Федеральное агентство по образованию
ГОУ ВПО «Пермский государственный университет»
Кафедра романской филологии
Статус и функции современнойфранцузской инвективы
Дипломная работа
студентки V курса
дневного отделения
факультета современных
иностранных языков и
литератур
специальности «Филология.
Зарубежная филология.
Французский язык»
Назаровой К.А.
Научный руководитель
к.ф.н., доцент Хорошева Н.В.
Пермь 2006
Содержание
Введение 3
Глава I. Двойственная природа инвективы 8
§1Социально-психологические механизмы инвективного словоупотребления 9
§2 Мифологическая структура инвективы 17
§3 Мифологические модели и национально-культурная специфика французскойинвективы 22
ГлаваII. Анализ современной французской инвективы на материале кинотекста 31
§ 1 Мифологическая интерпретация инвективнойлексики 31
1.1. Сексуальная мифологическаямодель и формы ее инвективного выражения 32
1.2. Скатологический миф в инвективной лексике 35
1.3. Религиозные мифологемы в структуреинвективных единиц 37
§2 Социо- и психолингвистическаяинтерпретация современной французскойинвективы (фаза инвективного словоупотребления) 37
Заключение 55
Списоклитературы 56
Список источников 59
Введение
Изучение инвективы как многогранного языковогоявления представляется весьма актуальным в условиях все большей инвективизациисовременного общества, поскольку позволяет осмыслить природу табуированныхсредств, определяющую, в свою очередь, закономерности их функционирования вречи носителей языка. Поскольку распространенность обсценных словоупотребленийносит прежде всего социально-психологический характер, представляетсянеобходимым многоаспектное рассмотрение сквернословия.
Выявление гетерогенного характера инвективы,составляющее актуальность настоящего исследования, позволяет представитьданное лексическое средство как сложную лингвокульторологическую, социо- ипсихолингвистическую сущность, неоднозначный характер которой отражаетобъективно существующую многослойность современной языковой культуры.
Биполярная природа современной инвективы восходит ктрадициям народно-смеховой культуры и карнавальному началу средневековогораблезианства, возрождающе-ниспровергающий характер которых, выявленный М.М.Бахтиным, служит, по его мнению, своеобразной социальной «отдушиной». (Бахтин,1965, с.236). Ругательства, таким образом, являются языковой сущностью,гармонично вписывающейся в подобную культуру, и по сей день обнаруживаютмедиевальную двойственность в структуре своих мифологических компонентов,которая, впрочем, несравнима по своиммасштабам со средневековой.
Ю.В. Бромлей, разрабатывая концепцию «разновременныхслоев», подчеркивает диалектический характер развития культуры, заключенный внеизменном отрицании отживших и утверждении новых ценностей (Бромлей, 1983,с.105). Ярко выраженный антиценностный характер сквернословной лексикипозволяет определить значимость в современной культуре носителей языка тех илииных социальных табу, что, в свою очередь, является необходимым условиемосмысления современного социо-культурного фона языка.
Общественные запреты служат концептуальным элементомв архетипически-мифологической структуре инвективных лексем, изучение которыхпозволяет осмыслить глубинные структуры сознания, являющиеся, по М.М.Маковскому, основанием всякого языковогомифа (Маковский, 1996, с.16). Рассмотрение табуированной лексики вмифологическом аспекте языка, по сей день являющегося дискуссионной научнойсферой, на протяжении многих лет разрабатывавшейся целым рядом ученых (Р.Барт,А.Ф. Лосев, М.Ю. Степанов, М.М. Маковский) позволяет выявить особенностиобсценизмов в рамках философии языка и позиционировать их в ряду прочихлексических средств. Более того, изучение инвективы, в которой доминирующимоказывается коннотативное начало, в этом аспекте предоставляет уникальнуювозможность несколько иначе взглянуть на «привычные» архетипические модели, выявленныемифологами по большей части в структуре кодифицированных языковых средств.
