ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА
(1829 — 1830)
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Да приидет царствие
твое
Сударыня.
Прямодушие и искренность итменно те черты, которые я в вас более всего люблюи ценю. Судите же сами, как меня должно было поразить ваше письмо. Эти самыелюбезные свойства ваши и очаровали меня при нашем знакомстве, они-то и побудилименя заговорить с вами о религии. Все вокруг Вас призывало меня к молчанию.Повторяю, посудите каково же было мое удивление при получении вашего письма.
Вот все, что я имею вам сказать, сударыня, по поводу выраженных тампредположений об оценке мною вашего характера. Не будем говорить более об этоми прямо перейдем к существенной части вашего письма.
И, прежде всего, откуда в вашем уме берется это смятение, до того васволнующее и утомляющее, что оно, по вашим словам, отражается и на здоровье?Неужели это печальное следствие наших бесед? Вместо успокоения и мира, котороедолжно было бы внести пробужденное в сердце чувство, оно вызвало тревогу,сомнения, чуть ли не угрызения совести. Впрочем, чему удивляться? Этоестественное следствие того печального положения вещей, которому подчинены унас все сердца и все умы. Вы просто поддались действию сил, которые приводят унас в движение все, начиная с самых высот общества и кончая рабом, существующимлишь для утехи своего владыки.
Да и как могли бы вы этому противиться? Те самые свойства, которыми вывыделяетесь из толпы, должны сделать вас тем более подверженной вредномувоздействию воздуха, которым вы дышите. Среди всего окружающего вас, могло лисообщить устойчивость вашим идеям то немногое, что мне было позволено вамповедать? Мог ли я очистить атмосферу, в которой мы живем? Последствия я долженбыл предвидеть, да я их и предвидел. Отсюда частые умолчания, мешавшиеубеждениям проникнуть вам в душу и вводившие вас, естественно, в заблуждение.
И если бы только я не был уверен, что религиозное чувство, пробужденное хотябы частично в чъем-либо сердце, какие бы оно не причиняло ему муки, все же лучшеполного его усыпления, мне бы пришлось раскаиваться в своем усердии. Тем неменее, я надеюсь, что облака, омрачающие сейчас ваше небо, однажды превратятсяв благодатную росу и она оплодотворит семя, брошенное в ваше сердце, ипроизведенное на вас действие нескольких ничего не стоящих слов служит мневерной порукой более значительных результатов, их непременно вызовет в будущемработа вашего собственного сознания.
Смело вверьтесь, сударыня, волнениям, вызываемым в вас мыслями о религии: изэтого чистого источника могут вытекать только чистые чувства.
По отношению к внешним условиям вам пока достаточно знать, что учение,основанное на высшем начале единства и непосредственной передачи истины внепрерывном преемстве ее служителей, только и может быть самым согласным сподлинным духом религии, потому что дух этот заключается всецело в идее слияниявсех, сколько их ни есть в мире, нравственых сил — в одну мысль, в одно чувствои в постепенном установлении социальной системы или церкви, которая должнаводворить царство истины среди людей. Всякое иное учение, вследствие одного ужеотпадения от учения первоначального, далеко отталкивает от себя возвышенноеобращение Спасителя: «Молю тебя, Отче, да будут они одно, как мы одно»и не желает водворения царства божьего на земле. Но отсюда совсем еще неследует, что вы обязаны провозглашать во всеуслышание эту истину перед лицомземли:
конечно, не таково ваше призвание. То самое начало, из которого эта истинаисходит, обязывает вас, напротив, при вашем положении в свете, видеть в нейтолько внутренний светоч вашей веры — и ничего более. Я почитаю за счастье, чтоспособствовал обращению ваших мыслей к религии, но я почувствовал бы себя оченьнесчастным, сударыня, если бы вместе с тем вызвал замешательство в вашемсознании, которое, со временем, не могло бы не охладить вашей веры.
Я вам, кажется, как-то сказал, что лучшее средство сохранить религиозноечувство — это придерживаться всех обычаев, предписанных церковью, Такоеупражнение в покорности важнее, чем обыкновенно думают, и то, что его налагалина себя продуманно и сознательно величайшие умы, является настоящим служениемБогу. Ничто так не укрепляет разум в его верованиях, как строгое выполнениевсех относящихся к ним обязанностей. Впрочем, большинство обрядов христианскойрелигии, проистекающее из высшего разума, является действенной силой длякаждого, способного проникнуться выраженными в них истинами. Есть только одноисключение из этого правила, имеющего безусловный характер, — а именно, когдаобретаешь в себе верования более высокого порядка нежели те, которые исповедуютмассы, верования, возносящие душу к тому самому источнику, из коего проистекаютвсе убеждения, причем верования эти нисколько не противоречат народным, а,напротив, их подтверждают6 в таком случае, но единственно в этом, позволительнопренебречь внешней обрядностью, чтобы свободнее посвятить себя более важнымтрудам. Но горе тому, кто принял бы иллюзии своего тщеславия или заблуждениясвоего разума за необычайное озарение, освобождающее от общего закона. А вы,сударыня, не всего ли лучше облечься в одежды смирения, столь приличные вашемуполу? Поверьте, это лучше всего сможет успокоить смущение вашего духа и внестимир в ваше существование.
Да даже и с точки зрения светских взглядов, скажите, что может быть естественнеедля женщины, развитый ум которой умеет находить прелесть в научных занятиях исерьезных размышлениях, чем сосредоточенная жизнь, посвященная главным образомрелигиозным помыслам и упражнениям? Вы говорите, что при чтении книг ничто такне действует на ваше воображение, как картины мирных и вдумчивых существований,которые подобно прекрасной сельской местности на закате дня вносят мир в душу ивырывают вас на мгновение из тягостной или бесцветной действительности. Но ведьэто вовсе не фантастические картины: только от вас зависит осуществление одногоиз этих пленительных вымыслов. Вы имеете все необходимое для этого.
Как видите, я вовсе не проповедую вам мораль слишком строгую: в ваших жевкусах, в самых приятных грезах вашего воображения я ищу то, что может внестимир в вашу душу. В мире есть обстоятельства, относящиеся не к физическому, а кдуховному бытию, пренебрегать ими не следует, есть режим для души, как естьрежим и для тела: надо уметь ему подчиниться. Я знаю, что это старая истина, ноу нас она, кажется, имеет всю ценность новизны. Одна из самых прискорбныхособенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все ещеоткрываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, гораздоболее от нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другиминародами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческогорода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мыстоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас нераспространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений иистория человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к егосовременному состоянию, на нас не оказали никакого действия. Впрочем, то, чтоиздавна составляет самую суть общества и жизни, для нас еще только теория иумозрение. И, к примеру сказать, вы, сударыня, столь счастливо одаренная длявосприятия всего доброго и истинного на свете, вы, как бы созданная дляиспытания самых сладостных и чистых душевных наслаждений, чего вы,спрашивается, достигли при всех этих преимуществах? Вам все еще приходитсяразыскивать, чем бы наполнить даже не жизнь, а только текущий день. Впрочем, высовсем лишены того, что создает необходимые рамки жизни, естественно вмещающиев себя повседневные события, а без них также невозможно здоровое нравственноесостояние, как без свежего воздуха невозможно здоровое состояние физическое. Выпонимаете, дело пока еще не идет ни о нравственных принципах, ни о философскихположениях, а просто о благоустроенной жизни, об этих привычках, об этихнавыках сознания, которые придают уют уму и душе, непринужденность, размеренноедвижение.
Взгляните вокруг. Разве что-нибудь стоит прочно? Можно сказать, что весь мирв движении. Ни у кого нет определенной сферы деятельности, нет хорошихпривычек, ни для чего нет правил, нет даже и домашнего очага, ничего такого,что привязывает, что пробуждает вашим симпатии, вашу любовь, ничегоустойчивого, ничего постоянного, все течет, все исчезает, не оставляя следов нивовне, ни в вас. В домах наших мы как будто определены на постой, в семьях мыимеем вид чужестранцев, в городах мы похожи на кочевников, мы хуже кочевников,пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежелимы к нашим городам. И не подумайте, что это пустяки. Бедные наши души! Не будемприбавлять к остальным нашим бедам еще и ложного представления о самих себе, небудем стремиться жить жизнью чисто духовной, научимся благоразумно жить вданной действительности. Но поговорим сначала еще немного о нашей стране, приэтом мы не отклонимся
от нашей темы. Без этого предисловия вы не сможете понять, что я хочу вамсказать.
У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства,деятельности без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по свету идух их блуждает. Это пора великих побуждений, великих свершений, великихстрастей у народов. Они тогда неистовствуют без ясного повода, но не без пользыдля грядущих поколений. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываютсясамые яркие воспоминания, свои чудеса, своя поэзия, свои самые сильные иплодотворные идеи. В этом и состоят необходимые общественные устои. Без этогоони не сохранили бы в своей памяти ничего, что можно было бы полюбить, к чемупристраститься, они были бы привязаны лишь к праху земли своей. Этаувлекательная эпоха в истории народов, это их юность. Это время, когда всегосильнее развиваются их дарования, и память о нем составляет отраду и поучениеих зрелого возраста. Мы, напротив, не имели ничего подобного. Сначала дикоеварварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое иунизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вотпечальнаЯ история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучейигры нравственных сил народа — ничего подобного у нас не было. Эпоха нашейсоциальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым имрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемом только злодеяниями исмягчаемом только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительныхобразов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции.Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и вы ненайдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенногопамятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо икартинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и безбудущего6 среди плоского застоя. Иесли мы иногда волнуемся, то не в ожидании ине с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслиимладенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую емупоказывает кормилица.
Настоящее развитие человеческого существа в обществе еще не началось длянарода, пока жизнь не стала в нем более упорядоченной, более легко1й, болееприятной, чем в неопределенности первой поры.
Пока общества еще колеблются без убеждений и без правил в повседневнойжизни, как можно ожидать созревания в них зачатков добра? Пока это все ещехаотическое брожение предметов нравственного мира, подобное тем переворотам вистории земли, которые предшествовали современному состоянию нашей планеты в еетеперешнем виде. Мы до сих пор еще в таком положении.
Первые наши годы, протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакогоследа в нашем уме и нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла быопереться наша мысль, выделенные по странной воле судьбы из всеобщего движениячеловечества, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода. А междутем именно на них основана жизнь народов. Если мы хотим подобно другимцивилизованным народам иметь свое лицыо, необходимо как-то вновь повторить усебя все воспитание человеческого рода. Для этого мы имеем историю народов иперед нами итоги движения веков. Без сомнения, эта задача трудна и одномучеловеку, пожалуй, не исчерпать столь обширного предмета, однако прежде всегонадо понять, в чем дело, в чем заключается это воспитание человеческого рода икаково занимаемое нами в общественном строе место.
Народы живут только сильными впечатлениями, сохранившимися в их умах спрошедших времен, и общением с другими народами. Этим путем каждая отдельнаяличность ощущает свою связь со всем человечеством.
В чем заключается жизнь человека, говорит Цицерон, если память о протекшихвременах не связывает настоящего с прошлым? Мы же, явившись на свет какнезаконнорожденые дети, без наследства, без связи с людьми, предшественникаминашими на Земле, не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще донашего появления.
Необходимо, чтобы каждый из нас сам пытался связать порванную нить родства.То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, то намприходится вбивать себе в головы ударом молота.
Наши воспоминания не идут дальше вчерашнего дня. Мы так удивительно шествуемво времени, что по мере движения вперед пережитое пропадает для насбезвозвратно. Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной иподражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса,прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, апоявляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовыеидеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательнымразвитием мысли и создают умственную смилу, не бороздят наших сознаний. Мырастем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, то есть по линии, неприводящей к цели.Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать,так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего, все их знаниеповерхностно, вся их душа вне их. Таковы же и мы.
Народы — существа нравственные, точно так, как и отдельные личности, ихвоспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мысоставляем как бы исключение среди народов.
Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в родчеловеческий, а сущдествуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру.Конечно, не пройдет без следа и то наставление, которое нам суждено дать, нокто знает день, когда мы вновь обретем себя среди человечества и сколько бедиспытаем мы до свершения наших судеб?
Народы Европы имеют общее лицо, семейное сходство. Несмотря на их разделениена ветви латинскую и тевтонскую, на южан и северян, существует общая связь,соединяющая их всех в одно целое, явная для всякого, кто углубится в их общуюисторию. Вы знаете, что еще сравнительно недавно вся Европа носила названиеХристианского мира, и слово это значилось в публичном праве. Помимо общего всемхарактера, каждый из народов этих имеет свой характер, но все это толькоистория и традиция. Они составляют идейное наследие этих народов. А каждыйотдельный человек обладает своей долей общего наследства, без труда, безнапряжения подбирает в жизни рассеянные в обществе знания и пользуется ими.Проведите параллель с тем, что делается у нас, и судите сами, какиеэлементарные идеи мы можем почерпнуть в повседневном обиходе, чтобы ими так илииначе воспользоваться для руководства в жизни? и заметьте, что речь идет здесьне об учености, не очрении, не о чем-то литературном или накчном, а просто осоприкосновении сознаний, о мыслях, которые охватывают ребенка в колыбели,окружают его среди игр, которые нашептывает, лаская, его мать, о тех, которые вформе различных чувств проникают до мозга его костей вместе с возжухом, которымон дышит, и которые образуют его нравственую природу ранее выхода в свет ипоявления в обществе. Хотите знать, что это за мысли? Это мысли о долге,справедливости, правде, порядке. Они происходят от тех самых событий, которыесоздали там общества, они образуют составные элементы социального мира техстран. Вот, она атмосфера Запада, это нечто большее, чем история илипсихология, это физиология европейского человека. А что вы видите у нас?
Не знаю, можно ли вывести из сказанного сейчас, что-нибудь вполне бесспорноеи построить на этом непреложное положение; но очевидно, что на душу каждойотдельной личности из народа должно сильно влиять столь странное положение,когда народ этот не в силах сосредоточить своей мысли ни на какомряде идей, которыепостепенно развертывались в обществе ипонемногу вытекали обна из другой, когдавсе его участие в общем движении человеческого разума сводится к слепому,поверхностному, очень часто бастолковому подражанию другим народам. Вот почему,как Вы сможете заметить, всем нам не хватает какой-то устойчивости, какой-топоследовательности в уме, какой-то логики. Силлогизм Запада нам незнком. Влучших головах наших есть нечто, еще хужшее, чем легковесность. Лучшие идеи,лишенные связи и последовательности, как бесплодные заблуждения парализуются внашем мозгу. В природе человека теряться, когда он не нохит сповоба связаться стем, что было до него и что будет после него; он тогда утрачивет всякуютвердость, всякую уверенность; не руководимый лщущунием непрерывной деятельности,он чувствует себя заблудившимся в мир. Такие растерянные существа встречются вовсех странах; у нас это общее свойство. Тут вовсе не то легкомыслие, в котормкогда-то упрекали французов и которое, впрочем, было не чем иным, как легкимспособом постигать вещи, что не исключало ни глубины, ни широты ума, вносилостолько прелести и обаяния в обращении; тут бесечность жизни без опыта ипредвидения, не имеющая отношения ни к чему, кроме призрачного сущнствованияличности, оторванной от своей среды, не считающейся ни с честью, ни с успехамикакой-либо совокупности идей и интересов, ни даже с родовым наследием даннойсемьи и со всеми предписаниями и перспективами, которые определяют иобщественную и частнуюжизнь в строе, основанном на памяти опрошлом и тревоге забудущее. В наших головах не решительно ничего общего, все там обсобленно и всетам шатко и неполно. Я нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то достранности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее отличие народов,стоящих на самых низших ступенях соцальной лестницы. В чужих краях, осоденно наЮге, где люди так одушевлены и выразительны, я столько раз сравнавал лица своихземляков с лицами местных жителей и бывал поражен немотой наших лиц.
Иностранцы ставили нам в заслугу своего рода беспечную отвагу, особеннозамечательную в низших классах народа; но имея возможность наблюдать лишьотдельные черты народного характера, они не смогли судить о нем в целом. Они незаметили, что то самое начало, которое делает нас подчас столь отважными, постояннолишает нас глубины и настойчивости; они не заметили, что свойство, делающее насстоль базразличными к превратностям жизни, вызывает в нас также безразличие кравнодушик к добру и злу, ко всякой истине, ко всякой лжи, и что именно это илишает нас тех сильных заблуждний которые направляют нас на путях ксовершенствованию; они не заметили, что именно вследствие такой ленивой отваги,даже и высшие классы, как ни прискорбно не свободны от пороков, которыесвойственны только классам низшим; они, наконец, не заметили, что если мыобладаем некоторыми достоинствами народов молодых и отставших от цивилизации,то мы не имеем ни одного, отличающего народы зрелые и высококультурные. Я,конечно, не утверждаю, что среди нас обни только пороки, а среди народов Европыодни добродетели, избави Бог.
Но я говорб, что для суждения о народах надо исследовать общий дух способенвознести их сущность, ибо только этот общий дух способен вознести их к болеесовершенному нравственному состоянию и направить к бесконечному развитию, а нета или другая черта их характера.