«Горе от ума» было первым произведением с такой точной и быстрой реакцией на текущие события. Это нам сейчас надо расшифровывать, комментировать слова Грибоедова – современники читали между строк. Характер Чацкого был им близок, его негодование понятно. Как и Чацкий, они «чаяли» перемен, мечтали о них, готовы были бороться – и тогда слово, проповедь становились их оружием. «Страстный и нетерпеливый, он сам понимает, что, говоря невеждам о их невежестве и предрассудках и порочным об их пороках, он только напрасно теряет речи, — писал современник о Чацком, — но в ту минуту, когда пороки и предрассудки трогают его, так сказать, за живое, он не в силах владеть своим молчанием: негодование против воли вырывается у него потоком слов колких, но справедливых. Он даже не думает, слушают и понимают ли его или нет: он высказал все, что лежало у него на сердце, — и ему как будто бы стало легче. Таков вообще характер людей пылких, и сей характер схвачен г. Грибоедовым с удивительной верностию». Важно было нарушить молчание, пробудить общественное мнение, и они не пропускали случая высказаться. Чацкий, главный герой комедии, появившейся «накануне возмущения на Исаакиевской площади», сразу стал восприниматься читателями как отражение в литературе типа декабриста. Этой же позиции придерживался и Герцен, высоко оценивший комедию и увидевший в ее главном герое черты, родственные хорошо знакомым ему людям – декабристам. «Горе от ума» — произведение новаторское и по проблематике, и по стилю, и по композиции. Накопилось множество споров, неоднозначных мнений об этой комедии, и еще больше о ее главном герое. Цель моего реферата состоит в том, что бы рассмотреть, сопоставить все характеристики Чацкого. В настоящей работе даётся обзор всех трактовок образа главного героя, отношение к нему современников, критиков и друзей Грибоедова. В моем реферате не только затрагиваются основные вопросы, касающиеся характера Чацкого, но и подробно разобраны многие из них.
В ответ на проповедь Фамусова, восхищенного удачной карьерой «случайных» людей, умевших «подслужиться», Чацкий восклицает: «Служить бы рад – прислуживаться тошно! ». Эта независимость суждений вызывает у Фамусова ужас. В Чацком он видит политического противника, подрывающего устои существующего общества: «Что говорит! и говорит, как пишет! » «Он вольность хочет проповедать! » И, наконец: «Да он властей не признаёт! », «Строжайше б запретил я этим господам На выстрел подъезжать к столицам».
В накалённой атмосфере преддекабрьского Петербурга смелая проповедь Чацкого звучала злободневно и страстно. Он выступал разрушителем старого уклада жизни в самих его основах. Его независимость была опасна, потому что он отрицал всю систему ценностей – положение на службе, богатство, знатность:
Мундир! один мундир! он в прежнем их быту
Когда-то украшал, расшитый и красивый,
Их слабодушие, рассудка нищету…
Мнение света заменило утраченное понятие чести – теперь важно только «Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна? ». Служба перестала быть серьёзным делом, способности легко подменяются безоговорочным послушанием. В этой обстановке отказ от государственной службы осознавался как протест. «Я служил отечеству, когда оно нуждалось в службе своих граждан, и не хотел продолжать ее, когда увидел, что буду служить только для прихотей самовластья», — говорил К.Ф. Рылеев. Он отказался от блестящей военной карьеры, променяв ее на скромное место судьи в Петербургской уголовной палате. Так же поступил И.И. Пущин, друг Пушкина. Они хотели по мере сил помогать своим согражданам, защищать невинных. Кажется, Грибоедов подслушал мысли своих молодых соотечественников, сжав их в краткую, полную горькой иронии реплику Чацкого: «Служить бы рад – прислуживаться тошно! ».
Оружие Чацкого – карающее слово. Он требует «службы делу». Он тяготится среди пустой праздной толпы «мучителей, зловещих старух, вздорных стариков». Чацкий требует места и свободы своему веку. Он возвещает, что на смену «веку минувшему» идет новый, несущий идеал «свободной жизни».
Первоначальное название комедии было «Горе уму». На языке Грибоедова, Пушкина и декабристов «ум» — это свободомыслие, независимость суждений, «вольнодумство». «…Участь умных людей, мой милый, большую часть жизни проводить с дураками, а какая их бездна у нас! » — писал Грибоедов своему другу Бегичеву. Мир распался на «умных» и «дураков». Молчалин, по классификации Грибоедова, «дурак», хотя он совсем не глуп от природы. Но он – один из сферы Фамусовых и дядюшки Максима Петровича, и уже, поэтому для Чацкого он неприемлем. Софья пытается хвалить Молчалина, а с точки зрения Чацкого, получается карикатура: «Целый день играет! Молчит, когда его бранят! – Она его не уважает! »
Молчалин появился в доме три года назад, как раз тогда, когда уехал Чацкий. Молчалин – человек новый в русской истории, это тип приспособленца, который Грибоедов разглядел первым и указал на него русскому обществу. «…Осмотритесь: вы окружены Молчалиными, — писал в 1833 году литературный критик К.А. Полевой. – Молчалин не разбирает средств и хочет только возвышаться, унижаясь». Это существо без достоинства, без гордости, готовое ради карьеры «угождать всем людям без изъятья». «Низость наших Молчалиных не есть лицемерие и притворство: это их природа »5, — писал современник Грибоедова. Да, и поначалу Чацкий трагически недооценил липкой въедливости этого человека, неуязвимого, потому что он никогда не вступает в борьбу, но появляется после окончания схватки, чтобы присоединиться к победителям. «Они полнейшие выразители современной им действительности, — писал М.Е. Салтыков-Щедрин, — они деятельнейшие, хотя, быть может, и не вполне сознательные созидатели тех сумерек, благодаря которым настоящий, заправский человек не может сделать шага, чтоб не раскроить себе лба»6. Для молодёжи 1860-х годов «Молчалин» было самой бранной кличкой. «Молчалины господствуют на свете! » — иронически восклицает Чацкий. Но ирония его была горькой. Грибоедов не случайно изменил название комедии.
Горе умному человеку среди глупцов всех мастей. «…В моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека, и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…»7 — писал Грибоедов.
После комедии Грибоедова возникло выражение «фамусовское общество», «фамусовская Москва». Картины, «изображающие разные оттенки московского быта, так верно схвачены, так резко обрисованы, так счастливо поставлены, что невольно засматриваешься, признаёшь подлинники и хохочешь»8, — писали о комедии. Современники пытались угадать, кто был прототипом каждого героя. «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева», — из Михайловской ссылки спрашивал Пушкин друзей. Прототипом Чацкого называли то П.Я. Чаадаева, то И.Д. Якушина, то А.А. Бестужева или А.И. Одоевского. Фамусова, старуху Хлёстову, полковника Скалозуба – всех пытались узнать. Грибоедов не отрицал портретности характеров и только пытался объяснить своим незадачливым критикам, что искусство не слепок действительности: «…Портреты, и только портреты входят в состав комедии и трагедии, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на своих двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь».
Комедия оказалась способной оказать влияние на мнение молодежи. Для декабристов комедия Грибоедова стала поэтической декларацией наряду с «Деревней» и одой «Вольность» Пушкина, со стихотворениями Рылеева. «Комедия «Горе от ума» ходила по рукам в рукописи, — вспоминал декабрист А.П. Беляев, — наизусть повторялись его едкие насмешки; слова Чацкого «все распроданы поодиночке» приводили в ярость: это закрепощение крестьян, 25-летний срок службы считались и были в действительности бесчеловечными». Попали несколько отрывков, переписанных из «Горя от ума» и Бестужеву. «Я проглотил эти отрывки; я трижды перечитал их. Вольность русского разговорного языка, пронзительное остроумие, оригинальность характеров и это благородное негодование ко всему низкому, эта гордая смелость в лице Чацкого проникла в меня до глубины души»10, — вспоминал Бестужев. Он тут же отправился к Грибоедову, чтобы высказать ему своё восхищение. Вскоре Бестужев стал обладателем полного текста комедии и самым страстным пропагандистом ее. В альманахе «Полярная звезда» за 1825 год появился отзыв Бестужева – один из первых откликов в печати на «Горе от ума»: «…Рукописная комедия г. Грибоедова «Горе от ума» — феномен, какого не видели со времен «Недоросля». Толпа характеров, обрисованных смело и резко, живая картина московских нравов, душа в чувствованиях, ум и остроумие в речах, невиданная доселе беглость и природа разговорного русского языка в стихах. Все это завлекает, поражает, приковывает внимание. Человек с сердцем не прочитает ее, не смеявшись, не тронувшись до слез».
Комедией восхищались, восторгались, ее хвалили, переписывали от руки… И с не меньшей энергией – бранили и ругали. А более всего спорили о Чацком, что вполне понятно: он главный герой. Непонятно было другое: умен ли он? Или, говоря иначе, от ума ли горе?
В январе 1825 года, отвечая на критику Павла Александровича Катенина, Грибоедов, не замечая как будто некоторой противоречивости своих слов, писал ему: «Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас грешных обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек разумеется в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…»
Так смотрел на своего героя Грибоедов.
А вот Александр Сергеевич Пушкин, гениальный поэт и гениальный читатель, ситуацию оценил иначе. В январе того же 1825 года своими соображениями на этот счет он поделился с князем Петром Андреевичем Вяземским: «Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен»12. В другом письме, к Александру Александровичу Бестужеву, уточнил: «А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловым и тому подоб. » Великий русский поэт вряд ли прав в оценке грибоедовского героя: метание бисера не есть признак человека неумного и пустого. Это просто иной стиль, другая манера, противоположное мировоззрение. И характерно, что самым ярким представителем такого несерьезного стиля в России был сам Пушкин. Нечеловеческая легкость возносила Пушкина над эпохой и людьми. Нечто родственное такому необязательному полету – и у Чацкого. Рассматривая же точку зрения Пушкина, нельзя забывать тот факт, что свой упрек великий поэт высказал в 1825 г., действие же комедии происходит раньше. Политическая обстановка, отделяющая время действия комедии от времени ее выхода, изменилась. В условиях усиливающейся аракчеевщины перед декабристами все острее вставала необходимость от слов перейти к делу. Характеризуя эволюцию декабрьского движения, М.В. Нечкина пишет: «Ранее требовался проповедник, агитатор, смелый разоблачитель палок и крепостного права, оратор в дворянских гостиных и клубах. Ныне стал необходимым осторожный конспиратор, военный человек, решительный и смелый, в полном молчании и строжайшей тайне готовящий военный удар – сердце революционного переворота. Ранее члены вдохновляли драг друга на проповедь, на гласное обсуждение всех «зол», всех «язв отечества». Теперь эта открытая и явная агитация была признана не только излишней, но вредной, и руководители организаций стали отучать молодых офицеров «кричать» на площадях и в гостиных». Таким образом, выступления в петербургских и московских гостиных становились уже анахронизмом, и, вероятно, поэтому Пушкин иронически отнесся к речам Чацкого.
Более резко высказался рассердившийся на Грибоедова за его комедию «московский старожил» Михаил Александрович Дмитриев: «Г Грибоедов хотел представить умного и образованного человека Но мы видим в Чацком человека, который злословит и говорит все, что ни придет в голову Чацкий есть не что иное, как сумасброд, который находится в обществе людей совсем не глупых, но необразованных и который умничает пред ними, потому что считает себя умнее Чацкий, который должен быть умнейшим лицом пьесы, представлен менее всех рассудительным! »
С Дмитриевым не согласился Орест Михайлович Сомов, ибо считал, что Грибоедов «представил в лице Чацкого умного, пылкого и доброго молодого человека, но не совсем свободного от слабостей: в нем их две заносчивость и нетерпеливость».
Орест Сомов был отнюдь не одинок в своих суждениях, хотя и критиков, думавших иначе, было предостаточно. Например, Виссарион Григорьевич Белинский… Со свойственной ему «неистовостью» он разругал и Грибоедова, и его героя — Чацкого: «Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит. Неужели войти в общество и начать всех ругать в глаза дураками и скотами, значит быть глубоким человеком? Это новый Дон-Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади Глубоко оценил эту комедию кто-то (здесь должно сказать о совпадении взглядов Белинского и Михаила Дмитриева), сказавший, что это горе, — только не от ума, а от умничанья Мы ясно видим, что поэт не шутя хотел изобразить в Чацком идеал глубокого человека в противоречие с обществом, и вышло Бог знает что».
Позже, заметим, взгляды Белинского стали меняться «от порицания к восхищению».
С восхищением или, точнее, с явной симпатией писал о Чацком Аполлон Александрович Григорьев. Он впервые в русской литературе сблизил героя комедии с декабристами: «Чацкий до сих пор единственное героическое лицо нашей литературы честная и деятельная натура, при том еще натура борца… ». Недаром речи Чацкого воспринимались как агитационные, как изложение общественной программы. В этом смысле и тогда современная критика видела в «Горе от ума» политическую комедию.
Аполлон Григорьев в России должен был «выбирать слова». Александр Иванович Герцен за границей писал о Чацком прямо: «… Это — декабрист, это человек, который завершает эпоху Петра Ι и силится разглядеть, по крайней мере, на горизонте обетованную землю… которой он не увидит». В комедии Чацкий противопоставляется защитникам феодальной старины, врагам свободомыслия и просвещения.
Декабристом считал Чацкого и Федор Михайлович Достоевский; правда, в отличие от Герцена выводы из этого делал другие: «Чацкий — декабрист. Вся его идея в отрицании прежнего, недавнего, наивного поклонничества. Европы все нюхнули и новые манеры понравились. Именно только манеры, потому что сущность поклонничества и раболепия в Европе та же», — отметил Достоевский в записной книжке, размышляя об оторванности Чацкого от основ русской жизни.
Некоторые критики считают, что Чацкий эгоистичен по своей натуре. Первый его монолог – перед Софьей – заключен восклицанием не влюбленного, а обиженного самолюбца: «И вот за подвиги награда! ». Словами об «оскорбленном чувстве» завершается и монолог последний.
Трудно сказать, в какой мере соответствуют взглядам Достоевского слова героя «Бесов» Шатова, но в подготовительных материалах к роману в его уста вложена оценка в своем роде единственная: «Чацкий и не понимал, как ограниченный дурак, до какой степени он сам глуп». --PAGE_BREAK--
Эти суждения долгое время хранились в бумагах Достоевского и, естественно, не были известны читателям. Между тем в мартовской книжке «Вестника Европы» за 1872 год появилась знаменитая, теперь признанная классической, статья Ивана Александровича Гончарова «Мильен терзаний».
Некоторые «речи» Чацкого (о «премудром незнании иноземцев», о «старине святой», о шутовской европейской одежде) писатель объяснял тем, что герой «очевидно ослабел от мильона терзаний», «перестал владеть собой», впал «в преувеличения, почти в нетрезвость речи», но в его «высоком уме» Гончаров не сомневался; скорее наоборот: «Чацкий как личность, — читаем в статье, — несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина…Ими заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век – и в этом его значение и весь ум»20. Но он говорит и о типичности Чацкого, Печорина и Онегина. Они – дети одного класса и одной эпохи. Отрицая дворянско-крепостническое общество, они были вместе с тем его порождением. Страдая от неудовлетворенности жизнью, они были в то же время оторваны от почвы народной. Но Чацкому равно чужды и онегинское охлаждение чувств и печоринское разочарование в людях. В противоположность разочарованному «усталому» Онегину Чацкий, по отзыву друга и соратника Герцена Н.П. Огарева, «представляет деятельную сторону жизни, негодование, ненависть к существующему правительственному складу общества». Но эти типы неизменно будут возникать в переломную эпоху. Онегины – «лишние» в своей среде люди, их появление всегда свидетельствует о неблагополучии, о назревающем крахе общественного устройства. Эти люди на голову выше свих современников, их отмечает прозорливость и «резкий, охлажденный ум». Чацкие продолжают, развивают начатое «лишними» людьми, они не только молчаливо осуждают, презирают. Чацкие открыто ненавидят, обличают, высмеивают. «Чацкий – искренний и горячий деятель», — говорит И.А. Гончаров.
Оценка высокая!
Но в 1895 году, когда отмечалось столетие со дня рождения Грибоедова, со страниц «Книжки Недели» в адрес его героя раздались похвалы и того выше: «Натура Чацкого гениальна».
Начиная с Аполлона Григорьева и Александра Герцена в пестрой палитре мнений, стала выделяться одна краска: Чацкий – декабрист. Теперь она стала доминировать в спорах, и после революции практически все, за редким исключением, исследователи единодушно сошлись во мнении: раз декабрист — значит, умен, даже очень умен! Вот пример характерных суждений на эту тему: «Исходя из конкретного содержания, которое Грибоедов вложил в образ своего героя, ум Чацкого следует понимать как выражение новой, революционной, декабристской точки зрения на русскую действительность, на все социальные, политические, моральные, культурные проблемы, которые в свете реальной исторической действительности возникали в сознании людей «свободного образа мыслей».
В семидесятых годах прошлого века А.И. Герцен писал, сопоставляя характер Чацкого с характером тургеневского Базарова: «В его (Чацкого) озлобленной, желчевой мысли, в его молодом негодовании слышится здоровый порыв к делу, он чувствует, чем недоволен, он головой бьет в каменную стену общественных предрассудков и пробует, крепки ли казенные решетки… Он скорее бросился бы в какую-нибудь негодующую крайность, как Чаадаев, — сделался бы католиком, ненавистником славян или славянофилов… »
Это – один из всевозможных вариантов, один из классических вариантов развития характера Чацкого, развития этого социального типа. И Гончаров в первую очередь сближает Чацкого с Белинским и Герценом. Только тут надо учесть то немаловажное обстоятельство, что и Белинский и Герцен прошли длительный путь мучительных и противоречивейших исканий и не во всю жизнь считали высшей мудростью головой испытывать прочность казенных решеток и общественных предрассудков. Мне кажется, что если оставаться в пределах того варианта развития характера Чацкого, который разбирает Герцен, то ближайшим образом тут следует вспомнить фигуру Писарева – того Д.И. Писарева, который действительно, словно бы перешагнув через опыт целого поколения, в начале своей деятельности вернулся к тем взглядам на героя и на героическое вообще, которые столь свойственны были именно декабристам.
