Московский Государственный Университет Им. М. В.Ломоносова
Факультет журналистики
Кафедра зарубежнойлитературыРеферат
по литературе Возрождения натему:
Образ Дон Кихота итема «мудрого безумия» в романе Сервантеса
Работа студентки
1 курса, гр.№104
КаневскойЮлии
Преподаватель:
ВанниковаН. И.
Москва,2004
Байрон:«Из всех повестей это самая печальная и тем более печальная, чтозаставляет нас смеяться».
Гейне:«Малый-то недалек! — говорил я. Но странное дело, на всех путях моей жизнименя преследовали тени худощавого рыцаря и его жирного оруженосца, вособенности когда я достигал рокового перепутья».
Белинский:«Каждый человек есть немножко Дон Кихот...»
Горький:«Изумительно обработанные в образе и слове сгустки мысли, чувства, крови игорьких жгучих слез мира сего».
СЕРВАНТЕС Сааведра (Cervantes Saavedra) Мигель де (29 сентября 1547, Алькаладе Энарес — 22 апреля 1616, Мадрид), испанскийписатель, классик мировой литературы, выдающийся мастер позднего Возрождения,создатель «Дон Кихота», к которому восходит одна из основных линий развитияновоевропейского романа — «роман сознания» или «метароман».
Сервантес, писавший «ДонКихота» в эпоху католической Контрреформации, в годыполного запрета «эразмизма», зашифровывает идеалвсеединства в образах, восходящих к рыцарским романам высокого Средневековья(отсюда — метафорическое отождествление на страницах «Дон Кихота» «мистическоготела Христова» и «тела» странствующего рыцарства). Одновременнохристианско-гуманистическая утопия переводится творцом «Дон Кихота» на языккарнавально-площадных действ и праздничных ритуалов, относящихся к разнымвременам года: Дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса выступают как воплощения Поста и Масленицы, а ихпервые два выезда спроецированы на цикл летних празднеств, включая День ТелаХристова (праздник, посвященный таинству причастия и имеющий ярко выраженнуюплощадную сторону) и праздник «первого снопа» (Дон Кихота молотят «как сноп», Санчо характеризует обрушивающиеся на них побои как «сборурожая странствующего рыцарства», а своего рода эмблематической заставкой книгиявляется битва героя с ветряными мельницами). В контексте жатвенного ритуалаизбиения, сопровождающие героев романа на их пути, получают сакральноеоправдание. Смех, звучащий на страницах романа, — это не злой, издевательскийхохот толпы, а праздничный ритуальный смех, развенчивающий и утверждающийодновременно.
Сервантес, использовавопыт площадного театра,создал образ оруженосца Дон Кихота Санчо Пансы. Непосредственное же влияние на возникновение сервантесовского замысла оказала анонимная «Интермедия оромансах» (1590-91?), герой которой Бартоло,помешавшийся на их чтении, отправляется совершать героические подвиги.Разворачивая бурлескную, комическую «одноходовую» ситуацию интермедии в прозаическоеповествование, ведущееся от лица автора-ирониста,Сервантес обнаруживает преимущества остраненно-косвенногоиносказательно-иронического изображения приключений героя, пародирующего своимобликом, языком и действиями облик, деяния и язык героев рыцарской эпики.Преследуя цель осмеять и тем самым дискредитировать в глазах читателя рыцарскиероманы, о чем прямо заявлено в Прологе к первой части, автор «Дон Кихота»создает не литературную пародию как таковую (самое слово «пародия» он нигде неиспользует), а радикально новый тип повествования. Трансформируя мотивкарнавальной «свихнутости» героя в его сакральноебезумие, восходящее к посланиям апостола Павла, писавшего о единоверцах как обезумных «Христа ради», Сервантес представляет «рассудительное сумасшествие»Дон Кихота как особое состояние сознания человека, находящегося в положениичитателя созидаемого им в процессе чтения текста. Это открываетписателю-романисту путь к изображению самой структуры сознания героя.
