писал: «Поэзия непременно требует новизны, и ничего для нее нет убийственнее повторения, а тем более самого себя… Под новизною я подразумеваю не новые предметы, а новое их освещение волшебным фонарем искусства».
Необычно уже самое начало стихотворения — необычно по сравнению с принятой тогда нормой в поэзии. В частности, пушкинскрй нормой, которая требовала предельной точности в слове и в сочетании слов. Между тем начальная фраза фетовского стихотворения совсем не точная и даже не совсем «правильная»: «Я пришел к тебе с приветом, рассказать...». Позволил ли бы себе так сказать Пушкин или кто-либо из поэтов пушкинской поры?
Конечно, теперь мы привыкли к этой и подобным фразам Фета, они нам представляются не просто нормальными, но и удачными, художественно впечатляющими. Но в то время, когда они только появились, нормальными они не казались: в них видели поэтическую дерзость. Иные современные Фету критики даже упрекали его: разве можно сказать «уноси мое сердце в звенящую даль»? Или: «долго снились мне вопли рыданий твоих...» — разве вопли могут сниться?
Фет отдавал себе отчет в неточности своего поэтического слова, в приближенности его к живой, порой кажущейся не совсем правильной, но оттого особенно яркой и выразительной речи. Стихи свои он называл шутливо (но и не без гордости) стихами «в растрепанном роде». 14 марта 1892 года, незадолго до смерти, он писал старому другу, поэту Якову Полонскому: «Мало ли меня бранил даже ты за неясность и спутанность моих стихов? А я продолжаю в этом растрепанном роде. Для образца присылаю вчерашнее стихотворение». И к этому прилагались стихи:
Рассылался смехом ребенка,
Явно в душу мою влюблены,
Пролетают прозрачно и звонко
Надо мною блаженные сны…
Легко заметить внутреннее сходство между этим, едва ли не последним, стихотворением Фета и его ранним стихотворением «Я пришел к тебе с приветом...».
Но каков художественный смысл в поэзии «растрепанного рода»? Неточные слова и как бы неряшливые, «растрепанные» выражения в стихах Фета создают не только неожиданные, но и яркие, волнующие образы. Начальные слова стихотворения «Я пришел к тебе с приветом...» как раз благодаря их невыверенности, случайности, безыскусности кажутся особенно органичными, естественными для живой речи. Создается впечатление, что поэт вроде бы специально и не задумывался над словами, а они сами к нему пришли. Он говорит самыми первыми, непреднамеренными словами. Он как бы импровизирует на глазах у читателя. И это оказывает сильное художественное воздействие. Импровизационное слово идет к читателю самым прямым, самым коротким путем.
Художественное произведение, а лирическое стихотворение в особенности –всегда есть тесное и неразрывное словесное и смысловое единство. Читать и толковать его нужно, не вытаскивая из него отдельные слова и фразы, а с учетом художественного контекста. Только такое толкование будет не случайным и не произвольным, а в духе произведения и объективным.
Высокую степень объективности показал в трактовке стихотворения «Я пришел к тебе с приветом...» Лев Толстой. В поздние годы жизни он скептически относился к стихам, но для этого стихотворения делал исключение. Он сказал в разговоре с Горьким: «Поэзия — безыскусственна; когда Фет писал:
… не знаю сам, что буду
Петь, — но только песня зреет,
этим он выразил настоящее, народное чувство поэзии. Мужик тоже не знает, что он поет, — ох, да-ой, да-эй, — а выходит настоящая песня, прямо из души, как у птицы». Это слова о непреднамеренности, естественности, импровизационности поэтического слова. И это для Фета — программные слова, выражение его общих взглядов на поэзию.
Импровизационный характер стихов Фета замечен был уже его современниками. О фетовском даре «импровизатора» писал А. В. Дружинин. Писал и В. П. Боткин: «… строгая художественная обработка не в свойстве таланта г. Фета. Как в лирическую минуту пьеса изливается из души его, такой она и остается; правда, что от этого происходит и изумительная свежесть и электризующее впечатление их». На импровизационном характере своих стихов настаивал и сам Фет.
Чтобы лучше показать своеобразие стихов Фета, приведу пример из другой, не поэтической области. Сравним двух учителей. Кого бы мы предпочли? Оба — знающие, дельные, одаренные. Речь первого стройна, красноречива, строго обдуманна. Другой учитель на первый взгляд кажется менее подготовленным: его речь, по крайней мере, вначале, сбивчива, слова не самые точные, как будто первые, какие приходят на ум. Но по мере того как слагается его рассказ, речь становится все более стройной, все более увлеченной и заразительной. В этом случае кажется, что мысль учителя творится на глазах учеников, в их живом присутствии.
Какой же учитель лучше? Какой нам больше нравится?
Вопрос явно поставлен неверно. Тут дело вкуса. Оба могут быть хороши. Но по-разному хороши.
Легко заметить, что Фет похож на второй тип учителя. В его поэтической манере, на первый взгляд небрежной, привлекает свежесть, особая живость и неподдельность выражения. С точки зрения развития русской поэзии фетовская поэтическая манера была важным открытием — открытием новых возможностей, новых путей в искусстве слова.
Излюбленное Фетом «первозданное» слово обладает еще одним важным потенциальным качеством. Благодаря неопределенности, широте и некоторой зыбкости своего значения слова вызывают самые разнообразные ассоциации, соотносятся при их восприятии с различными индивидуальными чувствами и индивидуальным опытом читателя. Они многозначнее, чем точные слова, они менее предметны, но зато внутренне объемны. Этим они напоминают музыкальный образ. Образ внятный и вместе с тем колеблющийся, сильный, но не прямой — и максимально многозначный.
Одним из поэтов близкого нам времени, испытавших на себе воздействие поэзии Фета, был Борис Пастернак. В своих стихах он тоже во многом шел от музыкального образа. Как и Фет, он дорожил не до конца проясненным, как бы случайным, словно мерцающим, но идущим от сердца словом. В одном из стихотворений он писал:
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд…
Это мог бы написать о себе и Фет.
Строго говоря, неточность фетовского слова — понятие относительное. Слово у Фета неточно в смысле логическом и словарном, но не в изобразительном, поэтическом. Настроения и картины, которые создают фетовские «неточные» слова, в достаточной мере определенны. Фет безусловно, знает, о чем говорит и о чем хочет сказать. И читатель понимает его.
Вернемся к началу интересующего нас стихотворения. Прозой его пересказать невозможно — получится нечто анекдотическое. Но пересказывать стихи и не нужно. Само стихотворение всегда гораздо понятнее, чем пересказ.
В зачине стихотворения Фета не все слова оказываются равно значимыми. В живом звучании некоторые слова особо выделяются, становятся как бы опорными. И смыслоопределяющими. В первой строфе это слова: привет, солнце, свет, трепет листьев. По эмоциональному смыслу они близки друг другу. Они однонаправленны и по вызываемым ими ассоциациям создают представление о сильном переживании — радости, счастье, любви. Это как звонкий музыкальный аккорд, являющийся музыкально-смысловым зачином стихотворения. От него идет все дальнейшее. Идет с постепенным нарастанием, усилением — и при этом в стройном звуковом и словесном ряду.
Стихотворение отличается удивительной цельностью. Это — важное достоинство в поэзии. Там, где есть цельность в стихах, там и читательское восприятие оказывается цельным, то есть особенно живым и сильным.
Фет писал: «Задача лирика не в стройности воспроизведения предметов, а в стройности тона». В стихотворении «Я пришел к тебе с приветом...» есть и стройность предметов, и стройность тона. Все в стихотворении внутренне связано друг с другом, все однонаправленно, говорится в едином порыве чувства, точно на одном дыхании. Предметы внешнего мира и чувства героя соотносятся, перекликаются далекими и близкими своими значениями. Чувства уводят к предметам, а предметы, по смысловым и музыкальным ассоциациям, указывают на чувство, особенным образом выражают его. И все это находится в движении, в развитии: радость героя — мир, залитый солнцем, — проснувшийся лес — весь лес и каждая его ветка, жаждущие весны, — человеческое сердце, открывшееся счастью и готовое ему служить, — зреющая в душе торжественная песня. Таков стройный, цельный сюжетный ряд фетовского стихотворения.
Что еще способствует цельности стиховой композиции? Многие и разные факторы. Но едва ли не в первую очередь — повторы. Немецкий композитор и теоретик музыки Веберн писал: «Как легче всего добиться наглядности? — Путем повторения. На этом зиждется все формообразование, все музыкальные формы строятся на этом принципе».
К поэзии эти слова тоже применимы. Тем более к поэзии, которая, как у Фета, близка к музыке.
Фет всегда придавал большое значение концовке. Он считал, что в концовке должна сосредоточиваться вся сила стихотворения: она должна быть такой, чтобы к ней нельзя было прибавить ни одного слова.
