О.Ю.Трыкова
Вконце XX века, как и в конце века XIX, в отечественной литературе возникаетобостренная жажда перемен, новых форм и средств художественной выразительности.В поисках нового писатели нередко обращаются если не к хорошо забытому, тонесомненно старому. Так на рубеже веков актуализируется мифологическая архаикажанра сказки. Отдельные сказочные мотивы, формы и образы появляются впроизведениях Л.Петрушевской, Т.Толстой, А.Кима, Н.Галкиной, Д.Липскерова и др.
Однакоесли большинство современных отечественных книг, в той или иной степениориентированных на сказочную традицию, использует лишь один-два, в крайнемслучае три способа заимствования из сказки, то роман Нины Садур “Немец”, не такдавно опубликованный в журнале “Знамя” (1997. N 6), включил в себя, кажется,все возможные варианты взаимодействия литературного произведения с фольклорным.Итак, остановимся подробнее на анализе этого романа как наиболеесимптоматичного для рассматриваемой тенденции и покажем на его примере ту роль,которую играет сказка в отечественной прозе конца XX века.
Лирическиймонолог героини Н.Садур, ее “поток сознания”, повышенная эмоциональность иразорванность повествования, сугубо современный материал… и сказка “Финист —Ясный Сокол” — как смысловое и лирическое ядро романа. Символично даже имягероини, которое не сразу дается читателю: Александра. Позднее добавляется иотчество: Николаевна. Именно из знаменитого сказочного сборника АлександраНиколаевна Афанасьева берет вариант сказки “Перышко Финиста Ясна Сокола” НинаСадур.
“Несказочный”,казалось бы, план повествования, с его точностью бытовых деталей иузнаваемостью жизненных зарисовок, открывает мотив печали, тоски от того, что“пропускает жизнь”. Это сродни сказочному мотиву недостачи, характерному дляначала многих волшебных сказок. Мотив печали символизируется в образе ковыля —его “нельзя держать дома, а все равно держат”, раскрашивая ковыль (то есть своюпечаль) в разные цвета. И здесь намек на будущую сказку: ковыль “немного похожна птичий пух”. Образ птичьего пуха, перышка станет одним из лейтмотивовромана.
Собразом ковыля связана и другая типично сказочная идея в романе — идеядвоемирия. Противопоставляя любимый русскими ковыль толстым букетам сухоцветову немцев (“толсто, шарообразно, надолго, прочно”), автор вводит сквозную длявсего романа антитезу “Россия и Германия”. Это не что иное, как писательскоевоплощение фольклорной идеи “двух царств”: первое — свое, родное, второе —чужое, волшебное, куда предстоит отправиться в поисках возлюбленного, решаятрудную задачу.
Почтинемотивированно, непонятно для тех, кто не помнит наизусть, дается первоевкрапление — цитата из сказки, выделенная в абзац:
“Дозвольс твоим мужем ночь перебыть” (Афанасьев — с. 276, 277, Садур — с. 14, затем —47!) Цитируя фольклорный источник, писательница берет сначала фразу из второйчасти сказки, но фразу ключевую, трижды повторенную в оригинале.
Далее— уже большая цитата из сказки, точнее, пересказ кульминационного эпизодапервой части “Финиста — Ясна Сокола”, повествующий о предательстве ложныхгероинь — старших сестер, о первоначальной беде и наказе:
“Вотсестры и решились. Наломали стекол, наточили ножей, набрали иголок. Приставилилестницу к ее окну, залезли и навтыкали всего этого острого, злого наподоконник у влюбленной сестры так, чтобы, прилетев, он себе грудь изранил. Асаму ее опоили молоком, подсыпав туда маку...” /3. С.14/ — эта последняя детальотсутствует в сказке, как, естественно, и авторские метафоры “навтыкали…острого, злого”, там идет речь лишь о ножах да иголках.
Пересказываярусскую народную сказку, Нина Садур стремится, сохранив сюжетную канву, сделатьее более поэтичной, эмоционально выразительной. Сравним:
“Ночьюприлетел Финист Ясный Сокол, бился, бился — не мог попасть в горницу, толькокрылышки себе обрезал” (Афанасьев. С. 274).