В ряду ключевых эпизодоввторой части (встреча Дон Кихота со странствующими актерами, с рыцарем ЗеленогоПлаща, спуск Дон Кихота в пещеру Монтесиноса,кукольное представление в балаганчике Маэсе Педро, полет Дон Кихота и Санчона Клавиленьо и др.) особое место занимает рассказ оправлении Санчо на Острове Баратария.В нем Санчо демонстрирует всю глубину своейкарнавально-шутовской «дурацкой мудрости», контрастно дополняющей «мудроебезумие» Дон Кихота. В финале второй части, в момент смерти Дон Кихота-Алонсо Кихано, образ Санчо приобретает особую символическую значимость: онвоплощает бессмертие народа, его неумирающее телесноецелое и становится (по точному наблюдению М. де Унамуно) духовным наследникомсвоего господина, живым носителем донкихотовскогоотношения к миру.
Сервантес представилдраматическое положение человека в мире, утратившем средневеково-ренессанснуюпатриархальную цельность и гармонию, единство «слов» и «вещей», «духа» и«материи», помысла и деяния. Реальность в «перспективистской»композиции «Дон Кихота» оказывается раздробленной во множестве индивидуальныхточек зрения, в игре «мнений» и «суждений, что открывает простор для самыхразных трактовок сервантесовского романа.
Нелепы и часто смехотворны«подвиги» Дон Кихота, который хотел видеть и видел мир таким, какимего изображали рыцарских романы. Постоялый двор представлялся ему замком счетырьмя башнями и блестящими серебряными шпилями, заурядные потаскухи — знатными обитательницами замка, толедские купцы — странствующими рыцарями, ветряные мельницы — многорукими великанами и т.п.
При этом Сервантес имел ввиду не только общую схему рыцарского романа (очаровательные принцессы,великаны и карлики, странствующие рыцари и пр.), но и отдельные эпизодыпопулярных книг. Так, находясь в горах Сьерры-Морены, Дон Кихот решил подражатьсамому Амадису Галльскому, который, по его словам,был «путеводную звездою, ярким светилом, солнцем отважных и влюбленныхрыцарей». Однажды, отвергнутый принцессой Орианой,Амадис наложил на себя покаяние и, приняв имяМрачного Красавца, удалился в горы. Дон Кихота никто не отвергал, однако,оказавшись среди скал, он вознамерился повторить поступки Амадисаи, обращаясь к Санчо Пансе,сказал: «Сейчас я разорву на себе одежды, разбросаю доспехи, стану битьсяголовой о скалы...» На что добродушный Санчо, нечитавший рыцарских романов, заметил ему: «Ради самого Христа, смотрите,ваша милость, поберегите вы свою голову, а то еще нападете на такую скалу и натакой выступ, что с первого же раза вся эта возня с покаянием кончится».
Сердобольное замечание Санчо, продиктованное здравым смыслом, сразу же выявляетвсю крайнюю надуманность книжной романтики. Опущенные на обыденную землютрадиционные ситуации рыцарского романа перестают казаться возвышенными истановятся просто смешными. К этому приему «приземления» книжнойрыцарской романтики Сервантес неоднократно прибегает в этом романе. Условные,подчас совершенно неправдоподобные образы и похождения как бы«переводятся» на язык житейской прозы, и тогда сказочные великаныоказываются ветряными мельницами, войско могущественного волшебника — стадомбаранов и т.п. Только в расстроенном воображении Дон Кихота выдуманный миррыцарского романа сохраняет свою «реальность». Сам же Сервантесделает все, чтобы дискредитировать его в глазах читателей.
Впрочем поначалу роман Сервантесапочти не выходит за пределы литературной пародии. Постепенно, однако, Дон Кихотперестает быть только комической фигурой. Он обнаруживает такие свойства,которые позволяют увидеть его совсем в ином свете. С каким поистине поэтическимвдохновением рассказывает Дон Кихот изумленному канонику волшебную историюРыцаря Озера (I, 50). В связи с этим можно, пожалуй, сказать, что у его безумиябыла поэтическая основа, да и само безумие являлось своего рода вызовом миру,лишенному яркости и вдохновения. Конечно, Дульсинея Тобосская существовала только в воображении ламанчского фантазера, но ведь придумать Дульсинею мог лишь тот, кто поэтизировал женщину,благоговел перед ней, для кого любимая, будь она даже простой крестьянскойдевушкой, превращалась в блистательную принцессу. Вспомним также, что Дон Кихотлюбил слушать песни и стихотворения, знал уйму старинных народных романсов исам при случае сочинял стихи.
Но Дон Кихот не только поэт,он, при всем своем безумии, еще и благородный мыслитель, человек большого ума.По замечанию священника, «добрый этот идальго говорит глупости, толькоесли речь заходит о пункте его помешательства, но, когда с ним заговорят очем-нибудь другом, он рассуждает в высшей степени здраво и высказывает ум вовсех отношениях светлый и ясный...» (I, 30). Недаром так поразила всехречь Дон Кихота о военном поприще и учености. Отдавая предпочтение военнойпрофессии, Дон Кихот говорит вместе с тем о тяготах, об опасностях, поджидающихсолдата, о бедности, сопутствующей ему. Но он и сам не ищет безмятежного покояи в других превыше всего ценит самоотверженное служение общему благу. А ведьцель военного искусства, по его словам, — «мир», а мир есть«наивысшее из всех земных благ» (I, 37).
А вдохновенная речь озолотом веке, с которой Дон Кихот обращается к мирным козопасам?«Блаженны, — сказал он, — времена и блажен тот век, который древниеназывали золотым, — не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющеетакую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, чтожившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. Тогда всюду царили дружба,мир и согласие». Но с течением времени «мир все более и болееполнился злом», пока, наконец, не наступило «наше подлое время,которое по справедливости может быть названо железным веком» (I, 11).
О золотом веке, воспетом ещепоэтами классической древности, любили вспоминать гуманисты эпохи Возрождения.Красивая легенда укрепляла их веру в «изначальные» достоинствачеловека, рожденного для счастья и свободы. И Дон Кихот наряду с гуманистамихочет, чтобы люди вновь обрели свой естественный удел. Оказывается, именно радиэтого он и решил возложить на себя бремя странствующего рыцарства (I, 20). Длянего странствующий рыцарь — самоотверженный борец за справедливость, обязанный «защищатьобиженных и утесняемых власть имущими» (I, 22). В железном веке истинныйгуманизм должен облечься в латы и вооружиться острым рыцарским мечом.
Смешной чудак ничего неискал для одного себя. Конечно, он считал себя вполне достойным трапезундской короны. Но ведь не ради нее он покинул свойдомашний очаг и отправился навстречу опасностям. Чем ближе мы знакомимся с ним,тем яснее видим его душевное благородство. Дон Кихот настоящий подвижник. Онслужит Дульсинее Тобосской,но, пожалуй, с еще большим рвением служит он справедливости, на которуюополчился железный век. Все свои силы готов он отдать людям, нуждающимся, какон полагает, в его бескорыстной помощи. Трудно в литературе эпохи Возрожденияуказать другого героя, который бы с таким же энтузиазмом сражался за общееблаго, хотя усилия его и оказывались тщетными.
По мере развития романафигура Дон Кихота приобретает все более патетический характер. Его безумие всечаще оборачивается мудростью. Особенно это бросается в глаза во второй частиромана, увидевший свет вскоре после того, как некий Авельянедаиздал 1614 г. подложную вторую часть «Дон Кихота», в которойизобразил ламанчского рыцаря полоумным дуралеем, аего оруженосца — тупым обжорой. У Сервантеса во второй части романа Дон Кихотпоражает собеседников благородством своих суждений и порывов. Это далооснования положительному дон Дьего назвать егобезумие «благородным» (II, 18), а Сервантесу в обращении к читателюдаже прямо говорит о «разумных его безумствах» (II, Пролог).
У Дон Кихота все отчетливее проступалигуманистические черты. Подчас он рассуждает так, как имели обыкновениерассуждать гуманисты эпохи Возрождения. Только человек очень умный иобразованный мог, например, столь проникновенно судить о поэзии (II, 16),храбрости (II, 17), любви, красоте, неблагодарности (II, 58) и многих другихвещах. «Черт его подери, этого странствующего рыцаря, — воскликнул однаждыпораженный Санчо Панса, — чего он только не знает! Я сначала думал, что он смыслит только в делахрыцарства, но не тут то было: все его касается, и всюду он сует свой нос»(II, 22).
Когда в беседе с герцогомДон Кихот смело заявлял, что «кровь облагораживают добродетели» и что«большего уважения заслуживает худородный праведник, нежели знатныйгрешник» (II, 32), он, по сути дела, высказал мысль, которая современ Данте и Петрарки принадлежала к числу кардинальныхистин ренессансного гуманизма. И разве, с негодованием отмечая, что «внаше время леность торжествует над рвением, праздность над трудолюбием, порокнад добродетелью, наглость над храбростью» (II, 1), он не создавалкартину, нарисованную Шекспиром взнаменитом 66-м сонете? Только в отличие от лирического героя шекспировскогосонета Дон Кихот не помышлял о смерти. Он рвался навстречу опасности, оннадеялся силой своего рыцарского меча очистить землю от порока, ибо трогательноверил в могущество добродетели, которая со временем «выйдет с честью извсех испытаний и воссияет на земле подобно солнцу в небе» (I, 47).Утверждая, что благородная «наука странствующего рыцарства» включаетв себя «все или почти все науки на свете, Дон Кихот прокламировал образ»универсального человека", прославленного не одним поколениемевропейских гуманистов. Разве его совершенный рыцарь не родной брат "homo universale"европейского Возрождения? Ведь он должен быть и законоведом, и богословом, иврачом, и ботаником, и астрологом, и математиком. К тому же ему надлежит«быть чистым в помыслах, благопристойным в речах, великодушным впоступках, смелым в подвигах, выносливым в трудах, сострадательным к обездоленными, наконец, быть поборником истины, хотя бы это стоило ему жизни» (II,18).
Таким «универсальнымчеловеком» был и сам Дон Кихот. По мнению Санчо Пансы, в красноречии и мудрости он не уступал самымзнаменитым церковным проповедникам. Только, конечно, мудрость Дон Кихота вовсене была церковной. Дон Кихот мечтал не о небесном, а о земном счастьечеловечества и всегда готов был подать добрый совет тому, кто испытывал в немнужду. В этом отношении особенно замечательны наставления, с которыми Дон Кихотобратился к Санчо, отправлявшемуся в качествегубернатора на остров Баратарию. Эти наставления — одно из самых удивительных свидетельств недюжинного ума ламанчскогорыцаря. Более того, это своего рода манифест гуманистической мудрости. В основеего лежит мысль, что подлинное величие правителя измеряется не знатностьюпроисхождения, не стремлением возвыситься над людьми, но справедливыми идобрыми делами. «Помни, Санчо, — говорил ДонКихот, — если ты вступишь на путь добродетели и будешь стараться делать добрыедела, то тебе не придется завидовать делам князей и сеньоров, ибо кровьнаследуется, а добродетель приобретается, и она имеет ценность самостоятельную,в отличие от крови, которая таковой ценности не имеет». В связи с этим ДонКихот призывает Санчо Пансуне руководствоваться «законом личного произвола», весьмараспространенного «среди невежд, которые выдают себя за умников», носудить обо всем нелицеприятно, заботясь прежде всего об истине исправедливости. И пусть корысть не собьет его с верного пути, а слезы беднякавызовут у него больше сострадания, чем жалобы богача (II, 42).
Когда же герои романапокинули герцогский замок, Дон Кихот с облегчением сказал: «Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небоизливает на людей; с нею не могут справиться никакие сокровища: ни те, чтотаятся на дне земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так жеточно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того,неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться счеловеком… Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никогоне обязан благодарить, кроме самого неба!» (II, 58).
Однако, наделяя Дон Кихотастоль привлекательными чертами, изображая его подвижником, ратоборцемсправедливости, Сервантес в то же время непрерывно ставит его в нелепые смешныеположения. И объясняется это не только пародийной тенденцией, пронизывающейроман. Ведь прекраснодушие Дон Кихота бессильно что-либо изменить в мире, вкотором воцарились эгоизм и стяжательство. Правда, Дон Кихот оказывал самоеблаготворное влияние на Санчо Пансу.Ему в какой-то мере обязаны своим счастьем прекрасная Китерияи бедняк Басильо (II, 19-22). Но золотого века ламанчскому рыцарю, конечно, так и не удалось воскресить.Только крайняя наивность могла подсказать ему мысль, что своим рыцарским мечом,унаследованным от предков, нанесет он сокрушительный удар всемогущей кривде. Онвсе время был во власти иллюзий, которые, с одной стороны умножали его силы, ас другой — делали его усилия бесплодными. Не только ветряные мельницы принималон за сказочных великанов, но и людей часто видел совсем не такими, какими онибыли на самом деле. Поэтому нередко его порывы приводили к результатам прямопротивоположным. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод с пастушонком, которогоДон Кихот вырвал из рук жестокого хозяина (I, 4). Известно, чем все этокончилось. Дождавшись отъезда Дон Кихота, разъяренный крестьянин вновьнабросился на мальчугана и чуть не убил его. Поэтому, когда впоследствиипастушонок случайно повстречал Дон Кихота, он проклял его вместе со всеми«странствующими рыцарями, какие когда-либо появлялись на свет» (I,31). Большая проницательность сочеталась у Дон Кихота с поражающей слепотой. Заэту слепоту жизнь все время мстила ему затрещинами и тумаками. Освобожденные имкаторжники забросали его камнями (I, 22). Мельничные крылья чуть было неразлучили его с жизнью. Ему изрядно досталось от пастухов, защищавших своиховец и баранов (I, 18). Над ним издевались слуги и господа. В довершение всемустадо хрюкающих свиней прошлось по доблестному рыцарю (II, 68).
В качестве человека,лишенного «всякого такта действительности», ламанчскийчудак стал под пером гениального испанского писателя типическим воплощением"донкихотизма", за которым скрывается оченьреальное жизненное содержание. Дон Кихоты появлялисьв разные века и у разных народов. Донкихотизмвозможен и в частной, и в общественной жизни. С ним можно встретиться и вполитике, и в искусстве, и в науке. Но, конечно, отнюдь не случайно такоеклассическое выражение донкихотизма возникло именно вИспании на исходе эпохи Возрождения.
Дон Кихот (и в этом секретего архетипичности для западной цивилизации)реализует то, что он навоображал.«И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая страннаямысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно: он почелблагоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользыотечества, сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в рукахотправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это емубыло известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновеннозанимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении совсевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя ипочет». Поскольку у странствующего рыцаря должна быть дама сердца, он решаеттоже ею обзавестись. «Вычистив же доспехи, сделав из шишака настоящий шлем,выбрав имя для своей лошаденки и окрестив самого себя, он пришел к заключению,что ему остается лишь найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибостранствующий рыцарь без любви — это все равно что дерево без плодов и листьевили же тело без души». Так возникает возлюбленная Дон Кихота — Дульсинея Тобосская. Дульсинея из Тобосо — образ изтекста, никогда ранее не существовавший и являющийся плодом воображения ДонКихота. И именно этому образу посвящен романс Дон Кихота:
Так мне в душу врезан образ
Дульсинеииз Тобосо…
«Наивная смешная вера, безкоторой, однако, никому не прожить. Без простодушия нет духа; остается однотело, которое человека съедает. «Каждый человек есть немножко ДонКихот...»»,- так пишет о Дон- Кихоте Н. Эйдельман. А Тургенев в своейзнаменитой статье «Дон Кихот и Гамлет» так отзывается о Дон Кихоте:«Повторяем: что выражает собою Дон-Кихот? Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюсявне отдельного человека, но легко ему дающуюся, требующую служения нжертв, но доступную постоянству служения и силе жертвы. Дон-Кихот проникнутвесь преданностью к идеалу, для которого он готов подвергаться всевозможным лишениям, жертвовать жизнию; самую жизнь свою он ценит настолько, насколько она может служить средством к воплощению идеала, к водворению истины, справедливости на земле. Нам скажут, что идеал этот почерпнут расстроеннымего воображением из фантастического мира рыцарских романов; согласны — ив этом-то состоит комическая сторона Дон-Кихота; но самый идеал остается во всей своей нетронутой чистоте.».
