Мельник В. И.
В1887 г., в 50–летнюю годовщину со дня роковой гибели А.С. Пушкина, И.А.Гончаров писал великому князю Константину Константиновичу Романову:«Почтивсе писатели новой школы, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Майков, Фет, Полонский,между прочим, и все мы, шли и идем по проложенному Пушкиным пути, следуем заним и не сворачиваем в сторону, ибо это есть единственный торный, законченныйклассический путь искусства и художественного творчества».
Известно,что Гончаров наизусть знал практически всего Пушкина, беспрестанно цитируя егов своих письмах, статьях, очерках, романах. Это неоднократно отмечалисовременники писателя. Известный юрист Анатолий Федорович Кони, давний знакомыйроманиста, писал, что Гончаров «благоговел перед Пушкиным и знал наизустьне только множество его стихов, но и выдающиеся места его прозы».
Автор«Обломова» беспрестанно цитирует своего литературного кумира. Так,например, в письме от 29 июня 1857 г. к Ю.Д. Ефремовой он восклицает: «Ахотелось бы сказать еще одно заветное, последнее сказание…». В письме кграфу П.А. Валуеву от 6 июня 1877 г. он пишет: «Свет не караетзаблуждений, но тайны требует для них» — вот светская заповедь морали,выраженная Пушкиным". Любопытно свидетельство известной русской актрисыМарии Гавриловны Савиной о пушкинском вечере, состоявшемся в Петербурге в 1875г.: «Под впечатлением плохого чтения на Пушкинском вечере он (И.А.Гончаров — В.М.) прочел „Сцену у Фонтана“, Марину… Все, что я зналанаизусть из стихотворений, я должна была читать по его просьбе». Из письмак В.П. Гаевскому от 19 ноября 1875 г. становится ясно, что Гончаров вместе сМ.Г. Савиной должен был участвовать в чтениях пьесы «Борис Годунов»,возможно, в роли Самозванца. Нужно сказать, что читал Гончаров великолепно.
Пушкинпредставлял собою для Гончарова не только поэтический, но и личностный,человеческий феномен. Естественно, что Гончаров знал, как и многие егосовременники, не только творчество, но и биографию Пушкина, — причем весьмаподробно; в письме к В.П. Авенариусу, издавшему в 1888 г. книгу «Юношескиегоды Пушкина», романист заметил: "… Я все знаю, что написано в книге,так как изучал Пушкина и все подробности и мелочи его жизни…"
Гончаровобъясняет в письме к Великому Князю Константину Константиновичу Романову (К.Р.)от 27 июня 1887 г., зачем необходимо такое внимательное изучение биографии:«Меня очень радует, что Вы изучили Пушкина, не только с его лицевой, но ис изнаночной стороны. Узнав детали его частной, интимной жизни, можноразгадывать яснее мотивы его произведений.
Яочень рад, что принесенная мною Вам книга о нем послужила Вам маленькойдорожкой к этому капитальному и плодотворному изучению нашего вечного образца инаставника в поэзии…»
Изписьма к К.Р. от января 1884 г. мы узнаем о том, как внимательно вглядывалсяГончаров в творческую лабораторию Пушкина. Он учил молодого поэта: «И уПушкина „Бахчисарайский фонтан“ и „Кавказский пленник“вовсе были не первыми: им должны были предшествовать многие, многиемладенческие шаги, которые он, конечно, бросил. Нельзя же сразу в первый разсесть да написать „Руслана и Людмилу“ или „Кавказскогопленника“. К этим первым произведениям вела, конечно, длиннаяподготовительная дорога — с трудом, разочарованиями, муками одоления техники и.т. д. ».
ДляГончарова нет более высокой похвалы, чем сравнение (хотя бы и отдаленное) сПушкиным. Так, в письме к датскому переводчику П.Б. Ганзену от 7 июня 1878 г.чрезвычайно высокая оценка драм А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного»и «Царь Федор Иоаннович» выражается в том, что эти драмы можно, помнению писателя, поставить подле «Бориса Годунова» Пушкина.
Говоряо своем первом знакомстве с творчеством Пушкина, Гончаров всегда указывал натот эстетический фон, который оттенял значение этого знакомства. В письме кЛ.А. Полонскому от 20 мая 1880 г. романист вспоминал:"… В деле поэзии мнеи моим сверстникам, 15-16 — летним юношам, приходилось питаться Державиным,Дмитриевым, Озеровым, даже Херасковым, которого в школе выдавали тоже за поэта.И вдруг Пушкин! Я узнал его с «Онегина», который выходил тогдапериодически, отдельными главами. Боже мой! Какой свет, какая волшебная дальоткрылась вдруг и какие правды — и поэзии, и вообще жизни, притом современной,- хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках! Какая школаизящества, вкуса, для впечатлительной натуры!"
