Ранчин А. М.
Этознаменитое стихотворение А.А. Блока истолковывалось и анализировалось многораз; выявлены его общий смысл и место в творческой эволюции автора, описанаобразная система. Ключ к пониманию произведения «вручил» исследователям сампоэт в статье «О современном состоянии русского символизма» (1910).«Незнакомка» обозначает негативный период «антитезы» в русском символизме, когдасимволисты, в период «тезисы» утверждавшие высшие эстетические (духовные)ценности бытия, не удержались и отступили от предназначения теургов, посредствомслова преображающих мир, и поддались соблазну эстетизации преходящего иограниченного — себя и собственной жизни. На языке символов стадия «антитезы», противостоящаястадии «тезы», описывается так: «Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревойясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие мечамеркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны егозолотым светом, теряют пурпурный оттенок ». Это стадия антитезы, утратыхудожником высшей цели служения; он горделиво возжелал превратить собственнуюжизнь в искусство и прибегнул к помощи демонов. Но, когда художник «наконец, припомощи заклинаний, добывает искомое — себе самому на диво и на потеху», это«искомое» оказывается «красавицей куклой». «Прекрасная Дама» блоковской лирикипервого периода — воплощение Мировой Души — Софии, гностическая «Дева РадужныхВорот» — подменяется ее опрокинутым, полутравестийным, демоническим двойником:«Если бы я написал картину, я бы изобразил переживания этого момента так: влиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на немлежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило срединебесных роз». «Падение» поэта приводит к появлению Незнакомки: «Итак, свершилось:мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим“анатомическим театром”, или балаганом, где сам я играю роль наряду с моимиизумительными куклами . Иначе говоря, я уже сделалсобственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через всеевропейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, ипередо мною возникло наконец-то то, что я (лично) называю “Незнакомкой”:красавица кукла, синий призрак, земное чудо.
Этовенец — антитезы.
Незнакомка.Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это —дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы яобладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что емуназначено». (выделено Блоком.)
Символикацвета у Блока, по-видимому, навеяна оккультной литературой; изменчивостьволшебных миров в представлении Блока (а Прекрасная Дама, превратившаяся, вНезнакомку, «обернувшаяся» ей, — частный случай такой метаморфозы), вероятно, тожесоотнесен с оккультными представлениями. (См. об этом: Богомолов Н.А. Кистолкованию статьи Блока «О современном состоянии русского символизма» //Богомолов Н.А. Русская литература начала ХХ века и оккультизм: Исследования иматериалы. М.: Новое литературное обозрение, 1998. (Новое литературноеобозрение. Научное приложение. Вып. 18). С. 195-196.) частный случай такойметаморфозы), вероятно, тоже (а Незнакомкаового. Если бы я обладал цветами сеевропейское тся огромный бе
Необходимозаметить, что авторская интерпретация «Незнакомки», конечно, значима припонимании стихотворения, но она все же является позднейшей (отделенной отвремени создания несколькими годами) трактовкой текста стихотворения и не можетбыть сочтена единственно возможным истолкованием; для символистов же в целомбыла характерна установка на вчитывание новых смыслов в произведения.
«Незнакомка»построена на резком семантическом и стилевом контрасте с лирикой первого тома«Собрания стихотворений» 1911—1912 гг., «Стихов о Прекрасной Даме». Но образгероини стихотворения не просто контрастен по отношению к Прекрасной Даме; онамбивалентен, внутреннее двойственен, ибо допускает как «негативную», так и«позитивную» интерпретации. Все это банальности, но напоминание о нихнеобходимо для того, чтобы следить за анализом подтекстов блоковскогостихотворения. Поэтому я вынужден привести по необходимости пространную цитатуиз разбора «Незнакомки», принадлежащего З.Г. Минц: «Три части, на которыеотчетливо делится текст, дают три разных ответа на вопрос о природе “высокого”поэтического идеала. Первая часть — иронична . Ироническийэффект вызывается столкновением поэтической лексики и символики “первого тома”со “сниженным” бытом и реалиями. Так, “вечера” в “Стихах о Прекрасной Даме” —символическое время мистической Встречи с “Закатной Девой”. В “Незнакомке” жеони становятся “вечерами над ресторанами” — временем дачного флирта и весьмадвусмысленных свиданий. Есть еще более “сниженные” образы, доходящие докаламбура: мистический поэтизм “Дух” (“Как некий Дух, закрыв лицо”)превращается в “тлетворный дух”, “Единственная” Дама — в “дам”, гуляющих средиканав с “испытанными остряками”, а “друг единственный” — в собственноеотражение в стакане. Впрочем, таких прямых каламбуров Блок в целом чуждается издесь, предпочитая столкновение не столь очевидно несовместимых внешне (хотяабсолютно несовместимых по существу) слов и словосочетаний типа “весенний ↔и тлетворный”, “вдали ↔ над пылью”, “чуть золотится ↔крендельбулочный”, “в «ндель булочныйетаний типа стнестнимых по существуся и здесь,предпочитая столкновение не столь очевидно несовмумилостивить ег небе ↔бессмысленный кривится диск” и т. п. Тонкость иронии здесь в том, что игра насемантически и стилистически несопоставимом ведется не с общеязыковымизначениями слов, а с теми внутритекстовыми, окказиональными значениями, которыеэти слова приобрели в лирике “первого тома”.
