Кибальник С.А.
(Кпостановке проблемы)
Врусской литературе XIX – XX веков можно выделить, условно говоря, два типасловесного творчества: идеологический и феноменологический. Первооткрывателемвторого из них можно считать Пушкина, к которому представитель русскойфеноменологической школы в философии С.Л.Франк применял восходящий к И.В.Гететермин «предметное мышление»: «Пушкин мыслит… настолько жизненно-имманентно,как бы из нутра самой жизни».[i] Особенности этого типахудожественного мышления[ii] так заворожили Франка, чтоон и всякое художественное творение объявил «не выражением внешней реальности вкомплексе мыслей о нем, а с а м о о т к р о в е н и е м целостной реальности,которое возвышается над противоположностью между познающим субъектом ипознаваемым объектом», в то время как позитивный смысл этого определения лежитименно в противопоставлении поэзии Пушкина, например, поэзии Тютчева иБаратынского.[iii]
Междутем даже в творчестве самого Пушкина под эту характеристику подпадает далеко невсе. Его проза несколько противоположна по отношению к поэзии, что Пушкинхорошо сознавал и сам: проза «требует мыслей и мыслей… без них блестящиевыражения ни к чему не служат». [iv] Проза Пушкина восновном построена как борьба «двух правд»; идеологическое начало в ней,следовательно, довлеет над феноменологическим. В поэзии дело обстоит прямопротивоположным образом (в чистом виде оба начала, по всей вероятности, нигде ини у кого и не встречаются). После Пушкина идеологическая сторона литературырешительно возобладала над феноменологической. Как в творчестве Тургенева иГончарова, так и у Достоевского и отчасти Толстого, как уреволюционеров-демократов, так и у консерваторов и либералов феноменологическоеначало далеко не играет ведущей роли.
ПрозаЧехова знаменует возврат на новом витке развития к пушкинской художественнойфеноменологии и одновременно предвосхищение идей феноменологии философской. Какбыло недавно показано Ю.Мальцевым, в сущности, именно к феноменологическомуроману следует отнести «Жизнь Арсеньева» Бунина. [v] Этумысль попыталась развить Л.Колобаева; она предложила рассматривать как таковойтакже и «Доктора Живаго» Пастернака: «Субъективность Бунина и Пастернака в ихроманах – особого рода: она не только сродни лирическому принципу, она несет всебе убеждение, в основе феноменологическое, в слитности, единстве субъекта иобъекта, даже в их “тождестве” в постижении мира». [vi]
Предпосылкидля создания подобной прозы, несомненно, были созданы именно Чеховым. Не имеяздесь возможности обсуждать вопрос о границах этого явления в русскойлитературе XX века в целом, попытаемся остановиться на Чехове как на создателев своего рода предфеноменологического дискурса и на его развитии в творчествеГайто Газданова.
Какизвестно, в целом ряде произведений Чехова герои, повествователь илигерой-рассказчик развивают мысль о том, что людям дано не решать вопросы жизни,а лишь наблюдать ее проявления. «Многое было сказано ночью, но я не увозил ссобою ни одного решенного вопроса, и от всего разговора теперь утром у меня впамяти, как на фильтре, оставались только огни и образ Кисочки. – сказано вконцовке повести «Огни». – А когда я ударил по лошади и поскакалвдоль линии и когда, немного погодя, я видел перед собою только бесконечную,угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которыерешались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневшийвдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: “Да, ничего непоймешь на этом свете!”
Сталовосходить солнце…» (С. 7, 140).
В«Скучной истории» этот внутренний монолог как бы разбит на «партию» НиколаяСтепановича и «партию» Кати: «Помогите! – рыдает она, хватая меня за руку ицелуя ее. – Ведь вы мой отец, мой единственный друг! Ведь вы умны, образованны,долго жили! Вы были учителем! Говорите же: что мне делать?
–По совести, Катя: не знаю…
Ярастерялся, сконфужен, тронут рыданиями и едва стою на ногах.
–Давай, Катя, завтракать, – говорю я, натянуто улыбаясь. – Будет плакать!
Итотчас же прибавляю упавшим голосом:
–Меня скоро не станет, Катя….
–Хоть одно слово, хоть одно слово! – плачет она, протягивая ко мне руки. – Чтомне делать?
–Чудачка, право… – бормочу я. – Не понимаю!» (С. 7, 309).
ЕщеЛьвом Шестовым в этом диалоге было отмечено разоблачение Чеховым всякойидеологии, иллюзий, готовых рецептов и рационалистических решений. Однако впогоне за своей постулируемой «безнадежностью» философ не заметил у Чеховапростой мысли о том, что выходом является сама жизнь, так как только в нейсуществуют человеческие привязанности, в то время как маниакальные поискисмысла жизни подчас приводят к тому, что люди перестают замечать состояниедругого человека и ощущать как ценность отношения с близкими. В сущности, этоотдаленно напоминает версиловский рецепт: «постарайся полюбить кого-нибудь иличто-нибудь» [vii] – с той разницей, что и его ни один изгероев Чехова не дает. Однако его дает чеховский тип повествования.«Сосуществование, порой противоречивое в мировоззрении писателяразнородных элементов далеко не в последнюю очередь объясняется особенностямиего гносеологии: наши знания о мире являются всего лишь предположениями, всеголишь версиями о нем, каждая из которых имеет свои основания и свое право насуществование». [viii]
Любопытно,что в целом ряде произведений Газданова мы находим весьма и весьма близкийдискурс, который представляет собой явное развитие чеховского«феноменологического» дискурса. Особенно напоминает Чехова то, как онпредставлен в романе «Вечер у Клэр». Диалог дяди Виталия с героем-рассказчикомзвучит здесь явным отголоском чеховской «Скучной истории». Ср.: «Теперь тыспрашиваешь меня о смысле жизни. Я ничего не могу тебе ответить. Я не знаю» (I,117; выделено мной – С.К.) и «Ради истинного Бога, скажите скорей, сию минуту,что мне делать? Ничего я не могу сказать тебе, Катя, – говорю я. По совести, Катя, не знаю» (С. 7, 308-309; выделено мной – С.К.). [ix] И учитывая, что Газданов был хорошо знаком и дажесолидаризировался в своей статье «О Чехове» с шестовским истолкованием Чехова, [x] это вряд ли случайно.
Противопоставление,условно говоря, феноменологического идеологическому подходу к жизни ясновыражено в рассказе дяди Виталия о товарище его юности, который так же, как игерой-рассказчик, спрашивал его когда-то о смысле жизни – «перед тем какзастрелиться». Дядя Виталий отговаривал его от самоубийства так: «Я говорил емутогда, что есть возможность существования вне таких вопросов: живи, ешьбифштексы, целуй любовниц, грусти об изменах жизни и будь счастлив. И пусть Богхранит тебя от мысли о том, зачем ты все это делаешь» (I, 117). И у Газданова,и у Чехова имеет место не только феноменологический дискурс, но ифеноменологический тип повествования, при котором картины природы и образылюдей превалируют над идеологическими исканиями, которые сами по себе не даютответа ни на один вопрос.
Позицияидейного демиурга романа «Вечер у Клэр» дяди Виталия отмечена явнымиотголосками философии Шестова и творчества Чехова. Хотя бы его совет: «Никогдане становись убежденным человеком…» – и отрицание возможности адекватногопостижения реальности: «смысл – это фикция, и целесообразность – тоже фикция»(I, 116) – обнаруживают в нем последователя автора опубликованного еще в 1905году «Апофеоза беспочвенности». [xi]
Мысльэта проходит через «Апофеоз беспочвенности» красной нитью, начиная с«Предисловия»: «…твердая почва рано или поздно уходит из-под ног человека, и после того человек все-таки продолжает жить без почвы или с вечноколеблющейся под ногами почвой». Не раз она иллюстрируется примерами из Чехова;в концентрированной форме она выражена в разделах, озаглавленных «Точка зрения»и «Убежденная женщина». [xii] Присутствует эта мысль иедва ли не во всех других сочинениях Шестова. [xiii]
Жизньв понимании дяди Виталия, как и у Чехова и Шестова, – это всего лишь чередаошибок, каждая из которых попеременно представляется истиной: «Ты не поймешь,тебе будет только казаться, что ты понимаешь; а когда вспомнишь об этом черезнесколько времени, то увидишь, что и второй раз ошибался. И так без конца. Ивсе-таки это самое главное и самое интересное в жизни» (I, 116; курсив мой –С.К.). Такой же позиции придерживается и главный герой газдановской «Историиодного путешествия»: «не обманывать, не фантазировать и знать раз навсегда, чтовсякая гармония есть ложь и обман» (I, 169). В «Ночных дорогах» к этомуприбавляется еще и прямая критика Платоном «картезианских идей», которые, поего мнению, «принесли большой вред нашей мысли»: «Возможность полного и ясногоответа на сложный вопрос кажется существенной только для ограниченноговоображения» (II, 510).
