Реферат
на тему: «Творчество А.А. Блока и К.Д. Бальмонта»
А. А. БЛОК (1880—1921)
Александр Александрович Блок — явление в русской литературе исключительное. Его младший современник Борис Пастернак очень точно написал о нем:
Прославленный не по программе И вечный вне школ и систем, Он не изготовлен руками И нам не навязан никем...
Поэзию XX в. невозможно представить без Блока — с его свободным, смелым даром, с его светлым и одновременно трагическим мироощущением русского человека на стыке двух столетий, с его нераздельностью с судьбой России.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
Я не боюсь.
Это строки из цикла «На поле Куликовом» (1908). Они захватывают энергией, силой, за ними угадывается космос чувств, идей, мироощущений. Четыре раза повторено слово путь, и мы понимаем, сколь значим этот образ-символ для поэта.
Путь А. Блока в литературу естественным образом «прорастал» из семейных традиций. Он сам написал об этом в автобиографии (1915):
«Семья моей матери причастна к литературе и к науке.
Дед мой, Андрей Николаевич Бекетов, ботаник, был ректором Петербургского университета в его лучшие годы (я и родился в «ректорском доме»).
… Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, — дочь известного путешественника и исследователя Средней Азии Григория Силыча Корелина. Она всю жизнь работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден...
Моя мать, Александра Андреевна… переводила и переводит с французского — стихами и прозой...
Отец мой, Александр Львович Блок, был профессором Варшавского университета по кафедре государственного права… Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, — отец мой считал себя учеником Флобера… Я встречался с ним мало, но помню его кровно.
Детство мое прошло в семье матери… «Сочинять» я стал чуть ли не с пяти лет… Серьезное писание началось, когда мне было около 18 лет».
В 1906 г. А. Блок закончил филологический факультет Петербургского университета. Но благополучие внешней биографии пронизывалось его интенсивной, мучительной духовной жизнью. Ключ к пониманию личности поэта можно найти в его стихах, статьях, письмах. «Первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, — является чувство пути*, — писал он в статье «Душа писателя» (1909). «Я знаю… что сознательно иду по своему пути, мне предназначенному, и должен идти по нему неуклонно» (24 марта 1907 г.). «Считаю, что стою на твердом пути и что все написанное мной служит органическим продолжением первого — «Стихов о Прекрасной Даме» (6 августа 1907 г.). «Я знаю, что путь мой в основном своем устремлении — как стрела, прямой, как стрела — действенный» (1908). В этих высказываниях Блока просматривается идея единого на всю жизнь пути, на котором «творения его — только внешние результаты подземного роста души».
В отличие от других символистов он осмыслил свой путь как путь вочеловечения, взяв это слово из Евангелия.
При подготовке первого издания своего трехтомника (1911—1912) А. Блок положил в основу общие конструктивные принципы, которые не претерпевали изменений при последующих изданиях. Структура трилогии, которую Блок назвал романом в стихах, отражала внутреннюю логику творческого развития поэта. «… Все стихи вместе— трилогия вочеловечения...* (из письма А. Белому, 6 июня 1911 г.)
Названия книг уже сами по себе являются символами:
I книга: «Стихи о Прекрасной Даме» (1901— 1902), «Распутья» (1902—1904);
II книга: «Город» (1904—1908), «Снежная маска» (1907), «Фаина» (1906—1908);
III книга: «Страшный мир» (1909—1916), «Возмездие» (1908—1913), «Ямбы» (1907— 1914), «Родина» (1907—1916).
Внимательный читатель обнаружит в этой «симфонической» системе одну развивающуюся тему-мелодию: «Я вышел «до света» в душе, с гамлетовским настроением отчаяния и пессимизма и пойду в поисках идеала через «распутья», тупики, через обольщения пленом «города» и «снежной любовью», вступлю в «страшный мир», где нет идеала, и прорвусь к пушкинским «ямбам», его оптимизму, чтобы познать то, святее которого нет, — Россию».
Блок начинал как традиционный романтик: типичные антитезы (ночь — день, ненастье — счастье, поэт — толпа), отчуждение от толпы в силу своего превосходства, разочарованность в жизни, неверие в счастье… И вдруг во мраке безверия, скепсиса, слепоты возникают, как огненные знаки, иные слова: «ясная», «лучезарная», «озаренная», «золотая». Световые и цветовые эпитеты разорвали темноту, потому что в его жизнь вошла Она. Подобными цветами иконописцы обычно изображают окруженную сиянием Богоматерь.
Какая связь между той, которая вызвала к жизни эти стихи, Л. Менделеевой, и Богоматерью? Вроде бы никакой: земная и небесная. Но связь есть, Она иная, для Блока — мистическая. «Настал вечер, и я нашел себя. Нашел великую, бьющую волнами любовь, сердце, как факел, все дрожащее и бьющееся. Нашел твою песню в воздухе… Жадно и сильно вспоминаю: ночь сырая и звездная. Ты, Ангел Светлый, Ангел Величавый, Ты — Богиня моих земных желаний...» (из письма к жене).
Прочитав одно из стихотворений, посвященных Прекрасной Даме, погружаемся не только в лиризм стихов, но и в особое, молитвенное состояние духа. «Рыцарь и богомолец, он предчувствует Богоматерь, идет по следам ее голубых путей»; и «с глубокою верою в Бога» для него и темная церковь светла» (Ю. Айхенвальд). Им движет потребность в неземном идеале, возникшая не без влияния поэта и философа Владимира Соловьева. Именно от духовного учителя перейдет к ученику культ Прекрасной Дамы, Вечной Женственности, Мировой Души, которая, являясь в образе женщины, дает веру, спасает от мрака и духовной ночи. К одному из стихотворений 1902 г. Блок предпослал эпиграф из Апокалипсиса: «И Дух и Невеста говорят: прий-ди», то есть приди и служи в моем Храме. И лирический герой Блока служит. Он — инок, раб, рыцарь, «отрок, берегущий огонь кадильный и зажигающий свечи» ради Нее. Но недолго лирический герой удержится на такой высоте. Мир «Стихов о Прекрасной Даме» разрушился, потому что человек несовершенен, может уступить искушениям мирской жизни. Уже в главе «Распутья» зазвучала тревога: лирический герой ощущает перемены в себе. Появляется «образ дьявольский и дикий», «смеются лживые уста». Лирический герой боится своей «двуликой души», он оказался «рыцарем — на час». В стихотворении «Двойник» (1903) поэт обращается уже к Коломбине — героине французского народного театра и женщине, изящной, милой, но общедоступной. «Голубое окно» Коломбины притягивает лирического героя, который мыслит себя и стариком и юношей в наряде Арлекина. Голубой цвет символизирует воспоминания о прекрасной, идеальной любви, которой он уже изменил.
Вторая книга трилогии посвящена теме Города. Город — обобщенный образ у романтиков (вспомним и пушкинский образ «неволя душных городов»). Город — это всегда проявление негативных сторон цивилизации: скученность людей, заводы, трактиры, банки, тюрьмы, публичные дома.
Город в красные пределы Мертвый лик свой обратил, Серо-каменное тело Кровью солнца окатил. (1904)
Красный тревожный цвет, дисгармония, крики, визги, жуткая пляска площадных кокоток, тревожный бег коней — это сама стихия, в которой после милого Подмосковья с его речками, лесами, розовыми закатами оказался лирический герой. Но он еще пребывает на своей «вершине», неслиянности с пошлым миром, не видит человека.
