Ф.М.Достоевский. «Преступление и наказание»
Тарасов Ф. Б.
Внутренняялогика «реализма в высшем смысле», основанного на единствехристианской онтологии, антропологии и историософии, по-своему«прорастает» в каждом крупном романе писателя. Излагая главную мысль«Преступления и наказания» в письме М.Н. Каткову, Достоевскийотмечал: «Это — психологический отчет одного преступления… Молодойчеловек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению и живущийв крайней бедности, по легкомыслию, по шатости в понятиях поддавшись некоторымстранным, „недоконченным“ идеям, которые носятся в воздухе. решилсяразом выйти из скверного положения. Он решился убить одну старуху, титулярнуюсоветницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна,берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницахсвою младшую сестру. „Она никуда не годна“, „для чего онаживет?“, „Полезна ли она хоть кому-нибудь?“ и т.д. Эти вопросысбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем чтобсделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую вкомпаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этогопомещичьего семейства — притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехатьза границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении»гуманного долга к человечеству", чем, уже конечно, «загладитсяпреступление» (Ред.: здесь и далее ссылка на Полн. собр. соч. в 30-ти томахобозначается в тексте римской цифрой I с указ. тома и стр., как-то: I, 28, кн.2, 136).
Итак,с одной стороны, крайняя бедность, превращающая скромных, честных, добрых людейв «тварей дрожащих», а с другой — неправедное богатство, делающеехозяином жизни злую, кровососущую, бесполезную «вошь». А вокруглишенные твердых духовных оснований и отчетливого нравственного содержаниянедоконченные идеи и шаткие понятия «капитализма» и«социализма», воинствующего экономизма и утилитарной этики — идеи и понятия,либо упрочивающие социальное неравенство, либо предполагающие насильственнуюперемену мест и декораций в извечном иерархическом порядке. В такой атмосферевполне естественно зарождается арифметически простой и логически неотразимыйзамысел Раскольникова восстановить попранное человеческое достоинство путемсправедливого перераспределения неправедно нажитого капитала. Причем, порасчету, преступный удар топора должен оказаться математически ничтожнойвеличиной сравнительно с гуманной целью и принесенной угнетенным людям пользой.
Чтобыподчеркнуть кажущуюся правомерность и необходимость подобного решения личных иобщественных противоречий, автор романа постоянно наращивает тягостные картиныбезысходной нищеты и безутешного горя, раскрывает бесчеловечные обстоятельстважизни униженных и оскорбленных — ту «среду», которая не только«заедает», но и «съедает» так называемых маленьких людей.
Глазамибродящего по Петербургу главного героя читатель видит грязные улицы и темныепереулки, убогие жилища и трущобные гостиницы, дома терпимости и трактиры, гдевоочию предстают контрасты нового социального расслоения в пореформеннойРоссии, пьянства и проституции и т.п. Рассеянные по всему роману описанияобездоленности и страданий фокусируются в трагическом изображении несчастийсемейства Мармеладовых, которые в сознании Раскольникова связываются с драмойего родных и собственным неблагополучием. Именно исповедь Мармеладова и письмоматери переполнили чашу терпения и подтолкнули его к реализации идеи крови посовести, якобы дозволенной избранным представителям человечества, долговынашивавшейся им в угрюмом одиночестве похожей на гроб каморки.
Кчислу недоконченных идей и шатких понятий, в противоречивом единствезависимости от которых и борьбы с которыми находится сознание Раскольникова,относятся неправомерно абсолютизируемые плоды позитивистского мировоззрения,теорий «органического общества» Г. Спенсера, «утилитарнойэтики» Д.С. Милля, «разумного эгоизма» Н.Г. Чернышевского,упования на экономическую пользу и материальный комфорт.
