Автор и его идеи в рассказах Шукшина творчество в жизни шукшинских героев
В. М. Шукшин часто размышлял о творчестве, задумывался над вопросами о социальном статусе и мотивах творчества, о роли творчества в жизни человека, о природе творчества, о творчестве и псевдотворчестве. Сама творческая деятельность Шукшиным немного идеализируется. Шукшина творческая личность удивляет и восхищает. Тщеславие, зависть, жадность, корысть и т. п., по его мнению, движущими силами творчества не могут быть.
Художник не начинает книгу с дурными намерениями; действительно, художник хочет заработать деньги — они нужны ему, но не из-за денег он творит («Нравственность есть правда»). Тот, кто хочет себя показать, не забирается далеко, а «норовит поближе к большим дорогам или вовсе — на людскую площадь, там заметят» («Мастер»). Конечно, творчество для шукшинских героев — это и путь самоутверждения, и способ манифестации собственной значимости, и демонстрация собственных способностей, но все это второстепенно и не определяет сути творчества. У Мони Квасова («Упорный») ощущение «собственного величия» и «огромности» сделанного изобретения возникает только после рождения и оформления идеи. Случается и иначе: вначале — единственно желание показать себя, только мечты и планы («И разгулялись же кони в поле», «Шире шаг, маэстро!»). Но не выходит ничего из мечтаний, и «неосознанный акт творчества» гаснет, так и не начавшись. Константин Смородин («Пьедестал») «творит» из жажды славы и признания. «Смородину же очень хотелось „взорваться“ — чтобы о нем заговорили, заговорили о его картинах, рисунках…». Но одного честолюбия оказывается недостаточно; творчество, порожденное тщеславием, иллюзорно; для настоящего творчества необходимо еще что-то, непонятное, ускользающее, таинственное.
Все шукшинские персонажи в своем творчестве выходят за сложившиеся рамки, «загребают против течения», вынуждены добывать признание своим идеям и доказывать собственную значимость. «Постоянно бьющийся лбом о человеческую глупость и тупость» Князев всюду «суется со своими тетрадями», ему говорят, что это вздор, чепуха, бред, пытаются отговорить, но все без толку. Моню Квасова убеждают и отговаривают от затеи изобрести вечный двигатель. Семен Рысь спорит со специалистами, доказывающими нецелесообразность восстановления красавицы-церкви. Только в постоянной конфронтации возможно творчество, которое становится выходом (или попыткой выхода) из некоторой сложившейся системы принципов и ценностей, ее преобразованием, налаживанием новых межличностных отношений.
Для Шукшина творчество настолько священно и таинственно, что он сомневается в своем праве творить и задает вопрос, который будет задавать себе всю жизнь: «А что я такое знаю, чего не знают другие, и что дает мне право рассказывать? Я знаю, как бывает в степи ранним летним утром: зеленый тихий рассвет. В низинах легкий, как дыхание, туман. Тихо. Можно лечь лицом в пахучую влажную траву, обнять землю и слушать, как в ее груди глубоко шевелится огромное сердце. Многое понимаешь в такие минуты…» («Воскресная тоска»). Право на творчество дает понятое и прочувствованное «многое», а знание лишь помогает это «многое» понять. Почти эротичный характер приведенного фрагмента позволяет предположить, что «многое» — это любовь: любовь к матери-природе, к матери-земле, к людям, на ней живущим. Любовь оказывается движущей силой творчества. Действительно, «творческие герои» Шукшина любят: Моня Квасов, упрямо изобретающий вечный двигатель, любит людей, хотя знает, что они смеются над его упрямством («Упорный»). У Васеки, часами работающего над фигуркой Разина, «перехватывало горло от любви и горя … Он любил свои родные края, горы свои, Захарыча, мать … всех людей. И любовь эта жгла и мучила — просилась из груди. И не понимал Васека, что нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться». («Стенька Разин»). Нет творчества без любви, как «нет писателя без искренней тревожной думы о человеке, о добре, о зле, о красоте…» («Как я понимаю рассказ»).
В нескольких шукшинских рассказах («Воскресная тоска», «Артист Федор Грай», «Крыша над головой») показаны образцы псевдоискусства, созданные по устоявшимся «творческим моделям». Есть много «схем творчества», «творческих штампов», и художник обращается часто именно к ним, ведь схема удобна: она уже опробована, отработана, признана, ее применение защищает от случайностей и гарантирует успех у публики, т. к. именно эта схема, это решение в данный момент является «творческим». Но как раз в этом-то и заключается опасность для настоящего искусства и творчества, поскольку «все удобное мешает искусству», схема «гнет автора в бараний рог» («Нравственность есть правда»). Запрограммированная схема всегда несет в себе «заданность, из которой не выпрыгнуть», ограничивает «широту осмысления жизни», «идет по следам жизни или, что еще хуже, по дорогам литературных представлений о жизни», не дает рассуждать и размышлять («Если бы знать…»).
В замечательных произведениях Василия Шукшина важное место занимает проблема конфликтности социального бытия творческой личности. «Творческого героя» от окружающих автор сразу же отделяет и указывает на странности его характера, образа мыслей, поведения. Даже обликом отличаются эти герои. Семен Рысь совсем не богатырь на вид — длинный, худой, носатый. Васека — длинный и нескладный, с большим утиным носом. Белобрысый и скуластый Моня Квасов с глубокими маленькими глазками и большой нижней челюстью, сильно выделяющейся и подчеркивающей его упрямый характер. Так автор устанавливает связь: творец — общество, часто перерастающую в открытый конфликт.
У Шукшина к своим «творческим» героям разное отношение: доброе или насмешливое сочувствие, искреннее уважение, сострадание, неприязнь, однако все эти чувства с оттенком неподдельного изумления. Творчество… Так и осталось творчество для Шукшина великой и непостижимой тайной.