Втораячасть — лирическая (хотя и включает скептические вставки типа: “Иль это толькоснится мне?” и др.). В ней нет семантико-стилистических сломов, а невозможная влирике “первого тома” предметность описаний (“И шляпа с траурными перьями, / Ив кольцах узкая рука” связана со стиранием граней между “бытовизмами” и“поэтизмами” в блоковской лирике этих лет.
Инаконец, третья часть (подготовленная вставками в третьей части и полностьювыявленная в последней строфе) возвращает нас, уже в форме прямой поэтическойдекларации, к мысли о нереальности поэтического идеала (“Истина в вине!”). Перед нами по крайней мере три версии изображаемого (“Незнакомка” —“Прекрасная Дама”; “Незнакомка” — одна из ресторанных “дам”; “Истина — ввине”). Уже сама возможность тройной интерпретации придает стихотворениюоттенок “релятивности” и скептицизма. Вместе с тем, однако, она оставляетцентральный вопрос открытым, “таинственным” и нерешенным. Поэтическая “версия”изображенного не снимается, хотя и оказывается не единственной, а одной измногих» (Минц З.Г. К генезису комического у Блока (Вл. Блок и А. Блок) // МинцЗ.Г. Александр Блок и русские писатели. СПБ.: Искусство-СПб., 2000. С. 433-434).
Являясьсимволом отталкивания и отторжения от настроений, мечтаний и упований стадиитезы, образ Незнакомки вместе с тем создается посредством типичнойсимволистской поэтической «стратегии». Во-первых, он навеян «декадентским»символизмом В.Я. Брюсова. Встреча с таинственной Незнакомкой встречалась ещераньше в урбанистической лирике В.Я. Брюсова, к Брюсову в блоковскомстихотворении можно возвести такой атрибут героини, как «духи», и такой мотив, каклюбовное опьянение (см.: Жирмунский В.М. Поэтика Александра Блока // ЖирмунскийВ.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977. С. 208).Во-вторых, в «Незнакомке» посредством типичных символистских и вместе с тем (посвоей конкретной форме) индивидуально блоковских приемов метафорического стиляпроисходит «преображение земной действительности в романтически чудесную, земнойкрасавицы — в сказочную Незнакомку: “Девичий стан, шелками схваченный, Втуманном движется окне”, “Дыша духами и туманами, Она садится у окна”, “И веютдревними поверьями Ее упругие шелка…”, “И очи синие бездонные цветут на дальнемберегу”» (Там же. С. 208). И, наконец, «основным для метода Блока являетсяобразование проходящих, устойчивых словесных символов, черпающих свое значениев общей связи его творчества и вносящих его в каждый новый текст. Блоковскаясимволика, сложившаяся уже в «Стихах о Прекрасной Даме», не исчезает из егопоэзии в дальнейшем» (Гинзбург Л.Я. О лирике. [Изд. 3-е]. М.: Интрада, 1997. С.253). Сохраняется в трансформированном виде этот набор образов и в«Незнакомке». Трансформация символистской поэтической традиции принимает вблоковском тексте разнообразные формы: это усвоение мотива, ситуации, образа, нонаделение их новыми смысловыми функциями; это замена ожидаемого образа иным, контрастнымпо отношению к нему; это комбинирование образов и лексем, принадлежащих ксимволистскому поэтическому «словарю», с резко диссонирующей образностью илексикой. Но все метаморфозы, которым поэт подвергает символистскую традицию, значимытолько на нее фоне, предполагает ощущение и знание этого фона, второго плана.Анализу некоторых из этих связей и посвящен мой текст.
Открывающая«Незнакомку» строка «По вечерам над ресторанами» на первый взгляд имеет толькопредметный смысл, составляющие его слова, казалось бы, лишены дополнительныхпоэтических оттенков значения. Действительно, лексема «рестораны» — предметная,относящаяся к внеэстетической, бытовой сфере, отмеченной в стихотворении каквоплощение пошлости. В поэтическом мире Блока ресторан, ресторанноепространство приобретут символическое значение, но это индивидуальнаяблоковская символизация (во многом заданная именно «Незнакомкой»), а необщесимволистская.
С«вечерами» сложнее. Конечно, это предметное указание на время событий, но ононеизбежно проецируется на характеристики вечера, вечернего времени суток вхудожественном мире символизма. В цитированном выше разборе блоковского текстаЗ.Г. Минц напомнила о вечере — «символическом времени мистической встречи» сНею в «Стихах о Прекрасной Даме» (1904). Это мотив общесимволистский: символизм«осуществляет культ вечерней зари, начало которого прослеживается встихах Соловьева » (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Системапоэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика / Пер. снем. М.Ю. Некрасова. СПб.: Академический проект, 2003. (Серия «Современнаязападная русистика». Т. 48). С. 245, здесь же примеры. (в частности, в вечернейзаре являет себя Бог в !1-ой симфонии» Андрея Белого)). В поэзии Блока«вечерняя заря выступает также как “Прекрасная Дама”, земной прообраз “Царевны”» (Там же. С. 245, здесь же примеры). В.И. Иванов наделяет вечер, вечернееСолнце литургической символикой и ассоциациями с Крестной Жертвой ИисусаХриста; Солнце обращается к своему двойнику и alter ego — сердцу: «Весь ты —радость, ранним-рано, // Брат мой, — весь ты кровь и рана // На краювечеровом!» (В.И. Иванов, «Завет Солнца», опубл. 1905). Вечер ассоциируется сКрестной Жертвой Иисуса Христа и в стихотворении Ивана Коневского «Жертвавечерняя» (1899).
В«Незнакомке» отсылка к символистскому «вечернему» контексту подчеркнутапосредством тройного повтора — анафоры: «И каждый вечер…», причем если в первомиз трех стихов (в девятой строке) это выражение обозначает неизбывную скукуоднообразных вечерних гуляний, то во втором (в семнадцатой строке) и особенно втретьем (в двадцать пятой строке) приобретает двойственный, и иллюзорный, имистический смыслы: «друг» нереален, но он (отражение лирического «я») — егоединственный посвященный; «она» может быть сонной и пьяной грезой, но «встреча»как будто бы предначертанная свыше («в час назначенный»). Анафора завораживаети преображает лирического субъекта, поднимая над скукой обыденщины, — ноприподнимает, чтобы в финале, быть может, бросить еще ниже, в мир «пьяниц с глазамикроликов», твердящих то же самое, что и герой стихотворения. Сравнение с«кроликами» в соответствии с расхожими представлениями об этих зверькахпривносит оттенок значения «похотливость».
«Окрикипьяные» в третьей строке намечают тему пошлого мира. Однако мотив опьянения в«Незнакомке» развертывается далее в двух планах: бытовом и метафорическом, отчетливосимволистском. В пятой строфе вино перифрастически названо «влагой терпкой итаинственной». Эпитеты «терпкая» и особенно «таинственная» придает винуособенный ценностный смысл, но при этом вино, словно это всего лишь напиток, «оглушает»,опьяняет в буквальном смысле слова. Предметны и отталкивающие «пьяницы сглазами кроликов». Но в одиннадцатой строфе мотив опьянения приобретает вновьсимволистский смысл некоего преображения души («И все души моей излучины //пронзило терпкое вино»), хотя ощущаемое откровение представлено размытым, неопределенными несколько сомнительным: «тайны» — «глухие», а «солнце» — «чье-то». Тем неменее и эти «тайны», и «солнце» явно противопоставлены скучному пошлому миру.«Глухие тайны» контрастируют с диким и глухим воздухом дачной местности извторой строки, а «солнце» — с бессмысленным кривящимся «диском» из двенадцатой.Соответственно, и финальное утверждение «Я знаю: истина в вине» отнюдь незвучит как простое согласие в возгласом пьяниц — пошляков «In vino veritas».
Л.К.Долгополов полагает, что «Незнакомка — лишь смутное видение, возникшее в пьяноммозгу поэта, призрак, созданный хмельным воображением» (Долгополов Л.К.Александр Блок: Личность и творчество. Л.: Наука, 1978. С. 62). На мой взгляд, такаяоднозначная трактовка не учитывает символистского подтекста мотива вина. Выборслова «излучины» мотивирован, очевидно его фонетическим сходством с«уключинами»; сходство указывает на семантический контекстуально обусловленныйконтраст двух лексем: скрипящие «уключины» принадлежат неприятному и постылому«дачному» миру, «излучины» относятся к душе. Одновременно важно иэтимологическое родство «излучин» с «лучом». Солнечный луч — один из важныхпозитивных образов в мифопоэтике русского символизма. (О луче как манифестациисвета в «мифопоэтическом» символизме см.: Ханзен-Лёве А. Русский символизм:Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика.С. 323-352.)
Усимволистов вино соотносится с солнцем, это его метафора-символ, как бы егоманифестация и энергия. Так, Андрей Белый выстраивает в один семантический рядсолнце, золотое руно из греческого мифа об аргонавтах и вино: «Вино // мировое// пылает // пожаром // опять: // то огненным шаром // блистать // выплывает //руно // золотое, // искрясь» («Золотое руно», 2 (1903)).
Солнечноевино искрится в стихотворении Андрея Белого «На горах» (1903). В немпредставлен Горбун, который «в небеса запустил / ананасом» — солнцем. Это«отмеченный особой приметой жрец, заклинающий стихии и приводящий космическиесилы в динамическое состояние (“Говорил // низким басом. // В небеса запустил// ананасом”), сочетающий небо и землю, холод и огонь лирический субъект,предающийся “мистическому пьянству” и пребывающий в доверительно-игровых(“жизнетворческих”) отношениях с “горбуном седовласым”:
Яв бокалы вина нацедил,
я,подкравшися боком,
горбунаокатил
светопеннымпотоком.» (Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературнаядеятельность. М.: Новое литературное обозрение, 1995. (Новое литературноеобозрение. Научное приложение. Вып. 4)… С. 154.).
Солнцеи вино «взаимоперетекают» друг в друга и в поэзии В.И. Иванова: «Какстремительно в величье бега Солнце! // Как слепительно в обличье снегаСолнце!»; «Как пьянительно кипит у брега Солнце!»; «Солнце — сочность гроздийспелых» ( «Солнце», опубл. 1906). Солнце обращается к сердцу — своему alter egoв мире людей: «Истекаешь неисчерно, // Поникаешь страстотерпно Весьты — радость, ранним-рано, // Брат мой, — весь ты кровь и рана // На краювечеровом!» (В.И. Иванов, «Завет Солнца», опубл. 1905). В образе винапросвечивают литургическая символика (таинство Причастия) и ассоциации(страстотерпчество) с Крестной Жертвой Иисуса Христа.
Характерендля символистской традиции и мотив опьянения весенним воздухом. Так, ИванКоневской пишет: «Захмелеем же мы, // Словно древние гунны лихие…»(«Первозданная свежесть и резкость весны…», опубл. 1899). Пьянит воздух: «Ихмелем привольным эфира волны поят» («На лету», опубл. 1899)).
Действиев «Незнакомке» тоже приурочено к весне («весенний воздух»), хотя, по контрастус ожиданиями, питаемыми символистской традицией, весенний воздух не упоительносвеж, а «дик и глух».
А.Пайман категорически утверждает, что блоковский «поэт сидит в прокуренномстанционном буфете и тупо вглядывается в собственное отражение на дне стакана слилово-красным вином. Для того чтобы появление Незнакомки произвело надлежащийэффект, вино обязательно должно было иметь этот оттенок “лиловых миров”»(Пайман А. История русского символизма / Авториз. пер. с англ. В.В. Исаакович.М.: Республика, 1998. С. 271). Таким образом, исследовательница интерпретируетвино в «Незнакомке» однозначно как атрибут негативного «лилового мира». Но поэтне случайно не упоминает о цвете вина, которое, кстати, в символистской поэзииобычно красное или золотое (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Системапоэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика. С. 272, здесьже примеры из поэзии Андрея Белого).
Вовторой строфе продолжается описание скучной обыденности, один из атрибутовкоторой — «пыль переулочная».Еще в раннем русском «декадентском» символизме (уК.Д. Бальмонта, В.Я. Брюсова, З.Н. Гиппиус, Федора Сологуба и др.), который А.Ханзен-Лёве именует «диаволическим», земная «пыль» противопоставлялась лучамсолнца, которые поглощала и гасила: «Вблизи земли солнечные лучи тонут в пыли итумане» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтический мотивов: Раннийсимволизм / Пер. с нем. С. Бромерло, А.Ц. Масевича и А.Е. Барзаха. СПб.:Академический проект, 1999. (Серия «Современная западная русистика». Т. 20). С.212, 221.). Так, у Федора Сологуба «И светило надменное дня // Золотые лучи доземли // Предо мною покорно склоняя, // Рассыпает их в серой пыли» («Пожестоким путям бытия…», 1890). У Блока же пейзаж петербургского пригородаодномерен, и ничто не противопоставлено «пыли», наделенной предметным эпитетом«переулочная». В парном к «Незнакомке» стихотворении «Там дамы щеголяютмодами…» (1906—1911) Блок прибегает к намеренному стилевому диссонансу, «оксюморону»в строке «Над пылью солнечных озер». Взаимоисключающие смыслы — ‘пыльность’ и‘солнечность’ — оказываются совмещенными.
Ещеодна примета дачного пейзажа — «крендель булочный» (вывеска булочной), который«чуть золотится». Золотой цвет приписан обыденному предмету, а егоинтенсивность минимальна («чуть золотится»).
Таккак вино в блоковском стихотворении, очевидно, обладает благодаря посредничествусимволистской традиции двойственной — утверждаемой всерьез и кощунственно«пародируемой» соотнесенностью с вином Евхаристии, то не исключено, что«крендель булочный» ассоциируется в свой черед с евхаристическим хлебом — ТеломХристовым (но — в отличие от вина и Крови Христовой — только как его лживое икощунственное замещение в пошлом и пустом мире).
Всимволистской же традиции золото и золотой цвет обозначали высочайшуюинтенсивность солнечного свечения, лучения, и обладали устойчивым положительнымсмыслом.
К.Д.Бальмонт в стихотворении «Будем как Солнце! Забудем о том…» из сборника «Будемкак солнце» (1903) наделяет атрибутом «золотой» сон — мечту, уподобляя еесолнцу. Поэт восклицает: «Будем как солнце всегда — молодое, // Нежно ласкатьогневые цветы, // Воздух прозрачный и все золотое». Поэзия — золотоносная: «Ихоть струны поэта звончей золотого червонца, // Я не в силах исчерпать всювластность, всю чару твою» («»Гимн Солнцу», 7).
Похарактеристике А. Ханзен-Лёве, на втором, «мифопоэтическом» этапе русскогосимволизма, к которому относятся первые сборники Блока и Андрея Белого, «либозолото как качество прямо символизирует солнечное начало либосолнечное начало объективируется в золотое» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм:Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика.С. 180, здесь же — примеры и их анализ (с. 180-196). Андрей Белый развивал«аргонавтический» миф о золотом руне: « “аргонавтический” мифвоплощался в сознании Белого в разновидность мифа эсхатологического: искание“золотого руна” уподоблялось устремлению к солнцу, в образе солнца, в своюочередь, символизировалось достижение окончательного гармонического примирения“земного” и “небесного” начал. Так истолковывает античный миф стихотворениеБелого “Золотое руно” (октябрь 1903 г.) — своеобразный пароль “аргонавтов” ипосвятительная клятва » (Лавров А.В. Андрей в 1900-е годы. С. 115).
Мир«Золотого руна» полон золота: «Золотея, эфир просветится // и в восторгесгорит»; «Закатилось оно — // золотое, старинное счастье — золотое руно!»; уаргонавта «труба золотая» («Золотое руно», 1). Стихотворение Андрея Белого —один из ключевых текстов его поэтической книги, в названии которой такжеприсутствует золото, — «Золото в лазури».
Вписьме Э.К. Метнеру от 19 апреля 1903 г. Андрей Белый так разъяснял созданнымим миф об «аргонавтах»: «Аргонавты рвутся к солнцу. Они подстереглизлатотканные солнечные лучи, протянувшиеся к ним сквозь миллионный хаос пустоты— все призывы: они нарезали листы золотой ткани, употребив ее на обшивку своихкрылатых желаний. Получились солнечные корабли, излучающие молниезарные струи. Сияющие латники ходят теперь среди людей, возбуждая то насмешки, тострах, то благоговение. Это рыцари ордена Золотого Руна. Их щит — солнце. Это все аргонавты. Они полетят к солнцу. Но вот они взошли на своикорабли. И все улетели. Помолимся за них: ведь и мысобираемся вслед за ними. Будем же собирать солнечность, чтобы построить своикорабли» (цит. по кн.: Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы. С. 116-117).
ТрактовкаАндреем Белым античного мифа о путешествии аргонавтов была воспринята другимисимволистами; не случайно, один из журналов этого литературного движения былназван «Золотое руно» (1906—1909). «Все в журнале уже начиная сзаглавия, избранного под заведомым воздействием известного стихотворения АндреяБелого “Золотое Руно” и образной символики кружка московских “аргонавтов”, —было ориентировано на готовые образцы и настойчиво претендовало на полноту изаконченность их выражения» (Лавров А.В. «Золотое Руно» // Лавров А.В. Русскиесимволисты: Этюды и разыскания. М.: Прогресс-Плеяда, С. 461). Впрочем, названиебыло избрано без согласия московских «аргонавтов» (см.: Белый Андрей. Началовека. М.: Худ. лит., 1990. С. 124).
Солнце— это золотой огонь: «И всё ярче рассвет // золотого огня. // И всё ближепривет // беззакатного дня» («Старец», 1900).
УБлока золото встречается не столь часто, как у автора «Золота в лазури», но угероини блоковского стихотворения «Мы встречались с тобой на закате» из книги«Стихи о Прекрасной Даме» «золотое весло». «Стихи о Прекрасной Даме» проникнутывоздействием философии и поэтического творчества В.С. Соловьева, которыйпоселил Вечную Женственность, царицу в золотом дворце: «У царицы моей естьвысокий дворец, // О семи он столбах золотых»; этот дворец также именуется«чертог золотой» («У царицы моей есть высокий дворец…», 1875—1876).
В«Незнакомке» же, по характеристике А. Ханзен-Лёве, «все прежние положительныесимволы приобретают в присутствии Незнакомки обратный смысл: весна тлетворна, лунныйдиск бессмысленно кривится в небе, дети плачут и даже почудившееся издализолото оказывается всего лишь золотящимся кренделем булочной » (Ханзен-ЛёвеА. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм:Космическая символика. С. 271).
Ещеодин признак отталкивающей приземленной яви в «Незнакомке» — скрип (лодочных)уключин (тринадцатая строка). Предметные «уключины» контрастируют с мистическимсимволическим «ключом», о котором говорится в последней строфе; совпадениекорня сочетается с контрастностью поэтических функций этих двух лексем.
Впоэзии Блока периода «тезы» лодка и весло — атрибуты Прекрасной Дамы, исполняющийроль психопомпа, проводника души лирического субъекта в иной, сверхреальныймир: «Мы встречались с тобой на закате, // Ты веслом рассекала залив», угероини стихотворения «золотое весло» («Мы встречались с тобой на закате»).
Квинтэссенцияомерзительной пошлости заключена.в строке, завершающей четвертое четверостишие:«Бессмысленно кривится диск». «Диск» — именование солнца в поэзии АндреяБелого: «В тучу прячется солнечный диск» (Андрей Белый, «Три стихотворения», 3);«И солнца диск почил в огнях» (Андрей Белый», «Преданье», 5 (1903). Поэтомуутверждение А. Ханзен-Лёве, что в «Незнакомке» «диск» лунный, а не солнечный(Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтическийсимволизм: Космическая символика. С. 271), сомнительно.
Лунабыла одним из ключевых образов в поэтической системе раннего, «декадентского», доблоковскогосимволизма, в мифопоэтическом символизме, одним из творцов которого был самБлок – автор «Стихов о Прекрасной Даме», ночное светило было потеснено солнцем,причем этот образ в отличие от луны обладал положительным смыслом. Если бы Блок«заставлял» «кривиться» луну, такой лирический жест был бы всего лишьвозвращением к старому «декадентству», если же в «Незнакомке» так запечатленосолнце, это исполненный глубокого смысла полемический ход по отношению ксобственному более раннему творчеству Блока.
«Кривится»,конечно, допустимо понимать как указание на «кривизну» лунного серпа, месяца (вотличие от солнечного круга), но для символистской поэтики визуальная, «зрительная»мотивировка метафоры совершенно необязательна. А вот такая деталь, какзолотящийся «крендель булочный» магазинной вывески, указывает именно насолнечный, уже закатный, не сильный («чуть золотится») свет; будь лучи, подсвечивающиевывеску, лунными, крендель бы «серебрился».
