О романе Владимира Набокова«Бледный огонь»
Вадим Руднев
«Бледныйогонь» — роман Владимира Набокова (1962). Композиция романа представляетсобой классическое построение текст в тексте. Роман делится на поэму в 999строк, написанную одним из главных героев, американским поэтом Шейдом, икомментарий с предисловием к этой поэме, написанные другим главным героем и — соответственно — рассказчиком, Чарльзом Кинботом. Оба они — предподаватели в одномиз провинциальных американских университетов, к тому же соседи. Основному«речевому действию» романа — поэме и комментарию — предшествовалисобытия, о которых, собственно, и рассказано в комментарии.
Рассказчик- страстный любитель словесности и молоденьких мальчиков,- согласно своейверсии истории создания поэмы «Бледный огонь», сам предложил поэту еесюжет, но поэт, как оказалось впоследствии, этот сюжет совершенно неиспользовал. Комментарий Кинбота, таким образом, представляет собой интерпретациютой воображаемой поэмы, которую он хотел навязать Шейду. Этот сюжет, которыйвсе подробнее и подробнее разворачивается в комментарии, не имеет практическиникакого отношения к реальной поэме. Он посвящен несуществующей (во всякомслучае, не существующей, вымышленной во внетекстовой географической реальностинашей планеты, а может быть, несуществующей и внутри прагматики самого вымысла)стране Zembla расположенной, скорее всего, где-то к северу от Советского Союза(название страны имеет два корня, оба русские: «земля» иредуцированный вариант матерного ругательства «бля»; впрочем,рассказчик утверждает, что на самом деле государство полностью называетсяZemberland, что означает «страна отражений»).
Помере комментирования поэмы Кинбот (по-«земблянски» — Кинг-бот, тоесть самоуничтожившийся король) сообщает все больше и больше подробностей освоей стране и ее короле Карле-Ксаверии Излюбленном, так что постепенновыясняется, что Кинбот и есть этот самый земблянский король, который врезультате революции попал в плен к повстанцам, но бежал и эмигрировал вАмерику. Поэма Шейда, текст которой полностью представлен в романе, совершенноявственно не имеет отношения ни к королю, ни к его выдуманной стране. Впрочем,сам рассказчик без неуместной для короля скромности признается, что без егокомментариев поэма Шейда не имеет никакой ценности:
«Позвольтеже мне сказать, что без моих примечаний текст Шейда попросту не имеет никакойчеловеческой значимости, ибо человеческой значимости такой поэмы, как эта, (...)не на что опереться, кроме человеческой значимости самого автора, его среды,пристрастий и прочее — а все это могут ей дать только мои примечания».Впрочем, отчасти сама поэма провоцирует на такое заключение, ибо в ней сказанов строках 939 — 940, что жизнь человека — это ком- ментарий к темной поэме безконца или, как уточняет комментатор: «Коли я верно понял смысл этогоброшеного вскользь замечания, как поэт полагает, жизнь человека есть лишьчереда сносок к громоздкому, темному, неоконченному шедевру». Этасентенция Шейда — Кинбота представляет собой двойной интертекст: помимо тогочто эти строки отсылают к «Макбету» Шекспира", — «жизнь — это рассказ, рассказанный идиотом, не имеющий никакого смысла, но полный шума иярости» (строки, давшие название роману Фолкнера «Шум и ярость», — они являются намеком на название самого романа и поэмы, — «Бледныйогонь», которое тоже взято из шекспировской трагедии «ТимонАфинский»:
Луна- это наглый вор,
Исвой бледный огонь она крадет у солнца.
Здеськроется основная, характерная для ХХ в. эстетическая онтология, в соответствиис которой текст (cм.) есть нечто первичное и фундаментальное по сравнению сматериальной реальностью, которая есть лишь кажимость (арреаrаnсе) (см.абсолютный идеализм).
Впрочем,чем дальше читатель продвигается в изучении Кинботова «комментария» кпоэме Шейда, тем больше траектория «стрелы идентификации» двигаетсяодновременно в противоположных направлениях (см. время). С одной стороны,читатель все более удостоверяется, что Кинбот (Кинг-бот) — это и есть корольЗемблы, но с другой — у него, у читателя, все больше и больше закрадываетсяподозрение, которое у 50% потом переходит в уверенность, что рассказчик — комментатор — Кинбот-король просто сумасшедший, что никакой Земблы несуществует, а Кинбот при этом почти воровски завладел оригиналом поэмы и теперьподвергает ее довольно основательной деконструкции в своем комментарии. Этускептическую точку зрения подтверждает развязка романа: наемный убийца изЗемблы убивает Шейда по ошибке, целясь, естественно, в короля, — но это версиякомментатора, уже основательно заподозренного в параноидальной мании величия.Согласно скептической точке зрения убийца метил в того, в кого и попал, то естьв Шейда, приняв его за человека, который некогда упек его (убийцу) в сумасшедшийдом.
Такили иначе, оба варианта остаются как возможные, о чем говорит и сам Кинбот:«Я могу подслужиться к простеньким вкусам театральных критиков исостряпать пиесу, старомодную мелодраму с двумя принципалами: умалишенным,вознамерившимся убить воображаемого короля, вторым умалишенным, вообразившимсебя этим королем, и прославленным старым поэтом, случайно забредшим на линиюогня и погибшим при сшибке двух мороков».
Какбы там ни было, и поэма и комментарий — налицо. При этом и то и другое написановполне реальным Набоковым, поэтому не лучше ли попытаться понять, что хотелсказать реальный автор своим затейливым опусом.
Какизвестно, Набоков (так же, как и король-Кинбот) терпеть не мог психоанализ. Темне менее Кинбот все время подчеркивает свой гомосексуализм. И, несмотря на точто, по заверениям короля, его чувства к Шейду были вполне дружескими и неболее того (впрочем, описываемые им же события — постоянный вуаеризм со стороныКинбота, подсматривающего за окном Шейда, его назойливость в общении с поэтом,как кажется, не долженствующая быть свойственной королям, а также взаимнаяненависть и ревность его и жены поэта Сибил — явственно говорят опротивоположном), психоаналитический «комментарий» здесьнапрашивается сам собой. Влечение Кинбота к Шейду — некрасивому разлапистомустарику — сублимируется у него в вожделении к его поэме, которую он буквальновыхватывает из цепенеющих рук убитого поэта.
Однакосамый факт написания этого в сущности нелепого комментария располагает кистолкованию скорее не чисто психоаналитическому, а психотерапевтическому (ср.терапия творческим самовыражением). Своим «комментарием» Кинботреализует одну из древнейших в культуре гиперриторических фигур, а именнофигуру персонифицированного текста-медиатора, посредника между жизнью исмертью, Текста, психотерапевтического утешителя. Традиция эта восходит поменьшей мере к «Бхагавадгите», когда впавшему во фрустрацию царевичуАрджуне является бог Кришна и преподает ему основы философии санкхья. В этомсмысле «Б. о.» более изощренным образом повторил эту фигуру, явленнуюв романе «Дар», где писатель Годунов-Чардынцев, чтобы победить своикомплексы, пишет «постмодернистскую» биографию Н.Г. Чернышевского. Даи сам Чернышевский, сидя в Петропавловской крепости, не зря тешился романом«Что делать?», который для него был нечто вроде «УтешенияФилософией» для Боэция, философа и политика VI в. н. э., которому в тюрьмеявилась сама Философия и утешила перед казнью своими догматами и аксиомами.
Функцияперсонифицированного текста-медиатора состоит в том, чтобы победить фрустрациюпри помощи системы идей, из коих главнейших бывает, как правило, две: 1) чтосмерти нет и 2) что поэтому надо действовать, как велит высшая, подлиннаяреальность текста, а кажущуюся реальность («морок, по слову Кинбота — Набокова) немедленно отбросить как нечто иллюзорное. Эту свободу от реальностидает механизм снятия оппозиций (между жизнью и смертью, между материей исознанием, вымыслом и правдой). Это механизм — мифологический (см. миф), ондает человеку измененное состояние сознания, в котором бытовая иллюзорнаяреальность уже не мучит его своими „мороками“ (ср. дзэнскоемышление).
Вэтом смысле речевой акт комментария Кинбота — был ли он королем или все выдумал(ср. набор чисто русских параноидных сентенций, столь близких Кинботу: „Яиспанский король“ или „Важен не Шекспир, а мои примечания кнему“, — этот речевой акт оказался успешным (см. теория речевых актов),так как вывел комментатора из заблуждений иллюзорной жизни. Можно также сказать,что в состязании между подлинной поэмой и липовым комментарием выигралпоследний»ибо «истина, как говаривал старик Куайн, — это маленькийостровок в безбрежном море вымысла». И в этом смысле вымысел всегдасильнее истины (см. философия вымысла), а писатель всегда долговечнее философа.
Список литературы
ПятигорскийА М. Некоторые общие замечания о мифологии с точки зрения психолога // Учен.зап. Тартуского ун-та. — Тарту, 1965. — Вып. 181.
РудневВ. Преодоление катастрофы. Персонифицированный текст-медиатор // Руднев В. Морфологияреальности: Исследования по «философии текста». — М., 1996.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта lib.ru/