Чацкий выражает, олицетворяет собой определенное состояние личности – «состояние юности». И если Репетилов вторит, то Чацкий лишь предвещает нечто в будущем. И потому Чацкий не может быть идеалом и эталоном. Он – начало, предвестие, обещание. Ему еще только предстоит подтвердить себя на деле. Не случайно Чацкий так много говорит – «попробовать на деле» ему лишь предстоит. И в этом отношении его пренебрежительный упрек, обращенный к Репетилову, которому он говорит: «шумите вы, и только», опасно напоминает бумеранг. Репетиловым и обозначен тот край, через который смешно и грустно видеть переступающим Чацкого и возле которого он беспрестанно ходит.
Обещание Чацкого – не репетиловское бахвальство, не хвастовство. Обещание Чацкого ни в малой мере «не поддельно» — Чацкий дает обещание «под заклад» своей жизни. Это так. Его страстные филиппики чистосердечные. Но страсти – одно, обстоятельства – иное.
Пылкие и «умные» обличительные речи Чацкого – это суд передового человека декабристской эпохи над самодержавно-крепостнической, аракчеевской, фамусовской Россией с ее «подлейшими чертами».
Ум Чацкого – первопричина его столкновений с фамусовским обществом. Он слишком умен для этого общества, кажется в нем белой вороной; ум ставит его в глазах Фамусовых и Молчалиных вне их круга, вне привычных для них норм общественного поведения. Именно на этом основано в комедии внутреннее развитие конфликта, обозначившегося между героем и средой: лучшие, наиболее высокие человеческие свойства и склонности героя делают его в представлении окружающих сперва «странным человеком», «чудаком», а потом просто «безумцем».
Человек, противопоставивший себя обществу – а сюжет «Горя от ума» на этом и построен, — обязан сознать свою нелегкую, но честную миссию. Некоторые критики считают, что Чацкий слишком много говорит. Он знаменитый остряк, пробавляется досужими толками, перемыванием косточек, сплетнями. Если он декабрист, борец, революционер, диссидент, возникает вопрос – зачем ему все это? Как к пустослову отнеслись к герою Грибоедова многие критические умы.
Он легко раздражается, личная драма делает его особенно уязвимым. Появившись на балу у Фамусова, он устраивает, по выражению И.А. Гончарова, такую «кутерьму», что его принимают за сумасшедшего.
Белинский: «Чацкий… хочет исправить общество от его глупостей: и чем же? своими собственными глупостями, рассуждая с глупцами и невеждами о «высоком и прекрасном»…»
Сознание сверхзадачи («хочет исправить общество») обязано сообщать человеку черты сверхсущества. По сути, он лишен права иметь недостатки, естественные надобности, причуды. И уж, во всяком случае, наделенный святыми намерениями человек не может понапрасну расплескивать свой праведный гнев.
Чацкий враг Фамусову в ином. Обществу не нравится его стиль: ерничанье, шпильки, неуместный смех. Ведь сумасшедшим его объявляют как раз за насмешки и несерьезность. У Чацкого есть определенная система оценок, которую он считает общеобязательной. В его оценке Молчалин – «жалчайшее созданье». Он не достоин ничьей любви, а тем более Софьи. По мнению Чацкого, она, умная незаурядная девушка, просто не может любить такого человека. Чацкий – борец, у него есть свои убеждения, высокие идеалы. Ему глубоко противна жизнь общества, где царят Фамусов, Скалозуб, Молчалин, Репетилов со всей косностью, лицемерием, ложью, ленью, тупостью. Яркий, деятельный ум героя требует иной среды, и Чацкий вступает в борьбу, «начинает новый век». Он, горячо любя Софью, не смог остаться в доме ее отца. Ему все казалось там безжизненно. В Москве «вчера был бал, а завтра будет два». Молодому, пытливому уму нужна пища, нужны новые впечатления. Чацкий рвется к свободной жизни, к занятиям наукой и искусством, к службе делу, а не лицам. Но его стремление не понимает общество, в котором он живет.
Стилистическое различие важнее идейного, потому что затрагивает неизмеримо более широкие аспекты жизни – от незначительных деталей характера до манеры мыслить. Поэтому так странен окружающим Чацкий, поэтому так соблазнительно объявить его сумасшедшим, взбалмошным, глупым, поверхностным. А он, конечно, вменяем, умен, глубок. Но по-другому. Он – чужой.
Эта чуждость обусловила не утихающие полвека споры – кто является прототипом Чацкого. Слишком непонятен грибоедовский герой, требуется поместить его в какую-нибудь шкалу: ретроградов или революционеров, дураков или мудрецов – или уж, по крайней мере, найти ему соответствие в истории.
Конфликт Чацкого с обществом Фамусова – прежде всего стилистический, языковой. Чацкий изъясняется изящно, остроумно, легко, а они – банально, основательно, тяжеловесно. Примечательно, что самые знаменитые реплики противников Чацкого запомнились не своей реакционностью, а редкостью юмористической окраски: например, идея Скалозуба заменить Вольтера фельдфебелем — очень смешна. Но это одно из немногих исключений. Все веселое в пьесе принадлежит Чацкому. Этим он и раздражает общество. Любое общество – в том числе и Пушкина с Белинским. Все, что весело, — признается легкомысленным и поверхностным. В основе такого представления о борце, выступающем против общества, — вера в серьезность. Все, что серьезно, — обязано быть мрачным и скучным. Так ведется в России от Ломоносова до наших дней. Европа уже столетиями хохотала над своими Дон Кихотами, Пантагрюэлями, Симплициссимусами, Гулливерами, а в России литераторов ценили не столько за юмор и веселье, сколько вопреки им. Даже Пушкина, даже Гоголя.
Чацкий обязан был, вероятно, выглядеть и вести себя иначе. В духе времени это могло быть что-то байроническое – бледное и в плаще. Но те грандиозные годы дали русской литературе две спровоцированные Байроном фигуры большого масштаба – Онегина и Печорина. Чацкий же – персонаж другого театра: шекспировского.
Чацкий является, выкрикивая и насмехаясь, и сразу напоминает одного из самых ярких героев Шекспира – Меркуцио. Очаровательный балаболка, фигляр, не щадящий никого ради красного словца, тот так же неизбежно идет к трагическому финалу. В первых сценах «Ромео и Джульетты» мы еще не знаем, что Меркуцио произнесет потрясающий монолог о королеве Маб и умрет от шпаги Тибальта. И первоначальная безмятежная болтовня Чацкого никак не предвещает яростных проповедей и позорного изгнания в звании сумасшедшего.
Но Меркуцио умирает за три действия до конца пьесы и потому не может пройти естественный путь развития, становясь тем, кем мог стать, — Гамлетом.
А Чацкий проходит всю дорогу надежд, разочарований, горечи, краха, на глазах читателя набираясь желчи и мудрости.
Датского принца и российского дворянина объединяет не только клеймо официального безумия. Схожи их наблюдения над жизнью и сделанные выводы, и даже монологи и реплики находятся в стилевом соответствии. «Распалась связь времен» — по-русски это вышло чуть многословнее:
И точно, начал свет глупеть,
Сказать вы можете, вздохнувши;
Как посравнить да посмотреть
Век нынешний и век минувший.
Нерусская новизна грибоедовского героя вызвала сомнения и в самом качестве «Горя от ума». «Ни плана, ни мысли главной, ни истины» не обнаружил в комедии Пушкин, но тут же воздав должное автору: «Грибоедов очень умен». Примерно то же писал Грибоедову Катенин: «Дарования больше, чем искусства».
Полтора ученых века вставляли Чацкого в привычную шкалу ценностей, не важно – с каким знаком. Подвижник святого дела – значит, борец. Если болтун – значит предатель святого дела. Опять-таки не важно, какое именно дело имеется в виду: что-то достойное, благородное, нужное.
Полтора школьных века заучивали общественно-полезные монологи: о помещике, обменявшем крепостных на собак; о Максиме Петровиче, упавшем наземь перед императрицей; о французике из Бордо и французско-нижегородском говоре. За всей этой социальной яростью потерялся истинный, свой, голос героя.
Ну вот и день прошел, и с ним
Все признаки, весь чад и дым
Надежд, что душу наполняли.
Чего я ждал? что думал здесь найти?
Где прелесть этих встреч? участье в ком живое?
Крик! радость! обнялись! – Пустое.
В повозке так-то на пути
Необозримою равниной, сидя праздно,
Все что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно;
И едешь час, и два, день целый; вот резво
Домчались к отдыху; ночлег: куда не взглянешь,
Все та же гладь и степь, и пусто и мертво…
Досадно, мочи нет, чем больше думать станешь.
Кто произнес эти страшные безнадежные слова, эти сбивчивые строки – одни из самых трогательных и лиричных в русской поэзии? Все он же – Александр Андреич Чацкий, российский Гамлет.
Здесь гладкопись «Горя от ума» начисто исчезает, и ловкий четырехстопный ямб переходит в пяти —, а затем и в тяжеловесный шестистопный. Это нестройное мышление истинно трагического героя.
Это шекспировский тупик умного, несчастного, глубоко и тонко чувствующего человека. Просто время иное, да и жанр другой. Потому рядом не обреченная Офелия, ветреная Софья, и противник – не Лаэрт с отравленной шпагой, а Молчалин с бумагами. И после главных слов появляется не кающаяся мать, а балагур Репетилов.