Стихотворение «Фабрика» (1903) вовсе не о тяжелой доле рабочих, которых «недвижный кто-то», «черный кто-то» зовет «медным голосом», а о поэте, который сделал свой первый шаг к «вочеловечению», увидев людей тяжелого труда «со стороны спины» (К. Чуковский). Мир социальных контрастов не нов для поэзии символистов, но у Блока он всегда содержит противопоставление «измученных спин» и «жолтых окон». «Жолтые» Блок упорно пишет через «о» — для него это зловещий образ сытости и равнодушия, буржуазности и высокомерия. Все, кто «мнет белые цветы» («Сытые», 1905), нарушает гармонию красоты и равнодушен к мольбам о хлебе, будут вызывать у поэта негодование.
В 1906 г. Блок написал стихотворение «Незнакомка». «Я помню ночь, перед самой зарей, когда он впервые прочитал свою «Незнакомку», — вспоминал К. Чуковский. — Читал он ее на крыше знаменитой башни Вячеслава Иванова, поэта-символиста, у которого каждую неделю собирался для всенощного бдения весь артистический Петербург… Он не только завораживал «Незнакомкой», но обжигал».
В стихотворении даны два мира. Первый — реальный, в котором пошлость, пьяные крики, женский визг, детский плач… Второй— мир мечты в виде прекрасной Незнакомки. Лирический герой погружается в дивный сон:
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
За этой мечтой — душевная мука за погубленную красоту. Лирический герой вдруг прозрел: «Ты право, пьяное чудовище!//Я знаю: истина в вине».
Латинское выражение, переведенное в заключительных строках на русский язык, читается уже по-другому: совпадение падежной формы слов «вино» — напиток и «вина» — состояние души позволило Блоку «обмануть» читателя. Истина не в забытьи, не в винных парах, а в разбуженном сознании, в чувстве ответственности истинного «вочеловечения»!
Но не так легко лирическому герою освободиться от соблазнов, от искушений славой, салонной жизнью, метельными страстями. «Падение в жизнь» должно было разрешиться катастрофой. Цикл стихов «Страшный мир» рисует ее во всей полноте. Мир и человек, желающий себя сохранить, вступили в единоборство. В поэме «Возмездие» (1908—1913) возникает образ железного, воистину жестокого века. «Пожары дымные заката», «неустанный рев машины», биржевые игры… XX в. обрушивается на человека и опустошает его.--PAGE_BREAK--
Лирика Блока набрала тютчевскую философскую высоту, соединив Вселенную, Время и Человека. Но если мировой хаос у Тютчева-пантеиста не воспринимается нами трагически: он родствен человеку — дитя первозданной природы, он в ней и растворяется, то блоковская Вселенная окружает человека мраком. А как же Бог, присутствие которого в юности лирический герой ощущал как свет? Блок потерял веру, «личность утратила свою неповторимость, втянутая в общий поток жизни (землетрясения, революции, войны, то есть стихии), она себе не принадлежит» (Л. Долгополое). «Чистые нравы, улыбки, тихие вечера — все заткано паутиной, и само время остановилось.… Двери открыты на вьюжную площадь...» — таким воспринимает окружающий мир Блок.
Анна Ахматова назвала Блока «трагическим тенором эпохи», потому что ему удалось передать метания души, потерявшей Бога, веру, идеалы. Его муза — «роковая о гибели весть», «поруганье заветов священных» и для Блока — «мученье и ад».
Тема России — сквозная в лирике Блока. «Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь», — признавался поэт. Эти слова Блока знаменательны: ему, который долго был наполнен только собой, чувствуя свою исключительность, данную ему и происхождением, и великим даром песнопенья, открылась его отчизна. Цикл «Родина» — высшее поэтическое достижение поэта.
Россия открылась ему тайной прошлого, «дебрями», «ведунами», «заревом горящих сел», «вьюгой», «лоскутами лохмотий», «кладбищами». В стихотворении «Русь» (1906) родина предстала не благолепной, не идиллической, а страшной, языческой, как будто бы забывшей о своих храмах, монастырях и своих святых.
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи… («Россия», 1908)
Бездорожье, серые избы, нагота природы, «плат узорный до бровей» — все это у Блока «прекрасные черты» Родины, вызывающие у него слезы любви.
Однако главный образ цикла «Родина» — путь. Поэт исследует истоки особого пути России и обращается к XIV в., к Куликовской битве, в которой он видел мистический, провиденциальный смысл, ибо битве этой покровительствовала сама Богоматерь («Ты сошла, в одежде свет струящей»). Лирический герой облачается в доспехи русского ратника («На поле Куликовом», 1908):
Я — не первый воин, не последний, Долго будет родина больна. Помяни ж за раннею обедней Мила друга, светлая жена!
Общее дело стало глубоко личным. «Светлая жена» — это и любимая, и Россия. В третьем стихотворении цикла много слов, написанных с прописной буквы: «Тобою», «Ты», «Твой». Кто она? Его Прекрасная Дама, прошедшая с ним все круги жизненного ада, напомнившая ему о молитвенном состоянии юности и соединившая в себе и Богоматерь и Россию. В появлении этого образа есть и более глубокий смысл: испокон веков русских отличала единая вера в Заступницу и Спасительницу, с одной стороны, и в Русь, ее героический дух — с другой. Четвертое и пятое стихотворения — пророческое предсказание «высоких и мятежных дней», суровых облаков над Россией, широкого и тихого пожара.
Поэма «Двенадцать». 28 января 1918 г. закончена поэма «Двенадцать» (Блок начал писать ее 8 января). «… Страшный шум, возрастающий во мгле и вокруг. Этот шум слышал Гоголь» (из «записных книжек» А. Блока за 29 января 1918 г.). Может быть, откровение свыше о сути происходящего?
Блок-романтик ждал революцию, мечты его были светлые: «Дело художника, обязанность художника — видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух».
Что же задумано?
Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью». («Интеллигенция и революция», 9 января 1918 г.)
Действие поэмы «Двенадцать» происходит в революционном Петрограде. Ночь, зима, уличные сценки, кабак, лихачи, патруль, убийство женщины. Подобное в жизни есть, но какая сюжетная бедность! Однако главный в поэме не бытовой, а иносказательный план. «Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении… Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине» — эти слова теоретика символизма Вяч. Иванова нам помогут.
Черный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер! На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер — На всем Божьем свете!
Любимый образ Блока — ветер — здесь особый. Ветер в поэме космический, вселенский, вьюга, перемешивающая белый снег с черным вечером. Черный и белый вступили в противоборство: хаос черноты хочет поглотить белое, светлое. Метель обрушивается с черного неба на город и слепит, слепит, толкает, опрокидывает, скрывает ориентиры. Вот она, революция! Город тоже особенный, на канате плакат «Вся власть Учредительному Собранию!». Доносятся реплики с какого-то сборища, слышны частушки, маршируют рабочие: «Революционный держите шаг! // Неугомонный не дремлет враг». Город нарисован обрывочно, мазками. «Войдите в мир Достоевского, — писал М. Волошин, — вся ночная душа вопит через его уста множеством голосов… Ничего не видно: ни лиц, ни фигур, ни обстановки, ни пейзажа — одни голоса...» Так и в поэме «Двенадцать». Есть Город, через который проходит путь двенадцати апостолов революции, апостолов новой веры. А идут они из старого, «страшного» мира в новый, прекрасный. В «страшном» мире жили барыня в каракуле, старуха, поп, буржуй, вития (удивительная точность графического рисунка, схватившего основные черты типа). Но откуда и зачем появился лес? Родословная этого образа богатая: вся мировая литература Мефистофелями, чертями, псами обозначала темное, злобное, античеловечное, дьявольское начало в жизни и в душе человека. Этим «псом» Блок как бы выражает свое отношение к наследию «страшного» мира, изуродовавшего человеческую сущность. Но почему представители «страшного» мира никуда не идут, почему застыли как вопрос? Блок отправляет в будущее «народ» — люмпенов, голытьбу, «каторжников», которые не дорожат домом, покоем, уютом, их — нет! Анархическое восприятие свободы как вседозволенности порождает цель — «Пальнемка пулей в Святую Русь — // В кондовую, //В избяную, //В толстозадую!». Оказывается, эта «свобода» без креста, без святынь, без Бога имеет начало дьявольское: блудливый пес пойдет с двенадцатью, замыкая их шествие. В человеке из старого мира, по Блоку, борются добро и зло. Что победит на державном пути? То злое, спровоцированное ревностью к Катьке-предательнице, покусившейся на красивую жизнь и керенки? Метили в «буржуйку», а попали… в женщину, просто человека. Кульминация поэмы приходится на шестую главу — на убийство Катьки. Неужели революционный подвиг в этом? Погрустили парни и новое придумали:
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!
Но идти вперед трудно: «И вьюга пылит им в очи // Дни и ночи // Напролет...» Тьма и страх в душах убийц и тех, кто развязал драму. Священник П. Флоренский так комментировал финал поэмы: «Иисус им видится как разрешение чудовищного страха, нарастание которого выражено многократным окриком на призрак и выстрелами». («Кто в сугробе — выходи!»; «Эй, откликнись, кто идет?»)
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим...
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.
Н. Гумилеву место, где появляется Сын Человеческий, казалось «искусственно приклеенным». Блок ему отвечал: «Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа». Блок нарисовал своих героев «без Бога», но понимал, что жгуче-религиозную память о Боге человек, даже атеист, несет в себе, поэтому преображение низменного в святое — неизбежно.
Поэма «Двенадцать» стала высоким гражданским поступком, пророчеством и завещанием великого поэта, финалом его духовно-нравственных исканий на пути к вочеловечению.
К.Д. БАЛЬМОНТ (1867— 1942)
Константин Дмитриевич Бальмонт выпустил в 1903 г. книгу стихов с неожиданным названием «Будем как солнце». Поэт приглашал читателя вступить в мир романтики, из которого он, смертный, выйдет уподобившимся Солнцу и возомнившим себя исключительным.
В стихотворении «В домах», посвященном Горькому, лирический герой Бальмонта бунтует против «мучительно-тесных громад домов», некрасивых, бледных людей, забывших о чуде небесного полета птиц, свободе:
Я проклинаю вас, люди.
Живите впотьмах,
Тоскуйте в размеренной чинной боязни,
Бледнейте в мучительных ваших домах.
Вы к казни идете от казни!
Он предлагает свободу от моральных обязательств и понятий чести, от привязанностей и заботы о куске хлеба. Провозгласим свою самость, свою гениальность!
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Бальмонта называли «Паганини русского стиха», за магию звуков, эксперименты с ритмом, виртуозность техники («Я — изысканный стих»). Солнце — главный символ у поэта, символ верховного божества, символ огня, а огонь — главная стихия жизни, противостоящая в поэтике Бальмонта мертвой цивилизации, мертвым чувствам человека.
«О да, я избранный, мудрый властелин, посвященный, сын Солнца, сын разума, я — царь», — величает себя поэт. Но в этой восторженности по отношению к своей неповторимости, в этом нагнетании «Я» нельзя не разглядеть гигантоманию, перед которой даже Пушкин — всего лишь «предтеча».
Поэт-ницшеанец хочет насладиться русским пейзажем:
Прекрасней Египта наш Север,
Колодец, ведерко звенит.
Качается сладостный клевер,
Горит в высоте хризолит.
А яркий рубин сарафана
Призывнее всех пирамид.
А речка под кровлей тумана...
О, сердце! Как сердце болит!
И что же? «Поэт злоупотребляет драгоценными камнями… Драгоценности, обилие красочных пятен вторгаются у него и в такие картины, которые должны бы чаровать именно своей незатейливостью и простотой», — считал Ю. Айхенвальд.
Поэзия серебряного века неоднозначна, она и по сей день приковывает к себе внимание. Наиболее яркие представители его определили в значительной мере дальнейшие пути развития русской литературы XX в.