Ктрадиционному повествованию сказки писательница добавляет пластику портретныхдеталей и действий, стремясь сделать зримым описываемое: “Закричал, закричал,растянул длинные крылья, головкой маленькой повертел с клювом загнутым, хищными улетел” (3. С. 14). И делает это, используя пока еще традиционные тропыфольклора: много инверсий, постоянные эпитеты, повторы…
Помимовставных эпизодов из сказки, выделенных в самостоятельные абзацы и поначалуособняком стоящих в тексте, в основное повествование сказка проникаетотдельными мотивами, небольшими деталями. Уже было сказано об образе-лейтмотивеперышка, рядом с ним можно назвать и образ-лейтмотив стекла, по-особомузначимый после процитированного кульминационного эпизода сказки. Такую же рольиграют и, казалось бы, незначительные детали типа: “… давно уж был быздесь… с ладоней моих клевал бы хлебушек” (Александра о далеком возлюбленном —3. С. 16).
Основнойплан повествования постоянно перебивается “включениями” из сказки. Послепересказа ее кульминационного эпизода через некоторое время идет логическоепродолжение о странствиях героини в поисках возлюбленного, о трудностяхиспытания (действие, как и положено в волшебной сказке, развивается через мотиврешения трудной задачи):
“Ивот пошла она бродить, как он велел. Камни глодала, железом ноги сбивала, рукиувечила” (3. С. 17).
Нонеожиданно сказка делает виток и возвращается к своему началу, и в экспозицииее, кроме традиционного деления на старших и младших (отец и дочери), делениявнутри одного поколения (старшие сестры-гулены и труженица младшая), кроместоль же традиционного сказочного утроения, появляются уже совершенно новые,современные детали. Сказочное повествование постепенно “обытовляется”,классическая условность обрастает подробностями, описаниями, портретами.Возникает и чуждая сказке временная определенность, угадываемая по узнаваемымприметам: на героине — “фуфайка и резиновые сапоги”; “сестры нарядятся, вечеромв дом отдыха идут, кино смотреть” (3. С.18). Намек на афганскую войну и Чечнюеще более конкретизирует время действия. Так сказка, казалось бы, прочноврастает в общее повествование, но ключевые сюжетные ходы ее остаютсянеизменными: “Дочки, что вам привезти из города?” (отлучка старшего,сопровождаемая наказом). А затем сказка вновь забывается на время… и лишь слабыеотголоски ее, полунамеки — в основной части.
Ав основной части — цепь полуслучайных эпизодов, зорко и лирично выписанных,рисующих обыденную жизнь Александры Николаевны, тоскующей в Москве по своемунемецкому возлюбленному.
Следующийэпизод сказки будет дан позднее, на сей раз автор не нарушит сказочнойхронологии сюжета (просьба меньшой дочери привезти ей перышко), но все болеедетальным и психологически детерминированным становится повествование. Черезобраз перышка вновь и все явственнее зазвучит мотив полета. Впервые заявленбудет мотив демонизма (это даже еще не заявка, а лишь намек в одном слоге: “Ивстал к тебе де… мгновенно возник, даже воздух не дрогнул, с колен медленноподнимаясь, лицо к тебе обращая, в лице свет...” (З. С.25). Лишь потом намекэтот будет конкретизирован:
“Друзьяумирают и возвращаются демонами!.. Парящими в небе демонами” (З. С.33).
Н.Садур удается то, что дается немногим: не корежа сказочной основы, дать свое,лирическое, психологически развернутое и достоверное повествование. Такраскрывает она внутренний мир сказочной героини, ее чувства и переживания: отдневной тоски — оцепенения до острого желания уследить за каждодневнымпревращением возлюбленного в сокола — и невозможности этого.
Постепеннои все настойчивей проводит автор ключевую параллель между двумя героинями:лирической и сказочной (“Но есть какое-то воспоминание в крови, какой-тоиспуг”). Нарастает не только параллелизм ситуаций, но и портретных деталей: у“короля молодого кареглазого”, как называет Александра Николаевна своего немца,тоже “прямые и гордые плечи” (повторяющаяся деталь портрета, как и уФиниста-Ясна Сокола).
