«Грусть и святость» (Поэтическое богословиеНиколая Рубцова)
«Исвет во тьме светит, и тьма не объяла его…»
Евангелиеот Иоанна
"…И эту грусть, и святость прежних лет
"…Я так любил во мгле родного края…"
НиколайРубцов
/>
Одинизвестный православный литературовед — а их у нас: раз, два и обчёлся! — назвалРубцова душевным (читай — бездуховным поэтом), другой обозвал — пантеистом…Жаль, хороших в общем-то людей, — не расслышали они слова рубцовского.
Рубцов«пантеист». Ах, ах, грех какой!
Нет,конечно же, ничего пантеистического, тем более «языческого» в поэзииРубцова нет. Его восприятие природы, да и всего Бытия, носит православный, традиционнонародный характер.
Пантеизмне том, что бы одушевлять природу. У природы есть душа. Обездушивают природуименно атеисты. Истинное христианство предполагает в природе и дух («ижевезде сый и вся исполняй») и душу ("…и чтобы, как наречет человеквсякую душу живую, так и было имя ей"). Так учит нас Писание, так учили Св.Отцы (подбор высказываний по теме см. у Св. архимандрита Луки в его книге«Наука и религия».) Беда наших современных пантеистов от литературы втом, что они вовсе не одушевляют природу, как это в действительности (всогласии с народной традицией) делает Рубцов, а придают ей антропоморфные черты,мыслят природу не Божьим Творением, а продолжением (отражением) своего«Я». Но:
Нето, что мните вы, природа:
Неслепок, не бездушный лик —
Вней есть душа, в ней есть свобода,
Вней есть любовь, в ней есть язык… —
Прозревал,так любимый Рубцовым, Тютчев.
Разницамежду пантеизмом и христианством в том, что за одушевлённой природойхристианство видит Творца, а само бытиё воспринимает как Творение. Вот это-тоощущение, как ощущение или прямым текстом, — становится лейтмотивом поэзииРубцова:
Светлыйпокой
Опустилсяс небес
Ипосетил мою душу!
Светлыйпокой
Простираясьокрест,
Водыобъемлет и сушу...
Ктоещё в русской поэзии сумел выразить такое! Здесь «Покой» это и Отец, иСын, и Дух Святой. И «всякое дыхание» у Рубцова — «хвалитГоспода». И как замечательно, что не преступал Рубцов заповеди: «Непоминай Имя Господа Бога всуе!», а всякий раз находил слово, точнопередающее Божье присутствие и Промысл. (Здесь совсем не в цензуре дело.Сколько раз в те же годы поминали имя Божье в стихах Вознесенский или Евтушенкои, кажется… не разу по сути.) Потому-то и нет в поэзии Рубцова богоборчества, стольтрадиционного для русской литературы последних двух веков, что ощущение Бога уРубцова — реальность не преходящая. В этом его уникальность и в этом его неявленная со времён древнерусской словесности тождественность народной поэзии.
Вчем же он «язычник»? — Может Рубцов, где-то хулит Дух Святой? — Отнюдь.- Может, проявляет дуализм в своём творчестве? — Где же? — Или его поэтическаяэсхатология оказывается за рамками православной традиции? — Нет, и тут у него вдесятку. Некий православный редактор воспылал гневом, — да не на меня грешного,а на рубцовскую фонограмму, что вставил я в свой рассказ о Рубцове:"…лучше выпьем с тобой на прощанье / за недолгое счастье в груди…" — пропелв эфире крамольник. Вот, «язычество»-то!
Дайволю нашим редакторам, они не только «Буря мглою небо кроет…», но иКану Галилейскую из Евангелия вымарают.
Даи не в этом же дело! Если серьезно, что всё-таки мешает иным воцерковлённымдеятелям в восприятии Рубцова? Причём уж и Есенина — со всеми-то залётами! — принялидавно, — отмолил, видать, народ, а Рубцова?..
Ну,хорошо… — «язычник».
— А чего мы, собственно, испугались?
Конечно,на нас действует тысячелетняя традиция борьбы с язычеством. Когда-то оновыступало гонителем христианства, потом суровым конкурентом (заметим сразу: ненародная традиция гнала, а «мир сей»). Не то теперь. Пора быоглянуться и понять, что страшны не «язычники», а безбожники. — Ктотакой «язычник»? — Это уже верующий человек, ближайший кандидат навоцерковление. Вот с безбожником сложнее… Но беда в том, что подлинных«язычников» давно нет, а есть мелкая игра в неоязычество. За ней, естественно,не традиция, а рефлексия на непонятое христианство, нежелание понять и принять.(Есть в неоязычестве и тяга к «народности». Что ж, это потому, что мы,православные, не уделяли «народности» этой должного внимания…)
Вернёмсяк поэзии. Приглядимся…
— Где язычники-то? — Есенин? Клюев? — Нет, это несколько запоэтизированноеправославие. Окруженное Сиринами и Алконостами, но — православие! ВотГородецкий с Хлебниковым… «шаманят» — тут есть некая неоязыческаяигра (от незнания народа), но кому это надо? Если что-то осталось от них в литературе,то, как раз там, где они христиане. И, наконец, Рубцов: нет и не было, пожалуй,в нашей поэзии более точного православного катехизиса:
Доконца,
Дотихого креста,
Пустьдуша
Останетсячиста!..
БогословиеРубцова может быть раскрыто и понято только через раскрытие народногобогословия. Но как далеки мы ныне от последнего…
Нетнужды доказывать, что все мы от Адама, нет нужды говорить о том, что вера вединого Бога присуща всем народам в их первобытной поре. Тотемизм, пантеизм…- всё это результат распада традиции, утери сакральных знаний. Нам видится, чтофольклор на подсознательном уровне сохраняет их (знания эти), то есть — «промыслБожий о народе», его онтологическую судьбу. Такова суть национальнойпоэзии. (То есть суть поэзии — выражение истинной национальной идеипоэтическими средствами).
Помнится,князь Владимир хотел было многобожие ввести, собрал всех идолов до кучи — думалобъединить необъятную державу… Не вышло, — и восьми лет не простояли…
Унас не верные представления о язычестве, — не из серьезных этнографическихисследований, а из литературных переработок античных поэтов, но это всё… — сказки.Ещё — из сочинений Св. Отцов, но там — столкновение с распавшейся, деградирующейтрадицией. Итак, если говорить о подлинной народной культуре, то это, во-первых,- монотеизм, а во-вторых, и монизм. Вот чего так не достаёт нам, — нынешнимхристианам мещанского сословья. Помните слова Апостола, обращенные к язычникамафинянам: «Афиняне, по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны…»(«Деяния»).
Конечно,народная традиция была лишь почвой, на которой воздвиглась (не мыслимая, впрочем,вне нации) православная культура. И в наше время, без последней, сама по себеэта почва мало что значит. И все же выпадение «народности» (поизвестной триаде) — т. е. русского национального духа и есть тот недостаток, чтоотдаляет нас от подлинно Русской поэзии. Не «язычество» Рубцова томувиной (ибо он находится на позициях истинно духовных), а наша удалённость отнародных идеалов…
…Нето, что мните вы, природа…
Философско-богословскойинерцией, отражающей тысячелетнее противостояние «язычеству», являетсянаше чисто русское самоумаленное грекофильство. Идущее от святых отцов, и такнаивно усвоенное в нашей «страшно далёкой от народа» интеллигенции, представлениео «русской душе». К кому не обратимся мы из философов — творцов«русской идеи», мы видим сочетание (симфонию, а то и столкновение)«православной духовности» и «русской народной душевности».Меж тем история показывает, что «православность» и «народность»есть как неслиянные так и единосущные составляющие русской идеи. И каждаясоставляющая имеет и свой дух, и свою душевность, и свою телесность.Взаимообусловленные и единосущные по Святому Духу, но всё же неслиянныесоставляющие. Слияние народной и церковной жизни — столь любезная, опять-такирусским мыслителям, — утопия построения Царства Божьего на земле и вправославно-государственной, и в советской форме, мы знаем, чем закончилась…Создание будущего православного литературоведения (или как мы обозначали — «слововедения»)лежит на путях преодоления грекофильства, на путях познания подлиннойнародности.
Корочеи проще: Русский дух — не пустые это слова (не только там какая-то народнаядушевность)! — есть проявление Духа Святого, «Промысл Божий о народе»,а ещё проще, — то, что мы называем Родиной. По-русски слово «Родина»,как и «Бог» пишется с большой буквы. И действительно, — доказательствотому всё творчество Рубцова, — истинное познание Родины возможно только черезБогопознание.
Вотодно из замечательных мест в воспоминаниях Сергея Багрова (Багров С… Детскиегоды Коли Рубцова / Вологда, 2003, С. 27):
" — Как много здесь русского! Как я люблю эту местность! Откуда всё это? И длякого? Ты не знаешь?
— Не знаю, — ответил я.
— Значит, мне предстоит.
— Что предстоит?
Рубцовпоказал на двор, огород, ров и ропщущие деревья:
— Узнать: почему всё это так сильно действует на меня…"
Удивительноточная (и программная) — для пятнадцатилетнего Рубцова, и ключевая, для нашегопонимания, фраза: «Мне предстоит…»
Отнюдьне такова была общелитературная тенденция восприятия Родины:
«Яоглянулся окрест, — душа моя страданиями уязвлена стала…» (Радищев).
«Выдьна Волгу, чей стон раздаётся…» (Некрасов).
Исовсем уж тупиковая формула при взгляде на Россию: «Куда смотреть нестоит…» (Бродский).
Беспросветно.Не «действует всё это…» Приплыли.
УРубцова: «Когда душе моей / земная веет святость…» (Не приземлённая, аземная, — т. е. — от земли исходящая. Тут о культе Богородицы, вмещающем в себякульт Матери Земли, рассказать бы надо…), а у них: «Куда смотреть нестоит…» Правда, у наших, по выражению Евтушенко, — «больше чемпоэтов», за гнётом и стоном, впереди светлое будущее. (NB: Светлое будущее,разумеется, только у наших). Но именно у Рубцова дан истинно христианскийвзгляд на историю и бытиё: эсхатологично не настоящее, а будущее, — «Такимвсё было смертным и святым, / Что до конца…», «До конца, до смертногокреста…»
Чтоэто? Ощущение счастья от присутствия Божия и Страх Божий перед грядущимАпокалипсисом и Судом. Причём, страх «Божий», а не человечий… По сутидела «большечемпоэты» всегда давали не истинную, а перевёрнутую (безБога, секуляризированную то есть) картину бытия: страх и ужас в настоящем иупование на построение «царства Божьего» «своею собственной рукой».
Чёткоеправославное ощущение Богобытия (адамово, догреховное) было мало свойственнонашей классической поэзии (в отличие от поэзии народной). Пушкин, Лермонтов, Есенинтолько проложили пути… С наибольшей ясностью это мироощущение явилось именно уРубцова. Он как бы завершает русскую классическую литературу, смыкая её снародной по существу: преодолевая затянувшуюся на несколько столетийсекуляризацию русского литературного сознания. Именно этим Рубцов и дорогнароду. И это, конечно, нутром познаётся.
Никакаявнешняя словесная наполненность не может сделать поэзию христианской (инародной, русской), если нет в ней этого дара ощущения присутствия Божия, ощущенияПромысла, Страха Божьего и Божьей Любви.
ДарРубцова в том и заключался, что он ничего не сочинял, а умел прислушиваться ислышал «печальные звуки, которых не слышит никто…». Рубцов умелотбросить «голоса» и соблазны и услышать глагол Божий, то есть умелпредстоять:
…о дивное счастье родиться
Влугах, словно ангел, под куполом синих небес…
Сначалакажется: как будто ангел, но нет, — подлинная ангельская ипостась, потому чтотут же: «боюсь… разбить свои крылья, и больше не видеть чудес…»(Выделено нами).
Можнобесконечно долго вчитываться в каждую рубцовскую вещь. Особенно в такую, каксвоего рода «Памятник» — «Я буду скакать по холмам задремавшейОтчизны…». Но разбор такой вещи превратится у нас в богословский трактат…Мы остановимся на небольшом и редко поминаемом (хотя то же программном — названиестиха вынесено в название книги) стихотворении «Душа хранит».
Предельнопросто и осязаемо доступно открывает Рубцов факт бессмертия души (выделяемлогическую цепочку):
…О,вид смиренный и родной!
Берёзы,избы по буграм
И,отраженный глубиной,
Каксон столетий, Божий храм.
О,Русь — великий звездочёт!
Какзвёзд не свергнуть с высоты,
Таквек неслышно протечёт,
Нетронув этой красоты,
Какбудто древний этот вид
Разнавсегда запечатлён
Вдуше, которая хранит
Всюкрасоту былых времён
(Да,между строк, — чего стоит строка «Как сон столетий, Божий храм»!)
Итак:Красота отражается вроде бы глубиной воды, но Красота по Рубцову — есть БожийХрам, а глубина оказывается, это и есть душа, которая одна и способна хранитьКрасоту, причем Всю Красоту. Параллельно развивается целое древо образов. Так, например,- Храм над водой — ковчег, лодка. Русь-звездочёт — страна, чтящая звезды (небо)и в переносном смысле, и в прямом (см. культ Рождественской мистерии в народнойпоэзии: колядки, фольклорный театр, эпос.., образ звезды). Избы по буграм, вобщем контексте поэзии Рубцова, — тот же ковчег, та же память о потопе(«От всех чудес всемирного потопа…»)
Первоечетверостишие, которое мы не случайно опустили:
Воданедвижнее стекла.
Ив глубине её светло.
Итолько щука, как стрела,
Пронзаетводное стекло. —
Можетпоказаться лишь экспозицией, призванной снять философскую напряженность стиха.Но уже здесь дана истинно богословская предпосылка: «и в глубине еёсветло». А дальше поэт как бы готовит место («и свет во тьмесветит…») для отражения предстоящей Красоты:
О,вид смиренный и родной! —
Взглядне по принципу «Я оглянулся окрест…» (значит, до этого не виделничего?), а истинное видение того, что отражено в светлой глубине. Бессмертиедуши прямо следует из бессмертия Красоты, где бессмертие носит не условно-эстетическийотносительный характер, но абсолютный.
Отсюдаи «сон столетий» — это не буквально. Это мысленное «скакание(»мыслею по древу") по холмам задремавшей отчизны". Разумеетсяне о «русской лени» — столь любезной интеллигентской поэзии лжи на русскогочеловека, — здесь речь. А речь о уровне поэтического взгляда, когда земноепредставляется лишь сном по отношению к небесному.
Вернёмсяк эпиграфу. Святость Богоданной красоты Отчизны очевидна (Стоит, стоит«смотреть»!), но почему грусть…
Можетбыть, «выдь на Волгу» и… «Как скучно жить на белом свете, господа…»Нет, это не про русский народ, это про «господ». Словом, какговаривал сам Рубцов: «Грусть, конечно, была, да не эта…»
УВалентина Непомнящего есть верное замечание: в Пушкине, де, содержится«эмбрионально» вся русская литература. Верно, хотя, конечно не вПушкине, а в Боге, что через Пушкина (а главным образом через фольклор) иотражено. Действительно, у Пушкина есть как бы рубцовские строки (а странно, — пушкинскиху Рубцова нет…). Тут не заимствование, разумеется, — тем более, обратное вовремени! — просто тому и другому дана была общая истинная нота:
Роняетлес багряный свой убор,
Сребритмороз увянувшее поле,
Проглянетдень как будто поневоле
Искроется за край окружных гор.
Пылай,камин, в моей пустынной келье;
Иты, вино, осенней стужи друг,
Пролеймне в грудь отрадное похмелье,
Минутноезабвенье горьких мук.
Печаленя: со мною друга нет,
Скем долгую запил бы я разлуку,
Комубы мог пожать от сердца руку,
Ипожелать счастливых много лет…"
О,сколько можно было бы припомнить здесь рубцовского! Тут, понятно, и:
Нолюблю тебя в дни непогоды,
Ижелаю тебе навсегда…
Ноглавным образом:
Мнегрустно от того, что знаю эту радость,
Лишьтолько я один, друзей со мною нет…
Нет,на самом деле он знал, что мы есть, мы придём и радость эту разделим. Иначе, зачемже всё! Но это Здесь, а Там… «Многими скорбями Царствие Небесноедаётся…»
Потомучто Здесь — «Сон столетий…», «Я буду скакать по холмамзадремавшей…», "…как будто спит былая Русь". Это не пролетаргию… — про павший и ветхий, а потому только и грустный, но, тем не менее, прекрасный,а потому и святой, — ибо не Богооставленный! — наш здешний мир… И ещё — прозримый и слышимый, сквозь него мир иной, «жизнь будущего века»…
Когдадуше моей сойдёт успокоенье,
Свысоких, после гроз, немеркнущих небес…
…………………………………………………
Когдадуше моей земная веет святость,
Иполная река несёт небесный свет…
Или(«В святой обители природы»):
…Уснимогучее сознанье!
Нослишком явственно во мне
Вдруготзовётся увяданье
Цветов,белеющих во мгле.
Инеизвестная могила
Поднебеса уносит ум,
Атам — полночные светила
Наводятмного-много дум…
"…Много-многодум", "…и полная река несёт небесный свет…" и"…незабываемые виды! Незабываемый покой!"… — Вот отчего «таксильно действует»… Рубцов вполне ответил на вопросы, которые перед нимпоставил Господь.
Ик другому эпиграфу вернёмся, и продолжим:
…Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете…
2003
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.rusland.spb.ru