Карнавально, по-меркуциевски начав, Чацкий избежал его смертельного исхода – хотя мог и не избежать; дуэли были в ходу, и был же ранен на дуэли с Якубовичем сам Грибоедов. Однако «Горе от ума» — комедия, стрельба тут неуместна. Но конец Чацкого так же трагичен, как конец Гамлета, до которого не успел вырасти Меркуцио. Чацкий, конечно, остается жив и куда-то благополучно уезжает в карете. Но это и есть гибель – исчезновение со сцены.
Но в соответствии с гражданским подходом к литературе закулисное бытие грибоедовского героя тоже волновало общественность – и не меньше, чем бытие сценическое. Те, кто оценивал пьесу как прогрессию, полагали, что Чацкий пойдет прямиком в революцию. Однако почвенник Достоевский по-иному анализировал реплику «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету…». Он писал: «Ведь у него только и свету, что в его окошке, у московских хорошего круга – не к народу же он пойдет. А так как московские его отвергли, то, значит, «свет» означает здесь Европу. За границу хочет бежать».
В 1929 году А.В. Луначарский говорил (на торжественном заседании, посвященном памяти Грибоедова), в частности, что пьеса «Горе от ума» «приобретает особенно серьезное значение потому, что, кроме восхитительных масок, созданных Грибоедовым, в ней дана фигура, представляющая самого Грибоедова. Чацкий – это портпароль Грибоедова. Пушкин чувствовал фальшь в Чацком… можно ли метать бисер перед свиньями, которые все равно его растопчут!
Правда глаголет устами безумцев, начиная от Василия Блаженного и кончая Любимом Торцовым и более близкими нам типами. В пьяном виде человек делается порой смельчаком. Он говорит то, чего бы не сказал, будучи трезвым. Безумие, опьянение Чацкого – в его молодости. Он еще слишком молод, он еще не созрел. Его ум – ум блестящего мальчишки. Его несдержанность оттого, что у него еще нет седых волос, что он еще не примерился с подлостью, не пережил тех щелчков, которые пережили и сам Грибоедов и Пушкин».
Можно, пожалуй, сказать, что разноречивость мнений о Чацком продолжает и развивает разноречивость мнений об его авторе. В конечном счете, в основе разногласий относительно Грибоедова, был вопрос об отношении Грибоедова к декабризму. В основе разногласий относительно Чацкого – вопрос об отношении к нему Грибоедова. Если согласиться с тем, что Чацкий декабрист (или будущий декабрист), то оба упомянутых вопроса с неизбежностью соединяются. продолжение
--PAGE_BREAK--
Но это – схема. Вопрос об отношениях различных авторов в различное время к Чацкому богаче такой схемы.
Образ Чацкого, вне сомнения, не покрывается проблемой отношения Грибоедова к декабризму как таковому.
Характерно в этой связи и объяснение Луначарским причин, по которым Чацкий не понравился Пушкину. «Бедный гениальный поэт, — пишет Луначарский, — был уже к тому времени «сивкой, которого уходили крутые горки».
Должно было пройти много времени и событий, прежде чем А.И. Герцен – человек, поклявшийся в верности памяти героев 1825 года, — смог бы сказать: «Энтузиаст Чацкий… декабрист в глубине души, уступает место Онегину… человеку, скучающему и чувствующему всю свою колоссальную ненужность. Онегин, — добавляет А.И. Герцен, — который вступал в жизнь с улыбкой на устах, с каждой песнью становится все более мрачным и наконец, поглощенный пустотой, исчезает, не оставив никакого следа, никакой мысли. Тип был найден, и с тех пор каждый роман, каждая поэма имели своего Онегина, т.е. человека, осужденного на праздность, бесполезность, сбитого с пути, — человека, чужого в своей семье, не желающего делать зла и бессильного сделать добро; он не делает в конце концов ничего, хотя и пробует все, за исключением, впрочем, двух вещей: во-первых, он никогда не способен стать на сторону народа… «Онегин» — самое значительное творение Пушкина…Эта поэма созревала под влиянием печальных лет, последовавших за 14 декабря…Чацкий – это Онегин-резонер, старший его брат. «Герой нашего времени» Лермонтова – его младший брат».
Чацкий, иными словами, — это герой, еще не переживший своего поражения, не переживший крушения своих надежд и верований, мечтаний. Чацкий – вечный юноша русской общественной мысли. И потому от него нечего требовать, чтобы он был критерием зрелости мысли. Довольно того, что он навсегда останется мерилом той непосредственности в отношениях к окружающему нас миру, которой посредственность никогда не знает и к которой посредственность всегда относится с насмешкой.
Его величество король был прусский здесь,
Дивился непутем московским он девицам,
Их благонравью, а не лицам,
И точно, можно ли воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и дымкой,
Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой,
Французские романсы вам поют
И верхние выводят нотки,
К военным людям так и льнут,
А потому, что патриотки.
Нетрудно видеть: монолог Фамусова насквозь пронизан иронией. Причем этот парадокс был отмечен еще Белинским: «Это говорит не Фамусов, а Чацкий устами Фамусова, и это не монолог, а эпиграмма на общество… Нужно ли доказывать, что…все это Фамусов говорит не от себя, а по приказу автора? ». «Скалозуб острит, да еще как! – точь-в-точь, как Чацкий», и даже Лиза в разговоре с Молчалиным раздражается «эпиграммою, которая сделала бы честь остроумию самого Чацкого».
Действующие лица, замечает Белинский, словно бы «проговариваются, из угождения автору, против себя»31. Все это он объяснил целью Грибоедова «осмеять современное общество в злой сатире». Иное мнение у С.А. Фомичева: причудливая смена тем и тональности в монологе Фамусова, двусмысленность его похвал вызвана заветной целью – «навести Скалозуба на мысль о женитьбе».
Подобные странности в поведении персонажей комедии Белинский в ту пору относил за счет несовершенства произведения и авторского насилия над персонажами пьесы. Потом, как всем известно, Белинский изменил свою оценку комедии Грибоедова.
И Чацкий в монологе «А судья кто? » лишь подхватывает то, что мы уже слышали из уст Фамусова, отвечает сарказмом на иронию последнего.
Во многих исследовательских литературах отмечалось, что в «Горе от ума» постоянно употребляется весьма своеобразный прием повтора одних и тех же слов, выражений, стилистических оборотов, интонационных фигур и даже разговорной манеры в самых разных применениях, в самых разных конкретных обстоятельствах и у самых различных персонажей. Одни и те же или необычайно сходные, почти совпадающие по своему смыслу слова мы слышим в комедии из уст совершенно несхожих между собой героев. Еще точнее можно сказать, наверное, так: слова, которые мог бы сказать Чацкий, очень часто произносятся другими персонажами; слова, которые мог бы произнести главный герой, словно бы «передоверяются» зачем-то автором его оппонентам и противникам, или персонажам, с которыми главный герой, во всяком случае, не хотел бы иметь ничего общего.
В частности, часто внешняя общность фразеологии в некоторых случаях у Чацкого с Репетиловым неоднократно отмечалась разными авторами. При этом обязательно подчеркивалось, что ничего общего между Чацким и Репетиловым нет и быть не может. Что Репетилов для того и «выведен» автором, чтобы только оттенить достоинства Чацкого. Репетилов, согласно такой точке зрения, выведен единственно для контраста по отношению к истинно героической фигуре Чацкого.
Чацкий встречает Репетилова после трехлетнего перерыва в знакомстве с ним. Это большой срок для той поры. Общественное движение и люди созревали тогда поразительно быстро.
Люди менялись наглазно и тайно в одно и тоже время. И это обстоятельство еще более усугубляло путаницу. В одно и то же время сосуществовали самые разные «либеральные» тенденции, самые разные уровни развития общественной мысли, самые разные стадии зрелости движения. Репетилов на самом деле, а не по авторскому произволу был рядом с Чацким. И рядом с Грибоедовым. Репетиловщина постоянно сопутствовала декабристскому движению! В одних и тех же людях зачастую уживались суровая серьезность взгляда, действительная самоотверженность и репетиловская патетика салонного ораторства. В одних и тех же людях можно было увидеть соединение черт незрелости движения с предощущением трагизма избранного пути.
Что касается сатиры Грибоедова в сторону «московских девиц», на мой взгляд, она не может быть названа «злой». Она, как и вся комедия, «тонкая, умная, изящная и страстная» (И.А. Гончаров). Но и психологизм пьесы также нельзя отрывать от своеобразного грибоедовского комизма.
«Горе от ума» обладает удивительно целеустремленным развитием действия, когда каждое явление укрепляет единство действия, усложняя, но, не раздробляя его.
Не раз задавался вопрос: почему, собственно, Грибоедов назвал свое произведение, свое «Горе», комедией? Почему, скажем, не драмой? Ведь, действительно, речь у Грибоедова идет о драме Чацкого, о его горькой участи.
Налицо некое противоречие.
Ю. Тынянов объяснил это противоречие, снимая его, так: «Центр комедии – в комичности положения самого Чацкого, и здесь комичность является средством трагического, а комедия – видом трагедии. Пушкин необыкновенно ясно увидел эту черту Чацкого»34. Иными словами, Ю. Тынянов полагает, что в «Горе от ума» комическая форма выражает некий трагический элемент содержания, что «Горе от ума» — трагедия в форме комедии. И в этом смысле «Горе от ума» — своего рода трагикомедия.
Такое понимание «Горя от ума» очень близко к тому, что по этому поводу говорил и Луначарский.
А.В. Луначарский писал, что Грибоедову «нужно было взять такой тон, найти такую манеру, в которой можно было и царям и подцаренкам говорить правду. Давно известна для этого шутовская форма: в этой форме можно было кое-что протащить, поэтому, оставив за Чацким – своим прокурором – всю полноту серьезности… грибоедов в остальном старался сделать веселую комедию… Поэтому, — заключает Луначарский, — комедия как форма для Грибоедова была совершенно второстепенна. »
Во-первых, Грибоедов ничего не «протаскивал» — он писал заведомо неподцензурную вещь. И сам об этом знал и говорил. В «Горе от ума» нет ни аллюзий, ни «шиша в кармане», ни намеков, ни политически криминального подтекста. Ничего этого в комедии Грибоедова нет. «Прокурор Чацкий» все говорит прямо, открыто и кому ни попадя, за что и осуждается Пушкиным.
«Горе от ума» все пропитано стихией смеха – в самых разных его модификациях и применениях.
Чацкий – «пересмеять умеет всех», по словам Софьи. Сама Софья готова высмеять Чацкого. Сам слух о «сумасшествии» Чацкого – издевательское высмеивание героя. Антагонисты Чацкого готовы воспользоваться осмеянием противника, но вместе с тем как огня боятся быть осмеянными. Сам Чацкий готов высмеять все, что можно. Но мрачнеет на глазах, только лишь представив себе, что и над ним могут посмеяться. Юмор Чацкого односторонен, если можно так выразиться. Он сразу же подмечает смешное, комичное в иных людях. Комизма собственной ситуации ему увидеть не дано. К себе Чацкий относится в высшей степени серьезно, тут ему не до шуток.
Смех в «Горе от ума» — чуть ли не «высший судия».
«Да, — говорит Чацкий, — нынче смех страшит».
«Ах! – восклицает Молчалин, — злые языки страшнее пистолета».
Смех может убить, смех – оружие, оружие смертельно опасное. «Человек, который смеется» — победитель, а осмеянный – побежденный. Смех низводит с пьедестала, разоблачает. Смешное не может быть величественным. И страшно, когда обнаруживается вдруг, что от великого до смешного – шаг. Но и само страшное не может быть в то же время смешным. В смехе – победа над страхом. Смех победителен. Смехом разрешаются противоречия и конфликты, которые не могут разрешиться ни дуэлью, ни каким-либо вообще иным способом. Смеется тот, кто смеется последним. Последним в «Горе от ума» смеялся не Чацкий – он исчезает осмеянный, в ярости. Но не последним смеются и сами гонители Чацкого, Фамусов говорит о плачевности своей судьбы и ужасается: «Что станет говорить княгиня Марья Алексевна! »
Последним в «Горе от ума» смеется Грибоедов – последнее слово за ним, автором. И главный герой «Горя от ума» — смех Грибоедова.
И.А. Гончаров сказал: «злобный смех» Грибоедова. В этом определении слышится нечто и негативное и странное. Ведь противников Чацкого высмеял сам же Чацкий. И об этом высмеивании Гончаров выразился так: «крапива смеха Чацкого». «Пушкин щадил Онегина», — писал Гончаров. Порой кажется, что самому Гончарову хотелось бы как-то оберечь Чацкого, кажется, что в представлении Гончарова Чацкий недостаточно защищен.
«Когда, — писал А.В. Луначарский в статье, посвященной Грибоедову, — человек чувствует полную победу воли, тогда появляется легкий юмор, чувство трепещущей иронии, что-то даже вроде ласкающего смеха… Но когда до этой победы дело еще не дошло, когда Фамусовы и Скалозубы являются правителями страны, когда их режим – длящееся преступление, на борьбу не пойдешь со свободным легким смехом. И Грибоедов, по-видимому, немного переборщил, немного чересчур взял en comique (с комической стороны); надо было взять серьезнее. Но другого выхода не было…»
«В комедии «Горе от ума», — писал П.А. Вяземский, — именно нет нисколько веселости. Есть ум, есть острота, едкость, даже желчь…»
Стихия комического в «Горе от ума» — стихия сложнейше противоречивая. И тут вновь, в конечном счете, все упирается в вопрос об отношении Грибоедова к Чацкому. И потому никак нельзя смешивать, тем более отождествлять, смех Чацкого и смех Грибоедова.
Трагедия ума, о которой идет речь в комедии Грибоедова, освещена остроумно. Вот на этой острейшей грани соприкосновения трагического элемента с комическим в «Горе от ума» и выявляется своеобразный подтекст собственно авторского восприятия всего происходящего.
В принципе, невозможна какая-либо формула авторского отношения к Чацкому. Можно попробовать лишь очертить приблизительную сферу проявления всего происходящего.
В «Горе от ума» нет героев, насмешка над которыми была бы невозможна, святотатственна с авторской точки зрения. Насмешка Чацкого не щадит никого из окружающих, не исключая и самого предмета его нежного чувства. Но и Чацкий, в свою очередь, даже, по мнению столь сердобольного к нему И.А. Гончарова, «даже не замечает, что он сам составляет спектакль».
Грибоедов не щадит Чацкого.
Мы видим всю несостоятельность попыток персонажей, окружающих Чацкого, высмеять его, комически снизить его роль в сложившейся ситуации.
Чацкий – сам иронист и насмешник – не является человеком, который смеется последним в комедии Грибоедова. Не за ним последнее слово.
Не Чацкий в комедии Грибоедова смеется последний – для этого Чацкий слишком серьезно относится к себе. В этой серьезности отношения Чацкого к самому себе и кроется, в конечном счете, некая ирония, горькая, конечно, ирония.
Грибоедов писал: «Есть такие качества в незаурядном человеке, которые обнаруживаются с первого раза… в особенной манере смотреть, судить обо всем тонко и изящно, но не поверхностно, а всегда оставаясь выше предмета, о котором идет речь».
Это определение «незаурядного человека» целиком, конечно, приложимо и к «манере смотреть» Грибоедова на такого его героя, как Чацкий. В том-то и заключалось искусство автора «Горя от ума», в том-то и заключалось своеобразие его мышления, что едва уловимыми средствами ему удалось неоспоримо указать на некую дистанцию – дистанцию объективности, — сразу же отделяющую его от героя. И Пушкин тотчас это почувствовал – при первом чтении комедии, на слух.
Комическое в положении Чацкого, в конечном счете, совмещается с «самоиронией» Грибоедова.
В 1830 году критик В.А. Ушаков писал по первым впечатлениям от встречи с Чацким на театральной сцене: «Ознакомившись с Чацким, нельзя его не полюбить, но, узнавши его характер, должно признаться, что нет средств ужиться с этим человеком».
«Горе от ума» — это наше знакомство и одновременно прощание с Чацким. Мы застаем его посреди пути. Он исчезает, едва появившись. Ему предстоит долгий путь вечного странника русской литературы и русской общественной мысли.
Что-то неуловимое и тревожное заключается в бессмертии Чацкого. Словно бы этот пылкий юноша, когда-то «проведший несколько времени с очень умным человеком», сам уже стал теперь орудием иронии истории – предела всех мечтаний.
Героизм Чацкого – драматический в полном смысле этого слова.
Некоторые полагают, что Чацкий – одинок. И этим много сказано. Декабристов и продекабристски настроенных людей было, как известно, немало. Но, критики считают, что чувство одиночества социального, было достаточно знакомо едва ли не каждому из передовых людей того времени.
Чацкий способен вызвать не только горячее сочувствие, но и сострадание, может быть, даже некоторую досаду… Авторское отношение к этой фигуре, авторское ее освещение взывают не только к гневному единомыслию с героем комедии, но и к некоему словно бы снисхождению к его простодушной непосредственности и наивной самоуверенности.
Так ли все это?
Обратимся к «конкретному содержанию» комедии.
Автор неоднократно подчеркивает ум Чацкого, ясный и острый, быстро определяющий самую суть предмета, отличающийся, впрочем, несколько рассудочным подходом к жизни. Для современников – друзей и врагов – ум Чацкого означал, что он был не просто умным человеком, а «вольнодумцем», принадлежащим к передовому кругу. «Высокие думы», волновавшие его и всю передовую русскую молодежь того времени, означали любовь к родине, вольнолюбивые стремления, возвышенные цели жизни.
Вольнолюбие Чацкого формировалось в тех же условиях, что и у декабристов. Его биография типична для представителей передовой дворянской молодежи 1810-1820 гг. продолжение
--PAGE_BREAK--
Детство Чацкого прошло в барском доме Фамусова. В годы, «когда все мягко так, и нежно и незрело», юное сердце его остро реагирует на впечатления от быта московского барства. Дух «века минувшего», «низкопоклонничество» и пустота жизни рано возбудили в Чацком скуку и отвращение. Несмотря на дружбу с Софьей, Чацкий покидает дом Фамусовых:
…уж у нас ему казалось скучно,
И редко посещал наш дом, —
рассказывает Софья Лизе.
Началась самостоятельная жизнь. В Москве гостила тогда гвардия, только что вернувшаяся с победой из заграничных походов. Горячее патриотическое чувство и идеи вольности охватили и пылкого героя.
Все это решило его судьбу. Ни беспечная светская жизнь, ни счастливая дружба, ни даже юношеская, но глубокая и тогда еще взаимная, любовь к Софье не смогли удовлетворить его.