«Гармонию»индивидуальных и общественных выгод в утилитарно-потребительском жизнеустроениипропагандирует в романе преуспевающий делец Лужин, довольный тем, что «мыбезвозвратно отрезали себя от прошедшего» и вместо вредных предубежденийзанялись новыми мыслями и полезными сочинениями во имя науки и экономическойправды. Принимая главную евангельскую заповедь за устаревший предрассудок, онпротивопоставляет ей эгоистический принцип личной наживы как основной двигательповышения общего уровня материального процветания и соответственно прогресса вцелом: «Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все насвете на личном интересе основано. Возлюбишь одного себя, то и дела своиобделаешь как следует, и кафтан твой останется цел. Экономическая же правдаприбавляет, что чем более в обществе устроенных частных дел и, так сказать,целых кафтанов, тем более для него твердых оснований и тем более устраивается внем и общее дело. Стало быть, приобретая единственно и исключительно себе, яименно тем самым приобретаю как бы и всем и веду к тому, чтобы ближний получилнесколько более рваного кафтана и уже не от частных, единичных щедрот, авследствие всеобщего преуспеяния. Мысль простая, но, к несчастию, слишком долгоне приходившая, заслоненная восторженностью и мечтательностью, а, казалось бы.немного надо остроумия, чтобы догадаться...» (II, 5, 142 — 143).
Одвусмысленности движения к совокупному преуспеянию через самолюбие и корыстьуказывает Лужину Разумихин, подчеркивающий, что «общее дело»постоянно пакостится скрытым соперничеством и неуемной жадностью егоучастников. Предел же этого движения обозначает Лужину Раскольников: «Адоведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можнорезать...» (II, 5, 145). Такой вывод неизбежен, поскольку теория обновлениявсего рода человеческого посредством системы его собственных выгод не тольколишена какого-либо нравственного основания, но, напротив, опирается, утончая имаскируя их, на греховные начала человеческой природы (любостяжание,сребролюбие, тщеславие, зависть, сластолюбие). Живым опровержением подобного«прогресса» становится сам Лужин, воплощавший низость, наглость,пошлость и способность к любому тайному преступлению. По Достоевскому,постоянная заполненность сознания материальной пользой и эгоистической выгодойопять-таки незаметно растворяет, как в кислоте, высшие свойства личности ивытесняет христианские добродетели из активной жизни в область донкихотскихпредрассудков, готовя почву для людоедских последствий. Так, Лебезятников,«следящий за новыми мыслями», убеждает Мармеладова, что«сострадание в наше время даже наукой воспрещено и что так уже делается вАнглии, где политическая экономия».
Вторжестве материалистической философии, в абсолютизации «экономическогочеловека», в распространении утилитарной этики Достоевский обнаруживалупрощенно-утопическое понимание человеческих взаимоотношений, которое неучитывает усиления низших и ослабления высших душевных качеств людей, идущих,как выражается Разумихин, по «неблагородной дороге».
Сдругой стороны, от экономических, «разумных», средовых,физиологических, юридических и т. п. внешних определений в позитивистскомподходе к человеку ускользала его глубинная духовная природа, особенностисердечно-волевого центра, питающего его хотения, и потому определения эти, каксчитал Достоевский, бессильно скользили по поверхности коренных проблемличности, не способствуя увеличению области добра в ее душе и выбору«благородной дороги». Из глубины своей свободной воли Раскольниковстремится создать самочинную нравственность и такую теорию, которая выражалапротест давимой «экономикой» и «физиологией» личностипротив ее превращения в органный «штифтик» и которая тем не менеепиталась атмосферой эгоцентрических ценностей, не могла вырваться за еепределы. Реализация же этой теории открывает главному герою неведомые глубиныего сложной души, в которой любовь к людям и желание помочь им парадоксальнымобразом соседствуют с презрением к ним и желанием властвовать над ними. С однойстороны, он причисляет себя к необыкновенным избранникам, которые могутсовершить убийство ради добрых дел и облагодетельствования человечества, а сдругой — обнаруживает в себе притягательную силу идеи власти ради самой власти,в которой любовь к людям неизбежно заменяется господством над ними, делением ихна «героев» и «толпу», «ведущих» и«ведомых», имеющих право и не имеющих оного… В результате,подчеркивает Достоевский, «два противоположных характера поочередносменяются».
