Полевые работыАвтор: Аверченко А.Т.
— Это, наконец, черт знает, что такое!!! Этому нет границ!!! И редактор вцепился
собственной рукой в собственные волосы.
— Что такое? — поинтересовался я. — Опять что-нибудь по министерству народного просвещения? — Да нет… — Значит, министерство финансов? — Да нет же, нет! — Понимаю. Конечно, министерство внутренних дел? — Позвольте… Междугородный телефон, это к чему относится? — Ведомство почт и телеграфов. — Ну, вот… Чтоб им ни дна ни покрышки!!! Представьте себе: опять из Москвы ни звука. Потому что у них там что-то такое случилось — газета должна выходить без московского телефона. О, пррр!.. Вот, послушайте: если бы вы были настоящим журналистом — вы бы расследовали причины такого безобразия и довели бы об этом до сведения общества!!! — А что ж вы думаете… Не расследую? И расследую. — Вот это мило. У них там, говорят, телефонную проволоку воруют. — Кто ворует? — Тамошние мужики. — Нынче же и поеду. Я вам покажу, какой я настоящий журналист! Было раннее холодное утро, когда я, выйдя на маленькой промежуточной между двумя столицами станции, тихо побрел по направлению к ближайшей деревушке. Догнал какого-то одинокого мужичка. — Здорово, дядя! — Здорово, племянничек. Откудова будешь? — С самого Питербурху, — отвечал я на прекраснейшем русском языке. — Ну, как у вас тут народ… Ничего живет? — Да будем говорить так, что ничего. Кормимся. — Урожай, будем сказать, ничего. Первеющий урожай. — Цены как на хлеб? — Да цены средственные. Французские булки, как и допрежь, по пятаку, а сайки по три. — Я не о том, дядя. Я спрашиваю, как урожай-то продали? — Урожай-то? Да полтора рубля пуд. — Это вы насчет ржи говорите? — Со ржой дешевле. Да только ржи ведь на ней не бывает. Слава Богу, оцинкованная. — Что оцинкованная? — Да проволока-то. На ней ржи не бывает. — Фу, ты Господи! А хлеб-то вы сеете? — Никак нет. Не балуемся. Я, вгляделся вдаль. Несколько мужиков с косами за плечами брели по направлению к нам. — Что это они? — Косить идут. Все представления о сельском хозяйстве зашатались в моем мозгу и перевернулись вверх ногами. — Косить?! В январе-то? — А им што ж. Как навесили, так значит и готово. Поселяне, между тем, с песнями приблизились к нам… Пели, очевидно, старинную местную песню: Эх, ты проволока — Д-металлицкая, Эх, кормилица Ты мужицкая!.. Срежу я тебя Со столба долой, В городу продам — Парень удалой!.. Увидев меня, все сняли шапки. — Бог в помощь! — приветливо пожелал я. — Спасибо на добром слове. — Работать идете? — Это уж так, барин. Нешто православному человеку возможно без работы. Не лодыри какие, слава тебе Господи. — Косить идете? — А как же. На Еремином участке еще вчерась проволока взошла. — Как же вы это делаете? — Эх, барин, нешто сельских работ не знаешь? Спервоначалу, значит, ямы копают, потом столбы ставят. Мы, конечно, ждем, присматриваемся. А когда, значит, проволока взойдет на столбах, созреет — тут мы ее и косим. Девки в бунты скручивают, парни на подводы грузят, мы в город везем. Дело простое. Сельскохозяйственное. — Вы бы лучше хлеб сеяли, чем такими «делами» заниматься, — несмело посоветовал я. — Эва! Нешто можно сравнить. Тут тебе благодать: ни потравы, ни засухи; семян — ни Боже мой. — Замолол, — перебил строгий истовый старик. — Тоже ведь, господин, ежели сравнить с хлебным промыслом, то и наше дело тоже не мед. Перво-наперво у них целую зиму на печи лежи, пироги с морковью жуй. А мы круглый год работай, как окаянные. Да и то нынче такие дела пошли, что цены на проволоку падать стали. Потому весь крещеный народ этим займаться стал. — А то и еще худшее, — подхватил корявый мужичонко. — Этак иногда по три, по пяти ден проволоку не навешивают. Нешто возможно? — Это верно: одно безобразие, — поддержал третий мужик. — Нам ведь тоже есть-пить нужно. Выйдешь иногда за околицу на линию, посмотришь — какой тут к черту урожай: одни столбы торчат. Пока еще там они соберутся проволоку подвесить… — А что же ваша администрация смотрит? — спросил я. — Сельские власти за чем смотрят?! — Аны смотрят. — Ото! Еще как… Рази от них укроишься. Теперь такое пошло утеснение, что хучь ложись, да помирай. Строгости пошли большие. — От кого? — Да от начальства. — Какие же? — Да промысловое свидетельство требует, чтоб выбирали в управе. На предмет срезки, как говорится, телефонной проволоки. — Да еще и такие слухи ходят, что будто начальство в аренду будет участки сдавать на срезку. Не слышали, барин? Как в Питербурхе на этот счет? — Не знаю. Седой старикашка нагнулся к моему уху и прохрипел: — А что, не слышно там — супсидии нам не дадут? Больно уж круто приходится. — А что? Недород? — Недорез. Народ-то размножается, а линия все одна. — В Думе там тоже сидят, — ядовито скривившись, заметил чернобородый, — а чего делают — и неизвестно. Хучь бы еще одну линию провели. Все ж таки послободняе было бы. — Им что! Свое брюхо только набивают, а о крестьянском горбе нешто вспомнят? — Ну, айда, ребята. Что там зря языки чесать. Еще засветло нужно убраться. А то и в бунты не сложим. И поселяне бодро зашагали к столбам, на которых тонкой, едва заметной паутиной вырисовывались проволочные нити. Хор грянул, отбивая такт: Э-эх, ты проволока Д-металлицкая. Э-эх, кормилица Ты мужицкая!.. Солнышко выглянуло из-за сизого облака и осветило трудовую, черноземную, сермяжную Русь.