Вот о себе задумал он высоко…
Охота странствовать напала на него, —
продолжает свой рассказ о его жизни Софья.
«Охота странствовать напала на него» потому, что он хотел обогатить свой разум современными передовыми идеями, набраться сведений, необходимых для деятельности гражданина и патриота. Мы знаем, что к этому стремился и сам Грибоедов, и декабристы. По свидетельству декабриста Лорера, Пестель говорил о том, что «без этих сведений нельзя быть полезным ни себе, ни обществу, ни отечеству». Чацкий отправился «ума искать» с возвышенной, патриотической целью. Он переживал то, о чем рассказывал В.Ф. Раевский: «Это высокая цель жизни самой своей таинственностью и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла в душу мою, я как будто получил особенное значение в собственных глазах: стал внимательно смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости»
Предчувствуя сердечную утрату, Чацкий все же покидает Москву и едет в Петербург. «Высокие думы» для него, как, например, и для Рылеева и других декабристов, были выше всего. Никогда не поступился бы Чацкий ради любви и любимой женщины принципами морали и долга. Сначала он едет путешествовать, надолго оставляя Софью, а позднее, не задумываясь, идет на резкое столкновение с Фамусовым, хотя понимает, что это грозит ему потерей Софьи. В этом высоком понимании общественного долга – одна из светлых и сильных сторон личности Чацкого.
Нравственные черты Чацкого роднят его с моральным обликом декабристов. «У людей, действовавших в 1825 году, — пишет в своих воспоминаниях декабрист Завалишин, — есть одно, чего никак нельзя у них отнять и цену чего никак нельзя уменьшить, — это готовность жертвовать всем тем, чем люди более всего дорожат и чего более всего добиваются в жизни…»
Чацкий попадает в Петербург как раз в ту пору, когда там зарождалось движение «либералистов», сначала еще неопределенное по программе и планам, но полное вольнолюбивых надежд и свободомыслия. В этой обстановке и сложились взгляды, стремления и ум Чацкого.
Он, по-видимому, заинтересовался литературой. Даже в Москву до Фамусова дошли слухи, что Чацкий «славно пишет, переводит». Увлечение литературой было типичным для свободомыслящей дворянской молодежи. Многие из декабристов были литераторами.
Вместе с тем Чацкого увлекает общественная деятельность. У него возникает «с министрами» связь. Однако ненадолго… в комедии ясно сказано, что «с министрами связь» закончилась у Чацкого разрывом («потом разрыв»). Таких примеров «неуспеха по службе» передовых людей из дворянской молодежи было множество. Порвал с высокими кругами П.Я. Чаадаев, отказавшись от блестящей карьеры; вышел в отставку в 1820 г. декабрист Никита Муравьев. Они были не согласны с политикой правительства, а гордость и высокие понятия о чести не позволяли им прислуживаться. Чацкий хотел служить, но делу, а не лицам: «служить бы рад, прислуживаться тошно…»
После этого Чацкий, возможно, побывал в деревне. Здесь он, по словам Фамусова, «наблажил». Очевидно, эта «блажь», приведшая к «оплошному управлению» имением, означала гуманное отношение к крепостному крестьянству и те прогрессивные хозяйственные реформы, которые отличали некоторых декабристов, например Якушина, желавших хоть чем-нибудь облегчить крепостную неволю. По-видимому, Чацкий, подобно Евгению Онегину, гнет барщины «оброком легким заменил».
Затем Чацкий отправился за границу. На «путешествия» стали тогда смотреть косо, как на проявление либерального духа и оппозиционной независимости.
Знакомство передовых русских людей с жизнью, философией, историей Западной Европы имело несомненное значение для их идейного развития. Но этот фактор не следует переоценивать. Биография грибоедовского героя свидетельствует, что еще до своего путешествия за границу он сложился как типичный представитель раннего периода декабристского движения. Высокие стремления Чацкого появились задолго до отъезда из Москвы. Его любовь к «высокому», вольнолюбие порождены русской действительностью. Они – отражение его патриотических чувств, благородной вражду к барским нравам, к крепостной морали.
Таким образом, Грибоедов впервые в русской литературе раскрыл типичные обстоятельства формирования декабриста. Вслед за Грибоедовым обратился к этой же теме и Пушкин в «Евгений Онегине». Предполагавшееся им участие Онегина в движении декабристов Пушкин связывает с его впечатлениями от странствий по России, с пробуждением патриотического сознания.
В комедии мы встречаемся уже со зрелым Чацким, с человеком со сложившимися идеями, с определенными моральными требованиями.
Рабской морали Фамусовых и Молчалиных Чацкий противопоставляет высокое, декабристское понимание чести и долга, общественной роли и обязанностей человека. Свободный и самостоятельный образ мыслей вместо безмолвного преклонения перед «мнениями чужими», независимость и гордое достоинство вместо низкопоклонства и лести перед высшими — таковы моральные принципы Чацкого. Подобно самому Грибоедову, он видит «не в наслажденьи жизни цель», а в служении обществу, родине.
Понятие подлинной чести патриота, истинного сына отечества неразрывно связывалось у грибоедовского героя с желанием вольности, с ненавистью к самовластью, к крепостникам-вельможам, которые, будучи «грабительством богаты», выдавали себя за «отцов отечества».
Чацкий – гуманист, защитник свободы и независимости личности. Рабство, крепостничество вызывает в нем резкий, решительный протест. В своей гневной речи против «судей» он разоблачает крепостническую основу грубо эгоистической философии наслаждения жизнью, присущей фамусовскому обществу. В «Несторе негодяев знатных», в помещике-балетомане, в грабителях, нашедших себе защиту в родстве, Чацкий страстно обличает ненавистный ему крепостнический строй. Особенный гнев грибоедовского героя вызывают помещичьи насилия и издевательства над личностью крестьянина.
Знаменитые слова Чацкого о «распроданных поодиночке» крестьянах имели тем большую силу, что подобные факты были в то время очень распространены. По признанию декабриста Штейнгеля, это место в комедии сильно его взволновало, оно напоминало современникам о подтвержденном в 1820 г. Государственным советом «праве» помещиков продавать крестьян поодиночке, разлучая родных. О том, что этим «правом» помещики пользовались очень часто, свидетельствует и то, что в литературе того времени на него указывал не один Грибоедов. В своем стихотворении «Смеюсь и плачу» В. Раевский обличает «барство дикое» почти словами Чацкого.
Антикрепостническая идеология Чацкого проявляется в высокой оценке характера, нравственных качеств закрепощенного народа. В противовес клеветническим утверждениям помещиков-крепостников о крепостном крестьянстве, Чацкий говорит о бодром, умном, то есть, во фразеологии декабристов, свободолюбивом народе.
В «Горе от ума» сформулирована идея национальной самостоятельности русского народа и решительно отвергнута мысль о подчинении культурного развития России иноземному влиянию. Резкий протест Чацкого вызывает дворянское низкопоклонничество перед всем иностранным, французское воспитание, обычное в барской семье. В нем грибоедовский герой видел проявление того ненавистного ему аристократического космополитизма, который выражался в рабском преклонении дворян — «полуевропейцев» перед всем иностранным, в пренебрежении к своему родному, русскому.
В комедии отмечается пропасть между дворянско-крепостническим обществом и народом и проводится мысль о громадном значении развития национальной культуры. Обличая дворянский космополитизм, Чацкий говорит в своем знаменитом монологе о «французике из Бордо», о горячей привязанности простого русского народа к своей родине, к своим национальным обычаям и языку.
Вместе с тем патриотизм Чацкого коренным образом отличается от лжепатриотизма Фамусова, вызванного боязнью влияния прогрессивных идей западноевропейского просветительства.
Патриотические идеи Чацкого выражали декабристскую идеологию, революционный патриотизм декабристов, их борьбу за национальную самобытность русской культуры. Так, например, резкий протест Чацкого против «нечистого духа», «пустого, рабского, слепого подражанья» прямо перекликается с рылеевским призывом к литераторам «стараться уничтожить дух рабского подражанья», царивший в дворянской среде.
Конечно, дворянину Чацкому еще не могли быть присущи демократические идеи, ставшие знаменем нового этапа освободительного движения. Но еще Гончаров заметил: «критика много погрешила тем, что в суде своем над знаменитыми покойниками сходила с исторической точки, забегала вперед и поражала их современным оружием. Не будем повторять ее ошибок – и не обвиним Чацкого за то, что в его горячих речах, обращенных к фамусовским гостям, нет помина об общем благе, когда уже и такой раскол от «исканий мест, от чинов», как «занятие науками и искусствами», считался «разбоем и пожаром». Вместе с тем Чацкий, декабристы в борьбе с «рабьим молчанием» видели одну из своих важных общественных задач. Декабрист Якушин, рассказывая о том раннем периоде русского освободительного движения, выразителем которого и являлся Чацкий, сообщает: «В это время главные члены «Союза благоденствия» вполне ценили предоставленный им способ действия посредством слова истины, они верили в его силу и орудовали им успешно».
Как истинный просветитель, Чацкий страстно отстаивает права разума и глубоко верит в его силу, силу слова. Одну из причин вредного влияния на русскую жизнь фамусовщины он видит в общественных «предрассудках». Понятно его страстное обличение тех, кто «сужденья черпают из забытых газет времен Очаковских и покоренья Крыма», понятно его возмущение против «старух зловещих, стариков, дряхлеющих над выдумками, вздором». Проблеме воспитания Чацкий, как и все декабристы, придает огромное значение. В разуме, в воспитании, в общественном мнении, в силе идейного и морального воздействия Чацкий видит главное и могучее средство переделки общества, изменения жизни. В его резкой критике «века минувшего» вопросы эти играют большую роль.
Как известно, Пушкин, высоко оценивший комедию в целом, критически отнесся к ее герою, напомню: он упрекнул Чацкого в том, что тот произносит свои речи перед лицом фамусовского общества. Этот отзыв великого поэта нельзя считать вполне справедливым. Люди, подобные Чацкому, громили старый мир, где только это представлялось возможным. Слово Чацкого было тогда его делом, его заслугой. Оно соответствовало его просветительским взглядам. Н.П. Огарев замечает: «Зачем Чацкий, умный человек, говорит всякую задушевную мысль при Фамусовых и Скалозубах? Пушкину это казалось неестественным. Мы не можем решить вопроса ни в пользу Пушкина, ни в пользу Грибоедова. Для нас лично оно, кажется, было бы неестественным; но, вспоминая, как в то время члены тайного общества и люди одинакового с ним убеждения говорили свои мысли вслух везде и при всех, дело становится более чем возможным – оно исторически верно. Энтузиазм во все эпохи и у всех народов не любил утаивать своих убеждений, и едва ли нам можно возразить, что Чацкий не принадлежит к тайному обществу и не стоит в рядах энтузиастов; Чацкий чувствует себя самостоятельным врагом порядка вещей своего времени». Но мы можем и оправдать Пушкина, ведь отрывок из комедии ему был привезен Пущиным и прочитан в перерывах между разговорами с другом, соответственно оценка не может являться совершенно объективной.
Грибоедов прекрасно понимал, что Чацкий за свои пламенные выступления будет осмеян и во многом просто не понят. Драматург тем фактом не только указывал на глубокую пропасть между Чацким и Фамусовыми, но и подчеркивал недостаточность и слабость надежд на силу одного слова, одних идей и убеждений.
Показывая неудачу проповеди Чацкого, попавшего к трагикомическое положение, Грибоедов шел дальше своего героя, критически освещая слабую его сторону, укрепляя своей комедией мысль о необходимости перехода к более действенным средствам борьбы с крепостнической реакцией. В личности Чацкого, во всем его эмоционально-психологическом облике, в страстной вере в силу убеждения, в пламенном и возвышенном красноречии много от романтизма декабриста, мечтающего о преобразовании жизни своей родины. Еще В.Ф. Одоевский заметил, что в Чацком «комике думал представить идеала совершенства, но человека молодого, пламенного, в котором глупости других возбуждают насмешливость, наконец человека, к которому можно отнести стих поэта:
Не терпит сердце немоты».
Пылкость, страстность, доброе и доверчивое отношение к людям составляют основу его характера. Пылкость и страстность являлись типичной чертой многих декабристов. «Достоинство Рылеева состоит в силе чувствования, в жаре душевном», — замечает Бестужев. Таким же пылким и увлекающимся был, например, и Кюхельбекер.
Пылкость Чацкого соединяется в нем с волей. Он умеет владеть своими чувствами, подчинять их разуму. На самом деле ум с сердцем у него всегда в ладу.
Глубоко ошибочно истолкование Чацкого как образа «лишнего человека», беспочвенного «мечтателя», «одинокого протестанта». Сам Чацкий чувствовал себя на почве «нынешнего века» и отнюдь не сознавал себя одиноким. В знаменитом своем монологе «А судьи кто?.. » он выступает от имени нового поколения:
Где, укажите нам, отечества отцы…
Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!
Вот наши строгие ценители и судьи!
Кто это – «мы»? кого здесь имел в виду Чацкий? «Судьям», у которых к «свободной жизни вражда непримирима», он противопоставляет молодое поколение, идущее другими путями. Образ «одного из нас, молодых людей» возникает в совах грибоедовского героя. Это
…враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний,
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным…
Среди «алчущих познаний» был и уже упомянутый двоюродный брат Скалозуба, отказавшийся от чинов и отправившийся в деревню, и князь Федор – химик и ботаник, который «чинов не хочет знать» и чуждается пустой, советской среды, и профессора педагогического института, упражняющиеся «в расколах и безверьи», и та передовая молодежь, от имени которой говорит все время Чацкий. «Смело говорю, — пишет декабрист Каховский о сверстниках Чацкого, — что из тысячи молодых людей не найдется ста человек, которые бы не пылали страстью к свободе. И юноши, пламенея чистой, сильной любовью к благу отечества, к истинному просвещению, делаются мужиками». О том же говорят и многие другие декабристы. За Чацким стояло целое поколение передовой русской молодежи.
Что Чацкий не одинок, понимал и Фамусов. «Ужасный век! » — восклицает он. – «Нынче пуще, чем когда, безумных развелось людей, и дел, и мнений». «Все умудрились не по летам», — говорит он о молодежи, зараженной вольнодумством. продолжение
--PAGE_BREAK--
В Чацком нет ни романтического демонизма, свойственного байроническим героям, ни гордой мизантропии пушкинского Алеко. Образ его наоборот, как бы противопоставлен разочарованным романтикам, изображенным Пушкиным в его южных поэмах. Чацкий не замыкается в себе, не уходит от общества, от действительности. О том, что сам Грибоедов насмешливо относился к байроническому скептицизму и разочарованности, модным в начале 20-х гг. в кругах мыслящей дворянской молодежи, свидетельствует Кюхельбекер. «Я в 1824 году начал первый вооружаться против этой страсти наших молодых людей, поэтов и не поэтов, прикидываться Чайльд-Гарольдами, — вспоминал Кюхельбекер в 1834г., — …Грибоедов и в этом отношении принес мне величайшую пользу: он заставил меня почувствовать, как все это смешно, как недостойно истинного мужа».
В юные годы у Чацкого, не смотря на ясное осознание многих темных сторон действительности, преобладает оптимистическое представление о характере и направлении современной ему жизни по сравнению с недавним прошлым. Он верит в наступление новой эры.
Как посравнить да посмотреть
Век нынешний и век минувший:
Свежо предание, а верится с трудом, —
с удовлетворением говорит он Фамусову. Еще совсем недавно «прямой был век покорности и страха». Тот славился, «чья чаще гнулась шея». Нынче же охотника поподличать жестоко осмеиваются. Пробуждается чувство личного достоинство. Не все хотят прислуживаться, не каждый ищет покровителей, «вольнее всякий дышит», возникло общественное мнение. Чацкому кажется, что наступило то время, когда крепостническое общество становится изменить и исправить путем развития передового общественного мнения, воздействия благородных, гуманных идей.
Но романтическое вольнолюбие Чацкого, его вера в людей, в силу разума, в близость свободы сталкиваются с реальной крепостнической действительностью, со страшным миром Фамусовых и Молчалиных. С горячим сочувствием раскрывает автор и личную и общественную драму своего героя.
Чацкий возвращается в Москву, полный надежд и мечтаний. В чужих краях он истосковался по родине, «и дым отечества» ему «сладок и приятен».
Он оживлен свиданием с Софьей. Его остроты веселы, но не желчны. Чацкий очень удивлен, когда Софья, раздраженная его колкими словами о Молчалине, спрашивает: «Случалось ли, чтоб Вы, смеялись? или в печали? Ошибкою? Добро о ком-нибудь сказали. » сначала он ответил, было нежной шуткой, но потом, почувствовав раздражение Софьи, после минутного молчания говорит уже серьезно:
Послушайте, ужли слова мои все колки?
И клонятся к чьему-нибудь вреду?
Но если так: ум с сердцем не в ладу.
Я в чудаках иному чуду
Раз посмеюсь, потом забуду;
Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.
У Чацкого появляется сомнение в любви к нему Софьи и в связи с этим меняется настроение, появляется нервозность, напряжение. Соответственно с личной драмой растет его общественная драма.
В третьем действии драма героя растет – и сердечная и общественная – достигает предельного напряжения. Измученный сомнениями, но все еще надеющийся, он узнает, наконец, горькую истину. Не называя имени, Софья признается, что «иные» ей милее Чацкого. Он глубоко взволнован приговором, и ему больно от ее улыбки:
И я чего хочу, когда все решено?
Мне в петлю лезть, а ей смешно.
«Однако лезет, как все влюбленные, несмотря на свой «ум»… — замечает И.А. Гончаров. – Он бросает никуда не годное против счастливого соперника оружие – прямое нападение на него, и снисходит до притворства… чтоб «разгадать загадку»…»
Мнение И.А. Гончарова, что Чацкий якобы до конца комедии не разрешил загадку – разлюбила ли его Софья или нет, — неверно. Софья сказала совершенно ясно, и он понял, что ее любовь к нему угасла. Но кого любит Софья? Молчалина? Скалозуба? И все же он не теряет надежды. Ведь Чацкий любит страстно, безумно и говорит Софье правду о своих чувствах:
Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!?
«Знаете ли вы, как любят такие люди? Мысль о ней (о Софье) сливалась для него с каждым благородным помыслом или делом чести…» — пишет о любви Чацкого А. Григорьев. Здесь начинается еще одно горе Чацкого – горе от высокого понимания им человеческого достоинства, он слишком любил Софью, чтобы думать только о себе. Его страшит, что любимая может стать жертвой корыстолюбивых расчетов отца или сама полюбит пошлое и жалкое ничтожество вроде Молчалина или Скалозуба. Он пытается предостеречь ее, ссылаясь на свои права друга и брата («Но вас он стоит ли? » и пр.)