Чтобыусилить этот параллелизм, Н. Садур даже изменяет сказку: ее Финист “сказатьпо-нашему нечего не может” — значит, тоже “немец”. Фактически симметричен иразговор влюбленных на двух языках (каждый — на своем). Отнюдь не случаен стольнастойчиво проводимый мотив “оцепенения” двух героинь — лирической и сказочной.
Итак,сказка — прошлая жизнь Александры? — Нет, но и нагаданная ей “прошлая жизнь” вобразе незаметной девушки из рабочего поселка, что “умерла молодой, одинокой,никем не замеченной” — это еще один вариант судьбы (без Сокола).
Дваждыдает писательница кульминационную сцену первой части сказки. Второй раз — ближек финалу и гораздо подробней:
“Чтож она видит? Себе не веря? Птица с ума сошла, что ли?
Птицабьется в окно, как в стекло, а окно-то открыто, хлещет длинными крыльями,благородной сильной грудкой бьется, бьется о воздух окна, словно бы о стекло.Та хочет крикнуть ей: “Влетай, открыто! Ты что?!” — но не то что крикнуть,двинуться не может, так ее сковало. И не стоит она у окна, а лежит на кровати,вся взмокшая, не в силах проснуться, а сама только и видит, как бьетсядоблестный, яростный сокол о воздух окна, проклятые сестры опоили...” [З. С.41]. В этой эмоционально наполненной и пластичной сцене кульминационноеразвитие получает и мотив оцепенения: героиня слышит, но не может помочьлюбимому. И, наконец, после чередования сказочного и общего планов на сменунамекам, параллелизму деталей, ситуаций и образов приходит почти полноесмыкание, взаимопроникновение бытового и сказочного планов.
Сначалаоно заявляет о себе “путаницей” местоимений, когда о лирической героинеАлександре автор начинает говорить не в первом (“я”), а в третьем лице (“она”).О героине же сказки, наоборот, “я”. Затем вторая часть сказки о Финисте ЯсномСоколе (поиски возлюблеленного, решение трудной задачи, борьба с соперницей,мотив трех купленных ночей и пробуждение от чар слезой, капнувшей на щеку)“врастает” в общий план повествования и смыкается с историей Александры,отправившейся искать своего немца в Германию.
ФрауКнут, в услужение к которой поступает героиня, — немецкий аналог сказочнойсоперницы и злая колдунья одновременно. Симптоматично меняется восприятиенемецкого быта — сначала хоть и чуждого, но прекрасно-сказочного, затем —враждебного, зловеще-сказочного. Сохраняется традиционное троекратие (три ночи,три платы). Но в уплату за три ночи с возлюбленным идут не волшебные предметы,а деньги, волосы и танец с дурачком-сыном хозяйки.
Сказочнаягероиня не нашла любимого, пока не сгрызла три камня, не сбила три чугунныхпосоха, не сносила три пары железных башмаков — но осталась при этом такой жепрекрасной. (У Афанасьева об этом прямо не говорится, но подразумевается). УАлександры “зубы стерты до десен, руки изувечены, ноги разбиты”, волосыострижены в уплату фрау Кнут, не было в помине и чудесных помощников.Так уН.Садур иное, реалистическое обоснование получает мотив неузнавания героемсвоей возлюбленной.
Две(сюжетно сходные) сказочные кульминации дает автор в романе, еще сложнее делообстоит с его финалом. Здесь не меньше двух вариантов, один из которыхполностью сказочен:
“Воти на третью ночь не может она разбудить Финиста Ясного Сокола. Заплакала онанад ним, и одна слеза упала ему на щеку. Он тут же глаза открыл и говорит:
—Что-то меня обожгло.
Онижили счастливо, не замечая ни мира, ни времени, они загляделись” [З. С. 51-52].
Ногорькие эпилоги-варианты (или воспоминания предыдущего?) разрушают идилличностьканонического сказочного финала. Не случайна одна из последних, ключевых фразромана:
“Какне любят русские счастья! Как не любят они!” [3. С. 52].
