Тема «отцов и детей» в русской классике

Аникин А.А.
РоманИ.С. Тургенева дал имя нашей теме, которая, однако, поставлена в русскойлитературе столь широко и значительно, что можно всех ведущих героевпредставить в двух ракурсах: как отцов, детей или же героев-одиночек, внерода-племени. Кажется даже, что количественно вторая позиция преобладает: героибездетные и бессемейные – первые герои русской классики. Чацкий, Онегин,Печорин воспринимаются как сироты и в житейском, и в метафорическом смыслеслова, но ведь и это – обратная сторона нашей темы. Личностное, индивидуальноеначало настолько преобладает в их облике, что «мысль семейная» внешнене связана с ними. Заметим – только на первый взгляд. Ведь и отрицательноеразвитие темы тоже надо учитывать. Так, можно построить наблюдения и иначе:только сиротами и могут быть названные герои – в силу их характеров.
Общеизвестноеначало «Анны Карениной»: «Все счастливые семьи похожи одна надругую, каждая несчастливая несчастлива по-своему», несмотря наполемическое его опровержение самим же романом, вообще можно считать девизомтемы, вектором ее интересов. Вся напряженность темы вытекает из внутреннегоконфликта: «отцы и дети» прочитываются как «дети противотцов» или «отцы против детей». Не так ли строятся судьбыРаскольниковых, Базаровых, Кабановых, Болконских?.. Тоска Чичикова по потомствукажется чисто комедийной чертой. А внутренняя опустошенность героев«Вишневого сада» покажет, что героям вообще не до отцовства. Этот фонзаслоняет не обязательно счастливые, но – позитивные, содержательные связи. Ноэто обманчивое впечатление, и в глубине содержания тургеневского романа«Отцы и дети» внешний конфликт детей и отцов сменяется единством, доступнымлишь избранным героям и выраженным в заглавии всего лишь соединительным союзом.Таков предварительный эскиз темы.
Темне менее негативные решения преобладают в нашей теме, более ярки ипривлекательны для писателя, хотя и заведомо обречены на несогласие проницательныхчитателей. Приведем несправедливую, но и не случайную реплику В.В.Розанова:«Отцы и дети» Тургенева перешли в какую-то чахотку русской семьи,разрушив последнюю связь, последнее милое на Руси. После того, как былипрокляты помещики у Гоголя и Гончарова, администрация у Щедрина, купцы уОстровского, духовенство у Лескова и, наконец, вот сама семья у Тургенева,русскому человеку Но конфликтные состояния в отцах и детях*не осталось ничего любить" (10, 792). — отнюдь не новость в литературе 19-го века: еще фонвизинский Митрофанушка жалелматушку из-за того, что «так устала, колотя батюшку» (14, 89).Родословную конфликта можно довести до одного из древнейших мифов, и едва ливозможно установить, что первично – вражда или дружба отцов и детей. В античноймифологии само сотворение мира происходит в смертельной схватке отца и сына, посравнению с чем мельчают все сюжеты 19-го века. Так что существо конфликтабезусловно уходит к корням мировой культуры: первый мужчина Уран ненавидитсвоих детей, хотя и не может избежать лавиноподобного детородства, и будетоскоплен (символически убит) своим сыном Кроносом, который в свою очередьнизвергнут Зевсом, — всех прочих своих детей Кронос пожирает, чтобы избежатьпоражения от своего потомка. Отпечаток этой вражды можно найти и в последующеймифологической истории, а также в мифах разных народов. Каков первоисточникнашей темы?!.
Противоположнуюкартину дает христианская религия. Ветхозаветный закон Моисея «почитайотца твоего и мать твою» (Ис., 20, 12) в высшей степени воплощен Христом:это образец отношений отцов и детей: «Все предано Мне Отцом Моим, и никтоне знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына» (Мф., 11,27). И именно через Христа сам Бог воспринимается как Отец всеобщий: «Дабудете сынами Отца вашего небесного» (Мф., 5, 45); точнее – исполняязаповеди, человек обретает Отца в Боге: «И будет вам награда великая, ибудете сынами Всевышнего» (Лк., 6, 35). Заповедь почитания родителейостается одной из главнейших. Это благо жизни; наоборот, катастрофа жизнирисуется словами: «Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; ивосстанут дети на родителей и умертвят их» (Мф., 10, 21).
Условноговоря, между образом Урана и образом Христа и располагаются вариации нашейтемы, приближаясь то к одной, то к другой линии. Склонности писателей имыслителей будут здесь вполне очевидны. В целом всякое сомнение в единстве отцаи сына будет самым прямым путем к сомнению в Христе. Вот и обратим пафосВ.В.Розанова на его собственную мысль и увидим антихристианскую позицию:«Сын, дети всегда не походят на отца и скорее противолежат ему, нежели егоповторяют собою… Сын рождается, если отец был не полон… Посему кто сказал бы:»Я и отец – одно" (слова Христа.- А.А.), вызвал бы ответное недоумение:«К чему? Зачем повторения?». Нет, явно сын мог бы «придти»,только чтобы восполнить отца, как несовершенного, лишенного полноты и вообщенедостаточного… Без противоречия отцу не может быть сына" (10, 623). Неэто ли урановый источник начала 20-века?
Л.Н.Толстойв своем знаменитом изложении Евангелия, наоборот, предельно заострит мотивединства отца и сына, но – видя подлинным отцом только Бога, словно в ущербземному отцовству. Поэтому, по Толстому, «Иисус был сын неизвестного отца.Не зная отца своего, он в детстве своем называл отцом своим Бога» (12,39): «Человек – сын бесконечного начала, сын этого Отца не плотью, нодухом» (12, 33). И сам завет чтить отца и мать поздний Толстойвоспринимает только как почитание этого отца – Бога: «Чти Отца твоего (сзаглавной буквы в отличие от соответствующего места в каноническом Евангелии.-А.А.), исполняй его волю», — напишет Толстой (12, 59).
Приведенныепримеры должны показать ресурсы темы, которая даже в обращении к Евангелию невоспринимается как нечто навеки решенное, устойчивое. Литература сполна отразитвсю динамичность отношений отцов и детей. Добавим наряду с мифом об Уране ихристианской заповедью еще один важный первоисточник нашей темы, который служиториентиром в русской культуре. Это знаменитый «Домострой», памятниклитературы 16 века (возьмем наиболее известную и полную редакцию в авторствесвященника о. Сильвестра, духовника Ивана Грозного). «Домострой»является житейским воплощением христианской морали, а написан в форме «назиданияот отца к сыну»: это завет обустройства жизни по слову Божию. Здесь отец исын едины именно перед лицом Бога, что нисколько не умаляет земную,родительскую связь. Отец прежде всего ответственен за семью перед Богом, этововсе не тиран семьи, как по незнанию часто говорят о «Домострое».Более того, с совершеннолетием, с обретением своей собственной семьи, сынвыходит из-под родительской опеки, сам отвечает перед Богом: «Аще сегомоего писания не внемлите и наказания не послушаете и по тому не учнете жить ине тако творити, яко же есть писано, сами себе ответ дадите в день Страшногосуда, и аз вашим винам и греху не причастен» (5, 23). Это почти идеальноерешение темы отцов и детей никогда более не будет воплощено в нашей литературе- и потому, что всякая заповедь не многими воспринята и воплощена («Многозваных, а мало избранных», Мф., 22, 14), и потому, что жизнь конфликтна посвоей сути и неповторимые несчастливые семьи интереснее писателю. Как и открытов Новом Завете, христианский идеал утверждается крайне напряженно и даже невоплотим до самого Апокалипсиса. Так что и в литературе, ориентированной направославие, чаще отражено урановское решение нашей темы, хотя и с осуждающейавторской оценкой. Это будет линия Чацкого и Онегина, Печорина и Базарова,героев Островского. Достоевский даст картину карамазовщины, но и покажетпреданность детей даже такому отцу, как Мармеладов. Гоголь особенно острочувствует идеальную сторону в единстве отцов и детей. Толстой ведет кдомостроительному решению героев «Войны и мира». И так постепенно мыподойдем к Чехову, у которого появится новое решение: не любовь и не вражда, алибо бессемейность и безотцовщина, либо внутреннее отчуждение и безразличиеотцов и детей, т.е. тема по сути перестает существовать.
Врусскую классику тема отцов и детей входит с Чацким – и со всеми присущимиэтому герою чертами. Герой врывается в дом Фамусова, словно в свой родной дом,и эта деталь прежде всего задает особую обрисовку Чацкого: он сирота, Фамусовдля него с детства – подмена отца, со скрытой, как и во всякой подмене,конфликтностью, что придает и особую интонацию реплике «Спросили бы, какделали отцы? Учились бы, на старших глядя». Не знавший отца Чацкий поэтомувдвойне желчно относится к Фамусову, а его ответная реплика «А судьи кто?»прикрывает другой ответ: «Вы нам никто». И далее: «Где, укажитенам, отечества отцы, которых мы должны признать за образцы?». Есть даже иоттенок личной ущербности, когда Чацкий ополчается на век отцов – великий 18-йвек, видя в нем лишь ничтожность. Не менее нигилистически Чацкий толкует и одетях – уже в самом прямом значении: «Чтоб иметь детей, кому уманедоставало?» (4, 78). Чацкий весь сосредоточился на своем Я и впростоватой злобе отвергает все, что было до и будет после него. Между тем всамом Чацком много родовых черт отцов-фамусовых (см. об этом в главе«Лишний человек»), а его характер словно в пику претензиям нановаторство воспринимают именно в отражении предков: «По матери пошел, поАнне Алексевне, покойница с ума сходила восемь раз» (4, 101). Для самогоЧацкого не то что нет стремления к отцовству, к браку, а скорее это для негопомеха в жизни. Такова его оскорбительная поза перед отцом Софьи. Фамусов имелвсе основания просто и прямо спросить у нашего героя: «Обрыскал свет: нехочешь ли жениться?» и затем остроумно парирует реплику Чацкого «Авам на что?»: «Меня не худо бы спроситься, ведь я ей несколькосродни,/ По крайней мере искони/ Отцом недаром называли». Для Чацкого это– разумеется, даром, да и он сам внутренне боится брака, уклоняется от ответаФамусову, везде толкует о любви, но нигде – о браке. Не это ли главноепрепятствие в его отношениях с Софьей? Или Чацкий в духе Молчалина собирается«без свадьбы время проволочить»? Явиться чуть свет к Фамусовым можнона правах сына или жениха Софьи, Чацкий же, отвергая и то, и другое, заведомопопадает в двойственное положение, сам себе создает «миллионтерзаний» и одновременно делается героем комедии.
Фамусовв «Горе…» — прежде всего отец, и нет ничего смешного в его реплике«Что за комиссия, Создатель,/ Быть взрослой дочери отцом!»: всякийотец должен понять Фамусова. Чуть позже – о том, каким отцом будет он, тожегерой комедии… Напряженность в фамусовском положении усугубляется значительнойдеталью: Софья недавно потеряла мать, и реплика «Мы в трауре, так бала датьнельзя», очевидно, относится к трауру по жене Фамусова.
Вчем значение этой подробности, которая заставляет по-особому воспринимать все,происходящее в доме Фамусовых? В комедии Грибоедова очень важно увидетьконкретную картину жизни, а не только резкую сатиру. Определение И.А.Гончарова– «комедия жизни» — в высшей степени соответствует «Горю отума». Потеря матери словно делает Софью старше: вся ее роль до самогофинала несет ореол уважения и даже покорности перед нею. Фамусов боится ееприсутствия при легкомысленной сценке с Лизой, скрывается, как только слышитголос Софьи: ремарка «Крадется вон из комнаты на цыпочках». Посравнению с Фамусовым Софья гораздо увереннее, не выражает показного страха засвою судьбу (ср. интонацию ее отца: «Ах! матушка, не довершайудара!»). Дело тут далеко не только в силе характера Софьи, но и в ееболее сильном, чем следует, положении в доме: обращение матушка весьмамногозначно. Она словно стала играть роль, более свойственную старшим в доме,что отражается и на положении Фамусова и дает неожиданную интригу комедии.
Непотому ли Фамусов в конце пьесы со всей силой обрушивается на Софью: новое ивесьма унизительное положение дочери словно освободило его от давящего исковывающего авторитета Софьи: «Дочь, Софья Павловна! страмница!Бесстыдница … как мать ее, покойница жена». Словно выходит наружу скрытоераздражение покойной женой: «Чуть врозь – уж где-нибудь с мужчиной».Сравним: Фамусов в духе отцовского могущества может «принанять … вторуюмать», которая, конечно, окажется «золотцем» — не в укор липервой? Публичность сцене в сенях придает Фамусов, а без этого нет серьезногоповода обрушиваться на дочь. Отец всячески грозит дочери, но тут есть и своядоля злорадства: он мнимо неслыханным поступком дочери хоть на время освобождаетсяот родительского долга: «Не быть тебе в Москве, не жить тебе слюдьми!» Это своего рода месть за родительские тяготы, ведь внутреннеФамусов готов сбросить «с плеч долой» любое бремя: Софья в концеконцов мешает повесничать ему с Лизой, да и не только с нею, с этой сторонымногие реплики Фамусова двусмысленны. «Монашеским известенповеденьем,» — скажет он и яростно заткнет рот Лизе, желавшей что-товозразить на эту реплику и, видимо, имевшей для этого основания: «Осмелюсья, сударь… — Молчать! Ужасный век! Не знаешь, что начать». Собственно,если бы Фамусов был именно преданным и добросовестным отцом, он не был быгероем комедии.
ВСофье больше трагического начала. Она предельно серьезна в любви. С однойстороны, любовь к Молчалину насыщена стремлением покровительствовать (вот –позиция матери); она доминирует в отношении Молчалина, и это вполнеубедительное представление любовного чувства, здесь есть почва дляпсихоаналитика. Софья вообще вплоть до последней сцены первенствует в отношениилюбого героя, и источник этой черты определенно в замещении старших. Она неможет любить Чацкого, который сам стремится быть лидером и покровителем, невсегда имея на это право, именно не может, а не ошибается или не хочет.Желанную роль в отношении Софьи Чацкий исполнит только когда та без чувств, вобмороке: «Но вас я воскресил» — эта метафора не случайна. Стать впозу воскрешающего Бога-Отца – завершение характера Чацкого, опять же, видимо,следствие сиротства: он не привык видеть рядом с собой заведомо авторитетногоотца.
Нометафорически воскресить Молчалина стремится и Софья. Поэтому другая сторона вее отношении к Молчалину – это желание увидеть в нем смиренную жертву и, еслине подобие Христа, то уж точно христианского праведника. Софья о Молчалине:«За других себя забыть готов,/ Враг дерзости», «уступчив,скромен, тих, в лице ни тени беспокойства и на душе проступков никаких», впротивоположность ему «батюшка часто без толку сердит, а он безмолвием егообезоружит, от доброты души простит», «смирнейшему пощады нет» идр. – поистине свод христианских добродетелей, обнаруженных Софьей вбеззащитном, как ребенок, герое, которого «смело берет она подзащиту». Поэтому мотив «я живо в нем участье приняла» надопринять в Софье всерьез, более значимо, чем выглядит сам эпизод с падениемМолчалина. И здесь, как и положено в комедии, смех рождается на контрастепустякового полета с лошади (ср. реплики Лизы и Скалозуба) и чрезмерноглубокого переживания.
Заметими постоянное противопоставление Фамусова Молчалину в сознании Софьи –противопоставление зла и добра. Сон же ее прямо выдает восприятие отца какпомехи ее счастью, помехи добру. Появление отца откуда-то из-под земли(«Раскрылся пол – и вы оттуда. Бледны, как смерть, и дыбом волоса!»)выдает смутное желание смерти отцу. Словом, сюжет, достойный античной трагедии.Но комедия – всегда комедия ошибок. Софья ошибается и в понимании Молчалина, ив понимании самой себя. Собственно горе в этой комедии – от ошибок ума. Добавим- и от ошибок чувства. Поэтому одним из аналогов названия комедии в Евангелиибудет стих от Матфея: «Горе миру от соблазнов… горе тому человеку, черезкоторого соблазн приходит»(Мф., 18, 7). В комедии соблазн приходит черезкаждого героя, и у каждого – свое горе, свой миллион терзаний, ни один герой неблаженствует на свете – вопреки словам Чацкого, который видит только своинесчастья.
Ошибкисродни лжи, поэтому Софья, с ее «лицом святейшей богомолки» иторжественно звучащим именем (София – мудрость, или Премудрость Божия – вправославном мире), окажется одновременно лгуньей и клеветницей. Она собственновходит в пьесу с ложью отцу о встрече с Молчалиным и о пророческом сне, ложьюразвернутой и, наверное, привычной («бывает хуже – с рук сойдет»). Неэто ли дало повод Пушкину бросить знаменитую и загадочную реплику о Софье:«не то б…, не то московская кузина» (9, 8, 74), а ‘гениальному’Всеволоду Мейерхольду с безудержным восторгом сделать ее в своей постановке«именно „б“ и четыре точки!», по его словам (8, 326).Оценка несправедливая: в Софье автор показывает, как нелегко принятьхристианский идеал и в поисках праведности впасть в глубокое заблуждение.Забота же Фамусова о дочери будет отдавать стремлением освободиться от бремении перепоручить его самому подходящему и более сильному – разумеется, полковникуСкалозубу, уж полковник-то знает, как смирять нравы («а пикнете, так мигомуспокоит»).
Итак,в «Горе от ума» наша тема представлена по Урану: дети мешают отцам,отцы становятся врагами детям, дети отвечают тем же, объединяет их разве чтовзаимная мстительность и – «общественное мнение». Но авторскийзамысел, или идеал, конечно, не в этом. Потому это и комедия, что автор,глубоко верующий, знаток Библии, перелагающий Псалтырь, знает Христову заповедьдля отцов и детей. В комедии же почитает отца разве что Молчалин: «Мнезавещал отец…», и завет этот окажется совершенно комичен.
Средоточиевариаций в теме «отцов и детей» у Пушкина – в произведениях разныхжанров. Общее позитивное ее решение – благостное, но и с оттенком горечи –может быть выражено стихотворным девизом:
Двачувства дивно близки нам –
Вних обретает сердце пищу –
Любовьк родному пепелищу,
Любовьк отеческим гробам.
Однако«верный оценщик жизни», по определению Гоголя (2, 227), не мог неотразить оба полюса в нашей теме. Оттого и скорбный налет пепелища. Другоедело, что если у Грибоедова напряженное противостояние остается неразрешимым всюжете пьесы, то Пушкин всегда приводит своих героев к ощущению – но, вероятно,не к достижению – христианского идеала, конечно, — в пушкинской стилистике.
ПримерОнегина в этом смысле – «другим наука» (начнем с этого ведущегопушкинского героя, пусть и не самого очевидного представителя нашей темы).Легко запоминается реплика «отец понять его не мог и земли отдавал взалог», и это непременная черта Онегина: отчуждение от жизни начинается сотчужденности к отцу. Смерть отца словно проходит мимо сознания героя (так же,как и пресловутого дяди, но – никак не смерть Ленского). Интересно сравнить,как по-разному поступают литературные герои-современники: Онегин и НиколайРостов из «Войны и мира». Пушкинский герой легко отказывается отнаследства отца, «довольный жребием своим», и это вполне символичныйжест: он не чувствует ответственности за отца, он – не наследник. Здесь нетникакой духовной составляющей, только арифметика: долги отца обременяютОнегина, превосходят стоимость наследства, и это – не долги сына. НиколайРостов так поступить не может: не принять наследство и долги значит для негоотказаться от отца, и Николай буквально жертвует собой ради своего духовногодолга перед отцом, но, заметим, поступает здесь исключительно свободно, т.е.так, как велит совесть, а не житейский расчет.
Общеизвестно:«верный идеал» Пушкина сосредоточен в образе Татьяны Лариной, Онегинлишь устремлен к этому идеалу, который в смысловом отношении надо принятьполно: в отношении к миру, к Богу, к людям, в том числе и к родителям.«Смиренный грешник» Дмитрий Ларин обрисован просто и с добродушнымсочувствием. Некоторая беззаботность видна в нем и в отношении к дочерям: «Отецее был добрый малый,/ В прошедшем веке запоздалый /… И не заботился о том,/Какой у дочки тайный том /Дремал до утра под подушкой». В этих легкихстихах – типично пушкинское представление об отце: отец отнюдь не посвящаетсебя детям, может быть и не многое в состоянии сделать для детей, но образ его– при всем простодушии, а иногда и при всей нелепости – священен. Это, скажемтак, рядовой, не трагический вариант.
Татьяна,как и Онегин, теряет отца, но переживает это совсем иначе: «Он умер …оплаканный/ … Детьми и верною женой/ Чистосердечней, чем иной». Заметим,что в этих строках мы опустили слова, передающие оттенок авторской иронии, — иронии к человеку как таковому, к «простому и доброму барину» (ср.:«Он умер в час перед обедом…»). Это ирония над «господним рабоми бригадиром», а никак не над отношением Татьяны к отцу. Нельзя незаметить, что лучшие строки о Ленском связаны с его отношением к отцам, в томчисле – отношением к отцу Ольги и Татьяны: «Он на руках меня держал, /Какчасто в детстве я играл /Его очаковской медалью!/ Он Ольгу прочил заменя…» (последняя строка, правда, может не внушать доверия, не есть ли этопоэтический вымысел и – все та же авторская ирония?). Итак, дети неотказываются от отцов, чистосердечно преданны и даже покорны им (то же видно и вотношении к матери), несмотря на внутреннее несходство, к чему был такчувствителен и остер грибоедовский герой: связь «отцов и детей»сильнее возможных конфликтов, сильнее онегинского непонимания. ВозвращениеОнегина к Татьяне в конце романа означает и принятие в Татьяне всей ееличности, ее верности.
Пушкинскоерешение темы всегда динамично: если реальность может отражать скорее линиюУрана, то это еще не есть идеал или истина жизни; идеал же – в приближении кХристу, пусть и не всегда названному у Пушкина.
Самаяожесточенная картина в отношениях отцов и детей, разумеется, в «Скупомрыцаре». Не будем вдаваться в аналогии с биографией самого поэта:общеизвестны конфликты Пушкина с отцом, но есть что-то неприемлемое в интимныхраскопках чужих судеб. Будем судить о поэте по его творчеству. Кстати, из-заочевидного желания проницательных читателей сблизить ситуацию «Скупогорыцаря» с домом Пушкиных автор долгое время вообще не печатал пьесу (до1836 года), опубликовал ее под псевдонимом «Р», выдал ее за некийперевод из Ченстока, и надо уважать право и волю автора. Конфликтстарика-барона и его сына Альбера раскрывает общую неправоту обеих сторон: обавоспринимают друг друга как противников и, каждый по своим основаниям,презирают друг друга. Альбер со злорадством ждет наследства – словно толькосмерть отца докажет его сыновние права («Ужель отец меняпереживет?»). Нет никакого сыновьего послушания, этого залогаответственности отца перед сыном, но нет и возможности показать своюнезависимость. Обвинения ближних из-за своих страданий вообще никогда не могутвосприниматься убедительно, так что здесь это и заведомо негативная реакцияавтора на своего героя. Предание публичности конфликту отца и сына – шаг, поПушкину, недостойный и едва ли оправдан: образ Альбера гораздо сильнее в еговнутреннем страдании, в гневе на Жида, подсказывающего, как отравить отца, чемв сцене жалобы Герцогу на Барона. Хотя не следует и преувеличивать чистотугнева Альбера на Жида: это может быть и сильный способ добиться денег, напугав простодушногосоветчика. Тогда вина здесь вновь перенесена на другого: «Вот до чего менядоводит/ Отца родного скупость! Жид мне смел что предложить! … Однако ж деньгимне нужны. Сбегай за жидом проклятым. Возьми его червонцы… Иль нет, егочервонцы будут пахнуть ядом, как сребренники пращура его…». Это обращениек образу Христа, возможно, и остановило Альбера, не позволило взять деньги,ведь имя Спасителя воскрешает, как символ, всю христианскую мораль, в том числеи образец отношений отца и сына. Христос готов пить чашу страдания, какопределено Отцом, — Альбер не способен на подвиг христианского смирения и –всего лишь идет к Герцогу с жалобой. Отец Альбера – не благостен, страдания,принесенные сыну, — однозначное зло, Барон вообще явно полоумен, но жалобаГерцогу на отца выглядит унизительно.
Пушкинпоказывает, что отношения отца и сына – особые отношения, здесь не оправданылюбые поступки, нарушающие суверенность этих отношений, как бы оправдательноэто ни выглядело, более того – эти отношения не подсудны любым внешнимтребованиям справедливости или просто логики. Поэтому вмешательство Герцога неприносит добра, наоборот, на его глазах завязывается поединок отца и сына, хотяпоначалу казалось, что исправить заблуждения в семье Барона будет так легко и дажевеличественно: «Вашего отца усовещу наедине, без шуму». Рыцарскаявоинственность в подобном поединке – не доблесть, а позор, Герцогу же остаетсявместо примирения лишь произнести мораль: «Ужасный век, ужасныесердца». Во вражде отца и сына нет ни правого и виноватого, ни победителяи побежденного. Так у Пушкина картина ожесточенности тем не менее утверждаетидеал единства отца и сына – доступный лишь подлинно величественному характеру.Таким в сцене выступает Герцог, с подчеркнутой преданностью говорящий о своихпредках: «Вы деду были другом;/ Мой отец вас уважал /И я всегда считал васверным…», «В какие дни надел я на себя цепь герцогов». Конфликтотца и сына, таким образом, конфликт низкий, недостойный. Но еще разподчеркнем: вмешательство Герцога в отношения между отцом и сыном окажетсябесполезным и самонадеянным поступком, приводящим лишь к предельномуожесточению, а в конце концов и к смерти Барона. Любая внешняя власть здесьбессильна, как бессилен и общеизвестный идеал: то, что так легко осуждаетсяизвне, изменить невозможно.
Суверенностьлюбых родовых интересов вообще утверждается Пушкиным (ср.: «Оставьте, этоспор славян между собою»), обоюдная же неправота героев «Скупогорыцаря» может быть понята именно с христианских позиций: в Ветхом завете Хамнаказан за то, что «открыл наготу» своего отца, когда тот был в самомпрезренном состоянии – пьян беспробудно (Быт., 9, 22). И очень часто сын,идущий против отца, уподоблен Хаму, независимо от мотивов поступка. Далее.Альбер мыслит о смерти отца и овладении его наследством. Но в христианствемысль приравнена к совершенному поступку, и Альбер в душе своей совершаетубийство и грабеж: «Всякий ненавидящий брата своего есть человекоубийца,» — сказано апостолом Иоанном (1 Ио., 3, 15). Так порочность Альбераокажется не меньшей, чем порочность Барона. Главная же оценка – в невозможностиоправдать конфликт отца и сына, каковы бы ни были его истоки.
Мотиввины в образе отца наиболее полно и глубоко показан в «Станционномсмотрителе». Напомним само решение темы. Самсон Вырин не наделен какими-товопиющими пороками, как Барон в «Скупом рыцаре». Однако этотуслужливый отец приносит в семью горе, не меньшее, чем отец Альбера.Простодушие Самсона лишь подчеркивает его сосредоточенность на своем малом счастье:избегать конфликтов с проезжими, наслаждаться домашним уютом, горячим пуншем,любоваться заботливой дочкой, не допуская мысли о внутреннем конфликте с нею ио своей ответственности перед нею, не замечая, что весь уклад в его доменасыщен фальшивой сладостью и развратом. Его готовность всегда смягчить гневпроезжающих за счет обаяния дочери приучает Дуню к лживости, готовностиублажать сильных мира сего ради получения малых, сиюминутных благ. Этообернется против отца, но финал повести говорит именно о взаимной ответственностиотцов и детей.
Большоемастерство требовалось от поэта, а также и зрелость мироощущения, чтобыизобразить порок не в вопиющем облике, а в виде повседневного, скрытогоэгоизма, под маской взаимной заботы, услужливости и обаяния. Едва ли можноусомниться в том, что решение темы в «Станционном смотрителе» непредставляет авторского идеала отношений отцов и детей: образ дома Выриныхраскрывает злобу дня, а не истину.
Типичноерешение темы у Пушкина – «Отец им не занимается, но любит» (из«Русского Пелама») – представлено в «Барышне-крестьянке»,«Дубровском», «Капитанской дочке». Видимо, это, какнаиболее реальное, положение и окажется ближе всего к истине.
Повестьиз цикла Белкина словно искупает тягостность «Станционногосмотрителя»: там скрытое противостояние приводит к трагедии, здесь жеоткрытое непокорство отцам разрешается со всей веселостью. Отец: «Тыженишься, или я тебя прокляну», но счастливое разрешение конфликтаполностью совпадает с волей отца, словно сама жизнь благословила послушаниедетей отцам, даже таким своеобразным, как Муромский и Берестов. Пить чашусудьбы, приготовленную отцом, окажется легко и приятно. Самое сокровенноежелание сына удивительным образом совпадет с суровой волей отца. Пушкин явномечтал о таком повороте судьбы, но комическое начало повести, ее веселостьподчеркивают наивность такого ожидания.
«Дубровский»кажется зеркальным отражением сюжета «Барышни-крестьянки»: дружбаотцов и вражда детей, притворство девушки, счастливый брак теперь заменены навражду отцов, любовь детей, притворство Дубровского, отцовское требование бракадочери со стариком, крушение любви Маши Троекуровой и Дубровского. Если в«Барышне-крестьянке» покорность детей воле отцов выглядит счастливыми естественным финалом, то в «Дубровском» Пушкин показываетпреданность детей отцам наперекор своему счастью. Владимир Дубровский, каксказано, «почти не знал отца своего», а Маша совершеннопротивоположна генералу Троекурову. Тем не менее, отцы, как и в«Барышне…», не жалеют ничего для своих детей. Однако Троекуров привыквластвовать над своей дочерью, в то время как отец Дубровский предоставилсвоему сыну полную свободу. По способности видеть в своих детях особеннуюличность или нет и различаются уклады у Троекурова и Дубровского. Становлениеличности – безусловный авторский идеал, и это уже серьезный поворот темы, чегоне было в «Барышне-крестьянке».
Вразвитие этого идеала Дубровский станет мстителем за своего отца, причем тогда,когда тот явится в самом ничтожном облике – буквально лишенным воли и разума,разоренным и бессильным. Во Владимире нет ни малейшего упрека отцу, который ужене может ничего сделать для сына и не может ничего требовать от него. Иначе – уТроекуровых: отец в полном могуществе и всячески принуждает дочь покориться еговоле, выйти замуж за старика-князя. И дочь готова бежать от отца, хотя потом иподчиняется, но – скорее самой судьбе, а не собственно отцовскому желанию, вкотором, заметим, больше собственной спеси, чем заботы о дочери. Подавлениеличности, свободы подталкивает к разрыву с отцом.
Носравним: уже нет мысли о смерти отца (в отличие от «Скупого рыцаря»),скорее Маша становится защитницей Троекурова от мести Владимира – от неизбежнойсмерти. Пушкин не противопоставляет преданность отцу свободе личности, скорееречь идет о взаимной ответственности отцов и детей, а другими словами – огармонии в этих связях: и преданность, и свобода, даже более того – именносвобода усугубляет преданность. Всякое нарушение гармонии отношений в пользусвоего Я – со стороны отцов или со стороны детей – явится источником трагедии.По смыслу этого романа скорее простительна некоторая отстраненность в отношениисына у Дубровского, чем непреклонное желание произвольно руководить дочерью уТроекурова. Заметим, произвол показан даже и в том, что Троекуров может посвоему желанию признавать или не признавать своих детей: гарем в его имениипостоянно приносит ему потомков, «множество босых ребятишек, как две капливоды похожих на Кирила Петровича, бегали под его окнами и считались дворовыми»,и лишь сын от m-lle Мими был им признан. Свобода для Пушкина не есть произвол,но это истина и гармония в человеческих отношениях (ср.: «Я говорил предхладною толпой Языком истины свободной», «Учуся в истине блаженствонаходить, Свободною душой закон боготворить»). Беззаконие – в обширномсмысле этого слова – это разрушение гармонии, не сулящее ничего доброго и вотношениях отцов и детей. Но и здесь преданность – сильнее, поэтому Машаспасает от смерти и отца, и затем только обвенчанного с нею старика-князя. Пушкинсловно сам учится у своих героев этой преданности и смирению.
Позднейшеепрозаическое произведение Пушкина уже самим названием обращает нас к теме отцови детей – «Капитанская дочка», а первое слово этой повести – словоотец…
ОтецПетра Гринева больше проводил времени за чтением «Придворногокалендаря», чем за воспитанием сына. С этой стороны детство Петра мало чемотличается от детства Митрофанушки из «Недоросля». Батюшка едва ли незабыл возраст сына, очевидно, более задумываясь о своих бывших сослуживцах, чемо нем: «Вдруг он оборотился к матушке: „Авдотья Васильевна, а скольколет Петруше?“. Но обращение к сыну никогда не будет у него иметь оттенокзлобы или произвола. Не стремясь к мелочной опеке, он в сущности доверяет сыну,который должен стать личностью, в понимании отца – настоящим солдатом: „Дабудет солдат, а не шамотон“. Важно и ответное доверие сына: Петр Гриневбез сомнения принимает волю отца, не подозревая в ней ничего, себе враждебного,хотя ему и приходится расстаться со своими проказами и мечтами о легкойгвардейской службе.
Поэтомупервое решение темы – непоколебимое единство отца и сына, без мелочных упреков:эта связь выше того, что „отец им не занимался“. Пушкин дает во снемолодого Гринева мотив искушения, когда мать велит тому идти под благословение»мужика с черною бородою" (Пугачева): «Это не батюшка. И к какоймне стати просить благословения у мужика? – Все равно, Петруша, это твойпосаженный отец». Неясно, чем объяснить это побуждение матери, но Гриневне примет подмены ни в символическом сне, ни наяву – не желая кланятьсяПугачеву как государю, отцу: преданность подлинному отцу выше любогосиюминутного блага. Пугачев не станет посаженным отцом на свадьбе Гринева, незаменит отца как новый наставник жизни, сулящий больше, чем отец подлинный.Несмотря на соблазны и угрозы, Гринев останется верен дворянскому долгу иприсяге, а тем самым – и своему отцу.
Другоеискушение едва преодолевает Гринев. Любовь к Маше Мироновой противопоставленасыновней верности: Петр решает вступить в брак без благословения отца (ср., скакой легкостью готов и здесь благословить его мнимый отец – Пугачев). Этопереломный момент повести, и здесь решающая роль отведена Маше: онаолицетворяет чистоту и законность в судьбе Гринева. Абсолютно покорная своим родителям,Маша отказыавется от брака с Гриневым без благословения – при всей видимойнесправедливости отцовского ответа на письмо Петра («Жестокие выражения,на которые батюшка не поскупился, глубоко оскорбили меня. Пренебрежение, скоторым он упоминал о Марье Ивановне, казалось мне столь же непристойным, как инесправедливым»). Воля и самоотверженность говорят здесь не только охарактере Маши, но – и в этом смысл эпизода – о характере отношений отца исына: установленный законный порядок сильнее желаний и даже самойсправедливости. Человек, следующий закону, приобретает больше, чем радостьжизни, — силу и словно благодарность судьбы.
Вэтом значение образа капитанской дочки, и не здесь ли разгадка тому, чемуудивлялась Марина Цветаева: Маша едва ли не тремя годами старше Петра Гринева,именно старше, а не умнее, развитее или обаятельнее (ср. с«барышней-крестьянкой»). Она олицетворяет мудрость и метафизику,казалось бы, столь сковывающих личность устарелых нравственных заповедей. Онаникак не «пустое место», как выразилась поэтесса. Ложный отец Пугачеви подлинная дочь Маша Миронова – вот две точки притяжения для подвижногохарактера Гринева.
Неэтой ли ложностью объясняется и столь загадочное для Цветаевой преображениеПугачева в «Капитанской дочке» по сравнению с «ИсториейПугачевского бунта», где он выписан совершенным злодеем: в повести емуотведена роль лукавого соблазнителя, здесь он должен быть привлекателен, но ивести к гибели. Это обольщение, которому трудно не поддаться, иначе и его вознесениев герои восстания останется непонятным, не говоря уже о роли в человеческихсудьбах. Ведь дьявол приходит именно под личиной блага: «Злые люди будутпреуспевать во зле, вводя в заблуждения и заблуждаясь» (2 Тим., 3, 13);«Сам сатана приобретает вид Ангела света» (2 Кор., 11, 14). Пугачев,согласно евангельской притче, «волк в овечьей шкуре» (Мф., 7,15), вэтом смысл овчинного тулупа, пожалованного Пугачевым «с своегоплеча». Привлекательность Пугачева не должна обольстить героев повести иее читателей, что разъясняется именно в христианском контексте.
Дляверующего человека нет слов, мудрее слов Маши Мироновой: «Буди во всемволя Господня! Бог лучше нашего знает, что нам надобно». Оценим этот мотивизнутри творчества Пушкина. Год создания «Капитанской дочки» — 1836 –символическое завещание поэта, последний год его творчества. И понять образМаши в повести 1836 года надо в единстве с такими стихами, как«Молитва», «Отцы пустынники…», «Мирская власть»,«Как с древа сорвался предатель ученик». Здесь же – отклик знаменитогостиха «Веленью Божию, о муза, будь послушна»: послушание – удел Маши,этой музы Петра Гринева (вспомним его песенку). По Пушкину, в послушании иверности человек обретает благо, иначе кажется необязательным ключевой эпизод«Капитанской дочки» — отъезд к родителям Гринева, несмотря на то, что«известное неблагорасположение отца моего ее пугало». Но Гриневтеперь уверен в отце: тот «почтет за счастье и вменит себе в обязанностьпринять дочь заслуженного воина», он это знает наверняка, как сказано в Евангелии:«Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф.,11,27).
Уверенностьв отце в конце концов станет залогом спасения Гринева, сюжет повести весьзависит от этого эпизода: Маша принята родителями Петра, спасена, а потом исама спасает Гринева: спасает сына для отца. Наивность в описании дома Гриневыхконтрастна по сравнению с мудростью, заложенной в значении этого эпизода:«Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того ижелала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке». «Вскорепотом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство ихблагоденствует» — так, не боясь мелодраматического эффекта, заканчиваетповесть об отцах и детях Пушкин, повесть, входящую в завещание поэта – творчество1836 года.
Пушкин,друг парадоксов, не колеблясь, дает художественную картину, не опровергающую, аподтверждающую житейскую и христианскую истину: дети и отцы поистине едины, ихсвязь лишена лжи и подозрений, хотя не лишена и противоречий. Отец ждет от сынане слепой покорности, а именно воплощения полноценной личности, и нетроекуровская власть, а свобода является залогом прочной связи отцов и детей,залогом гармонии. И в чем нельзя не согласиться с М.И.Цветаевой, так это вреплике: «Пушкин. Пруст. Два памятника сыновности» (15, 356). Итак,Пушкин – памятник сыновности (добавим: что бы там ни говорили конфликтныеэпизоды его биографии).
«Тогдая бросил дикие проклятья /На моего отца и мать, на всех людей» (7,1, 139);«Ах, я свет возненавидел /И безжалостных людей … Деве смех тоска милого,/Для детей тиран отец» (7, 123); «Сын боготворит, что проклиналотец» (7, 192); «У отца ты ключи украдешь» (7, 51); «Богатымы …/ Ошибками отцов и поздним их умом» (7, 32): эти строки – совсем инаястихия, это Лермонтов, с его «насмешкой горькою обманутого сына надпромотавшимся отцом» (7, 33). Демоническая жажда бури, страсть кконфликтам, упоение в осуждении ближнего вносят, казалось, непреодолимый разладв решение нашей темы. Внешне любой конфликт более привлекателен, но по сутиукоризны и проклятия отцу простоваты настолько, что не нуждаются в особойоценке: отрицание всегда проще утверждения, хотя и это тоже своего родафилософия.
Отметимвначале, что в отличие от Пушкина для Лермонтова нет такой непременнойсуверенности в отношениях отца и детей, скорее это общий ряд проклятий,обращенных на всех людей. Обращение к людям предельно негативно, а отец и матьпросто не составляют исключения: «Зачем так рано, так ужасно/ Я должен былузнать людей» (7, 140), «Я выше и похвал, и славы, и людей» (7,120), «И не умею жить среди людей» (7, 269), «Но только дальше,дальше от людей» (7, 251), «Не для людей я жил на свете» (7,293), «Людей известно вероломство» (7, 265), «Он не был создан длялюдей» (7, 161), «Чтоб не вспомнил я людей и муки» (7, 190),«И людям руку жму охотно, хоть презираю их притом» (7, 281), «Илюди с злобой ядовитой осудят жизнь мою» (7, 199), «Нередко люди ибранили, и мучили меня» (7, 180)… Мы специально дали два длинных рядацитат из разных стихотворений Лермонтова, чтобы показать устойчивость мотива:враждебность к людям и враждебность к отцу составляют синонимические ряды.
СыновностьПушкина начинается именно с представления о том, что отношения между отцами идетьми – отношения особые и не могут судиться по меркам внесемейных норм. УЛермонтова часто именно через семью приходит первое ощущение общего зла влюдях. Характер героя поэмы «Сашка» (1839) до конца предопределенненавистью к отцу: «Умел он помнить, кто его обидел,/ И потому отцавозненавидел» (7, 2, 94). Здесь отец – слабое, но жестокое и нелепоесущество, сам обманут в браке, блудлив и безразличен к внебрачным детям(«Детей вне брака прижитых /… Раскидывал по свету, где случится»,91). В восприятии Сашки отец не столько источник жизни, сколько источник порочностии унижений для сына.
Лермонтовпытается придать роковой оттенок сцене, где столь чисто любимая юношейкрепостная девушка на его глазах соблазнена отцом. Вот развязка: отец срождения сына – его соперник, причем заведомо более сильный, что и вызываетгрядущую вражду. Отец – источник унижения и боли, душевной и телесной(постоянно сечет сына, даже в день похорон матери). Мотив поединка, отраженныйв «Скупом рыцаре», у Лермонтова становится закономерным развитиемотношений отца и сына, причем в заметно сниженном виде: если у Пушкина –рыцарская дуэль, то здесь – просто драка: «Он стал с отцом браниться /…Правдивой мести знаки /Он не щадил, хотя б дошло до драки» (109). Отецотсылает сына на учебу в Москву разве что из страха быть избитым подросшимпотомком. Судя по всему, в этом разоблачении автор не видит ничегонедостойного: мог бы пушкинский Герцог не остановить поединка отца с сыном, алишь позлорадствовать? Повествователь «Сашки» выступил именно в такойроли, повествование здесь несет отпечаток авторской позиции.
Естьли еще в русской литературе автор, столь часто обращающийся к мотиву убийстваотца или детей? Это может быть случайное, неумышленное убийство дочери(«Кавказский пленник»), убийство дочери как наказание за свободу, занедозволенную любовь, убийство невероятно жестокое и сознательное, исполненноеболезненной мести («Боярин Орша»), убийство отца сыном, да еще ипрелюбодеяние с мачехой («Поединок»). Враждебность отцов и детей, поЛермонтову, это общечеловеческое чувство, отраженное в разные эпохи, в разныхсословиях, у разных наций: эти отношения чреваты убийством и среди русских, ина Кавказе, и в Европе (драма «Испанцы»). Есть, правда, одноисключение, ведь свойственный Лермонтову романтический пафос всегдапредполагает некую исключительность как противовес обыденности. Если вобыденности – низкая вражда, то исключительное должно отразить противоположныечерты: не вражда, а единство, не низкий, а героический пафос.
Таковау Лермонтова еврейская семья, живущая самой прочной связью отцов и детей. Этоте же «Испанцы», где обретение сына для Моисея – высший смысл жизни,ради которого он теряет все – состояние и даже саму свою жизнь. Дочь МоисеяНоэми – олицетворение верности отцу и судьбам еврейского рода. Здесь отец, еслии жесток, то уж никак не слаб или ничтожен, как в «Сашке». Дажеубийство дочери в «Балладе» («Куда так проворно, жидовкамладая») – это поступок высокой трагичности: отец убивает дочь следуязакону Моисея, наказывая за измену своей нации, тем самым только подтверждаянезыблемость еврейской семьи. Отец здесь не тиран, не враг или соперник, асудья.