Всимволистской поэзии, особенно на мифопоэтической ее стадии, солнце — один изглавных образов — мифологем. Культ солнца прослеживается еще впредсимволистской поэзии. Таков образ «солнце мира» у А.А. Фета:
Итак прозрачна огней бесконечность,
Итак доступна вся бездна эфира,
Чтопрямо смотрю я из времени в вечность
Ипламя твое узнаю, солнце мира.
Инеподвижно на огненных розах
Живойалтарь мирозданья курится,
Вего дыму, как в творческих грезах,
Всясила дрожит и вся вечность снится.
(«Измученжизнью, коварством надежды…», 1864(?))
И.Ф.Анненский пишет «Солнечный сонет» (опубл. 1904). Для Николая Минского солнце —«чистейшего света чистейший родник» («Солнце (Сцена из поэмы о Мироздании»), опубл.1880). В уже собственно символистской лирике Ивана Коневского содержитсяпризыв-заклинание: «Внедряйся в меня ты, о свет прославленный, горний!» («Налету», опубл. 1899). Показателен и цикл Ивана Коневского «Сын солнца» (опубл.1899).
Враннем русском «декадентском» символизме (у К.Д. Бальмонта, В.Я. Брюсова, З.Н.Гиппиус, Федора Сологуба и др.), который А. Ханзен-Лёве именует «диаволическим»,«солнце возникает лишь в негативно-деструктивном аспекте: если иллюзорный мирлуны не имеет реальной полноты, то мир солнца для лунного человека исполненчрезмерной жизненной силы, лунному человеку не вынести огня солнца. Вблизиземли солнечные лучи тонут в пыли и тумане и, таким образом, ослабевают, светуже луны эта опасность не угрожает — недостаток тепла и силы компенсируется“четкостью” и “чистотой” ». Развивая эту мысль, исследовательпоясняет: на первой стадии символизма «роль солнечного начала имеетили второстепенный или отчетливо негативный, деструктивный характер. Здесьпримечательно сходство с гностической космогонией, в которой классическаягармония солнца и луны деформируется» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм:Система поэтический мотивов: Ранний символизм. С. 212, 221).
Естественно,А. Ханзен-Лёве отмечает, что «позднее Бальмонт в своем сборнике “Будем, каксолнце” с вызывающей остротой формулирует идею победы над лунной диаволикой ивступление на солнечную ступень жизни ». Однако, эта метаморфозаобъясняется ученым тем, что бальмонтовские гимны Солнцу принадлежат (как ираннее творчество Блока) уже ко второму, «мифопоэтическому» этапу в историирусского символизма; впрочем, как показывает А. Ханзен-Лёве, и на этой стадии уБальмонта «следы диаволического солнца» не исчезают (Там же. С. 213).
Бальмонтовскоепрославление солнца приобретает характер программной декларации: «Я в этот мирпришел, чтоб видеть солнце…»; «Будем как солнце всегда — молодое, // Нежноласкать огневые цветы, // Воздух прозрачный и все золотое» («Будем как солнце!Забудем о том…»); «Вот и солнце, удаляясь на покой, // Опускается за сонноюрекой. // И последний блеск по воздуху разлит, // Золотой пожар за липамигорит» («Голос заката», I); «Жизни податель, // Светлый создатель, // Солнце, тебяя пою! Дай мне на пире звуком быть в лире, — // Лучшего в мире //Счастия нет» («Гимн Солнцу», 1). Обращаясь к солнцу, поэт утверждает: «Выводишьв мир, томившийся во мраке, // К красивой цельности отдельной красоты» («ГимнСолнцу», 3). К дневному светилу Бальмонт обращается так: «О мироздатель, //Жизни податель, // Солнце, тебя я пою» («Гимн Солнцу», 7).
Какписал Эллис в книге «Русские символисты» о стихах Бальмонта на эту тему, «поэтмолится солнцу, как сын земли, он видит ясный лик золотого бога над собой» (Эллис (Кобылинский Л.Л.) Русские символисты. Томск: Водолей, 1998.С. 90.).
О«Будем как солнце» стихотворении он утверждал: « Подобно древнимжрецам Мексики, он готов принести без колебания свое бедное сердце ВеликомуЗолотому Богу, чтобы умилостивить его и умолять снова и снова пылать нанебосводе. Земной мир исчез, все ближе и ближе сверкающий лик пламенного бога…Туда в эфир, в объятия небесного огня, в золото новых и вечно-живых откровений;должно отныне забыть все земное, каждый пусть станет отражением великого бога, егозолотым отблеском » (Там же. С. 90). По замечанию Эллиса, «ни один изнаших поэтов не отразил в таких ослепительных символах мистический культмировой души, Солнца…» (Там же. С 91).
Всборнике «Будем как солнце» Бальмонт предпринял «попытку выстроитькосмогонич картину мира, в центре кй находитсяверховное божество — Солнце» (Азадовский К.М. Бальмонт Константин Дмитриевич //Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. М.: Советская энциклопедия,1989. Т. 1. С. 150).
Темне менее, по мнению А. Ханзен-Лёве, бальмонтовский культ солнца еще далек отмифопоэтики второй стадии русского символизма (О солярном мифе в«мифопоэтическом» символизме (наиболее полно он представлен у Андрея Белого иВ.И. Иванова) см.: Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтическихмотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика. С. 166-180).Бальмонтовское «Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце…» — «доминированиесолнца, его витализующей (животворящей. – А. Р.) и иллюминирующей (светоносной.– А. Р.)силы провозглашено совершенно однозначно, но в отличие от “чистой”мифопоэтики имагинативный (образный. – А. Р.)мир поэта противопоставлен солярному миру: “видеть Солнце”, “петь о Солнце” и т. д.Художник претендует на то, чтобы в мире своей “мечты” царить точно так же, каксолнце в природе, в космосе (поэтому не “будем солнцем”, а “будем как Солнце”» (Там же. С. 163. О мотиве «солнца любви» у Бальмонта см.: Там же. С.167.).
«Мифопоэтический»символизм создает собственные, новые гимны солнцу. Андрей Белый возвещает:
Солнцемсердце зажжено.
Солнце— к вечному стремительность.
Солнце— вечное окно
Взолотую ослепительность.
(«Солнце»)
Отдалщедрую дань солнечному мифу и В.И. Иванов в стихотворениях «Хор солнечный»(опубл. 1906), «Псалом солнечный» (опубл. 1906).
Дляпоэтов этой стадии символизма характер символ Солнце — Христос, навеянныйлитургическим именование Иисуса Христа «Солнце Праведное». В «Псалме солнечном»В.И. Иванова солнце — это и «полный, торжественный гроб, // Откуда Воскресший, очамнестерпимо, выходит во славе» («Псалом солнечный», опубл. 1906) и символвоскресения лирического субъекта: «Я, забывший, я, забвенный, // Встану некогдаиз гроба, // Встречу свет в белом льне; // Лик явленный, сокровенный // Мысольем, воскреснув, оба, // Я — в тебе, и ты — во мне!» «Солнце-двойник», опубл.1905). Солнце — символ воскресения Христова в стихотворении В.И. Иванова «Путьв «Эммаус» (опубл. 1906).
В«Незнакомке» все мифопоэтические смыслы, аккумулированные символизмом в образесолнца, отброшены: «диск» бессмысленный, а кривится он, видимо, не будучи всостоянии удержать гримасу от пошлости обстающей жизни. Слово «кривится», по-видимому,значимо и своим родством с «кривизной» как криводушием и неправдой; «диск» в«Незнакомке» — это солнце неправое и неправедное.
Излюбленнаявременнáя ситуация в мифопоэтическом символизме — это вечер как переходот дня к ночи, как момент заката, захода солнца. Вечер, время переходапредставал как момент, изъятый из обычного течения жизни, как период откровенийи преображений. У Блока свидетельство этому — стихотворение «Мы встречались стобой на закате» из книги «Стихи о Прекрасной Даме». В «Незнакомке» заката нет,время словно остановлено, «диск» бессмысленно висит в небе. В мифопоэтическомсимволизме мотив остановленного вечернего времени встречается. Таковневероятный, волшебно-чудесный беззакатный закат в цикле Андрея Белого ЦиклАндрея Белого «Закаты» (1902). А в стихотворении «Старец» поэт возглашает: «Ивсё ярче рассвет // золотого огня. // И всё ближе привет // беззакатного дня».Но такое преодоление времени полно высшего блага и смысла. Блок же, обращаясь кмотиву остановившегося времени, подменяет утверждающий смысл негацией, отрицанием:времени нет, потому что все повторяется и пошлость торжествует.
«Незнакомка»— стихотворение, очень сложным, нетривиальным образом соотнесенное споэтической традицией: «простое» отбрасывание ее сочетается с «пародированием»и амбивалентным отрицанием — утверждением. Это опыт осмысления мифопоэтическимсимволизмом своего призвания и своей «неудачи».
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru