Криницын А.Б.
Напримере рассказа Ф.М. Достоевского «Вечный муж»
Намомент начала повествования Вельчанинов очень хорошо отдаёт себе отчёт втечении времени, ориентируется в датах и сроках, помнит, сколько дней илинедель отделяют различные события – этому способствует его живейшее, нобестолковое участие в судебном процессе, протекающем в настоящем времени.Однако в этот привычный для светского человека внешний отсчёт времени, откоторого зависит материальное благополучие и поддержание привычного укладажизни, как бы исподволь проникает совершенно новое, непонятное ощущение.Неожиданно для себя всегда уверенный в себе Вельчанинов ощущает, что теряетглубинное, внутреннее касание к настоящему: он чувствует, что всё как-то«вдруг» меняется к худшему; сама «старость» — как он пытается определить своёнастоящее душевное состояние — «пришла к нему “совсем почти неожиданно”» (9;5). С первых же страниц рассказа вводятся два плана: тогда и теперь: «ПриёмыВельчанинова и теперь были свободны несмотря на всюблагоприобретённую им брюзгливость и мешковатость. И даже до сих пор он былполон самой непоколебимой самоуверенности Цвет лица егоотличался в старину женственной нежностью Глаза его летдесять назад имели тоже много в себе победительного Теперь, ксороковым годам, ясность и доброта почти погасли в этих глазах…» (9;6) (курсивздесь и далее наш. – М.Г.). Художественные координаты образа героя, его портретзадаются сразу между двух осей: тогда и теперь. В своём рассказе Достоевскийразворачивает перед нами процесс превращения светского, направленного вовне ипо общепринятым меркам здорового сознания в замкнутое, болезненное иподпольное. Герой начинает стремиться к одиночеству, только способствующемуросту особого тщеславия и мнительности, усилению ипохондрии, к которой онизначально был склонен. Вельчанинов бросает множество своих старых знакомств иначинает страдать от «высших» причин – «причин неожиданных и совершенно прежденемыслимых» (9;6). Интересно, что раньше, до того как с ним случилась эта«напасть», он был скорее незадумывающимся, рассеянным человеком действия, полным«самой непоколебимой, самой великосветски нахальной самоуверенности» (9;6).Сейчас, под предлогом участия в «процессе» Вельчанинов не отправляется в июле вКрым, а остаётся в Петербурге, где «наслаждается» пылью, духотой и«раздражающими нервы» белыми ночами – такое «наслаждение» сродни «наслаждению»от зубной боли, о котором говорит подпольный парадоксалист.
Вконце концов Вельчанинов приходит к раздвоению мыслей и ощущений по ночам, вовремя бессонницы, и наутро, когда возвращается к прежнему восприятию жизни.Герой Достоевского живёт двумя жизнями: ночной, жизнью осмысления иприпоминания, жизнью внутри себя, с актуализировавшимся подсознанием инеконтролируемой памятью, и дневной, наполненной каждодневной суетой и движимойинерцией привычек светского человека. Соответственно у героя раздваиваетсячувство времени: появившееся у него в уединении глубоко личное, психологическоеощущение времени, его длительности, перестаёт совпадать с привычным течениемжизни в обществе, герой временами выпадет из общего ритма внешней жизни, и, какрезультат, чувствует, что многое происходит «вдруг». Это несовпадениевнутреннего времени с внешним, раздвоение ощущений для героя становится знакомпробуждения, усиления интенсивности внутренней психологической жизни иуглубления самосознания.
Болезненноераздвоение проявляется, главным образом, в том, что герою всё чаще приходят напамять «иные впечатления из его прошедшей и давно прошедшей жизни» (9;7); этодавно прошедшее и забытое «приходило теперь на память, но с такою изумительноюточностью впечатлений и подробностей, что как будто бы он вновь их переживал»(9;8). Углубление во внутреннее время души становится одновременно погружениемв прошлое и его интенсивным переживанием. Сначала Вельчанинов, как и подпольныйпарадоксалист, вспоминает больше «из язвительного»: светские неудачи, обиды, таки не отмщённые на дуэли, не уплаченные «долги чести», однако вскоревоспоминания о собственных обидах сменяются припоминанием других своих поступков,которые теперь, в ретроспективе, осознаются как нравственные преступления.Прошлое в воспоминаниях возвращается и переживается героем в неожиданномракурсе: изменение душевного настроя в настоящем затрагивает всю цепьвнутреннего времени героя. Память, наполненная образами событий прошлого, врассказе Достоевского начинает играть роль теневой стороны разумного сознания.События возвращаются в ином ракурсе, чтобы быть пережитыми по-другому иискупленными – насколько возможно – во внутреннем времени интенсивного, глубокопереживаемого припоминания.
Казалосьбы, это делает возврат в прошлое не бесконечным и безысходным повторениемсобственных обид, как в «Записках из подполья», но продуктивным, позволяющимпо-иному выстроить свою жизнь, выйти из тупика настоящего, детерминированногопрежней ценностной позицией в прошлом, разомкнуть подпольную вечностьвозвращения к одному и тому же, и — через внутреннее изменение в своёмпсихологическом времени — изменить направленность будущего в реальной жизни. Нотакая возможная интерпретация отвергается самим рефлексирующим и становящимсявсё более подпольным героем сразу же: «Ну не знаю ли я наверно, вернее чемнаверно, что, несмотря на все эти слёзные раскаяния и самоосуждения, во мне нетни капельки самостоятельности, несмотря на все мои глупейшие сорок лет! Ведьслучись завтра же такое искушение, ну сойдись, например, обстоятельства так, чтомне выгодно будет слух распустить, будто бы учительша от меня подарки принимала,- и я ведь наверное распущу, нет дрогну…» (9;9); вместо возможного «слёзногораскаяния и самоосуждения» у героя — раздражение и насмешки над собой.
Ивсё же повествователь отмечает, что мысль о повторении всего, что было в егожизни, что он, Вельчанинов, снова сделал бы то же самое, «убивала его».Преломление прежнего хода жизни кажется необходимым; та сложная, болезненнаяработа, которая велась в сознании Вельчанинова, становится подготовкой креальной встрече с прошлым в действительности. И в рассказе Достоевскогопрошлое материализуется, обретает реальные личностные черты.
Фактыпрошлого всплывают у Вельчанинова из подсознания, и в его болезненном состоянииему не сразу удаётся многое осмыслить. Помимо воли героя как следствиевнутреннего раздвоения в нём присутствуют две временных установки: на«подсознательном», глубинном душевном уровне он ориентирован на прошлое, носознание, осмысляющее всё в настоящем, «зависает», не поспевает за глубокимислоями психики — герой долго не может вполне осмыслить причину тоски, «котораямучила его уже несколько дней сряду, всё последнее время» (9; 11), пока наконецне понимает, что она связана с господином с крепом на шляпе. Так непонятноедоселе мучительное чувство приобретает реальные черты, воплощается. Потом, ужеосознав значение встреч с этим господином для себя, всё же продолжаетнедоумевать, «какое же тут, однако, происшествие?». Параллельно с сознательной,контролируемой разумом жизнью у героя идут сложные процессы в подсознании;получаются как бы две психологические жизни с разной скоростью протеканиявнутреннего времени в каждой из них. В результате одни и те же события науровне сознания и подсознания имеют различное значение; то, что составило целоепроисшествие на одном уровне, проходит незамеченным и непонятым на другом.
Случайностолкнувшись с «траурным» господином на улице, Вельчанинов проводит вечер иночь в «мерзейшей и самой фантастической тоске» (9;12); четвёртая встреча двухгероев происходит так, как будто человек появляется «из-под земли» — точно также как «из-под земли» появился перед Раскольниковым мещанин, таинственныйсвидетель преступления. Впрочем, Достоевский тут же допускает и реалистическуюмотивацию для происходящего: самому Вельчанинову ясно, что эта мнительность — болезнь(доктор прописывает диету, путешествие и приём слабительного); он спрашиваетсебя: «Уж не разливается ли желчь?» (9;12) – предположение, впоследствииподтверждённое развитием сюжета, когда ночью Вельчанинов чуть не умирает отприступа боли в печени. Однако «господин с крепом» наконец появляется прикрайне странных обстоятельствах: ночью, у входной двери в квартиру Вельчанинова,как будто из кошмарного сна героя и продолжение кошмара в реальности. Оченьхарактерно, что Вельчанинов ещё до ночной встречи вдруг говорит себе: «Яубеждён, что вся эта «история» с этим крепом – тоже, может быть, сон!» (9;16)Ночью же происходит воплощение, материализация подсознательных ожиданийВельчанинова, и сон сливается с действительностью. Когда Вельчанинов слушал задверью, как незнакомец с крепом на цыпочках всходил по его лестнице, он «факта не понимал, но ощущал всё в какой-то удесятерённой полноте. Какбудто давешний сон слился с действительностью» (9;17). Потом обыкновеннобесстрашный Вельчанинов, глядя на «прозаическую» фигуру уже опознанного им«какого-то Павла Павловича» всё же «смутно и со страхом предчувствовал», чтотот явился не просто так – а потом наконец нарушил взаимное молчаниераздражённым криком: «Ведь вы, я думаю, не фантазия и не сон! В мертвецы, чтоли, вы играть пожаловали?» (9;19). Но героев ещё до того, как Вельчанинов узналчеловека с крепом на шляпе связывают загадочные отношения: Вельчанинов знает, чтогосподин, «встречая его, над ним смеётся, потому что знает какой-нибудь егопрежний большой секрет и видит его теперь в таком унизительном положении»(9;17).
Трусоцкийтоже находится в болезненном состоянии, ощущает себя выбитым из единоголинейного течения времени, не видит никакого смысла в будущем: «Слоняюсь, какбы потеряв свою цель и как бы даже радуясь, что её потерял – в моём настроении»(9;19). Как и Вельчанинов, Трусоцкий, будучи «в настроении» не всегда замечаетвремя – так он объясняет своё появление в квартире у Вельчанинова посрединеночи. На момент начала повествования герои оказываются в едином психологическомвременном измерении: обоих занимает прошлое, обоим необходимо разобраться внём. Прошлое у них оказывается общим: для Трусоцкого год жизни Вельчанинова вТ. – это всё сейчас актуальное для него прошлое, для Вельчанинова – одно изпроблематичных, мучительных воспоминаний. Сейчас герои, живя в каком-торазреженном внутреннем времени, неком суррогате настоящего с провалами впрошлое, ощущают свою глубинную, подсознательную связь, которая реализуется встранных отношениях в настоящем.
СамТрусоцкий за последнее время внутренне очень сильно изменился – но для мираДостоевского характерно, что он изменился не под воздействием минувших споследней встречи девяти лет, то есть не постепенно, а лишь с марта месяца, вдруг.По наблюдению Вельчанинова, тип «вечного мужа» не может измениться под воздействиемвремени прожитых лет, тем более что сам Павел Павлович, за исключением следовот недавно перенесённой оспы, внешне остался совсем тем же при наступившейзаметной внутренней перемене. Тип вечного мужа мало подвластен объективномутечению времени; он живёт в состоянии внутренней статики, в мире идеала и невидит настоящего человека, «другого» из плоти и крови. Изменения в ПавлеПавловиче произошли не вследствие смерти жены, а были результатом открытия длясебя реального «другого» человека в своём идеале. Время теперь отсчитывается смарта – момента острой встречи с реальностью и пробуждения сознания; появляютсяактуальное прошлое, формирующее восприятие настоящего, тогда как раньше не былонеобходимости различать эти категории. Впрочем, тут же намечается инаяпсихологическая статика – замыкание во внутреннее подполье и вечное повторениесвоей обиды.
Вообще,прошлое в художественном мире Достоевского, по крайней мере в исходной ситуациипроизведения, определяет отношения людей. Вельчанинов «стыдился своего т-скогогода; он не мог понять даже возможности такой «глупой» страсти для него» (9;25)– и старательно и даже успешно пытался забыть свою связь с НатальейВасильевной. Напротив же, тёплые и дружественные отношения с Клавдией Петровнойв настоящем возможны благодаря тому, что двадцать лет назад его мальчишескаялюбовь к ней была «первая, пылкая, смешная и прекрасная» (9;39) и с ней не былосвязано никаких мучительных воспоминаний. Характер отношений с Трусоцким сейчастакже детерминирован обидой, нанесённой «вечному мужу» в прошлом: объяснениятак и не произошло, но сам характер отношений, той вольности в обращении, которуюпозволяет теперь себе Павел Павлович и которую допускает Вельчанинов, ни откого другого не потерпевший бы подобного, объясняется прошлым оскорблением.
Итак,выбитые из настоящего времени, герои Достоевского единственно относительнопрошлого могут занять какую-либо ценностную позицию, собрать себя и установитьистину о себе и о другом – без этой ценностной ориентации невозможно жить внастоящем и думать о будущем. Но задача осложняется тем, что необходимо нетолько самому как-то оценить своё прошлое, но также понять, что другой думаетоб этом прошлом, потому что герои чувствуют свою глубокую – почти мистическую –внутреннюю зависимость друг от друга и, ещё не понимая особенности своихотношений, рассчитывают друг на друга как на «другого», который может проститьи отпустить, снять груз прошедшего, как на «другого», с которым возможнопримирение; сейчас Вельчанинову, чтобы знать, как вести себя с этим мучающим«другим» в настоящем, надо понять не только то, почему присутствие этого«другого» столь мучительно, то есть обрести знание о себе, но и знать его точкузрения на прошедшее и степень его компетенции.
Структурапсихологического времени в «Вечном муже» осложняется тем, что главный геройпоставлен перед необходимостью понять – а значит и соотнести своёпсихологическое время – с временем двух персонажей, внутренне по-разномуориентированных во временном потоке и связанных с разными отрезками времени вего восприятии. И если Трусоцкий в настоящем занят отмщением своему прошлому, тоЛиза, напротив, ничего не знает о прошедшем, вся живёт в настоящем, полагаетвесь смысл и всю ценность в том времени, совпасть с которым сейчас Вельчаниновникак не может и которое он игнорирует в своих размышлениях и восторженныхпланах на будущее.
Отвозясвою дочь на дачу, Вельчанинов не сомневался в своём будущем, в том, что будетпосле того, как он отвезёт Лизу в незнакомую для неё семью: «там были полные, ясныенадежды» (9;38). Вельчанинов, как это свойственно всем мечтателям и подпольнымгероям, игнорирует настоящее, течение времени и «подробности», без которых «всёстановилось ясно, всё было нерушимо» (9;38). Ошибка героя в отношениях с Лизой– в оторванности от настоящего, реального временного потока, психологическинаполненного внутреннего времени «другого». Герой мыслит «главным планом», покоторому необходимо было подействовать на Трусоцкого и оставить Лизу вПетербурге «хотя сначала только на время, на срок»; у Вельчаниновапространственная модель будущего: оно неизменно пребывает где-то впереди, наступит«вдруг» и отменит настоящее - но здесь не учитывается длительность и течениепсихологических процессов. Клавдия Петровна предостерегает Вельчанинова:«Только будьте осторожнее, и как вы восторженны, я, право, боюсь за вас!Конечно, Лиза теперь и моя дочь, но тут так много, так много ещёнеразрешённого!» (9;41) Но как раз в это время в надеждах и планах мигомвоскресшего героя всё уже разрешено и он сам в восторге от открывшегося емубудущего и живёт в нём.
Впрочем,состояние восторга – это и чувство сопричастности «живой жизни», возникающеепри появлении в доселе бесцельном и безрадостном существовании Вельчаниновадругого, любимого существа. Герой сейчас начинает многое видеть в новом, неискажённомсвете. Так, например, он понимает, что, оставаясь в Петербурге и без концавмешиваясь в дело, порученное адвокату, он только мешает своей тяжбе. Споявлением в его жизни Лизы действительно открывается возможность начала новойжизни. И хотя после разговора с Павлом Павловичем о типе «вечного мужа»Вельчанинов «сознавался себе, что он похож на человека, проснувшегося утром икаждый миг вспоминающего о том, как он получил накануне пощёчину» (9;49), в егосознании рядом с подпольным образом мыслей существует и «образ бедного ребёнка»,который меняет весь ход размышлений: «Это, что тут говорить! Теперь в этом всяжизнь и вся моя цель! Что там все эти пощёчины и воспоминания!.. И для чего ятолько жил до сих пор? Беспорядок и грусть… а теперь – всё другое, всёпо-другому!» (9;49)
Возможностьпреодоления прошлого и перерождения человека всегда даёт любовь – чувство«живой жизни» в настоящем, способное изменить течение психологического времени(в перспективе, и ход мировой истории, как в «Сне смешного человека»). «ЛюбовьюЛизы, — мечтал он, — очистилась и искупилась бы вся моя прежняя смрадная ибесполезная жизнь; взамен меня, праздного, порочного и отжившего, — я взлелеялбы для жизни чистое и прекрасное существо, и за это существо всё было бы мнепрощено, и всё бы я сам простил себе» (9;62) –так в повествовании намечаетсявозможность райской ситуации. Опять же очень показательно то, что «все этисознательные мысли представлялись ему всегда нераздельно с ярким, всегдаблизким и всегда поражавшим его душу воспоминанием об умершем ребёнке» (9;62)–представления о прошлом или о будущем в мире Достоевского всегда оченьличностны и связаны всегда с конкретным «другим».
Нов итоге сознание Вельчанинова и Лизы, реального «другого», осталисьнепроницаемыми друг для друга: Лиза умерла и «не успела узнать его не зная, как он мучительно любил её» (9;62). Из-за стыдного прошлого герои невстретились и не стали друг для друга тем, чем они могли бы стать. Трагическийисход в настоящем и утрата будущего находятся в прямой зависимости от прошлого,которое ещё не осознано, не искуплено. Только тогда, когда случится катастрофа,герой начнёт «разбираться» в своём давно прошедшем и обусловленном им недавнем.Очень симптоматично, что «разминувшись» в своём внутреннем времени с Лизой, геройна какое-то время упускает из вида и Трусоцкого. Однако герои, соотносимые всознании Вельчанинова с разными временными пластами, оказываются тесносвязанными в реальности, и Лиза умирает именно из-за равнодушия Трусоцкого, замученнаястраданиями, причинёнными отцом, «переменившего вдруг любовь на ненависть», нотем не менее в глубине души продолжавшим – это чувствовал Вельчанинов — любитьеё. Пока девочка была жива, Вельчанинов не мог разрешить вопрос отношенияТрусоцкого к ребёнку и каждый раз отмахивался от него: «что-то ужасное было вэтом вопросе, что-то невыносимое для него и — нерешённое» (9;63)
Постепеннов центре повествования оказывается именно Трусоцкий, его отношения с Лизой иВельчаниновым. Собственно, главным подпольным героем, выявляющим только одну –подпольную — сторону психики «хищного типа» Вельчанинова, будет именно ПавелПавлович. Вельчанинов может достоверно рассказать о Трусоцком как раз потому, чтоих душевный опыт соприкасается, что они в какой-то момент их жизни наподсознательном уровне оба оказываются «подпольными героями». «Правда» оТрусоцком, к которой придёт Вельчанинов, будет также и правда о внутреннем, тайномчеловеке в нём самом.
Оглубоко запрятанном в их душе подполье герои сами долго ничего не знали. То, чтодля одного героя стало источником подпольного сознания, было преступлениемдругого. Герои представляют две стороны подпольного сознания. «Соперники исмертельные враги – таинственно схожи; у них общая судьба: в духовном плане ониобразуют пару и дополняют друг друга». То, что чувствует Павел Павлович, долженосознать и «озвучить» за него Вельчанинов. Подпольный тип, по определениюВельчанинова – это «тот, который напредставит себе бог знает чего, итоги справедливостии юстиции подведёт, обиду свою как урок заучит, ноет, кривляется, ломается, нашее у людей виснет – и глядь – на то всё и время своё употребил!» (9;55) В тоже время отношение недавнего светского человека Вельчанинова к подполью всобственной душе и тайной внутренней своей связи с комичным «вечным мужем», ккоторому он относится свысока, постоянно двоится. То Вельчанинов, внутреннеотделяя себя от Трусоцкого, в раздражении говорит Павлу Павловичу, что тотпоехал провожать гроб любовника жены «чёрт знает из каких ваших скрытых, подпольных,гадких стремлений и марающих вас самих кривляний!» (9;55), то вдруг сознаётся:«… всё призрак, и мираж, и ложь, и стыд, и неестественность, и – не в меру, аэто главное, это всего стыднее, что не в меру! И всё вздор: оба мы порочные, подпольные,гадкие люди… И хотите, хотите, я сейчас докажу вам, что вы меня не только нелюбите, а ненавидите изо всех сил, и что вы лжёте, сами не зная того» (9;87) –здесь очень важно то, что способность сказать последнюю правду о другом, туправду, которую он даже сам о себе не осознаёт, мотивируется общим подпольем.Ещё интереснее реакция на эту «правду» самого Вельчанинова: правда, высказаннаяим о другом, приводит в ярость его самого. Уже наедине с самим собой анализируявсе происшествия, Вельчанинов, мысленно разговаривая с Трусоцким, скажет:«Объятия и слёзы всепрощения даже и порядочным людям в наш век даром с рук несходят, а не то что уж таким, как мы с вами, Павел Павлович!» (9;103) – а наследующий день, уже направившись к Павлу Павловичу, воскликнет, «побагровев отстыда»: «Неужели ж, неужели ж, неужели ж я плетусь туда, чтоб «обняться изаплакать»? Неужели только этой бессмысленной мерзости недоставало ко всемусраму?» (9;104) – иными словами, описывает свои чувства в тех же выражениях, чтои мотивы действий Трусоцкого, понимая, что всё это одно и то же.
Замечательно,что чувство любви и всепрощения в «райском» утопическом идеале восторженного иустремлённого в будущее, а, следовательно, не очень хорошо отдающего себе отчётв настоящем Вельчанинова должно было коснуться и Трусоцкого, который как-нибудьбы вдруг забыл свою обиду в прошлом. Потом, после смерти Лизы, этосоприкосновение с живой жизнью и любовью не проходят для Вельчаниновабесследно: придя в ясный вечер на закате солнца на могилу к Лизе, он вдругчувствует, что спокойствие и «прилив какой-то чистой безмятежной веры вочто-то» (9;63) наполнили его душу. Это ощущение ясности, лёгкости и тишины, чего-тонеземного, воспринимается героем как ниспосланное свыше, как соприкосновение сЛизой, отошедшей в вечную жизнь, и с вечностью, доселе неведомой ему. Это новоечувство, кажется, меняет отношение к миру: встретив по дороге с кладбищаТрусоцкого, Вельчанинов вдруг осознаёт, что не чувствует никакой злобы к этомучеловеку, что в его чувствах к нему было «в эту минуту что-то совсем другое идаже какой-то позыв к чему-то новому» (9;63). После недавно пережитого в связис Лизой кажется¸ что возможен новый подход к давнему прошлому и еговыяснение.
Нопримирение и новое отношение возможны лишь с настоящим и полностью автономным«другим», а Вельчанинов после нового испытанного им чувства понимает, чтостолкновение с Павлом Павловичем всё-таки «было ему не под силу» (9;64), потомучто Трусоцкий на момент повествования — поддельный другой, двойник, имеющийточно такое же подсознание — подполье. С двойником нельзя примириться, он можеттолько исчезнуть, после того как герой внутренне изменится, обретёт мир с самимсобой.
Оченьпоказательно в их отношениях то, что светский Вельчанинов, так хорошо умеющийбыть холодным и изысканно вежливым, постоянно едва сдерживает раздражение наТрусоцкого. Ещё даже не узнав загадочного господина с крепом на шляпе, Вельчаниновчувствует на него «беспредметную злобу», а свою неудачу со статским советником,которого никак не мог застать на даче, он тоже приписал внезапному появлению«нахала». Потом уже во время ночного разговора на квартире Вельчанинова героизамечательно понимают друг друга, как будто принадлежат одному сознанию: так, Вельчаниновшутя предполагает, что Трусоцкий и курить начал с марта месяца – чего непозволял себе при Наталье Васильевне – и Павел Павлович в ответ просит«папиросочку». Во время разговора с «вечным мужем» Вельчанинов «вдруг» начинаетзлиться, кричит на гостя, говорит «в той степени раздражения, в которой самыевыдержанные люди начинают иногда говорить лишнее» (9;22). Вообще весь разговорих ведётся совсем не в том тоне, в каком они общались девять лет назад в Т. СамТрусоцкий говорит: «Да ведь нам что? Ведь не в свете мы теперь, не ввеликосветском блистательном обществе! Мы — два бывшие искреннейшие истариннейшие приятеля и, так сказать, в полнейшей искренности сошлись ивспоминаем ту драгоценную связь, в которой покойница составляла такоедрагоценнейшее звено нашей дружбы!» (9;22) Такая коммуникативная ситуация –поверх всех условий и условностей, при полнейшей, почти невозможной искренности,характерна для общения двойников в мире Достоевского. Эта «искренность»касается общего прошлого.
Сначалакажется, что у героев Достоевского есть только общее прошлое и их отношения«двойников» — изображаемые где-то на грани пародии на отношения двойников впроизведении романтизма – оказываются возможны как раз благодаря общим весьмаболезненным воспоминаниям, и вся угрожающая правда, которую один знает о другоми есть только это самое прошлое, которым живут теперь оба. Создаётсявпечатление, что взаимоотношения героев только строятся по моделивзаимоотношений двойников, на самом же деле у них вместо соприкасающихся«тайных» двойных мыслей есть только «тайные» воспоминания. Более того, самВельчанинов на протяжении всего первого ночного разговора с Павлом Павловичемнаходится «почти как в бреду-с» и вообще порой склонен интерпретировать всёпроисходящее с ним как симптомы болезни, а появление Трусоцкого у дверей в тричаса ночи — объяснять «случайностью, пьяным видом Павла Павловича» (9;30), чтовполне согласуется с настроем его «утренних» (в отличие от «ночных») мыслей. Всвете «утренних» мыслей и сформировавшегося в нём «особого, уже утрешнеговпечатления» (9;29) также закономерно, что Вельчанинову «было даже несколькосовестно за вчерашнее своё обращение с Павлом Павловичем» (9;29).
Однаковозврат в прошлое идёт у героев параллельно с усилением самосознания ипогружением в глубины своего «я». Кроме того, отношения Вельчанинова сТрусоцким строятся не совсем по уже известной нам в произведениях Достоевскогосхеме, когда один герой лишь озвучивает тайный голос в сознании другого героя, донедавней поры скрытый от последнего или сознательно подавляемый им. В «Вечноммуже» и Вельчанинов, и Трусоцкий в результате взаимодействия оба обнаруживаютскрытые от них самих пласты внутреннего мира, видят в «другом» – как отражениисвоего же подсознания, всегда благодаря этому другому – совсем новое, незнакомоелицо и поначалу даже не узнают его. И при таких отношениях речь, конечно, можетидти не об одном только общем прошлом и «драгоценнейших» воспоминаниях, а оболее глубоком внутреннем взаимодействии. Итак, в процессе развития сюжетадолжны «раскрыться» оба героя. Только один должен «раскрыться» и осознать исебя и своего двойника, а другой – просто проявить сокрытое в себе.
Думается,ключ к странным отношениям героев – в сне Вельчанинова, дважды с вариациямивоспроизводимом в рассказе. Этот сон, из которого появляется Трусоцкий, являетсяобщим смысловым полем двух героев и говорит об их глубоком внутреннем единстве.Из этого сна как подсознательного прозрения-предчувствия и возникают странныеотношения героев, их глубокое подсознательное двойничество; в этом снетаинственная связь героев обретает образ – молчаливого человека, от котороголюди, вошедшие судить Вельчанинова, ждали главного обвинения. В первом снеВельчанинов (герой отождествляет себя с этим сознающим и воспринимающимсубъектом сновидения) сосредоточивает весь свой интерес на «одном странномчеловеке, каком-то очень ему когда-то близком и знакомом» (9;15). Вельчанинов, содной стороны, как это уже стало характерно для него в последнее время, позабылэтого человека и никак не мог даже вспомнить его имя, но с другой – «зналтолько, что когда-то его очень любил» (9;15) – и здесь, в этом двоящемсявпечатлении – тайное, подсознательное соприкосновение с миром Павла Павловича.Это Трусоцкий когда-то любил Вельчанинова и долго любовно хранил в памяти еговскользь, небрежно брошенные фразы. Потом, когда в том же сне Вельчаниновначинает в бешенстве, с ужасом и страданием, но в то же время страннымнаслаждением от этого страдания бить молчаливого человека, он интуитивнопроникает в сферу подпольного сознания, сокрытого и глубоко подсознательного уТрусоцкого, бродящего в «самозабвении» в этот час у ворот его дома с «двойными»мыслями о прощении и о мести. С одной стороны, удары, наносимые Вельчаниновыммолчащему незнакомцу во сне, пророчески предвосхищают ночное нападениеТрусоцкого, движимого чувством любви-ненависти, но с другой – Вельчаниновначинает наносить удары оттого что незнакомец не произносит последнегообвинения – и Вельчанинов тоже с раздражённым нетерпением позднее будет ждатьпоследнего слова от Павла Павловича.
Раздавшийсяво сне звон колокольчика возвещает появление в реальности Павла Павловича. Приэтом звук колокольчика был столь явственным, что Вельчанинов долго не могрешить, привидился ли он ему или прозвучал на самом деле — точно так же, какему временами думалось, что загадочный незнакомец с крепом на шляпе был лишьсном. Во втором сне, увиденном после припадка, снова появился таинственныймолчаливый человек, сидевший, облокотясь на стол, и на этот раз незнакомец былв шляпе с крепом. Но важно, что, заглянув в лицо этому человеку, Вельчаниновубедился, что это не Трусоцкий, а кто-то совсем другой. В этом же сне какие-толюди несли в комнату вверх по лестнице что-то «большое и тяжёлое» — гроб? – ивноса этого люди во сне и неузнанный человек с крепом на шляпе ждали какглавного обвинения – а потом снова зазвенел у дверей колокольчик – и в этот жемомент в реальности Павел Павлович с ножом в руке бросился на него. Сновапоявившийся словно из сна Павел Павлович тоже был как будто «кто-то совсемдругой». Когда Вельчанинов после нападения при свете взглянул на него, Трусоцкого«почти можно было не узнать в первую минуту, если б встретитьтакого нечаянно, — до того изменилась его физиономия. Он сидел сисказившимся и измученным, позеленевшим лицом, и изредка вздрагивал. Пристально,но каким-то тёмным, как бы ещё не различающим всего взглядом посмотрел он наВельчанинова» (9;99) Этот человек – с исказившимся лицом и мутным взглядом –тот самый сумеречный двойник-незнакомец, странный человек из сна, которогоподсознательно ждал Вельчанинов и который мерещился ему в комической фигурекакого-то прозаического «вечного мужа» Трусоцкого. Сам Павел Павлович ничего незнал о существовании в самом себе — в своём подсознании – этого сумеречногодвойника Вельчанинова. Именно между этим таинственным двойником Вельчанинова, ожившемв Трусоцком после изменения взгляда на прошлое и усиления самосознания, ипротагонистом рассказа легла могила Лизы, после чего примирение оказываетсяневозможным. Получается странная ситуация: Вельчанинов — подпольной сторонойсвоего сознания — оказывается внутренним человеком в Павле Павловиче, неузнанным им самим же. Таким образом, эта встреча во время белых ночейстановится для героев встречей друг с другом – но такими, какими они ещё незнали себя, и встречей с сумеречной стороной своего я, с самим собой, доселесовсем незнакомым и с ужасом узнаваемым.
Подпольныйдвойник при таком таинственном колорите мог появиться только при пробуждениивнутреннего человека, актуализации глубинной личной памяти, собирающей всюжизнь в единый смыслообразующий поток. Оба героя, выбитые из привычной жизни, ощущаютсебя на грани соприкосновения с мирами иными: Трусоцкий видит «тени», аВельчанинову помимо его воли «кто-то» посылает воспоминания. Способность видетьпривидения, тени и соприкасаться с другими мирами нередко у Достоевскогостановится симптомом душевного раздвоения и появления двойника. Показательно, чтодо странного периода петербургских белых ночей и после – при их последнейвстрече в вагоне поезда — Вельчанинов воспринимал Трусоцкого только каккомическую фигуру «вечного мужа».
Вконечном итоге возврат героев в прошлое не приводит к изменению хода всей ихжизни. После ночного нападения Трусоцкого Вельчанинов подумал, что кровь изпорезанных пальцев могла «поквитать» его с прошлым, Трусоцким и тоской поумершей Лизе. Исход ночной сцены, с одной стороны, избавляет героя от его«болезни», всех призраков и кошмаров, подполья – но одновременно не размыкаетвременного круга подполья с его вечным повторением прошлого в «живую жизнь».Вельчанинов чувствует сильное желание поделиться всем приключившимся с ним скем-нибудь, но мысль о том, чтобы пойти к прежде так любимым им Погорельцевым, былаему неприятна. Интересно, что мучительное состояние подполья оказывается более«живым», чем благоприобретённая успокоенность без «высших мыслей». Вельчаниновснова возвращается к поверхностным светским связям и пустому никуда ненаправленному и не переживаемому глубоко настоящему своей прежней жизни. То жесамое происходит и с его двойником, также не нашедшем внутреннего выхода ивернувшегося к исходной ситуации: муж, жена и любовник. У героев друг с другомбыли связаны утраченные возможности перемены.
В«Вечном муже» понимание «другого» даётся не за счёт усилия соотнести своёвнутреннее время с временем другого человека, а происходит потому что героиизначально – ещё до встречи находятся в одном психологическом времени иявляются двойниками. Настоящего же «другого» – свою дочь Лизу — Вельчанинов несмог понять и не смог спасти, «разминулся» с ней во внутреннем времени;собственно, и догадываясь о нравственной причине её болезни и смерти знаячто-то о её внутреннем мире, отношении к отцу и матери, он не стараетсявыстроить её драматический психологический сюжет в прошлом; он не анализируетеё чувства и просто делает её объектом применения планов счастливогоспасительного будущего. На этом этапе подпольного человека Достоевского вкачестве «другого» интересует только его же подпольный двойник; онсконцентрирован на самом себе. Опять же через его любовь к Лизе должно былобыть прощено его прошлое. Важно, что прошлое может быть прощено, искупленотолько через отношение к другому. Несмотря на странное выяснениевзаимоотношений и даже предотвращённую Вельчаниновым попытку убийства, обида изпрошлого не исчезла: при последнем свидании Павел Павлович отказывается пожатьвеликодушно протянутую ему руку Вельчанинова. Двойник не может помочь вырватьсяиз замкнутого круга подпольного времени, он сам всегда находится в том жевременном измерении. Преодолеть инерцию прошлого, дать новое ощущение времени ижизни может только другое, по-иному переживающее время и ориентированное вовремени сознание. Но для этого необходимо любовно проникнуть в это сознание иоткрыть себя ему, ощутить единство времени и полноту бытия.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru