Библейские цитаты и аллюзии в романеФ.М.Достоевского «Идиот»
Санкт-Петербург
2005 год
Библейские цитаты и аллюзии в романеФ.М.Достоевского «Идиот»
Основныебиблейские цитаты в «больших» романах Достоевского давно выявлены(некоторые, впрочем, самоочевидны, и их источники указаны самим писателем), ианализировались эти реминисценции не единожды. Главным образом, это отдельныестроки из Евангелий или приведенные целиком Евангельские притчи, данные или вкачестве эпиграфов, как, например притча о Гадаринской свинье из Евангелия отЛуки (8:32-36) в «Бесах», или внутри самого текста романа, как в случае чтенияСоней Раскольникову в «Преступлении и наказании» притчи о Воскресении Лазаря(Евангелие от Иоанна, 2:11). Значимость обеих типов цитации в том, что ониформируют тематическую систему романов. Подобные отсылки к библейским текстамявляются основой многих исследовательских работ о Достоевском. Однако внедавных статьях профессора Захарова и других в центр анализа поставлены болееширокие Христианские структуры, особенно пасхальный мотив в произведенияхДостоевского.
Наиболееинтересно и глубоко исследована мотивная и образная структура «Идиота». Начинаяс «Идиота» в романах Достоевского силой, спасающей мир, является не красота,понимаемая как чистая эстетическая гармония, обнажающая в этом романе своиграницы и двойственность, а любовь в более глубоком смысле: любовь как дарвсего себя без остатка, что позже сформулировано в словах старца Зосимы и раскрытов событиях второй половины «Братьев Карамазовых».
Своеобразиеромана «Идиот» заключается в том, что в нем большинство отсылок к Библии – этонепрямые крупомасштабные аллюзии. Христоподобность князя Мышкина, особенно впервой части романа, соединяется с Евангельской темой в целом. Таковы мысль осимволической соотнесенности закрытого конверта Ипполита с печатями наапокалиптической Книге Жизни, сближение ужасного насекомого из сна того жеИпполита с апокалиптической саранчой, характеристика восприятия времениМышкиным и Ипполитом, истолкование сюжета картины о Христе, рожденнойвоображением Настасьи Филипповны.
В романе, посравнению с другими произведениями Достоевского, относительно немного прямыхцитат из Библии, что и послужило основой для разногласий в вопросе интерпретации.Хотя большинство исследователей настаивают на конструктивном значении главныхбиблейских тем романа «Идиот», и на том, что Достоевский следуетнепосредственному библейскому смыслу, высказывалось и мнение о том, чтохристоподобность Мышкина есть неудача романа, что толкование ЛебедевымАпокалипсиса нужно рассматривать как пародию. Более того, только эти два,названные выше, мотива дают мало оснований для выявления единого текста,лежащего в основе всего романа. Однако общепризнаная значимость отсылок кЕвангелиям в творчестве Достоевского в целом дает все основания вновьобратиться к выявлению их природы и значения в романе «Идиот».
Структурные идиалогические отношения обоих Заветов в Библии имеют важное значение дляанализа библейской системы романа «Идиот». Эти отношения задают множествонаправлений исследования. Но, возможно, наиболее плодотворным является то,которое следует из обозначенного Эдвардсом цикла Сотворения, Грехопадения иВозрождения как макроструктуры всей Библии. Жизнь Христа и Апокалипсис – двеглавные сферы Библейских отсылок в романе – представляют вторую и третью стадиюэтого цикла. То, что обе они предполагают подтверждение и объяснениепараллелями с Ветхим Заветом, наводит на мысль об уместности анализа романа«Идиот» с точки зрения аллюзий на исходную ситуацию Сотворения и Грехопадения вКниге Бытия.
Отношениякнязя Мышкина и Настасьи Филипповны содержат отголоски архетипа истории Адама и Евы. Предистория романа –идиллическое, невинное прошлое обоих – Швейцария Мышкина, Отрадное – у НастасьиФилипповны. Оба они узнают друг друга при первом же свидании: «я ваши глазаточно где-то видел […] Может быть, во сне …». И это заставляет предположить,что каждый из них видит в другом отблески иной, утраченной, жизни, которую мысоотносим с архетипом Эдема. Это ощущение становится еще сильнее, когдаНастасья Филлиповна говорит Мышкину: «в первый раз человека видела» (VIII, 148)– очевидная аллюзия на то, что Адам был первым человеком. И хотя драма падениякаждого из них не явлена читателью в романе, грехопадение Адама и Евы находитпараллели в судьбах Настасьи Филипповны и Мышкина. К началу романа героиня ужесоблазнена и опозорена и уже изгнана из рая. Падение Мышкина не столь очевидно.Начиная со второй части, его изначальная невинность и доверчивость сменяютсяподозрительностью и склонностью к «двойным мыслям» (VIII, 258). Более того,Настасья Филипповна хорошо знает, что,падшая Ева, она увлечет за собой своего Адама и потому начинает его избегать.
Давно ихорошо известна типологическая связь Адам и Ева / Христос и Мария Магдалина.Так же общепризнана и параллель между Настасьей Филипповной и Мышкиным иМагдалиной и Христом и Марией Магдалиной. Обе параллели естественновыстраиваются в цепочку, в которой звено Настасья Филипповна—Мышкин получаетдополнительное измерение.
ОтношенияМышкина и Рогожина близки к мотиву соперничества братьев и мести,характеризующему истории Каина и Авеля, Иакова и Исава. Вскоре после обменакрестами Рогожин пытается убить своего крестного брата. Благословение,полученное Мышкиным от матери Рогожина отсылает к тому Библейскому эпизоду, гдемать Иакова распознает, кому из сыновей отдана Божья милость, так что Иаков, ане Исава, получает благословение отца.
Архетипправедника проявдляется в «Идиоте» через сходства Мышкина с Иосифом, историюкоторого содержат последние четырнадцать глав Книги Бытия. В частности, и тот,и другой приняты чуждым им обществом в надежде на то, что их мудрость принесетспасение в минуту катастрофа. Близость обеих персонажей обнаруживается и черезнатуру Иосифа, который напоминает и Ноя, и Адама, и несет в себе предщущениеХриста. К тому же, здесь заговор братьев против Иосифа есть элемент второйпарадигмы соперничества братьев. Эти пересечения романа «Идиот» с Книгой Бытия,взаимосвязанные с уже установленними исследователями аллюзиями на Христа иАпокалипсис, логически приводят к следующей фазе анализа, основанной на темахСотворения, Грехопадения и Воссоздания. Эдвардс исследует функцию мотиваГрехопадения в языке и литературе. До Грехопадения существовало совершенноесоответствие между словом и предметом. Божественный акт творения был действиемслова. Со лжи змея, приведшей к падению, начинается двусмысленное слово, иутрачивается изначальная гармония. Результат падения поэтому двойствен.Во-первых, порождает стремление к возрождению, потребность воссоздать вновь вакте повествования: «мир повествования являет желанную другость … мырассказываем истории, потому что в нас живет потребность мира внутри истории». Очевидныйлитературный характер Книги Откровений, в которой по меншей мере 40 стиховсодержат упоминание различных форм бытования текста (книга, свиток, послание),говорит о функции повествования в процессе Воссоздания.
Во-вторых,начавшийся со Змея разрыв между словом и значением утверждает воссоздающуюспособность языка, которая уже сама по себе есть главная движущая силалитературы: «подвергнутое сомнению, слово становится царством намеков,предположений, фрагментов новой реальности, возникающей из фрагментов новойречи».
Большое числовставных повествований в романе «Идиот» приводит к заключению о том, чтостремление к Возрождению также играет в нем важную роль. Истории, рассказанныекнязем Мышкиным в первой части романа открывают тему повествования кактакового. При этом лежащая в его основе идея взгляда на другую, утраченнуюреальность является темой многих из этих его рассказов. Он рассказывает омыслях человека, приговоренного к смерти. Это предполагает, что он понимаетвозможность иного временного измерения. Когда Александра Епанчина заявляет«нельзя жить, взаправду «отсчитывая счетом», князь отвечает ей «Да,почему-нибудь да нельзя же […] мне самому это казалось… А все-таки как-то неверится» (VIII, 53).
Его рассказпро водопад предлагает и другое пространственное измерение: вот тут-то, бывало,и зовет куда-то, и мне все казалось, что если поити все прямо, идти долго-долгои зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то тамвся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней,чем у нас; такой большой город мне все мечталался, как Неаполь, в нем вседворцы, шум, гром, жизнь (VIII, 51).
Образводопада здесь отсылает сразу к двум Библейским фрагментам: источнику рекЭдемских из Книги Бытия (2:6) и возвращению человечеству вод жизни в концеКниги Откровений (22:1-2). Более того, город видений Мышкина напоминает НовыйИерусалим Книги Откровений (21:1-2). Таким образом, утверждаются две линии,связывающие видение Мышкина и модель абсолютного Возрождения, что и завершает цикл Библейской макроструктуры.Подобная связь продолжается во второй части романа, где становятся очевиднымиистоки способности Мышкина к прозрению иных реальностей. Перед первым егоприпадком его слова снова отсылают к Книге Откровений: ведь это самое бываложе, ведь он сам же успевал сказать себев ту самую секунду, что эта секунда, по беспредельному счастию, им всполнеощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни. «В этот момент, – какговорил он однажды Рогожину, в Москве, во время их тамошних сходок, – в этотмомент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что временибольше не будет» (VIII, 189).
В моментыперед припадком Мышкину, действительно, является другая реальности. Её онощущает как «высший синтез жизни» (VIII, 188), и, цитируя Библейскую фразу,соединяет эту высшую реальность с моделью Возрождения, описанной в КнигеОткровений. Таким образом, происходящее с Мышкиным во второй части романанаделяет истории, рассказываемые им в первой части, дополнительным авторитетом:его знание миров иных заставляет его рассказывать истории, чтобы знание этопередать другим.
Однако послепервого припадка Мышкин больше ни о чем не рассказывает и вообще высказываетсянеохотно. Эта перемена – свидетельство упадка силы его слова, который естьочевидный знак того, что он лишён Божьей благодати. И здесь князь Мышкиноказывается примером всеобщей для падшего мира проблемы сообщения людей друг с другом. «Разрыв междуобозначающим и обозначаемым» начался со лжи змея.
Сдвиг отлёгкости передачи Мышкиным чужого мира в первой части к последующему егобеспокойству о невозможности сообщаться с людьми делает этот разрыв очевидным: «Явсегда боюсь моим смешным видом скомпрометировать мысль и главную идею. Я неимею жеста. Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижаетидею» (VIII, 458).
Стремление ксозданию альтернативной реальности очевидно и в повествованиях других героев. Впервой части романа истории других героев второстепенны по сравнению систориями князя. Но, когда он теряет способность говорить о «высшем синтезежизни», другие герои становятся более активными рассказчиками. Основныеситуации вставных повествований во второй части – это вариация Аглаи на тему«жил на свете рыцарь бедный» и чтение Колей Иволгиным статьи Келлера. Третьячасть романа концентрирует внимание, главным образом, на трактовке ЛебедевымАпокалипсиса и на чтении Ипполитом «Необходимого объяснения».
Самоесущественное во всех этих втсавных повествованиях – это то, что все они в тойили иной степени отражают или перекликаются с образом Мышкина или его идеями.Он является непосредственным центром статьи Келлера и стихотворения Пушкина впередаче Аглаи; Ипполит в своей исповеди упоминает его идеи. ТолкованиеЛебедевым Откровения Иоанна Богослова дополняет апокалиптические оттенкиМышкинского видения мира подключением к нему иной реальности специфическогоконтекста – контекста единого библейского цикла. И в этом цикле реальностьМышкина есть одна из стадии.
Тот факт, чтовсе вставные повествования связаны с Мышкиным, подразумевает признания другимигероями его дара провидения и значимости его истории. Генеральша Епанчинапервой замечает его способность; даже ещё до того, как Мышкин что-либорассказал, она сама просит: «Я хочу знать, как вы рассказываете что-нибудь» (VIII, 47). Другие герои словнонадеются, что, включив его в свои повествования, они тоже смогут приобщиться квысшей реальности, доступной князю. Поэтому дух Возрождения в романе имеетсвоим источником Мышкина: другие герои романа пытаются скомпенсировать утратуего вставных рассказов собственной манифестацией того же мироотношения.
Естественнопредположить, что в романе «Идиот» все отголоски Книги Бытия в образах героев,в системе их взаимоотношений, так же, как и другие аспекты цикла Сотворения –Грехопадения – Возрождения пересекутся в некоей центральной точке романа.Отсылки к Книге Бытия создают в «Идиоте»контекст для мотивов Христа и Апокалипсиса. Таким образом, возникает единаяБиблейская система романа, основанная на динамике процесса Возрождения.Возрождение не есть только тема романа – это его структурная доминанта.
В концеромана принцип Возрождения теряет свою восссоздающую силу. Единственный намёкна возможность обновления содержат только два образа – Коли Иволгина и ВерыЛебедевой. Проблеск «высшего синтеза жизни», которым наделён Мышкин, перестаётбыть доступен остальным героям. Но и в случае самого Мышкина он неоднозначен,так как неотделим от его припадков, а значит, болезни, и, в конце концов,приводит его к безумию. Возрождение, достигаемое единственным возможным путем,через падшее слово в падшем мире, остаётся в финале проблематичным.Достоевский, однако, не отказался от своего идеала. Показательно, что в своемпоследнем романе, где он исследует способ обретения высшей реальности черезверу, две центральные отсылки к Евангелиям дают образ чуда преображениия.
Списокиспользованной литературы
1. БИБЛЕЙСКИЕ И СВЯТООТЕЧЕСКИЕ
ИСТОЧНИКИ РОМАНОВ ДОСТОЕВСКОГО, пер. с итал. — СПб.: Академическийпроект, 2001. — 187 с.