СамГончаров относит знакомство с поэзией Пушкина к довольно позднему периоду — к1827-1828 гг. Можно думать, что Гончаров не обратил внимания на пушкинский сборникстихотворений, вышедший в 1826 г., хотя в это время он уже находился в Москвеи, кроме того, — «читал все, что попадалось под руку, и писал самнепрестанно». Гончаров прочел сразу зрелого Пушкина, минуя его ранниеопыты, разбросанные в журналах, его лирику — и это, разумеется, тоже наложилосвой отпечаток на первое восторженное восприятие пушкинского творчества, резкопротивопоставленного Гончаровым всему допушкинскому в русской литературе.
Примернов это же время Гончаров впервые лично увидел Пушкина. В 1880 г. во времяпрогулки по Рижскому взморью романист рассказал своему близкому знакомомуюристу А.Ф. Кони об этой встрече: «Пушкина я видел впервые… в Москве вцеркви Никитского монастыря. Я только что начинал вчитываться в него и смотрелна него более с любопытством, чем с другим чувством».
В1832 г. состоялась вторая встреча с Пушкиным, которого Гончаров теперьвоспринимал уже совсем иначе. Он к этому времени числился уже студентомМосковского университета по «словесному» факультету. Очевидно, Гончаровуже сознавал свое писательское призвание, т.к. в шестнадцатом номере«Телескопа» за 1832 г. появляется первое его произведение: перевод2-й и 3-й глав из пятой книги романа Е. Сю «Атар-Гюль». Начиная с1831 г. Гончаров слушает лекции таких профессоров, как С.П. Шевырев, Н.И.Надеждин, И.И. Давыдов, М.Т. Каченовский. Интересно, что их лекции, каквносящие нечто новое в рутинные представления, — будущий писатель соединяет всвоем сознании с тем влиянием, которое оказывала на все русское общество поэзияПушкина: «Лекции эти были благотворны для слушателей по новости, смелостиидей, языка — они сближали науку и искусство с жизнию, изломали рутину,прогнали схоластику и освежили умы слушателей – внесли здравый критическийвзгляд на литературу. Кроме того, производили и другое нравственное влияние,ставя идеалы добра, правды, красоты, совершенствования, прогресса и. т. д. Всеэто совпадало с возникавшею и в тогдашней современной литературе жизнию,внесенною, после застоя, Пушкиным и его плеядою…». В своих университетскихвоспоминаниях Гончаров довольно подробно повествует о посещении Пушкиным 27сентября 1832 г. лекций Давыдова по истории русской литературы:«Когда онвошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время былв чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих егоприводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфыего созданий (»Евгения Онегина", «Полтавы» и др.). Егогению я и все тогдашние юноши, увлекающиеся поэзию, обязаны непосредственнымвлиянием на наше эстетическое образование. Перед тем однажды я видел его вцеркви, у обедни – и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня впамяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пятишагах! Я не верил глазам".
ДалееГончаров описывает спор, возникший между Пушкиным и Каченовским: "… Пушкингорячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса (очевидно, речь шла о«Слове о полку Игореве» — В.М.), а Каченовский вонзал в него свойбеспощадный аналитический нож" (VII, 208).
Вэтот раз Гончаров внимательно рассмотрел внешность своего кумира: «Лучшевсего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всехдругих копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, носвыдающийся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная,пропорциональная лицу голова, с негустыми, кудрявыми волосами» (VII, 208).Гончаров отмечает «задумчивую глубину» и «благородство» вглазах, «сдержанность светского, благовоспитанного человека» (VII,208).
Ввоспоминаниях «В университете» Гончаров упоминает «литературныйантагонизм» между историком Михаилом Трофимовичем Каченовским и Пушкиным,при этом он особенно подчеркивает, что этот антагонизм — «известный».Это свидетельствует о том, что будущий писатель, сидя в университетскойаудитории и слушая таких ученых, как М.Т. Каченовский, Н.Н. Надеждин, видел впоследних не только обычных профессоров, но и литераторов, имевшихнепосредственное отношение к Пушкину. Учитывая, что Гончаров буквально боготворилавтора «Евгения Онегина», можно догадываться о степени его интереса кличности и мнениям Каченовского или Надеждина.
Трудносказать, в какой степени был известен «антагонизм» Пушкина иКаченовского студенту Гончарову. Ведь начался конфликт еще в 1820-м году послеопубликования в «Вестнике Европы» Каченовского статьи А.Г. Глаголевао «Руслане и Людмиле». В статье поэма Пушкина уподоблялась мужику«в армяке, лаптях», который ввалился в московское благородноесобрание.
Вдальнейшем в «Вестнике Европы» находили себе место и иныенеблагожелательные отзыва о Пушкине. Пушкин посвятил Каченовскому целый рядэпиграмм: «Хаврониос! Ругатель закоснелый…» (1820), где Каченовскийназван «глупым невеждой», «Жив, жив курилка!» (1825), вкоторой Пушкин назвал своего оппонента «сухим, скучным, грубым» и«завистью размученным», «Словесность русская больна»(1825), «Охотник до журнальной драки» (1825), «Литературныеизвестия», «Журналами обиженный жестоко» (1825) и др.
Интересвоспоминаний Гончарова состоит в том, что противники, ведшие давнюю, более чемдесятилетнюю, литературную полемику, впервые лично встретились в студенческойаудитории Московского университета. Едва ли это была не единственная ихвстреча, на которой довелось присутствовать Гончарову.
В1834 г. писатель оканчивает курс в Московском университете и с конца 1834 г. поапрель 1835 г. служит секретарем в канцелярии губернатора в Симбирске.
ДвадцатидвухлетнийГончаров прибыл в Симбирск летом 1834 г., т. е. менее чем через год послепребывания здесь Пушкина. О поездке Пушкина в Оренбург для написания историипугачевского бунта и о днях, проведенных поэтом в Симбирске Гончаров,несомненно, знал. Главным источником сведений для него должен был бытьсимбирский губернатор Александр Михайлович Загряжский, дальний родственникПушкина. В его симбирском доме Пушкин появился 9 сентября 1833 г. Поэта ужеподжидало в доме губернатора письмо от жены Натальи Николаевны. Выполняяпросьбу литератора Владимира Федоровича Одоевского, Пушкин узнал облагополучном исходе дела отчима Одоевского П.Д. Сеченева. Именно Загряжскийпомогал Пушкину организовать его поездку в село Языково, вотчину поэта Н.М.Языкова. Пушкин провел в доме губернатора несколько дней. Загряжский подарилему карту Екатеринославской губернии 1821 г., на которой Пушкин написал:«Карта, принадлежавшая Императору Александру Павловичу. Получена вСимбирске от А.М. Загряжского 14 сентября 1833 года».
Возможно,что за обедами в доме губернатора Пушкин говорил о цели своего путешествия, ожитейских делах. Ведь между дальними родственниками были приятельскиеотношения. Известно, что они поддерживались и позже, когда Загряжскиеперебрались в Петербург. Более того, младший брат Пушкина Лев Сергеевич женилсяна дочери Загряжского.
Всвоих воспоминаниях «На родине» Гончаров отмечает тягу Загряжского крассказам об известных людях: «Некоторые из его рассказов так и просилисьпод перо. Если бы я мог предвидеть, что когда-нибудь буду писать для печати, явнес бы некоторые рассказы в памятную книжечку… Особенно интересны у неговыходили характеристики некоторых известных, громких личностей, с которыми онбыл в сношениях личных или служебных». Нет сомнения, что среди этихизвестных, громких личностей Пушкин представлял для Гончарова наибольшийинтерес, и он не мог не спросить губернатора о пребывании поэта в Симбирске.
Ввоспоминаниях «На родине» (1887) Гончаров часто цитирует Пушкина и,более того, явно изображает Загряжского в свете образа пушкинского Онегина: оннастойчиво проводит через весь очерк эту параллель, акцентируя внешний«дендизм» Загряжского, его поверхностный блеск, его своеобразнуюталантливость и блеск натуры — и в то же время внутреннюю пустоту, франтовствои пр. Имя Онегина часто стоит в воспоминаниях рядом с именем Загряжского. Этоеще раз подтверждает, что разговоры о Пушкине у губернатора и его молодогоначальника канцелярии, жаркого поклонника Пушкина, несомненно были.
Однакоесть загадка в том, что в «На родине» нет и намека на эти разговоры.В чем же дело? Ответ может заключаться, во-первых, в личности Загряжского и,во-вторых, в известных принципах Гончарова, высказанных им в статье«Нарушение воли».
ЛичностьЗагряжского, по мнению краеведа П.Е. Бейсова, идеализирована в воспоминанияхГончарова — однако вряд ли это на самом деле так. В очерке «Народине» дан высокохудожественный образ симбирского губернатора, в которомпричудливо сочетаются самые разнообразные черты характера. Притом Гончароваинтересует Загряжский не столько как губернатор и государственный деятель,сколько как артистическая, определенного типа личность.
Вчастности, Гончаров подчеркивает в Загряжском его страсть к художественнымпреувеличениям в рассказах о встречах с известными людьми: «У него внатуре была артистическая жилка и он, как художник, всегда иллюстрировалпортреты разных героев, например, выдающихся деятелей в политике, при дворе илигероев Отечественной, в которой, юношей, уже участвовал, ходил брать Париж, илипросто известных в обществе людей. Но вот беда: иллюстрации эти — как лиц, таки событий — отличались иногда такой виртуозностью, что и лица и событияказались подчас целиком сочиненными. Иногда я замечал, при повторении некоторыхрассказов, перемены, вставки. Оттого полагаться на фактическую верность их надобыло с большой оглядкой. Он плел их, как кружево. Все слушали его снаслаждением, и я, кроме того, и с недоверием. Я проникал в игру еговоображения, чуял, где он говорит правду, где украшает, и любовался несодержанием, а художественной формой его рассказов. Он, кажется, это угадывал исам гнался не столько за тем, чтобы поселить в слушателе доверие к подлинностисобытия, а чтоб произвести известный эффект — и всегда производил». Врядли на такого артистического мемуариста мог положиться Гончаров, чтобыпозволить себе воспроизвести рассказы Загряжского о его встречах с Пушкиным.Ведь это имя было священно для Гончарова.
Поприезде в Петербург он еще раз встречает Пушкина в книжной лавке А.Ф. Смирдина.В 1880 г. он упомянул об этой встрече в памятном разговоре с А.Ф. Кони:«Через несколько лет, живя в Петербурге, я встретил его у Смирдина,книгопродавца. Он говорил с ним серьезно, не улыбаясь, с деловым видом. Лицоего матовое, суженное внизу, с русыми бакенами и обильными кудрями волосврезалось в мою память и доказало мне впоследствии, как верно изобразил его Кипренскийна известном портрете. Пушкин был в это время для молодежи все: все егоупования, сокровенные чувства, чистейшие побуждения, все гармонические струныдуши, вся поэзия мыслей и ощущений, — все сводилось к нему, все исходило отнего».
Литературнаяжизнь Гончарова в университетские годы и в период службы в Департаменте внешнейторговли Министерства финансов была чрезвычайно насыщенной. Он «всесвободное от службы время посвящал литературе… много переводил из Шиллера, Гете(прозаические сочинения) также из Винкельмана, отрывки некоторых английскихроманистов, а потом уничтожал» (VIII, 223). В это же время он сближается ссемейством Майковых — что еще более вводит Гончарова в курс литературных дел.По словам Гончарова, «дни Майковых кипели жизнью, людьми, приносившимисюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств. Молодые ученые,музыканты, живописцы, многие литераторы из круга 30-х — 40-х годов — … все,вместе с хозяевами, составляли какую-то братскую семью или школу, где всеучились друг у друга». Тем не менее Пушкин все более осознается какявление уникальное, как четкая «мера вещей». В автобиографии об этомсказано так: «Живее и глубже всех поэтов поражен и увлечен был Гончаровпоэзией Пушкина в самую свежую и блистательную пору силы и развития великогопоэта и в поклонении своем остался верен ему навсегда, несмотря на позднейшеетесное знакомство с корифеями французской, немецкой и английскойлитератур» (VIII, 222).
Возможно,именно под влиянием поэзии Пушкина Гончаров начинает уже после переводов прозыЭ. Сю писать стихи. В рукописном альманахе Майковых «Подснежник» онпомещает стихотворения «Отрывок из письма к другу», «Тоска ирадость», «Романс», «Утраченный покой» в 1835-1836 гг.Известно, что часть этих стихотворений Гончаров процитировал в своем первомромане как стихи Александра Адуева. Факт этот имеет прямое отношение к нашейтеме, давая ключ к объяснению своеобразия «пушкинских» настроенийГончарова в середине 30-х годов.
Делов том, что указанные стихотворения Гончарова весьма типичны для романтическойпоэзии 30-х гг. Это романтические стихи в полном смысле слова, — и скорее можноговорить в данном случае о влиянии Владимира Григорьевича Бенедиктова, чемПушкина. С Бенедиктовым он познакомился у Майковых (хотя знакомство могло состоятьсяи на службе, ибо Бенедиктов, как и Гончаров, служил в Министерстве финансов), ивесьма высоко ценил его поэтический дар. В «Заметках о личностиБелинского» (1874) Гончаров не соглашается с уничижительным тоном взаметке критика о творчестве Бенедиктова: «Кукольник и Бенедиктов, оба сзначительными талантами, явились на свою беду последними могиканами старой»риторической", как прозвал ее Белинский, школы… Зная личноБенедиктова, как умного, симпатичного и честного человека, я пробовал спорить сБелинским, объяснял обилием фантазии натяжки и преувеличения во многихстихотворениях, — указывал, наконец, на мастерство стиха и проч." (VIII,55). В статье «Стихотворения Владимира Бенедиктова» В.Г. Белинскийписал: «В стихотворениях г. Бенедиктова все недосказано, все неполно, всеповерхностно… У него нельзя отнять таланта стихотворческого, но он непоэт». Книга Бенедиктова, изданная в 1835 г., имела громкий успех и черезгод была переиздана вторым изданием. Не один Гончаров увлекался тогда егопоэзией, в то время и Тургенев целовал имя Бенедиктова на обложке книги.«Среди современников, ценивших поэзию Бенедиктова, — литераторы самойразличной ориентации: В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, А.И. Тургенев, П.А.Плетнев, С.П. Шевырев, А.А. Краевский, Ф.И. Тютчев, О.И. Сенковский, Н.А.Бестужев… Явное влияние Бенедиктова сказалось в последних сборниках А.А. Фета»Лирический пантеон" и Н.А. Некрасова «Мечты и звуки» (оба- 1840)…"
СтихиГончарова насыщены романтическими штампами. Здесь и «страдалец с пасмурнымчелом», и «робкие уста», и «чувств возвышенных чета»,«смерти страшный след» и. т. п. Сами по себе они довольно слабы,носят явно подражательный характер, но в данном случае важен не уровеньмастерства, а направленность гончаровских стихотворений. В чем же дело? Каксмог Гончаров одновременно говорить о глубоком влиянии Пушкина на свойпоэтический мир, — и писать настолько романтические стихи?
Нанаш взгляд, дело состоит в своеобразии трактовки молодым автором поэзииПушкина. В середине 30-х годов Гончаров сам еще во многом романтик, и Пушкинатрактует именно с романтической точки зрения, отыскивая у него родственное себеромантическое миросозерцание. Об этом свидетельствует роман «Обыкновеннаяистория», в котором Гончаров изображает в сущности самого себя в 30-егоды. Александр Адуев часто цитирует Пушкина, — и цитирует как истинныйромантик, в изобилии выбирая из пушкинской поэзии романтические строки.Выслушав советы дяди о жизни, Александр возражает: «Это какая-тодеревянная жизнь… прозябание, а не жизнь! прозябать без вдохновения, без сил,без жизни, без любви…» Романтический культ чувства, сердца (впротивоположность «холодному рассудку») заставляет героя легкоотыскивать у Пушкина созвучные строки: «О люди, люди! Род, достойный слези смеха!» «Я пережил свои страданья, я разлюбил свои мечты»,«Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…» АлександрАдуев (Гончаров 30-х гг.) выбирает из реалистического целого настроения,образы, мотивы (одиночества, тоски, презрения к толпе), которые можно трактоватькак романтические. Отсюда ясно, что для Гончарова в середине 30-х гг. Пушкинважен и интересен прежде всего в своем романтическом выражении. В ПушкинеГончарова интересует то, что предшествует появлению М.Ю. Лермонтова.Исследователь О.А. Демиховская убедительно сопоставила текст лермонтовской«Исповеди» и гончаровское стихотворение «Отрывок из письма кдругу» (1835), сказав, что здесь: "…особенно чувствуется влияние М.Ю.Лермонтова. Поэтический параллелизм стихийности бури и душевных волнений навеян«Исповедью» (1830) М.Ю. Лермонтова". При этом только стоитупомянуть, что для Гончарова Лермонтов — это как бы продолжениеПушкина:«Даже Лермонтов, фигура колоссальная, весь, как старший сын вотца, вылился в Пушкина. Он ступал, так сказать, в его следы. Его»Пророк" и «Демон», поэзия Кавказа и Востока и его романы — все это развитие тех образов поэзии и идеалов, какие дал Пушкин" (VIII, с.76-77). Восприятие Пушкина у романиста со временем менялось и обогащалось. Хотяоснова отношения была заложена именно в указанное время — с конца 20-х досередины 30-х годов.
СтихотворенияГончарова, помещенные в «Подснежнике», говорят об увлечении именно«романтическим» Пушкиным и романтической поэзией в целом. Но ужеповесть «Лихая болесть», также увидевшая свет в «Подснежнике»(1838), свидетельствует об огромной поэтической работе, проделанной Гончаровым,о его стремлении уйти от романтических шаблонов. П. Николаев заметил, чтопушкинское влияние мы находим «в романах Гончарова, может быть сильнеевсего именно в „Обрыве“. Но в первых литературных опытах вряд ли этообнаруживается». Но на самом деле ранняя проза Гончарова обнаруживаетявственные следы пушкинского влияния. Не только пародирование романтизма, но ипростота повествования, отличают гончаровские «Лихую болесть» и«Счастливую ошибку» от романтической прозы 30-х гг. (например, Н.Полевого, Марлинского и др.), свидетельствует о серьезных уроках автора«Повестей Белкина». Вполне можно согласиться с мнением Л.М. Лотман отом, что «в рассказах Гончарова „Лихая болесть“ и»Счастливая ошибка"… ощущается сознательное стремление следоватьтрадициям прозы Пушкина. Четкие характеристики героев, тонкая авторская ирония,точность и прозрачность фразы… в этих произведениях Гончарова можно отметитьвоздействие «Повестей Белкина» Пушкина".
Пушкинучит Гончарова уходить от ложноромантической напыщенности тона, восприниматьжизнь в ее простоте, освобожденной от каких бы то ни было«увлечений», приводящих к сложным крайностям.
Автор«Лихой болести», впрочем, нащупывает свою манеру повествования,которая будет впоследствии развита в романах.
Речьидет прежде всего о способах психологической обрисовки характеров, а также оспецифическом гончаровском юморе, окрашивающем все повествование внеповторимые тона. Гончаров с самого начала не претендовал на созданиелаконичной «пушкинской» прозы. В каждой фразе он высказывался какнаблюдатель нравов, иногда резонер и всегда — как иронически-проницательныйчеловек.
ВлияниеПушкина-прозаика не следует и преувеличивать. Ибо не менее заметно в первыхпрозаических опытах Гончарова влияние Гоголя, хотя в упомянутом письме к Л.А.Полонскому от 20 мая 1880 г. он замечал: «Лермонтов и Гоголь не былисобственно моими учителями».
В«Счастливой ошибке» можно увидеть неоспоримо гоголевские приемыповествования. Не случайно в качестве эпиграфа к повести приведены гоголевскиеслова: «Господи Боже ты мой! и так много всякой дряни на свете, а ты ещежинок наплодил!». Самый тон обращения к читателю в «Счастливойошибке» временами (особенно в начале, где автор еще как бы выходит насцену и представляется) сбивается на специфический гоголевский сказ:«Однажды зимой в сумерки… Да! позвольте прежде спросить любите ли высумерки?» И вскоре затем: «О как я люблю сумерки, особенно когдапереношусь мысленно в прошедшее! Где ты, золотое время? воротишься ли ты опять?скоро ли?» это место просто не может не напоминать гоголевское:«Знаете ли вы украинскую ночь?» и. т. д. Обращение к читателю типа:«посмотрите зимой в сумерки на улицу», или: «теперь войдем влюбой дом» и др. — тоже сразу выдают источник заимствования. А началоповести говорит о сознательно воспроизводимой Гончаровым ассоциации с мотивами«Петербургских повестей» и гоголевской манерой повествования:«Да и как не любить сумерки? Кто их не любит? Разве только заблудившийсяпутник с ужасом замечает наступление их, и расчетливый купец, неудачно илиудачно торговавший целый день, с ворчаньем запирает лавку, еще — живописец, неуспевший передать полотну заветную мечту, с досадой бросает кисть, да поэт,житель чердака, грозит в сумерки проклятием Апокалипсиса лавочнику, который неотпускает в долг свечей» и. т. д. Все эти купцы, лавочники, бедные поэты,живописцы да и самые сумерки, — все это еще пока «не гончаровское».Все это в дальнейшем почти не попадает в его произведения. Все это — сумеречныйгоголевский Петербург. В повести явственно слышны гоголевские лирические интонации.
Впрочем,«Счастливая ошибка» не менее «пушкинская», чем «Лихаяболесть». Здесь даже прямо упомянут «Евгений Онегин», к которомуотсылает автор (XXIII строфа I-ой главы).
Первыеповести Гончаров не вспоминает, считая их, очевидно, ученическими уроками. Ипрежде всего — у Пушкина: «Лермонтов и Гоголь не были соответственно моимиучителями: я уже сам созревал тогда! Только когда Белинский регулировал весьтогдашний хаос вкусов, эстетических и других понятий и прочее; тогда и мойвзгляд на этих героев пера стал определеннее и строже. Явилась сознательнаякритика, а чувство к Пушкину оставалось то же».
Итак,Лермонтов и Гоголь влияют на Гончарова тогда, когда он «ужесозревал…». Пушкин дал образцы литературной нормы. Отсюда и остроевосприятие пушкинской гибели: «Я помню известие о его кончине… надо всемгосподствовал он. И в моей скромной чиновничьей комнате, на полочке, на первомместе стояли его сочинения, где все было изучено, где всякая строчка былапрочувствована, продумана… И вдруг пришли и сказали, что он убит, что егобольше нет… это было в департаменте. Я вышел в коридор и горько-горько, невладея собою, отвернувшись к стенке и закрывая лицо руками, заплакал… Тосканожом резала сердце, и слезы лились в то время, когда все еще не хотелосьверить, что его уже нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтобы тот, пред кемя склонял мысленно колени, лежал без дыхания. И я плакал горько и неутешно, какплачут при получении известия о смерти любимой женщины. Нет, это неверно — осмерти матери. Да! Матери…»
Основагончаровских романов — это рассказ человека о печальной закономерности егонесовершенной жизни. Это повествование о постепенной утрате лучших свойствмолодой души — искренности, высоких помыслов, честной и глубокой любви,дружеского, открытого отношения к людям… В «Обыкновенной истории»,«Обломове», «Обрыве» Гончаров мечтает о человеческомсовершенстве и изображает господствующую в реальности дисгармонию.
Водном из писем к С.А. Никитенко Гончаров разъясняет свою сокровеннуюмысль:«Скажу Вам, наконец, вот что, чего никому не говорил: с той самойминуты, когда я начал писать для печати.., у меня был один артистический идеал:это — изображение честной, доброй, симпатичной натуры, в высшей степениидеалиста, всю жизнь борющегося, ищущего правды, встречающего ложь на каждомшагу, обманывающего и, наконец, окончательно впадающего в апатию и бессилие отсознания слабости своей и чужой, то есть вообще человеческой натуры»(VIII, 366).Тема утраты лучших молодых чувств и стремлений, тема охлаждения кжизни, когда человек в результате «ума холодных наблюдений и сердцагорестных замет» приходит к скепсису, апатии, — эта тема слишком широко ислишком полно представлена в мировой литературе, чтобы связывать разработку ееу Гончарова только с Пушкиным, с его поэзией. Но сам факт обращения к Пушкину вплане этой проблемы — вряд ли можно поставить под сомнение. Ведь уже в«Обыкновенной истории» Гончаров беспрестанно цитирует Пушкина, причемявно выделяется тема нравственно-душевного охлаждения, разочарования. Вчастности, Александр Адуев обращается к пушкинским строкам: «Я пережилсвои страданья, Я разлюбил свои мечты…» Тема эта многообразно развита Пушкинымв лирике первой половины 20-х годов. Пушкин писал об этом и в прозе: «Влучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного.Оно легковесно и нежно. Мало-помалу вечные противоречия рождают в нем сомнения,чувство [мучительное, но] непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегдалучшие надежды и поэтические предрассудки души» (XI, 30).
ИмяПушкина сопровождает Гончарова в течение всей его жизни. Пушкин для него — нетолько начало всех начал, но и главный критерий. О чем бы ни зашла речь, — Гончаров склонен обращаться к авторитету Пушкина. Оттого почти в каждомгончаровском произведении, в каждой статье, письме можно встретить имя еголюбимого писателя. Без преувеличения можно сказать, что автор «ЕвгенияОнегина» был для него всем, и что без Пушкина мы не имели бы Гончарова.Все упоминания великого поэта носят у Гончарова не просто восторженныйхарактер, — они значительны в своей содержательности и даже особого родакатегоричности, как, например, в «Необыкновенной истории», где романистписал: «Я давно перестал читать русские романы и повести: выучив наизустьПушкина, Лермонтова, Гоголя, конечно, я не мог удовлетворяться вполне дажеТургеневым, Достоевским, потом Писемским…».
Встатье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров сделал важноепризнание:"…От Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще поканикуда не уйдешь. Школа пушкино-гоголевская продолжается доселе, и все мы,беллетристы, только разрабатываем завещанный ими материал. Даже Лермонтов,фигура колоссальная, весь, как старший сын в отца, вылился в Пушкина. Онступал, так сказать, в его следы… Пушкин — отец, родоначальник русскогоискусства, как Ломоносов — отец науки в России. В Пушкине кроются все семена изачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех нашиххудожниках… Пушкин, говорю, был наш учитель – и я воспитался, так сказать, егопоэзиею. Гоголь на меня повлиял гораздо позже и меньше; я уже писал сам, когдаГоголь еще не закончил своего поприща. Сам Гоголь объективностью своих образов,конечно, обязан Пушкину же…" (VIII, 111-112).
Обуникальном влиянии Пушкина автор «Обломова» говорил много раз. Водной из автобиографий он так определяет это влияние: «Живее и глубже всехпоэтов поражен и увлечен был Гончаров поэзией Пушкина… и… остался веренему навсегда, несмотря на позднейшее тесное знакомство с корифеями французской,немецкой и английской литератур» (VII, 218).
Пушкинбыл советником Гончарова не только в вопросах литературного мастерства.Исключительный повод для обращения к жизни и личности Пушкина находит Гончаровпри написании статьи о нарушениях авторской воли. В статье «Нарушениеволи» Гончаров восстает против обычая бесцеремонного вторжения в личнуюжизнь писателя после его смерти путем издания его писем. Автор статьи, какстановится известно из неизданной переписки с А.Ф. Кони, даже советуется сизвестными русскими юристами о правовой стороне дела. И в качестве примера — Пушкин. Он приходит к выводу, что И.С. Тургенев, издавший письма Пушкина кжене, совершил бестактность, предав огласке строки, которые были написаныпоэтом лишь одному адресату: «Что, если бы он мог предвидеть, что нежные,иногда ревнивые излияния его сердца будут вынесены на свет, перенесены изсекретного письма на книжный прилавок и станут предметом любопытства всех икаждого? (VIII, 169). В то же время, если… он не выразил своей воли, то,кажется, есть средство, без насилия последней, удовлетворить поклонниковталанта и приобрести вклад в литературу из крупиц, падающих от богатой трапезытакого таланта, как Пушкин. Это — печатать не все сплошь да рядом, целиком, асо строгим, добросовестным выбором того, что ценно, веско, что имеет общийинтерес, значение, как мысль, как авторитетный взгляд писателя на те или другиевопросы науки, искусства, общественной жизни и.т.д., словом, что достойнодополняет его сочинения» (VIII, 170).
Неменее интересная ссылка на Пушкина содержится и в рассуждениях Гончарова одетской литературе. В письме к В.Н. и Е.П. Майковым от 9 августа (1860) онзамечает: "… А наши: Пушкин, Лермонтов, Гоголь — писали ли для детей? нет,не слыхать. Словом, это — если не невозможно, то очень трудно, и я полагаю, чтописать для детей собственно нельзя, а можно помещать в журнал детскийчто-нибудь уже готовое, что написано и лежит в портфеле, путешествие, рассказ,история – все, что годится и для взрослых и что не имеет в себе ничего, что бытолько могло повредить детскому уму и воображению" (VIII, 302). Романистисходит из того, что «для детей литература уже готова и… ее надо выбиратьиз взрослой литературы» (там же). Любопытно, что Гончаров, судя поприведенным словам о Пушкине, не считал пушкинские сказки произведениями,написанными специально для детей.
Доседых волос сохранил Гончаров неизменную любовь к Пушкину – поэту и человеку.Однажды он сказал: " Я… жаркий и неизменный поклонник АлександраСергеевича. Он с детства был моим идолом, и только он один" (VIII, 263).
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/