Раскольниковмыслит и действует в романе, как уже подчеркивалось, на фоне позитивистскогоумонастроения, вульгарно-социологических идей Лужина и Лебезятникова, как ихживое опровержение и вместе с тем как их изнаночное порождение. В выстраданнойим в гордом одиночестве теории все окружающие разделяются на «материал»и «особенных людей», которые имеют право разрешить своей совестипроливать кровь «обыкновенных», если этого требует исполнение ихидей, может быть, спасительных для всего человечества. В пример подобных идейРаскольников приводит научные открытия и деяния «законодателей иучредителей человечества» (Ликургов, Солонов, Магометов и т.д.). Суть ихдеятельности заключалась в замене старого закона новым, для чего они внеобходимых случаях не останавливались и перед кровью. «Замечательно даже,что большая часть этих благодетелй и установителей человечества были особеннострашные кровопроливцы».
Однакоблагодетельность и спасительность «установителей человечества» никакне раскрывается не только с нравственной, но и просто с содержательной стороны.Более того, она совершенно пропадает в формальной отвлеченности «новогозакона», неопределенной способности «сказать что-нибудьновенькое» и в столь же неопределенном стремлении «разрушениянастоящего во имя лучшего». Напротив, на фоне абстрактности ибессодержательности «нового слова» рельефнее вырисовывается кроваваяреальность и конкретность самовозвышающейся личности, торжество «законаЯ», т.е. «темной основы нашей природы».
Взявшисьоблагородить свою теорию, Раскольников всем ходом мысли только разоблачает ее исмыкается в конечном итоге с оценкой Порфирия Петровича, который выделяет в нейбезграничное своеволие как важный признак самообожествляющегося индивида,связанный с умалением личности других людей и посягновением на их жизнь. Приэтом Достоевскому было важно показать сам ход размышлений Раскольникова,по-своему повторяющийся, как увидим дальше, и в его практических действиях.Туманность благодетельности и спасительности идеи, якобы нужной всемучеловечеству, неопределенность «нового слова» выполняют роль своеобразнойидейно-психологической ширины, полагающей усыпить совесть для стирания различиймежду добром и злом, что существенно необходимо для неограниченного возвышенияэгоистической гордости в «законе Я».
Конкретностьвысокой нравственной задачи в «новом слове» нарушала бы внутреннююсвязь: максимальное самоутверждение личности — безразличие в выборе средств длянего — абстрактность выдвигаемых при этом целей. То есть подобная конкретностьпрепятствовала бы смешению добра и зла в выборе средств для достижения нравственносодержательной цели и гасила бы эгоистическую гордость добивающегося властииндивида, выстраивала бы социально-исторические отношения по «законулюбви», который один, по мнению Достоевского, способен придать им в идеалеподлинное, нравственное, величие.
Безнравственноеже величие реального социально-исторического процесса, в котором сильнеедействует «закон Я», заключается в торжестве силы и успехастремящихся к господству «учредителей и законодателей человечества».На величии этого процесса, которое обратно пропорционально его благонравию иблагоразумию, основана историческая сторона теории Раскольникова, играющая вней ведущую «подстрекательскую» роль и раскрывающая двусмысленностьтех или иных исторических новаций.
Величиесамодовлеющей безнравственной власти законодателей истории, льющих кров,«как шампанское», за что «венчают в Капитолии и называют потомблагодетелем человечества», особенно выпукло воплощалось для Достоевскогов Наполеоне, в идеях и поступках которого, по мнению писателя, «ничего нележало из любви к человечеству». Фигура Наполеона чрезвычайно важна дляпонимания теории и поступков Раскольникова, она для него главный и наиболеепрочувствованный авторитет. Кумир поражает Родиона Романовича прежде всегоспособностью задушить в себе голос совести, пренебречь жизнями многих людей длякарьеры, достижения всесильного могущества над миром. «Такой человек какя, — говорил Наполеон, — плюет на жизнь миллиона людей». Потому-то, впредставлении Раскольникова, он и есть подлинный «необыкновенный»человек: "… настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон,делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей вмосковском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти,ставят кумиры, а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, нетело, а бронза!" (II, 5, 359).
Единствоволевого стремления, характера и теории Раскольникова пробуждает в нем желание«эабронзоветь», подражать карьере законодателей истории, для чегонеобходимо, по примеру Наполеона, убить в себе совесть и человечность, чтобыобрести способность убивать других людей. В своем чудовищном эксперименте онвознамерился удостоверить свои возможности стать безнравственным учредителемчеловечества, испытать себя Наполеоном (а тем самым и Наполеона, его карьеру — собой).
Помнению Свидригайлова, французский император увлек его именно тем, что он шагалчерез зло непреклонно, не задумываясь. Это мнение совпадает с самоанализомРаскольникова, объясняющего Соне: "… я хотел Наполеоном сделаться,оттого и убил… Ну, понятно теперь? Штука в том: я задал себе один раз такойвопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы унего, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, абыла бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто однакакая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надоубить, чтобы из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то понимаешь?), ну,так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился либы оттого, что это уж слишком не монументально, и… и грешно?" ОтветРаскольникова, предопределивший его решимость, вполне однозначен. В такойгипотетической ситуации Наполеон не только бы не покоробился, но и не понял бывопроса о монументальности и грехе: «И уж если бы только не было емудругой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякойзадумчивости… задушил… по примеру авторитета… И это точь-в-точь так ибыло! » (II, 5, 393).
Преждечем прийти к подлинному объяснению своего преступления, мысль Раскольниковапробегает по тому же маскирующему кругу обманных рассуждений, что и его теория.Как в теории эти реальные следствия прикрывались пустозвонным новаторством, таки ее осуществление Раскольников пытается, хотя и довольно робко, облагородитьне менее пустозвонным служением всему человечеству, некоей благой целью. Вопрособ истинной цели Раскольникова для Достоевского чрезвычайно важен, посколькуправильное его понимание позволяет видеть за слоем поверхностных мотивовличности сложные глубинные проявления ее недоосознаваемых до конца проявлений.
Вчем же состоит главная цель Родиона Романовича и ее благость? Пытаясь выяснитьэто, Соня Мармеладова спрашивает у него: «Ты был голоден? ты… чтобыматери помочь? Да?» — «Нет, Соня, нет, — бормотал он, отвернувшись исвесив голову, — не был я так голоден, я действительно хотел помочь матери,но… это не совсем верно...» (II, 5, 311). А что же верно, если нефизиологическая потребность и не любовь к ближнему руководила поступкомРаскольникова?
Оболее далеком от эмпирической поверхности, но более истинномпричинно-следственном ряде можно судить по трактирной реплике, услышанной имнезадолго до преступления и отражающей ход его мысли: «Убей ее и возьми ееденьги, — с тем, чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всемучеловечеству и общему делу». Отвлеченная любовь к дальнему, о которойговорил Иван Карамазов, оказывается реальным по видимости и мнимым по сутимотивом, который управляет поведением Раскольникова.
Вприведенной фразе, важной во многих отношениях для понимания переплетениянеоднозначных мотивов преступления, содержится ряд противоречий, снимающихпозолоту с его благородного объяснения и подводящих к главной причине. Пока жеотметим уже встречавшуюся закономерность: внутренне бунтуя противпозитивистского отношения к человеку, Раскольников в то же самое времяоказывается неспособным оторваться от него, насквозь пропитан в своем мышленииего категориями и схемами, обнаруживая тем самым глубокое «избирательноесродство» между своеволием в «законе Я» и позитивистскойметодологией.
Служениечеловечеству он целиком понимает как урегулирование экономических связей междулюдьми, как перераспределение денег. Рассудочная экономика направляет и весыего арифметической логики: жизнь смешной старушонки — ничто по отношению кобладаемым ею средствам, поэтому и овладение ими через ее убийство длявозможных добрых дел должно загладиться «неизмеримою, сравнительною,пользой». Математический подход к добрым делам, их нравственнаянеопределенность тесно связаны с более глубокой, нежели служение человечеству,причиной преступления, для которой оно выполняет лишь служебную роль.
Обратимсявновь к подслушанной Раскольниковым фразе, где эта служебность выражена внезаметно-несоразмерном подчинении всего человечества высокопарному заявлениюгордого Я («посвятить себя»). Такое подчинение становится все болееявным по мере возрастания претензий Я и по мере усиления неопределенностиобщего дела, которая опять-таки необходима для более эффективной и не всегдаосознанной борьбы с совестью, препятствующей происходящему в «законеЯ» смешению добра и зла.
Действительно,каким может быть общее дело при полном презрении к человеку и неверии в егодуховные возможности? Ведь Раскольников убежден: «Не переменятся люди, ине переделать их никому, и труда не стоит тратить. Это их закон… Закон»(II, 5, 396). Этим его убеждением и обусловлена неопределенность общего дела,которое вместе с выбранными им путями служения человечеству полностьюдискредитируется, что способствует продвижению сознания к более фундаментальнымцелям преступления. "… Целый месяц, — смеется он над своим служениемчеловечеству, — всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что недля своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную иприятную цель, — ха-ха!" (II, 5, 260).
Когдаглавные цели убийственного эксперимента Раскольникова становятся в его сознаниияснее второстепенных, он возбуждается и входит в экстаз: «Свободу ивласть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!..Вот цель! Помни это!» (II, 5, 311), — говорит он Соне. В черновых записяхДостоевского, связанных с образом Раскольникова, читаем: «В его образевыражается… мысль непомерной гордости, высокомерия и презрения к этомуобществу. Его идея: взять во власть это общество… Деспотизм — его черта. Онхочет властвовать — и не знает никаких средств. Поскорей взять власть иразбогатеть. Идея убийства и пришла ему готовая» (II, 5, 528).
Обдумываявсе глубже свое преступление, Раскольников понимает, что служение человечествуи общее дело — это сущий вздор. «Не для того я убил, — признается он Соне,- чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества… Япросто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли я бы чьим-нибудьблагодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живыесоки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть!.. И не деньги,главное, нужны мне были. Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, какдругое… Я это все теперь знаю… мне надо было узнать тогда, и поскорейузнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу!Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или правоимею...» (II,5, 397).
Нете или иные конкретные формы господства подспудно интересовали Раскольниковапрежде всего, а сама чистая возможность овладеть ими, стать потенциально«бронзовым» сверхчеловеком, так сказать, скупым рыцарем от власти,для чего необходимо совершить духовное самоубийство и задушить в себе совесть,способность сострадания и любви, которые наиболее эффективно атрофируютсяумалением и уничтожением других.
«Старухабыла только болезнь, — движется его мысль от поверхностных объяснении кподлинной причине преступления, — я переступить поскорее хотел… я не человекаубил, принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, наэтой стороне остался...»
Черт,как известно, советовал, правда без особого успеха, Ивану Карамазову именно«отвыкнуть» от совести, чтобы стать «как боги». ИРаскольников также не смог побороть до конца эту «привычку»,врачующую эгоистическую гордость и препятствующую распространениюнигилистических следствий «закона Я», что и предопределило егонегодность в бессовестные «гении» мировой истории, оставив емувозможность для духовного возрождения к подлинной человечности.
