""Л.П. Егорова, П.К. Чекалов
В1932 г. вышла в свет первая книга романа М.Шолохова «Поднятаяцелина», где родная писателю Донщина показана уже в годы коллективизации.В наши дни, когда открываются все новые и новые трагические фактыраскулачивания — подлинного геноцида среднего крестьянства — складывается резкоотрицательное отношение к роману Шолохова. Ему противопоставляются вересаевские«Сестры» (1931) или произведения наших современников, такие, как«Кануны» В.Белова, «Мужики и бабы» Б.Можаева. Но дажесторонники такой точки зрения (например, В.Камянов, И.Волков) вынужденыпризнать, что в плане художественном «Поднятая целина» неизмеримовыше. «Изумителен», говоря словами американского слависта Э.Симмонса,реализм Шолохова, изобразившего весь строй жизни в Гремячем Логе и егообитателей (31; 57), так что художественный мир произведения следует судить позаконам искусства, а не политики, что подтверждают работы А.Хватова, А.Минаковой,В.Тамахина и др. Но сейчас, когда рана еще кровоточит, необходимо расставить иновые социологические акценты, что нами (11) и другими авторами (10; 25, 39 )уже было сделано на страницах журналов «Литература в школе»,«Дон».
Отношение Шолохова к коллективизации
Прочитаемписьмо Шолохова Е.Левицкой от 2 июля 1929 г., переданное ею Сталину. Этоярчайшее выражение боли крестьянства, его голос, как и те 90 тысяч крестьянскихписем, что поступили за полгода на имя Сталина и Калинина.
«Авы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут накулака, а середняк уже раздавлен, — писал Шолохов.- Беднота голодает,имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самогоистого середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроениеподавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится...
Ачто творилось в апреле, в мае! Конфискованный скот гиб на столичных базах,кобылы жеребились и жеребят пожирали свиньи (скот весь был на одних базах), ивсе это на глазах у тех, кто ночи недосыпал, ходил и глядел за кобылицами…После этого и давайте говорить о союзе с середняком. Ведь все это проделывалосьв отношении середняка».
Писательс глубокой сердечной болью рассказывал о произволе и беззаконии по отношению кбывшему красному командиру, у которого продали все, вплоть до семенного хлеба икур, забрали тягло, одежду, самовар, оставили только стены дома. «Онприезжал ко мне,- продолжает Шолохов,- еще с двумя красноармейцами. Втелеграмме Калинину они прямо сказали: „Нас разорили хуже, чем насразоряли в 1919 году белые“. И в разговоре со мной горько улыбался.»Те,- говорит,- хоть брали только хлеб да лошадей, а своя родимая властьзабрала все до нитки. Одеяло у детишек взяли..."
Шолоховпонимал, что появившиеся в это время «политические банды» вбольшинстве случаев и были следствием такого произвола по отношению ксередняку: «Вот эти районы и дали банду». Писатель на грани отчаяния:«Подавлен. Все опротивело».
Возникаетвопрос: почему же всего этого почти нет в романе? Почти, так как несомненнуюсвязь с процитированным выше письмом Шолохова можно увидеть в горьких словахРазметнова:
«УГаева детей одиннадцать штук! Пришли мы — как они взъюжались, шапку схватывает!На мне ажник волос ворохнулся! Зачали их из куреня выгонять… Ну, тут я глазазажмурил, ухи заткнул и убег на баз! Бабы — по мертвому, водой отливалисноху… детей...»
Ненадо думать, что в споре Давыдова и Разметнова о судьбе детей раскулаченногоГаева Шолохов на стороне Давыдова: Разметнов тоже положительный герой, к томуже, судя по шолоховскому письму, выражающий его отношение к перегибамколлективизации. Шолохов лишь объясняет, почему именно Давыдов вдруг стал такимжестокосердным.
Кчести Шолохова, он воссоздает сцены раскулачивания с позиций писателя-гуманиста.Эпизод в доме Фрола Рваного трактуется им не как торжество безудержнойклассовой ненависти, а как законное право Демида Молчуна, прожившего в этомдоме пять лет в работниках, иметь валенки и поесть меду. (Не надоидеализировать отношения хозяев и батраков, об этом убедительно говорилиписатели и в ХIХ в.). Даже Разметнову «противны и жалки мокрые и красные,как у кролика, глаза» Фроловой дочери, натягивающей на себя девятую юбку,и это далеко не все содержимое прихваченного ею узла. И на память приходитхрестоматийная сцена с ушаковской женой, чьи дети были лишены самогонеобходимого: в доме Фрола христианские заповеди явно не исполнялись. Но в тоже время Шолохов не скрывает народного сочувствия раскулаченным, пониманиятого, что их богатство нажито и личным тяжелым трудом: «Наживал, наживал,а теперь иди на курган»,- бормочет одна из женщин. Хоть один казак давоздержался от решения раскулачивать Фрола Дамаскина, который, кстати, — иШолохов это показывает — по закону раскулачиванию не подлежал: с государствомрассчитался. А когда дошли до Тита Бородина, «собрание тягостнопромолчало». А чего стоит реплика: «Отдай нам Фролово имущество, аАркашка Менок на него ероплан выменяет».
Ссоветских времен повелось представлять секретаря райкома Корчжинского, скоторым знакомится только что приехавший Давыдов, персонажем для автораотрицательным. Теперь, зная шолоховское письмо, вряд ли заподозришь писателя восуждении секретаря, да и сам художественный текст никаких оснований к этому недает. «Поднятая целина» неизмеримо глубже в своем содержании, чемтрафаретные представления о том, что раз Давыдов положительный герой, значит,он всегда прав. У Шолохова положительный герой не схема, а живой человек сприсущими ему слабостями. Символ 25 тысяч рабочих, участвовавших вколлективизации, воссозданный шолоховским талантом Семен Давыдов — фигура неотягощенная особыми преступными деяниями, но и не свободная от заблужденийсвоего времени. Сейчас Давыдову не без оснований вменяют в вину «умильныеречи» про кулацких детей, которых-де обязательно выведут в люди,обласкают-воспитают (15; 167), но авторская симпатия к Давыдову как к человекувовсе не означает того, что Шолохов негативно относится к словам секретаря,возмущенного применением «административных мер для каждого кулака безразбора» и предупреждающего Давыдова: «Середняка ни-ни!»
Неменее важна для понимания позиции Шолохова та оценка, которая устами прокурорадана действиям Нагульнова: такого, как в колхозе Гремячьего Лога, «не былодаже при Николае Кровавом». Характеристика его «партизанскихметодов» дана в романе еще ранее в беседе секретаря райкома с Давыдовым.«Подвиги» Нагульнова читатель увидит и сам: страшен Нагульнов в своемгневе на Разметнова, пожалевшего детей раскулаченных:
«Гад!-выдохнул свистящим шепотом, сжимая кулаки.- Как служишь революции? Жа-ле-е-ешь?Да я… тысячи станови зараз дедов, детишек, баб… Да скажи мне, что надо их враспыл… Для революции надо… Я их из пулемета… всех порешу!- вдруг дикозакричал Нагульнов, и в огромных расширенных зрачках его плеснулось бешенство,на углах губ вскипела пена».
Почемуже в таком случае Нагульнов остался для Шолохова положительным героем? Как и втрактовке образа Михаила Кошевого, писатель склонен понять и простить человека,не растерявшего окончательно «душу живу».
Однако,объективное отношение как к героям-коммунистам, так и к героям из другоголагеря, скупые сцены раскулачивания вызвали претензии к автору романа. Журнал«Октябрь» отказался от публикации — «Поднятую целину»напечатал «Новый мир», а Шолохов в одном из писем пояснял:«Редакция потребовала от меня изъятия глав о раскулачивании. Все моидоводы решительно отклонялись». Редакторов не удовлетворило и название«С кровью и потом». (В первоначальном названии исследователи видятотзвук романа «Россия, кровью умытая» А.Веселого, с которым Шолоховдружески общался во время зарубежной поездки 1930г.). Пришлось уступить. Иопять же в его письме Левицкой читаем: «На название (»Поднятаяцелина" — Л.Е.) до сих пор смотрю враждебно. Ну, что за ужасное название!Ажник самого иногда мутит. Досадно". А ведь сколько накручивалось елеявокруг названия, якобы поэтизирующего и прославляющего коллективизацию.(Кстати, не случайно во второй книге романа о тракторе сказано: «Кактолько напорется на целину, где-нибудь на повороте, так у него, у бедного,силенок и не хватает»).
Небыло шумных восторгов и после публикации романа. Посредственный романФ.Панферова «Бруски», запечатлевший «вождя и учителя»пропагандировался и расхваливался куда более активно. На страницах ведущихжурналов мелькали обвинения в затушевывании Шолоховым контрреволюционнойинициативы кулачества, в недостатке бдительности. Напротив, зарубежная и дажебелоэмигрантская критика хвалила роман за правдивый показ жестокости итрагедийности сталинской коллективизации. После перевода 1935 г. «Поднятойцелины» на шведский язык высказывалось мнение, что Шолохов как никтодругой достоин Нобелевской премии. (Нобелевским лауреатом Шолохов стал гораздопозже — в 1965 г.). Роберт Конквест в книге «Жатва скорби. Советскаяколлективизация и террор голодом» неоднократно ссылался на «Поднятуюцелину». Американский литературовед Э.Симмонс уже в 60-е г.г. писал обавторе «Поднятой целины»: Шолохов снова настоял на истине, как он еепонимал, в лучших традициях великих русских писателей ХIХ в.
Ксожалению, в 1988 г. С.Н.Семанов выступил с печально памятной статьей (29;265-269), где сам факт создания «Поднятой целины» объяснялся«сговором» писателя со Сталиным: последний разрешает публикацию 3-йкниги «Тихого Дона», а Шолохов пишет книгу, прославляющую сталинскуюколлективизацию. Возражения оппонентов Семанова (8, 10, 22), безусловно,справедливы. (Прежде всего надо сказать о том, что вопреки Семанову, романписался задолго до встречи со Сталиным летом 1931 г. Ведь в письме к Е.Левицкойот 19 ноября 1931 г. Шолоховым сказано: «Уже написал 5 листов вчистую имного „не в чистую“). В романе нет прославления Сталина: он неупомянут, как Ворошилов, в рассказе Разметнова об обороне Царицына, хотя с 1929г. вождь уже именовался главным героем обороны. Не упомянут Сталин и влирических раздумьях Кондрата Майданникова о Красной площади. Имя Сталинаколхозу присваивают в долгих спорах. Коллективизация показана какпринудительная: даже мягкий по характеру Разметнов уверен: „Мы им рогапосвернем. Все будут в колхозе!“ Или: „Вышли люди из колхоза, а им нискота, ни инструмента не дают,- говорит Нагульнов.- Ясное дело: жить ему не причем, деваться некуда, он опять и лезет в колхоз“. Неважно, чтогерою-активисту эта ситуация нравится — объективный смысл его слов достаточновыразительно проясняет ситуацию добровольного возвращения людей в колхозы.
Крестьянскаяжизнь предстает в романе не покорной партийным директивам, а вздыбленной, какноровистый конь, рождая ощущение трагедийности и жестокости времени. Онопо-прежнему предстает в кровавой череде убийств, напоминая о первоначальномназвании произведения. Шолохов не скрывает, что беднота подчас воспринимает всепроисходившее в деревне как отступление от революции. „Это так революциядиктовала в восемнадцатом году? Глаза вы ей закрыли“. И хотя в данномслучае речь идет о законе 1925 г., обозначившем отход от уравнительногоземлепользования и приведшем к новому имущественному расслоению деревни, общееощущение неправедности происходящего у читателя остается. Это подтверждается идиалогом Нагульнова с Банником:
»-Как же ты могешь сомневаться в Советской власти? Не веришь, значит?
— Ну да, не верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата".
Завозмущением Банника, уже сдавшего по хлебозаготовке 116 пудов и вынужденногоотдать еще 42, стоит понимаемая автором реальность голода. (То, что этого так ине понимает Давыдов, начинает восприниматься как определенная противоречивостьромана). В унисон — и совсем не комически — звучит строка анекдота:«Сколько ни давай, сколько ни плати — все им мало».
Визвестном письме Горькому о 3-й книге «Тихого Дона» («Я долженбыл показать отрицательные стороны политики раскулачивания и ущемленияказаков-середняков») Шолохов не случайно сравнивает 1919 г. с современнойситуацией: «Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, вкакой-то мере аналогичными перегибам 1919 года, подтверждают это». О том,что расказачивание уже свершилось, подтверждает «Поднятая целина»:быт Гремячего Лога не похож на быт хутора Татарского, в романе не звучитказачья песня, однажды о ней лишь упоминается. Но казак-середняк еще жив, и внем возрождается знакомые по «Тихому Дону» настроения. Вспомниманекдот, который слышит Давыдов, возвращаясь с партийного собрания: «Заразпоявились у советской власти два крыла: правая и левая. Когда же она сымется иулетит от нас к Ядрене-Фене».
Понятно,почему редакция «Октября» побоялась публиковать роман на своихстраницах: ведь в скором времени за подобные анекдоты люди начнут расплачиватьсяпо 58-й статье. Так что, нельзя упрекнуть Шолохова и в искажении правды, впросталинском изображении настроений крестьянства. Примечательно, что Б.Можаев,воссоздавший в романе «Мужики и бабы» все то, о чем говорилось вписьме Шолохова, заметил, что «Поднятая целина» отражает иной, чем вего книге, этап коллективизации, — после публикации статьи Сталина«Головокружение от успехов», который был вынужден посчитаться, насловах, конечно, с возмущением крестьян. Как бы ни оценивали сейчас позициюСталина, как бы ни упрекали его в лицемерии, историческая правда была в том,что люди Сталину тогда верили (иначе не написали бы 90 тысяч писем), статьямногих успокоила, у Шолохова это показано в полном соответствии с историческойправдой, как и та, показанная хотя бы в 28 главе, сумятица в умах, которую немогла не вызвать непоследовательная и лицемерная политика. Другое дело, чтостатья была очередным обманом, за которым последовал страшный голод 1932-1933годов. И опять прозревающий Шолохов пишет Сталину отчаянные письма (...). А вписьме Е.Левицкой 30 апреля 1933 г. звучит горький сарказм: «Я бы хотелвидеть такого человека, который сохранил бы оптимизм… когда вокруг негосотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие ипотерявшие облик человеческий».
Вотпочему была прервана работа над 2-й книгой, прервана и голодом, и ежовщиной,когда Шолохов бросил писать не только «Поднятую целину», но и вообще,и начавшейся войной, уничтожившей все написанное. Но вернувшись после войны кдавнему замыслу, Шолохов ограничился изображением только небольшого отрезкавремени (2 месяца). Не мог он подступить к трагическим дням голодомора, не моглгать, делая вид, что этого не было, но уже не мог, как в молодости, сказатьвсю правду. На наш взгляд, вторую книгу романа нельзя отнести к подлиннохудожественным открытиям, которым стала книга первая. В этом — трагедиябольшого таланта, истоки которой, говоря словами В.Хабина, «в мучительнойборьбе реалиста, проникнутого народным чувством, верного правде сущего и адептаидеи должного».
Но,опровергая тех, кто видел в «Поднятой целине» гимн сталинскойколлективизации и раскулачиванию, «многоэтажную ложь», не надовпадать и в другую крайность — представлять Шолохова едва ли не противникомколлективизации (25). Так в научный оборот начинает входить фраза писателяэмигранта 3-й волны Владимира Максимова: «Может статься, не в социальныхмаксимах Давыдова и Нагульнова, а в размышлениях Половцева по-настоящемувыражена позиция?..» (В какой-то мере это повторение вопроса, высказанногов 30-е годы на страницах эмигрантской газеты «Возрождение»: «Ктоее (»Поднятой целины" — Л.Е.) автор, подлинный приверженец Сталина иего режима или скрытый враг, только надевший личину друга?").
Конечно,в речах Половцева оказалось и немало верных предостережений:"… Крепостным возле земли будешь", «Хлеб пойдет для продажи заграницу, а хлеборобы, в том числе и колхозники, будут обречены на жестокийголод». Верно оценил Половцев сталинскую статью «Головокружение отуспехов» и ту доверчивость, с которой она была встречена крестьянами:«Дураки, богом проклятые! Они не понимают того, что эта статья гнусныйобман, маневр! И они верят… как дети… Поймут и пожалеют, да позднобудет».
Всеэти примеры — свидетельство объективной позиции писателя, стремившегосяпостичь, как в «Тихом Доне», одну и другую «правду». Именноблагодаря такой объективности, выраженной в многогранности каждого изхудожественных образов, «Поднятая целина» и в наши дни остаетсяпроизведением современным. Однако в целом роман пронизан социалистическойидеологией. В.Камянов, противопоставляя ему роман «Сестры», пишет:«Налицо — коренное различие исходных установок (...) Партлидеры в его(Вересаева) глазах — ответчики за беззаконие. А для Шолохова — законодатели,вдохновенные преобразователи и социального уклада и морали». И с этимтрудно не согласиться. Однако далее приходится полемизировать. В.Камяновсчитает, что Шолохов и Горький пошли на уступку власти и потому «оказалисьбез нравственного компаса или при особом компасе, где стрелкой ведаютуполномоченные на то лица. А скромный писатель Вересаев, не доверяя чужим дядямдергать стрелки, определил меру добра и зла по староинтеллигентному разумению.И вышел прав» (15; 167).
Однаков социалистической ориентации Шолохова в период работы над 1-й книгой романанельзя видеть бездушное, тем более безнравственное стремление«подсуетиться», угодить власть предержащим, зажечь «факелидейности» ради пустого «восторга сопричастности великой ломке».Как и в современной России, популярность социалистических идей, несмотря на ихутопичность, определялась и определяется реальным положением народа. Шолохов — очевидец и свидетель НЭПа — видел и понимал, что НЭП не решил проблемусоциального равенства в деревне (вспомним страстное выступление Любишкина) да ив городах в 1928 г. была введена карточная система (8; 5). Он хотел показать«коллективизацию по-людски»: даже Гаева, как несправедливораскулаченного, вернул на хутор. В «Поднятой целине» в отличие от«Тихого Дона» ощутимы те художественные принципы, которые выдвигала«доктрина» социалистического реализма — искусства агитационного,прямолинейного, выдающего желаемое за действительное. (Как выразился Э.Симмонс,роман своим оптимизмом и политической выдержанностью предвосхищает кредосоциалистического реализма (30; 54). В романе нет героя, подобного Мелехову, иавторская позиция порой представляется упрощенной. Справедливо отмечалось, чтов противоречии между верой Шолохова в благо, которое принесет коллективизация,и теми картинами жизни, что вышли из-под его пера, заключаются в равной мере ислабости, и непреходящие достоинства «Поднятой целины». В этомпротиворечии — трагический знак времени, ключ к пониманию, что творилось слюдьми. И не только в сугубо социальном плане, но и в их умах, душах.
Заметимтакже, что идея коллективизации в чем-то отвечала понятиям и представлениямнарода, привыкшего к традиционному землепользованию. Но уже в конце 1-й книгиШолохов вовсе не в духе соцреализма реалистично показал и «плоды»коллективного труда. Любишкин возмущенно жалуется Давыдову: «Осталось уменя к труду способных двадцать восемь человек, и энти не хотят работать,злодырничают… Никакой управы на них не найду. Плугарей насилу собрал. ОдинКондрат Майданников работает, как бык, а что Аким Бесхлебнов, Куженков Самохаили эта хрипатая заноза, Атаманчуков, и другие, то это горючие слезы, а неплугари!.. Пашут абы как. Гон пройдут, сядут курить, и не спихнешь их».
Немалоаналогичных штрихов и во второй книге. Шолохов показал, как Майданниковпобледнел оттого, что «трое работают, а десять… цыгарки крутят»,как и молодой Куженков лениво подбирает сено возле перевернувшихся саней.Услыхав возмущенный голос Демки Ушакова, парень засмеялся: «Оно теперичане наше, колхозное». А почему пришлось Давыдову в горячую рабочую пору вкарты играть? Мудрость художника предсказывала сложность социальных процессов,однако в критике конца 1950-1960-х годов это было сведено лишь квзаимоотношениям руководителя и подчиненных.
Приведенныепримеры из романа отвергают упрек Гранта Матевосяна, что Шолохов якобы незаметил, как «трагически начинает ссориться труд и человек».(Свойственная соцреализму лакировка действительности проявлялась прежде всего вкартинах «социалистического труда»).
К интерпретации образа Щукаря
Несправедливоевульгаризаторское отношение к шолоховскому роману проявилось и в, казалось бы,частном вопросе — интерпретации образа деда Щукаря. В 1987 г. в периферийныхгазетах была растиражирована статья журналиста Л.Воскресенского «Смешон лидед Щукарь?», первоначально опубликованная в «Московскихновостях». В ней Щукарь предстает как тунеядец, лентяй, варварскиотносящийся к лошади… Очень сомнительна для автора статьи воспитательная рольэтого образа. «Даже городскому жителю,- возмущается Воскресенский,- труднобез стыда и боли одолеть эти четыре страницы „смешного текста“, акаково крестьянину, имевшему дело с лошадью и знающему, что такое лошадь вхозяйстве». Однако, есть такая черта в русском характере: ради красногословца не пожалеть и родного отца. Что уж тут о лошади говорить. Художественныйобраз — не наставление по трудовому воспитанию, а эстетическое пересозданиедействительности, способствующее всестороннему развитию личности.
Л.Воскресенскогов «развенчании» Щукаря поддержал А.Знаменский в завидного объема статье«Трагикомедия мелкой души: так кто же он такой, всем хорошо известный дедЩукарь?» (Литературная Россия.- 1987.- 18 декабря). При этом авторомговорится немало высоких слов о мастерстве Шолохова: «Вот уже полвекаживет среди нас этот замечательный старичок, потешая, развлекая и удивляя. Онсовершенно не стареет… Мы пытаемся проникнуть в секрет его разительнойживучести, уже сделавшей заявку на вечность, бессмертие». Однако, какойсмысл вкладывает автор статьи в этот действительно нарицательный и неординарныйобраз? Как согласуется трактовка А.Знаменского с шолоховскойидейно-художественной концепцией? Ответ на эти вопросы, увы, неутешительный.
Знаменитыйстаричок, по мнению краснодарского литератора, оказался… лодырем и люмпеном и«трудовой среде как-то не очень подходит, не сливается с ней». Он — «соль земли наоборот», «Человек наизнанку», толькопримазавшийся к званию трудящегося человека. «Как у всякого люмпена, в немс малых лет (оказывается, люмпеном человек уже рождается — Л.Е.) живет сладостнаямечта о безбедной, независимой жизни, минуя труд». В доказательство авторразбирает эпизод за эпизодом многие страницы романа — от «ошибки»бабки-повитухи и рыбной ловли «юного прагматика» до неудачногокашеварства Щукаря в бригаде Любишкина. Но вот то, что идет в разрез с«концепцией» А.Знаменского, он, разумеется, опускает. И то, что крышуМарине Поярковой старый дед перекрыл лучше молодого Разметнова. И то, чтоназначенный кучером и конюхом при правлении колхоза Щукарь «несложные обязанностисвои выполнял неплохо». Коней запрягал, соперничая в быстроте сгремяченской пожарной командой. Даже спать, несмотря на весенние заморозки,перешел было в конюшню, а после скандала, учиненного женой, «два раза заночь ходил проведывать жеребцов, конвоируемый своей ревнивой супругой».Юмор Шолохова в данном контексте не снимает серьезной оценки трудовой бытностиЩукаря. Чем больше вчитываешься в статью «Трагикомедия мелкойдуши...», тем яснее понимаешь: главная вина Щукаря, по Знаменскому, в том,что он посягнул на кулацкий тулуп, почувствовал и свое право приблизиться к«обобществленному живому и мертвому инвентарю». Вот за это-то иобвиняется он теперь даже не в крохоборстве только, а в алчности, в корыстнойстрасти к «интересу».
Алчностьгероя доказывается кражей курицы у соседа: не для себя, для бригады, но тоже,как подчеркивается в статье, из личных, корыстных побуждений. И, конечно же, зарамками статьи остается продолжение эпизода, когда сосед отдает Щукарю и вторуюкурицу, понимая, что пахарей надо кормить.
Создаетсявпечатление, что А.Знаменский разделяет точку зрения одного из героев романа,предлагавшего создать два колхоза: один — для зажиточных хозяев, владеющихтяглом, другой — для голытьбы. За этим у него, как и у Л.Воскресенского, стоитуверенность, что все бедняки — лодыри. кстати, мысль о том, что среди бедняковбыли и такие, Шолоховым нисколько не оспаривается. Но при чем здесь дед Щукарь?А.Знаменский очень подробно цитирует сетования Любишкина на то, что невыполнить ему план с такими, как Щукарь, «забывая», что в не таких,как Щукарь, было дело, да и оказался он в бригаде временно, ибо по возрастусвоему он уже отпахался, послан был в бригаду в горячую пору для посильнойпомощи.
Шолохов,в отличие от современных публицистов, не считал всех бедняков лодырями (дляподлинно глубокого прочтения романа надо обратить особое внимание хотя бы натакую фигуру, как Павел Любишкин). Причиной бедности могли быть и стихийныебедствия, и несчастный случай, потерянное на войне здоровье, не способствующийрасцвету хозяйства состав семьи, наконец, социальная незащищенность: батракесть батрак! И если даже принять всерьез мысль А.Знаменского, что Щукарь поприроде своей не крестьянин, то и это не повод для унижения и искажениячеловеческой сущности Щукаря, сетовавшего, что в крестьянской бытности не былоу него удачи. Нет оснований глумиться над сожалениями уже старого и немощногочеловека, что новая власть пришла «трошки поздно», что «летсорок бы назад… я бы, может, другим человеком был».
А.Знаменский,напротив, комизм образа Щукаря понимает как крушение утопической мечты люмпена«случайно поджиться» и возвыситься над другими, как крах надежды наскорый и полный успех вне труда, принимающей анекдотические, грустно-веселые, аиногда и трагикомические черты. По этой «концепции» крах настигаетЩукаря даже не в конце романа (если крахом позволительно называть искреннее иглубокое человеческое горе, воспринимаемое нами как голос народа, оплакивающегосвоих погибших сынов), а когда он дает «отлуп» Майданникову. Дескать,понял, что и в колхозе главная фигура — труженик.
Небудем останавливаться подробно на идейно-художественной функции образа Щукаря вструктуре романа, но несомненно, что трагикомические краски наложены писателемвовсе не для разоблачения люмпена — Щукаря. И нельзя подходить кхудожественному произведению только как к репортажу их эпохи 30-х годов. Правыте исследователи, которые видят в этом образе персонификацию смеховой культурынарода, воспринимаемой как антиномия трагизму социально-исторических обстоятельств.Ситуационный комизм, шутка, юмористические присловья убеждают в оптимистичностинародного мировосприятия. Суть шолоховского принципа в свойственной реализмууравновешенности трагедийного и смешного, высокого и низкого,«плюсов» и «минусов» социального бытия. В уравновешенности,в которой есть место и откровенной авторской иронии, и мудрому пониманию того,что смех — это тоже отстаивание права наивной и доброй души на собственноедостоинство. Композиционно шолоховский роман строится на последовательно проведенномпараллелизме содержания драматических и комических эпизодов, когда последниелибо предсказывают первые, либо позволяют увидеть в них издержкипрямолинейности главных героев. В Щукаре, наконец, раскрыта натурахудожественная, о чем проникновенно говорил известный переводчик этого романана французский язык Жан Катал, советуя: «Не надо дурно говорить о дедеЩукаре». Как всякий классический и вечный образ (ближе всего он стоит кСанчо Панса), образ Щукаря, конечно, допускает вариативность толкований,исключая однако, искажение его гуманистической сути. А именно это возобладало встатьях Л.Воскресенского и А.Знаменского.
Ипоследнее полемическое замечание: по Чалмаеву в «Поднятой целине»якобы возродилась поэтика «Донских рассказов» и свойственная им«идеализация насилия», но как тогда быть с шолоховским реквиемом поуходящей жизни Тимофея Рваного?
Художественноебогатство «Поднятой целины» при всей противоречивости романа — национальное достояние народа, и оно должно сохраниться в его памяти.
Список литературы
1.Великая Н. Формирование художественного сознания в советской прозе 20-х годов.-Владивосток, 1975.
2.Великий художник современности.- МГУ, 1983.
3.Герасименко А.П. «Поднятая целина» М.А.Шолохова в контекстесовременного романа о коллективизации //Вестник МГУ.- 1989.- N 2.
4.Дворяшин Ю.А. Поднята ли целина в романе Шолохова?// Литература в школе.-1990.- N 2.
5.Егорова Л. Не умирающая сила романа (О «Поднятой целине»М.Шолохова)// Литература в школе.- 1988.- N1.
6.Киселева Л.Ф. Русский роман советской эпохи: Судьбы «большого стиля».АД. — М., 1992.
7.Конрад Х. Субъективизация эпических форм в творчестве Михаила Шолохова//Поетика стваралаштва Михаила Шолохова.- Нови Сад, 1986.- С. 27.
8.Литвинов В. Уроки «Поднятой целины»// Литература в школе.- 1991.- N9-10.
9.Минакова А. О художественной структуре эпоса М.Шолохова// Проблемы творчестваМ.Шолохова.- М., 1984.
10.Осипов В. «Поднятая целина». Презумпция невиновности?// Дон.- 1996.-N 5-6.
11.Трофимов В. Казачий вопрос// Дон.- 1990.- N 2.
12.Хватов А.И. Художественный мир Шолохова. Изд. 3.- М., 1978.
13.Чернова Н.И. «Так это было на земле»// Литература в школе.- 1991.- N6.
14.Чекалов П.К. Судьба крестьянства в произведениях Шолохова// Материалы политературе для выпускников средних школ и инновационных учебных заведений.-Ставрополь, 1996.