Всамом Шестове, кстати сказать, было также и существенное феноменологическоеначало, развившееся во многом, вероятно, под влиянием Чехова. Н.А.Бердяев всвязи с этим писал о «своеобразной гносеологической утопии» Шестова: «отрицаниипознавательной ценности обобщения, абстракции, синтеза и в конце концов всякойтеории, всякой системы идей, обличении их как лжи и стремлении к какому-тоновому познанию индивидуальной действительности, непосредственных переживаний,воспроизведению живого опыта». [xiv]
Какизвестно, «Апофеоз беспочвенности» вообще родился из первоначальных набросков ккниге о Тургеневе и Чехове. И его направленные против рационалистическойкартины мира фрагменты также можно счесть за своего рода художественнуюфеноменологию. Таким образом, художественная феноменология Чехова и Шестовапредопределила феноменологический тип прозы, преобладающий во всем творчествеГазданова.
Однакопредставляется возможным говорить не только о влиянии Чехова нафеноменологическую линию в русской литературе XX века, но также и опредвосхищении Чеховым некоторых базовых идей философской феноменологии – впервую очередь, разумеется, русской. На страницах настоящего изданияН.Е.Разумова справедливо пишет о преодолении у Чехова «антропоцентрическойпозиции», а В.Б.Катаев – об «иронии самой жизни». [xv]Действительно, человек у Чехова неспособен понять жизнь, потому что ищет в ней«смысл для себя», в то время как повествователь допускает постижение лишь жизникак таковой, «жизни в себе», если так можно выразиться. Между тем, по словамсовременного исследователя, в самом общем виде феноменологический подходпредусматривает «полное духовное переживание, которое присутствует уже в актахинтенции, в разнообразных видах “сознания о чем-то”», в основе его лежит«живейший, интенсивнейший и непосредственнейший, происходящий в переживанииконтакт с самим миром”». [xvi] Поэтому-то открывающийсяв ходе феноменологического созерцания смысл, как писал Г.Г.Шпет, предстает некак абстрактная форма, а как «то, что внутренне присуще самому предмету, егоинтимное». [xvii]
Помимоэтого, феноменологический культ неповторимого своеобразия каждого явления,отрицающий реальное существование типов человеческой личности, развился,очевидно, из знаменитого чеховского отрицания типизации, лучше всеговыраженного в словах все того же Николая Степановича: «Мои товарищи, терапевты,когда учат лечить, советуют “индивидуализировать каждый отдельный случай”» (7,298). Феноменологическая эстетика также исходит из того, что законы прекрасногосугубо индивидуальны. Так, Н.Гартман утверждал: «Сущность прекрасного в егонеповторимости как особенной эстетической ценности лежит не в них (общихзаконах – С.К.), а в особой закономерности е д и н и ч н о г о п р е дм е т а».[xviii]
Другойпринцип, предвосхищающий реалистическую феноменологию, выражен у Чеховаследующим образом: «Приемы олицетворения и лиризация парадоксальным образомсочетаются с эффектом реальности: говоря словами Белого, Чехов “истончает”реальность, вызывает ощущение присутствия иного смысла, то есть текстуализируетсвой мир, но никогда не называет его значения. Изображенное становится не мироми не текстом или тем и другим одновременно…». [xix]Однако и феномеологическая эстетика, идущая от философии Э.Гуссерля, отэстетических учений Н.Гартмана и Р.Ингардена, Г.Шпета и А.Лосева, исходит изположения о единстве субъекта и объекта в искусстве, утверждает «априорнуюструктуру сознания в его слитности с бытием».
А.Д.Степановхорошо показал, что замечательной философской параллелью к творчеству Чеховаявляются работы Шестова: «в чеховском творчестве он находит оба основныхэлемента своей философии: отвержение рационального и поиск чудесного, но тольков эстетической сфере, через героев». [xx] Представляется,что не худшей, а, может быть, даже и более близкой философской параллелью ктворчеству Чехова является реалистическая феноменология, причем идущая не отЭ.Гуссерля, а от М.Шелера, для которого возвращение к «дающим себя самих вещам»было самым действенным способом истинного метафизического метода: «Оно непредается беспредметным спекуляциям и конструированию систем, но благодаряисследованию данного и действительного полностью превращает метафизику в“науку” о самом бытии, к которой стремятся философы, начиная с Аристотеля». [xxi]
Возможно,еще большую близость можно обнаружить между творчеством Чехова и русскойфилософской феноменологией С.Л.Франка и Г.Г.Шпета, которые моглинепосредственно сознательно или бессознательно ориентироваться на открытуюписателем позицию. Ср., например, у Шпета в «Эстетических фрагментах»:«Данность предмета в этом смысле аналитически первее данности смысла, как«подразумевание», «имение в виду» предмета первее понимания его содержания». [xxii] Или у Франка в «Крушении кумиров»: «Нет, пусть мы,нынешние люди, безнадежно слабы, грешны, бредем без пути и цели – нравственным«идеализмом», служением отвлеченной «идее» нас больше соблазнить невозможно У нас осталась лишь жажда жизни – жизни полной, живой и глубокой,какие-то последние, глубочайшие требования и желания нашего духа, о которых мыне только не знаем, как их удовлетворить, но не знаем даже, как их выразить». [xxiii] Однако, разумеется, проработка этого вопросатребует иных, гораздо более детальных рамок, чем рамки настоящей статьи – вчастности, разумеется, и вопроса о том, какими художественными средствамичеховская феноменология воплощается в тексте.
Опубликовано:Образ Чехова и чеховской России в современном мире. Сборник статей. Отв. ред.В.Б.Катаев и С.А.Кибальник. СПб., 2010.
Список литературы
[i] Франк С.Л. Этюды о Пушкине. Paris, 1987. С. 67.
[ii] См. о нем: Кибальник С.А. Художественная философияПушкина. СПб., 1998. С. 24-29.
[iii] Франк С.Л. Этюды о Пушкине. С. 79, 68.
[iv] Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1965. Т.11. С. 19.
[v] Мальцев Ю. Иван Бунин, 1870-1953. [М.], 1994. С.302, 86,93, 111.
[vi] Колобаева Л. От временного к вечному. Феноменологическийроман в русской литературе XX века // Вопросы литературы. 1998. Май – июнь. С.141.
[vii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1970. Т.11. С.311.
[viii] Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. Изд. 2-е, исправл. идоп. М., 2003. С. 173.
[ix] Характерно, что и образы правдоискателей у Газданова –например, учитель русского языка Василий Николаевич – выписаны в стилистикеПети Трофимова: «Вдруг выяснилось, что он был за границей, долго жил в Швейцарии,Англии, Франции, хорошо знал иностранные языки, и ко всему, что он видел там,он отнесся со вниманием: он все искал свою истину – везде, где только ни был. Ячасто потом думал: найдет ли он ее…» (Гайто Газданов. Собр. соч.: В 3 т. СПб.,1999. Т. I. C. 106. Далее ссылки на это издание: М., 1999. Т. I – III – втексте с указанием номера тома римской цифрой и номера страницы арабской). Ср.вопрос Лопахина: «Дойдешь?» — и Петин ответ: «Дойду. Пауза. Дойду, или укажудругим путь, как дойти» (12-13, 244) и газдановскую ремарку: «И мне казалось,что даже если бы ему почудилось, что он ее нашел, он, наверное, поспешил быотречься от нее – и снова искать; и, может быть, его истина не носила в себенаивной мысли о возможности обретения того, чем мы никогда не обладали; и уж,наверное, она не заключалась в мечте о спокойствии и тишине» (I, 106).
[x] «…В смысле полнейшей безотрадности, полнейшего отсутствиянадежд и иллюзий – с Чеховым, мне кажется, нельзя сравнить никого. – полагалГазданов. – Он как бы говорит: вот каков мир, в котором мы живем Исправить ничего нельзя. Мир таков, потому что такова человеческая природа».Ниже Газданов прямо ссылается на известную статью Шестова «Творчество изничего»: «Лев Шестов, кажется, сказал, что все, к чему прикасается Чехов,увядает, и в этих словах есть что-то чрезвычайно глубокое и правильное» (ГайтоГазданов. О Чехове // Вопросы литературы. 1993. Вып. 3. С. 313). Ср. у Шестова:«Искусство, наука, любовь, вдохновение, идеалы, будущее — переберите все слова,которыми современное и прошлое человечество утешало или развлекало себя — стоитЧехову к ним прикоснуться, и они мгновенно блекнут, вянут и умирают. В руках Чехова все умирало» (Лев Шестов. Творчество из ничего // Начала иконцы. Сборник статей. СПб., 1998. С. 5, 6).
[xi] Это также недвусмысленно выражено в статье Газданова «Омолодой эмигрантской литературе»: «Страшные события, которых нынешниелитературные поколения были свидетелями, – пишет он, – разрушили все тегармонические схемы, которые были так важны, все эти «мировоззрения»,«миросозерцания», «мироощущения» и нанесли им непоправимый удар. И то, в чембыли уверены предыдущие поколения и, что не могло вызывать никаких сомнений, –сметено как будто бы окончательно» (Цит. по: Вопросы литературы. 1993. Вып. 3.С. 319. Впервые: Современные записки. 1939. Т.60).
[xii] Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматическогомышления. Paris, 1971. С. 27, 8, 109, 150-151, 179-180. Отражение ранних работШестова уже в раннем творчестве Газданова тем более вероятно, что писатель ещев юном возрасте познакомился с философской классикой, которая осталась вдомашней библиотеке от его отца. См.: Орлова О. Газданов. М., 2003. С. 23.
[xiii] Помимо отдельных работ Шестова, о которых идет речьвыше, это в особенности касается его книги «Власть ключей» (впервые: Берлин,1923), в которой намечены некоторые идеи, развитые в «На весах Иова». См.,например: Шестов Л. Соч.: В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 93, 148, 153, 263. Следуетиметь в виду также и то, что основной пафос философии Шестова, сложившийся вначале 1900-х годов, одухотворяет все его книги, начиная с «Достоевского иНитше» (впервые: СПб., 1903).
[xiv] Бердяев Н.А. Трагедия и обыденность // Бердяев Н.А.Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994. Т. 2. С. 222.
[xv]См. стр. 00 и 000 настоящего издания.
[xvi]Шелер М. Избранные произведения. М., 1994. С. 203, 199.
[xvii]Шпет Г. Явление и смысл. Феноменология как основная наука и ее проблемы. М.,1914. С. 154.
[xviii] Гартман Н. Эстетика. М., 1911. С. 211.
[xix] Степанов А.Д. Антон Чехов как зеркало русской критики// Чехов: pro et contra. Творчество А.П.Чехова в русской мысли конца XIX –начала XX в. (1887 – 1914). СПб., 2002. С. 1007.
[xx] Там же. С. 1003.
[xxi] Зайферт Й. Введение // Антология реалистическойфеноменологии. М., 2006. С. 50.
[xxii] Шпет Г. Г. Соч. М., 1989. С. 461.
[xxiii] Франк С.Л. Соч. М., 1990. С. 161. В свою очередьрусская феноменология оказала особое влияние на становление и развитие в Россииакадемической науки о литературе, в частности, школы Пушкинского Дома. См. обэтом: Кибальник С.А. А.М.Панченко и петербургская школа «феноменологиикультуры» // А.М.Панченко и русская культура. Исследования и материалы. СПб.,2008. С. 307-329.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru