Поэзия Цветаевой напряженный монолог-исповедь
Для Марины Цветаевой поэзия — это волшебство и высвобождение душевных избытков, диалог «я» со всем миром. Цветаевская лирика — это интимное откровение Поэта о мире; откровение, в котором законы мироздания преобразованы в художественную форму, во всепоглощающую лирическую стихию. Это «тайный жар», явленный через слово. Темы любви, одиночества, жизни и смерти в поэзии Цветаевой звучат как исповедь женщины-Поэта, не побоявшейся противопоставить себя своему времени, лишенному духовного начала.
М. Цветаева писала: «Есть у Блока магическое слово «тайный жар»… Слово — ключ к моей душе — и всей лирике». «Тайный жар» цветаевской поэзии — это страстное слово лирика о самом дорогом и выстраданном: о любви, о родине, о поэте и его даре. Слово «поэт» для Цветаевой звучит всегда трагично, так как Поэт не совпадает со своей эпохой — он «вне всякого столетья»; причастность к тайнам бытия, поэтические прозрения не спасают его от жестокости окружающего мира… Уже в первых своих сборниках («Вечерний альбом», «Волшебный фонарь») Цветаева открывает читателю очень интимный, чуть таинственный детский — и уже недетский мир:
По роялю бродит сонный луч.
Поиграть? Давно утерян ключ!
Ах, без мамы ни в чем нету смысла!..
Образ рано умершей матери более приглушенно вплетается в тональность стихотворений «Домики старой Москвы» и «Бабушке». В «Домиках старой Москвы» Цветаева обращается к романтическому прошлому города:
Домики с знаком породы,
С видом ее сторожей…
Это и символы, и средоточие высокой культуры, которую ХХ век безжалостно губит. Человек нового века оторван от своих культурных и духовных корней, он приходит в мир не созидателем, а разрушителем. Для Цветаевой важны «порода», внутреннее духовное родство, связь настоящего с прошлым:
— Бабушка! — Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от вас ли?
Значительное влияние на формирование духовности Цветаевой оказала и христианская мифология, и связанное с ней искусство. Особое место занимала в ее духовной жизни Библия. В стихотворениях оживают библейские образы, интерпретируются легенды Ветхого и Нового заветов, звучат ставшие афоризмами мысли создателей этого древнейшего литературного памятника. Иногда библейская легенда, созвучная переживаниям поэтессы, является прекрасной миниатюрой, вызывающей круги ассоциаций:
Удостоверишься — повремени! —
Что, выброшенной на солому,
Не надо было ей ни славы, ни
Сокровищницы Соломона.
Нет, руки за голову заломив,
— Глоткою соловьиной! –
Не о сокровищнице — Суламифь:
Горсточке красной глины!
Если предположить, что содержательная сторона поэзии Цветаевой складывалась под влиянием античной и христианской культур, представление о которых имеет генетическую связь с впечатлениями детства, рассказами отца, чтением литературных памятников, посещением западноевропейских музеев, то форму ее стихотворений, их ритмомелодику, звукопись можно соотнести с музыкой, в атмосфере которой прошло утро ее жизни:
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы…
«Музыка обернулась Лирикой», — писала поэтесса, с благодарностью вспоминая музыкальные вечера в родительском доме, игру матери на рояле, ее пение под гитару удивительных по красоте романсов. Стихотворения Цветаевой, напоминающие маленькие музыкальные пьесы, завораживают потоком гибких, постоянно меняющихся ритмов. Интонационный строй передает всю сложную, порой трагическую гамму чувств поэтессы. Ранняя Цветаева тяготеет к традиционно-классическому стиху:
Цыганская страсть разлуки!
Чуть встретишь — уже рвешься прочь.
Я лоб уронила в руки
И думаю, глядя в ночь.
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть —
Как сами себе верны.
Зрелая Цветаева — это пульсирующий, внезапно обрывающийся ритм, отрывистые фразы, буквально телеграфная лаконичность, отказ от традиционной ритмомелодики. Выбор такой поэтической формы был обусловлен глубокими переживаниями, тревогой, переполнявшей ее душу:
Площадка. — И шпалы. —
И крайний куст
В руке. — Отпускаю. — Поздно.
Держаться. — Шпалы. —
От стольких уст
Устала. — Гляжу на звезды.