Достоевскийне описывает в романе с такой же подробностью, как нравственные мытарства,процесс духовного возрождения Раскольникова. Но контуры такого возрожденияочерчены ясно и отчетливо. Осознав скрытый смысл, реальную сущность инеотвратимую гибельность своей идеи, главный герой испытывает спасительныемучения совести и готовность к покаянию. На каторге под его подушкой«лежало Евангелие», с помощью которого только и можно преодолетьвлияние бесовских сил в «законе Я» и направить глубинное течениеродников Свободы и Желания по руслу «закона любви». Соединенные всвоевольном жесте первочеловека зависть, гордость, эгоизм, чувственность, какбы задавшие ритм и структуру развития «закона Я», снималисьпротивоположными качествами в полной покорности Христа воле Бога-Отца, в Егобезраздельной и беззаветной, бескорыстно-жертвенной любви к людям.
Влогике Достоевского величайшая любовь, являющаяся полным и предельнымвыражением свободы личности, есть одновременно и величайшее самостеснение,жертва, победа над созданной Адамом «натурой». По его мнению, толькоконкретно-жертвенная любовь к конкретному, рядом находящемуся ближнему, дающая,а не берущая любовь, которая долготерпит и все переносит, способна восстановитьв человеке «образ человеческий», изменить и восполнить его«укороченное» эгоистической гордостью сознание. «На Земле нельзялюбить без жертвы, без чего нельзя и соответственно полно, непосредственносознавать».
Вчерновых записях к «Преступлению и наказанию» сострадание, страданиевообще выступает как единственный путь к обретению непосредственного и любящегосознания, высшей смысловой полноты и гармонии жизни: «ПРАВОСЛАВНОЕВОЗЗРЕНИЕ. В ЧЕМ ПРАВОСЛАВИЕ. Нет счастья в комфорте, покупается счастьестраданием… Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье,и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание исознание (то есть непосредственно чувствуемое телом и духом, то есть жизненнымвсем процессом) приобретается опытом pro и contra, которое нужно перетащить насебе,… Таков закон нашей планеты; но это непосредственное сознание,чувствуемое житейским процессом, есть такая великая радость, за которую можнозаплатить годами страдания» (II, 5, 528).
Надеждуна восстановление любой преступной личности Достоевский видел в том, что длянее всегда открыт путь к «непосредственному сознанию» и «великойрадости», что в ней нельзя окончательно растоптать совесть и любовь, также органично присущие человеческой природе, как и противоборствующие имсвойства. На этой органичности основано «наказание» Раскольникова,когда «чувство разомкнугости и разъединенности с человечеством, которое онощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды ичеловеческая природа взяли свое».
Перспективадуховного возрождения главного героя романа и была обусловлена его страданием,сострадательной любовью между ним и Соней Мармеладовой: «Их воскресилалюбовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для другого»(II, 5, 518). Глубокое и искреннее сопереживание «вечной Сонечки»растопило твердую «наполеоновскую» душу Раскольникова. Когда она,узнав о совершенном преступлении, бросилась перед ним на колени и обняла его,доброе чувство «волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее».
Достоевскийпрекрасно понимал, исходя из перетащенного на себе опыта pro и contra, чтоотказ от стремления «по своей глупой воле пожить», оздоровлениекорней желаний, очищение «сердечного бреда» эгоистической натуры иуменьшение всеохватности разрушительных последствий «закона Я»возможно лишь через следование за Иисусом Христом и жертвенную любовь. Втворчестве Достоевского — и «Преступление и наказание» тому яркоеподтверждение — без преображения внутреннего мира личности подвигом жертвенногосамоотречения нет и подлинной любви. А без подлинной любви неосуществимопросветление темных начал человеческой природы и преодоление несовершенныхотношений между людьми.
Поглубокому убеждению Достоевского, для людей на земле есть лишь две полярныеперспективы: или любить, или уничтожить друг друга, или вечная жизнь, иливечная смерть, или победа «закона любви», или торжество «законаЯ» — третьего просто не существует, не дано. К такому выводу и подводитчитателя писатель в романе «Преступление и наказание».
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/