Здесь можно было бы иостановиться. На поверхности в «Хитроумном идальго» — история легковерногочеловека, который принял за чистую монету небылицы рыцарских романов и пустилсяискать подвигов и чудес, а по ходу повествования принимает одно за другое —ветряки за великанов, бурдюки за великанские головы, баранов — за войско. Оннатыкается на жесткую реальность, которая не имеет ничего общего с атмосферойрыцарских романов. Но истинная парадигмальность ДонКихота в рамках западной цивилизации, состоит в том, что Дон Кихот, двигаясь оттекста к воображению, идет дальше — реализует плоды собственной фантазии,определяемой текстом, и, начав с себя, изменяет окружающий мир, приводя его всоответствие с плодами своего воображения, которые были порождены воприятием текста.
Текст трансформируетреальность. Этот парадигмальный для западной культурыпроцесс демонстирируется в «Хитроумном идальго» подвум линиям. Одна линия — превращение реальности в своего рода контекстрыцарских романов, в котором Дон Кихот действительно оказывается странствующимрыцарем. Окружающие Дон Кихота персонажи — не простые, неграмотные люди,которые книг не читали, а грамотные, образованные, сами книг начитавшиеся ихорошо знающие содержание рыцарских романов, — священник, цирюльник,появляющиеся во второй части бакалавр, граф и графиня, — все они укрепляют ДонКихота в уверенности, что он есть странствующий рыцарь. И постепенно мир вокругнего, благодаря усилиям этих читателей, становится антуражем рыцарских романов.
Это происходит вследствиетого, что окружающие, желая хитростью избавить его от охватившего его безумия,предлагают при этом не лишенные безумства способы, уверяя его в реальности мирастранствующего рыцарства. Так, рассуждая, к слову сказать, как типичные«западники» — в общих категориях («если, мол, устранить причину, то следствия,может статься, отпадут сами собой»), они сжигают все рыцарские романы и, покаДон Кихот болел, замуровывают хранилище, в котором он их хранил. А исчезновениевхода в хранилище объясняют Дон Кихоту тем, что комнату унес злой волшебник.Вторая часть (издана через десять лет после первой, в 1615 году) начинается сеще более хитроумной комбинации, в которой сквозит еще большее безумие, — бакалаврСамсон Карраско уговаривает Дон Кихота выступить вновый поход — с той целью, чтобы затем, переодевшись странствующим рыцарем,нагнать его, завязать с ним бой, победить в этом сражении и, по предварительноустановленному условию схватки, заставить его сделать то, чего желаетпобедитель — велеть Дон Кихоту вернуться в родное село и впредь в течение двухлет никуда не выезжать. Все получилось не так, как замышлялось, но в лесахИспании в дополнение к Дон Кихоту появился, как минимум, еще один странствующийрыцарь (между прочим, Рыцарь Зеркал), который выполнит свой безумный плантолько в конце второй части «Хитроумного идальго».
Более всего в реализации антуража романов остранствующих рыцарях преуспели граф с графиней, которые, из желанияпоразвлечься, не пожалели усилий и средств, — вплоть до того, что были устроеныинсценировки с участием Мерлина и ДульсинеиТобосской, лжеграфиней Трифальди, волшебным конем Клавиленьои т. п. Ко всему прочему они устроили так, что Санчо Панса, в соответствие с давним обещанием Дон Кихота,стал-таки губернатором, и губернатором неплохим — справедливым, мудрым и немздоимцем.
Но и это еще не все. ДонКихота действительно воспринимают как странствующего рыцаря. Дон Диего де Маранда, человекполностью вменяемый, образованный и умный, который стал свидетелем сражения ДонКихота со львом, представляет своей жене Дон Кихота без тени иронии как«странствующего рыцаря, самого отважного и самого просвещенного, какой толькоесть на свете». А к самому Дон Кихоту он обращается со словами восхищения иуважения как к носителю идеалов странствующего рыцарства: «Если бы установленияи законы странствующего рыцарства были утрачены, то их можно было бы сыскать всердце вашей милости, будто в нарочно для этого созданном хранилище и архиве». Делодоходит до того, что у Дон Кихота как у благородного странствующего рыцаря людиищут заступничества — как это сделала донья Родригес,разуверившись в справедливости герцога («надеяться же на правый суд сеньорагерцога — все равно что на вязе искать груш»).
Сервантес показывает, чтоспятить и затем в состоянии помешательства — сначала индивидуального, потомколлективного — реализовывать некий мир, первоисточником которого является дискурс, — прерогатива не только читателей рыцарскихроманов и романов о читателе рыцарских романов (Дон Кихоте). Есть и другие темыдля того, чтобы сбрендить от чтения и начать реализовывать тексты. Те пастушки,которые восторженно встретили Дон Кихота как странствующего рыцаря, были занятысо своими друзьями реализацией иного текста — о «пастушеской Аркадии». «В одномселении, расположенном в двух милях отсюда, проживает много знати, идальго ибогатых людей, и вот мы с многочисленными друзьями и родственниками уговорилисьцелой компанией, с женами, сыновьями и дочерьми, приятно провести здесьвремя… и составить новую пастушескую Аркадию». Испании спятила от чтениякниг.
И, наконец, самое главное.Великий и поучительный парадокс «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» — в том, что Дон Кихот реализовал-таки свойбезумный замысел, навеянный чтением рыцарских романов. Он, как и задумывал,«стяжал себе бессмертное имя и почет» — при том, что Дон Кихот — не более чем дискурс, воздействовавший на реальность западной культуры.
Дон Кихот начинает«правильно» видеть как раз с того времени, как его окружает ложнаявидимость, его прежнее видение, реализованное искусственным способом,мистификация вместо правды. Его" роман" воплощается в имперический «факт», невероятная рыцарскаяматерия предстает «во плоти». довольно грубая работа, как то явление Дульсинеи (в спектакле у герцога), говорящей низкимнеженственным голосом и площадным языком. Дон Кихот второй половины особеннодальновиден, мудр и широк. Он вдруг говорит герцогине на вопрос о дульсинее Тобосской, что одномубогу известно, существует ли она на свете,«воображаемоели она существо или не воображаемое; в такого рода вещах не следуетдоискиваться до самого дна». Роман Дон Кихота реален если не явно, товиртуально ( в скрытом виде, потенциально), как говорит он в той же беседе с герцегом. так, «Дон Кихот» не просто изображаетопределенную реальность, но в этой книге исследуется сама проблема реальности.Над нею бьются все лица романа, не только центральная пара; стоит раскрытьпочти наугад, и кто-то клянется правдой, взывает к истине, к очевидности. Ибоистина очевидна, поэтому популярен такой аргумент в опровержение донкихотовых бредней, что все это столь же далеко отправды, как ложь от истины; однако рыцарь Печального образа им может ответитьто же. Санчо также, когда единственный раз выступает«волшебником» и превращает для Дон Кихота простую женщину в Дульсинею, аргументирует тем, что «так нетруднообнаружить правду»; и Дон Кихот хотя и не видит, но верит. Очевидностьстоль же аргумент противников Дон Кихота, сколь его собственный аргумент.Композиция книги Сервантеса — «проверка и перепроверка», анализпроблемы реальности; но при этом картина мира являет нам ясное и незапутанноецелое. В построении осуществлен «контрапункт» эмпирического реальногомира и роман сознания Дон Кихота его образ мира.
ИСТОЧНИКИ:
1. Сервантес, «Дон Кихот Ламанчский».
2. А. Игнатенко,«Литература эпохиВозрождения», журнал «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ».
3. И.С.Тургенев, «Гамлет и Дон-Кихот».
4. Н. Эйдельман, «ПРОСТОДУШИЕ И ПРЕДАННОСТЬ:Размышление о Дон Кихоте и еще более — о Санчо Пансе».
5. «Сервантес и всемирная литература», М., 1969.