Так через радугу всех планет
Пропавших — считал-то кто их?
Гляжу и вижу одно: конец.
Раскаиваться не стоит.
Стихотворения «Орфей» и «Рельсы» связаны одной общей мыслью, которая выражена в строках:
Летят они, — написанные наспех,
Горячие от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день,
Мой год, мой век.
И слышу я, что где-то в мире — грозы,
Что амазонок копья блещут вновь…
А я — пера не удержу! Две розы
Сердечную мне высосали кровь.
Эти стихотворения помогут понять Цветаеву — изгнанницу, глубоко переживавшую вынужденную разлуку с родиной. Первое из них — «Орфей» — написано за полгода до отъезда за границу. Образ мифического фракийского певца Орфея, создателя музыки и стихосложения, привлекал М. Цветаеву своей трагической судьбой, которая чем-то напоминала ей свою собственную. «Так плыли: голова и лира, вниз, в отступающую даль…» — древнегреческий миф об Орфее и его жене Эвридике повествует о трагедии двух любящих сердец: желая любой ценой воскресить погибшую от укуса змеи Эвридику, певец отправился в царство мертвых и своей музыкой, стихами растрогал владычицу преисподней Персефону, которая разрешила Орфею вывести жену из глубин Аида, но с условием не оглядываться на ее тень и не заговаривать до выхода на свет. Орфей не сумел обуздать свою страсть, нарушил запрет и навсегда потерял любимую. Миф об Орфее заканчивается гибелью самого певца.
«Не лира ль истекает кровью? Не волосы ли — серебром?» — в этих вопросах много личного. Сердце поэтессы истекает кровью, но источает свет любви и поэзии. Таким образом, в судьбе Орфея прослеживается линия жизни самой М. Цветаевой со всеми ее сложностями и болями. В стихотворении «Бабушке» звучит одна из важнейших для поэта тем — тема реализации человеком отпущенных ему возможностей. «Бог дал — человек не обузь!» — пишет Цветаева. И дар, и долг Поэта — дать миру правду и защитить ее, высказаться до конца. Цветаева говорит о себе прежде всего как о творце, Поэте, создающем свою реальность, осуществляющем в творчестве то, что невозможно в жизни. Поэтому можно говорить о мифотворчестве и миротворчестве Марины Цветаевой. Она создает собственный мир — мифом, в котором все земное преобразуется в свою изначально заданную форму. Ведь для поэта этот, земной, мир — лишь искаженное подобие высшего замысла. Миф цветаевской поэзии — истинная правда поэта о мире. Но в то же время миф — «возвышающий обман», игра, которая вырывает человека из обыденности и излечивает от боли, причиненной реальностью. Тема жизни и смерти в лирике Цветаевой звучит как полнота бытия, переливающаяся через край: «Я тоже была, прохожий!». Поэту необходимо высказаться, принести в мир свою лирическую стихию. И Цветаева готова высказаться до предела: «Я в предсмертной икоте останусь поэтом!».
В мае 1922 года М. Цветаева вместе с дочерью покинула Россию, направившись в Прагу, где находился Сергей Эфрон, порвавший с «белым движением» и ставший студентом университета. Начались долгие годы эмиграции. Берлин, Прага, Париж… В стихотворении «Эмигрант» есть строки, которые передают настроение Цветаевой тех лет: «Не слюбившись с вами, не сбившись с вами… Заблудившийся между грыж и глыб Бог в блудилище». Духовное одиночество, частичная изоляция, трудное, а подчас полунищенское существование не сломили Цветаеву. Гораздо тяжелее было переносить тоску по родине. В полной мере эта тоска отразилась в стихотворении «Рельсы». Но не только это чувство владеет поэтессой. Здесь и горькое чувство безысходности, и чувство сопричастности ко всему происходящему, близости к тем, кого ураган перемен разбросал по всей Европе, многих лишив надежды когда-либо вернуться в Россию.
Последние годы жизни поэтессы были самыми трагическими. Ностальгия по родине, полная духовная изоляция, предчувствие новой беды, быть может, гибели, чувство обреченности — вот составляющие трагедии, финал которой наступил в Елабуге (Прикамье):
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет — мелкой,
Миска — плоской.
Через край — и мимо —
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.