«Тихий Дон»Л.П. Егорова, П.К. Чекалов
Историческая основа романа
Приступивв 1925г. к работе над романом «Донщина» — о революционных событиях наДону, Шолохов, подобно автору «Войны и мира, скоро понял, что истокисобытий и характеров надо искать гораздо раньше: „Что это за казаки? Чтоза Область Войска Донского? Не выглядит она для читателей некоей terraincognita?“ Действие „Тихого Дона“ разворачивается в широкиххронологических рамках: с мая 1912 по март 1922 г.г. Первая мировая война,забросившая казаков за тридевять земель от родного хутора, революционнаяситуация в России, отозвавшаяся и в повседневной жизни хуторян, Февраль, азатем и Октябрь 1917, гражданская война, принявшая на юге особенно жестокиеформы — таков общероссийский фон действия, основные события которого связаны сДоном.
Человеки история — одна из центральных проблем романа-эпопеи, и избранный автором жанробязывал писателя к глубокому и всестороннему отражению эпохи не только вкартинах, но и в документах, органично включенных в развитие сюжета.Общеизвестна, например, документальная основа шолоховского рассказа о гибелиПодтелкова и Кривошлыкова. Писатель изучил (имел в своей библиотеке)воспоминания участников гражданской войны — и красных, и белых — в том числемемуары Деникина, Краснова, журнал „Донская летопись“, на страницахкоторого объективно анализировались причины Вешенского восстания, газетныерепортажи, очерки, воззвания. События Первой мировой и Гражданской войн былиживы и в людской памяти. Подлинность и достоверность изображаемого — характерная черта прославленного романа, и не случайно ему посвящены книгиисторика С.Н.Семанова „Тихий Дон“: Литература и история» (М.,1975, 1977). и «В мире „Тихого Дона“ (М., 1987). Исследовательговорит об общей временной сетке, которая покрывает всю ткань романа, позволяясоотнести события частной жизни с глобальными процессами истории. В трудеСеманова приводятся „Сводные данные о составе персонажей романа“ (аих более 700) и их алфавитный перечень, где особо выделены подлинныеисторические лица, но учтено и много безымянных героев, формирующих в сознаниичитателя совокупный образ народа.
Свойвклад в понимание исторической основы романа внесли литературоведы В.Гура,Ф.Бирюков. Публикации новых материалов продолжаются, открывая новыедокументальные источники тех или иных глав произведения. Так, рассказ очевидцао самоубийстве Каледина, как оказалось, почерпнут писателем из еженедельника»Донская волна" за 1918 год. Шолохов сам подтверждал в беседе сошведскими студентами в декабре 1965 г.: «Исторически существовавшие лица,такие, как Корнилов, Деникин, Краснов, Подтелков — тут я не отходил от истины.И если в текст романа попадали биографические черты, то они полностью совпадалис действительностью». Разумеется, принятый в целом исторический ракурсизображения побуждал романиста и судьбы вымышленных героев выстраиватьсообразно внетекстовым событиям. Кроме того, Шолохов счел необходимым уточнитьофициальные цифры по верхнедонскому восстанию, в котором участвовало «не15, а 30-35 тысяч» (в наши дни называют цифру в 100 тысяч), количествовооружения: «Не несколько пулеметов, а 100, кроме того — 25 орудий»,а также сроки подавления восстания, которые вовсе не исчерпывались последнейнеделей мая на правом берегу Дона. Шолохов уточнил, что повстанцы,переправившись на левый берег, оборонялись в течение двух недель, соединившисьпотом с основными силами Донской Армии.
Публикацииновых материалов по истории казачества на страницах журнала «Дон»позволяют более глубоко осветить проблематику и социально-нравственнуюконцепцию «Тихого Дона», актуализировать пласты романа, которыераньше либо замалчивались, либо не привлекали к себе особого внимания. Нынестановится ясным, что судьба казачества не может быть понята без уясненияистоков его исторически сложившегося национального самосознания. Казачествопризнано субэтносом, особой этнографической группой (характерно, что в первомжурнальном варианте «Тихого Дона» оно было названо нацией, что, разумеется,не соответствует действительности, но отражает уровень самоидентификациисубэтноса).
Верныйпринципу историзма, Шолохов показал социальное расслоение казачества, но онобыло не столь резким, как в России — и не богатый казак чувствовал, что онказак, достойно представляющий свое сословие (как заметил Шолохов об ИванеКотлярове, «всосались и проросли сквозь каждую клетку его костистого телаказачьи традиции). Период, описанный Шолоховым, как раз и отмечен ростомказачьего самосознания. При атамане Петре Краснове в 1918 г. Донская областьбыла объявлена „демократической республикой — “Всевеликим ВойскомДонским», открывались казачьи гимназии, множество начальных школ;создавались свои учебники. В то же время иногородних продолжали «приниматьв казаки», что подчеркивало сословную (а не национальную) сущностьказачьих общин (34; 140).
Этотфакт позволяет понять масштабность изображенного Шолоховым верхнедонскоговосстания. Казалось бы, оснований для него не предвиделось. на ВторомВсероссийском съезде Советов была оглашена декларация Совета «Союзаказачьих войск», в которой заявлялось, что казачество не будет вмешиватьсяв начавшуюся гражданскую войну (34; 133). Разумеется, это была иллюзия, но онавыражала настроение широких кругов казачества. Немалое число казаков отказалосьидти за Калединым и Красновым, а напротив, поддержало советскую власть. Казакивыдвинули такую легендарную фигуру, как командарм Филипп Миронов, за которым в1-ую конную армию пошла часть казаков Усть-Медведицкого и Хоперского округов.Хотя имя Миронова на многие десятилетия было вычеркнуто из истории, мы в«Тихом Доне» находим его, упоминается и мироновский корпус (в тоттрагический для уже мятежных казаков момент, когда его окружила конницаБуденного).
Однаконовая власть, плохо представляя себе специфику казачества, сделала все, чтобыоттолкнуть его от себя. Как убедительно (на архивных материалах) показаноФ.Бирюковым, нередки- ми были случаи конфискации земли у всех казаков,насильственное создание коммун, стихийные реквизиции, нежелание считаться систорически сложившимися вольнолюбивыми традициями и укладом жизни казачества.В ход пошла так называемая «политика расказачивания», возмущавшаядаже дальновидных коммунистов. Перед соответствующими органами вполнеофициально ставилась задача «формальной ликвидации казачества»:казаков было решено уравнять как социально-экономическую группу с другимислоями населения, а это повлекло за собой наступление на сам уклад казачьейжизни: запрещалось носить лампасы, проводить ярмарки. Большая часть казаковогульно обвинялась в контрреволюции, и «Инструкция о терроре»оправдывала полное уничтожение казачества.
Характерно,что директива о расказачивании была подписана Я.Свердловым и утверждена ОргбюроЦК РКП(б) 29 января 1919 г., т.е. в то время, когда казаки сами открыли фронткрасным и шло братание казаков с красноармейцами. Вспомним слова ГригорияМелехова, обращенные к красноармейцу Александру Тюрникову, затевающему ссору вдоме Мелеховых: «Негоже ты ведешь себя; будто вы хутор с бою взяли. Мы итьсами бросили фронт, пустили вас, а ты как в завоеванную страну пришел».История с Тюрниковым (часть VI, глава 16, далее указаны только цифры)закончилась благополучно: не в меру агрессивного Тюрникова остановилисобственные товарищи, хотя и понимая его беду — его мать и сестру расстрелялибелые.
Вдальнейшем на вечеринке у Аникушки намерение красноармейцев убить Григория едване стало реальностью. Сила художественного повествования в том, что проявлениесоциальных катаклизмов в нем раскрывается на уровне индивидуальной психологии.Роман Шолохова убедительно показывает напряженность отношений, складывающихсямежду красноармейцами и казаками. Нужна была четкая революционная директива,предотвращающая кровавые эксцессы — на деле появилась противоположная. В романеправдиво показано недовольство казаков, вызванное приказом о сдаче оружия:"… Уговору не было, как мы пускали Красную армию через свой округ, чтобынас обезоруживали… Я без оружия, как баба с задратым подолом, — голый",- говорит один из хуторян. Тем не менее «на другой день послевыборов власти хутор разоружился до двора».
Шолоховраскрывает психологию среднего казака, подавленного происходящим. ПантелейПрокофьевич чувствует, что «какие-то иные, враждебные ему начала вступилив управление жизнью… Мгла нависла над будущим». Горькое прозрениепереживает Григорий: «Бросили фронт, а теперь каждый, как я: ах! — дапоздно». И хотя Иван Котляров радуется: «Вот она, нашавласть-любушка! Все ровные»,- он все больше ощущал невидимую стену,разделяющую его с хутором. Шолохов пишет: "… Понесла, завертелаколоверть. Молодые и которые победней — мялись, отмалчивались, все еще ждалимира от советской власти, а старые шли в наступ, уже открыто говорили о том,что красные хотят казачество уничтожить поголовно".
Когдаже расстреляли группу казаков из хутора Татарского (VI, 24), «в каждомкурене уже гудела новость». Гневные слова бросает в лицо Штокману АлешкаШамиль: «Ну скажи, правильно расстреляли хуторных наших? За Коршуновагутарить не буду,- он атаманил..., а вот Авдеича Бреха за что? Кашулина Матвея?Богатырева? Майданникова? А Королева? Они такие же, как и мы, темные,простые… И ежели эти люди сболтнули что плохое, то разве за это на мушку ихнадо брать?- Алешка перевел дух, рванулся вперед. На груди его забился холостойрукав чекменя, рот повело в сторону».
Содержаниеромана соответствует выводам современных историографов, что восстание шло подлозунгами: «Долой расстрелы!», «Да здравствует народная выборнаявласть!» (35, 137). Оно началось в одном из хуторов, куда въехалревтрибунал — 25 вооруженных людей с пулеметом, чтобы, по выражению егопредседателя, некоего Марчевского, «пройти Карфагеном по этомухутору». У Шолохова картины жестокости и насилия над казаками вплетены вразвитие сюжета; чаще всего это рассказы безымянных персонажей — мнениенародное. Несколько страниц посвящены диалогу возницы со Штокманом и Кошевым.Возница рассказывает о бесчинствах комиссара, стоявшего в станице Букановской:«Собирает с хутора стариков, ведет их в хворост, вынает там из них души,телешит их допрежь и хоронить не велит родным. А беда ихняя в том, что ихстаничными почетными судьями выбирали когда-то… и вот этот Малкин чужимижизнями как бог распоряжается… Я дескать вас расказачу, сукиных сынов, так,что вы век будете помнить». Приведенные возницей факты потрясающи:расстреливали случайно подвернувшихся под руку людей или потому, что бородабольшая, ухоженная — комиссару не понравилась.
Сутьдиалога не в этих душераздирающих подробностях, Штокман убеждает возницу:«Я это проверю. И если это так..., то мы ему не простим» — и слышитответ, полный сомнения: «Ох, навряд!» Хотя последнее слово остаетсяза красноречивым Штокманом, последующая глава подводит читателя к выводу оправоте возницы. На свой вопрос о комиссаре Штокман получает успокаивающийответ: «Он там одно время пересаливал. Парень-то он хороший, но неособенно разбирается в политической обстановке. Да ведь лес рубят — щепкилетят» (типичная фразеология красного террора). Полная безнаказанностьМалкина — факт исторический, ибо благополучно дожил он до 1937 года.
Подобныесцены подводят читателя к мысли о закономерности активных действий казачества.Образ весеннего ледохода («Дон поломало»,- слышит Григорий о началевосстания) подчеркивает естественность и неотвратимость процесса.
" — Что вы стоите, сыны Тихого Дона!.. Отцов и дедов ваших расстреливают, имуществоваше забирают, над вашей верой смеются..." — эти слова незнакомого казака,у которого злые слезы рвут голос, стали психологической мотивировкой выбораГригория (VI, 28). И хотя впоследствии, поняв бесперспективность восстания,Григорий оказывается в Красной Армии, писатель сообщает об этом исподволь, непоказывая героя ни в действиях, ни в раздумьях. Ясно, что не было там«такой лютой огромной радости, такого прилива силы и решимости», тойопаляющей его «слепой ненависти», которую испытал он, вливаясь в рядыповстанцев.
«Степнымвсепожирающим палом взбушевало восстание. Вокруг непокорных станиц сомкнулосьстальное кольцо фронтов. Тень обреченности тавром лежала на людях».
Писатьтак о восстании на рубеже 20-30-х г.г. мог только писатель, обладающий огромнымгражданским мужеством. Советская власть даже сам факт восстания замалчивала, аего причины — еще с 1919 г. — объяснялись провокациями белых генералов, закоторыми якобы пошли обманутые ими казаки. (Именно об этом говорит Штокманвознице, а Григорий, прочитав статью Л.Троцкого «Восстание в тылу» — имя автора в романе по понятным причинам не названо — возмущается:«Черкнули пером и доразу спаровали с Деникиным, в помощники емузачислили»).
Подлинноисторическая, не искаженная в угоду официальным версиям основа романасвидетельствует о честной позиции автора, что вызвало активное противодействиепробольшевистской критики. За Шолоховым прочно закрепилась репутация апологетакулачества и белого движения, и многозначительной была реплика первого лицаНКВД Генриха Ягоды: «Миша, а ты все же контрик, твой „Тихий Дон“ближе белым, чем нам». Сам Шолохов еще в 1929 после выхода в свет первыхдвух книг романа признавался в частном письме:
«Былии такие слухи, будто я подъесаул Донской армии, работал в контрразведке ивообще заядлый белогвардеец...
Меняорганизованно и здорово травят. Я взвинчен до отказа».
Гоненияна писателя усилились, когда встал вопрос о печатании 3-ей книги, где как разшла речь о верхнедонском восстании. Даже «высочайшее разрешение»Сталина на ее публикацию в 1932 г. не избавило автора от искажений текста: изжурнального варианта была выброшена сцена расстрела пленных казаков и ПетраМелехова, ее восстановили (в форме дополнения) только по настоянию писателя.
Амплитудаколебаний в оценке якобы классовых пристрастий автора «Тихого Дона»осталась стабильной. Критика 30-х годов подчеркивала, что Шолохову «нехватает разящей ненависти», что он «страшно равнодушен к борьбе сконтрреволюцией», специально показывает человечность в белогвардейце ижестокость в большевике. То, что было увидено враждебной или в редких случаяхобъективной по отношению к Шолохову критикой в 30-е годы, было напрочьвычеркнуто из шолоховедения в 60-70 г.г.; «хрестоматийный глянец»превратил писателя (не без помощи его публицистических выступлений) в идеологабольшевизма. В наши дни последний акцент сохраняется, подчеркивается негативноеотношение писателя, например, к белому офицеру Евгению Лиcтницкому. Поводом длятакого заключения явились… строки А.Блока, трактуемые современной критикойкак знак враждебного отношения большевиков, а значит и Шолохова, к культуреСеребряного века: Листницкий «рискнул козырнуть меланхолической строфой (вэти дни одолевала его поэзия — певучая боль)...» Эта шолоховская фраза,приведенный им текст из «Незнакомки», истолковали как художественныйприем для «окончательного морально-идеологического расчета» (14; 62)писателя с Листницким. Однако достаточно просто перечитать главу романа (VI,5), чтобы убедиться в абсолютной необоснованности очередного обвинения. Кстати,с блоковской «Незнакомкой» соседствуют и стихи Пушкина, в любви ккоторым Шолохов признавался неоднократно, так что речь может идти не о «морально-идеологическомрасчете», а напротив, о каком-то, пусть мимолетном соприкосновениидушевных переживаний героя и автора.
Оценка гражданской войны собщечеловеческих позиций
Наделе Шолохов не был апологетом ни белых, ни красных. В «Тихом Доне»мы уже не видим того сугубо классового критерия в оценке героев, который ещедавал о себе знать в «Донских рассказах». Роман свободен от давленияполитической идеи, и его автор вопреки некоторым современным трактовкам независел от «императивов классовой идеологической предубежденности».Эпиграфом к нашей трактовке романа можно поставить строку поэта — М.Волошина — «Молюсь за тех и за других», ибо события гражданской войныоцениваются в нем с общечеловеческих позиций. Это было давно ясно длязарубежной критики. Как заметил авторитетный на Западе славист Э. Симмонс,«поведение и красных, и белых с их жестокостью, безобразием, обманом, аиногда и благородством описано честно… Шолохов был слишком большимхудожником, чтобы пожертвовать действительностью ради идеологических соображений»(30; 51). Именно из-за таких формулировок статья Симмонса не была опубликованав начале 60-х г.г., и журнал «Вопросы литературы» смог поместить еена своих страницах только в 1990 г.
Разумеется,мысль об общечеловеческом, а не узкоклассовом звучании романа потаенно жила всознании истинных шолоховедов, так что в изменившейся общественно-политическойситуации она была высказана сразу. П.Палиевский заметил, что если Солженицынтак же понимает красных, как, скажем, Николай Островский белых, то Шолоховодинаково понимает и красных, и белых. В.Чалмаев, говоря, что если в другихпроизведениях советской литературы герои «косят» белых как бы нечточужое, не народное", то в «Тихом Доне» смерть любого героя,скажем, есаула Калмыкова (или самоубийство Каледина — Л.Е.) — убывание народа,умаление и уничтожение России. Заметим также, что образ большевика в«Тихом Доне» далек от канона положительного героя, будь то Штокман,принимающий участие в расстрелах без суда и следствия, или Подтелков, которомувласть хмелем ударяет в голову. Негативное авторское отношение к сценам насилияи жестокости проявляется в «нейтральности» авторской интонации.
Чтоже касается Бунчука, откомандированного в Ростовский ревтрибунал, то этиэпизоды (V; 20) трактуются автором как драма героя, отдававшего приказания оежедневных расстрелах чугунно-глухими словами. «За неделю он высох ипочернел, словно землей подернулся. Провалами зияли глаза, нервно мигающие векине прикрывали их тоскующего блеска». При всем том, что герой искреннеубежден в правоте своих карательных акций («Сгребаю нечисть!..»), онне может остаться равнодушным к человеческой судьбе, не видеть, как в кровавуюмясорубку попадают и казаки-труженики, чьи ладони проросли сплошными мозолями.И это ставит его на грань безумия.
Объективноеотношение и к красным, и к восставшим казакам Шолохов выражает устами дедаГришаки (VI, 46, 65). Мелехова старик урезонивает словами, что по божьемууказанию все вершится, а всякая власть от Бога: «Хучь она и анчихристова,а все одно Богом данная… Поднявший меч бранный от меча да погибнет». Вречь героя органично вплетаются соответствующие библейские тексты. (В отличиеот философской прозы, где превалирует непосредственно выраженная авторскаямысль, опирающаяся на библейский миф или развивающая его, в эпической прозеШолохова авторская позиция выражена предметностью словесной живописи, когдабиблейская мифология служит укрупнению характера героя. Слова священногописания, адресованные озверевшему Кошевому погибающим дедом Гришакой, теперьнеотделимы от его образа).
Оценкапроисходящего с общечеловеческих позиций проявляется в романе не только вобъективном отношении к противоборствующим лагерям, но и в рассмотренииотдельного человека в его «текучести», непостоянстве душевногооблика. Шолохов раскрывает человеческое в человеке, казалось бы, дошедшего всвоей моральной опустошенности до последней черты. В критике обращаетсявнимание на то, что у писателя порой проявляется не близкая ему традицияДостоевского: бесконечен человек и в добре, и в зле, даже если речь идет не оборьбе этих двух начал, а о некой их примиренности. Ужасен сподвижник ФоминаЧумаков, бесстрастно повествующий о своих «подвигах»: «Акрови-то чужой пролили — счету нету… И зачали рубить всех подряд (кто служил советскойвласти — Л.Е.) и учителей, и разных там фельдшеров, и агрономов. Черт-те коготолько не рубили!» (Историческая правда жизни проявилась в том, что вромане, как и в «Несвоевременных мыслях» Горького, «Окаянныхднях» Бунина, показано, что большевики в большой мере опирались на людей,тяготеющих к анархизму и преступлениям: ведь банда Фомина имела своим истокомКрасную армию). Но и у Чумакова проявилось подлинное сострадание к умирающемуСтерлядникову, когда, сгорая в антоновом огне, тот просит скорее предать его смерти(VIII, 25). Выхваченная из жизни и уже запечатленная в «Разгроме»Фадеева и «Конармии» Бабеля сцена поднята Шолоховым на предельнуювысоту гуманистического звучания. Это заметно и в авторской интонации, с какойописано ожидание смерти бандитом, причастным к большой крови, о которой шларечь выше: «Только опаленные солнцем ресницы его вздрагивали, словно ответра, да тихо шевелились пальцы левой руки, пытавшиеся зачем-то застегнуть нагруди обломанную пуговицу гимнастерки». Это чувствуется и по реакции Григория:
«Выстрелаон ждал с таким чувством, как будто ему самому должны были всадить пулю междулопатками… Выстрела ждал и сердце отсчитывало каждую секунду, но когда сзадирезко, отрывисто громыхнуло — у него подкосились ноги… Часа два они ехалимолча»
Шолоховскийгерой может быть всяким, но идущая от Достоевского тенденция «найти вчеловеке человека» превалирует в романе, где нет резкого разграничениягероев на положительных и отрицательных. Михаила Кошевого относили то к тем, ток другим. Да, Кошевой — не Григорий, который после убийства матросов бьется вприпадке: «Нет мне прощения...» (Кошевой не только оттолкнулГригория, усугубив трагизм его положения, на его счету такие сцены убийств,погромов и поджогов (VIII; 65), которые не могут вызвать к нему симпатии ни уавтора, ни у читателей. Они поданы, как правило, в бесстрастной манере, нооднажды автор поднимается до патетики, ибо герой воспринимается как безумец:«Рубил безжалостно! И не только рубил, но и „красного кочета“пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах. А когда, ломая плетнигорящих базов, на проулки с ревом выбегали обезумевшие от страха быки и коровы,Мишка в упор расстреливал их из винтовки».
Ивсе же не зря смягчается сердце Ильиничны, жалеет она больного и высохшего Михаила,тем более, что видит в его глазах теплоту и ласку к маленькому Мишатке. Глубокосимволично, что она отдает ему рубашку Григория. Ильиничну писатель делает, каксправедливо отмечала А.Минакова, «суровым и справедливым судьей всложнейших социально-нравственных конфликтах. Значимость этого образаукрупняется и скорбными образами матерей Бунчука, Кошевого, безымянных матерей.Казачка, проводившая повстанцам мужа и трех сыновей, ждет от Григория ответа,когда „будет замирение“: „И чего вы с ними сражаетесь? Чистопобесились люди“.
Общечеловеческийсмысл романа достигает кульминации в скорбном, хватающем за сердцепараллелизме:
»Молодые,лет по шестнадцати-семнадцати парнишки, только что призванные в повстанческиеряды, шагают по теплому песку, скинув сапоги и чиричонки. Им неведомо от чегорадостно… Им война — в новинку, вроде ребячьей игры..." И вот щелкнутоекрасноармейской пулей «лежит этакое большое дитя с мальчишески крупнымируками, с оттопыренными ушами и зачатком кадыка на тонкой невозмужалой шее.Отвезут его на родной хутор схоронить на могилах, где его деды и прадедыистлели, встретит его мать, всплеснув руками и долго будет голосить помертвому, рвать из седой головы космы волос. А потом, когда похоронят изасохнет глина на могилке, станет, состарившаяся, пригнутая к земле материнскимнеусыпным горем, ходить в церковь, поминать своего „убиенного“Ванюшку либо Семушку (...)
Игде-либо в Московской или Вятской губернии, в каком-нибудь селе великойСоветской России мать красноармейца, получив извещение о том, что сын»погиб в борьбе с белогвардейщиной за освобождение трудового народа от игапомещиков и капиталистов...", запричитает, заплачет… Горючей тоскойоденется материнское сердце, слезами изойдут тусклые глаза, и каждодневно, всегда,до смерти будет вспоминать того, которого некогда носила в утробе, родила вкрови и бабьих муках, который пал от вражьей руки где-то в безвестнойДонщине".
Больюписателя стали муки матерей. Но не легче и горькая старость ПантелеяПрокофьевича (он из оставленного амбара «вышел будто от покойника») иМирона Коршунова. Казалось, и сама мать-земля протестует противбратоубийственной войны: "… Заходило время пахать, боронить, сеять;земля кликала к себе, звала неустанно день и ночь, а тут надо было воевать,гибнуть в чужих хуторах от вынужденного безделья, страха, нужды и скуки".Тот, якобы объективизм, в котором обвиняла писателя большевистская критика,подразумевая под этим сочувствие «не большевикам», и был проявлениемвысокой человечности.
Григорий Мелехов как трагический характер
Трактовкасобытий гражданской войны с общечеловеческих позиций обусловила неповторимоесвоеобразие образа Григория Мелехова, не поддававшегося узкоклассовым меркамлитературоведов. Образ Григория интерпретировался и как образ середняка, искавшеготретьего пути в революции (концепция исторического заблуждения), как человека,утратившего связь с народом — «отщепенца», и как казачьегосепаратиста. Вопреки ставшей общепринятой концепции «отщепенства»Григория с середины 60-х годов стала складываться новая интерпретация образаМелехова (работы И.Ермакова, А.Хватова, Ф.Бирюкова, А.Бритикова, А.Минаковой,Е.Костина и др.). Но прежде чем подойти к ее рассмотрению, следует подчеркнуть,что социально-этические аспекты образа воздействуют на читателя в силу еговысокой художественности, глубокого проникновения во внутренний мир незауряднойличности. Г.Шенгели справедливо задавался вопросами, чем интересен образГригория Мелехова: тем, что показан «казак-середняк в обстановкегражданской войны?» его брат Петр такой же казак-середняк, но ониабсолютно не похожи; «человек, не нашедший пути»? Тогда почему наминтересно, как он удит рыбу и любит Аксинью? Не вернее ли просто: человек сбогатой внутренней жизнью — «этим и интересен» (41; 329).
Каждыйчитатель найдет в сюжетной линии Григория эпизоды и картины особенно ему,читателю, близкие: захватившее Григория чувство отцовства, когда он берет наруки детей… «Целуя их поочередно, улыбаясь, долго слушал веселоещебетанье. Как пахнут волосы у этих детишек! Солнцем, травою, теплой подушкой иеще чем-то бесконечно родным. И сами они — эта плоть от плоти его, — каккрохотные степные птицы… Глаза Григория застилала туманная дымкаслез...» Волнует неистовая любовь Григория к труду земледельца, егопривязанность к земле, когда даже от мысли о пахоте теплело на душе,«хотелось убирать скотину: метать сено, дышать увядшим запахом донника,пырея, пряным душком навоза» (V, 13). Прекрасна верность старой дружбе,преодолевшая социальное противостояние: когда Григорий узнает об арестеКошевого и Котлярова, он, бросив свою дивизию, мчится, загоняя коня, на выручкуи тяжело переживает, что не успел. И как не разделить отчаяние человека,навсегда потерявшего свою единственную любовь, увидевшего над ее могилой«ослепительно черный диск солнца» (VIII, 17).
Всеэто читатель не просто знает, как знает, быть может, и почти аналогичныежитейские ситуации: он все это видит, слышит, осязает, сопереживает благодарямогучему таланту Шолохова, благодаря высокому мастерству словесно-художественноговоплощения общечеловечески значимых ситуаций.
Потрясающаясила образа Григория Мелехова в том, что общечеловеческие мотивы поведения ипоступки героя неотрывны от конкретной исторической реальности гражданскойвойны на Дону. Григорий — правдоискатель в самом высоком, завещанном русскойклассикой смысле, и при этом образ человека из народа в эпоху великого разломаистории, ставшего «на грани двух начал, отрицая оба их». Писательпоказывает нравственные императивы выбора пути: «Неправильный у жизни ход,и, может, и я в этом виноватый»,- раздумывает Григорий,- и, главное,невозможность выбора.
Вспоминаястарую сказку, Григорий говорит, что и перед ним — «три дороги, и ни однойнету путевой… Деваться некуда». Его трагедия в осознании необходимости гражданскогомира и единения народа «без красных и белых» и практическойневозможности этого. Григорий понимает, что близкие ему люди: Мишка Кошевой иКотляров «тоже казаки, а насквозь красные. Тянуло к большевикам — шел,других вел за собой, а потом брало раздумье, холодел сердцем». Не толькожестокость красного террора, нежелание властей понять специфику казачестваоттолкнуло его от большевиков, но и прозрение: «Комиссара видал, весь вкожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботики кожи не хватает,- говоритГригорий.- Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они — кударавенство денется?» Отсюда и метания между враждебными станами,необходимость убивать недавних союзников и муки совести.
Мелеховзавидует Кошевому и Листницкому: «Им с самого начала все было ясное, а мнеи до се все неясное. У них, у обоих свои, прямые дороги, свои концы, а я ссемнадцатого года хожу по вилюткам, как пьяный качаюсь». Но он понимает иузость позиций каждого из героев-антиподов, не находя нравственной правды ни натой, ни на другой стороне в ее борьбе за власть. Не находит он ее даже в средеповстанцев (сцена, когда Григорий выпускает из тюрьмы иногородних заложников).
Кстати,трудно согласиться с нередко встречающимися утверждениями, что Григорий толькочеловек действия, что ему чужда рефлексия. Другое дело, что она не облекается вформы, знакомые нам по образу, например, Андрея Болконского, она предопределеначисто народным миросозерцанием, но от этого не становится менее впечатляющей. Всвоих духовных поисках Григорий выступает как alter ego автора, выражая еготревоги и его прозрения. Вот почему авторские отступления в романе:
«Степьродимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухомконском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жуетшелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимаястепь под низким донским небом! Вилюжины балок, суходолов, красноглинистыхяров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта,курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу… Низко кланяюсь ипо-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровьюполитая степь», — выдержаны в стилевой тональности страниц о ГригорииМелехове, соединяя общечеловеческую позицию автора с правдоискательством героя.
Какуже было замечено, сознание Григория является семантическим ключом ко всемуровням текста (27, 147). В конечном счете трагедия Мелехова — это не толькотрагедия одиночки-правдоискателя, но и трагедия казачества (и шире — всегонарода), попавшего под пресс складывающегося тоталитарного режима. Вот почемуГригорий Мелехов, оставшийся на родине, оказался сопричастным трагической сценепрощания казаков, которых ждала эмиграция, с родной землей. Шедший вНовороссийск обоз, в котором находился еще не оправившийся от болезни Григорий,обогнала темной ночью казачья конница (VII, 28):
«Ивдруг впереди, над притихшей степью, как птица взлетел мужественный грубоватыйголос запевалы:
Ой,как на речке было, братцы, на Камышинке,
Наславных степях, на саратовских…
Имногие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всехвсплеснулся изумительной силы и красоты тенор подголоска. Покрывая стихающиебасы, еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, азапевала уже выводил:
Тамжили, проживали казаки — люди вольные,
Вседонские, гребенские да яицкие…
Словночто-то оборвалось внутри Григория… Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли еготело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запеваланачнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова:
Атаману них — Ермак, сын Тимофеевич,
Есаулу них — Асташка, сын Лаврентьевич…
Кактолько зазвучала песня,- разом смолкли голоса разговаривавших на повозках казаков,утихли понукания, и тысячный обоз двигался в глубоком, чутком молчании; лишьстук колес да чавканье месящих грязь конских копыт слышались в те минуты, когдазапевала, старательно выговаривая, выводил начальные слова. Над черной степьюжила и властвовала одна старая, пережившая века песня.
…Полк прошел. Песенники, обогнав обоз, уехали далеко. Но еще долго в очарованноммолчании двигался обоз, и на повозках не слышалось ни говора, ни окрика науставших лошадей. а из темноты издалека плыла, ширилась просторная, как Дон вполоводье, песня:
Онидумали все думушку единую...
Ужи песенников не стало слышно, а подголосок звенел, падал и снова взлетал. Заним следили все с тем же напряженным и мрачным молчанием».
Реквиемпо казачеству — так можно назвать эти скорбно-величавые страницы романа. Такпоставлена последняя точка в истории казачьего Дона. Кто ушел в эмиграцию, ктоостался, как Григорий, возмущенный безразличным и даже враждебным отношением кказакам эмигрирующих деникинцев. Оставшимся не было иной дороги, кроме какперейти на сторону красных в надежде, как говорит Григорий, что «всех неперебьют», но и его сомнения и тревогу выдают (спустя некоторое время) его«дрожащие руки». В унисон этому настроению звучит и обращенный кГригорию вопрос Ермакова: «Давай за нашу погибель выпьем?», вопрос,который вспомнит читатель, прощаясь с Григорием в финале романа. На порогеотчего дома, ждала героя его последняя надежда:
"…Вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял уворот родного дома, держал на руках сына… Это было все, что осталось у него вжизни, что пока роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим подхолодным солнцем миром".
Ихотя в «Тихом Доне» нет картин последующих репрессий (это лишьнамечается в активности Кошевого и деятельности Вешенского политбюро),неопределенность — открытость — финала убеждает в предопределенноститрагической судьбы героя. Еще в пору работы Шолохова над романомпредпринимались попытки (особенно усердствовали Фадеев и Панферов) заставитьписателя сделать Григория «нашим». После выхода заключительной частив свет эмигрант Р.Иванов-Разумник так откликнулся на ее финал: «Я оченьуважаю автора-коммуниста за то, что он в конце романа отказался от мысли,предписываемой ему из Кремля, сделать своего героя, Григория Мелехова,благоденствующим председателем колхоза» (13а; 11).
Социальнаяи экзистенциальная проблематика романа, выраженная посредством психологическогоанализа внутреннего мира героя такого масштаба, как Мелехов, делает произведениеШолохова крупнейшим явлением в реализме ХХ века. Образ Григория — это подлиннохудожественное открытие Шолохова, и если других героев, чем-то похожих наШтокмана и Бунчука, на Кошевого, на белого офицера Евгения Листницкого и т.д.,можно встретить в других произведениях о революции — в «Разгроме», в«Белой гвардии», и в романах Петра Краснова, то образ Григория сталвечным образом, наряду с другими творениями величайших мастеров мировойлитературы.
Особенности жанра и поэтики
Получившиймировое признание роман «Тихий Дон» — эпопея, и его типологическиеособенности свидетельствуют, что их предопределила «память жанра» итрадиции русской классики — «Войны и мира» Л.Толстого. Масштабноевоссоздание эпохальных в жизни народа событий, глобальный охват историческоговремени, подчинение им многочисленных сюжетных линий, раскрытие судеб не толькоглавных героев, их семей, но и больших человеческих коллективов, групп (военныхотрядов, повстанцев банды Фомина), значимость образующих «хоровое»(по определению Л.И.Киселевой) начало массовых сцен и так называемыхвторостепенных, подчас безымянных персонажей (а их, повторяем, более 700)определяют жанровое своеобразие шолоховского романа — полифонию голосов,несущих свою правду понимания мира. П.Палиевский заметил, что самые лучшиевлиятельные книги о гражданской войне «выглядят в сравнении с Шолоховымтолько частями, голосами внутри его создания» (26, 173). Л.Киселева,характеризуя «Тихий Дон» как произведение «большого стиля»,как один из великих романов первой половины ХХ века, отмечает, что он создаетвокруг себя огромное «силовое поле», куда вошли многие другие изпризнанных и возвращенных романов различных этапов и типов (16а; 10).
Народв «Тихом Доне» — не объект стороннего наблюдения, а субъект бытия, иавторская точка зрения совпадает с народной, ибо события изображаются«изнутри» происходящего. В этом новизна реализма Шолохова. Известно,что Л.Толстой предсказывал появление таких произведений. Он видел в развитиирусской литературы две линии. Первая — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, к этой линиион причислял и свое поколение. Другая линия «пошла в изучении народа ивыплывет, бог даст». Не видя пока больших художественных достижений в этомплане, Толстой тем не менее замечал: «Счастливы те, кто будут участвоватьв выплывании».
«Счастливым»оказался талант Шолохова, чей роман стал художественной энциклопедией жизнидонского казачества, у которого несобственно-прямая речь пронизана интонациямине только главных героев, но и народным многоголосьем.
Какизвестно, структура эпоса «выявляет важнейшие закономерности бытия ичеловека в нем, движение социума и стремление личности, движение времени,соотношение прошлого, настоящего и будущего, специфику национальногопространства» (23; 23). Автор и герои «Тихого Дона» судят опроисходящем с ними в масштабах и координатах целого мира (7; 229-230), истоящий на краю мелеховский курень, описанием которого начинается изаканчивается роман, становится важнейшей частью мироздания. Исторический илитературный хронотоп в романе (а каждое литературное произведение представляетсобой целую систему пространственно-временных единств (Д.Сегал) в «ТихомДоне» коррелируются максимально. Главное в романе — пласт художественноговымысла, в котором крупным планом выделено несколько семей — Мелеховы, Коршуновы,Астаховы, Кошевые. Воссозданный могучим воображением писателя хутор Татарскийстановится центром художественной вселенной, живущей во времениконкретно-историческом, а не бытовом, философском. Характерно, чтохудожественное время в «Тихом Доне» связано с четырьмя календарями:григорианским, юлианским, церковным, народным. Это показывает, что ход временив разных социальных слоях воспринимается по-разному. В романе выявляютсяглубинные слои народной психологии (См. тексты молитв — III, 6). Приведем ставшийхрестоматийным пример, предвещающий начало Первой мировой войны:
«Ночамигустели над Доном тучи, лопались сухо и раскатисто громовые удары, но не падална землю, пышущую горячечным жаром, дождь, вхолостую палила молния, ломая небона остроугольные голубые краюхи.
Поночам над колокольней ревел сыч. Зыбкие и страшные висели над хутором крики, асыч с колокольни перелетал на кладбище, ископыченное телятами, стонал надбурыми, затравевшими могилами.
— Худому быть,- пророчили старики, заслышав с кладбища сычиные выголоски.
— Война пристигнет».
Номонументальное произведение Шолохова содержит в себе многочисленныеразновидности и эпоса, и романа; происходит активное и многостороннее включениеиностилей, прежде всего внутренних монологов, несобственно-прямой речи видиостиль писателя. Социально-бытовое оборачивается вечными темами, образами,мотивами. Организацию огромного, казалось бы, разнородного материала определяюткак «пульсацию», подразумевая под ней повторяемость ситуации иколлизий (при различных выходах из них и исходах), разнообразие формсоотнесения «концов» и «начал» (16а; 18, 20).
Историческое,социальное сопрягается у Шолохова с природным — «степным космосом».Эпическое время и эпическое пространство в первой книге «Тихого Дона»шолоховеды вслед за Бахтиным определяют как «идиллический хронотоп»,когда жизнь казачества подана в ее естественных, близких природе проявлениях, абытовой уклад жизни неразрывно связан с природным циклом. В последующих книгахсоциальные катаклизмы взрывают казачью идиллию, патриархальный мир гибнет, нона своем крестном пути он не раз повернется к читателю своими поэтическимисторонами. Отсюда происходит важнейшая композиционная роль фольклорныхреминисценций и даже целых текстов, ибо они раскрывают народное сознание, миросозерцание,органически связанное с фольклорной стихией. Такова же роль описаний казачьегобыта и природы Донщины, их поэтизация, возведенные к универсуму,основополагающей сущности бытия. Историко-философские воззрения писателясоотнесены с народно-патриархальными представлениями о циклическом движениижизни с солярным мифом, о чем говорили А.Лосев, А.Тахо-Годи, А.Минакова.
Вкомпозиции и поэтике романа, как показано А.М.Минаковой (24), важна рольтрадиционных мотивов, связанных с образами природных начал — земли, огня, воды,воздуха (степного марева), а также дома и дороги (обернувшиеся столбовойдорогой истории). Они становятся реалистическими, т.е. не утрачивающимиобъективную данность изображенных явлений символами. Это особенно заметно вхудожественной трактовке Дона как символического пути народа и отдельногочеловека, в картинах крушения мелеховского и коршуновских подворий, в самойхарактеристике деформированного гражданской войной степного пространства:«Скрип колес, конское ржанье, людские окрики, топот множества копыт,блеяние овец, детский плач — все это наполняло спокойные просторы неумолчным итревожным шумом».
Следуятрадиции русской классики, Шолохов, начиная с названия, художественноинтерпретирует образы природы как первооснову реальности. Человек у Шолохова — часть природы (отсюда столь весомые символические параллели из жизни героев имира природы). Отношения с нею, как правило, гармоничны. Но порой стихияприроды, особенно по весне, разрушительно отзывается в человеческих судьбах: в разливедва не утонул Григорий, в ледоход пытается покончить с собой Наталья, а вконце романа, «как выжженная черными палами степь, черна стала жизньГригория». Новизна шолоховских пейзажей в авторской экспрессии(«Навзничь под солнцем лежала золотисто-бурая степь. По ней шарили сухиеветра, мяли шершавую траву, сучили пески и пыль»), и это позволяет выявитьавторское отношение к изображаемому в звуках, красках, запахах.
Список литературы
1.Бирюков Ф. Трагедия народа (О «Тихом Доне»)// Москва.- 1989.- N 12.
2.Бирюков Ф. Художественные открытия Михаила Шолохова.- М., 1980.
3.Великий художник современности.- МГУ, 1983.
4.Гей Н.К. Мир, человек и позиция писателя// Советская литература и мировойлитературный процесс. Изображение человека.- М., 1972.
5.Гура В. Как создавался «Тихий Дон» Творческая история романаШолохова.- М., 1980.
6.Ермаков И.И. Григорий Мелехов как трагический характер.- Ученые запискиГорьковского пединститута.- Вып. 67.- Горький, 1969.
7.Киселева Л.Ф. Мотивы жизни и смерти в «Тихом Доне» М.Шолохова//Вечные темы и образы в советской литературе.- Грозный, 1989.
8.Киселева Л.Ф. Русский роман советской эпохи: Судьбы «большого стиля».АД. — М., 1992.
9.Колодный Л. Рукописи «Тихого Дона».- Москва.- 1991.- N 10.
10.Минакова А. О художественной структуре эпоса М.Шолохова// Проблемы творчестваМ.Шолохова.- М., 1984.
11.Минакова А.М. Поэтический космос М.А.Шолохова. О мифологизме в эпике Шолохова.-М., 1992.
12.Минакова А.М. Об одном аспекте философии истории в эпопее М.А.Шолохова «ТихийДон»// Проблемы традиций в отечественной литературе.- Н.Новгород, 1996.
13.Полтавцева Н.Г. Естественное и социальное в романе М.Шолохова «ТихийДон»// Проблемы творчества М.Шолохова.- М., 1984.
14.Семанов С.Н. В мире «Тихого Дона».- М., 1987.
15.Семанов С.Н. О некоторых обстоятельствах публикации «Тихого Дона»//Новый мир.- 1988.- N 9.
16.Соболенко В. Жанр романа-эпопеи. (Опыт сравнительного анализа «Войны имира» Л.Толстого и «Тихого Дона» М.Шолохова).- М., 1986.
17.Скороспелова Е. Русская советская проза 20-х г.г. Судьбы романа.- М., 1985.
18.Трофимов В. Казачий вопрос// Дон.- 1990.- N 2.
19.Чалмаев В. Открытый мир Шолохова: «Тихий Дон» — не востребованныеидеи и образы// Москва.- 1990.- N 11.