Именно такова концовка стихотворениями «Я пришел к тебе с приветом...». Она подлинно завершает лирический сюжет. Любовь и радость разрешается песней. Песня — это высший взлет, высшая точка радости. Для песни еще нет слов, но она уже есть, она просится наружу. В этом смысл финала. Смысл этот вытекает из всего содержания и ставит в нем последнюю точку.
Интересно, что финал стихотворения, столь удачный и столь органичный, вызвал среди некоторых современных Фету критиков и читателей сомнения. Самое удивительное, что в числе сомневающихся был и Тургенев. Он горячо сочувствовал Фету и его поэзии, но при издании сборника стихотворений Фета 1856 года предложил из стихотворения «Я пришел к тебе с приветом...» изъять его конец. Что и было сделано.
Как это можно объяснить? Видимо, на изъятии финала Тургенев настаивал потому, что боялся: вдруг его прочтут поверхностно и поймут слишком прямолинейно, превратно. В том смысле, что поэт сам не знает, о чем пишет и что воспевает, что его поэзия носит абсолютно бессознательный характер.
Грустно, но некоторые критики так ведь и захотели Фета понять. Они по тем или иным причинам — иногда даже исторически закономерным и нравственно высоким— не принимали в целом поэзию Фета и использовали концовку этого стихотворения для дискредитации поэта и его стихов.
Ф. М. Достоевский, сам не раз страдавший от насильственных и неверных толкований его произведений, сказал однажды: «Но принесите мне что хотите… „Записки сумасшедшего", оду „Бог", „Юрия Милославского", стихи Фета — что хотите — и я берусь вам вывести тотчас же из первых десяти строк, вами указанных, что тут именно аллегория о франко-прусской войне или пасквиль на актера Горбунова,— одним словом, на кого угодно, на кого прикажете».
Достоевский сказал это с горькой иронией. И в словах, и в иронии Достоевского для нас заключен важный урок общего значения.
3.2 «Шёпот, робкое дыханье…»
Еще одно стихотворение из числа ранних — лирическая пьеса «Шепот, робкое дыханье...». Как и два предыдущих, это стихотворение подлинно новаторское. Оно было новым поэтическим словом как для русской литературы, так и для самого Фета. Превосходно передает поэт «благоухающую свежесть чувств», навеянных природой, ее красотой, прелестью. Его стихи проникнуты светлым, радостным настроением, счастьем любви. Он необычайно тонко раскрывает разнообразные оттенки человеческих переживаний. Фет умеет уловить и облечь в яркие, живые образы даже мимолетные душевные движения, которые трудно обозначить и передать словами:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!
Стихотворение написано в конце 40-х годов. Впервые напечатано в журнале «Москвитянин» в 1850 году, во втором номере.
Из всех ранних стихотворений Фета «Шепот, робкое дыханье...» самое необычное и нетрадиционное. И оно не могло не обратить на себя внимания критики — как положительного, так и отрицательного. О стихотворении много писалось, и по разным поводам. Сочинялись пародии. Оно стало в представлении читателей и критиков «самым фетовским стихотворением», своеобразным поэтическим «автопортретом».
Относясь к поэзии Фета в целом отрицательно, Салтыков-Щедрин писал в статье 1863 года: «Бесспорно, в любой литературе редко можно найти стихотворение, которое своей благоуханной свежестью обольщало бы читателя в такой степени, как следующее стихотворение г. Фета...» — и далее Щедрин приводил текст стихотворения «Шепот, робкое дыханье...». Однако уже в 70-е годы Щедрин способен увидеть в фетовском произведении исключительно предмет для иронии. Описывая праздные ощущения праздных людей, великий сатирик вспоминает и стихотворение Фета: «Что за ощущения испытывались среди этой чарующей обстановки! Шелест, вздохи, полуслова...» И, процитировав «Шепот, робкое дыханье...», продолжает: «И поцелуи, поцелуи, поцелуи — без конца».
Щедрин теперь подчеркивает в фетовском стихотворении его якобы эротический, любовно-чувственный характер. Интересно, что еще до Щедрина, в 1860 году, в журнале «Свисток» так же эротически трактовал стихотворение Фета Добролюбов. Об этом свидетельствует его остроумная и по-своему талантливая пародия на Фета:
Вечер. В комнатке уютной
Кроткий полусвет.
И она, мой гость минутный…
продолжение
--PAGE_BREAK--