Роман о человеческой душе («Обломов» И.А.Гончарова)
Мельник В. И.
Напротяжении многих десятилетий классический роман «Обломов»трактовался в школе как произведение о русском барстве и о крепостном праве.Лишь сравнительно недавно наметились сдвиги в сторону более адекватноговосприятия гончаровского текста, в который художник заложил целые напластованиясмыслов. Но до самой сердцевины романа, кажется, мы не добрались и по сей день.По одной простой причине. Мы не учитываем степень ориентированности писателя 19века на духовную, а не просто нравственно-гуманистическую проблематику.
Болееста лет назад Д. С. Мережковский попытался определить своеобразие религиозностиГончарова-писателя: "… Религия, как она представляется Гончарову, —религия, которая не мучит человека неутолимой жаждой Бога, а ласкает исогревает сердце, как тихое воспоминание детства"[1].
Действительно,христианство присутствует в романах Гончарова «стилистически»сдержанно, неакцентированно. Однако за этим спокойствием, как всегда у автора«Обломова», а позже — А. П. Чехова, — скрывается глубинный трагизмземного бытия человека, проблема духовной жизни и смерти. В этом смысле роман«Обломов» есть православный роман о духовном сне человека, о попытке«воскресения» и, наконец, об окончательном погружении в «сонсмертный».
Естественно,что привычка апеллировать к совершенно иным категориям при анализегончаровского творчества порождает вопрос: в самом ли деле Гончаров жил столь сосредоточеннойи углубленной духовной жизнью, чтобы можно было трактовать его«Обломова» преимущественно в православном духе? И. А. Гончаров неотносится к числу писателей-пророков, искателей религиозной истины, подобно Л.Н. Толстому или Ф. М. Достоевскому. Поклонник искусства, красоты, защитниклиберального воззрения на жизнь, любитель комфорта, художник, чуждый всякойутопии и тяготеющий к античному культу горацианской «меры»,«золотой середины», автор «Обрыва» отчасти справедливоказался современникам человеком, весьма далеким от религиозного максимализма.Неслучайно Л. Н. Толстой однажды характерно противопоставил его Ф. М.Достоевскому: «Конечно, это настоящий писатель, с истинно религиознымисканием, не как какой-нибудь Гончаров».
Междутем, личность и творчество Гончарова совершенно невозможно понять внерелигиозного контекста. Достаточно напомнить, что настольной книгой писателябыло Евангелие, которое он постоянно цитировал. Романист родился в весьмарелигиозной, как считают некоторые исследователи, старообрядческой семье. Отом, что значила религия в его личной жизни, дают наиболее ясное представлениенесколько строк воспоминаний его друга, известного юриста А. Ф. Кони:«Глубокая вера в иную жизнь сопровождала его до конца. Я посетил его за двадня до смерти, и при выражении мною надежды, что он еще поправится, онпосмотрел на меня уцелевшим глазом, в котором еще мерцала и вспыхивала жизнь, исказал твердым голосом: „Нет! Я умру! Сегодня ночью я видел Христа, и он меняпростил»..." В этих словах ― своего рода духовный итогГончарова как личности и как художника.
Следованиемтрадиционным православным догматам не исчерпывается религиозная позицияГончарова. Оставаясь, причем твердо и принципиально, «младенцем» ввопросах веры, романист в то же время не отрицал таких понятий, как«цивилизация», «наука», «культура»,«прогресс», «общественное устройство», «комфорт»(т.е. весь либерально-западнический набор ценностей). Путь ко Христу неисключал для него понятия «истории», «прогресса»,«цивилизации», а, напротив, включал их в себя. В этом смысле«герои-цивилизаторы» в гончаровских романах и во «Фрегате„Паллада»" (например, Петр Адуев, Штольц, Тушин) воплощают для автораодну из важных сторон христианской этики. В этом плане Гончаров был типичнымпредставителем либерально-западнического круга русской интеллигенции, хотя современем его позиция менялась.
Интереснейшаяситуация в ракурсе рассматриваемой проблематики сложилась в романе«Обломов». В образе Ильи Обломова тонко и сложно синтетизированычерты античной этики (философ-созерцатель, эпикуреец) и черты православнойаскезы. Если первое слишком очевидно и почти не требует доказательств, товторое может показаться парадоксом. На самом деле в романе есть едва ли неединственная ассоциация, связывающая образ Обломова с православием. В IX главе4-й части «Обломова» автор как бы подводит итог духовному состояниюгероя: «С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо ипостепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования,сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые отворотясь отжизни,-копают себе могилу» (IV, 481). Нужно сказать, что этот образ ужепрорывался ранее на страницах «Обломова». Во второй главезаключительной части романа Штольц обращается к Илье с напоминанием об Ольге иее воле: «Она хочет ― слышишь? ― чтоб ты не умирал совсем, непогребался заживо, и я обещал откапывать тебя из могилы...» (IV, 395).Мотив захоронения заживо, добровольного самозаточения, упоминание пустынных старцев― всё это символизирует аскетическую сторону православия. Античнаясозерцательность и эпикурейство Обломова в православии оборачиваются«отворачиванием от жизни». Образ Обломова в романе постоянносопровождается мотивом изолированного пространства, и это пространство тяготеетк упомянутым определениям, к образу «могилы». Так, в VIII главе 1-йчасти романа Илья Ильич говорит Захару: «Сижу взаперти». А авторкорректирует и обобщает переживания героя и вводит в текст образ могилы:«В нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало». Он«закопал в собственной… душе принесенные ему в дар миром и жизньюсокровища» (IV, 96, 99). Образ могилы в «Обломове» по своейсмысловой заполненности близок образу пустынножительской пещеры, ― какона осмысливалась в аскетической ветви христианской традиции: это не только«место спасения», «инобытия», «иного мира», но и«место погребения», «гроб». Обломов изолируется от мира,чтобы «спастись», сохранить душу среди океана зла. Но в то же времяего «старчество» ущербно, ибо он не возвращает Творцу «плодброшенного им зерна» (выражение И.А. Гончарова), а хоронит эти сокровища всебе. В сущности, Гончаров в судьбе Ильи Обломова возвращает читателя кевангельской притче о человеке, закопавшем таланты в землю.
Путьк Богу в произведениях Гончарова лежит через мир, через преобразование мира,через историческое творчество. В числе добродетелей человека и христианина уГончарова числятся не только «золотое сердце» и «младенческаявера», но и «ум и воля», неоднократно упоминаемые в«Обломове» и других романах, и даже «самолюбие» (но негордость!). Вопрос о духовной жизни Гончарова принципиально ясен [2]. Всю своюжизнь романист думал и писал о главном в человеческой жизни — в православномзначении: о духовной смерти, очищении и воскресении человека, о приближении кидеалам Евангелия. С уверенностью можно сказать, что все остальные безисключения вопросы были (и не могли не быть) для Гончарова второстепенными.
Сон
Герои«Обломова», конечно, не живут столь же интенсивными религиознымипереживаниями, как, например, герои Ф. М. Достоевского. Они не размышляют вслухо том, есть ли Бог; в своих духовных «падениях» и «обрывах»они не цитируют Евангелие, не спорят страстно о религиозных вопросах. Многиерелигиозные реминисценции и мотивы вообще кажутся в его романах обиходнослучайными, слишком тесно связанными с бытом. Таков, например, диалог АгафьиМатвеевны Пшеницыной и ее жильца Ильи Ильича Обломова:
―Под праздник ко всенощной ходим.
―Это хорошо, — похвалил Обломов.
―В какую же церковь?
―К Рождеству: это наш приход… (Ч. 3, гл. IV)
Однакопостепенно выясняется, что герои живут наполненной религиозной жизнью, хотя ине выставляют ее на вид. Выясняется также, что вся нравственная проблематикаромана — в узловых ее моментах — решается и разрешается автором в религиозномключе, — с точки зрения Православия. Именно с этой позиции наиболее ясно иполно понимается, о каком «сне» Ильи Ильича Обломова идет речь вромане. Слово «сон» в «Обломове», несомненно, многозначно,оно несет в себе различные смыслы. Это и сон как таковой: лежание Ильи Обломована диване стало символическим обозначением «русской лени» героя. Этои сон-греза, сон-мечта, сон-утопия, в рамках которого развиваются в романесозерцательно-поэтические мотивы. И то, и другое важно для понимания образа.Однако и то, и другое является лишь телесно-душевной формой проявления«сна смертного», сна духовного, «сна-уныния». Этотпоследний сон — сон-грех, сон-падение, отнимающий у человека надежду наспасение бессмертной души. Об этом сне говорится в молитве Василия Великого:«Тем же молим безмерную Твою благость, просвети наша мысли, очеса, и умнаш от тяжкого сна лености возстави...»
Противоположным«сну» понятием является «бодрость»,«трезвенность». Описывая лежащего «в лености»,«падшего» на диван и «обленившегося» Обломова, Гончаров,разумеется, имеет в виду не одну лишь примитивную бытовую лень, не только леньдушевную, но и духовную.
Вышедшийиз недр почти языческой Обломовки, усвоившей христианские истины едва ли нетолько с их обрядовой стороны, Обломов несет на себе ее родимые пятна.Обломовцы по-своему религиозны. Как когда-то Ларины из «ЕвгенияОнегина», Обломовы живут обрядовой стороной православного календаря: онине упоминают месяцев, чисел, но говорят о святках, Ильине дне, крестинах,поминках и т. д. «Потом потянулась пестрая процессия веселых и печальныхподразделений ее (жизни — В. М.) ― крестин, именин, семейных праздников,заговенья, разговенья...» («Сон Обломова»). В обряд и только вобряд вкладываются душевные силы обломовцев: «Все отправлялось с такойточностью, так важно и торжественно».
Православиев Обломовке крайне обытовлено, затрагивая лишь плотски -душевную жизнь человекаи не касаясь его духовной жизни. Отсюда столь большое место занимают вОбломовке суеверия. Здесь любят разгадывать сны: «Если сон был страшный —все задумывались, боялись не шутя; если пророческий — все непритворнорадовались или печалились, смотря по тому, горестное или утешительное снилосьво сне. Требовал ли сон соблюдения какой-нибудь приметы, тотчас для этого принималисьдеятельные меры».
Суеверие— прямой грех с православной точки зрения. Но не только суеверием грешатобломовцы. В первой книге «Бытия» Адаму было заповедано: "… Зато, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедалтебе, сказав: «не ешь от него», проклята земля за тебя… В поте лицатвоего будешь есть хлеб..." (Гл. 3, ст. 17—19). Обломовцы же «сносилитруд как наказание, наложенное еще на праотцев наших, но любить не могли, и гдебыл случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным». ВОбломовке нет христианской любви к другому человеку. Это хорошо видно изэпизода, повествующего о мужике, каким-то случаем оказавшемся «заоколицей». Изнемогшего от болезни человека обломовцы потрогали издалекавилами и ушли, бросив его на произвол судьбы. Ни разу не упомянул писатель одуховных устремлениях обитателей «благословенного края». На первыйплан в их жизни выходит сугубо плотское начало: «Забота о пище была перваяи главная жизненная задача в Обломовке». Автор не без иронии подчеркиваетнеожиданную активность своих героев: «Всякий предлагал свое блюдо…всякий совет принимался в соображение обсуживался обстоятельно и потомпринимался или отвергался...» Не обходит Обломовку стороной и грехпраздности и осуждения: "… Играют в дураки, в свои козыри, а попраздникам с гостями в бостон… переберут весь город, кто как живет, чтоделают; они проникнут не только в семейный быт, в закулисную жизнь, но всокровенные помыслы и намерения каждого, влезут в душу, побранят, обсудятнедостойных..."