Не для себя притворяется Чацкий, а для Софьи. Любовь у него неотделима от его морального идеала. Он может любить только человека, соответствующего его высоким понятиям о чести, благородстве, нравственности. В этом отношении Чацкий более близок к людям 60-х гг., чем к Онегину и Печорину. Для последних любовь главным образом «наука страсти нежной», для Чацкого – целый мир, возвышенный и благородный.
Душевная пылкость, благородство, нравственная чистота Чацкого объясняют и сцену его разрыва с Софьей. Гончаров полагает, что Чацкий наговорил кучу вздора, потеряв голову от любви, будучи невменяем. Но он был потрясен не только тем, что Софья разлюбила его, но и тем, что его доверие к ней, возвышенное о ней представление, все прошлое – было, как ему кажется, растоптано Софьей, осмеяно и унижено:
А вы! О боже мой! Кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли! –
восклицает он. В этих словах звучит не уязвленное самолюбие (как считали многие критики), а оскорбленная гордость чистой и благородной личности, человека высокой морали и больших требований к себе и к людям. Вот почему он и не мог промолчать, а должен был все высказать Софье.
Еще более тяжелой драмой для Чацкого было крушение его общественных надежд, сознание того, что он оказался отвергнутым в своих лучших стремлениях.
«Незначащая встреча» в одной из комнат с «французиком из Бордо» вывела его из себя. Он обращается к присутствующим в надежде вразумить их. Но заветные мысли Чацкого вызвали у них только непонимание и насмешку. Он почувствовал себя одиноким, свои идеалы осмеянными, свои надежды разбитыми. Чацкий обращается к Софье в ожидании, что друг юности поймет его, измученного «мильоном терзаний». Но все, и Софья в том числе, смотрят на него, как на безумного. А когда он хочет излить ей свою душу, она оставляет его. Третье действие пьесы заканчивается поистине трагикомической картиной. Одинокий, отвергнутый, объявленный сумасшедшим, Чацкий продолжает свой рассказ, а вокруг него равнодушные к его горю пары кружатся в вальсе…
Возвращаясь полный надежд в Москву, Чацкий предвидел встречу с представителями фамусовского общества. «Жить с ними надоест», — говорил он Софье при первом свидании, тут же утешая себя: «и в ком не сыщешь пятен? ». Но он был все же уверен, что фамусовщина – это лишь осколок «века минувшего». Спокойно говорил он Фамусову в начале пьесы:
Ваш век бранил я беспощадно,
Предоставляю вам во власть:
Откиньте часть,
Хоть нашим временам в придачу,
Уж так и быть, я не поплачу.
Однако реальная действительность оказалась куда более мрачной. Старые друзья были заражены в той или иной мере фамусовщиной. Прежний друг Горич, совсем еще недавно полный жизни, теперь отступил все перед той же фамусовщиной.
Встреча с Репетиловым раскрыла Чацкому поверхность и пустоту либерализма многих, ничтожность собраний «либералистов», происходящих в Английском клубе. А тут еще Софья, умная, развитая девушка, любившая его когда-то, предпочла ему не то Молчалина, не то Скалозуба. И грустное чувство овладело им.
Чацкий понял, что фамусовские идеалы и принципы, несмотря на их нравственное безобразие, очень живучи в современной ему действительности, что слишком рано назвал он «преданием» «век минувший», что велика еще сила его традиций.
Когда же он узнал, кого Софья избрала, кого предпочла ему, что именно она пустила в ход сплетню о его сумасшествии, фамусовщина, казавшаяся вначале отживающей и смешной, представляется ему зловещей и страшной. И Чацкий восклицает:
Так! Отрезвился я сполна,
Мечтанья с глаз долой – и спала пелена;
Теперь не худо б было сряду
На дочь и на отца,
И на любовника-глупца,
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простаков,
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором,-
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.
Вин из Москвы! Сюда я больше не ездок,
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!..
Драма Чацкого типична для того периода русской жизни, который начался с национально-патриотического подъема 1812-1815гг. и закончился резким усилением крепостнической реакции в самом начале 20-х гг. Это время отличается, с одной стороны, пылким увлечением передовых кругов дворянской молодежи свободомыслием, надеждами на скорые изменения в русской общественной жизни, а с другой – неясностью, незрелостью общественно-политической программы, случайностью, неопределенностью участия в этом движении многих «либералистов», отказавшихся впоследствии от своего свободомыслия.
«Комедия «Горе от ума» — драма о крушении ума человека в России, о ненужности ума в России, о скорби, которую испытывал представитель ума в России, — замечает А.В. Луначарский.
Разве Пушкин не восклицал: «Догадал меня черт родиться в России с умом и талантом!». А Чаадаев, написавший самую умную книгу в тогдашней литературе, разве не был провозглашен безумцем? Все высшее общество – высокопоставленные «престарелые Несторы», выжившие из ума старухи — всем стадом твердило об этом безумии».
Драма Чацкого была отражением и еще более широкого общеевропейского явления. Он терпит горе от своего ума, от пробудившегося передового разума, глубокого в своем критическом отношении к эгоистическому и неразумному миру Фамусовых и Скалозубов, но слабого в понимании объективных законов развития общества и потому бессильного в определении правильных путей и действенных методов борьбы за преобразование действительности. Как уже указывалось, он был подлинным представителем века Просвещения и века романтизма и причины уродливости жизни видел в неразумности общества. Он верил в то, что крепостной строй можно изменить и исправить воздействием благородных, гуманных идей. Жизнь нанесла этим надеждам и мечтаниям страшный удар, раскрыв идеалистический характер просветительского, осложненного романтическими мечтаниями понимания действительности. Таким образом, в общественной драме Чацкого отразилась слабость дворянского освободительного движения. Вместе с тем Грибоедов в определенной степени запечатлел важный исторический момент в духовном развитии народов Европы – кризис рационалистической философии эпохи Просвещения и начало кризиса романтизма.
Однако пафос комедии оптимистичен. Горе от ума испытывает не только Чацкий. Чацкие наносят страшный удар своими обличениями Фамусовым и Молчалиным. Спокойное и беспечное существование фамусовского общества кончилось. Его паразитический эгоизм обличили, его философию жизни осудили, против него восстали. Если Чацкие пока слабы в своей борьбе, то и Фамусовы бессильны остановить развитие просвещения и передовых идей.
Мы рассмотрели все основные вопросы о главном герое комедии, увидели насколько разнообразны мнения критиков. Сопоставив их, нельзя подвести какой-либо однозначный итог.
«Чацкого роль – роль страдательная: оно иначе и быть не может. Такова роль всех Чацкий, хотя она в то же время и всегда победительна. Но они не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие – и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха».
Конечно, Павла Афанасьевича Фамусова он не образумил, не отрезвил и не исправил. Если б у Фамусова при разъезде не было «укоряющих свидетелей», то есть толпу лакеев и швейцара, — он легко справился бы с своим горем: дал бы головомойку дочери, выдрал бы за ухо Лизу и поторопился бы свадьбой Софьи с Скалозубом. Но теперь нельзя: наутро, благодаря сцене с Чацким, вся Москва узнает – и пуще всех «Марья Алексевна» покой его возмутится со всех сторон – и поневоле заставит кое о чем подумать, что ему в голову не приходило. Он едва ли даже кончит свою жизнь таким «тузом», как прежние. Толки, порожденные Чацким, не могли не всколыхать всего круга его родных и знакомых. Он уже и сам против горячих монологов Чацкого не находил оружия. Все слова Чацкого разнесутся, повторятся всюду и произведут свою бурю».
Борьба против Фамусовых не завершилась в комедии. Она и в русской жизни только начиналась. Декабристы и выразитель их идей Чацкий были представителями первого, раннего этапа русского освободительного движения. Некоторые исследователи в бегстве Чацкого в конце пьесы усматривают параллели к бегству Чайльд-Гарольда Байрона от опостылевшего ему английского «света» и к бегству «Кавказского пленника» Пушкина. Однако бегство этих романтических героев означало разрыв со светом, но вместе с тем обнаруживало и их собственную пассивную позицию в жизни. Чацкий не таков, и Герцен справедливо писал о дальнейшей судьбе грибоедовского героя: «Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу и, если он уцелел 14 декабря, то наверное, не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо презирающим лицом… не оставил бы ни в коем случае своей пропаганды». Декабристы разбудили Герцена и Огарева, были их ближайшими предшественниками и воспитателями. Подчеркивая эту связь, Герцен и писал о Чацком, как о декабристе, который «протянул бы горячую руку нам». Гончаров правильно отметил, что в «горячих импровизациях» Белинского звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И в герценовских сарказмах Гончаров слышал «эхо грибоедовского смеха». Как верно заметил писатель «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим… Чацкие живут и не переводятся в обществе… где… длится борьба свежего с отжившим, больного с здоровым… Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого… будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне… Вот отчего не состарелся до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия». Образ Чацкого придает гениальному творению Грибоедова не только национально-историческое значение. Подобно шекспировскому «Гамлету» или «Дон Кихоту» Сервантеса, оно полно глубокого, общественного смысла.