Длятого, чтобы возникла антиутопия, должна существовать утопия — грандиозныйпроект будущего, воплощение самой смелой и лучезарной мечты человечества о«золотом веке». Мировая литература знает «Республику» Платона, «Утопию» ТомасаМора (произведение, давшее название жанру), «Город Солнца» Томаса Компанеллы. Кутопии восходит знаменитый четвертый сон Веры Павловны в романе Н. Г.Чернышевского «Что делать?».
Писатели-утопистыоблекали полет мысли и фантазии в необыкновенные образы, брали на себя рольпровидцев и пророков. Однако несбыточность этих пророчеств порождала скепсис иотчаяние, возникали противоположные антиутопические настроения, подрывавшиеосновы оптимистического взгляда на будущее.
РоманЕвгения Замятина «Мы» — в русле последней традиции. Писатель создавал своепроизведение в холодном и голодном Петрограде 1920-го года, в обстановкевоенного коммунизма с его жестокостью, насилием, подавлением личности. РоманЗамятина написан от лица главного героя, человека будущего технократическоговека, в форме записей — конспектов, расположенных в хронологическойпоследовательности.
Причтении первых из них возникает ощущение резкого света, обилия воздуха, полнотыжизни, всеобщего ликования. Весенний ветер несет с невидимых диких равнинжелтую медовую пыль с каких-то цветов; от нее сладко сохнут губы; сквозь стеныдомов, отлитых из «незыблемого. вечного стекла», легко и свободно проникаютсолнечные лучи; люди сыты, и их «не омраченные безумием мысли лица» так светлои ясно вырисовываются на фоне «блаженно-синего неба». «Непреложные прямыеулицы», «брызжущее лучами стекло мостовых», «божественные параллелепипедыпрозрачных жилищ», кажется, видишь «самую синию глубь вещей».
Нев сказке ли мы? «Зеркально-безмятежное море» жизни, по которому так легко плытьвместе со всеми… Не об этом ли мечтает усталый, униженный, задавленный грузомповседневных забот человек XX века? Разве безмятежность не расправляет крыльядуши, не дает ей возможность свободного и вольного полета? Уж не ошиблись лимы, назвав роман антиутопией?
Неошиблись, ибо полет души в Едином Государстве, о котором идет речь у Замятина,в принципе не возможен.
Душойобладает личность, индивидуальность, человек сочувствующий, сопереживающий,сострадающий. Именно он-то и нежелателен обществу, в котором понятие «я»вытеснено мощным монолитом «Мы». «Мы» — это не нация, не социальная группа, некакое-либо объединение людей по профессиональному или возрастному признаку.«Мы» — это слившееся в общем марше человечество, одинаково одетое, одинаковомыслящее и чувствующее, наконец, одинаково счастливое, члены которогоотличаются друг от друга номерами да разве что формой носа.
Главныйгерой, нумер Д-503, математик—один из Строителей «Интеграла», мощнойсверхмашины, которая должна подчинить всю Вселенную «благодетельному игуразума», распространить это одинаковое «математически безошибочное счастье» навсе живое. Д-503 вполне доволен тем положением «винтика», которое отведено емув системе государственного механизма. Его, как и остальных, оставляет абсолютноравнодушным тот факт, что при первом запуске двигателя «Интеграла» 10«зазевавшихся нумеров» было уничтожено Логика проста: 10 нумеров — всего лишьодна 100-миллионная часть человеческой массы, которой легко и просто пренебречьТак и делают люди будущего: «арифметическая безграмотная» жалость древних дляних смешна
Смешныне только жалость, но и порывы любви, самопожертвование, стремление «предков»иметь семью, свой дом, детей Смешны даже сами местоимения — «мой», «моя»,«мое». Здесь все общее, а то, что выходит за пределы Единого Государства,отделено Зеленой Стеной, и мир за этой стеной — мир деревьев, птиц, животных —по мнению нумеров, неразумен и безобразен
Ивсе же постепенно, сначала неожиданно для себя, нумер Д-503 начинаетпрозревать. Все чаще герой задается вопросом: кто же счастливее — «желтоглазый»древний человек, «в своей нелепой грязной куче листьев, всвоей невычисленнойжизни», или он, носитель алгебраического счастья?
Д-503уже не гордится своей похожестью на других, своей слитностью с «мы». Ему нужнознать: «Кто я? какой я?» Более того, герою недостаточно осознавать себяполезным членом общества: ему хочется, чтобы у него была его мать. Именно мать,для которой он не Строитель «Интеграла», не один из нумеров, не молекулаЕдиного Государства, а «простой человеческий кусок — кусок ее же самой».
Толчкомк внутреннему прозрению явилась любовь. Она заставила Д-503 ощутитьбездуховность, жестокость и ангигуманиость того миропорядка, которому он служитВ конце концов героя разоблачают и подвергают Великой Операции: удаляютфантазию. На следующий день он является к главному правителю, Благодетелю, ирассказывает все, что известно о «врагах счастья». «Я» человека снова уходит внебытие.
Каксказано выше, роман Замятина создавался в условиях военного коммунизма. Однаконельзя видеть в нем только лишь сатиру на политические системысоциалистического или коммунистического образцов. У Замятина речь идет нетолько о политическом тоталитаризме, но о гораздо большем — о следствияхтехнического прогресса, оторванного от духовного начала, которому тоталитаризмспособствует.
Жанрантиутопии—один из самых популярных в современной литературе Наибольшейизвестностью пользуется повесть Александра Кабакова «Невозвращенец». Написаннаяв 1989 году, она рисует Москву ближайших десятилетий. Повествование пестритименами известных политиков, писателей, ученых, общественных деятелей, чтопридает описаниям Кабакова вполне конкретный и определенный характер.
Цельповести — прогнозировать дальнейшее развитие в стране, будто бы вставшей напуть военной диктатуры. Что же принесет она по мнению автора? Атмосферуненависти и хаос, голодные очереди, давки за водкой и налеты вооруженныхтрезвенников, спекуляцию, запланированные и непредвиденные убийства, танки наулицах, отряды вооруженных боевиков и кровь, кровь, кровь
Сравнениес романом «Мы» напрашивается само с собой. И скажем прямо: оно не в пользуповести «Невозвращенец» Художественный мир Евгения Замятина восходит к сатиреСвифта, фантастике Г. Уэльса, но корни его в творчестве Гоголя, Лескова,Салтыкова-Щедрина, конечно же, Достоевского. Утверждение любви как высшейценности связывает писателя со всей русской классикой XIX — начала XX века — отПушкина до Бунина и Куприна
Читаяже повесть Кабакова, ощущаешь ее соотнесенность прежде всего с газетнойпублицистикой, с многочисленными публикациями на злобу дня — не более. Злобадня, утрированная, искаженная, тенденциозно преподнесенная в угоду тем или инымполитическим симпатиям, не может явиться основой серьезного многогранноговзгляда н» действительность, тем более ее полноценного художественногоосмысления.
«Нетистины, где нет любви»,— сказал в свое время А. С. Пушкин. Разумеется, речьидет о любви в широком смысле слова. У Кабакова нет ее даже в узком, прямом,конкретном Где же тогда место истине?