Лишьодин-два эпизода во всем «Сне Обломова» вообще свидетельствуют о том,что религиозная жизнь не чужда обломовцам. Детство автобиографического герояГончарова вырастает из материнской молитвы. Мать Ильи Ильича, «став наколени и обняв его одной рукой, подсказывала… ему слова молитвы. Мальчикрассеянно повторял их, глядя в окно но мать влагала в них всю своюдушу». Однако речь не идет о том, что мать Ильи Ильича является каким-тоисключением в Обломовке. Ее религиозность и ее молитва за Илюшу носитсовершенно определенный, тоже «обломовский», характер. О чем проситБога она, — ясно из ее отношения к воспитанию сына. В этом воспитании онавыделяет прежде всего плотски-бытовую сторону: «Мать возьмет голову Илюши,положит к себе на колени и медленно расчесывает ему волосы, любуясь мягкостьюих и заставляя любоваться и Настасью Ивановну, и Степаниду Тихоновну, иразговаривает с ними о будущности Илюши, ставит его героем какой-нибудьсозданной ею блистательной эпопеи. Те сулят ему золотые горы».
Еслипользоваться терминологией прот. Г. Флоровского, то в Обломовке несомненногосподствует «ночная» культура, еще тесно связанная с язычеством [3].Г. Флоровский пишет словно бы об Обломовке и ее специфическом христианстве:«Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит внедостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерностиаскетизма), в недостаточной „одухотворенности“ души, в чрезмерной»душевности", или «поэтичности», в духовной неоформленностидушевной стихии… Крещение было пробуждением русского духа, — призыв от«поэтической» мечтательности к духовной трезвости и раздумью"[4].
ИльяОбломов — выходец из полуязыческой-полухристианской Обломовки [5], а потому оннесет на себе и ее грехи. В статье В. Н. Криволапова «Еще раз об»обломовщине" сказано, что душа Обломова не подвержена ни одной изизвестных в христианстве с IV в. страстей (чревоугодие, блуд, сребролюбие,гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордыня) [6]. Тезис о безгрешности Обломова весьмасомнителен. Ведь роман Гончарова как раз о том и написан, как человек в минутутрезвости душевной пытается восстать на свой грех, побороть его. Название этомугреху — уныние, духовный сон.
Одуховном сне многое написано св. Отцами Церкви. В частности, в «Начертаниихристианского нравоучения» святителя Феофана Затворника читаем:«Внутренность свою надобно уязвлять и тревожить, чтоб не уснуть. Во сне иСамсона связали, и остригли, и силы лишили» [7]. Напомним, что тема снадуховного в святоотеческой литературе развивает евангельский мотив сна учениковГоспода в Гефсиманском саду: «Тогда говорит им Иисус… побудьте здесь ибодрствуйте со Мною… И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говоритПетру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Бодрствуйте и молитесь,чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна… И пришед находит ихопять спящими, ибо у них глаза отяжелели… Тогда приходит к ученикам Своим иговорит им: вы все еще спите и почиваете? вот приблизился час...» (Матф.,гл. 26, ст. 38—45) Сон упоминается и в одной из притчей, рассказанных ИисусомХристом: «Когда же люди спали, пришел враг… и посеял между пшеницеюплевелы» (Матф., гл. 13, ст. 25).
ИльяОбломов не только греховен. Он и чувствует свой грех: «С первой минуты,когда я сознал себя, я почувствовал, что уже гасну… гаснул и тратил по мелочижизнь...» (Ч. 2, гл. IV).
Попытка восстать и смерть
Крупнымпланом в романе дан главный момент жизни Обломова: попытка подняться,проснуться от «сна смертного». С точки зрения христианской, этопопытка грешника перейти от сознания своего греха и даже разговоров о нем креальному делу спасения своей души.
КИлье 0бломову прямо приложимы рассуждения святителя Феофана Затворника:«Надобно строго различать две вещи: помышление о том, что надобно спасатьсвою душу или исправлять свою жизнь, и самое начатие дела спасения исамоисправления. До первого еще возможно и самому собою доходить… довольносерьезно подумать о том и речи заводить о самоисправлении. Пока не пришлаблагодать — возбудительница от сна греховного, то как бы сладко и широко ниразглагольствовала душа сама с собою и с другим, коль скоро коснется до самогодела, она сейчас отступит назад, ибо связана по рукам и ногам. Она походит наленивца, который сидит на покойном месте. Охотно и сам с собою рассуждает он, идругим говорит, что то и то ему необходимо надо сделать; но коль скоро додвижения, все отлагает до другого времени...» [8]. Согласно православномуучению, собственные усилия человека и не могут освободить его от греха. Источникисправления — благодать Божия. А дело человеческой воли — все усилия направлятьна поиск благодати: «И дома молиться, и в Церковь ходить, и всехосвятительных действий не чуждаться, читать и беседовать… Не канет лиоткуда-нибудь искра Божия и не зажжет ли в сердце ревности… Видя такой труд ивопияние души, Господь сжалится над душою и пошлет ей благодать» [9].
Вставперед вопросом о гибели своей души и сказав себе: «Теперь илиникогда!», — после исповедального разговора со Штольцем, — Илья Обломов готовитсяот слов перейти к делу, к «труду и вопиянию души». Решение настолькосерьезно, что Обломов весьма трезво пытается оценить ситуацию:«Вслушиваясь в отчаянное воззвание разума и силы, он сознавал и взвешивал,что у него осталось еще в остатке воли и куда он понесет, во что положит этотскудный остаток» (Ч. 2, гл. V). Однако здесь же выясняется и некотороеотступление автора от канонического Православия, согласно которому душа,обнаружив свое бедственное состояние, должна просто «вопиять» к Богу,ничего не взвешивая и не уповая на свои собственные силы. Нужно сказать, чтопонятие воли, играющее столь большую роль во всей концепции романа«Обломов», отсвечивает у Гончарова внешними, направленными в мир, всоциум сторонами.
Вто же время Гончаров показывает в своем герое не только «уныние», нетолько невозможность трезвения и бодрствования. Гончаров с большой симпатиейотносится к своему герою как представителю русского менталитета вообще. Оноставляет для Ильи Ильича надежду на спасение души. Писатель указывает на тоединственное, что может оправдать Обломова. При внимательном чтении романаобнаруживается, что Гончаров, несомненно, намекал на заповеди блаженства, когдаупоминал в романе устами других героев «чистое сердце» Ильи Ильича.Ибо среди Евангельских блаженств упоминается и это: «Блажени чистиисердцем, яко тии Бога узрят» (Матф., гл. 5, ст. 8). Может быть, стоитобратить внимание на то, что Обломов не только чист сердцем, но и кроток (Ольгав прощальном разговоре говорит: «Ты кроток… Илья»). И здесьвспоминается еще одно Евангельское блаженство: «Блажени кротции, яко тиинаследят землю» (Матф., гл. 5, ст. 5).
Всамые патетические минуты своей жизни Илья Ильич плачет. И это не случайно уГончарова, помнящего о Нагорной проповеди Христа: «Блажени плачущии, якотии утешатся» (Матф., гл. 5, ст. 4). Слезы Обломова, заметим, это не злыеслезы эгоизма или оскорбленного самолюбия. Гончаров, видимо, не случайно всегдаподробно и тщательно выписывает, как именно плачет Илья Ильич. В прощальнойсцене с Ольгой, например, это не только слезы об утраченной навсегда любви, нои слезы покаяния. На жестокое слово Ольги («А нежность… где еенет!») Обломов «в ответ улыбнулся как-то жалко, болезненно-стыдливо,как нищий, которого упрекнули его наготой. Он сидел с этой улыбкой бессилия,ослабевший от волнения и обиды; потухший взгляд его ясно говорил: „Да, яскуден, жалок, нищ… бейте, бейте меня!“ (Ч. 3, гл. XI). Так жемногозначительно показаны и слезы Ильи Ильича при воспоминании о матери:»Обломов, увидев давно умершую мать, и во сне затрепетал от радости, отжаркой любви к ней: у него, у сонного, медленно выплыли из-под ресниц и сталинеподвижно две теплые слезы" («Сон 0бломова»). Правда, Гончаровне был бы самим собой, если бы рядом с патетическими и, так сказать,«серьезными» слезами не показал бы и слез ложно патетических,отсвечивающих авторским юмором: «Ему доступны были наслаждения высокихпомыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей? Он горько в глубинедуши плакал в иную пору над бедствиями человечества… Сладкие слезы потекут пощекам его» (Ч. 1, гл. V).
Сценапрощания Ольги с Обломовым — кульминационная точка христианской концепцииромана. Здесь Обломов, сделавший было попытку побороть свой грех«обломовщины», окончательно расстается со своей надеждой, впадая всвоего рода отчаяние. Концентрированно выражен упрек и претензии Ольги в однойфразе: "… Ты прячешь голову под крыло — и ничего не хочешь больше… дая не такая: мне мало этого… Можешь ли ты научить меня, сказать, что это такое,чего мне недостает, дать это все… А нежность… где ее нет!" (Ч. 3, гл.XI). Комментируя это Ольгино высказывание, автор несколько раз говорит о нищетеОбломова: «Он в ответ улыбнулся как-то жалко, болезненно-стыдливо, какнищий». «Да, я жалок, скуден, нищ… бейте, бейте меня!..» Всущности ведь Ольга упрекнула Обломова в нищете духа. Ибо Ольга горда, мудрамудростью земной. Обломов принимает упрек, но вместе с ним и еще нечто, ибосказано: «Блажени нищии духом, яко тех есть Царство Небесное» (Матф.,гл. 5, ст. 3).
Ещеодно Евангельское блаженство следует упомянуть, говоря об Илье Обломове. Ведьнаш герой покидает свет, становится отшельником не только по причинепримитивной лени, но и потому, что не находит правды, смысла ни в службе, ни вобществе. Особенно восстает он на неискренность в отношениях людей: «Тотглуп, этот низок, другой вор, третий смешон»… Говоря это, глядят друг надруга такими же глазами: «вот уйди только за дверь, и тебе то жебудет»… «Зачем же они сходятся… Зачем так крепко жмут друг другуруки?» (Ч. 2, гл. IV). Душа Обломова тоскует по искренности и правде.«Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся» (Матф., гл. 5,ст. 6).
Следует,однако, отметить, что ко всем указанным блаженствам Обломов имеет лишьотносительное, условное отношение. Все евангельские достоинства героя заданы вромане… вне Христа. Обладая многими христианскими достоинствами, Обломовоказывается чужд важнейшей заповеди: «Возлюби Господа Бога твоего всемсердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая инаибольшая заповедь» (Матф., гл. 22, ст. 37—38). Илья Ильич — типичныйрусский барин XIX в. — весьма далек от выполнения этой заповеди. В одном лишьместе романа высказывается Обломов о Господе Боге, но как! Он говорит Захару:«Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом сголовой, что я лежу, как пень, да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкуюдуму, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим,чтоб не плакались на меня Господу Богу на Страшном суде, а молились бы дапоминали меня добром. Неблагодарные! — заключил с горьким упреком Обломов»(Ч. 1, гл. VIII). Отсюда ясно, что не выполняет герой и вторую важнейшуюзаповедь: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Матф., гл. 22,ст. 39).
Гончаровсоздает роман трагической силы — о спасении человеческой души и ее гибели. Нотрагедия духа сокрыта за драмой души и судьбы. Совершенно явно показывая вОбломове евангельские блаженства, Гончаров тем не менее не называет их. Методноминации ему противопоказан. Оттого-то добрые качества Ильи Ильича существуютв романе как бы вне духа, вне Христа, но как душевные добродетели героя.Гончаров как бы на миг отдернул занавес, показал глубину происходящего — иснова задернул его.
Затрагиваяглавную религиозную тему, тему спасения души, романист не выходит за рамкисветской лексики: «Настала одна из ясных, сознательных минут в жизниОбломова. Как страшно стало ему, когда вдруг в душе его возникло живое и ясноепредставление о человеческой судьбе и назначении...» (Ч. 1, гл. VIII) Новремя от времени прорываются и религиозные понятия: «Какой-то тайный врагналожил на него тяжелую руку в начале пути и далеко отбросил от прямогочеловеческого назначения… Горько становилось ему от этой тайной исповедиперед самим собою» (Ч. 1, гл. VIII). Более того, в речах Обломова пороюзвучат рассуждения, как будто взятые из «Добротолюбия»: «Да,нельзя жить, как хочется, — это ясно… впадешь в хаос противоречий, которых нераспутает один человеческий ум, как он ни глубок, как ни дерзок! Вчера пожелал,сегодня достигаешь желаемого страстно, до изнеможения, а послезавтра краснеешь,что пожелал, потом клянешь жизнь, зачем исполнилось, — ведь вот что выходит отсамостоятельного и дерзкого шагания в жизни, от своевольного хочу. Надо идтиощупью, на многое закрывать глаза и не бредить счастьем, не сметь роптать…Кто выдумал, что она — счастье, наслаждение? Безумцы!» (Ч. 2, гл. X)
Тихаясмерть Обломова не есть смерть блаженного. Вся четвертая часть романа естьописание духовной смерти героя до его физической кончины. И главный мотив здесь— духовное поражение Обломова, которое выглядит как погружение в новый, теперьуже окончательный «смертный сон». Перед нами уже живой мертвец,который не хочет думать о том, что ждет его завтра (недаром сказано: «Онпредчувствовал близкую смерть и боялся ее»), а лишь доволен тем, чтосейчас еще имеет возможность не тревожиться об окончательном итоге своей жизни,о необходимости покаяния. Ключевыми словами четвертой части являются:«покой», «тишина», «безнадежность»,«беспечность», «сон», «лень»,«убаюкивание».
Длягероя в этой части характерны два неравноценно представленных состояния. Первое— это недолгие вспышки раскаяния, являющиеся «все реже». Однако этораскаяние не деятельное, как в романе с Ольгой Ильинской, а созерцательное ипотому унылое, отчаянное. Обломов тогда «плачет холодными слезамибезнадежности» (Ч. 4, гл. IX). Второе состояние тревожно названоГончаровым: «внутреннее торжество». Это полный отказ от всякогопокаяния, полное самооправдание и успокоение в грехе. Гончаров пишет о своемгерое, что он «вкусит временных благ и успокоится» (Ч. 4, гл. IX),что «каяться — нечего» (Там же).
Самооправданиеже заключается в том, что под свой грех, под свое греховное состояние Илья Ильичподводит философский базис: «Наконец решит, что жизнь его не толькосложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтобвыразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия. Другим,думал он, выпадало на долю выражать ее тревожные стороны, двигать создающими иразрушающими силами: у всякого свое назначение!» (Ч. 4, гл. IX).
Итогжизни Обломова — весьма неушительный. Он подводится в разговоре со Штольцем ужепри окончательном прощании: «Мне давно совестно жить на свете! Но не могуидти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел...» И слова Штольцавыглядят как окончательный приговор: «Погиб ты, Илья...» (Ч. 4, гл.IX).
Однакороман «Обломов» явно проникнут евангельским духом. Даже окончательнаядуховная гибель героя еще оставляет надежду на милосердие Господа Бога. На этомилосердие надеется автор, когда лишь в намеке дает образ ангела, охраняющегомогилу Обломова: «Кажется, сам ангел тишины охраняет сон его» (Ч. 4,гл. X). Надежда проглядывает и в том, как сохранился Илья Ильич в памяти людей.Еженедельно молится о нем в церкви вдова Агафья Матвеевна Пшеницына. Добрымсловом вспоминает о нем Захар: «Этакого барина отнял Господь! На радостьлюдям жил… Не нажить такого барина… помяни, Господи, его душеньку во ЦарствииСвоем!» (Ч. 4, гл. XI).
Обломовпогиб для мира, для людей, погиб и духовно. Но все-таки, не делая добра, нетворил он и зла. С точки зрения христианской, ему были поданы Богом такие дары,как чистое сердце, кротость, нищета духа, плач и пр. (хотя все это — вобытовленно-житейском, не духовном виде). Обломов не смог преодолеть силойпокаяния, волей к покаянию и раскаянию — «сна смертного»,«уныния» духовного. В этом смысле он как бы напрасно растратилбесценные дары, отпущенные ему Богом. Но все же автор не выносит ему приговор,но выдвигает на первый план как окончательный итог — возможность Божьегомилосердия.
Штольц, Ольга, Агафья Матвеевна
ЕслиОбломов выражает одну сторону христианства (кротость, смирение, нищета духа),то Андрей Штольц и Ольга — другую. Причем, Гончаров пытается и здесь«идеально сконструировать» образ обломовского оппонента Штольца.Христианские представления Штольца о жизни акцентированы автором. То, чего неудостоился Обломов, сказано в романе о Штольце: «Веру он исповедовал православную»(Ч. 2, гл. I). Для Гончарова это обязывающее определение в контексте романа.Крупным планом христианство Штольца показано в аспекте двух проблем: отношенияк труду и к браку.
Любопытноотметить, что Штольц с восьми лет «разбирал по складам… библейские стихии… с матерью читал священную историю» (Ч. 2, гл. I). В полномсоответствии с требованиями христианского учения о воспитании Штольц вырос иразвивался в обстановке душевной и телесной бодрости и свежести, целомудрия(См. беседу Иоанна Златоустого «О целомудрии юношей»). Гончаров дажеразвивает тему, намеченную в святоотеческой литературе. Он обращает внимание нанеусыпное внутреннее внимание юноши к своей душевной жизни («Так же тонкои осторожно, как за воображением, следил он за сердцем»: Ч. 2, гл. II), наволевые усилия («Кажется, и печалями, и радостями он управлял..: Ч. 2, гл.II), а главное, на боязнь „ночной культуры“ (Г.Флоровский),воображения (»Больше всего он боялся воображения"); и наконецГончаров акцентирует в Штольце способность к анализу душевной жизни и тонкомупоиску меры, «тонкой черты, отделяющей мир чувства от мира лжи исентиментальности...» (Там же).
Особенноподробно описывает Гончаров рассуждения Штольца о браке. Автор«Обломова» исходит из представления о главенствующей роли мужчины вдушевно-духовной жизни женщины, согласно сказанному в Ветхом Завете: «Кмужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет» (Быт. 3, 16) иАпостолу Павлу; «Муж глава есть жены», «должна жена повиноватьсямужу» (Ефес. 5, 23, 22). Ольга отвергла Обломова, в частности, и потому,что он не способен оказался руководить ее душевно-духовной сферой, но,напротив, требовал ее руководства. Иоанн же Златоуст, комментируя послание ап.Павла, говорит, что в духовной сфере «необходимо превосходство» (мужчины)[10].
Этотмомент оказывается весьма значащим как для Ольги, так и для Штольца. Штольцведет себя в отношении внутренней жизни Ольги, — как подобает христианину,взявшему ответственность за духовную жизнь жены. «Сначала долгоприходилось ему бороться с живостью ее натуры… укладывать порывы вопределенные размеры… там надо было успокаивать раздраженное воображение,унимать или будить самолюбие. Задумывалась она над явлением — он спешил вручитьей ключ к нему» (Ч. 4, гл. VIII). «Ольга довоспитывалась уже дострогого понимания жизни» (Ч. 4, гл. VIII). Работа Штольца над духовнойжизнью Ольги вполне отвечает святоотеческим наставлениям: «Исправь еедобротою и кротостию, как и Христос — Церковь… Если будет в ней какой-нибудьпорок… истребляй этот порок… за жену… предстоит нам великая награда зато, что мы учим, руководим ее» [11].
Главноетребование к христианской семейной жизни — это «мир» [12]. Гончаровзаменяет это понятие тремя иными, «гуманистическими», говоря о«гармонии, тишине» и «покое» (Ч. 4, гл. VIII). Но, крометого, Гончаров постоянно перефразирует на современный манер Св. Писание. Так,известное изречение «И будета два в плоть едину» (Быт. 2, 24)романист излагает следующим образом: «Два существования, се и Андрея,слились в одно русло» (Ч. 4, гл. VIII). Ал. Павел говорит не один раз олюбви мужа к жене: «Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюбиЦерковь» (Еф. 5, 25). Гончаров подробно раскрывает тезис о любви мужа ижены как о бесконечном совместном духовном развитии: «Их будило вечноедвижение мысли, вечное раздражение души и потребность думать вдвоем,чувствовать, говорить!..» (Ч. 4, гл. VIII) Казалось бы, такое пониманиелюбви противоречит строгой формуле: «Якоже и Христос возлюбиЦерковь». Но еще Иоанн Златоустый говорил о таком тонком предмете, каксочувствие душ в семейной жизни («удовольствие в беседе с женою»)[13].
КогдаОльга дает советы Штольцу («Ее замечание, совет, одобрение или неодобрениестали для него неизбежною поверкою: он увидел, что она… соображает, рассуждаетне хуже его...»), кажется, что перед нами веяние XIX в. и плодыэмансипации. Но и у Иоанна Златоустого читаем: «Убеждаю вас, жены:считайте это обязанностию и давайте мужьям надлежащие советы» [14].
Подобныхсоответствий со святоотеческим учением можно отыскать в четвертой части романанемало, но главным доказательством того, что Гончаров описывает именнохристианскую модель семейных отношений, является широко известный эпизод, вкотором высказывается неудовлетворенность Ольги своей жизнью, несмотря на еевидимую полноту. Обычно это место трактуют в том духе, что Ольга выявляетглубоко спрятанную, но присущую Штольцу «обломовщину». Ответы ШтольцаОльге трактуются как беспомощные, неожиданно для этого героя«смиренные» («Мы не Титаны с тобой, мы не пойдем с Манфредами иФаустами на дерзкую борьбу с мятежными вопросами...»). На самом деле какнедовольство Ольги, так и ответы, и поведение Штольца указывают на иное.Туманно и поэтически, но Штольц именно в христианском духе объясняет Ольге сенеожиданную грусть. Штольц акцентирует именно запредельное, лежащее за граньюземного, говорит о совершенно естественных порывах человеческой души к Богу, оестественной неудовлетворенности только и исключительно земным. Ольга нашлаидеал земной, но тоскует о небесном. «Поиски живого, раздраженного ума, —говорит ей муж, — порываются иногда за житейские грани… Это грусть души,вопрошающей жизнь о ее тайне» (Ч. 4, гл. VIII).
Правда,как и в случае с Ильёй Обломовым, нужно сказать, что неакцентированное и как бысокрытое христианство Ольги и Штольца также вполне недостаточны при строгомподходе к вопросу о религиозности героев. Речь идет не только о подчеркнутой навсем протяжении романа гордости героев, о их выпирающем самолюбии, об излишнейпогруженности в мирскую суету, о самоцельности проповедуемого Штольцем труда(вне первой заповеди, как и у Обломова). Речь идет прежде всего о том, чтогончаровские герои живут вообще не в атмосфере религиозности явной и открытой,где все вопросы, как у Достоевского, начинаются с Бога и заканчиваются Им. Ониживут не в религиозной, а скорее в культурной, гуманистической сфере.Религиозность Гончарова преломляется всегда через вопросы цивилизации,культуры, социума. Над последними автор «Обломова» не«воспаряет», а пытается осмыслить религию через вопросы цивилизации икультуры. Такова религиозность самого Гончарова, такова же религиозность егогероев.
Ковремени написания «Обрыва» романист прежде всего сам будет жить ужеиной религиозной жизнью, более непосредственной, с некоторыми максималистскимизапросами, присущими сугубо русскому Православию. Изменится и религиозная жизньего героев в последнем романе.
Особоследует сказать об одной героине, оставшейся в тени, но концентрирующей в своемобразе наиболее высокие точки религиозной атмосферы романа «Обломов».Это Агафья Матвеевна Пшеницына. Именно она создает столь необходимый фон,выявляющий недостаточность, «тепло-хладность», излишнююиндифферентность христианской душевной жизни остальных героев, включая и Илью Обломова.Пшеницына выступает в романе как образец бескорыстной любви к Богу и к своемуближнему. Именно она выполняет первую и вторую заповедь Христа. А ведь об этихзаповедях Сам Христос сказал исчерпывающе ясно: «На сих двух заповедяхутверждается весь закон и пророки» (Матф., 22, 40).
Привсей приземленности внешней, образ Агафьи Матвеевны весь окутан атмосферойевангельской любви. Ее вера и любовь подчеркнуто просты: «Она как будтоперешла в другую веру и стала исповедовать ее, не рассуждая, что это за вера,какие догматы в ней, а слепо повинуясь ее законам… полюбила Обломова просто,как будто простудилась… Она молча приняла обязанности...» (Ч. 4, гл. I).В ее образе нарочито и подчеркнуто заданы как отсутствие рефлексии ирассуждения, так и избыток непосредственной и самой ей необъяснимой любви(«Она сама и не подозревала ничего: ей если б ей это сказать, то это былобы для нес новостью, — она бы усмехнулась и застыдилась» (Ч. 4, гл. I).
Толькоэта героиня любит истинно христианской, а именно православной, любовью в романе:«Чувство Пшеницыной… оставалось тайною для Обломова, для окружающих ее идля нее самой. Оно было в самом деле бескорыстно, потому что она ставила свечкув церкви, поминала Обломова за здравие затем только, чтоб он выздоровел, и онникогда не узнал об этом» (Там же).
Особоотметим, что из главных героев только Агафья Матвеевна важнейшие акты своейжизни переживает в церкви. И только она любит, а не рассуждает и нерефлектирует о любви. Только она в романе «себя, детей своих и весь домпредавала на волю Божью» (Ч. 4, гл. IX). Это очень многозначительноезамечание автора, свидетельствующего о том, что лишь Агафья Пшеницына в романе«ходит под Богом».
Толькоо ней в романе сказано, что она «жила не напрасно» — именно потому,что «она так полно и много любила» (Ч. 4, гл. X). Образ АгафьиПшеницыной оттеняет все остальные, дает всю полноту гончаровского Православия.Любовь к Богу и ближним, по заповеди Христовой, исповедует во всей полнотетолько эта героиня. Все остальные герои любят себя более, чем что бы то нибыло.
СамГончаров не обладал такой религиозностью, но сознавал это как недостаток. Вписьме к А. Ф. Кони от 30 июня 1886 г. он писал: «Я с умилением смотрю натех сокрушенных духом и раздавленных жизнью старичков и старушек, которые,гнездясь по стенке в церквах, или в своих каморках перед лампадой, тихо ибезропотно несут свое иго — и видят жизнь и над жизнью высоко только крест иЕвангелие, одному этому верят и на одно надеются!
Отчегомы не такие. „Это глупые, блаженные“, — говорят мудрецы мыслители.Нет — это люди, это те, которым открыто то, что скрыто от умных и разумных. Техесть Царствие Божие и они сынами Божиими нарекутся!» [15].
Вопросо смысле жизни, как всегда у Гончарова, без нажимов и акцентов разрешен вобразе Агафьи Пшеницыной. Однако Гончаров не выносит сурового приговораостальным героям, героям не столько любящим, сколько рассуждающим о любви. Он ссочувствием относится к их мучительной рефлексии, отчасти указывая и наневозможность для них — в силу многих причин — духовного пути Агафьи Пшеницынойи указывая на исключительность последней. Романист пытается обозначить визображаемом им культурном пространстве пространство христианское, христианскиеориентиры. Он мучительно пытается соединить строгое, с детства усвоенное имправославное воззрение на жизнь (в образе Агафьи Пшеницыной он изображал и своюмать) — с культурными напластованиями своей жизни, со своим либерализмом изападничеством.
Роман«Обломов» стоит в в творчестве Гончарова не особняком. О религиозноммировосприятии Гончарова говорит и то, как он выстроил свою трилогию. Обратимвнимание на фамилии героев в трех его романах. В «Обыкновеннойистории» действуют дядя и племянник Адуевы, во втором романе ―Обломов и, наконец, в последнем ― Райский. Это своего рода ад, чистилищеи рай. Оба Адуевы в конечном итоге остаются позитивистами в том городе, которыйвиделся матери Александра Адуева как «омут». Обломов в своей фамилиинесет идею «обломка». Обломка ― чего? Возможно, не толькоязыческого, антично-патриархального мира, но и мира христианского. Душа героя,похоронившая в себе, как в могиле, Божьи дары и сокровища, душа, невоплотившаяся в христианском отношении к истории, душа «старческая»есть, возможно, душа «отложившаяся» или «обломившаяся». Наконец,Райский, вызывающий своей фамилией ассоциации с такими понятиями, как«райская красота», «райский сад», ― этот герой ужевыходит из «омута», «ада» Петербурга и едет в место, неслучайно носящее название, ассоциирующееся с «райским садом»,«райским уголком»: Малиновка. Трилогия Гончарова ― если принятьза факт сознательную, и именно христианскую, трактовку фамилий гончаровскихгероев ― есть трилогия христианская: о восхождении человека из«ада» в «рай», о его духовном росте и приближении кхристианскому идеалу, о «смерти», «сне» и «воскресении».В самом деле, «Обыкновенная история» потому и обыкновенна, что онаповествует о человеке, выбравшем торную дорогу. Эпиграфом к «Обыкновеннойистории» могли бы стать слова Христа из Евангелия от Матфея: «Входитетесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель,и многие идут ими; Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, инемногие находят их» (Мф 7, 13-14). Александр Адуев идет «широкимивратами», его путь ― к духовной смерти. У Ильи Обломова есть попыткавоскресения: его любовь к Ольге. Ольга Ильинская в VIII главе 4-й части иговорит о воскресении Обломова. Она обращается к Штольцу:
«Еслиты устанешь, я одна пойду и не выйду без него… я заплачу горько, если увижуего… мертвого! Может быть слезы...
―Воскресят, ты думаешь? -перебил Андрей.
―Нет, не воскресят к действительности, по крайней мере заставят его…переменить свою жизнь...» (IV, 473).
Попыткавоскресения не удалась, но она была, Обломов не уподобился Александру Адуеву,не пошел «широкими вратами», хотя не входит он и «теснымивратами». Он выбрал позицию «пещеры»: спрятался от«адского» мира, не приняв условий его существования, но и отказалсяот его переделки, а лишь сместился на его периферию («Выборгскаясторона»). Он ни в аду и ни в раю: обломок.
Райскийвыезжает из Петербурга, полного живых мертвецов («ад»), в райскийуголок, Малиновку. Это уже не «смерть» и не «сон», а«воскресение» или, как прозаически обозначил сам Гончаров в статье«Лучше поздно, чем никогда», ― «пробуждение». Настоящегопробуждения-воскресения героя не состоялось, но тенденция обозначилась ясно:Гончаров всю свою жизнь искал для современного человека пути духовногоспасения, искал, пытаясь соединить строгость церковных догматов о спасении стребованиями современной общественной жизни.
Вписьме к М. М. Стасюлевичу от 7 июня 1868 г. Гончаров намеком обозначил высотузамысла последнего романа: «Я буду бояться прочесть и Вам, чтоб Вы незасмеялись моей смелости… Я боюсь.., что маленькое перо мое не выдержит, неподнимется на высоту моих идеалов ― и художественно-религиозныхнастроений...» (VIII, 338).
Практическини в одном произведении после 1860-х годов романист не игнорирует религиознойтемы. Сам, видимо, прошедший через болезнь «светско-интеллигентской»полуверы, Гончаров всё настойчивее ― в условиях нарастающего духовногораспада России ― возвращается к религиозной теме. Если и до«Обрыва» она играет в его творчестве весьма важную роль, то в позднихпроизведениях она является преобладающей, а сам Гончаров становится одним изсоздателей русской художественной, христианской по духу, литературы XIX в.
Список литературы
[1]Мережковский Дмитрий. Акрополь. Избранные литературно-критические статьи. —М., 1991. С. 129.
[2]См.: Мельник В. И. И. А. Гончаров как религиозная личность (биография и
[3]"...«дневная» культура была культурой духа и ума…«ночная» культура есть область мечтания и воображения…Болезненность древнерусского развития можно усмотреть прежде всего в том, что«ночное» воображение слишком долго и слишком упорно укрывается иускользает от «умного» испытания, поверки и очищения..."(Георгий Флоровский. Пути русского богословия. — Париж, 1937. С. 3).
[4]Там же. С. 4.
[5]В связи с тем, что Обломов соединяет в себе черты христианства и язычества,любопытно заметить, что в русском фольклоре Илья Пророк заменил Перуна «вэпоху двоеверия» (Мифологический словарь. Т. 2. — М., 1988. С. 306). Этоотражено в многочисленных сказочных, былинных и др. фольклорныхтрасформациях" (Там же. С. 307).
[6]Криволапое В. Н. Еще раз об «обломовщине» // Русская литература,1994, № 2. С. 36.
[7]Творения иже во святых Отца нашего Феофана Затворника. Т. 1. Изд.Свято-Успенского Псково-Печорского монастыря и издательства«Паломник». 1994. С. 5. Далее ссылки даются на это издание.
[8]Тамже. С. 105—106.
[9]Тамже. С. 106.
[10]Иже во святых Отца нашего Иоанна Златоустого, Архиепископа КонстантинопольскогоИзбранные творения. Собр. поучений. Т. 1. Изд. Св.-Троицкой Сергиевой Лавры.1993. С. 367.
[11]Там же. С. 392.
[12]Там же. С. 341.
[13]Там же. С. 396.
[14]Там же. С. 355.
[15]Рукописный отдел ИРЛИ. Ф. 163, Оп. 1, № 125. Архив Е. А. Ляцкого. Л. 50-50 об.