Психолингвистическая интерпретация табуированныхсловоупотреблений, являющихся, с одной стороны, эмоционально-экспрессивнымилексическими средствами и, с другой, продуктом иррациональных импульсов,подтверждает выводы социальной психологии агрессии (З. Фрейд, К. Лоренц, Б.Крейхи, Д.Ричардсон, Р. Берон, Н.А. Бусс, Т. Шибутани) о бессознательной основечеловеческой агрессивности.
Таким образом, целью данной работы служитопределение функционального и статусного значения современной французскойинвективы. В связи с этим предполагаетсярешение следующих задач:
1. выявление концептуально-мифологической природыобсценных языковых знаков;
2. психолингвистическая интерпретация инвективныхсловоупотреблений в рамках обсценной коммуникации;
3. социолингвистический анализ обсценизмов и выявлениедоминирующих инвективных мифов;
4. анализ деструктивно-конструктивной природы ивыявление полюсов негативного и позитивного значения в сквернословныхединицах.
Материаломисследования служат 627 инвективных словоупотреблений, выявленных в 18кинотекстах современных французских художественных фильмов, снятых с 1988 по2003 гг.: «Unmondesanspitié»,мелодрама (1988), «Entrechienetloup»,мелодрама (1990), «Rendez-vous», мелодрама (1990), «TontaineetTonton», комедия (1992), «Jalna», мелодрама (1993), «Levieuxgamin», мелодрама (1994), «Lacérémonie», мелодрама (1995), «Paniquesurlagare», комедийный детектив (1996), «Lecompagnondelaloco», комедия (1996), «Quasumodod’elParis», комедия(1998), «Louiseetlesmarches», комедия (1998), «Lacannedemonpère», комедийная мелодрама (1998), «Taxi», комедийный боевик (1999), «LePetitBen», комедийный боевик (1999), «Kamikazeexpress», боевик (1999), «Taxi — 2»,комедийный боевик (2000), «LesKidnappeurs»,комедийный боевик (2002), «Tais-toi!»,комедийный боевик (2003).
Обращение к кино в настоящей работе оправдановозможностью выявления коммуникационных моделей, позволяющей рассматриватьинвективные словоупотребления в социально-психологическом контексте.Безусловно, художественный текст не может расцениваться как абсолютно тождественныйтексту повседневного речевого общения. Однако, как справедливо отмечает Ю.М.Лотман, «искусство – всегда средство познания и общения. Оно ищет истину ивыражает ее на своем, присущем ему языке (…) Язык звукового кино не есть нечто внешнее,механически накладываемое на его содержание» (Лотман, 2002, с.401). Крометого, ученый отмечает такие качества кино и театра, как «правдоподобие»и «отождествление сцены и жизни» (там же, с. 407), что позволяетвыявлять «живые» словоупотребления и анализировать их в составекоммуникационных моделей, максимально приближенных к существующимречеповеденческим образцам.
Методологической основойисследования послужили мифологическая концепцияР.Барта (Barthes, 1957),лексико-семантическая интерпретация сквернословия П. Гиро и К. Руайренк (Guiraud, 1976; Rouayrenc,1996), а также биполярный психолингвистический анализ ругательств В.И. Жельвиса(Жельвис, 2001).
В связи с этим необходимо отметить, что такаямногоаспектная интерпретация современной французской инвективы на материалекинотекста до сих пор не была задачей специального исследования, что, в своюочередь, составляет новизну данной работы.
В исследовании мы использовали следующие методы:
- концептуально-мифологическийанализ, позволяющий выявление основополагающих инвективных мифов;
- методлексико-семантической интерпретации обсценных словоупотреблений, представляющийвозможность собственно лингвистического описания материала;
- методбиполярной психолингвистической интерпретации, выявляющий доминирующие полюсанегативного и позитивного значения;
- квантитативныйанализ, позволяющий количественное представление преобладающих деструктивногоили конструктивного начал в инвективных словоупотреблениях.
Гипотезанастоящего исследования состоит в том, что инвектива обладает многоуровневойдвойственностью, проявляющейся в ее утверждающе-ниспровергающем характере.Предполагается, что современное французское сквернословие, в частности,обнаруживает доминирование негативного полюса значения над позитивным и актуализируетсексуальный и скатологический табуированные мифы, причем последний проявляетнаибольшую деструктивность.
Теоретическое значениеработы заключается в комплексном характереисследования, позволяющего сочетание и сопоставление различных научных концепций,а также рассмотрение в свете современных социо- и психолингвистических теорийфеномена инвективной лексики.
Практическая ценностьисследования состоит в возможности использованияего результатов в курсах по социо- и психолингвистике, культуре французскойречи, а также при работе с французским кино.
Структураработы представлена введением, теоретической и практической главами,заключением, списком литературы и списком источников.
Глава I. Двойственная природа инвективы
Определениесобственно лингвистической природы инвективной лексики и рассмотрение ееязыкового статуса является начальным этапом в исследовании концептуальных основ сквернословия, поскольку позволяетсформировать четкое понимание обсценизмов как языковых единиц и определить ихместо в ряду прочих лексем. В связи с этим представляется необходимымпредварить многоаспектное исследование инвективы следующим вступлением.
Всовременной лингвистике существует несколько определений инвективы,акцентирующих прежде всего ее оскорбительный, обличительный, снижающий характери направленность против адресата. «Инвектива (от позднелат. «inveho» — «наступаю») – оскорбление; бранное слово; грубая, обличительная, памфлетнаяречь, направленная на оппонента» (ЛЭС, 1990, с. 236). «Инвектива – культурныйфеномен социальной дискредитации» (Можейко, 2003). «Инвектива – вид речевойагрессии, эмоционально-экспрессивная единица, обладающая свойствомдеавтоматизированного восприятия в сознании носителей языка» (Жельвис, 1999, с.13).
Такимобразом, инвектива в лингвистическом плане обладает рядом особенностей,обусловливающих ее специфический статус в языке. Оценивая табу-семы по шкалебазовых дифференциальных признаков стилистического значения, можно сказать, чтоинвектива имманентно обладает такими чертами, как ненормативность,эмоциональность и спонтанность (Долинин, 1978, с. 108).
Подобно любой ненормативной, неконвенциальнойединице, инвективе свойственны эмоциональность и экспрессивность. Перваясвязана с той субъективной, оценочной, коннотативной информацией, которая вплане содержания сквернословия довлеет соответственно над объективностью,нейтральностью и денотацией, что, в свою очередь, определяет маркированныйхарактер ругательств, или их выделенность в потоке речи (Долинин, 1978, с.122). Поскольку эмоция выражает «оценочное личностное отношение» (Леонтьев,1971, с.37), то еще одной важной чертой инвективной лексики являетсяэмоционально-оценочный компонент, выступающий, в зависимости от характераэмоции говорящего, со знаком «плюс», выражающим утверждающе-позитивное значениеругательства, либо со знаком «минус», предполагающим уничижительно-негативныйсмысл инвективы.
Именно вналичии у сквернословия двух диаметрально противоположных эмоциональныхполюсов В.И. Жельвис видит основаниеобсценной энантиосемии, или «способности языкового знака выражатьпротивоположные значения» (Жельвис, 2001, с. 134). Эта двойственность же,заложенная в основе инвективных словоупотреблений, является источникомполифункциональности табуированной лексики.
Экспрессивность инвективы, т.е. «такоесвойство языкового знака, в силу которого он воспринимаетсядеавтоматизированно, непосредственно воздействует на воображение адресата и(или) на его эмоциональную сферу» (Долинин, 1978, с. 120), обусловливаетсямотивированностью, которая, в свою очередь, базируется на табуированности слов-«нарушителей конвенции» (там же, с.122).
Наконец,спонтанность инвективного словоупотребления, тесно связанная с эмоциональностьюданной лексики, указывает на иррациональную основу сквернословия, на отсутствиенекой упорядоченности и логики в табуированной коммуникации.
В связи совсем вышесказанным, представляется необходимым многогранное исследованиефеномена инвективной лексики, поскольку только многоаспектный анализ табу-семпозволяет выявить особенности функционирования сквернословия в повседневномобщении и определить его статус в современном языке.
§1 Социально-психологические механизмы инвективногословоупотребления
Рассмотрениесоциально-психологических основ табуированного словоупотребления является весьмаважным при изучении многогранной проблемы инвективной коммуникации, посколькупозволяет выявить двойственную природу обсценного общения на внешнем (социальном)и внутреннем (психологическом) уровнях. Настоящий параграф, таким образом,представляет собой попытку выявления механизмов многоуровневой дихотомииинвективной коммуникации.
Поскольку в данном исследованиирассматривается табуированная лексика, представляется необходимым проанализироватьфеномен табу и его соотношение с языковой тканью.
Общепринятым определением табу является следующее: «Табу –установление, состоящее в строгом запрете действий по отношению к определеннымвещам, людям, явлениям. Запретным и опасным, с точки зрения табу, являетсянеупорядоченный контакт между священным и повседневным» (НФЭ, 2001, с.5).
В философском ключе табу понимается как«нечто такое, что находится по эту сторону запрета, по эту сторону явленного ипризнанного; оно погружено в неявную заторможенность, в чуждую очевидностипредопределенность, в автоматизм случайного и невольного (...)Табу – это разрывв социальной ткани, но также и в жизни индивида, это разъятие в потоке истории,но также и в движении мысли. Табу для текста – стена, для мысли – препятствие,для истории, разума – камень преткновения(...)Но табу, содержащее в себесловесное предостережение (здесь западня, эти жесты и эти имена запретны),предполагает сообщество говорящих людей, а тем самым и действенные санкции занеизбежные нарушения запретов и пагубные последствия таких нарушений» (Рабан,1993, с. 53 ). Эти санкции, по мнению Е.В. Любицкой, обусловлены«антисоциальностью» инвективы, которая, в свою очередь, проявляется в остромжелании сквернослова нарушить эмоциональное равновесие оппонента, вызвать конфликт (Любицкая, 2002).
Табу-семы, таким образом, занимают всознании носителя языка совершенно особое место. Являясь «камнем преткновения»,«препятствием», «стеной», они служили своеобразным предупредительным сигналом,«позволявшим и отдельным людям, и всей общине строить свои отношения сокружением без опасения нарушить изначальный порядок и вызвать более или менееострый конфликт с мифическим миром» (Маковский, 1996, с. 315).
Предметное представление о времени ипространстве, а также слияние субъективного и объективного, единичного имножественного в первобытном сознании обусловливают веру язычников в то, что«произнося то или иное слово, люди воздействуют и на соответствующий предмет,подчиняя его своей воле. В связи с этим становится понятным смысл буквенной исловесной магии, стремление «засекретить» имена тех предметов и действий,которые нужно обезопасить от враждебного воздействия» (там же, с. 314). Именнопоэтому, как нам представляется, табуированные словоформы, выступающие восновной своей роли, т.е. в роли оскорбления, по сей день приравниваются кдействию, заключенному, в частности, в вербальной агрессии.
Современнаяпсихология предлагает ряд теорий, объясняющих феномен человеческой агрессии:этологическая, социобиологическая, филогенетическая, фрейдовская, когнитивная,социально-когнитивная и многие другие. Врамках данной работы мы рассмотрим лишь те из них, которые имеютнепосредственное отношение к объекту нашего исследования и находят наибольшеечисло сторонников и эмпирических подтверждений.
Американскиепсихологи склонны выделять три основополагающих фактора человеческой агрессии –биологический, социальный и психологический, — неизменно ставя во главу углаодно из этих трех оснований. Так, К. Лоренц, один из создателей этологии,расценивает биологический фактор как доминирующий и пишет по этому поводу: «пагубная агрессивность, которая сегодня какзлое наследство сидит в крови у нас, у людей, является результатом внутривидовогоотбора, влиявшего на наших предков десять тысяч лет на протяжении всегопалеолита» (Лоренц, 1999, с.32). В целом теория этого ученого сводится крассмотрению агрессии как внутренней энергии, являющейся неизбежным свойствомчеловеческой натуры: чем ниже уровень накопленной в организме человекаотрицательной энергии, тем более сильный импульс требуется, чтобы вызватьагрессивную реакцию, и наоборот. Такимобразом, если принять во внимание социальную природу табу и рассматривать его как внешний фактор,то тогда оно окажется уже не «стеной» или «препятствием» на пути свершенияобщественно порицаемого действия, но, напротив, «импульсом», толчком к этомудействию. Подобное понимание табуированности, казалось бы, противоречит ранеепринятому тезису, заимствованному у мифологов. Думается, что это не совсем так,поскольку именно такое «противоречивое» рассмотрение табу выявляет сложныйдиалектический характер социального запрета, суть которого можно метафорическиопределить как стену, высота которой пугает и отталкивает стоящего перед ней и в то же время вызывает желание еепреодолеть.
Двойственнаяприрода социального табу в еще большей степени подтверждается фрустрационнойтеорией и фрейдовским психоанализом.
В психоанализе табу есть то, что вызывает «священный ужас». З. Фрейд в основе табуированности видитстремление человека к наслаждению: «Именно скрытое бессознательноенаслаждение делает табуированный объект ценностью, противоречивосоединяющей священное и вызывающее ужас — перед тем, что коренится даже не в самой вещи, а в связанном с нею действии... Скрытое наслаждение, чей голос слышен во всех бессознательныхзапретах и во всех переносах запретов с одного предмета на другой, связанос табуированным объектом, который как бы удваивается самим этим наслаждением»(Фрейд, 1973, с.42). З. Фрейд полагает,что в основе этого самого наслаждения лежит бессознательное стремление человеческого существа к убийству,что и порождает внутренний конфликт усквернослова, нарушающего табу как некое социальное установление, илиобщественно-историческую фиксацию некоего объекта как запретного. Интересно вэтой связи отметить, что «закон фиксации и асимпотического приближения к запретному действию распространяется на всю историю общества» (Рабан, 1993).Освобождение отрицательной энергии за счет нарушения табу у сквернословаприводит к сохранению внутрипсихической стабильности. При этом наступаетсостояние удовлетворенности (Фрейд, 1973, с.56). Таким образом, З. Фрейдсчитает агрессию неизбежным неконтролируемым свойством человеческого поведения,в основе которого лежит бессознательное, хаотичное, иррациональное начало,позволяющее человеку, тем не менее, восстановить нарушенное равновесие.
Внутренняя дисгармония, в свою очередь, теснопереплетается с таким явлением как фрустрация, понимаемая как результатневозможности восстановления нарушенного (в силу каких-либо внешних иливнутренних причин) равновесия и определяемая психологами как «блокированиепроисходящих в настоящее время целенаправленных реакций» (Бэрон, Ричардсон,1999, с. 498). Нарушение табу (употребление нецензурной лексики) является,таким образом, реакцией на состояние фрустрации. Табу в данном случае содержитв себе определенный заряд потенциальной энергии, которую «нарушитель»(инвектор) высвобождает, достигая подобным образом дисгармонии своеговнутреннего бытия с внешним и в то же время, нейтрализуя внутренний конфликт в самом себе. Интересно отметить, что, будучи одним изважных детерминантов агрессии, фрустрация, тем не менее, далеко не всегдапровоцирует именно агрессивное поведение. Второй ответной реакцией организма нафрустрацию может быть отступление. Выбор же между нападением и отступлениемобусловлен, по мнению все тех же психологов, «страхом наказания», которыйявляется наиболее «эффективным» и удерживает индивида от проявления агрессии(там же, с. 595).
В данномслучае нарушение табу, рассматриваемое как агрессивное действие, (например,сквернословие) тесно связано с такими явлениями как фобия и фетишизм,составляющими вместе с табу, по мнению мифологов, некую триаду, которая является основнойпричиной «разрыва в метафоре», рассматриваемой прежде всего как перенос, илипередача знания (Рабан, 1993, с.57).
Именно такой разрыв происходит в сознанииинвектора, который, произнося запретное, не передает адресату некое знание омире, не сообщает никакого предметного (денотативного) значения, но стремитсяпосредством табуированной словоформы разрушить гармонию, пошатнутьсамотождественность как собеседника, так и свою собственную, порвать привычные,установленные связи и соответствия.
К. Рабан, рассуждая об этом разрыве, делаетследующий вывод: «Сохраненное вытеснением разъятие, укрытое и сбереженное как запас первозданной, необузданной энергии, и есть скрытая пружина социальных институтов, а также индивидуальной симптоматики, безумия во всей его заразительной силе —словом, всего того, что мы противополагаем здесь передаче, переносу в соответствии скаким-либо заранее установленным правилом» (там же, с.63).
Фобии какпромежуточная стадия социально-психологического «разъятия» определяются тем же исследователем как«особые табу — тайные, сугубо индивидуальные:они нарушают все нормы и в конечном счете сами себя запрещают — где-то в альковных тайнах или в убитой мысли» (там же). К. Рабан такжеотмечает, что «фобии могут многомунаучить нас в вопросе о природе человеческой самотождественности и ее несводимости ко всякой общей норме, к презумпции невиновности, к рациональнойоценке возможных потерь и приобретений или же необходимых действий. Фобию нельзя сообщить или передать: она распространяется внутрисубъективного пространства, словно эпидемия» (там же). Психоаналитик Ю.Н. Левченко отмечает, что в основевсякой фобии лежит эмоциональное начало, возникающее как реакция рациональногона нечто, не соответствующее установленному порядку: «Страх – это эмоция, аэмоции включаются там, где отказывает логика или где нет достовернойинформации. То, что не укладывается в модель вашего мира, такую знакомую ипривычную, пугает своей необычностью. Таким образом, чтобы напугать человека,достаточно в его привычную картину мира добавить всего лишь одну деталь, но вкорне отличающуюся от того, что он видел ранее. Причем желательно, чтобыэта деталь не объяснялась при помощи логики и разума. Причем страх будетсоответствовать степени рассогласования между привычностью окружения инеобычностью детали» (Левченко, 2006).
Такимобразом, «необычной деталью», ломающей привычные связи и провоцирующейговорящего прибегнуть к инвективному словоупотреблению и является социальныйзапрет, нарушение которого может вызвать самую непредсказуемую реакцию как уадресата, так и у самого инвектора.
Такое понимание табу является чрезвычайноважным для осмысления феномена инвективы, поскольку позволяет представить его как нечто диаметральнопротивоположное иным словоупотреблениям, в основе которых лежит метафоричностькак передача некоего знания о мире. Инвектива же при таком подходе являетсясвоеобразной антиметафорой, понимаемой не как перевернутый, но как запретныйобраз, произнесение и передача которого недопустима.
Примечательно, что нарушение социальногозапрета посредством сквернословия не только расстраивает привычный порядок вещей,но также позволяет инвектору приобрести уникальное по своей природезнание-наслаждение: «оно (наслаждение) становится средоточием поведения,социальных действий, направленных на удовольствие, конечной целью не толькожеланий, но и воли, стремления к самоутверждению, воинственных побуждений,тяготения к знанию или точнее к знанию-наслаждению, которое как таковое уникально: даже если оно доступно повторению, онов принципе недоступно передаче» (Рабан, 2006). Именно на этом этапе явление табу наиболеетесным образом переплетается с фетишизмом, который «ставит табу с головы на ноги, выявляет запретное наслаждение(...)фетиш есть особое бытие языка, при котором язык воспринимается как чистое, абсолютное различие,различие как таковое. Фетиш — явление Ментальное; он связан с «ненавистью ксамому себе», с желанием нарушить запрет, превратившимся в жизненное правило» (там же).
В связи со всем вышесказанным,представляется целесообразным разграничить в этом аспекте такие понятия какинвектива и инвективное словоупотребление.
Инвективуможно определить как «культурный феномен социальной дискредитации субъектапосредством адресованного ему текста, а также устойчивый языковой оборот,воспринимающийся в той или иной культуре в качестве оскорбительного для своегоадресата» (Можейко, 2003). Иными словами, инвектива – это табуированный знак,существующий в сознании носителя языка наряду с другими языковыми явлениями,характеризующийся доминированием коннотации над денотацией.
Чтоже касается инвективного словоупотребления (слововосприятия), то это сложныйсоциально-психологический процесс, основными механизмами которого, учитывая всевышесказанное, являются табу, фобия и фетишизм: табу, воплощенное в обсценномзнаке, вызывает противоречивые переживания в сознании говорящего: нарушитьзапрет или сохранить гармонию с окружающим миром и самим собой; фобия какпромежуточный этап, во время которого происходит борьба упомянутых переживаний,служит своеобразным предостережением коммуниканту и, наконец, фетишизм какреализация бессознательного стремления сквернослова к наслаждению, заключенному в разрушении какокружающего мира, за счет попрания его установлений, и самого себя посредствомвыхода бессознательных импульсов.
Такимобразом, двойственность инвективного общения проявляется на социальном уровне вформе запрета, служащего одновременно и препятствием, и импульсом (выходом для отрицательных эмоций говорящего),на сознательном уровне как навязчивый страх (фобия), на бессознательном уровнев качестве фетишизма. Именно табу, фобия и фетишизм как неотъемлемыесоставляющие инвективного словоупотребления служат социально-психологическимимеханизмами табуированной коммуникации.
§2 Мифологическая структура инвективы
Поскольку«анализ мифов есть средство выявления первичных структур сознания» (Маковский,1996, с. 18), изучение инвективы как психолингвистической, социолингвистическойи лингвокульторологической системы в мифологическом аспекте представляетсяособенно актуальным. Предметом данной главы являются глубинные мифопоэтические элементы,раскрывающие природу табуированной лексики.
Безусловно, прежде чем приступать к анализусобственно французских инвективных мифов, необходимо рассмотреть структурутабуированного мифа вообще, его отличие от конвенциональных мифологическихобразов и функционирование в сознании носителей языка.
Миф, согласноР. Барту, — этослово/ «Le mythe est une parole»(Barthes, 1957, c. 215). А слово, по мнению М.М. Маковского, представляет собой«семиотический знак, символ, семиотическую формулу того или иногомифопоэтического образа» (Маковский, 1996, с. 20).
Такимобразом, диалектическое единство мифотворческого сознания и языковых процессовявляется весьма важным для понимания речеповеденческих установок в современнойкультуре. «(...)миф – это коммуникативная система, это сообщение (message). Изэтого следует, что миф не является неким объектом, концептом или идеей, этообраз значения, это форма» (Barthes, 1957, c. 215).
Р. Барттакже отмечает: «миф – нечто социально детерминированное, некое «отражение»(...) миф заключается в том, что культура превращается в природу или по крайнеймере социальное, культурное, идеологическое, историческое превращается в«естественное» (...) Будучи словом (от греч. mythos), современный миф подлежитведению семиологии: она позволяет «исправить» производимую мифом инверсию,разложив сообщение на две семантические системы – коннотативную, означаемоекоторой носит характер идеологический (а значит «правильный», «не перевернутый»,а в более ясных моральных терминах — цинический), и денотативную(видимо-буквальное значение образа, вещи, ф