СуздальцеваТ. В.
Дневник непрочитанных книг
«Естьдва рода сострадания. Одно — малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, нечто иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостногоощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивноежелание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание— истинное, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет,и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах идаже свыше их», — таким эпиграфом начинается роман классика австрийской литературыСтефана Цвейга «Нетерпение сердца».
Писательродился 28 ноября 1881 г. в Вене в семье зажиточного предпринимателя МорицаЦвейга. Семья не была религиозной, сам Стефан впоследствии называл себя «евреемпо случайности». Он учился и получил докторскую степень в Венском университете.Уже во время учёбы писатель публикует собственные стихи, написанные подвлиянием Гофмансталя и Рильке.
Онмного путешествовал по Европе и Индии, в последние годы Первой мировой войныприсоединился к группе писателей, выступавших против войны. После войны до 1934Цвейг жил в Зальцбурге, затем, понуждаемый нацистами к эмиграции, переселился вЛон-дон. В 1940 стал британским подданным и в том же году переехал в США, гдеоставался до августа 1941, после чего перебрался в Бразилию.
ПроизведенияЦвейга обычно отличаются изощренным психологизмом, герои его нередко действуюти говорят в состоянии аффекта, побуждаемые непреодолимыми страстями. Нонесколько особняком стоит роман «Нетерпение сердца». В нем писатель анализируетодну из самых тяжких духовных болезней новейшего времени, которую он и назвал«нетерпением сердца» и которая лежит в наши дни в основе многихпсевдоблаготворительных действий, ломает судьбы и без того обездоленных инесчастных людей. Истинное доброделание подменяется любованием собственнойдобротой, а способность «носить тяготы друг друга» — недолговечной и ненадежнойэкзальтацией.
ГероюЦвейга, Антону, 25 лет. Но его мучают те проблемы, с которыми сталкивается исовременный молодой человек — возможно, в значительно более юном возрасте.
Очем это произведение? О том, как трудно молодому человеку разобраться в своихчувствах, различить, где голос совести, а где — страх перед «общественныммнением», где благородные порывы, а где — низменные страсти. О том, что важнеедля юноши: «быть» или «казаться». О том, как «благими намерениями дорога в адвыстлана». О том, как надо отвечать за свои поступки, слова, чувства. О том,как надо щадить чувства другого чело-века. О том, как трудно устоять в добре ипожертвовать своей мнимой свободой ради любви к ближнему. О том, как хочетсялюбоваться собой и стараться не видеть себя взглядом со стороны. Как хочется всвоих ошибках обвинить кого угодно, только не себя. Словом, о тех грехахюности, которые могут обернуться непоправимой трагедией, что будет жечьчеловека до конца его жизни. «Грех юности моея и неведения моего не помяни», —для многих эти слова до конца жизни остаются неизлечимой болью сердца.
Нашюный читатель, пережив вместе с героем его юность — бурную, мятежную, полнуюнепоправимых ошибок — обретет бесценный душевный опыт, который всегда даетсоприкосновение с художественно осмысленной правдой жизни.
«Всеначалось с досадной неловкости, с нечаянной оплошности, с gaffe [бестактногопоступка (фр.)], как говорят французы. Правда, я поспешил загладить свойпромах, но когда слишком торопишься починить в часах какое-нибудь колесико, тообычно портишь весь механизм. Даже спустя много лет я так и не могу понять, гдекончалась моя неловкость и начиналась вина. Вероятно, я этого никогда неузнаю», — так начинает рассказ о своей юности маститый военный, награжденныйвысшим орденом за мужество, но явно стыдящийся того ореола славы, который егоокружает.
Вначалеон совершает по неведению бестактный поступок — приглашает на танец девушку спарализованными ногами, не зная об ее увечье.
Нота на жалость отвечает глубокой привязанностью, молодость берет свое, эмоциизахлестывают — и вот уже несчастная влюблена в юношу, которого считает своимблагодетелем.
Геройже слишком молод, слишком зависим от чужого мнения, слишком боится за своюрепутацию, свободу, за все те, подчас мнимые, преимущества, которые заключает всебе жизнь молодого одинокого военного: «С самого первого дня я опасался, чтостранная дружба с парализованной девушкой может стать предметом насмешек моихтоварищей, предметом их беззлобного, но беспощадного солдатского зубоскальства…Именно поэтому я инстинктивно воздвиг в своей жизни стену между моими двумямирами…»
Однакокак только начинается раздвоение, оно раскалывает личность, ибо нельзя служитьдвум господам…
Небудучи в состоянии разделить ни страдания, ни любовь несчастной калеки Эдит,герой предается совершенно беспочвенным мечтаниями о том, что взаимная любовьбыла бы возможна, если бы девушка исцелилась. И он, лишь прочитав в газете окаком-то новом методе лечения, внушает ей и ее отцу ложную надежду навыздоровление. Отец – разбогатевший еврей, купивший титул вместе сзáмком, вдовец, для которого весь смысл жизни сосредоточен в дочери, — легко поддается иллюзии. Он обещает герою огромное приданое за дочерью, онготов на любые условия, лишь бы его дочь была счастлива. Но врач девушкиКондор, трезво оценивающий ситуацию, прекрасно понимает всю зыбкость надеждотца. Он пытается договориться с Антоном, чтобы тот не давал впредь никакихобещаний, которые не в силах выполнить, но и не разочаровывал бы девушку хотябы до ее отъезда на лечение.
«Тутя почувствовал, что рука Кондора успокаивающе гладит меня по колену.
—Не надо, не стыдитесь! Я, как никто другой, понимаю, что можно бояться людей,когда твое поведение не укладывается в их понятия. Вы видели мою жену. Никто непонимал, почему я женился на ней, а все, что выходит за рамки узкого и, таксказать, нормального кругозора обывателей, делает их сначала любопытными, апотом злыми… Я не переоцениваю вас, я не согласен с Кекешфальвой, которыйвосхваляет вас как необыкновенного доброго человека, напротив, для меня вы, свашими неустойчивыми чувствами, с вашим каким-то особенным нетерпением сердца,весьма ненадежный партнер; и как бы ни радовался я тому, что предотвратил вашубезумную выходку, мне ни в коей мере не может импонировать поспешность, с какойвы принимаете решения и тут же отказываетесь от своих замыслов. На людей, чьипоступки до такой степени зависят от настроения, нельзя возлагать никакойсерьезной ответственности. Если бы мне понадобилось поручить кому-нибудь дело,требующее терпения и упорства, вас я выбрал бы в последнюю очередь».
Номолодой человек увлекается своей ролью благодетеля, к которой он совершенно неготов:
«Втот вечер я был бог. Я сотворил мир и увидел, что в нем все хорошо исправедливо. Я сотворил человека, лоб его был чист, как утро, а в глазахрадугой светилось счастье. Я по-крыл столы изобилием и богатством, я взрастилплоды, даровал еду и питье. Свидетели щедрот моих громоздились передо мной,словно жертвы на алтаре, они покоились в блестящих сосудах и больших корзинах,сверкало вино, пестрели фрукты, заманчиво сладостные в нежные. Я зажег свет впокоях и свет в душе человеческой. Люстра солнцем за-жгла стаканы, камчатнаяскатерть белела, как снег, — и я с гордостью ощущал, что люди полюбили свет,источником которого был я; и я принимал их любовь и опьянялся ею. Они угощалименя вином — и я пил до дна, потчевали плодами и разными кушаньями — и дары ихвеселили мое сердце. Они дарили меня благодарностью и преклонением — и япринимал их восторги, как принимал еду и питье, как принимал все ихжертвоприношения.
Втот вечер я был бог. …всех я одарил и возвысил чудом своего присутствия, и увсех мерцал в глазах зажженный мною свет, и, когда они смотрели друг на друга,мое отражение озаряло блеском их взгляд. И когда они разговаривали друг сдругом — Я, и только Я, был смыслом их слов; и, даже когда мы молчали, их мыслибыли полны мною. Ибо Я, и только Я, был началом, основой и причиной их счастья;восхваляя друг друга, они хвали-ли меня, а возлюбив друг друга, они любилименя, творца их любви. А я сидел посреди, радуясь делу рук своих, и чувствовал,как хорошо быть добрым с созданиями своими. И, полный великодушия, я вместе свином и едой поглощал их любовь и их счастье.
Втот вечер я был бог. Я усмирил бурные воды тревоги и прогнал тьму из сердец. Нои свой страх я тоже прогнал, и моя душа обрела покой, как никогда в жизни».
Нолишь только «бог» возвращается в свою армейскую компанию, от его возвышенныхчувств не остается и следа. Как только что, увлекшись ролью благодетеля иподдавшись влиянию отца Эдит, он соглашается объявить об их помолвке, так онпод влиянием шуток и издевок товарищей отказывается от несчастной девушки.
Предательствоприводит к непоправимому. Узнав, что ее идеал, спаситель, кумир публичноотрекся от нее, девушка покончила с собой.
«Яуверен, что из сотен людей, призванных в те августовские дни, лишь немногие шлина фронт так хладнокровно и даже нетерпеливо, как я. Не потому, что я жаждалвоевать; я видел в этом всего лишь выход, спасение для себя; я бежал на войну,как преступник, в ночную тьму. Четыре недели до начала военных действий я был вбезысходном отчаянии и растерянности. Я презирал себя, и сейчас ещевоспоминание о тех днях для меня мучительнее самых ужасных часов на поле битвы.Ибо я знаю, что своей слабостью, своей жалостью — когда я подал надежду, азатем сбежал — я убил человека, единственного человека, который страстно любилменя».
Ивот, много лет спустя, когда ужасы войны, казалось, заслонили собой ту смерть,причиной которой он был, неожиданная встреча в театре снова напоминает о тойстарой вине:
«Единственныйчеловек, который знал все, всю подноготную моего преступления, сидел так близкоот меня, что я слышал его дыхание. Человек, чье сострадание было неубийственной слабостью, как мое, а спасительной силой и самопожертвованием, —единственный, кто мог осудить меня, единственный, перед кем мне было стыдно!Как только в ан-тракте вспыхнут люстры, он тотчас меня увидит. Меня охватиладрожь, и я торопливо заслонил лицо рукой, чтобы он не узнал меня. Я больше неслышал ни одного такта люби-мой музыки: удары моего сердца заглушали ее.Близость этого человека, который один в целом мире знал обо мне правду, быланевыносима для меня. Словно сидя в темноте голый среди этих хорошо одетыхлюдей, я с ужасом ждал, что вот-вот загорится свет и мой позор станет явным. Икогда после первого акта начал опускаться занавес, я, наклонив го-лову, быстропокинул зал, — вероятно, Кондор не успел разглядеть меня в полумраке. Но с тойминуты я окончательно убедился, что никакая вина не может быть преданазабвению, пока о ней помнит совесть».
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru