Содержание
Введение
Глава 1. Нравственно-поэтическая характеристика романа Ф.М.Достоевского «Идиот»
1.1 История написания романа
1.2 Драматургия романа Ф.М. Достоевского «Идиот»
1.3 Нравственная проблематика романа
Глава 2. Образ Настасьи Филипповны в романе Ф.М.Достоевского
2.1 Характеристика жизни
2.2 Последний период жизни
2.3 Нравственный облик Настасьи Филипповны
2.4 Роль Настасьи Филипповны в нравственной проблематикеромана
Заключение
Литература
Введение
Актуальность исследованияобраза Настасьи Филипповны обусловлена ее особой ролью в русской драматургии, вкоторой поиск духовности в «падшей» женщине представлялся одним изосновополагающих большого количества произведений.
Особенности русскойлитературы XIX в., обусловленные ее ролью средоточия духовной жизни страны, —напряженный пафос искания общественной и личной правды, насыщенность пытливой,беспокойной мыслью, глубокий критицизм, соединение удивительной отзывчивости натрудные, больные вопросы и противоречия современности с обращенностью кнаиболее устойчивым, постоянным «вечным» темам личного и общественного бытияРоссии и всего человечества. Черты эти получили наиболее яркое выражение впроизведениях двух великих писателей второй половины XIX в. — Ф. М.Достоевского и Л. Н. Толстого. Эти художники-титаны во многом продолжают исегодня оставаться живыми нашими современниками; их творчество приобреломировое значение, необъятно раздвинуло границы реалистического искусства,углубило, обновило и обогатило самые его возможности.
Федор МихайловичДостоевский (1821—1881) родился в Москве, в семье врача Мариинской больницы длябедных. В годы учения в Инженерном училище (1837—1843) в Петербурге будущийписатель жадно впитывает впечатления европейской романтической литературы.
Роман «Идиот»(1868)был задуман и написан Достоевским в Швейцарии, на родине великого просветителяРуссо, а посему уместно вспомнить и его современника Вольтера, автора«Простодушного», книги, которая стала одной из первых попытокпоказать «идеального человека» в этом несовершенном мире.«Главная идея… — писал Достоевский о своем романе, — изобразитьположительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете...»Не для того ли Достоевский явил миру «Князя Христа», чтобы мы незабывали: «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный законбытия всего человечества».
Роман «Идиот»занимает особое место в творчестве Ф.М. Достоевского. В центре другихпроизведений стоят трагические образы мятежных героев — «отрицателей». В «Идиоте» главным героем, по собственномуопределению, «положительно прекрасного», идеального человека,стремящегося внести гармонию и примирение в нескладицу общественной жизни, ипровел его через поиски и испытания, также приводящие к трагическому концу.
В системе женскихперсонажей романа «Идиот» исследователи выделяют образы Настасьи ФилипповныБарашковой и Аглаи Ивановны Епанчиной. В достоевсковедении более востребованобраз Настасьи Филипповны. Эта тенденция в равной мере проявляется как врусском, так и в англоязычном литературоведении. Образ героини трактуетсямногозначно. Вобрав в себя все ранее созданные женские образы «униженных иоскорбленных», образ Настасьи Филипповны в восприятии литературоведов последнихдесятилетий представляет один из самых сложных и противоречивых характеров.Героиня — «гордая бедная мечтательница», «хлыстовская богородица»,«инфернальница». В конце ХХ в. в литературоведении актуализируется проблемасвязей образа Настасьи Филипповны с женскими образами мировой литературы (Г.М.Фридлендер, Д.Д. Благой, Р.Ф. Яшенькина, Д.Франк, Н.М. Лэри, М. Праз). Кроме того,перспективными направлениями в изучении этой героини в настоящее время являютсямифологическое (В.А. Михнюкевич, В.А. Смирнов, Н.Ю. Тяпугина) и психологическое(О.Н. Осмоловский, А.М. Мириманян).
Цель работы –охарактеризовать нравственный облик Настасьи Филипповны.
Для выполненияпоставленной цели нами были решены следующие задачи: определены особенностинравственно-поэтической характеристики романа Ф.М. Достоевского«Идиот», исследован образ Настасьи Филипповны в романе Ф.М.Достоевского.Глава 1.Нравственно-поэтическая характеристика романа Ф.М. Достоевского«Идиот» 1.1.История написания романа
Роман «Идиот» занимает втворчестве Достоевского особое место. В центре других его произведений стояттрагические образы мятежных героев — «отрицателей». В «Идиоте» же писательизбрал своим главным героем, по собственному определению,«положительно-прекрасного», идеального человека, стремящегося внести гармонию ипримирение в нескладицу общественной жизни, и провел его через поиски ииспытания, также приводящие к трагическому концу.
Подобная задача островыдвигалась русской общественной жизнью 60-х годов. Различными путями ее решалиТургенев, Чернышевский, Толстой, Лесков. И в этих условиях Достоевский долженбыл испытывать страстное желание нарисовать образ современного русскогочеловека, наделенного высоким нравственным совершенством[1].
Мотивы, предварявшиезамысел «Идиота», уже встречались в предшествующем творчестве Достоевского.Так, взаимоотношения красавицы Катерины, одержимого неистовой страстью к нейкупца Мурина и влюбленного в нее мечтателя Ордынова в ранней повести «Хозяйка»(1847) не без основания можно рассматривать как зародыш сюжетной ситуации:Настасья Филипповна — Рогожин — Мышкин. В видениях больного Ордынова Катеринапредстает как светлая, чистая «голубица». Нравственная чистота исамоотверженность Мечтателя из «Белых ночей» (1848) и Ивана Петровича, героя«Униженных и оскорбленных» (1861), перейдут к Мышкину, человеку обостреннойдуховности. С другой стороны, в тех же «Униженных и оскорбленных» АлешаВалковский, как позднее Мышкин, покоряет обеих героинь своейбезыскусственностью, простодушием и детской добротой. Некоторыми чертаминапоминает Мышкина полковник Ростанев из повести «Село Степанчиково и егообитатели» (1859), особенно в прямой авторской характеристике. Ростанев —человек «утонченной деликатности», «высочайшего благородства», для исполнениядолга он «не побоялся бы никаких преград», был душою «чист, как ребенок»,целомудрен сердцем до того, что стыдился «предположить в другом человекедурное». В этой аттестации как бы разработана психологическая канва образаМышкина. В «Записках из Мертвого дома» (1860—1862) повествователь как об однойиз лучших встреч своей жизни вспоминал о совместном пребывании в остроге сюношей, дагестанским татарином Алеем. Чистота и доброта Алея представлены здеськак фактор эстетического и этического воздействия на окружающих.
В «Зимних заметках олетних впечатлениях» (1863), полемизируя с эвдемонистической моральюпросветители, Достоевский выразил свой этический идеал. Как на проявление«высочайшего развития личности», «высочайшей свободы собственной воли» онуказал на «совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвованиевсего себя в пользу всех», так «чтоб и другие все были точно такими жесамоправными и счастливыми личностями»[2]. Эта формула нашла своехудожественное воплощение в 1860-х годах в Мышкине.
Заглавие романамногозначно. Основными для понятия «идиот» (от греческого ίδιώτηζ— буквально: отдельный, частный человек) являются такие значения, как«несмысленный от рождения», «малоумный», «юродивый»[3].В «Карманном словаре иностранных слов, входящих в состав русского языка,издаваемом Н. Кирилловым», специально поясняется, что современное толкованиеслова подразумевает человека «кроткого, не подверженного припадкам бешенства,которого у нас называют дурачком, или дурнем»[4]. Указанные значения словасвоеобразно оттеняются в романе, подчеркивая всю необычность образа Мышкина.
Обдумывая образ «КнязяХриста», Достоевский исходил не только из Евангелия, он учитывал сочувственноили полемически многочисленные позднейшие трактовки этого образа в литературе иискусстве, а также в современной ему философской и исторической науке[5].В частности, известную роль при создании образа Мышкина сыграли размышленияДостоевского над «Жизнью Иисуса» (1863) французского писателя, философа иисторика Э. Ренана (1823 — 1892), имя которого Достоевский трижды упоминает вподготовительных материалах к роману[6].
Но Достоевский в своемромане показал, по словам современного исследователя, и ту «эпоху, полнуюпротиворечий, борьбы и поражений, которая выдвинула народников разных толков инаправлений В романе идет спор о молодом поколении, о техполитических и нравственных проблемах, которые волновали молодежь 60—70-хгодов Герой Достоевского и революционный народник — двапсихологических типа русского интеллигента, два решения одной социально-этическойпроблемы»[7], внутреннесоприкасающиеся друг с другом, но в то же время противоположные.
«Мышкин как бы носит всвоей груди и весь тот „хаос", всё то „безобразие", которыми „больны"окружающие его люди, и предощущение грядущей гармонии. Именно в момент самойужасной дисгармонии, в момент, предшествующий наступлению эпилептическогоприпадка, когда духовные силы князя готовы покинуть его, в нем с удвоенноймощью оживает мысль о „гармонии", о всеобщем примирении и братстве людей.В этом глубокий философско-символический смысл описания состояния князя Мышкинаперед припадком Описание это в символической форме выражает мысльДостоевского о том, что самый страшный хаос и дисгармония в жизни общества и всудьбе отдельного человека лишь обостряют извечную потребность человека всчастье, стремление к радостной полноте, к гармонии бытия»[8].
В бытовых и психологическихконтрастах романа резко и выпукло отражены те процессы социальной и моральнойдеградации, роста богатства одних и обнищания других, разрушения «благообразия»дворянской семьи, которые вновь и вновь притягивали к себе вниманиеДостоевского после реформы. Читатель попадает вместе с героем и в богатыйособняк генерала Епанчина, и в дом купца Рогожина, и на вечеринку у«содержанки» Настасьи Филипповны, и в скромный деревянный домик чиновникаЛебедева. Рогожин и Мышкин, Настасья Филипповна и Аглая, Ипполит и группа«современных нигилистов» воплощают разные ипостаси России, русского человека вего порывах и исканиях, добре и зле.
Роман был задуман инаписан за границей, куда писатель выехал с женой в апреле 1867 г. Перед отъездом он получил за будущее произведение аванс от редакции журнала «Русскийвестник». Побывав в Берлине, Дрездене, Гамбурге, Баден-Бадене, Достоевский16(28) августа 1867 г. сообщал из Швейцарии А. Н. Майкову: «Теперь я приехал вЖеневу с идеями в голове. Роман есть, и, если бог поможет, выйдет вещь большаяи, может быть, недурная. Люблю я ее ужасно и писать буду с наслаждением итревогой»[9]. Сравнивая русскую изападноевропейскую жизнь, Достоевский размышлял о судьбах родины и замечал:«Россия отсюда выпуклее кажется нашему брату»[10].Уехал Достоевский с ощущением глубоких внутренних сдвигов, происходивших вРоссии во второй половине 60-х годов. Считая время это «по перелому и реформамчуть ли не важнее петровского», Достоевский сознавал противоречия русскойпореформенной действительности, в которой пережитки старины причудливосочетались с новыми формами развития. Указывая на «необыкновенный фактсамостоятельности и неожиданной зрелости русского народа при встрече всех нашихреформ», писатель ожидал «великого обновления»[11].
Первая запись к роману«Идиот» была сделана в Женеве 14 сентября ст. ст. 1867 г.; продолжая работать над романом в Женеве, Веве, Милане, Достоевский завершил его воФлоренции. В истории создания «Идиота» большое место заняла подготовительнаястадия — составление планов и обдумывание первой редакции романа, значительноотличавшейся от печатной. В письме А. Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. (12 января1868 г.) Достоевский так рассказывал о ходе работы над «Идиотом»: «… все лето ивсю осень я компоновал разные мысли (бывали иные презатейливые), но некотораяопытность давала мне всегда почувствовать или фальшь, или трудность, илималовыжитость иной идеи. Наконец я остановился на одной и начал работать,написал много, но 4-го декабря иностранного стиля бросил всё к черту Затем (так как вся моя будущность тут сидела) я стал мучитьсявыдумыванием нового романа. Старый не хотел продолжать ни за что. Не мог. Ядумал от 4-го до 18-го декабря нового стиля включительно. Средним числом, ядумаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась вмельницу Наконец 18-го декабря я сел писать новый роман...»[12].Сохранились три записные книжки, в которых разрабатывался замысел начальной иуточнялись внутренняя концепция, образы и развитие действия окончательнойредакции «Идиота»[13].
Герой начальных плановранней редакции — младший нелюбимый сын в разорившемся генеральском семействе.Разрушение уклада его, возникновение в нем сложных драматических отношенийДостоевский использовал для того, чтобы изнутри показать социальные процессывремени. Идиот кормит семью, унижен, болен падучей. Идиотом он прослыл из-за нервности,необычности слов и поступков. По своему характеру он близок к Расколькикову.Идиот наделен «гордостью непомерной» и «потребностью любви жгучей»: это«формирующийся человек», который при жажде самоутверждения и отсутствии «веры»во что-либо[14], от избытка внутреннихсил способен к крайним проявлениям и добра, и зла.
Воспроизведению атмосферысемейного «безобразия», а также судьбы предшественницы Настасьи Филипповны,названной сначала именем гетевской Миньоны (персонажа романа «Годы ученьяВильгельма Мейстера»), а затем Ольги Умецкой, послужил судебный процессУмецких. За процессом этим Достоевский в ту пору внимательно следил по русскимгазетам 2. Миньона-Умецкая, приемыш, падчерица сестры Матери, терпящая в семьеунижения и подвергающаяся «покушениям», характеризуется как «мстительница иангел»[15], вызывая в воображенииписателя облик пятнадцатилетней Ольги (доведенной варварским обращениемродителей, особенно избивавшего ее отца Владимира Умецкого, до того, что оначетыре раза поджигала дом родителей). Другая предшественница НастасьиФилипповны — героиня, условно обозначенная именем шекспировской Геро («Многошуму из ничего»). В ней одновременно проступают и некоторые черты АглаиЕпанчиной.
В подготовительныхнабросках к первой редакции «Идиота» можно условно выделить девятьхронологически разных сюжетных пластов. В каждом из них претерпевают измененияпланы романа, его герои, идеологические акценты в их освещении. И хотя замыселромана еще далек от окончательного, некоторые зерна, из которых произрастаетбудущая художественная ткань его, начинают обозначаться. Так, например, ввыделяемом условно третьем плане, составленном в середине октября 1867 г., вводится второе, более знатное генеральское семейство. Зарождается мысль о параллели междуЕпанчиными и Иволгиными. Одновременно намечается неизбежная гибель героини вфинале.
В следующем (четвертом)плане Идиот перемещен в семейство Дяди и сделан его побочным сыном (причемварьирующаяся ситуация героя — законного или незаконного сына ведет к болеепозднему роману Достоевского «Подросток»), в одной из заметок от 22 октября н.ст. 1867 г. фигурирует замысел завязки романа, место и время действия которойопределяет начало известного нам текста: «22 октября. формулирует своеотношение к главному герою: «Егgо. Вся задача в том, что на такую огромную итоскующую (склонную к любви и мщению) натуру — нужна жизнь, страсть, задача ицель соответственная: и вот почему, в финале, кончив водевиль, т. е. увезя Герос ненавистью, вдруг видит, что Геро бросается к нему, ласкается и обещаетлюбовь. Он вдруг воспаляется, прогоняет всех, и деньги. Но Геро пугается его страсти,развязка. В тоске передает ее, но разочарование.
Надо было с детства болеекрасоты, более прекрасных ощущений, более окружающей любви, более воспитания. Атеперь: жажда красоты и идеала и в то же время 40 % неверие в него, или вера,но нет любви к нему. „И беси веруют и трепещут"»[16].
В тогдашних наброскахнамечалась и эволюция Идиота, его преображение, как бы предвосхищающее рождениеобраза Мышкина: «Финал великой души. Любовь — 3 фазиса: мщение и самолюбие,страсть, высшая любовь — очищается человек»[17].
Пройдя различные стадииразвития, в том числе и подобную опустошенному предсамоубийственному состояниюСтаврогина, воссозданному затем в «Бесах», главный герой в последних,ноябрьских планах первой редакции психологически предваряет Мышкина: это —своеобразный юродивый, он тих, благороден, противостоит вихрю страстей, кипящихвокруг новых героинь Настасьи и Устиньи,— вихрю, который захватываетгенеральскую семью, приводит к смерти Генеральши, бунту детей, объединяетГенерала с развратником Умецким (что напоминает будущий «союз» в романеЕпанчина и Тоцкого). Распадение сложившихся связей, бури, сотрясающие частнуюжизнь людей, составят в окончательном тексте фон для контрастно выступающей поотношению к нему гармонической личности главного героя.
Основываясь на этихпланах, Достоевский начал писать, но чувство неудовлетворенности не покидалоего. Ощущение перелома в замысле, необходимости придать центральным действующимлицам более значительный характер нарастало. Оно обозначилось уже взаключительных подготовительных записях первой редакции. «Генерал, она, дети.Лицо Идиота и прочее множество лиц»,— подводил итог Достоевский. И тут же сноваподчеркивал: «Идиотово лицо. Ее лицо величавее. (Сильно оскорблена.)»[18].
В конце концов, отбросивнаписанное[19] и перебрав (как следуетиз приведенного выше эпистолярного свидетельства) с 4 по 18 декабря множествопланов, Достоевский обрел ту «сверхзадачу», которая подчинила себепредшествующие его искания,— «идею» изобразить «вполне прекрасного человека». Вписьме к своему старому другу поэту А. Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. Достоевский признавался: «Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше времяособенно Идея эта и прежде мелькала в некотором художественномобразе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянноеположение мое принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул, как нарулетке: „Может быть под пером разовьется!"»[20].
Стремясь успеть кянварскому номеру «Русского вестника», с редакцией которого писатель в связи спросьбой (осенью 1867 г.) о ежемесячных денежных выплатах в счет будущегоромана был связан отныне дополнительными обязательствами, Достоевский работалочень интенсивно. 24 декабря 1867 г. (5 января 1868 г.) он выслал в Петербург пять глав первой части, пообещав в сопроводительном письме «на днях»отправить шестую и седьмую главы и «не позже 1-го февраля» н. ст. доставить«вторую часть» (под второй частью подразумевались главы с восьмой пошестнадцатую первой части журнального текста романа). Шестую и седьмую главыДостоевский выслал 30 декабря 1867г. (11 января 1868г.). Всего, по подсчетам А.Г. Достоевской, в двадцать три дня он написал «около шести печатных листов (93страницы)» для январской книжки «Русского вестника»[21].Приступив к работе над второй половиной первой части 13 января н. ст.,Достоевский, по его словам, «завяз с головой и со всеми способностями приготавливая ее к сроку», и отослал ее в середине февраля н. ст.,опоздал «сильно»[22], но все-таки попал вфевральский выпуск журнала. В дальнейшем писателю приходилось работать также вускоренном темпе, волнуясь и постоянно думая о сроках. Принимаясь 7 марта н.ст. 1868 г. (этой датой открываются сохранившиеся наброски окончательнойредакции романа) за проектирование последующих частей «Идиота», Достоевскийобычно к концу месяца диктовал А. Г. Достоевской очередные главы, затемобрабатывал расшифрованные ею стенографические записи, оформлял их окончательнои препровождал в «Русский вестник» с таким расчетом, чтобы они успели попасть втекущий номер журнала, выходившего большей частью во второй половине месяца.Перерыв в публикации романа был сделан только в марте, когда писатель попросилотсрочки в связи с рождением дочери, а главное, ввиду необходимости столь жеинтенсивного предварительного планирования дальнейшего движения фабулы.
Рассказывая о ходе работыуже после отсылки начальных семи глав, Достоевский писал Майкову: «В общем плансоздался. Мелькают детали, которые очень соблазняют меня и во мнежар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в видегероя. Так поставилось. Я обязан поставить образ». И вслед затем он сообщал,имея в виду Настасью Филипповну, Аглаю и Рогожина, что «кроме героя» еще естьне менее важный образ «героини, а стало быть, ДВА ГЕРОЯ!!» и «еще два характера— совершенно главных, то есть почти героев»; «побочных характеров» же,— по егословам,— «бесчисленное множество». «Из четырех героев,— заключал писатель,— дваобозначены в душе у меня крепко, один (видимо, Аглая.) еще совершенно необозначился, а четвертый, то есть главный, то есть первый герой,— чрезвычайнослаб. Может быть, в сердце у меня и не слабо сидит, но — ужасно труден»[23].
Таким образом, успехвсего романа, «целого», для Достоевского зависел от того, насколько ему удастсяпредставить образ человека, идеальное совершенство которого пленило бы каксовременников, так и потомков. 1 (13) января 1868 г. он писал об этом С.А. Ивановой: «Идея романа — моя старинная и любимая, но до того трудная,что я долго не смел браться за нее Главная мысль романа —изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего насвете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже всеевропейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного,—всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал— ни наш, ни цивилизованной Европы — еще далеко не выработался». И далее говоряо том, что единственное «положительно прекрасное лицо» для него Христос,Достоевский перечислял лучшие образцы мировой литературы, на которые онориентировался: это, в первую очередь, «из прекрасных лиц» стоящий «всегозаконченнее» Дон-Кихот Сервантеса, затем «слабейшая мысль, чем Дон-Кихот, новсё-таки огромная», Пиквик Диккенса, и, наконец, Жан Вальжан из романа«Отверженные» В. Гюго, писателя, названного Достоевским в 1862 г. в предисловии к публикации русского перевода «Собора Парижской богоматери» «провозвестником»идеи «восстановления погибшего человека» в литературе XIX в.[24].В первых двух случаях, по словам Достоевского, герой «прекрасен единственнопотому, что в то же время и смешон Является сострадание космеянному и не знающему себе цену прекрасному — а, стало быть, являетсясимпатия и в читателе», «Жан Вальжан, тоже сильная попытка,— но он возбуждает симпатиюпо ужасному своему несчастью и несправедливости к нему общества»[25].Учитывая опыт своих прешественников, Достоевский находит иное решение проблемы«прекрасного» героя, которого устами Аглаи Епанчиной охарактеризует как«серьезного» Дон-Кихота, соотнеся его с героем пушкинской баллады о «рыцаребедном», самоотверженно посвятившим свою жизнь служению высокому идеалу.
В черных планах 21 мартан. ст. Достоевский писал: Чем сделать лицо героя симпатичным читателю?
Если Дон-Кихот и Пиквиккак добродетельные лица симпатичны читателю и удались, так это тем, что онисмешны.
Герой романа Князь еслине смешон, то имеет другую симпатичную черту: он! невинен!»[26].
Формула эта, как ирассказ о пребывании Мышкина в Швейцарии, на родине Руссо, средипатриархального пастушеского народа, в общении с детьми и природой как бысоотносят его образ с руссоистской нормой «естественного человека», которая,однако, в романе осложнена и углублена: перенесенные Мышкиным страдания,болезнь обостряют его чуткость, его способность при всей доброте и невинности«насквозь» проникать в человека.
Называя в набросках кроману героя «Князем Христом», Достоевский исходит из мысли, что нет болеевысокого назначения человека, чем бескорыстно всего себя отдать людям, и в тоже время сознает, каким препятствием к осуществлению взаимной общечеловеческойлюбви и братства стали психология современного, во многом эгоистическогочеловека, состояние общества с господством тенденций к обособлению и самоутверждениюкаждого из его членов. Это чувство особенно обострилось у Достоевского, каксвидетельствуют «Зимние заметки о летних впечатлениях», после первогозаграничного путешествия, когда писатель наблюдал жизнь Западной Европы техлет. С тревогой думал Достоевский о подобных же силах разъединения, вызванных кжизни новой буржуазной эпохой в России.
Уже в планах первойредакции главный герой претерпевал определенную трансформацию, поднимаясь исовершенствуясь на путях «любви». В набросках ко второй редакции 12 марта 1868 г. Достоевский сформулировал в записных книжках: «В РОМАНЕ ТРИ ЛЮБВИ: 1)Страстно-непосредственная любовь — Рогожин. 2) Любовь из тщеславия — Ганя. 3)Любовь христианская — Князь»[27]. Миссия Мышкина поотношению к Настасье Филипповне определялась в набросках как стремление«восстановить и воскресить человека!»[28]. Трагическая же судьбаНастасьи Филипповны, как отмечалось выше, была предопределена на раннихступенях замысла. С ее образом в романе связана тема оскорбленной и поруганной«красоты». Став жертвой чувственности опекуна, «букетника» Тоцкого, а затемпредметом циничного денежного торга, Настасья Филипповна «из такого ада чистая»вышла. Пораженный ее «удивительным лицом» князь размышляет над ее портретом:«Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот этидве косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасногордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!»,— ахудожница Аделаида Епанчина, глядя на тот же портрет, находит, что такаякрасота «сила», с которой «можно мир перевернуть!»[29].Имея в виду прежде всего подобную освященную страданием, одухотвореннуюкрасоту, Достоевский в раздел тетради, заполненной подготовительными записями,озаглавленный «Нотабены и словечки», внес заметку: «Мир красотой спасется. Дваобразчика красоты»[30].
Мысль эта повторена втретьей части романа (как суждение Мышкина в пересказе Ипполита Терентьева, вночь, когда последний решал для себя вопрос «быть или не быть»). Здесьговорится: «мир спасет красота!»[31].
В одном из ранних планов(от 12 марта н. ст.) действие, связанное с Настасьей Филипповной,представлялось следующим образом: «С Н Ф делоидет весь роман так: Сначала ошеломленная, что стала княгиней,— в прачки. Потом— строгой и гордой княгиней. Аглая устраивает ей публичное оскорбление (сцена).4-я часть (кончается).
Разврат неслыханный.Исповедь Князя Аглае Темное исчезновение, ищут, в борд. Хочетумертвить себя.
Восстановление. Аглая иКнязь перед нею, ищут спасти ее. Она умирает или умерщвляет себя. NB. Рогожин.Аглая выходит за Князя — или Князь умирает.
Князь робок в изображениивсех своих мыслей, убеждений и намерений. Целомудрие и смирение. Но тверд вделе.
Главное социальноеубеждение его, что экономическое учение о бесполезности единичного добра естьнелепость. И что всё-то, напротив, на личном и основано»[32].
