Оле-ЛукойеАвтор: Андерсен Г.-Х.
Оле-Лукойе
Никто на свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе. Вот мастер-то рассказывать!
Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. Он обут в одни чулки и тихо-тихо поднимется по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из нее тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует, и головки у них сейчас отяжелеют. Боли при этом никакой: у Оле-Лукойе нет злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Вот он и уложит их, а потом уж начнет рассказывать сказки. Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель; одет он чудесно — на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета: он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развертывает над нехорошими детьми; эти спят всю ночь, как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видели во сне! Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного маленького мальчика Яльмара и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок: в неделе ведь семь дней.
Понедельник
— Ну вот, — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь разуберем комнату!
И в один миг все комнатные цветы и растения выросли в большие деревья, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку; вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветки деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.
— Что там такое! — сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая ее! На каждой странице, в начале каждой строки, стояли чудесные большие и рядом с ними маленькие буквы — это была пропись; возле же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.
— Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с легким наклоном направо!
— Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!
— Так я угощу вас детским порошком! — сказал Оле-Лукойе.
— Ай, нет, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо!
— Ну, теперь нам не до сказок! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
И он довел буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушел, и Яльмар утром проснулся, они смотрелись такими же жалкими, как прежде.
Вторник
Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебною спринцовкой до комнатной мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все, кроме плевательницы, — эта молчала и сердилась про себя на их суетность говорить только о себе да о себе и даже не подумать о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие, старые деревья, трава, цветы и большая река, убегавшая мимо чудных дворцов за лес, в далекое море.
Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей в золотых коронах, с сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.
Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели — всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове сказка.
Да, вот так было плаванье!
Леса то густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещенные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки лежали большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и все это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
Все они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка. Яльмар, проплывая мимо, схватывался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам — каждый получал свою долю, но Яльмар побольше, принцесса поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали дождем изюма и оловянных солдатиков — вот что значит настоящие принцы!
Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его, когда он был еще малюткой, и очень любила его. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару:
Мой Яльмар, тебя вспоминаю
Почти каждый день, каждый час!
Сказать не могу, как желаю
Тебя увидать вновь хоть раз!
Тебя ведь я в люльке качала,
Учила ходить, говорить,
И в щечки, и в лоб целовала,
Так как мне тебя не любить!
Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
Да будет вовеки Господь Бог с тобой!
И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали головами, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал сказку.
Среда
Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с окном. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
— Хочешь прокатиться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви — кругом было сплошное огромное озеро. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими еще раза два, но все напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бух! — стал прямо на палубу.
Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
— Ишь какой! — сказали куры.
А индюк надулся, как только мог, и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивали друг друга и крякали.
И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего этого не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
— Ну, не глуп ли он?
— Конечно, глуп! — сказал индюк и сердито забормотал. Аист замолчал и стал думать о своей Африке про себя.
— Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индюк. — Почем аршин?
— Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
— Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индюк. — Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком низменно для него! Вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью! Что ж, будем забавлять самих себя!
И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу — теперь он успел отдохнуть. И вот аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. А курицы закудахтали, утки закрякали, индюк же так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
— Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
Славное путешествие сделали они ночью с Оле-Лукойе!
Четверг
— Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе. — Только не испугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была прехорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом мамашиной кладовой. Чудесное помещение, говорят!
— А как же я пройду сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.
— Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе. — Ты у меня сделаешься маленьким.
И он дотронулся до мальчика своею волшебною спринцовкой. Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и, наконец, сделался величиною всего с пальчик.
— Теперь можно будет одолжиться мундиром у оловянного солдатика. Я думаю, этот наряд будет вполне подходящим: мундир так красит, ты же идешь в гости!
— Ну, хорошо! — согласился Яльмар и был наряжен чудеснейшим оловянным солдатиком.
— Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки! — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
— Ах, неужели вы сами будете беспокоиться, барышня? — сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий проход-коридор, в котором как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был иллюминирован гнилушками.
— Ведь чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
Наконец добрались и до самой залы, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь между собой, стояли все мышки-дамы, а налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавалеры. По самой же середине, на выдолбленной корке сыра, возвышались жених с невестой и целовались на глазах у всех: они были ведь обручены и готовились вступить в брак.
А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливая парочка поместилась в самых дверях, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зала, как и коридор, вся была смазана салом; другого угощенья и не было; в виде же десерта гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего две первые буквы. Диво, да и только!
Все мыши объявили, что свадьба была великолепная и что время проведено очень приятно.
Яльмар поехал домой. Довелось и ему побывать в знатной компании, зато пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
Пятница
— Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. «Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие, маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле, — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!» Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
— За что бы нам взяться сегодня ночью? — спросил Яльмар.
— Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; кроме того, сегодня день рождения куклы и потому готовится много подарков!
— Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!
— Да, а сегодня ночью будет сто первый и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им таки было о чем задуматься! Оле-Лукойе, наряженный в бабушкину черную юбку, обвенчал их, и вся комнатная мебель запела, на мотив марша, забавную песенку, которую написал карандаш:
Затянем песенку дружней,
Как ветер пусть несется!
Хотя чета наша, ей-ей,
Ничем не отзовется.
Из лайки оба и торчат
На палках без движенья,
Зато роскошен их наряд —
Глазам на загляденье!
Итак, прославим песней их:
Ура! Невеста и жених!
Затем молодые получили подарки, но отказались от всего съедобного: они были сыты своей любовью.
— Что ж, поехать нам теперь на дачу или отправиться за границу? — спросил молодой.
На совет пригласили ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые виноградные кисти, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.
— Там нет зато нашей зеленой капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песка, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! Кроме того, нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю, что может быть красивее!
— Да ведь один кочан похож на другой как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
— Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.
— А какой тут холод! Того и гляди замерзнешь! Ужасно холодно!
— То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, наконец, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет тех ядовитых животных, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть никуда не годным созданьем, чтобы не находить нашу страну самою лучшею в мире! Такое созданье недостойно и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
— Да, курица — особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам, — то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу, в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
На том и порешили.
Суббота
— А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
— Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!
Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли, кивая головами, маленькие китайцы.
— Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра святой день, воскресенье. Мне надо пойти на колокольню посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, иначе они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле — посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звездочки. Я собираю их в свой передник, но приходится нумеровать каждую звездочку и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом разместить их как следует, иначе они плохо будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
— Послушайте-ка, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам благодарен за то, что вы рассказываете мальчику сказки, но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды — такие же светила, как наша земля, тем-то они и хороши!
— Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, «старая голова», но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими, и с малыми! Можешь теперь рассказывать сам!
И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
— Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет.
Тут Яльмар проснулся.
Воскресенье
— Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе.
Яльмар кивнул ему головкой, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
— А теперь расскажи мне сказки про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
— Ну, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе, но он ни к кому не является больше одного раза в жизни. Когда же явится, берет человека, сажает к себе на лошадь и рассказывает ему сказки. Он знает только две: одна так бесподобно хороша, что никто и представить себе не может, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать — как!
Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
— Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нем весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет в галоп!
И Яльмар увидал, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади, но сначала всегда спрашивал:
— Какие у тебя отметки за поведение?
— Хорошие! — отвечали все.
— Покажите-ка! — говорил он.
Приходилось показать, и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать ужасную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли: они сразу крепко прирастали к седлу.
— Но ведь смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!
— Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки за поведение!
— Да, вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение!
Он был очень доволен.
Вот тебе и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.