В образе Сильвера достигнутаправдивость частностей и общего; в нем нет двойственности, но есть непрестанноедвижение, развитие, в процессе которого преодолеваются одни черты икристаллизуются другие. Возвышенная вера его в идеалы Республики должнапретвориться в действие. И Сильверу труднее всего сделать именно этот шаг — изотвлеченной сферы в сферу конкретного действия. «Кроткий, как дитя, он былнеистов в своих гражданских чувствах. Неспособный убить муху, он все времятвердил, что пора, наконец, взяться за оружие».
Он требовал некоего идеального государственногостроя, «основанного па справедливости и абсолютной свободе», и с яростнымнегодованием говорил о врагах Республики. «Но едва эти враги выходили изобласти мечтаний и воплощались в образе дяди Пьера или другого знакомого лица,как Сильвер начинал уповать, что небо избавит его от ужасов кровопролития».
Однако наступил момент, когда всхватке около жандармерии Сильвер впервые увидел на своих руках человеческуюкровь (он думал, что убил жандарма Ренгада). Юноша бросился бежать, потерявголову, «махая руками, чтобы стряхнуть с них кровь». Он не догадывался, чтоможно ополоснуть пальцы под уличными колонками. Потрясенный первым убийством,которое ему пришлось совершить, он бежал в свое детство, печальное, но «милое,нежное детство», к колодцу тети Диды в маленьком дворе. «Ему казалось, чтотолько там он сможет смыть эту кровь».
Сильвер любил Мьетту, потому чтоона была прелестна и потому что ее никто более не любил. «Я буду защищать тебя.Ладно?» Он вложил в чувство к Мьетте всю доброту и щедрость своей натуры (ведьего сердце всегда сжималось от жалости, когда ему случалось увидеть нищегобосого ребенка). Когда Мьетта смеялась, «он был счастлив, что может дать ейрадость». И оба они «дружно ненавидели сплетниц предместья».
Ральф Фокс размышлял: «Искусствописать хорошую прозу является в значительной степени утраченным искусствомназывать вещи своими именами»56. Сильвера и Мьетту окружает мир простых вещей:они привыкли видеть пустырь св. Митра, развалины ветряной мельницы на дороге вНиццу, лесопильню и сарай для распиленного леса, мшистую каменную стену,колодец, принадлежащий двум смежным владениям, перерезанный надвое стенойусадьбы Жа-Мефрен … Острота поэтического зрения позволила писателю увидеть такмного прекрасного в этом мире привычных вещей, названных только «своимиименами», не запрятанных в изощренные формы, что наступает миг, когда граньмежду прозой и поэзией перестает замечаться. А «свои имена» оказываютсяспособны передать бесконечное богатство чувственных впечатлений, тонких исложных ощущений, доставляемых простыми вещами.
Колодец усадьбы Жа-Мефрен занялбольшое место в жизни Сильвера и Мьетты, стал их добрым другом. «Края егообразовывали широкий полукруг по обеим сторонам стены, вода была всего втрех-четырех метрах от его края. В этой спокойной влаге отражались обаотверстия колодца, два полумесяца, которые пересекала черной линией тень,отбрасываемая стеной. Наклонившись над колодцем, можно было в потемках увидетьдва зеркала необычайного блеска и чистоты. Солнечным утром, когда капли,стекающие с веревки, не возмущали поверхности, оба зеркала, оба отражения небасветились в зеленоватой воде, где с необычной четкостью вырисовывалась листваплюща, вьющегося по стене над колодцем».
В картину, пластическизаконченную, полную спокойствия и устойчивости, Сильвер и Мьетта, появившиеся уколодца, внесли движение и трепет расцветающей юности. Но у колодца была исвоя, скрытая от поверхностного беглого взгляда жизнь, к которой Сильвер иМьетта, умолкая, прислушивались: «Сквозь стенки медленно просачивалась влага,тихо вздыхал воздух, капли воды, скользя по камням, падали гулко, как рыдания…» Здесь, около степы через усадьбу, разыгрывались «свои драмы и свои комедии,и колодец участвовал в них».
Интересная индивидуальнаяособенность прозы Эмиля Золя, которую можно наблюдать во многих романах серии,проявилась ярко в «Карьере Ругопов». Много позднее создания этого романа Золяписал Анри Сеару о том, что он знал в себе и чем дорожил; нельзя не услышатьпризнательности в его словах: «Не в пример прочим, Вы не удивляетесь, обнаруживво мне поэта».
Поэт сохранился и заявляет о себев прозе «Ругон-Маккаров» с большей силой, чем в собственно поэтическихтворениях Золя, -поэт не только по мироощущению, к стремлению приблизиться впрозаическом произведении к специфическим поэтическим формам. В роман перенесЗоля результаты своих исканий в области ритма, музыки речи.
В юности, сочиняя стихи и поэмы,Золя делился с друзьями — Полем Сезанном и Батистеном Байлем — своимисомнениями относительно художественных возможностей традиционногостихосложения, в частности, александрийского стиха: «Период из двенадцатислогов, разделенный цезурой на две равные половины, и вдобавок заканчивающийсярифмой, — вот инструмент, всегда один и тот же, данный поэту, чтобы выражать всевиды гармонии, взрывы смеха и рыдания, шум моря, ветра, леса… у этой лирытолько одна струна, и сколько нужно умения, чтобы извлечь из нее разныезвуки»59. Золя предпочитает слова, которые, естественно выражая мысль, неискажая ее, рифмуются «кое-как», рифмам крепким, но созданным из безликих слов,не способных передать поэтическое чувство. Начинающий поэт бранит Буало,который замечал в стихах «только цезуру и рифму» и осмеливался критиковатьавтора «Оды к Кассандре». И, наконец, Золя делает вывод, важный для пониманиясвоеобразия его прозы: «Совершенно неправильно сосредоточивать всю музыку стихав последнем слоге; по-моему, остальные одиннадцать слогов тоже имеют на нееправо».
Списоклитературы
Для подготовки данной работы былииспользованы материалы с сайта soshinenie.ru/