Вкакой-то степени это говорит о том, что идеал отношений отцов и детей, поЛермонтову, все же в единстве. Может быть, этот идеал выражен в еврейскойистории именно для контраста между обыденной низкой истиной отношений ипоучительным примером: еврей для Лермонтова несет отпечаток неправедныхгонений, безвинных страданий, незаслуженных унижений – и, как ни странно,отождествлен в этом с лирическим героем: «Теперь не смейте презирать евреев»(7,3,222), «Гонимый всеми, презираем,/ Наш род скитается по свету…/ Но часпридет, когда и мы восстанем!» (196), «Что сделал мой отец симкровожадным христианам?», «Прошу тебя, подумай,/ Что я твоя сестра,что тот еврей – отец твой» (200). Эти реплики соотносимы с лермонтовскимлирическим героем.
ГорцыКавказа тоже близки к этой роли, поэтому в «Ауле Бестунджи» будетзвучать такой мотив: «Отец мой был великий воин…/ Я дочь его и честь егохраню» (7,2,329). Но полного единства отцов и детей здесь уже не будет, иразрушительная роль окажется связанной с присутствием иноплеменника и иноверца– русского. Черкешенка из «Кавказского пленника» в тайной любви крусскому идет против отца и гибнет от его выстрела (но пока это еще случайноеубийство); Зара из «Измаил-Бея» тоже настроена против отца; Леила в«Хаджи-Абреке» равнодушна к страданиям отца: «Отечества длясердца нет»(412).
Наконец,обратимся к «Герою нашего времени». Азамат будет причиной гибелисвоего отца, Бэла, узнав о его смерти, по словам Максима Максимыча, недолготужит: «Так она два дня поплакала, а потом забыла». Среди горцев отецне враг детям, но дети легко соблазняются и пренебрегают отцами. Лишь изредкатемперамент Бэлы («разбойничья кровь», как говорит Максим Максимыч),заставит вспомнить ее, что она «княжеская дочь», но это только впротивовес охлаждению к ней Печорина, который, заметим, и играет здесь рольинородца, разрушившего горскую семью.
Всамом Печорине нет признаков сыновности, ему скорее свойственна рольразрушителя семейных связей. Его близость с Верой – по сути надругательство надматеринством, мысль о ее сыне рождает слишком нечистое злорадство и презрение кмужу – отцу ее ребенка: в его представлении, «она будет верна ему как отцуи будет обманывать как мужа»; «Бедняжка! радуется, что у него нетдочерей». Печорину всегда важно внести враждебность в отношения отцов идетей. Ничего не сказано об отце княжны Мери, но появление в ее судьбе Печоринаприводит к противостоянию с матерью, иногда столь мелочному, как в сценке с перекупленнымПечориным ковром (мать здесь выставлена скрягой). Само отсутствие отца Мери,видимо, не случайно: это одновременно подчеркивает и ее беззащитность, и –капризную деспотичность (ср. с Софьей Фамусовой). Мать в конце концов впадает вполную зависимость от настроений дочери: сначала Мери уверяет, что она сумеетснять все препятствия со стороны родных для брака с Печориным, позже княгинябудет уже сама, теряя всякое достоинство, предлагать Мери в жены нашему герою.Не уверены, что все это психологически убедительно, но так выписано самимПечориным на страницах его дневника, где он волен моделировать события как емуугодно. В данном случае важна не достоверность, а направленность личностиПечорина.
Чтосказать о других героях? Все, кто выведен пером Печорина, словно не нуждаются всыновности и не вообразимы в роли отцов: Вернер, Грушницкий, Вулич. Зато вобразе Максима Максимыча можно найти тоску по отцовству. Капитан с горечьюговорит, что и о своих родителях уже много лет не имеет никаких известий. И егоотношение к Печорину и Бэле явно похоже на отцовское: «Я любил ее, какродную дочь». Образ Максима Максимыча возвращает нас к пушкинским героям,тоже «простым сердцем» (есть в нем что-то от отца Гринева, откапитана Миронова), с естественной тоской по гармонии дома и семьи. Но гармонии– так и не обретенной.
ПафосомМаксима Максимыча проникнуты и некоторые лирические произведения Лермонтова.«Родина», например, и прежде всего – «Бородино».
Икак же отнестись тогда к строкам, знакомым с раннего детства и во многомпредопределяющим все дальнейшее восприятие Лермонтова, так что все,противоречащее этим светлым стихам, кажется простительными заблуждениями:«Полковник наш рожден был хватом,/ Слуга царю, отец солдатам», вообщек пафосу «Бородина»? Попробуйте прочесть эти строки, подразумевая подобразом отца хотя бы героя «Сашки», каков тогда полковник – скрытый иничтожный враг своим солдатам? Это невозможно. И здесь надо уточнить: конечно,в и без того противоречивом творчестве Лермонтова было и противоположное развитиетемы отцов и детей. «Отец солдатам» сказано без всякойдвусмысленности.
СтихиЛермонтова, написанные в 1831-32 годах под впечатлением смерти его отца,раскрывают тему в духе единства отца и сына: «О мой отец! Где ты? Где мненайти твой гордый дух, бродящий в небесах? В твой мир ведут столь разныепути…» (7,1, 221). Образ отца величественен, едва доступен — не дляосуждения, а для понимания сыном, путь отца и сына – един. В других стихах поэтисполнен чувства вины перед отцом (заметим, и было отчего): «Ужаснаясудьба отца и сына /Жить розно и в разлуке умереть… Дай Бог, чтобы, как твой,спокоен был конец/ Того, кто был всех мук твоих причиной! – Но ты простишьмне» (7, 225). Тот же пафос – в стихотворении «Эпитафия», хотяздесь и возвращается оттенок укоризны: «Ты дал мне жизнь, но счастья недал; /Ты сам на свете был гоним,/ Ты в людях только зло изведал…/ Но понимаембыл одним» (7, 290) – сыном! Как это отличается от предыдущего развитиятемы. Запомним эти строки, будет важно вернуться к этому мотиву при анализегероев из других произведений.
Издесь мы видим пушкинскую суверенность отношений отца и сына, с лермонтовскимтолько непременным выпадом против людей. Тем не менее после этих строк поэтсловно имеет право войти в традиционно гармоническое решение темы, включая истроки из «Бородина». «Ребенка милого рожденье…/ Да будет онотца достоин,/ Как мать его, прекрасен и любим» (7,35), «Казачьяколыбельная песня», где отец – защита и пример для сына… Кажетсяудивительным, что в те же годы поэт пишет «Сашку», но мы знаем, чтогармонические решения вообще не в духе Лермонтова. Всякое обретение может бытьотвергнуто мотивом «Не верь себе» (стихотворение 1839 года): некажется ли поэт-праведник лишь «разрумяненным актером, махающим мечомкартонным»? А в «Пророке» старцы (отцы) будут внушать детямпрезрение к истине.
Лермонтов,таким образом, не дал единого решения в теме отцов и детей. Преобладающий егопафос, специфически лермонтовский ракурс станет знаком самой ожесточенной длярусской классики картины вражды отца и сына, перечнем всевозможных упреков исыновних претензий. Мотив убийства венчает тему отцов и детей. Имя Лермонтовабудет всегда ассоциироваться с позднейшими конфликтами. Но и перемена этогопафоса кажется по крайней мере поучительной как доказательство силытрадиционных христианских ценностей.
Втворчестве Гоголя центральным произведением для нашей темы явится, конечно,«Тарас Бульба». Связь с Лермонтовым здесь почти не ощутима, хотя самконфликт отца и сына, доведенный до убийства, чрезвычайно близок автору«Сашки». Гоголевский пафос окажется совсем не родственен Лермонтову.
Неслучайно работа над «Тарасом Бульбой» шла одновременно с созданием«Мертвых душ»: и там, и здесь Гоголь показывает, сколь величествененхристианский идеал, но и сколь далек от него несовершенный человек. Слишкомпросто представить повесть о запорожцах противовесом чичиковщине, нет, здесьречь тоже идет о заблуждениях, хотя и совершенно иного рода: если в«Мертвых душах» пошлость пошлого человека делает характеры мелкими,ничтожными, то и героика козачества не менее безблагодатна, что и приводит ксыноубийству.
Самоприсутствие христианского идеала в «Тарасе Бульбе» совершенноочевидно, но авторская позиция отнюдь не отождествима с главным героем, чейхарактер пронизан противоречиями при всей внешней цельности.
Да,упоительно счастье отца, видящего в сыне достойного козака, отец не соперникдля сына и не враг, он даже от того именно и счастлив, что сын «ей-ей,будет добрый полковник, да еще такой, что и батька за пояс заткнет»,доблесть и слава сыновей для Бульбы – его собственная слава и доблесть.Собственно ради этой доблести и затевает он, поначалу даже весьма коварно ивероломно, военный поход. Отличие от лермонтовского решения очевидно: таминдивидуализм разрушает всякую взаимность отцов и детей. Идеал отца, по Гоголю,видится образцом доблести, в этом право и руководить детьми, и испытывать иххарактеры. Другое дело, будет ли Тарас идеальным отцом?
Полноедоверие в отношениях отца и сына не омрачено знаменитой потасовкой при первойже встрече Тараса с сыновьями: побиться не всерьез значит уйти от настоящейвражды. Для Гоголя любовь отца и сына безусловна, но вместе с тем не стольсуверенна, чтобы снять все духовные, нравственные критерии: Остап не на шуткузадет насмешками отца и грозит его поколотить: «Да хоть и батька. За обидуне посмотрю и не уважу никого. – Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как менятузил». «И придет же в голову эдакое, чтобы дитя родное билоотца!» — воскликнет мать, думая, что эта сцена – только нелепость. Нозатем другой сын Тараса, Андрий, уже будет не в шутку биться против козаков,что символически приравнено к битве с отцом. Поэтому и в первой сцене заложеноскрытое пророчество.
Вотслова Андрия: «Янкель! Скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажизапорожцам, скажи всем, что отец – теперь не отец мне, брат – не брат, товарищ– не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми». Такого восстанияпротив отца не изображено даже у Лермонтова: там отец был враждебен сыну, но состороны сына сыпались в основном проклятия; у Пушкина в крайнем случае –неповиновение, а чаще смирение с несправедливостью отца. Здесь же – мгновенноеотвращение к отцу приводит к смертному поединку. Было бы наивным видеть здесьтолько безволие Андрия или его чрезмерное женолюбие. Думается, это серьезныйпротест против отца, и не начал ли он зарождаться еще в доме Тараса, когда тоттак жестоко причиняет боль матери, уводя тут же сыновей в Сечь и, как видим,уводя от матери навсегда, к смерти. И именно к Андрию бросается мать,«примкнув к седлу его», а молодые козаки лишь «утирали слезы,боясь отца своего».
Нанаш взгляд, Гоголь не видит в своем герое полноты отцовства: это необычайноколоритная, волевая личность, не несущая столь богатой смыслом христианскойлюбви. Да, он желает только блага детям, но само благо ему видится столь узко,что это не может удовлетворить сколько-нибудь более развитого духовно или болеетребовательного к жизни героя. И именно таким будет представлен Андрий. Вкозаках есть своя эстетика, есть своя привлекательность, но нет здесь всейглубины христианского мироощущения. В конце концов здесь нет никакой инойкрасоты, кроме красоты воинского подвига, а этого оказывается недостаточно,чтобы устоять даже перед красотой женщины. Где вообще в козаках Эрос, где видноприсутствие женщины в козацком сознании? Как много просто закрыто для козацкоговосприятия: труд, творчество, знания, чувство прекрасного… Где и сугубохристианские добродетели: смирение, способность прощать, жалость, презрение кматериальному благу, где то, в чем главное стремление христианина, –уподобление Христу?
Поэтомукозак Тарас – в высшей степени отец, но отец несовершенный, не благой, о чембудет рассуждать Гоголь уже на страницах «Мертвых душ». Это отец,сковывающий своего сына уподоблением себе: сын должен быть развитием того жехарактера, типа личности, что и отец: более доблестным, но – именно таким, какотец. Не в этом ли причина крушения Тараса Бульбы? Сравним: Христос – как сын –идет с новым заветом, развивающим закон отца, — Бульба не позволяет в сынеразвиться ничему новому. В предательстве Андрия, которое ничуть не подлежитоправданию, а только пониманию, отражена неудовлетворенность грубой эстетикойСечи, в более широком смысле – таким уродливым обликом, который приняло христианствоу козаков. Заметим, какой восторг переживает Андрий, когда попадает в костел ислышит звуки органа: это происходит при его побеге из лагеря запорожцев исимволически является знаком его расхождения с отцом: нет в козачестве тойполноты жизни, которая раскрывается ему в извечных козачьих врагах.Христианство, столь многое отвергающее в мире ради буйного товарищества, – этоложное христианство. Христос – значительнее любого товарищества.
ПовестьГоголя отражает удивительно ярко пушкинский идеал единства отца и сына. Отличиев том, что эти отношения не суверенны: нравственный закон стоит выше, а дляТараса Бульбы это только товарищество, в котором христианство является своегорода паролем, но не сутью. Нарушивший этот нравственный закон нарушил все связи.Поэтому для Тараса Андрий – более не сын, он – сын чорта: «И ты не убилтут же на месте его, чортова сына?» — воскликнет он. Трагичностьгоголевских героев – в их обоюдной неправоте, но нарушение сыновней верностистоль тяжкое преступление, что Андрий будет совершенно надломлен, беспомощенпри встрече с отцом на поле боя. Здесь вовсе не поединок отца с сыном (вполнебылинный сюжет) и не жертвоприношение, для которого Андрий недостаточно чист(ср.: библейский сюжет об Аврааме и Исааке), это только казнь. Если говорить обиблейских аналогиях, то в этом случае она возможна с фрагментом книги ПророкаЗахарии: «Отец его и мать его, родившие его, скажут ему: „Тебе недолжно жить, потому что ты ложь говорил во имя Господа“, и поразит егоотец его» (Зах., 13, 3).
Тарасубивает сына не благодаря воинскому мастерству, но лишь одной своей волей, предкоторой сын бессилен, как колос перед серпом или беспомощный барашек (таковысравнения, данные Гоголем в этом эпизоде). Заметим, что еще при побеге Андрий,наткнувшись на спавшего отца, теряет совершенно самообладание: «Андрийстоял ни жив, ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу».
Итак,в повести Тарас как отец неубедителен для Андрия, но – силен. В христианскоммире далеко не все измеряется силой, это еще не синоним праведности. Да,единство отца и сына, по Гоголю, идеально. Глубина трагедии в «ТарасеБульбе» именно в несовершенстве и потому непривлекательности этогоединства для Андрия. Сила отца должна быть убедительна во всем.
Такомурешению темы в повести Гоголя есть несколько альтернатив. Самая близкая –отношения Тараса Бульбы и его другого сына – Остапа. Остап во всем согласен сотцом, это его повторение. Особенно важно и участие Остапа в сцене убийстваАндрия. Остап, видя убитого брата, не осуждает отца, но чувствует жалость ипредлагает «честно предать его земле», на что отец скажет:«Погребут его и без нас». Подобное ожесточение едва ли оправдано савторской позиции, ведь, точно за свою жестокость, Бульба будет тут же наказансамой страшной для него мерой: он теряет Остапа. Сразу после убийства Андриякозаки разбиты, как говорится у Гоголя, «свежей силой» поляков: силаТараса побеждена другой силой. Именно Остап, ничем не опороченный в глазахтоварищества, будет словно искупляющей жертвой за отцовскую жестокость.
Гогольне видит в Тарасе пресловутого торжества православия, наоборот, как и в«Мертвых душах», он рисует картину заблуждения под ликом православия,что и не может остановить козаков ни перед предательством, ни передсыноубийством. «Не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями сулиц младенцев их, кидали к ним же в пламя»: нужны ли какие-либоаргументы, чтобы посчитать козаческие подвиги проявлением православия и будетли это в пользу православия?
Поэтомудругой альтернативой в отношениях отцов и детей будет у Гоголя изображениесемей неправославных. Красавица-полячка, которую полюбил Андрий, в первуюочередь, страдая от голода, помнит об «отце и матери, для спасения которыхдвадцать раз готова бы была отдать жизнь свою». То же предполагает она и вАндрие: «Тебя зовут твои отец, товарищи, отчизна», на что будетответ: «А что мне отец, товарищи и отчизна». И преклонение Андрияперед прекрасной полячкой подчеркивает ее нравственную красоту и превосходство.
Обычно,говоря о «Тарасе Бульбе», тщательно обходят изображение «бедныхсынов Израиля», в то время как им отведена значительная роль в содержанииповести. Здесь показано скрытое могущество и торжество: «Слушайте, жиды!Вы все на свете можете сделать,» — обращается к ним Тарас, и ему помогутне спасти, правда, но лишь увидеть сына, провезя буквально замурованным втелеге с кирпичами: символическая картина. В русле нашей темы надо заметитьнемыслимую сплоченность в еврейской среде, прежде всего – в семьях. Этодействительное товарищество, при всем внешнем ничтожестве и показательномуродстве («Просто страшилище,» — скажет Гоголь о мудрейшем Соломонеэтого племени). Но нет своего Андрия в этой среде, где ничто не соблазнит пойтипротив отцов, хотя бы и были дети описаны в самом жалком виде: «Куча жиденков,запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась вгрязи». И нет никакого лукавства в клятвах Янкеля, говорящего как о самомтяжком для себя наказании: «Пусть трава порастет на пороге дома моегоотца, если я путаю! Пусть всякий наплюет на могилу отца, матери, свекора, иотца отца моего, и отца матери моей». Нельзя не заметить, что тот жеЯнкель едва ли не рад сообщить Тарасу об измене его сына и ловко оправдает его:«За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват? Там емулучше, туда и перешел», ничуть не обращая эти слова к своим соплеменникам.
ТакГоголь рисует не торжество, а лишь становление православия, со множествомискушений и со своей напряженной героикой.
Вернемсяк тому, что основная редакция «Тараса Бульбы» создавалась Гоголемодновременно с «Мертвыми душами». К этой повести надо отнестистержневой мотив поэмы: «ложные пути, в то время как Богом человеку открытпрямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине… Всех других путейшире и роскошней он, озаренный солнцем и освещенный всю ночь огнями; но мимоего в глухой темноте текли люди». Было бы неполным представлять ложныйпуть только в духе проделок Чичикова. Это и героический, но кровавый ибезблагодатный путь «Тараса Бульбы». По Гоголю, путь Христа почтинепосилен, невозможно уподобиться Христу и в отношениях отцов и детей. Гибельрода за ложно истолкованное христианство – вот расплата за кажущуюся легкость ипростоту в обращении сечевиков к Христу: «Что, во Христа веруешь? – Верую!– И в Троицу святую веруешь? – Верую. – И в церковь ходишь? – Хожу! – А ну,перекрестись! – Пришедший крестился. – Ну хорошо, ступай… Этим оканчивалась всяцеремония». Церемония настоящей христианской жизни окажется не такойпростой. Заметим, что безблагодатное начало отражено не только в козачестве, нои в образе самой церкви. Так, в главе 12 говорится о народном восстании(«поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа») – это ужене разбой или воинская забава, как представлялось в начале повести (ср.:«Как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно былоразгуляться как следует»; или «И Бог и Святое Писание велит битьбусурманов» и др.). И именно в минуту праведного народного гнева«попы в светлых золотых ризах и впереди сам архиерей с крестом в руке, впастырской митре» останавливают победоносное восстание козаков. Лишь ТарасБульба, как более других перестрадавший в поисках истины, уже вынесший гибельсвоих сыновей, не соглашается с призывом церкви, видя в нем скрытый обман, еслине предательство. Не случайно это примирение под эгидой церкви будет названо вповести «вероломным поступком», а сам Тарас говорит о корыстимиротворцев: «Думаете, купили спокойствие и мир, думаете, пановатьстанете?.. Не удержите голов своих». Так и происходит.
Главныймотив позднего Гоголя – обман на пути к благой цели, на пути к Богу. Этосостояние, повторим, может быть раскрыто как в омертвении душ, в измельчавшейсудьбе обывателя, так и в эпоху, насыщенную пафосом героики. В русле нашей темынегероическое время связано и с мотивом бездетности: немыслимо отцовствоПоприщиных, Ковалевых, Башмачкиных, Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей.Подмена жизненных целей бездушными призраками (от символической шинели дообольщения бесовским искусством в «Портрете») оставляет человекасловно в затянувшемся детстве, не ведет к душевной зрелости. В«Старосветских помещиках» Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна«никогда не имели детей» и сами уподоблены детям: «На когооставить вас, кто и присмотрит за вами, когда я умру. Вы как дитя маленькое:нужно, чтобы любило вас то, которое будет ухаживать за вами… Смотри мне,Явдоха, чтобы берегла его, как глаза своего, как свое родное дитя».
В«Мертвых душах» отцовство профанируется Маниловым. Отметим пародийнуюзеркальность маниловской семьи по сравнению с Бульбой: Алкид и ФемистоклюсМаниловы на фоне Остапа и Андрия поражены дебильностью, Манилов как отецсовершенно опустошен по сравнению с Тарасом, да, собственно, и уходит ототцовского попечительства, перепоручив своих сыновей улыбчивому учителю, едвасумевшему внушить детям, что лучший город во Франции – Париж. Бездеятельностьвместо борьбы, апатия вместо воинственности, отсутствие всяких признаков веры –это своего рода безотцовщина в маниловском доме.
Ноздревпросто забросил своих двух детей (вновь двух, как у Бульбы) и вообще спрезрением относится к семье, имея вечно перед собой более значительные цели(см.: его слова Мижуеву, который хочет уехать домой, к жене: «Ну ее жену к…! важное в самом деле дело станете делать вместе!»). Выпивка, карты,драки, мошенничество – все для Ноздрева важнее отцовства. На псарне онподлинный «отец среди семейства».
Плюшкин,пережив смерть жены, теряет почти всякий интерес к детям, ожесточается до того,что награждает их отцовскими проклятиями, смерть дочери усугубляет егоомертвение. Идеальный семьянин сломлен страданием, но, напомним, что именноПлюшкин должен был возродиться по замыслу «Мертвых душ», и редкопробуждающееся в нем чувство – залог этого возрождения в далеком третьем томе,а пока надо оценить даже и то, как Плюшкин «приласкал обоих внучков ипокачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич ихалат взял, но дочери решительно ничего не дал». Тем не менее Гогольскажет о «неописанной радости» детей от смерти такого отца.Безблагодатное начало проникает во все поры жизни, разрушая как личность, так ивсе человеческие связи в первом томе «Мертвых душ».
Отцовство,по Гоголю, в высшей степени требовательное и высокое поприще. В замыслахвторого тома были семьи генерала Бетрищева, помещика Хлобуева… УлинькаБетрищева – вечный укор своему отцу, бывшему когда-то героем 1812 года, теперьсамодуру в духе Троекурова, но Улинька своей глубиной, деятельностьюпревосходит героиню «Дубровского»: «Генерал расхохотался;болезненно застонала Улинька. „Я не понимаю, папа, как ты можешьсмеяться!“ — сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее…».Другой набросок семьи – в Хлобуеве, который сам себе определил приговор «Яуже никуда не гожусь», но при этом думает, что может «заняться воспитаниемдетей», как самым незамысловатым делом, на что получит отповедь Муразова:«Нет, Семен Семенович, нет! Это всего труднее. Как воспитать тому детей,кто сам себя не воспитал? Детей ведь только можно воспитать примеромсобственной жизни. А ваша жизнь годится им в пример? Нет, Семен Семенович,отдайте детей мне: вы их испортите. Вас сгубила праздность». Муразов былзадуман Гоголем как герой-праведник, в его словах выражен требовательный идеалотцовства, эти слова следует обратить и на образ Тараса Бульбы: в полной лимере тот был убедительным примером для Андрия? Не во всем может быть приемлемаи реплика Муразова, готового воспитать чужих детей в противовес родному отцу.Второй том поэмы был уничтожен из-за умозрительности ряда сюжетов и героев, длясамого автора оставшихся неубедительными. Можно отнести это и к решениюМуразова.
Наконец,к нашей теме непосредственно относится и Чичиков. Гоголь ведь наделил этогорыцаря копейки каким-то неодолимым желанием иметь семью и потомков. Гогольиронизирует над этим, скорее всего в духе позиции Муразова: несовершенный отецможет быть трагичен, как Бульба, но и смешон, как Хлобуев или Чичиков.«Пропал бы как волдырь на воде без всякого следа, не оставивши потомков,не доставивши будущим детям ни состояния, ни честного имени,» — думаетЧичиков, счастливо избежав побоев у Ноздрева. Схожая мысль является при любойнеприятности, что добавляет комизма: простудившись, «он решился посидетьденька три в комнате, чтобы не прекратилась, Боже сохрани, как-нибудь жизнь безпотомков». «Герой наш очень заботился о своих потомках»:заметим, о несуществующих потомках, оттого так и ироничен Гоголь. Чичиков всепревращает в фикции, смешивает ложь и истину, высокое и низкое, живое имертвое. Пока его потомки – такая же фикция, как и покупка мертвых душ.
Сдругой же стороны, замысел возрождения Чичикова в третьем томе – это и путь котцовству, герой проходит очищение в «горниле несчастий» и будетдостоин высокой судьбы. Пока же для Гоголя важно и то, что свойства личностиЧичикова во многом предопределены его детством и особенно – отцом. Это обратнаясторона гоголевской требовательности к отцовству: порочный отец прямогубителен, по Гоголю.
Чичиковымдвижет мысль о том, что он словно взял на себя ответственность и принялстрадания еще в своем детстве, его же дети не должны повторить чичиковщину иупрекнуть его как отца: «Вот отец скотина не оставил нам никакогосостояния!». Отец Чичикова показан в первом томе человеком болезненным,злым и ущемленным, к такому бы по справедливости можно отнести репликуМуразова. Единственный завет беречь копейку – и тот отец не смог сам исполнить,а только передал сыну как самое ценное. Во втором томе Чичиков еще болеенеприглядно оценит отца: «Отец мне твердил нравоучения, бил, заставлялпереписывать с нравственных правил… а сам развратил сиротку, которой былопекуном». Возможно, это и ложь, клевета на отца, но в любом случае памятьоб отце у Чичикова самая мрачная, и он точно несет на себе это родовоепроклятие, стараясь не повторить отца, стать иным отцом.
Но,во-первых, заметим, по Гоголю, отцовские гены преодолеваются с большимнапряжением, требующим от человека богатырства воли, по определению того жеМуразова. Во-вторых, даже Чичиков не обращен к отцу с проклятиями, подобнолермонтовскому герою, или с враждой, как Андрий в «Тарасе Бульбе»,хотя здесь все основания для такого выпада. Чичиков более скорбит, чемпроклинает, вспоминая отца, и в этом уже отражена сила его характера. Отцовствов любом случае остается для Гоголя самым высоким предназначением. Но, как и навсяком ином поприще, здесь ожидают человека заблуждения и страдания, прежде чембудет открыт истинный путь. Поэтому высокое назначение отцовства отразится икак метафора в призвании помещика быть «некоторого рода отцом среди своихкрестьян» (ироническая реплика в отношении Чичикова, но – самое серьезноеее развитие в статье Гоголя «Русский помещик» из книги«Выбранные места…»). Наоборот, уродливое, слепое отцовство изобразитГоголь в притче о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче в концовке первого тома«Мертвых душ».
Итак,Гоголь безусловно верит в истинность идеала отцовства, данного в христианскойзаповеди, но показывает, сколь тернистый ведет к нему путь. Отношения отцов идетей не суверенны, неподсудны, а открыты суду христианской нравственности, чтотребует от человека величайшего совершенства. В то же время отцу принадлежитпочти магическая власть над сыном, словно по праву первородства (ср.: «Ятебя породил, я тебя и убью» у Тараса Бульбы), это и налагает на отцабольшую меру ответственности. Пушкинская сыновность сопряжена здесь снравственной требовательностью.
Имы вновь видим, что идиллия в теме отцов и детей, внешне столь естественная ижеланная, так и не воссоздана в литературе. Отцы и дети — одна из самыхтрагических тем русской классики.
Еслипозитивное решение не достижимо по духу современности, то не будет лиспасительным обращение к патриархальным ценностям, возможна ли идеальная жизньпо «Домострою»? Гоголевское козачество показано вообще вне семейногоуклада, христианский идеал дома не ведом сечевикам. Писателем, который в 19столетии обратится к «Домострою» станетА.Н.Островский, его геройвоскликнет: «Вот книга-то! Вся жизнь как на ладони» (пьеса«Комик 17-го столетия»).
Вцентре двух произведений Островского, обычно изучаемых в школе, — «Грозе» и «Бесприданнице» — тема семейная. По-своемусимволично в этих пьесах уже и то, что главами семей изображены женщины,Кабанова и Огудалова. Патриархальное начало разрушено уже в этом. Кабанова иОгудалова – матери совершенно разные, временной промежуток в двадцать лет,лежащий между пьесами многое определил: видно, что постепенно мужчина перестаетвоспринимать семью как свое главное жизненное поприще, за которое онответственен перед Богом. Дикого и Тихона что-то тянет вон из дома; Борис Дикой,Тихон, Кулигин плохо представляются в роли отцов семейств. Кроме разврата,ничего не принесут в семью герои «Бесприданницы», всякое родовоеначало для них лишь обуза, цепи по выражению Паратова, их вообще тянет подальшене только из дома, но и из отечества, всех их взманил Париж (несчастливый длярусской литературы город, символ самых идиотских устремлений: тут вспоминаютсявечные французы из «Горя от ума», Фемистоклюс Манилов, тургеневскаяКукшина, словом, «Пустите Дуньку в Париж!», как говорится в пьесеК.Тренева), для бедняков у Островского есть свой Париж – известный трактир,куда может отправиться другой герой «Бесприданницы» — сэр Робинзон:хотя он и говорит, что он «человек семейный» и должен быть ближе кдому, в это верится с трудом: какой отец из Робинзона? Старинный уклад жизниразрушен настолько, что стал предметом шуток, и наиболее низкий герой –Вожеватов – по-шутовски скажет, что самое патриархальное воспитание получил.
Кабановаи Дикой в «Грозе» подчеркнуто патриархальны, но это лишь внешнеевпечатление: их самодурство ничего общего не имеет с «Домостроем».Кабанова воскликнет: «Али, по-вашему, закон ничего не значит?», но наделе уже нет никакого закона, домом правит лишь сила. Напомним,«Домострой» представляет собой наставление отца к сыну, вступающему вбрак, после чего тот становится сам главой семьи и отвечает перед Богом за себяи домочадцев. Сын Кабановой давно должен был бы получить это предусмотренноезаконом право, а по сути – ответственность, но мать не выпускает его из-под своейопеки, тем самым не выполняя закон «Домостроя» и разрушая семьюТихона.
Дикойв своей семье – воин, семья держится лишь страхом и принуждением, а не любовьюи мудростью. Дикой не просто противоречит духу «Домостроя», но инарушает конкретные его заповеди, что, видимо, сознательно выписано автором.«Домострой» простыми и мудрыми словами запрещает брань исквернословие – Дикой первый ругатель в городе; осуждает злобу, ярость, но этосуть Дикого; осуждает пьянство, а Дикой и Тихон – известные пьяницы; требуетпроизводить честный расчет с работниками, «без волокиды платеж» — Дикой никогда вовремя и точно не расплачивается. Так что первыми нарушителямипатриархального уклада в «Грозе» окажутся представители темногоцарства, отождествлять которых с «Домостроем» совершеннобезосновательно. От своего самодурства они же первые и страдают: Кабановапостоянно омрачена предчувствием катастрофы, ей грезятся «последниевремена» (заметим, что предчувствия в пьесах Островского часто точны иоправданны: так, уже в начале пьесы Кабанова ощущает скорую измену Катерины –«Хоть любовника заводи! А!», «Мать чего глазами не увидит, так унее сердце вещун»). Дикой мучится от своего беззакония так, что порой наколенях, прилюдно просит у обиженного им работника прощения; он мучится отсвоего одиночества среди им же угнетенных людей и идет к Кабановой как к равнойсебе: она его одернет и отчитает, но только равная его «разговоритьможет», по его словам. В своем же доме он воин, а не отец и становитсявсем чужой.
Домостроительныйуклад разрушен роковым, по Островскому, самодурством, доля которого есть вкаждом герое «Грозы», не исключая и Катерины. Для нашей темыпоказательно, что это и картина безотцовщины, Тихону и Катерине не дано детей:«Ах, какая скука! Хоть бы дети чьи-нибудь! Эко горе! Деток–то нет у меня:все бы я сидела с ними да забавляла их, люблю очень с детьми разговаривать –ангелы ведь это». Катерина скорее разговаривает не с ангелами, а с бесами:она постоянно видит дьявола во сне, что для религиозного писателя, каким был Островский,едва ли не самая отчетливая авторская оценка своей героини: дьявол ведет ее заруку, как потом будет сказано о Раскольникове: в жажде своеволия, а не закона иблагодати Катерина оказывается в подчинении самого дьявола («Знаешь ли ты,меня нынче ночью опять враг смущал», «Ночью кто-то ласково говорит сомной, словно голубь воркует… Уж не снятся мне райские деревья», «Мнелукавый в уши шепчет, да все про дела такие нехорошие»). Уклад жизни бездолжной роли отца рушится, по Островскому, не частями, а весь до основания – досмерти. Подлинного отца просто нет ни в «Грозе», ни в«Бесприданнице».
Ив позднейшей пьесе Островского вновь мать замещает отца в доме Огудаловых, ноесли Кабанова стремилась удержать детей под своей властью, причем искренне желаяим добра, то мать в «Бесприданнице» стремится как угодно отделатьсяот своих детей. Трех дочерей дал Бог Огудаловой (ср. с Катериной), и еестараниями одна выдана замуж за кавказского князя и вскоре убита им, другаявыдана за проходимца, притворившегося богачом, третья – Лариса – выдается заничтожного Карандышева, которого менее Тихона можно представить в роли отца иглавы дома, но при этом мать Ларисы старается заранее устроить связь дочери сбогатым любовником, видимо, рассчитывая и на соответствующую выгоду для себя,готова отдать ее и Паратову. Словом, это скорее сводня, чем мать.
Символичныназвания двух пьес Островского. «Гроза» — вспомним: Божия гроза уПушкина – означает выражение высшей и праведной силы, которая стоит надчеловеком и без которой человек обречен на страдания и смерть.«Бесприданница» означает на просто бедную невесту, а саму жизнь бездуховного приданого, без закона, когда роль единственного побуждения в жизничеловека играют его страсти и – деньги. Без духовного приданого человек, поОстровскому, превращается в вещь, в мире вещей нет места отношениям отцов идетей. Островскому важно показать, что нравственный закон дается человекутолько извне, свыше, жизнь, свободная от закона, разрушительна. Островский невполне доверяет природе человека, который склонен лишь к индивидуализму.Согласимся мы с этим или нет, но вместо пушкинского девиза «нравственностьв природе вещей» ( то есть, чем естественнее, тем и нравственнее человек)у Островского иная позиция: без следования закону (прежде всего христианскойзаповеди) сам человек способен лишь разрушать и нравственность, и саму своюприроду, естественность. Поэтому и разрушены связи отцов и детей.
Правда,«Бесприданница» дает и иной поворот: это тоска по идеалу, что такочевидно в Ларисе, которая не уходит от прошлого, а, скорее, пытается вернутьсяк, как ни неожиданно, идеалам пушкинской поры – мотивам, близким ТатьянеЛариной: «Меня манит скромная, семейная жизнь, она мне кажется каким-тораем… Если б я не искала тишины, уединения, не захотела бежать от людей, развебы я пошла за вас. Вы видите, я стою на распутье». Но уже некому понятьэти устремления Ларисы, да и она сама обманывается другим, дешевым и ложнымидеалом – Паратовым («Сергей Сергеич это идеал мужчины»). Уже то, чтогерой поступает не только по своеволию, а ищет идеальные устремления,возвращает к русской духовной традиции, уже предчувствуется поворот отразрушения к единению и в русле нашей темы.
Нопушкинское движение в душе Ларисы остается лишь импульсом, и без основательногодуховного приданого происходит ее ложный выбор и в отношении Карандышева, и вотношении Паратова. Случайно ли бесприданница в пьесе связана с безотцовщиной,не здесь ли, в жизни без отеческого наставления и даже присутствия, — источникзаблуждений и потерь?
Финалпозднейшей пьесы Островского говорит также о признаках возрождения былогохристианского идеала жизни. Лариса не может сделаться самоубийцей, хотя этотмотив тоже отражен в финальных сценах. В Катерине самоубийство означало иокончательное отвержение Христа, Лариса же уходит из жизни со словамихристианского смирения и любви: «Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого необижаюсь… Я вас всех люблю». Ср. исполненный ненависти к людям и к самойжизни монолог Катерины: «А об жизни и думать не хочется! И люди мнепротивны, и дом мне противен, и стены противны». Смиренный уход Ларисы,прощение тех, кто принес ей страдания, осознание своей собственной вины иответственности глубже и сильнее протеста Катерины, такая смерть опровергаетторжество Кнуровых, их Париж, власть вещей и денег и возвращает нас в руслотрадиционных жизненных ценностей. Но, конечно, это авторское, идейное, а нетематическое возвращение: в сюжете пьесы герои остаются без христианскогоприданого, поэтому в финале все слова заглушает цыганский безумный хор.
Можнозаметить, что в литературе второй половины 19 века ощутимо движение и кобретению идеального единства отцов и детей: самодурство исчерпало конфликтноесостояние темы, и пафос «Бесприданницы» отразил общую тоску поутерянному духовному опыту. Тематическому восстановлению единства отцов и детейслужит роман И.С.Тургенева, давший имя нашей теме. «Отцы и дети»,появившиеся спустя пару лет после «Грозы» Островского, даютдолгожданный позитивный поворот.
Главныйтому показатель – исчезла смертная напряженность и даже серьезность впротиворечиях отцов и детей. Здесь нет идиллии и нет образцовых характеров, начто претендовали герои «Тараса Бульбы». Общим мотивом может бытьреплика об Анне Одинцовой: «Она очень любила своего грешного, но доброгоотца, а он обожал ее, дружелюбно шутил с ней, как с ровней, и доверялся ейвполне, советовался с ней» (13, 253). Здесь что ни поворот фразы, то –целая концепция. Отец Одинцовой, говоря лермонтовским стихом, ей счастья недал, если не сказать, что был причиной по крайней мере бедности своих дочерей.Но – нет упрека отцу (ср. с Чичиковым). Отец признает в детях ровню, т.е.личность, не деспотичен даже и в желании им добра, не требует уподобления себе(здесь всюду напрашиваются литературные контрасты и параллели). Советоваться –это означает диалог между отцами и детьми, и здесь уже совершенно новое решениетемы.
Тургеневс иронией замечает, что Одинцова многое наследовала от отца, никакогофатального неприятия отцовских генов тут нет: даже то, что она «мастерскииграла в карты» — это отцовская, локтевская черта. Доходило даже дослухов, что она участвовала в шулерских проделках отца (13, 241). Если неуподобляться Базарову и не ловить по гостиным подобные слухи, мы бы сказали,что в Одинцовой Тургенев показывает самое естественное, нормальное решениепроблемы отцов и детей: нет угнетения, нет односторонности, нет чрезмернойобоюдной требовательности. Правда, здесь нет и христианского пафоса, которым ирождено былое напряжение в нашей теме. Здесь чисто мирское, логичное и разумноерешение.
Взаимность,понимание и поддержка, равноправие и верность – это то, что делает связь отцови детей благородной и привлекательной. Поэтому Одинцова будет явно возвышенанад остальными героями романа, без усилий одержит победу над Базаровым, сложитсудьбы сестры Кати и Аркадия. Однако Тургенев словно сам удивлен необычайнойразумностью своей героини. То, что разумно всего-навсего не всегда свойственночеловеку, и в Одинцовой Тургенев даст оттенок своего рода недостаточной человечности:сама она не показана матерью, брак ее в конце романа отдает сухимрационализмом: «Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся,пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви» (13, 367).
Сделаемодно важное отступление. Прежде мы рассматривали вражду отцов и детей как нечтонеизбежное, заложенное в крови человека. Это напряжение – как бы от природывещей, таков status quo, и нечего доискиваться до причин. Взаимные претензиивозникают из самого положения, что, скажем, пушкинский Барон – отец, а Альбер –сын, иначе нет почвы для их столкновения. У Тургенева, наоборот, status quoпредполагает не конфликтность, а большую долю взаимного понимания и дажепрощения, конфликт если и происходит, то не от внутренней неизбежности, а отвеяний извне семьи, от духа времени. Так, та же Одинцова, вполне свободная отдуха времени, будет лишена всякой конфликтности в отношении своего отца истарших вообще (наоборот, сочтет нужным пригласить в свой дом вздорнуюстаруху-тетку: генная память — залог всякого порядка). Конфликт отцов и детей,таким образом, по Тургеневу, есть конфликт социальный, а не бытийный,метафизический. Чем более герой не свободен от злобы дня, тем скорее онвовлечен в конфликт поколений и даже развязывает конфликты отцов и детей. ТакойЕвгений Базаров, этот герой своего времени.
Базаров– редкий гость у своих родителей (три года с ними не виделся), и вот еговстречают с трепетом и страхом, мать величает Енюшеньку «батюшкой»,не знает как угодить сыну, отец скрывает свои взгляды и пристрастия, спорол ссюртука орденскую ленточку (символический жест самоуничижения), утаивает, чтозаказал молебен по случаю приезда сына – словом, всячески подавляет в себеличность, показно уподобляясь нигилистам. Унижения отца Базаров воспринимаеткак должное, в Василии Ивановиче же счастье видеть сына сильнее чувства обиды,которое изредка выходит наружу: "- Да полно тебе Лазаря петь,- перебилотца Базаров. – Лазаря петь! – повторил Василий Иванович. – Ты, Евгений, недумай…"; "- А в Радемахера еще верят в *** губернии? – спросилБазаров. – В губернии… Конечно, вам, господа, лучше знать, где ж нам за вамиугоняться" (13, 281-282). Базаров затравил отца настолько, что в следующийего приезд В.И. смиренно обещает вообще не показываться ему на глаза (Базаровнапоминает здесь Савела Дикого): «Физиономию мою забудешь, вот как я тебемешать буду» (13, 351). Базаров все равно останется недоволен: «Чтоты все около меня словно на цыпочках ходишь? Эта манера еще хуже прежней»(13, 352). Иронией и презрением отвечает Базаров на все ухаживания: «Онивот, мои родители то есть, не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им несмердит, а я… я чувствую только скуку да злость» (13, 292).
Вотношениях отца и сына, по Базарову, нет никакой гармонии, и если привычнымвыглядит доминирование отца, то здесь все перевернуто: сын приобрел над отцомкакую-то неестественную власть. Интересен вопрос Аркадия: «Скажи, тебя вдетстве не притесняли?» (291): за ним, видимо, скрывается удивлениекартиной, где сын во всем подавляет своего отца: нет ли здесь своего рода местиза прошлые притеснения? Нет, это не месть, а только следование принципуБазарова: «Настоящий человек тот, которого надобно слушаться» (293),что будет полностью воплощено им только в отношении отца и матери. Жалкоесамовозвеличивание: ср. рядолм с Одинцовой Базаров «смирненьким стал»(246).
Подобнуюже этику хочет навязать Базаров и Аркадию в отношении его отца и всей егородословной. Посыпались приговоры: дед Аркадия – дубина порядочная (282), дядя– архаическое явление, идиот (295), отец – отставной человек, его песенка спета(209). Совершенная нелепость: по роману, скорее уже спета песенка нигилиста,которому суждено совсем недолго маячить на свете. Николаю Кирсанову открыта ещедолгая отцовская стезя.
Аркадийже Кирсанов как что-то само собой разумеющееся произнесет: «Сын отцу несудья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогдаи ни в чем не стеснял моей свободы» (13, 184). Хотя вновь можнопредставить множество упреков отцу, на что провоцирует Аркадия Базаров, тот,будучи вроде бы во всем под влиянием своего друга, тем не менее ни в чем невинит отца. Так, о Феничке и втором сыне Николая Кирсанова Базаров скажетАркадию: «Видно, лишний наследничек нам не по нутру» (13, 206), ноэтого не видно совсем и Аркадий после первой же встречи с наследничком будет всовершенном восторге: «Мы познакомились, отец! Как же ты не сказал мне,что у меня есть брат? Я бы уже вчера расцеловал его, как я сейчас расцеловалего» (13, 185). Но и позже Базаров будет упорно вбивать клин междуКирсановыми на почве наследства: в разговоре с Одинцовой он уверяет, чтоАркадий – единственный наследник отцовского состояния, Митя упорно имигнорируется («Состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца»,13, 347).
Базаровсловно хочет заменить для Аркадия авторитет отца своим пресловутым нигилизмом,всячески придираясь к Николаю Петровичу: читать Пушкина нельзя, играть навиолончели – «помилуй!», хозяйство ведется не так («Видел язаведения твоего отца… Скот плохой и лошади разбитые», 206). Венец всего –реплика «Твой отец добрый малый, но он человек отставной, его песенкаспета» (209), которую слышит и сам Николай Петрович, а затем излишнеглубоко переживает эту сцену. В ней действительно много недостойного, в прямомсмысле хамского (от библейского Хама, насмехавшегося над отцом), скверно и то,что все это делается исподтишка, гостем, к которому хозяин стремится проявитьвсяческое расположение.
Причинадуэли с Павлом Петровичем – обольщение Базаровым Фенички – тоже можетвосприниматься в общем ряду унижения отцов, которых наш герой стремитсявытеснить во всем, даже в браке. Заметим, что Базаров в беседке показанобольстителем низким и пошлым, его реплики – образец дон-жуанства в духегоголевского поручика Пирогова: «У вас кончик носика очень милодвигается…», «Все дамы на свете не стоят вашего локотка» и т.п.(13, 312). Печоринский мотив «она уважает его как отца и будет обманыватькак мужа» разыгран Базаровым слабо и неудачно. Вызов Базарова на дуэльвыглядит действительно нелепо, но едва ли как-то иначе мог поступить ПавелПетрович, защищая честь брата – честь всех отцов. Так ли несправедлив слугаПрокофьич, сразу возненавидевший Базарова, живодера и прощелыгу, говоря, что«этаких прощелыг бы за грубость на конюшне отодрать велели» (327)?Противоестественность отчуждения среди отцов и детей показана автором ссатирическим оттенком: не смешно ли, что идеологом отцов выступает бездетный,бессемейный Павел Петрович, а идеологом детей – великовозрастный ЕвгенийВасильич: детская болезнь нигилизм.
Такчто сам собой конфликт отцов и детей никак не разгорается: даже соглашаясь сБазаровым, Аркадий ничуть не чувствует вражды или презрения к отцу. Он именнодиалогичен, в отношении к старшим – особенно, стремится понять и оправдатьближнего, а не осудить. Нигилизма в нем от начала недостает. Пожалуй, именно напочве отношения к отцам начинает рушиться дружба двух псевдо-единомышленников.Базаров претендует на роль вождя, будучи атеистом мог бы на свой лад повторитьевангельские слова: «Если кто приходит ко мне и не возненавидит отцасвоего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизнисвоей, тот не может быть Моим учеником» (Лк., 14, 26; не будем здеськомментировать смысл этого изречения с христианских позиций). Базаров далеко неХристос, а его нигилизм обнаружит все свое ничтожество именно в простых,житейских отношениях.
Невдаваясь в общеизвестные споры Базарова с отцами, отметим, что, несмотря накажущуюся его силу и даже победы, он проигрывает в главном: собственно вся еговоинственность – ради того, чтобы Аркадий отказался от отцов и шел слепо заэтим новым духовным отцом нигилизма. Но в конце романа Аркадий показан истиннымсыном Николая Петровича, наследует и развивает его дело, ферму, живет общимдомом в глубоком согласии с семьей отца. Символично: сын Аркадия названНиколаем в честь деда. Символична и исходная точка сближения отцов и детей –покровительство Христа, что показано в сцене одновременного церковного венчанияАркадия и Кати, Николая Петровича и Фенички.
Базаровупринадлежит реплика «Любовь – чувство напускное». По Тургеневу,напускной будет именно бесплодная идеология нигилиста. Его отношения ксобственным родителям должны бы вдохновить Аркадия, но лишь еще более отчуждаютот Базарова, с которым в конце концов становится просто скучно («Если быкто-нибудь сказал ему, что он может соскучиться под одним кровом с Базаровым, иеще под каким! – под родительским кровом», 307), именно родительский кровпобеждает Базарова.
СмертьБазарова, принятая им столь стойко, тем не менее подчеркивает духовное крушениегероя. Перед смертью он обращен к Одинцовой («Это по-царски… цари тожепосещают умирающих», 364), но одни из последних его слов – об отце иматери: «Не разуверяйте старика. И мать приласкайте. Ведь таких людей, какони, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать» (364). Хотя, конечно,большой свет тут совершенно ни при чем. Смерть Базарова, как ни странно,сближает его с Аркадием: оба героя возвращены в лоно дома и окружены близкими.Супруги, затем отцы и дети – это единственно подлинное человеческое окружениедля тургеневских героев. Судьба возвращает Базарова в родительский дом, нобессемейность и бездетность героя (Базарову уж вполне пристало бы быть самомуотцом), по Тургеневу, служат наиболее суровой его оценкой. Базаров возвращенлишь для смерти, а Аркадий – для жизни в родительском доме.
Заглавиеромана в духе нашей темы можно прочитать символически: вначале оно означает«отцы против детей» или «дети против отцов», но постепенносмысл все более сосредотачивается в соединительном союзе: отцы и дети означаетотцы вместе с детьми. Отцы и дети для Тургенева едины перед лицом бытия: Бога,жизни и смерти. Достоинство героя – верно осознать метафизику простыхчеловеческих связей и не отдаваться напускным мировоззрениям, тешащимсатанинское самолюбие (ср.: «Ведь я гигант! Я нужен России» и тут же– «Нет, видно не нужен»; не гигант, а «умирающая лампада» — таков итог разрушения связи отцов и детей).
Итак,Тургенев возвращает тему отцов и детей в традиционное, гармоническое русло.Насколько уместно называть гармоническое решение именно традиционным? Ведьгораздо заметнее и шире тема представлена через резкие конфликты? Когда мыговорим о традиционном решении, имеется в виду содержание идеала в отношенииотцов и детей. Этот идеал действительно остается традиционно неизменным, дажетам, где событийно, сугубо тематически господствует линия Урана.
Тургеневотказался от более привлекательной, но ложной конфликтности в этой теме ипоказал преодоление конфликтов, что отнюдь не выглядит легким или по-маниловскислащавым. Наоборот, к обретению простоты и естественности ведет тернистый путьжизненного опыта, требующий и духовного напряжения, и полноты жизненныхвпечатлений. Удел Базаровых — конфликтовать с отцами и уйти из жизни, не оставивследа. Тургенев отдает должное и обретшим истину, и искренне заблуждающимся,презирая лишь всяческую профанацию жизни, кривляние Кукшиных и Ситниковых,омертвение Павла Кирсанова, которые показаны вообще вне темы отцовства(сыновность Ситникова показана исключительно сатирически).
Литература60-х годов развивается под знаком преодоления всего наносного — опрощения.Критическая сторона реализма будет связана с преодолениемсоциально-исторических конфликтов ради достижения гармонии личности, чтоотразится и в нашей теме. Попробуем предложить тезис гармонии в отношении отцови детей.
Здесьесть своя доля суверенности, обособленности этих отношений по сравнению состальными связями человека в мире. Но это не замкнутость и неподсудность. Этиотношения скорее явятся синтезом, моделью отношений человека к миру. Здесьнаиболее конкретно и жизненно воплощается христианская мораль, заповедивозлюби, не убий, относись к ближнему как к самому себе, не укради и другие впервую очередь проверяются в теме отцов и детей. Это требует и признаниясвободы личности, отцовский авторитет требуется подтверждать, а не навязывать.С другой стороны, возрастает и ощущение фамильной, генетической памяти, породы,как будет сказано толстовским героем. Порода не обременяет героя и выражает,как и нация, множественность подходов к поискам истины
Так,у И.А.Гончарова оправдание Обломова будет идти от финала романа – от егоотцовства. Каким бы ни воспитал его сына Штольц после смерти главного героя,это будет обломовское продолжение, поскольку такова, по Гончарову, логикаотцовства: сын продолжает своего отца, и это будет видно как в Обломове, так ив Штольце, и даже в Тарантьеве. Коснемся для примера этого последнего героя:«отец его, провинциальный подьячий старого времени, передал было и сыну внаследство искусство и опытность хождения по чужим делам»; с детстваТарантьев присутствовал на всех пирушках отца, вслушивался в отцовскиерассказы, сам стал его повторением, цитирует отцовские наставления:«Недаром мой отец советовал беречься этих немцев, а уж он ли не зналвсяких людей на своем веку» (3, 55).
Второстепенныйгерой здесь отражает авторскую линию в изображении генезиса свойств личности.Все мироощущение главного героя вынесено им не из университета, а из родовогопоместия, где он прежде всего осознает себя как сын барина: «Норма жизнибыла готова и преподана им родителями, а те приняли ее тоже готовую от дедушки,а тот от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность, какогонь Весты» (3, 126). Конечно, Гончаров в духе своего времени многоесвязывает с влияниями среды, общества, где воспитывается, а точнее – простообитает человек, особенно ребенок, однако силен и фамильный генотип: Обломов ив Петербурге сумел повторить своего отца, вечно сидящего праздно у окна и лишьнаблюдающего жизнь (см. «Сон Обломова»). Родовые впечатления сильнынастолько, что и в совершенно иной обстановке – на службе – Илье Ильичу всеказалось, что отец где-то рядом, только теперь это его начальник: «Оначальнике он слыхал у себя дома, что это отец подчиненных.., который только идышит тем, как бы за дело или не за дело награждать своих подчиненных изаботиться не только об их нуждах, но и удовольствиях» (3, 59), в чем емуи пришлось горько разувериться.
Воти Штольц тоже продолжает в себе своего отца-бюргера, воспитавшего его впостоянной деятельности, самостоятельности, но – и с приземленной душой.Отцовский ген может быть скрыт весьма тщательно, однако он обнаруживается там,где от Штольца требуется нечто большее, чем одна его деловитость, — в семье.Ольга недаром, хотя и в шутку, называет его «старым немецким париком»(3, 467), ведь столь внешне насыщенная и привлекательная жизнь Штольца ведет еек духовному оскудению («Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги»,469). Здесь Ольга отчасти повторит мать молодого Штольца, которая быстроразочаровалась в своем деловитом муже-немце и мечтала о том, чтобы сын неповторил отца, — тщетно мечтала. Кредо Штольца – вполне бюргерское, мещанское:«Мы не Титаны с тобой, мы не пойдем с Манфредами и Фаустами на дерзкуюборьбу с мятежными вопросами… Склоним головы и смиренно переждем труднуюминуту, и потом опять улыбнется жизнь» (3, 475). И то, что Штольц окажетсявоспитателем сына Обломова не может внушать наивный оптимизм: от смешенияразнородных начал Бог весть какой может произойти симбиоз.
Естьу Гончарова и другая тенденция: сын развивает линию отца, развивает лучшее вотцовском «наследстве». Тарантьеву просто нечего было достойногозаимствовать в отцовском поприще. А Обломов и Штольц уже гораздо содержательнееи ярче своих отцов, хотя каждый из них и развит именно в отцовском русле. ВШтольце и размах деятельности, и широта знаний, и этическая позиция не сравнимыс делами его отца по масштабам, но и только, сам тип личности остался тем же.Не случайно даже пресловутую деятельность Штольца Гончаров представляет какчисто колонизаторскую – в духе отца, который приехал в Россию, чтобы толькоиметь достаток, вот и сын его «участвует в какой-то компании, отправляющейтовары за границу» (3, 167). Вот и духовные его потребности не столь ужвысоки: на все пафосные критические реплики Обломова о современной жизни Штольцтолько заметит: «У всякого свои интересы. На то жизнь» (3, 179) –совершенно бюргерский ответ.
Обломовже развивает в своем барском состоянии именно духовное начало, он непроизводитель, не деятель, его дворянская природа позволяет ему целикомсосредоточиться на мысли о своей душе, о Боге. Обломов глубоко религиозен,взыскателен в своих представлениях о человеке, он поэт, он философ, каквосклицает в разговоре с ним Штольц. Не этим ли обломовским состоянием жиларусская культура золотого века? На долю бездеятельных владельцев обломовокоставалась уже не столько служба государю, сколько одухотворение жизни«трудолюбивого муравейника», как называет автор помещичье хозяйство.И в этом поприще Илья Ильич превосходит своего отца, далеко не обладавшегодуховностью сына. Но духовное поприще сына никем не востребовано; барин ипомещик, он живет уже за тысячи верст от имения, вся его одухотворяющаякрестьян роль осталась в мечтах да на бумаге.
УГончарова нет никакого оттенка противоборства отца и сына, толькопреемственность. Но преемственность – это и движение во времени, котороевостребует или, наоборот, гасит родовые, отцовские черты личности. ВремяШтольцев не может быть и временем Обломовых. Духовное богатство Обломоваокажется анахронизмом, время игнорирует традиционные духовные ценности, которыесбережет в себе он, как отцовский завет: веру, христианское смирение, чистотусовести, чуткое разделение добра и зла, чувство прекрасного – словом, многиехристианские и национальные русские ценности.
«Гдеже тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякуюмелочь,» (3, 179) – горько воскликнет Илья Ильич и будет видеть, каккартину рая, вечные воспоминания о детстве, об Обломовке.
Итак,Гончаров представил развитие темы отцов и детей как картину многообразныхфамильных судеб, уходя в этой теме и от конфликтных ситуаций, и от идеальныхдомостроительных отношений: сознательно или нет, но сын все равно несетотпечаток личности отца. Поэтому по-своему оправданно звучит в романеопределение обломовщина: понятие, по Гончарову, образовано от родового опыта.Можно продолжить: штольцевщина, тарантьевщина, мухояровщина. Стойкость родовогоначала выражена в словах Пшеницыной, дважды повторенных в романе: «Здесьродились, век жили, здесь и умереть надо» (397, 503). Герой Гончароваскорее умрет, чем изменит в себе ген отца.
УДостоевского тема отцов и детей присутствует настолько развернуто ипротиворечиво в «Братьях Карамазовых», «Бесах»,«Подростке», «Униженных и оскорбленных», что проследить еесколько-нибудь полно можно лишь в специальном исследовании. В школьномпрограммном романе «Преступление и наказание» она возникает, пожалуй,косвенно, но для нашего очерка затронуть этот мотив необходимо.
Начнемне с главных персонажей. Фоном эта тема соотнесена со Свидригайловым:«Дети мои остались у тетки; они богаты; а я им лично не надобен. Да икакой я отец!» (6, 301). Эта реплика подчеркивает безжизненность Свидригайлова,его человеческое падение и устремленность к смерти. Заметим и связанный с нимобраз отца невесты: здесь звучит определение расслабленный отец (6,501): болен,третий год в параличе. Всякое ослабление отцовства у Достоевского – это причинаупадка: жизнь рушится там, где слабеет присутствие отца. Потому и невестаСвидригайлову найдена в ущербной семье.
Сдругой стороны, даже воспоминания об отце способны поддерживать несчастныхгероев романа: Катерина Ивановна будет вечно гордиться тем, что она полковничьядочь, но не видится ли корень несчастий ее семьи в том, что она в свое времяпренебрегла отцом, выходя замуж? Она сама рвет с отцом – не с тем ли, чтобыобраз отца остался для нее постоянным укором, но и последней поддержкой?
Раскольниковвидит своего покойного отца во сне, причем это будет своего родапредостережением перед задуманным убийством, не говоря уже и о том, что самопреступление рождено безотцовщиной: лишенный отцовского попечения, герой вуродливых фантазиях сам себя видит попечителем человечества, оставаясь всеголишь недоучкой-студентом. Такие смещения в психике вполне могут быть связаны сотсутствием отца.
Символично,что во сне отец ведет Родиона за руку: это жест, передающий оттенокпокровительства, воспитания. Они идут на кладбище, где любил бывать мальчик игде все исполнено святости: родовые могилы, старинная, любимая им церковь – всепробуждает Бога в душе Раскольникова («Он каждый раз, как посещалкладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовалее», 60). Словом, отец ведет сына по праведному пути, а вокруг – страшныйи греховный мир: «Он держит отца за руку и со страхом оглядывается накабак» (60). Здесь разыгрывается кошмарная сцена убийства лошади, перваясимволическая аналогия будущего убийства. Уводит от окровавленной лошади –отец. «Папочка! – звучит здесь. – За что они… убили!»: это оченьважное обращение к отцу, скорее всего, как к возможному защитнику, носителюдобра и одновременно силы. И во всей этой сцене важен оттенок именно бессилияотца в картине торжества зла. «Пьяные, шалят, не наше дело, пойдем! –говорит отец. Он обхватывает отца руками, но грудь ему теснит, теснит»(65). Не из-за этого ли бессилия следующим, кто будет вести Раскольникова заруку будет уже сам дьявол: «Как будто его кто-то взял за руку и потянул засобой, неотразимо, слепо, с неестественной силой, без возражений» (77).Сын не может принять в отце всего лишь маленького человека, и в его сознаниирождается мечта, как он сам выразился, о роли Наполеона, о роли спасителя,право имеющего.
Отцауже нет у Раскольникова, он сирота, а для героев Достоевского спасительнымбудет присутствие даже слабого отца. В этом роль Мармеладова для нашей темы. Оннесет лишь несчастья своей семье, тем не менее никто из детей не выскажет ему никакогоупрека. Даже сам его странный брак с Катериной Ивановной может быть понят нетолько через мотив «некуда пойти» человеку, но и через необходимостьотцовства для трех сирот. Для троих приемных детей он подлинный папаша, закоторого все молятся наравне с молитвой за родного отца («другогопапашу»). По Достоевскому, любовь не должна противоречить страданиям,источником которых будет и отец (ср. противоположное решение у Лермонтова). Этоименно христианское состояние: любовь не вопреки страданиям, а именно какчувство к ближнему, страданиями очищенное. Поэтому только любовь связываетМрамеладова и его дочь Соню и его приемных детей.
Приемныедети введены в роман, конечно, не случайно: Достоевскому важно не столькокровное, сколько духовное отцовство. В словах Мармеладова есть и оттенок,отмеченный нами еще в толстовском переложении Евангелия: он называет себя«земным отцом» (26), подразумевая некое высшее отцовство в самомБоге. Собственно Мармеладов и вносит в семью, в сознание Сони религиозность, онучит детей Закону Божьему (197). Он дает Соне надежду на оправдание перед Богомза ее любовь – к земному, падшему отцу: «Прощаются же тебе грехи твоимнози за то, что ты возлюбила много» (27), пересказывает он Евангелие.Отношение к отцу символизирует здесь любовь к грешному человеку в целом,поэтому так естественно будет для Сони полюбить и куда более грешного, чемотец, Раскольникова: через отношение к отцу все люди становятся для нееподлинно близкими. От Мармеладова дано ей христианское чувство, а далее уже самгерой отвечает за свою душу перед Отцом небесным.
Заметим,что здесь тоже видна противоположность Раскольникова и Сони: слабый отец водном случае ведет героя к комплексу Наполеона и убийству, а в другом – кХристу и любви. Но и Раскольников в конце романа будет обращен к позиции Сони.
Привсем сюжетно незначительном присутствии темы отцов и детей в «Преступлениии наказании», очевидно существенное отличие решения Достоевского от другихавторов. Есть нечеловеческое решение темы в Свидригайлове – полное отчуждениеотцовства, до безразличия к своим детям, что даже более отвергает отцовство,чем прежняя вражда, но это уже признак обреченности героя (ср. для контраста сНоздревым). Однако и в Свидригайлове будет замечена своего рода тоска поотцовству, хотя бы когда он устраивает детей Мармеладова.
Далее.В этом романе – отсутствие конфликта отцов и детей при любых поводах дляобвинений и вражды (ср. с Лермонтовым, а затем и с Братьями Карамазовыми), какнет здесь и личной обособленности (герои Грибоедова), нет мотива власти отца(ср. с Тарасом Бульбой), ответственности отца за земное благо детей (Чичиков),нет и сугубо родовой, генетической связи (ср. с Гончаровым). РешениеДостоевского в «Преступлении и наказании» состоит в том, что отцовство– чисто духовная тема: отец – это ближайший из близких, его присутствиесимволизирует отношение человека к людям, к миру. Разрыв этой связи (вРаскольникове) ведет к разрыву и с людьми. Поэтому возвращение к миру, к жизнипроисходит в Раскольникове через обращение к Соне, истинной дочери своего отца.Безотцовщина опустошает, связь даже с самым падшим отцом связывает с Богом,пусть и не суля никакого земного блага. Лирическому герою Лермонтова стоило бычитать Достоевского, но – это уже решение темы в ином времени.
Мыначинали наш очерк с обращения к Л.Н.Толстому, его прочтению Евангелия ивосприятию в этом ключе образа отца. Однако философские и религиозные трудыэтого писателя существенно отличаются от решений в его художественном мире,прежде всего в его главном произведении — романе «Война и мир». Вотличие от односторонности толстовской проповеди образный мир его произведенийудивительно синтетичен, многогранен – как сама жизнь. Все смысловые оттенки,отмеченные порознь у других авторов, отражены так или иначе в «Войне имире». Поэтому мы не станем подробно описывать толстовские сюжеты, а лишьназовем их как бы в качестве итога для развития темы отцов и детей.
Вототрицание связи отцов и детей – граф Безухов безразличен к множеству своихнезаконнорожденных детей, однако по какому-то капризу выделяет лишь Пьера.Деспотизм и самодурство отца – в старом князе Болконском, безропотное смирение– в его дочери княжне Марье. Верность отцу – в Ростовых, которым более другихсвойственно родовое чувство («ростовская порода» скажет об этой семьеДенисов). Забота отца только о материальном состоянии (слово Чичикова) детей –образ кн. Василия Курагина, в нем же и ощущение детей как помехи в светскойжизни (оценка Анны Шерер). Показное, ложное отцовское чувство раскрыто вНаполеоне (сцена перед портретом сына). В Андрее Болконском дано отношение котцу как к духовному авторитету, с правом сына на самостоятельность икритическую оценку; это же свойство передается сыну кн. Андрея – Николеньке. ВПьере Безухове отец показан и как источник жизни, и как духовный воспитатель,даже спаситель: Пьер называет себя отцом спасенной им на пожаре девочки, сампо-сыновьему относится к духовному наставничеству масона Осипа Баздеева, в своюочередь будет наставником сына кн. Андрея, в сне которого он отождествлен сотцом. Отсутствие отца, сиротство так или иначе сказалось на характерах Сони,Бориса Друбецкого, Долохова… Едва ли мы перечислили все вариации нашей темы,ясно лишь, что образ отца в романе присутствует как необходимая составляющаядля раскрытия любого характера.
Ногде же враждебность, взаимная ненависть, столь характерные прежде для темыотцов и детей? Этот мотив действительно не свойственен толстовскому миру, можнолишь косвенно отметить его в образе Верещагина («эдакой купеческийсынишка, франтик, соблазнитель, слушал где-то лекции и уже думает, что ему чертне брат», 11, 303): справедливо или нет, но, названный предателемотечества, этот персонаж показан предельно отчужденно от родового единства, егоказнь отчасти соотносится с казнью Андрия в повести Гоголя. Словно в противовесэтому сюжету в романе говорится о генерале Раевском, который в сражении подСмоленском ведет в битву своих сыновей: заметим, правда, что такая броскаягероика не близка автору, что и показано через восприятие этого эпизодаНиколаем Ростовым.
Вромане есть и своего рода метафора отцовства. Лермонтовский «отецсолдатам» — это прежде всего Кутузов, мнимый отец нации – императорАлександр (ср.: «Свет увидели, как светлейший поступил,»- скажет оКутузове Тимохин, 11, 211).
РоманТолстого важен и интересен не столько неожиданной концептуальностью в развитиитемы отцов и детей, сколько художественной убедительностью. Толстой глубокопозитивен в решении этой темы: преодоление болезненных конфликтов – как всемье, так и в нации – основной пафос «Войны и мира».
Ксугубо толстовской концепции следует отнести именно характер преодолениязаблуждений. Человек у Толстого вписан всеми сторонами своей личности висторическое движение. Мотив отчужденности в семьях будет совпадать с общимкризисом нации на пороге Отечественной войны: именно в событиях 1-2 томовотражены и конфликты отцов и детей. Очищение пламенем войны затронет и семейныесвязи: после войны почти чудесно возрождаются герои романа в обретенииотцовства и материнства, которые благословенны для Толстого. Это естественное,природное, но и христианское единство, которое было разрушено в период кризиса.Так, Пьер в первом браке остается бездетным, о чем с вызовом, желая причинитьстрашную боль, говорит Элен; зато в браке с Наташей ему дано счастливоеотцовство. Заметна и склонность Толстого к разрешению противоестественныхконфликтов накануне смерти его героев: Пьер будет признан сыном лишь позавещанию графа Безухова; особенно сильно представлена кончина старого князяБолконского: «Все мысли… о тебе мысли!» — его предсмертное обращениек дочери после столь долгого и несправедливого отчуждения: «Я тебя звалвсю ночь. Спасибо тебе, дочь… прости… спасибо, прости… спасибо!» — и слезытекли из глаз" (11,144).
Однакофинал романа рисует предчувствие новой волны кризиса – уже в приближении кдекабристскому выступлению, что постепенно рождает и новое напряжение в семьях,особенно между Николенькой Болконским и Николаем Ростовым, который как бызамещает ему умершего отца: сон Николеньки – это его битва с Ростовым.
Полнотаи положительность толстовского раскрытия темы – своего рода ее кульминация,подтвержденная в целом лучшими произведениями русской классики 60-х годов. Нокульминация – это и преддверие кризиса темы. Пока рано говорить о литературе 20столетия, когда станут вновь обыденными мотивы распада связей отцов и детей –вплоть до столь редкого в литературе 19 века сыноубийства или отцеубийства.
Послесвоей кульминации тема как бы рассредотачивается, теряет напряженность, наместо вражды или любви приходит равнодушие. Это интонации позднего Чехова. Отцыи дети словно стали существовать сами по себе, без всякой связи, да и самоприсутствие этой темы станет все более редким. Чаще всего герои не помнят отцови не дорастают до отцовства: это и нелепо для героев вроде Пети Трофимова,«человека в футляре» или Ионыча. Герой боится любви, а уж в отцовствевидит скорее какую-то неприятную должность, чем непременное жизненноепризвание. Порой же отцовство становится просто комичным, как в сценке «Овреде табака».
Деспотизми грубость отца Лопахина из «Вишневого сада» уже не вызывает никакогосильного чувства, негодования в духе Лермонтова, а только тоскливое презрение.Туркин из «Ионыча» прошутил и свою собственную судьбу, и судьбудочери – Котика. В «Скучной истории» Чехов говорит о«равнодушии, параличе души» в отношении к дочери, и это определениеможет быть названо лейтмотивом темы… В «Анне на шее» за внешнейтеплотой чувств к дочери тоже стоит непонимание и отчужденность, дети стыдятсясвоего отца: «Не надо, папочка. Будет, папочка» (16, 8, 25).Генетическая связь с отцом только уродует характер и ломает судьбы – МарияШелестова-Годфруа в «Учителе словесности». Ребенок в одиночествевходит в большой мир («Степь»). В простонародье – дети брошены, аотцы лишь обременяют в своей немощи («Мужики»), деньги разрушают,казалось бы, крепкие семьи, о былом домострое остается только предание:«Дети должны кормить стариков, чти отца твоего и мать… а она, невестка-то, выгнала свекра из собственного дома» («В овраге», 16, 8, 454).Смерть становится избавительницей и для отцов, и для детей от этих тяжких судеб(«Мужики», «В овраге»).
Темапотеряла свою метафизическую глубину, что было прежде непременным свойствомрусской классики. Точно для подчеркнутого водораздела в литературном звучанииэтой темы, в пьесе «Дядя Ваня» никудышным отцом, буквально забывающимо судьбе дочери, выведен историк русской литературы профессор Серебряков. Какразвернуться теме отцов и детей, если «вместо людей кругом ходят какие-тосерые пятна»?
** * * * * * * * *
Подведемкраткий итог описанию темы отцов и детей. В литературе пушкинской поры темавидится одной из самых содержательных и будет развернута в самых различныхаспектах: религиозном, нравственном, психологическом, социальном. Литературапередает верность христианского идеала в отношениях отцов и детей, но и еготрагическую недостижимость. Литература середины золотого века показывает ужереальность в единстве отцов и детей, снимая противоречия, казавшиесянеразрешимым конфликтом, хотя для этого требуется значительный личный опыт,зрелость и обращение к духовному приданому – к христианству. Завершениезолотого века внесет в творчество Чехова как бы угасание темы. Но в отличие оттем маленького или лишнего человека тема отцов и детей не будет исчерпана всвоем христианском аспекте и станет отчетливо звучать в литературе 20 века –если не в прямой, то в ассоциативной связи с библейскими заповедями и притчами.
Список литературы
1.Библия. Книги Ветхого и Нового Завета. М., 1968.
2.Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. – Собр. соч., т. 6. М.,1978.
3.Гончаров И.А. Обломов. – Собр. соч., т. 4. М., 1953.
4.Грибоедов А.С. Горе от ума. – Сочинения. М., 1956.
5.Домострой. М., 1991.
6.Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. – Собр. соч., т. 5. М., 1957.
7.Лермонтов М.Ю. Полное собр. соч. М., 1948.
8.Мейерхольд В.Э. Статьи, речи, письма, беседы. Т. 2. М., 1968.
9.Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 8. М., 1954.
10.Розанов В.В. О себе и жизни своей. М., 1990.
11.Толстой Л.Н. Война и мир. – Собр. соч., т. 6. М., 1951.
12.Толстой Л.Н. Краткое изложение Евангелия. – Толстовский листок. Вып. 1.М.,1995.
13.Тургенев И.С. Отцы и дети. – Собр. соч., т. 3. М., 1953.
14.Фонвизин Д.И. Бригадир. Недоросль. М.- Л., 1963.
15.Цветаева М.И. Мой Пушкин. – Собр. соч., т. 2. М., 1980.
16.Чехов А.П. Собр. сочинений в 12 тт. М., 1956.