Потомутакое значение приобретает еще один образ-лейтмотив произведения, рефреномпроходящий через всю книгу. Это образ монашка, бесконечно бредущего по дорогамРоссии. В последних строках романа он получает автобиографическое звучание,становясь символом вечно мятущейся и неприкаянной души героини:
“…черная земля еще не очнулась. По ней, неостановимый, всегда идет монашек.Руки-ноги сбиты в кровь. Зубы стерты до десен. Идет, терпеливый, всю Россиюобходит неостановимо. Идет себе, дует на сизое перышко, забавляется, а оно,льстивое, льнет к губам, а он дует, чтоб летало у лица, кружилось у глаз, аоно, льстивое, просится, липнет, а он возьмет, опять подует, и оно, легкое,послушно взлетает, кружится, не может, не может на землю лечь никак! он ему недает никогда, никогда…
Нои сам — неостановимо, без передышки” [3. С. 52].
Итак,Нина Садур дает нам еще одну из бесконечных интерпретаций архетипа чудесноговозлюбленного. В свое время В.Я. Пропп наглядно показал истоки сказочныхсюжетов об аленьком цветочке и Финисте Ясном Соколе в сюжете об Амуре и Психее.Им же были выделены глубокие исторические корни этой волшебной сказки. Так,В.Я. Пропп писал о “Финисте”: “Первый брак — притом брак вольный — совершаетсяне в лесу, не в ином царстве, а дома, после чего любовник в образе животногоуходит в иное царство и там уже собирается жениться (или женится) на другой,когда его находит девушка и, купив три ночи у соперницы, отвоевывает себемужа… Можно только предположить, что здесь мы имеем запрещенную связь девушкис юношей-птицей, то есть с маской, с юношей, уже находившимся за пределамисвоего дома в “ином” царстве, куда за ним отправляется его невеста” [2. С.133].
Семьвставных фрагментов из сказки дает Нина Садур, меняя их хронологическуюпоследовательность:
1.Цитата: “Дозволь с твоим мужем ночь перебыть”.
2.Первый вариант кульминационной сцены (“Вот сестры решились...”).
3.Решение трудной задачи: “И вот пошла она бродить, как он велел...”.
4.Экспозиция: “А сначала жила в деревне у отца-крестьянина...”.
5.Завязка: “Пролепетала про перышко...” и развитие действия (встреча и любовь сФинистом).
6.Название: “Финист Ясный Сокол”.
7.Второй, более детальный вариант кульминации.
Затем,как уже было сказано, оба плана повествования (основной и сказочный) сливаются.
Итак,в своем романе “Немец” Н.Садур использует и прямое цитирование из фольклорногопроизведения, и все виды заимствования: структурное, функциональное, мотивное,образное, а также применяет художественные приемы, тропы фольклора.
Настойчивопроводимые образы-лейтмотивы сказки (перышка, стекла и т.д.), сказочно-современнаяидея двоемирия (постоянная антитеза: Россия — Германия), взаимопроникновениепланов придают постмодернистскому роману более глубокое и художественновыразительное звучание. Сказочно-мифологический “отсвет”, падающий насовременных героев, делает их самих и их взаимоотношения более значительными(вспомним, что во многом сходные приемы использовал Джон Апдайк в знаменитомромане “Кентавр” (1963, пер. 1996). Тому же способствует постоянный параллелизмситуаций и образов. Благодаря сказке незатейливая современная любовная историяприобретает почти мифологические масштабы и значительность.
Лирическаясумбурность повествования Н. Садур и фрагментарная “путаница” в изложениисказки умело маскируют логическую заданность замысла, помогая автору создатьоригинальное и по-своему значительное произведение, вносящее, на наш взгляд,свою, и не малую, лепту в освоение современной отечественной прозой древнейсказочной традиции. В романе “Немец” отразились, как нам кажется, все наиболеетипичные способы взаимодействия отечественной прозы конца ХХ века с жанромфольклорной сказки, а также цели и задачи, которые решаются с помощью этоговзаимодействия.
Список литературы
1.Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Ростов-на-Дону, 1996. Т. 2.
2.Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
3.Садур Н. Немец. Роман // Знамя. 1997. N 6.
С.7-52.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.yspu.yar.ru/