Постепенно образ НастасьиФилипповны все более очищается, оттеняется богатство ее внутреннего мира и в тоже время подчеркивается полная утрата ею веры в себя, ее болезненное состояние,одержимость.
Взаимоотношения Мышкина иНастасьи Филипповны предстают в эволюции: вначале он «любил ее, о, оченьлюбил...». Позднее же, после мучительного времени, проведенного подле нее, какрассказывает князь Аглае, Настасья Филипповна «угадала», что ему уже «толькожаль» ее, но в то же время у него точно сердце «прокололи раз навсегда»[33].В жизнь Мышкина входит Аглая, о которой, по его признанию, князь вспоминал как«о свете»[34]. Среди набросков отсередины апреля выделена запись: «РАЗВИТИЕ ПО ВСЕМУ РОМАНУ ЧУВСТВ КНЯЗЯ КАГЛАЕ»[35]. Прототипом ее послужилаАнна Васильевна Корвин-Круковская, ставшая впоследствии женой участникаПарижской коммуны Ш.-В. Жаклара,— девушка подобного же характера и социальногоположения. С нею Достоевский познакомился, напечатав в 1864 г. в «Эпохе» ее первые литературные опыты — рассказы «Сон» и «Михаил». Писатель был увлеченАнютой Корвин-Круковской, сделал ей предложение, которое, однако, не привело кбраку. Ситуация эта во многом напоминала положение Мышкина как возможногожениха Аглаи. Вообще история знакомства Достоевского с семьейКорвин-Круковских: матерью Елизаветой Федоровной, старшей дочерью Анютой имладшей — будущим знаменитым математиком С. В. Ковалевской — отразилась в изображенииотношений Мышкина с семейством Епанчиных, вплоть до прозвучавшего в обеихгостинных рассказа о смертной казни — воспоминаний писателя о минутах,проведенных им перед внезапной отменой расстрела на Семеновском плацу[36].
Аглая отчасти близка кряду своих реальных и литературных современниц и жаждет, как тургеневскаягероиня из «Накануне», по выражению Добролюбова, «деятельного добра», «пользуприносить». Она глубже других поняла и оценила Мышкина, недаром она не толькосравнивает его с «рыцарем бедным», не только считает его «за самого честного иза самого правдивого человека, всех честнее и правдивее», но и произноситпроникновенные слова о «двух умах», по особому раскрывающие авторский подтекстназвания романа, связанный с традицией изображения «дурака» и юродивого внародных сказках и древнерусской литературе: «… если говорят про вас, что увас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я такрешила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно,на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у васлучше, чем у них всех, такой даже, какой им и не снился, потому, что есть дваума: главный и не главный»[37].
В подготовительныхзаметках к роману Достоевский отмечал сочетание в Аглае «ребенка» и «бешенойженщины», чистоты и стыдливости с непомерной гордостью. Не случайно в такназываемой «сцене соперниц» она «падает», оскорбляя Настасью Филипповну ивызывая в ней ответное чувство гордого негодования.
Столь же сложенпсихологически и образ четвертого участника конфликтной ситуации — Рогожина.Мрачная любовь-страсть к Настасье Филипповне выбила его из обычной жизненнойколеи. Его натура не лишена стихийных народных черт — широты, внутренней силы,порывов благородства. Несмотря на необразованность, он наделен глубоким умом,способным постигать суть вещей. Но в нем живет и собственник, вобравший векамивыработавшиеся инстинкты его предков-накопителей. Не случись с ним «этойнапасти», не повстречайся ему Настасья Филипповна, «пожалуй», стал бы он вскором времени, как говорит ему Мышкин, «точь-в-точь» как отец, засел бы вугрюмом родительском доме с послушной женой «ни одному человеку не веря и только деньги молча и сумрачно наживая». Союз между ним и«мечтательницей» Настасьей Филипповной, тянущейся душою к Мышкину, вряд ливозможен, и понимание этого держит его в состоянии постоянного озлобления.Иногда в редкие минуты уважения к нему Настасьи Филипповны, как например вэпизоде с чтением принесенной ею «Истории» Соловьева, проявляется и в нем жаждапочувствовать себя «живым человеком». Желая моментами верить в его «огромноесердце», Мышкин сознает, что не сможет Рогожин стать «братом» и «другом»Настасьи Филипповны, не вынесет своих ревнивых мук, рождающих ненависть вместолюбви.
Непосредственным толчкомк оформлению образа купца-убийцы явился судебный процесс московского купца В.Ф. Мазурина, убившего ювелира Калмыкова. Подробные отчеты по его делу сописанием обстоятельств убийства и сведениями о самом преступнике былиопубликованы в газетах в конце ноября 1867 г., т. е. как раз в то время, когда писатель начал обдумывать вторую, окончательную редакцию «Идиота». Как иРогожин, Мазурин принадлежал к известной купеческой семье, был потомственнымпочетным гражданином, владельцем доставшегося ему после смерти отцадвухмиллионного капитала, жил в фамильном доме вместе с матерью. Там он и зарезалбритвой, крепко связанной бечевою, «чтоб бритва не шаталась и чтоб удобнее былоею действовать», свою жертву. Труп убитого Калмыкова он спрятал в нижнем этаже,накрыв купленной им американской клеенкой и поставив рядом четыре поддонника сождановской жидкостью (средство для дизенфекции и уничтожения зловония); вмагазине купца, где было совершено убийство, полиция, кроме того, нашла нож соследами крови, купленный Мазуриным «для домашнего употребления». Ряд подобныхдеталей предваряет и сопровождает картину гибели Настасьи Филипповны. В романеесть и прямое упоминание о Мазурине: на своих именинах, в первый день действияромана, «в конце ноября» 1867 г., Настасья Филипповна говорит о прочитанных еюгазетных сообщениях по этому делу[38], и это звучит какзловещее предзнаменование[39]. Однако по своемувнутреннему облику Рогожин не похож на Мазурина, он сложнее и человечнее.
Как отметила А. Г.Достоевская, своего любимого героя — Мышкина писатель наделилавтобиографическими чертами[40]. Линия же отношенийМышкина и Настасьи Филипповны могла быть подсказана рядом моментов из жизнииздателя журнала «Русское слово» графа Г. А. Кушелева-Безбородко, который, каки князь Мышкин, был «последним в роде», стал обладателем большого наследства,страдал тяжелым нервным недугом, занимался благотворительностью, прослылчудаком, «полоумным» и женитьба которого на «красивой авантюристке» Л. И. Крольвозбудила много толков. Но, по верному замечанию исследователя, реальный образКушелева был «слишком мелок для той грандиозной идеи, к которой романист пришелв ходе творческой работы»[41].
Достоевский ставит передсобой задачу показать, «как отражается Россия» в судьбе и размышлениях князя,который смущен «громадностью новых впечатлений забот, идей» и ищетответы на вопрос «что делать?». Подчеркивая сопричастность своего героя судьбамродины и ее людей, он записывает: «Все вопросы и личные Князя иобщие решаются в нем, и в этом много трогательного и наивного, ибо в самыекрайние трагические и личные минуты свои Князь занимается разрешением и общихвопросов...»[42]. И далее: «Князь толькоприкоснулся к их жизни. Но то, что бы он мог сделать и предпринять, то всеумерло с ним. Россия действовала на него постепенно. Прозрения его.
Но где только он ниприкоснулся — везде он оставил неисследимую черту. И потому бесконечностьисторий в романе (misérabl'åй всех сословий) рядом с течениемглавного сюжета»[43].
В соответствии с этойпрограммой Мышкин уже на первых страницах романа обращен душой к России, едетна родину полный ожидания и интереса ко всему, что там происходит. Вернувшись вПетербург, он убеждается, что «есть, что делать на нашем русском свете»,становясь своеобразным «деятелем» в духе «почвеннических» идей, дорогих самомуДостоевскому. Западной цивилизации, идеалу буржуазного комфорта автор и егогерой противополагают идею самобытного пути России, а оторвавшемуся от «почвы»верхнему слою — ее народ, в натуре которого, как полагал Достоевский, былизаложены начала подлинного общечеловеческого братства. Мышкин свободно ичистосердечно говорит с лакеем и с пьяным солдатом, продавшим ему оловянныйкрест за серебряный. Мышкин становится свидетелем и участником споров иобсуждений самых различных актуальных вопросов современной жизни: о новых судахи адвокатах, доходящих до «извращения» понятий о гуманизме, о преступлениях иих причинах, о праве силы и парадоксальном освещении его в нашумевшей книгеПрудона, о железных дорогах и самочувствии человека эпохи «промышленного»прогресса, о «благодетелях» человечества типа Мальтуса с его теориейперенаселения, о русских либералах, о национальной самобытности русскойлитературы, о будущем России и т. п.
Широко представлены в«Идиоте» и различные «фантастические» слои русского общества. Между«мизераблями всех сословий» выделяется вездесущий чиновник Лебедев, «гениальнаяфигура», по определению автора.— Он «и предан, и плачет, и молится, и надуваетКнязя, и смеется над ним. Надувши, наивно и искренно стыдится Князя»[44].В том же ряду и отставной поручик, «кулачный боец» Келлер, автор фельетонапротив Мышкина, а затем шафер на его несостоявшейся свадьбе «Фантастичны» иотставной генерал Иволгин, вдохновенный враль и фантазер, жилец ИволгиныхФердыщенко, человек без определенных занятий, циник и «шут», мнимый сынПавлищева Бурдовский, больной и косноязычный, со всей сопровождающей егокомпанией «Истории» их воссоздают «хаотическое» течение современной жизни всамых разнообразных отражениях.
Особое место средивставных повестей занимает «Необходимое объяснение» Ипполита Терентьева. «Бунт»его играет важную роль в общем идейно-философском звучании романа. Всоприкосновении с этими смятенными «фантастическими» персонажами яркообнаруживается своеобразие детски-мудрого героя.
В тексте упоминаютсясреди ряда других характерных знамений времени два преступления, о которыхДостоевский прочел в «Голосе» незадолго до начала или в период работы над«Идиотом»,— убийство восемнадцатилетним гимназистом польского происхождения,дворянином Витольдом Горским в Тамбове с целью ограбления в доме купцаЖемарина, где он давал уроки его одиннадцатилетнему сыну, шести человек (женыЖемарина, его матери, сына, родственницы, дворника и кухарки) и убийство иограбление девятнадцатилетним студентом Московского университета Даниловымростовщика Попова и его служанки Нордман. В первом преступлении Достоевскогоособенно потряс ряд подробностей: Горский характеризовался учителями как умныйюноша, любивший чтение и литературные занятия; задумав преступление, онзаблаговременно достал не совсем исправный пистолет и починил его у слесаря, атакже по специально сделанному рисунку заказал у кузнеца нечто вроде кистеня,объяснив, что подобный инструмент необходим ему для гимнастики. Горский призналсебя на суде неверующим[45]. Достоевскому он казалсяхарактерным представителем той части молодежи, на которую «нигилистические»теории 1860-х годов имели отрицательное влияние. Первое сообщение о деле Даниловапоявилось в момент публикации начальных глав «Преступления и наказания» ипоразило современников и самого писателя некоторым сходством между ситуацией,воссозданной в романе, и обстоятельствами убийства, совершенного образованнымпреступником, о незаурядной внешности и уме которого говорилось в последующиххрониках. В конце ноября 1867 г., в период обдумывания замысла «Идиота» сталаизвестна знаменательная подробность. По показаниям арестанта М. Глазкова,которого убийца вынуждал принять на себя вину, Данилов совершил убийство послеразговора с отцом. Сообщив ему о своем намерении жениться, Данилов получилсовет «не пренебрегать никакими средствами и, для своего счастья, непременнодостать денег, хотя бы и путем преступления»[46]. В «Идиоте» отсвет этихисторий падает на изображение молодых «позитивистов», в частности племянникаЛебедева, которого дядя называет убийцей «будущего второго семействаЖемариных». Сопоставление компании Бурдовского с Горским и Даниловым, очевидно,преследовало цель показать, что естественнонаучные и материалистические теории60-х годов могли быть в вульгаризированном, «уличном» варианте использованы дляоправдания преступлений, вели к «шатанию мысли». Мотив этот, однако, подчинен вромане общему его критическому пафосу, направленному против антидуховногоначала нового буржуазного «века», когда предметом купли и продажи стали красотаи человеческое достоинство, а страсть к наживе и денежный ажиотаж заменилипрежние идеалы. Крушение нравственных устоев в «век пороков и железных дорог» —тема «апокалипсических» речей Лебедева.
Противопоставляя в лицеМышкина своеволию и индивидуализму начало любви и прощения, Достоевский нелишает своей симпатии и сочувствия бунтующих, непокорных своих героев. Особаяпривлекательность Настасьи Филипповны, неотразимость ее красоты — в ее гордойнепримиримости, максимализме ее чувств и стремлений. Больной чахоткой юношаИпполит доходит до дерзкого богоборчества, протестуя против того, что былообречено на смерть и уничтожение даже такое «великое и бесценное» явление, какХристос.
В ходе обдумывания фабулыромана, вскоре после того как выясняется, что князю не удастся спасти НастасьюФилипповну от ножа Рогожина, в одной из ранних (апрельских) записей появляетсяпервый проект заключительных частей романа: «ИДИОТ ВИДИТ ВСЕ БЕДСТВИЯ. БЕССИЛИЕПОМОЧЬ. ЦЕПЬ И НАДЕЖДА. СДЕЛАТЬ НЕМНОГО. ЯСНАЯ СМЕРТЬ. АГЛАЯ НЕСЧАСТНА. Нуждаее в Князе»[47].
Вскоре этот проектконкретизируется: «NB. Симпатичнее написать, и будет хорошо.
Главная задача: характерИдиота. Его развить. Вот мысль романа. Как отражается Россия. Все, чтовыработалось бы в Князе, угасло в могиле. И потому, указав постепенно на Князяв действии, будет довольно.
Но! Для этого нужнафабула романа.
Чтоб очаровательнеевыставить характер Идиота (симпатичнее), надо ему и поле действия выдумать. Онвосстановляет Н Ф и действует влиянием наРогожина. Доводит Аглаю до человечности, Генеральшу до безумия доводит впривязанности к Князю и в обожании его.
Сильнее действие наРогожина и на перевоспитание его. (Ганя пробует сойтись с Рогожиным). Аделаида— немая любовь. На детей влияние. На Ганю — до мучения («Я взял свое»). NB.(Варя и Птицын отделились.) Даже Лебедев и Генерал. Генерал в компанииФердыщенка. Кража с Фердыщенкой»[48].
В более поздних(сентябрьских) набросках, когда Достоевский уже работал над третьей частью, сосуществуютрядом два плана окончания романа, с акцентированием в первом из них основнойчерты каждого из действующих лиц: «Аглая уже помирилась с семейством даже.Торжественно невеста Князя — и вдруг смерть НФ. Князь не прощает Аглае. С детьми.
В Князе — идиотизм!.. ВАглае — стыдливость. Ипполит — тщеславие слабого характера. НФ — беспорядок и красота (жертва судьбы). Рогожин — ревность.Ганя: слабость, добрые наклони , ум, стыд, стал эмигрантом. ЕвП — последний тип русского помещика-джентельмена.Лизавет Прокоф — дикая честность. Коля — новое поколение.
Оказывается, чтоКапитанша преследовала Генерала по наущению Ипполита. Ходит по его дудке. Всепо его дудке. Власть его над всеми»[49].
В другом плане развязкавновь перекликается с намечавшейся первоначально: «Под конец Князь:торжественно-спокойное его состояние! Простил людям.
Пророчества. Разъяснениякаждому себя самого. Времени. Прощение Аглаи.
Аглая с матерью — живет ипутешествует»[50].
В эту же пору Достоевскийиспробывал и ряд иных поворотов сюжета. Размышляя, не сделать ли Ипполита«главной осью всего романа», писатель составил план, по которому тот с помощьюразличных психологических ухищрений донимал князя, «овладел» всеми остальнымигероями, разжигая и стравливая их, и кончал местью всем и убийством НастасьиФилипповны: «ГЛАВНОЕ. NB. КНЯЗЬ НИ РАЗУ НЕ ПОДДАЛСЯ ИППОЛИТУ И ПРОНИКНОВЕНИЕМ ВНЕГО (ОБ ЧЕМ ПРО СЕБЯ ЗНАЕТ ИППОЛИТ И ЗЛИТСЯ ДО ОТЧАЯНИЯ) И КРОТОСТИЮ С НИМДОВОДИТ ЕГО ДО ОТЧАЯНИЯ. Князь побеждает его доверчивостью.1.2Драматургия романа Ф.М. Достоевского «Идиот»
В «Идиоте» (1867)Достоевский сделал попытку создать образ «положительно прекрасного» человека.Герой романа — человек исключительного душевного бескорыстия, внутреннейкрасоты и гуманности. Хотя князь Мышкин по рождению принадлежит к старинномуаристократическому роду, ему чужды сословные предрассудки, он по-детски чист,наивен и бескорыстен. Знакомые Мышкину с детства боль и чувство отверженностине ожесточили его — наоборот, они породили в его душе особую, горячую любовь ковсему живому и страдающему. Но при свойственном ему бескорыстии и нравственнойчистоте, роднящих его с Дон Кихотом и пушкинским «Рыцарем бедным»,«князь-Христос» (как автор называл своего любимого героя в черновиках романа)не случайно повторяет в романе страдальческий путь евангельского Христа, ДонКихота, пушкинского «Рыцаря бедного». И причина этого не только в том, что,окруженный реальными, земными людьми с их разрушительными страстями, князьневольно оказывается захваченным круговоротом этих страстей. Истоки безысходнотрагической судьбы Мышкина, кончающего безумием, не только в беспорядке инескладице окружающего его мира, но и в самом князе. Ибо так же, какчеловечество не может жить без душевной красоты и кротости, оно (и это сознаетавтор «Идиота») не может жить без борьбы, силы и страсти. Вот почему рядом сдругими дисгармоническими, страдающими, ищущими и борющимися натурами Мышкин оказываетсяв критический момент своей жизни и жизни окружающих его близких людей реальнобеспомощным. На любовь двух женщин, борющихся за его сердце, герой романа можетответить лишь сочувствием и жалостью[51].
Как трезвый наблюдатель,Достоевский не мог закрыть глаза на новые черты общественной и культурной жизниРоссии. Но его представления о возможности для России идти вперед, в отличие отЗапада, без коренных социально-политических преобразований создавали стенувзаимного отчуждения между Достоевским и участниками освободительной борьбы.Высоко оценивая глубину и страстность исканий, нравственную бескомпромиссностьи способность лучших представителей русской молодежи к самопожертвованию, Достоевскийне сочувствовал революционному направлению ее исканий, видя в нем одно изпроявлений отвергнутого им «западничества». Еще в статьях периода «Времени» и«Эпохи» Достоевский сформулировал тезис, согласно которому преимущество Россииперед Западом в том, что широкие слои русского народа сохранили живые росткиинстинктивного братского чувства между людьми, утраченного на Западе вследствиеотчуждения и обособления людей друг от друга. Позднее Достоевский вносит новыечерты в свое противопоставление России и Запада: вслед за И. В. Киреевским, А.С. Хомяковым и другими идеологами русского славянофильства он утверждает, чтосохранить живым братское чувство, утраченное, как он полагает, на Западе,России помогла восточнохристианская традиция, воспринятая и сохраненнаяправославной церковью в противоположность западноевропейским католичеству ипротестантизму с присущим им уже с самого момента их зарождения атомизирующим,рационалистическим началом.
Фрэнк выделяет в романетри сюжетные линии[52]. Первая,сосредоточивающаяся на Настасье Филипповне, Рогожине и Мышкине, исчезает надолгое время в течение второй и третьей частей. Их случайное внезапноепоявление только напоминает нам более ощутимо, что эти герои по большей частичужды действию, развивающемуся в этих частях. Вторая из сюжетных линий Фрэнка,сосредоточившаяся на треугольнике: Мышкин, Аглая, Радомский (или, возможно,Мышкин, Аглая и Ганя), представляется анемичной, поскольку ни Ганя, ниРадомский не являются разработанными характерами. Третья линия Фрэнка, Мышкин имолодые нигилисты, очевидно рудиментарна. Вновь и вновь чувствуется, чтоДостоевский молотит куда ни попадя, поскольку он изобретает происшествия,которые никак не подготовлены, и подготавливает нас к происшествиям, которые непроисходят.
Характер Мышкина кажетсянепоследовательным. В первой части он похож на ребенка, и сам говорит о себе вэтом смысле; но в начале второй части, когда Лебедев пытается провести его,Мышкин замечает: «Вы меня за маленького принимаете, Лебедев»[53],и выказывает мирскую мудрость, отсутствующую в первой части. Первая часть никакне подготавливает нас к тому, что Мышкин увлечется славянофильскими идеями илибудет обладать знанием русского народа, несмотря на то что так долго жил вшвейцарской клинике. Однако он говорит об этом с большим знанием дела и однаждыдаже претендует на понимание русских преступников, поскольку часто посещалтюрьмы. Мы думаем: может быть, Достоевскому, бывшему в сибирской тюрьме,принадлежат эти высказывания, а вовсе не его герою?
Первая часть не даетникакого намека на то, что герой романа – эпилептик, хотя это несчастье будетиграть огромную роль в том, что последует. И наоборот, вначале большое значениепридается каллиграфическому мастерству Мышкина, о котором уже не вспомнят доконца книги. В первой части Мышкин заявляет, что не может жениться «поболезни». Вне зависимости от того, какое значение может быть вложено в этослово, трудно понять, почему он забывает о своей неполноценности, когданачинает свататься к Аглае. Или об этом забыл автор?
Первые страницы романапредставляют Мышкина в роли «золотого осла». В романе Аппулея герою,превращенному в осла, дозволяется слышать сугубо приватные разговоры, потомучто никто не стыдится раскрывать секреты перед ослом. И вот Ганя и Епанчинименно таким образом говорят в присутствии Мышкина (любящего ослов), потомучто, будучи идиотом, он не может уловить значение того, что слышит. В такиеминуты хочется назвать этот роман «Золотой идиот». Но в последующихчастях романа эта ослиная роль полностью утрачивается. Напротив, люди умышленнозаводят кругом секреты, чтобы обмануть Мышкина.
В первой части, когдагенерал Иволгин заявляет, что был знаком с отцом Мышкина, Мышкин сообщает, чтоего отец «умер под судом, хоть я и никогда не мог узнать, за что именно»[54].Но когда компания Бурдовского изобретает клеветнический навет на его отца,Мышкин заявляет с большой уверенностью, что ничего подобного не происходило. Мыне слышали ничего о том, что он получил какие-либо дополнительные сведения. Насамом деле, первое сообщение об отце Мышкина оказывается сброшенным ботинком,заставляющим нас отыскивать ему пару. Романисты обычно упоминают тайны — ктородители Эстер Саммерсон в «Холодном доме»? — чтобы потом разрешитьих. Но если этот вопрос никогда не будет поднят вновь, зачем вообще о немупоминать?
«Идиот» имеетуспех, потому что он создан в соответствии с поступательным принципом, которыйощущается читателем. Непроработанность плана становится частью интереса,поскольку читатель ощущает автора внутри романного мира, пытающимся, подобносвоим собственным героям, исправить вещи, которые он не может сделать небывшими.Где-то по пути Достоевский решил, к тому же, сделать природу поступательного(процессуального) мышления ключевой темой самого произведения. Мы наблюдаемпроцесс мышления в его поступательности (процессуальности), по мере того как мынаблюдаем процесс формирования романа, в котором люди мучительно озабоченывременем и процессом.
В отсутствие плана целогособытия не несут на себе ощущения неизбежности, которое, как это бывает, какраз является одной из тем этой книги. В хорошо сделанном романе мы видим, чтособытия должны быть такими, какие есть. Герои могут верить, что они свободны,но на самом деле, как пишет Бахтин, их действия управляются «эстетическойнеобходимостью», столь же нерушимой, как самый неколебимый детерминизм. В «Идиоте»это не так.
В жизни, как сообщает намИпполит, много событий может произойти в один и тот же момент, и какая-нибудьмалость может послужить причиной того, что одно реализуется предпочтительноперед другими. Будучи же реализованной, возможность, скорее, чем имевшаяся альтернатива,становится основанием для последующих событий; таким образом событияответвляются от исходного. И так разные малости оказывают сцепляющее действиена время. Ипполит замечает: «Тут ведь целая жизнь и бесчисленное множествоскрытых от нас разветвлений. Самый лучший шахматный игрок, самый острый из нихможет рассчитать только несколько ходов вперед… Сколько же тут ходов исколько нам неизвестного?»[55]. Время головокружительноразветвляется.
Временная структура,которую описывает Ипполит, это, на самом деле, временная структура самогоромана. Автор с легкостью мог бы отнести к своей собственной работе словаИпполита о том, что: «Я даю себе слово нарочно не переправлять в этой рукописини строчки, даже если б я сам заметил, что противоречу себе через каждые пятьстрок. Я хочу именно определить завтра за чтением, правильно ли логическоетечение моей мысли;… и верно ли, стало быть, все то, что я в этой комнате вэти шесть месяцев передумал, или только один бред»[56].«Идиот» также написан без известного наперед плана и частенькопоходит на бред. У него сумасшедший темп и судорожный ритм, он почтиэпилептичен в своей трясучке, благодаря которой еще больше приковывает вниманиечитателя. Подобно исповеди Ипполита, книга то собирается с силами, то отдаетсебя на волю волн. И в каждый момент мы чувствуем, что, что бы ни произошло,могло бы произойти и что-нибудь совсем другое.
Бесчисленное множествособытий клубится в облаках причинной связи, и многое из того, что не случилось,почти физически ощутимо. «Идиот», мы чувствуем это, есть только одиниз многих возможных «Идиотов», так же как события в жизни могли быбыть бесконечно другими. Время разветвляется, и то же происходит с романом.Временная структура книги находится в каком-то жутковато необъяснимомсоответствии развиваемой в ней теме времени, и это одна причина, по которой ееочевидные структурные изъяны — и не изъяны вовсе.1.3Нравственная проблематика романа
Идеал «положительнопрекрасного» человека Достоевский выразил в романе «Идиот». Герой его Мышкин —«князь Христос», выросший вдали от общества, чуждый его сословно-эгоистическихстрастей и интересов, — человек исключительного душевного бескорыстия, красотыи гуманности, предощущающий радостную гармонию, ожидающую человечество вбудущем. Подобно своему евангельскому прообразу, он гибнет в борьбенеудовлетворенных эгоистических интересов и страстей, волнующих современноеобщество.
С первых страницпроизведения Достоевский окружил образ князя Мышкина ореолом удивительнойдетской трогательности, наивности и душевной чистоты. Князь в изображениироманиста — это образ не традиционного, евангельского, а «современного» Христа:реального, живого русского человека 60-х гг., сердце которого открыто людям, докраев переполнено чистой и горячей любовью к униженным и оскорбленным. Каждоемгновение жизни представляется ему чудом, вызывает у него чувстваблагодарности, восторга и умиления, а все люди — независимо от происхождения иимущественных различий — вправе рассчитывать на его бескорыстное, братскоеучастие. Полный любви к человечеству, Мышкин, подобно Христу, приходит в мир иззаоблачных высот, чтобы отдать свою жизнь за окружающих людей и искупить ихгрехи своим страданием[57].
В романе воссозданаширокая картина русского общества конца 60-х гг., многие злободневные вопросыжизни которого обсуждаются в проходящих через весь роман беседах и спорах междуего персонажами. Разрабатывая фабулу и характеры героев «Идиота», Достоевский,как это было для него обычным, отталкивался от материала тогдашней газетнойхроники, русской и заграничной, в частности от материала уголовных процессоввторой половины 60-х гг., откуда он почерпнул немало характерных деталей,использованных на страницах романа. Но хроникальный газетный материал подвергсяв «Идиоте» глубокому и сложному философскому и психологическому переосмыслению.«Будничный», прозаический план сочетается в «Идиоте», как во всех романахДостоевского, с более глубоким, философско-символическим. История князя Мышкинаи петербургской «камелии» Настасьи Филипповны — это как бы перенесенная в гущусовременности история нового Христа и новой Марии Магдалины, трагический исходкоторой, в понимании автора, является в то же время суровым осуждением жизни инравов лживого и лицемерного европейского общества XIX в.
Достоевский любил вводитьв свои романы, по примеру Шекспира, образы гримасничающих трагикомическихперсонажей, своего рода современных шутов и буффонов, в речах которых горькаяправда о себе и окружающем мире скрыта под оболочкой добровольного, нередко вымученногошутовства и паясничества. В «Идиоте» к разряду добровольных шутов, сквозьнелепые и комические речи которых читателю слышатся страдание, отзвукиперенесенных унижений, сообщивших им своеобразную ироническую мудрость,принадлежат чиновник Лебедев и генерал Иволгин.
К центральным сценамромана, где автор поручает Лебедеву роль иронического судьи окружающего егообщества, — относятся сцены толкования им Апокалипсиса. Называя XIX век «векомпороков и железных дорог», Лебедев заявляет, что причиной страданий человекаэтой эпохи является утрата той объединяющей мысли и тех нравственных связей,которые соединяли людей в прежние, более грубые и примитивные времена. Врезультате в современном промышленном обществе достигло своего пределанравственное разобщение людей, «помутились источники» живой жизни[58].
Против трагическогоразобщения людей в мире лжи и эгоистического расчета, «пороков и железныхдорог» и борется Мышкин — любимый герой Достоевского. В отличие от другихперсонажей романа для князя не существует деления людей на «далеких» и«близких», как не существует деления вещей на «твое» я «мое». Все люди —генерал и его лакей, содержанка Настасья Филипповна и избалованная своевольнаяАглая, богатые и бедные, счастливые ж страдающие — одинаково близки Мышкину,вызывают у него одно и то же чувство удивления, рожденное сознаниемнеповторимости их человеческой индивидуальности, одно и то же братское участие.Глубоко проникая в душу каждого из окружающих и видя там своим взоромясновидящего знакомую ему по собственному опыту нравственную борьбу междудобром и злом, князь стремится подавить скрытые в душе других персонажейэгоистические страсти, способствовать победе свойственных им светлых, альтруистическихчувств и побуждений.
И все же вмешательствокнязя в судьбы других героев пи в одном случае не приводит к счастливойразвязке. Несмотря на глубокое, скорбное понимание им гибельных страстей ипобуждений Рогожина, Настасьи Филипповны, Аглаи, ее родителей и сестер, ГаниИволгина, Лебедева, переживаний умирающего от чахотки и при этом глубокострадающего от своего одиночества юноши-атеиста Ипполита Терентьева, князь неможет предотвратить рост мрачной ревности Рогожина, его покушения на Мышкина,убийства им Настасьи Филипповны, как не может помочь исцелению самой НастасьиФилипповны и Аглаи. Вихрь темных эгоистических страстей, взращенных «векомпороков и железных дорог», оказывается сильнее «князя-Христа». Все, что удаетсясовершить Мышкину, прежде чем он навсегда погружается в безумие, — это своимбратским, глубоко человеческим участием на короткое время облегчить страданиядругих людей, вызванные их разобщенностью, трагической нескладицей инеустройством мира. Победить же враждебные людям силы Мышкину не дано, он самстановится их жертвой и гибнет под их натиском. В этом — глубокий трагическийсмысл романа, в котором получили выражение страстное неприятие романистом новойдля России индивидуалистической промышленной эпохи и в то же время отчетливое сознаниеневозможности победить порождаемые ею в человеке темные страсти личным примеромодного человека — как бы возвышен и чист ни был утверждаемый им идеал и как быбезгранична ни была его способность к любви и самопожертвованию во имявсеобщего счастья.
Глава 2. Образ Настасьи Филипповны в романе Ф.М. Достоевского 2.1 Характеристика жизни
Князь Лев НиколаевичМышкин приезжает в Петербург из Швейцарии. Ему двадцать шесть лет, он последнийиз знатного дворянского рода, рано осиротел, в детстве заболел тяжёлой нервнойболезнью и был помещён своим опекуном и благодетелем Павлищевым в швейцарскийсанаторий. Там он прожил четыре года и теперь возвращается в Россию с неясными,но большими планами послужить ей. В поезде князь знакомится с ПарфеномРогожиным, сыном богатого купца, унаследовавшим после его смерти огромноесостояние. От него князь впервые слышит имя Настасьи Филипповны Барашковой,любовницы некоего богатого аристократа Тоцкого, которой страстно увлеченРогожин.
В романе Достоевского«Идиот», действительно, много полемических ссылок на «Что делать?» (их подробнорассматривает Г.Е. Тамарченко[59]). Однако, следуетзаметить, что, в принципе, Достоевский был солидарен с Чернышевским в вопросенеобходимости экономической эмансипации женщины, получении ею равных прав смужчиной на образование и труд. Это сказалось в создании концепции двух главныхгероинь романа «Идиот», с которыми претендовал связать свою судьбу князьМышкин. Аглая Епанчина и Настасья Филипповна, «новые женщины», по-разномувоспринимающие эмансипацию и идущие совершенно разными путями к своей свободе.В необыкновенно красивой Настасье Филипповне окружающие видят сильную натуру.Аделаида так характеризует эту потрясающую красавицу: «Экая сила, с этакоюкрасотой можно мир перевернуть»[60]. Поведение этойнезависимой женщины отражает ее внутреннее состояние. В молодости она быласовращена своим опекуном, Тоцким, и поэтому ненавидит мужчин, с одной стороны,но, с другой, не может существовать без них. Она мечется между князем Мышкиными Рогожиным, ища спасения и успокоения своей души, и ей даже в голову неприходит мысль о том, что не они ее должны спасать, а она сама должна себяспасти, путем отказа от дармовых денег Тоцкого и Рогожина, путемсамостоятельного труда. Недаром Аглая говорит: «Захотела быть честною, так впрачки бы шла»[61]. Достоевский смотрел насамостоятельность женщины как на естественный процесс экономическогоосвобождения, то есть труда. Настасья Филипповна же рассматривает этот путь какневозможный для себя, вернее, она даже его не рассматривает, ибо привыкла кроскоши, привыкла быть содержанкой. Именно поэтому ее бунт не имеет иноговыхода, чем тот, который дает Достоевский — смерть от ножа Рогожина.
Л.А.Левина в статье«Некающаяся Магдалина или почему князь Мышкин не мог спасти НастасьюФилипповну» обращает внимание на то, что роман «Идиот» писался Достоевскимименно в тот период, когда перед ним стояла проблема трудоустройства племянницы(он рекомендовал ей курсы стенографии как средство избавления от нежелательногозамужества). Именно этой племяннице, С.А. Ивановой, была посвящена журнальнаяпубликация «Идиота» (позже Достоевский снимет это посвящение). Незадолго доэтого писатель сам женился на А.Г. Сниткиной, работавшей девушке, котораястенографией зарабатывала себе на жизнь. Л.А. Левина считает, что «в сознанииавтора «Идиота», несомненно, присутствовал вполне реальный и весьма почтенныйобраз самостоятельно работающей женщины, твердо стоящей на собственных ногах»[62].Таким образом, писателя волновала проблема женской самостоятельности инезависимости, и он видел ее разрешение в труде и учебе, а не в раскрепощениинравов.
Исследователи творчестваДостоевского чаще всего включают Настасью Филипповну в ряд «павших» женщин,которые есть практически во всех романах писателя, и совершенно нерассматривают этот образ в контексте идей женской эмансипации. Повествователь вромане дает ей такую характеристику: «Жила она больше уединено, читала, дажеучилась, любила музыку. Знакомств имела мало: она всё зналась с какими-тобедными и смешными чиновницами, знала двух каких-то актрис, каких-то старух,очень любила многочисленное семейство одного почтенного учителя, и в семействеэтом и её очень любили и с удовольствием принимали.Кончилось тем, что проНастасью Филипповну установилась странная слава: о красоте её знали все, но итолько; никто не мог ничем похвастаться, никто не мог ничего рассказать»[63].Героиня стремится к свободе, независимости, самоутверждению, но, с точки зренияДостоевского, идет совершенно не тем путем. Следует вспомнить название романаЛескова «Некуда». Некуда идти героине этого романа. Лизе Бахаревой, как некудаидти героине «Идиота» Достоевского, Аглае Епанчиной, которые избрали для себя«революционную» дорогу. Не ту дорогу избрала и Настасья Филипповна, идущая не косознанию своих ошибок, очищению и покаянию, а, напротив, сорвавшаяся врогожинскую беспредельность. Умная, образованная, решительная, свободнаяженщина могла бы найти другой выход из создавшейся ситуации. Писатель несчитает ее положение безвыходным. Другая героиня Достоевского, Грушенька (роман«Братья Карамазовы»), обретает полную независимость и самостоятельность. Онанаходит силы отказаться от статуса содержанки. Писатель дает ей шанс кдуховному возрождению и она использует этот шанс, приняв решение сопровождатьДмитрия Карамазова на каторгу.
И Аглая, и НастасьяФилипповна, и Грушенька обладают необыкновенной красотой (как известно,портретная характеристика у Достоевского является не только пластическимизображением наружности человека, но и изображением его внутреннего облика).Проявление духовности через внешние черты находит свое воплощение в изображениивыражения глаз, мимики, жестов, в суждениях наблюдателя. Эти героини отличаютсяне только красотой, но и своим поведением (часто эксцентричным, вызывающим,находящимся на грани сознания и подсознания, вызванным диссонансом внутреннегомира с внешним), своим стремлением обрести любовь и гармонию. Интересно, что вэтом ряду женских образов гармонию, отчасти, находит лишь Грушенька, во многомизображенная как женщина обыкновенная, её переживания лишены истерическогонадрыва, в сравнении с переживаниями Настасьи Филипповны, внешность не имеетчерт романтического типа, как у её литературной предшественницы.
Покоренный красотойНастасьи Филипповны, князь приходит к ней вечером. Здесь собралосьразношерстное общество, начиная с генерала Епанчина, тоже увлеченного героиней,до шута Фердышенко. На внезапный вопрос Настасьи Филипповны, выходить ли ей заГаню, он отвечает отрицательно и тем самым разрушает планы присутствующегоздесь же Тонкого. В половине двенадцатого раздается удар колокольчика ипоявляется прежняя компания во главе с Рого-жиным, который выкладывает передсвоей избранницей завернутые в газету сто тысяч.
И снова в центре оказываетсякнязь, которого больно ранит происходящее, он признается в любви к НастасьеФилипповне и выражает готовность взять её, «честную», а не «рогожинскую», вжены. Тут же внезапно выясняется, что князь получил от умершей тетки довольносолидное наследство. Однако решение принято — Настасья Филипповна едет сРогожиным, а роковой сверток со ста тысячами бросает в горящий камин ипредлагает Гане достать их оттуда. Ганя из последних сил удерживается, чтобы неброситься за вспыхнувшими деньгами, он хочет уйти, но падает без чувств.Настасья Филипповна сама выхватывает каминными щипцами пачку и оставляет деньгиГане в награду за его муки (потом они будут гордо возвращены им).
2.2 Последний период жизни
Намечается свадьба князяи Настасьи Филипповны. Событие это обрастает разного рода слухами, но НастасьяФилипповна как будто радостно готовится к нему, выписывая наряды и пребывая тов воодушевлении, то в беспричинной грусти. В день свадьбы, по пути к церкви,она внезапно бросается к стоящему в толпе Рогожину, который подхватывает её наруки, садится в экипаж и увозит её.
На следующее утро послееё побега князь приезжает в Петербург и сразу отправляется к Рогожину. Того нетдома, однако князю чудится, что вроде бы Рогожин смотрит на него из-за шторы.Князь ходит по знакомым Настасьи Филипповны, пытаясь что-нибудь разузнать пронеё, несколько раз возвращается к дому Рогожина, но безрезультатно: того нет,никто ничего не знает. Весь день князь бродит по знойному городу, полагая, чтоПарфен все-таки непременно появится. Так и случается: на улице его встречаетРогожин и шепотом просит следовать за ним. В доме он приводит князя в комнату,где в алькове на кровати под белой простыней, обставленная склянками сождановской жидкостью, чтобы не чувствовался запах тления, лежит мертваяНастасья Филипповна.
Князь и Рогожин вместепроводят бессонную ночь над трупом, а когда на следующий день в присутствииполиции открывают дверь, то находят мечущегося в бреду Рогожина иуспокаивающего его князя, который уже ничего не понимает и никого не узнает.События полностью разрушают психику Мышкина и окончательно превращают его видиота.
О важности заключительнойчасти Достоевский писал: «Наконец, и (главное) для меня в том, что эта 4-ячасть и окончание ее — самое главное в моем романе, то есть для развязки романапочти и писался и задуман был весь роман»[64]. Парадоксальноепризнание. Можно подумать, что в замысле автора возникла сначала сцена у трупаНастасьи Филипповны, а затем уже из этого «зерна» проросло все то,что ей предшествовало. Черновики же говорят как будто бы о противоположном. «Идиот»был завершен в конце ноября 1868 г., сцена же эта датируется 4 ноября: «Рогожин>и Князь у трупа. Final. Недурно»[65]. И даже после 4 ноябряпланы Достоевского могли серьезно измениться. Так, сцена встречи двух соперниц— Аглаи и Настасьи Филипповны — могла разрешиться гармонически-спокойно, обеони мыслились в ней гордо-возвышенными, самоотверженными. Князю еще даваласьвозможность убедить Настасью Филипповну в своей любви к ней, а не только вхристианском сострадании. Если бы роман пошел по этому руслу, сцены у трупаНастасьи Филипповны могло бы и не быть. Но в том-то и дело: течение роману ужебыло задано так, что этой сцены не могло не быть в нем. Финал и стал тем «магическимкристаллом» («Теперь, когда я всё вижу как в стекле, — я убедилсягорько, что никогда еще в моей литературной жизни не было у меня ни однойпоэтической мысли лучше и богаче, чем та, которая выяснилась теперь у меня для4-й части, в подробнейшем плане»[66]), сквозь которыйДостоевский узрел «даль свободного романа». В качестве особогоприложения к № 12 «Русского вестника» за 1868 г. вышли 4 последние главы последней части (VIII-XI) и Заключение: VIII глава — встречасоперниц, IX-X — подготовка к свадьбе Настасьи Филипповны и князя, скандалпосле побега из-под венца невесты, XI глава — знаменитая сцена у трупа НастасьиФилипповны в рогожинском доме. Следует оговориться: в намерение автора «Идиота»не входила отдельная публикация окончания романа. Все получилось случайно: Достоевскийне успел к сроку написать весь роман, а редакция «Русского вестника»не смогла, как было обещано, завершить публикацию «Идиота» вдекабрьском номере. Но случай иногда — внятный голос судьбы, вестникнепременности. Творческая пауза, отделившая четыре последние главы отпредшествующих, — провиденциальна: от исхода встречи Настасьи Филипповны сАглаей зависела развязка романа. В письме А. Н. Майкову от 11 (23) декабря 1868 г., написанному после того, как сцена встречи соперниц приняла в сознании автора итоговый вид,Достоевский сделал поразительное признание: «Если есть читатели „Идиота“,то они, может быть, будут несколько изумлены неожиданностию окончания; но,поразмыслив, конечно согласятся, что так и следовало кончить»[67].Здесь же он обещал Майкову после окончания работы над «Идиотом»написать ему как другу, что он сам думает о романе. Обещание Достоевский неисполнил, но приглашение читателю поразмыслить над «неожиданностьюокончания» остается до сих пор в силе. А что, собственно, в немнеожиданного? Казалось бы, наоборот: все узнается и угадывается.
Смерть НастасьиФилипповны от ножа Рогожина напророчена на первых страницах романа. Она очевиднавсем героям финальной сцены, Гане Иволгину. На вопрос последнего, женился ли быРогожин на Настасье Филипповне, Мышкин ответил: "— Да что же, женился, ядумаю, и завтра же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул, что князь чуть невскрикнул"[68]. И все это предсказанодо встречи с героиней, пророчества же князя — все до единого, — как в этомубеждается читатель «Идиота», исполняются. Рогожин понимает, что, идяза него, Настасья Филипповна выбирает «нож». Мучительнаясознательность сделанного героиней последнего выбора есть не что иное, каксамоубийство, Рогожин — исполнитель ее воли. «Мертвенная бледность»[69]Рогожина, неоднократно акцентированная бледность Настасьи Филипповны — в одномсемантическом ряду с белым «как бумага»[70]лицом приговоренного к гильотинированию Легро, белым длинным балахоном,надвинутом на глаза белым колпаком другого смертника. Все это восходит кметаисторическому апокалиптическому символу смерти «коню бледному», оскором приходе которого пророчествует «профессор антихриста» Лебедев.В финале — лишь уплотнение, сгущение этого семантического ряда. Неоднократно,настойчиво читательское внимание направляется на белые опущенные шторы наполовине Рогожина, «белое шелковое платье», «белевшие кружева»Настасьи Филипповны, на кончик обнаженной ее ноги, как бы выточенной измрамора. Композиционная постановка образа Рогожина и Мышкина на протяжениивсего романа двоякая: они или друг против друга («В одном из вагоновтретьего класса, с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, двапассажира — оба люди молодые, оба почти налегке, оба не щеголевато одетые, обас довольно замечательными физиономиями и оба пожелавшие, наконец, войти друг сдругом в разговор»[71], или Рогожин передМышкиным как существом высшим («Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же ктебе злобу и чувствую, Лев Николаевич»[72]). В сцене у трупаНастасьи Филипповны они не столько «один против другого» или «одинпред другим», сколько рядом друг с другом. Е. А. Трофимов в жестеРогожина, «нежно и восторженно»[73] взявшего князя за руку,приподнявшего его, уложившего рядом с собой на постели, увидел иконографическуюдеталь иконы «Сошествие во ад», а именно: жест Адама, которогоХристос выводит из ада. Отмечу попутно, что в вариантах «Русского вестника»и отдельном издании 1874 года этот жест был иконографически нейтрален: "…онподошел к князю, нежно и восторженно взял его под руку"[74].
В финале «Идиота»трудно понять, кто жертва, а кто ее исполнитель. Если христианская жертва —знак высшей свободы (ее прообраз — в Иисусовом «молении о чаше»), тоязыческая — порабощения. Приметы механистичности (у Достоевского — симптомподчиненности темной силе) — очевидны в финале «Идиота»; ритуальностьсовершенного убийства — столь же ясна. Настасья Филипповна была заколотаритуальным ножом (перед которым Мышкин испытывает мистический испуг) «прямов сердце»[75]. Этот факт оговорен какРогожиным, так и Мышкиным; в черновиках он отмечен несколько раз сакцентированием сознательности совершенного Рогожным удара[76].Настасья Филипповна принесена Рогожиным в жертву своей безумной страсти, тем женожом и в жертву тому же идолу он хотел принести и Мышкина на гостиничнойлестнице. Но и жертва нанесла двойной удар — и тоже прямо в сердце. Попризнанию Мышкина, мрак души Настасьи Филипповны, ее неочищающие страданияпрокололи его сердце навсегда[77]. Так же смертельноранила она и сердце Рогожина. О первой своей встрече с ней он говорит: «Такменя тут и прожгло»[78]. Князь пострадал сильнеевсех. Если присоединить к двум полученным им ударам в сердце еще и смертельноеранение амуром – Аглаей. Он и есть главная жертва финальной сцены. 2.3Нравственный облик Настасьи Филипповны
Интригу романа движетэлементарная жажда денег. Неслучайно так часто мелькают в кадре ассигнации идрагоценности. Сама Настасья Филипповна стала той самой «дорогойвещью», из-за которой и происходят противные совести и нравственномучувству торги.
Настасья Филипповнакидает в камин сто тысяч только для того, чтобы увидеть унижение Гани: «Ну,так слушай же Ганя, я хочу на душу твою в последний раз посмотреть; ты меня самцелые три месяца мучил; теперь мой черед.… Долго ли выхватить! А я на душутвою полюбуюсь, как ты за моими деньгами в огонь полезешь»[79].И начинается невиданное зрелище, которым поглощены все действующие лица: «Всезатеснились вокруг камина, все лезли смотреть, все восклицали… Иные дажевскочили на стулья, чтобы смотреть через головы.»[80].«Сам Рогожин весь обратился в один неподвижный взгляд. Он не моготорваться от Настасьи Филипповны»[81]. Настасья Филипповна неспускала «огненного, пристального взгляда» с Гани, который в своюочередь не мог отвести глаз от затлевшейся пачки. В конце концов он невыдерживает виденного и падает в обморок.
В третьей части романаНастасья Филипповна устраивает тайную встречу с князем только для того, чтобына него посмотреть: «Я еду завтра, как ты приказал. Я не буду… Впоследний ведь раз я тебя вижу, в последний! Теперь уж совсем ведь в последнийраз!.. Она жадно всматривалась в него, схватившись за его руки»[82].
Имеются в романе такжедве картины, созданные героями лишь в воображении, но столь подробно описанныеими, вплоть до деталей композиции, что для читателя пропадает всякая разницамежду этими описаниями и описаниями «реально существующих» в романекартин.
Подобная картина рисуетсяНастасьей Филипповной в ее письме к Аглае, в котором она объясняется своейсопернице в любви и уговаривает ее выйти за князя замуж. Все содержание письмавыдержано полностью в духе мировоззрения Мышкина и является как бы попыткойосуществления на земле райских отношений. Поэтому Настасья Филипповна иусваивает невольно манеру князя мыслить зримыми образами: «Вчера я,встретив вас, пришла домой и выдумала одну картину. Христа пишут живописцы всепо евангельским сказаниям, я бы написала иначе: я бы изобразила его одного, —оставляли же его иногда ученики одного. Я оставила бы с ним только одногомаленького ребенка… Христос его слушал, но теперь задумался; рука егоневольно, забывчиво, осталась на светлой головке ребенка. Он смотрит вдаль, в горизонт;мысль, великая, как весь мир, покоится в его взгляде; Ребенок замолк,облокотился на его колена, и, подперши ручкой щеку, поднял головку и задумчиво,как дети иногда задумываются, пристально на него смотрит. Солнце заходит… Вотмоя картина! Вы невинны, и в вашей невинности все совершенство ваше. О, помнитетолько это!»[83].
Сочиненный ею сюжетвследствие интуитивного прозрения наглядно отображает перед нами внутренний мири систему религиозных воззрений Мышкина: на воображаемой картине соединены Бог,Человек и природа: человечество, уподобившись ребенку, доверилось Христу ипостигает его. Христос же объемлет своим мысленным взглядом весь мир…Одновременно это и проникновение в сущность натуры князя: Христос и ребенок —это два ключевых образа для понимания его личности.
Мыслит видениями также иНастасья Филипповна. Когда она узнает князя, то отождествляет его с идеальнымобразом, уже давно сложившемся в его мечтах: "… ведь я и самамечтательница… Разве я сама о тебе не мечтала? Это ты прав, давно мечтала,еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь,бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот все такого, как ты, воображала, доброго,честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: «Выне виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!» Да так, бывало,намечтаешься, что с ума сойдешь..."[84] .
Тем не менее она бежит отнего, ибо считает себя бесконечно недостойной счастья с князем. В дальнейшем напротяжении всего романа она относится к нему с обожанием и преклонением, как ксвятому или высшему духовному авторитету (вспомним сцену, когда она присвидании в Павловске опускается перед ним на колени, «как исступленная»и целует ему руки[85], потому что продолжаетвидеть его подобным чуть ли не Христу — единственная среди всех прочих героевромана (подтверждением этому служит также сочиненная ею картина «Христос cребенком»).
Создает НастасьяФилипповна и идеальный образ Аглаи, который она рисует ей в письмах: «Несчитайте моих слов больным восторгом больного ума, но вы для меня —совершенство! Я вас видела, я вижу вас каждый день. Ведь я не сужу вас; я нерассудком дошла до того, что вы совершенство; я просто уверовала. Но во мнеесть и грех перед вами: я вас люблю. Совершенство ведь нельзя любить; насовершенство можно только смотреть как на совершенство, не так ли?… Он васполюбил, видя вас только однажды. Он о вас как о свете вспоминал; это его собственныеслова, я их от него слышала. Но я и без слов поняла, что вы для него свет. Яцелый месяц подле него прожила и тут поняла, что и вы его любите; вы и он дляменя одно».
… Знаете, мне кажется,вы даже должны любить меня. Для меня вы то же, что и для него: светлый дух;ангел не может ненавидеть, не может и не любить"[86].
Видно, как НастасьяФилипповна постепенно увлекается создаваемым ею видением совершенства(визуальная природа воображения Настасьи Филипповны отчетливо прослеживается вцитатах), так что доходит даже до убеждения, что соперница «должна»любить ее. Заметно также, что этот образ «внушен» ей князем иявляется как бы отражением в душе Настасьи Филипповны его собственного виденияАглаи.
Письма НастасьиФилипповны к Аглае, как мы уже показали выше, в свою очередь наполненывидениями и раскрывают перед нами внутренний мир Настасьи Филипповны.Заканчиваются они также на одном чрезвычайно важном и загадочном признании: «Яслышала, что ваша сестра, Аделаида, сказала тогда про мой портрет, что с такоюкрасотой можно мир перевернуть. Но я отказалась от мира;… Я уже почти несуществую, и знаю это; Бог знает, что вместо меня живет во мне»[87].
Так Настасья Филипповнапризнается в своей развоплощенности и — как следствие — одержимости некойчуждой силой или волей. Из-за своей внутренней опустошенности она становитсятем, кем ее представляет себе князь. Фактически вместо нее существуетвоплотившееся видение князя: сначала это было видение о спасающей мир красоте,а затем — о красоте мнимой, падшей и закланной в жертву. Об этом НастасьяФилипповна пишет в том же отрывке:
«Я читаю это каждыйдень в двух ужасных глазах, которые постоянно на меня смотрят, даже тогда,когда их нет передо мной. Эти глаза теперь молчат (они все молчат), но я знаюих тайну. У него дом мрачный, скучный, и в нем тайна»[88].
То есть Рогожин теперьвоспринимается ею в свете зловещего видения Мышкина («те самые»глаза), которое тем самым показывается как непреложный факт и ее сознания.
И сразу вслед за этим,как перед Мышкиным появляется воочию Настасья Филипповна — одновременно какпродолжение его же сна и как образ из прочитанных им только что писем —благодаря чему она действительно представляется видением, вызванным самимкнязем к реальности:
«Сердце его стучало,мысли путались, и все кругом него как бы походило на сон. И вдруг, так же как идавеча, когда он оба раза проснулся на одном и том же видении, то же видениеопять предстало ему. Та же женщина вышла из парка и стала перед ним, точнождала его тут… она схватила его за руку и крепко сжала ее. „Нет, это невидение!“ И вот, наконец, она стояла перед ним лицом к лицу, в первый разпосле их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердцеего переполнилось и заныло от боли»[89].
В облике «ее»(в течение всей сцены героиня именуется только как «та же женщина»или «она») подчеркивается некая призрачность, бесплотность, а ееповедение своей театральностью и эксцентричностью приближается к поведениюфигуры из сна («она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, какисступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, иточно также, как и давеча во сне, слезы блистали на ее длинных ресницах»[90]).Здесь уже четко прослеживается, как Настасья Филипповна буквально уподобляетсявидению о ней Мышкина, хотя сам он не в силах преодолеть власть этогофатального образа над собой, равно как и бессилен предотвратить гибель НастасьиФилипповны.
Однако только следующая,третья встреча бесповоротно предрешает трагическую развязку, делая все видениякнязя ужасной реальностью. Князь всеми силами старался ее избежать.
«И опять — „этаженщина“! Почему ему всегда казалось, что эта женщина явится именно всамый последний момент и разорвет всю судьбу его, как гнилую нитку?.. Что же:любил он эту женщину или ненавидел? Это вопроса он ни разу не задал себесегодня; тут сердце его было чисто: он знал, кого он любил (то есть Аглаю)…Он не столько свидания их обеих боялся, не странности, не причины этогосвидания, ему неизвестной, не разрешения его чем бы то ни было, — он самойНастасьи Филипповны боялся. Он вспомнил уже потом, чрез несколько дней, что вэти лихорадочные часы почти все время представлялись ему ее глаза, ее взгляд,слышались ее слова — странные какие-то слова»[91].
Встреча эта тоже похожана сон:
«Князь, который ещевчера не поверил бы возможности увидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрели слушал, как бы все это он давно уже предчувствовал. Самый фантастический сонобратился вдруг в самую яркую и резко обозначившуюся действительность»[92].
Мышкин должен был выбратьмежду Настасьей Филипповной и Аглаей. Но он только смотрел безумными глазами тона Аглаю, то на Настасью Филипповну. Воля его была абсолютно парализована. Припервом же призыве Настасьи Филипповны он бросается к ней, хотя лицо Аглаи, совзглядом, выражавшем «столько страдания и в то же время бесконечнойненависти», также потрясает его:
«Но он, может быть,и не понимал всей силы этого вызова… Он только видел перед собой отчаянное,безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него „пронзенонавсегда сердце“[93].
Впоследствии князь такобъясняет Евгению Павловичу свою ошеломляющую измену Аглае: »… когда ониобе стояли тогда одна против другой, то я тогда лица Настасьи Филипповны не могвынести… Вы не знаете, Евгений Павлович (понизил он голос таинственно), яэтого никому не говорил, никогда, даже Аглае, но я не могу лица НастасьиФилипповны выносить… Вы давеча правду говорили про этот тогдашний вечер уНастасьи Филипповны, но тут было еще одно: я смотрел на ее лицо! Я еще утром,на портрете, не мог его вынести… я боюсь ее лица! — прибавил он счрезвычайным страхом"[94].
Когда Евгений Павловичтут же напоминает ему, каким в ту минуту должно было быть и лицо Аглаи, упрекаяего в бессердечии («и где у вас сердце было тогда, ваше „христианское“-тосердце! Ведь вы видели же ее лицо в ту минуту: что она, меньше ли страдала, чемта, чем ваша другая, разлучница?»[95]), князь до сего моменталишь вяло и как бы в полузабытьи соглашавшийся с Евгением Павловичем, вдруг снеобыкновенной силой ощущает свою вину («Ах, боже мой, боже мой! Выговорили про ее лицо в ту минуту, как она выбежала… о, боже мой, я помню!..Пойдемте, пойдемте… к Аглае Ивановне, пойдемте сейчас!»[96]).Это место очень показательно как свидетельство о том, что князь воспринималситуацию именно как противостояние двух лиц или же двух своих видений, изкоторых одно оказалось более сильным, что и сыграло решающую роль, несмотря нато, что на самом деле любовь князя принадлежала Аглае.
В результате гибельНастасьи Филипповны выглядит как невольно спровоцированная самим князем — из-затой иррациональной власти, которой обладало над ним видение НастасьиФилипповны. Так или иначе, с Настасьей Филипповной произошло все, что увидел оней князь. И может быть, как раз потому, что он это увидел?
Развязка добавляет ещенесколько интересных деталей к описанной нами системе зрительных образов.
И князь, и НастасьяФилипповна начинают все чаще и чаще видеть видение Рогожина-убийцы. Незадолгодо свадьбы Настасье Филипповне мерещится Рогожин в саду, который хочет еезарезать. «Дело объяснялось простым миражем»[97].2.4 Роль Настасьи Филипповны в нравственнойпроблематике романа
В черновиках к роману «Идиот»Ф.М. Достоевский, описывая отношения князя Мышкина и Настасьи Филипповны, снепонятным упорством, отдающим, на первый взгляд, дурным вкусом, повторяетслова «реабилитировать», «реабилитация»: «Н.Ф.невеста. Сцены с князем полной реабилитации и полного падения»[98];«Н.Ф. Князю: „Если ты меня реабилитировал…“[99];»re'habilitation Настасьи Филипповны"[100]и т.п. Однако словоупотребление писателя, как всегда, глубоко обоснованно: вэтих словах заключается и ими объясняется неудача князя Мышкина, оказывающегосяне в состоянии «спасти и воскресить» героиню.
В статье «Орелигиозной филологии», С.Г. Бочаров пишет о неверном истолковании мноюслова «реабилитировать», «rethabiliter», которое, по егомнению, означает не «оправдывать», а «восстанавливать»[101]:«Реабилитировать» — слово из черновиков к «Идиоту», «тоесть — оправдывать», комментирует исследовательница[102].Но комментарий ошибочен, поскольку пользуется […] суженным, усеченнымактуальным истолкованием термина, как он знаком нам по политическойсовременности. Достоевский творил в другом языке, у него это слово — духовныйтермин, правда, пришедший к нему из французского христианского социализмавремен его молодости. Смысл его еще в 1849 году был проговорен П.В. Анненковымв статье о ранних произведениях Достоевского: «попытка восстановления (re'habilitation)человеческой природы»[103]. А сам Достоевский в 1862 г. в широко известных словах объявил «восстановление погибшего человека» главноймыслью всего искусства своего столетия, «мыслью христианской и высоконравственной».Несомненно, в том же значении термин используется в черновиках к «Идиоту»[104].
Если же продолжить цитатуиз Достоевского, приводимую С.Г. Бочаровым, выяснится, что в ней Достоевский слово«восстановление» трактует именно как «оправдание». Кстати,речь у Достоевского идет о Викторе Гюго — то есть французский контекст слова,употребляемого таким образом, абсолютно устойчив. Но вот цитата:
Его мысль есть основнаямысль всего искусства девятнадцатого столетия, и этой мысли Виктор Гюго какхудожник был чуть ли не первым провозвестником. Это мысль христианская ивысоконравственная; формула ее — восстановление погибшего человека,задавленного несправедливым гнетом обстоятельств, застоя веков и общественныхпредрассудков. Эта мысль — оправдание униженных и всеми отринутых парийобщества[105].
Несомненно и очевидно какоправдание и восстановление в правах понимается слово «реабилитировал»и в следующей черновой записи к роману «Идиот»: «Н.Ф. говоритпосле обиды в исступлении Князю: „Если ты меня реабилитировал, говорил,что я без греха, и то, и то (NB так что можно все реабилитирование ипропустить, ибо понятно), то и женись!“[106].
Почти через десять летпосле создания романа „Идиот“ Достоевский будет размышлять обидентичной коллизии в жизни — в связи с делом Веры Засулич. Г.К. Градовский таквспоминает о реакции писателя на слушание дела Засулич:
Настал томительныйперерыв заседания, Ф.М. Достоевский, сидевший возле меня, высказал приведенноеуже свое мнение. Оно предрешало судьбу подсудимой, но великий писатель придалсвоему мнению своеобразный отпечаток. Осудить нельзя, наказание неуместно,излишне; но как бы ей сказать: „Иди, но не поступай так в другой раз“.- „Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, — добавил Достоевский, — а чего доброго, ее теперь возведут в героини“[107].
Замечание Градовского о „своеобразномотпечатке“ мнения Достоевского показывает, что эта проблема была невнятнаи для многих современников Достоевского.
Именно „восстановлениев обязанностях“ оказывается необходимым для исцеления раненного своим ичужим грехом человека, для исцеления пораженного этим грехом общества, ирешительно недостаточным для такого исцеления оказывается „восстановлениев правах“. В конце 60-х — начале 70-х годов XIX века эта мысль особеннозанимает Достоевского, с чем связано и внимание к теории „среды“,внимание, настойчиво акцентируемое в романе „Идиот“. На своем нижнем,очевидном, социальном плане оно даже подчеркивается исследователями романа, ноДостоевский никогда не останавливался на нижнем плане идеи, в области простыхрешений. В Дневнике писателя за 1873 г. он напишет:
Делая человекаответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человеказависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводитчеловека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его отвсякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит домерзейшего рабства, какое только можно вообразить[108].
Народная идея, как еепонимает и с ней солидаризуется Достоевский, прямо противоположна „учениюо среде“, прямо противоположна „восстановлению в правах“,объявлению того, что нет ни преступления, ни греха, а есть только голодные,совращенные или сбитые с толку. Народная идея состоит не в оправданиипреступника и грешника, но в признании и своей вины в его преступлении, не воправдании (Достоевский против именно оправдания преступника, он видит здесьнеправедную жалость и сентиментальное слабодушие: „но вот что наиболеесмущает меня, однако: что это наш народ вдруг стал бояться так своей жалости? “Больно,дескать, очень приговорить человека». Ну и что ж, и уйдите с болью. Правдавыше вашей боли"[109]. Полагаю, бывшийкаторжник знал, о чем говорит), а в неосуждении, в неотделении себя отгрешника, нерасторжении с ним братских связей, в понимании того, что онстрадает (справедливо!) — за общий грех:
Этим словом «несчастные»народ как бы говорит «несчастным»: «Вы согрешили и страдаете, нои мы ведь грешны. Будь мы на вашем месте — может, и хуже бы сделали. Будь мыполучше сами, может, и вы не сидели бы по острогам. С возмездием запреступления ваши вы приняли тяготу и за всеобщее беззаконие. Помолитесь обнас, и мы об вас помолимся. А пока берите, „несчастные“, гроши наши;подаем их, чтобы знали вы, что мы вас помним и не разорвали с вами братскихсвязей...»[110].
И далее:
Нет, народ не отрицаетпреступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам онвиновен вместе с каждым преступником"[111]
Таким образом, народ неотрицает преступления, но относится к нему, как заповедано относиться к греху,видя преступление проявлением общего греха, а вовсе не проступкоминдивидуальности против общественных установлений.
Именно смешение этихздравых понятий и показано в романе «Идиот». Настасью Филипповну вромане все гуманно оправдывают, но из общества-то исторгают и братского общенияотрицаются. Добрейшая и достойнейшая Нина Александровна Иволгина вот с чемприходит к гуманнейшему генералу Епанчину:
А я, брат, продолжаю непостигать, — задумчиво заметил генерал, несколько вскинув плечами и немногорасставив руки. — Нина Александровна тоже намедни, вот когда приходила-то,помнишь? стонет и охает. «Чего вы?» — спрашиваю. Выходит, что имбудто бы тут бесчестье. Какое же тут бесчестье, позвольте спросить? Кто в чемможет Настасью Филипповну укорить или что-нибудь про нее указать? Неужели то,что она с Тоцким была? Но ведь это такой уже вздор, при известныхобстоятельствах особенно! «Вы, говорит, не пустите ее к вашим дочерям?»Ну! Эвона! Ай да Нина Александровна! То есть как это не понимать, как это непонимать…[112] [
Именно непризнаниегрешности греха, преступности преступления (многим не хочется признавать — ведьтогда придется признать и свою грешность и преступность, лучше гуманно всеотрицать, а «невинную» — как-нибудь с глаз долой; князь не хочетпризнавать — возможно, потому, что этого греха он не знает и не способенразделить с героиней ) и приводит к тому, что дело никак не может бытьпоставлено на твердую основу, а плывет и колеблется, сводя с ума НастасьюФилипповну, очерченную со своим грехом, от которого она хочет освободиться,исцелиться, одной чертой — неважно, оправданием князя или осуждением НиныАлександровны (Странные сны ему при этом снятся, выдавая именно нежелание его,при внутреннем знании того, как на самом деле все обстоит: «Наконец,пришла к нему женщина; он знал ее, знал до страдания; он всегда мог назвать ееи указать, — но странно, — у ней было теперь как будто совсем не такое лицо,какое он всегда знал, и ему мучительно не хотелось признать ее за ту женщину. Вэтом лице было столько раскаяния и ужасу, что казалось — это была страшнаяпреступница и только что сделала ужасное преступление. Слеза дрожала на еебледной щеке; она поманила его рукой и приложила палец к губам, как быпредупреждая его идти за ней тише. Сердце его замерло; он ни за что, ни за чтоне хотел признать ее за преступницу; но он чувствовал, что тотчас же произойдетчто-то ужасное, на всю его жизнь. Ей, кажется, хотелось ему что-то показать,тут же недалеко, в парке. Он встал, чтобы пойти за нею, и вдруг раздался подленего чей-то светлый, свежий смех; чья-то рука вдруг очутилась в его руке; онсхватил эту руку, крепко сжал и проснулся. Перед ним стояла и громко смеялась Аглая»[113].Характерно, что сон снится накануне первого любовного свидания князя — то естькогда он становится прикосновенен к области греха Настасьи Филипповны. Тогдагрех проступает, становится видимым для него, затемняя ее лик. Она потому иприводит его во сне — к Аглае наяву, что только таким образом он становитсяспособен лицезреть ее грех, то, что она хочет ему показать «тут женедалеко». Любовное свидание с Аглаей и становится, кстати, началом того «ужасного,на всю его жизнь»).
Таким образом, весь роман«Идиот» — о недостаточности «оправдания» для исцеленияпоруганной человеческой личности, о том, что «восстановление в правах»не возрождает света в помутненной душе человека, и человек, может быть, самтого не сознавая, ждет и жаждет «восстановления в обязанностях».Указанное противопоставление, связанное с противоположением «рождественского»(«восстановление» Богом «прав» падшего человечества) и «пасхального»(призыв и обязанность последовать указанным Богом путем и повести за собой всюземлю) типа христианских культур, находится в центре внимания Достоевского ужев начале 60-х годов.
Роман наполнен символамии в конце, в финальной сцене, когда Настасья Филипповна уже мертва, а Рогожин иМышкин находятся на пороге безумия,— апофеоз чистого белого белья: простыня, накоторой лежит тело убитой, ее белое «свадебное» платье и белые кружева. Этосопоставимо с ситуацией из «Преступления и наказания», где Свидригайлов передсамоубийством видит во сне мертвую девочку в «белом тюлевом платье», лежащую настоле, покрытом «белыми атласными пеленами».
Заключение
Таким образом, в ходенаписания дипломной работы были получены следующие выводы.
Достоевский —психологический романист, и главное его средство выражения — анализ. В этом онблизнец и зеркальное отражение Толстого. Но и предмет, и метод его анализасовершенно иные, чем у Толстого. Толстой разбирает душу в ее жизненныхаспектах; он изучает физиологическую основу мышления, подсознательную работучеловеческой воли, анатомию индивидуального действия. Когда он подходит квысшим духовным переживаниям, они оказываются за пределами, не в той плоскости,где жизнь. У них нет измерений; они полностью противоречат обычномучеловеческому опыту. Напротив, Достоевский действует именно в тех психическихобластях, где мысль и воля находятся в постоянном контакте с высшими духовнымисущностями, где поток обычного опыта постоянно разбивается о последние иабсолютные ценности и где никогда не стихает ветер духа. Интересно сравнить,как Толстой и Достоевский разбирают одно и то же чувство — чувство мучительнойнеловкости. Оба от него страдали. Но у Толстого это чисто социальное ощущение,сознание невыгодного впечатления, которое производит внешний вид человека и егоповедение на тех, кому он хотел бы понравиться. Поэтому, когда он сталсоциально независим и стихли его социальные амбиции, тема эта пересталаТолстого занимать. У Достоевского же муки неловкости — это муки конечной иабсолютной ценности человеческой личности, раненой, непризнанной и униженнойдругими человеческими личностями. Поэтому жестокость Достоевского находит ванализе раненого и страждущего человеческого достоинства особенно широкое поледеятельности. У Толстого муки самосознания или имеют социальный характер, илиперестают действовать; у Достоевского самосознание метафизично и религиозно иисчезнуть не может никогда. И тут снова возникает суждение о «чистоте»Толстого и «нечистоте» Достоевского: Толстой мог победить все своичеловеческие недостатки и предстать перед вечностью как «голый человек».У Достоевского самый дух его неразрывно опутан символической сетью «относительнойреальности». Отсюда позднейшее осуждение Толстым излишних подробностейреализма, поскольку они не несут главного, и неспособность Достоевского когда-либопереступить границы временного.
В образе НастасьиФилипповны изображена трагедия женщины, вынужденной продавать свою красоту и нежелающей мириться с унижением ее человеческого, женского достоинства.
Хотела было написать, чтонадрыв Настасьи Филипповны – обратная сторона гордыни, что надрыв этот делаетситуацию безвыходной. Нельзя мучить князя, пытать Рогожина. Не оправдаласьнадежда князя: «Ах, кабы добра! Все было бы спасено!» А князь будто стоит рядомв тоске и повторяет: «Не то, не то!» Настасью Филипповну просто жалко, онаочень несчастна и то, что она «сострадания достойна» – это единственная правдао ней. Неосуждение князя так очевидно, сильно и заразительно, что ипрофессиональное литературоведческое осуждение становится неприличным.Невозможно судить, можно только сочувствовать.
Думается, что даже неотправься Аглая уничтожать соперницу, счастье князя с нею было вряд ливозможно. Через страдание Настасьи Филипповны князь не переступил бы. «Она ведьумерла бы! Я никак не могу вам этого объяснить...», – говорит князь ЕвгениюПавловичу. Никакое счастье невозможно, если тебе вслед плачут. «Жалость твоя,пожалуй, еще пуще моей любви», – говорит князю Мышкину Рогожин. Жалость князя –самоотверженная, а точнее милосердная любовь, в которой не остается места длялюбви к самому себе, утешительной лжи самому себе. Без Христа любой человекспособен жалеть только тех и так, чтобы это не ломало желанной ему жизни. Вэтом отношении «князь – Христос».
Чувства князязаразительны: пронзительно жалко Рогожина. Помните, как находят их обоих надтрупом Настасьи Филипповны. «Князь сидел подле него неподвижно на подстилке итихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил провесть дрожащеюрукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его». Сострадание непокинуло его даже тогда, когда «он уже ничего не понимал и не узнавал вошедшихи окружавших его людей». Рогожина пронзительно жалко еще и потому, что нужнабыла ему вся душа и вся любовь Настасьи Филипповны.
Как Настасья Филипповнане поверила в любовь князя Мышкина, в прощение и милосердие Божие, так Рогожинне поверил в совершенную правду слов Настасьи Филипповны: «А коли выйду затебя, то я тебе верною буду женой, в этом не сомневайся и не беспокойся».
Гордыня Аглаи, гордыняНастасьи Филипповны, гордыня Рогожина, изнемогшего быть подле НастасьиФилипповны воплощением ее несчастья, сплели свои драконьи шеи и погубили всех.Недостало простоты, доверия и терпения хоть чьего-нибудь еще, кроме князяМышкина.
Литература
1. Базанов В.Ипполит Мышкин и его речь на процессе 193-х. // Рус. лит. 1963. № 2. С.146—148.
2. Бочаров С.Г.Сюжеты русской литературы. М., 1999.
3. Гарин И.И.Многоликий Достоевский. – М., 1997
4. Градовский Г.К.Роковое пятилетие. 1878-1882 гг. // Ф.М. Достоевский в воспоминанияхсовременников. В 2-х т. — М., 1990.
5. Гроссман Л.П.Достоевский-художник // Творчество Достоевского М., 1959
6. Гроссман Л.П.Семинарий по Достоевскому. М.; Пг., 1922.
7. Гэри Сол Морсон(США). «Идиот», поступательная (процессуальная) литература и темпикс.Пер. с англ. Татьяны Касаткиной. // Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»:современное состояние изучения. Сборник работ отечественных и зарубежных ученыхпод редакцией Т. А. Касаткиной. – М., 2001. С. 3 – 5.
8. Даль В. Толковыйсловарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 2.
9. Дороватовская-ЛюбимоваВ. С. «Идиот» Достоевского и уголовная хроника его времени // Печать иреволюция, 1928. № 3. С. 37—38.
10. Достоевская А. Г.Воспоминания. М., 1971.
11. Достоевская А. Г.Дневник. 1867. M., I923.
12. Достоевский имировая культура. Альманах. СПб., 1998. № 11. С. 113-120.
13. Достоевский Ф. М.Письма. Под ред. А. С. Долинина. М.; Л., 1934.
14. Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985.
15. Достоевский Ф.М.Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996.Т. 6.
16. Иванов В.И.Достоевский и роман-трагедия // Иванов В.И. Родное и вселенское. — М.:Республика, 1994.
17. Из архива Ф.М.Достоевского. «Идиот»: Неизданные материалы. М.; Л., 1931
18. История русскойлитературы. В 4-х томах. Том 3. Л.: Наука, 1980.
19. Касаткина Т. «Возрождениеличности» в творчестве Ф.М. Достоевского: «Восстановление вправах» и «восстановление в обязанностях» // «Личность вЦеркви и обществе». Материалы международной научно-бого-словскойконференции (Москва, 17-19 сентября 2001 г.). С. 15 – 19.
20. Касаткина Т.«Христос вне истины» в творчестве Достоевского // Достоевский и мироваякультура. Альманах. СПб., 1998. № 11. С. 118
21. Кашина Н. В.,Эстетика Ф. М. Достоевского. – М., 1975
22. Ковалевская С. В.Воспоминания детства… М., 1960.
23. Левина Л.А.Некающаяся Магдалина, или почему князь Мышкин не мог спасти Настасью Филипповну// Достоевский в конце ХХ века. Под ред. К. Степанян. М.: Классика плюс, 1996.. С. 343-368.
24. Лихачев Д.С.Достоевский в поисках реального и достоверного // Лихачев Д.С. Избранные работыв 3-х тт. — Т.З. — Л.: Художественная литература, 1987.
25. Лотман Л. М.Романы Достоевского и русская легенда // Рус. лит. 1972. № 2. С. 132—136.
26. Майков А. Н.Письма к Ф.М. Достоевскому / Публ. Т. Н. Ашимбаевой//Памятники культуры. Новыеоткрытия. Ежегодник 1982. Л., 1984.
27. Мирский Д. С.Достоевский (после 1849 г.) // Мирский Д. С. История русской литературы сдревнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. — London: OverseasPublications Interchange Ltd, 1992. — С. 416—437.
28. Назиров Р. Г.Герои романа «Идиот» и их прототипы // Рус. лит. 1970. ц 2. С. 115—120.
29. Орнатская Т.И.,Степанова Г.В. Романы Достоевского и драматическая цензура (60-е гг. XIX в. —начало XX в.) // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1. С.275—281.
30. Соркина Д. Л. Ободном из источников образа Льва Николаевича Мышкина // Учен. зап. Томск. гос.ун-та. Вопросы художественного метода и стиля. 1964. № 48. С. 145—151.
31. Тамарченко Г.Е.Чернышевский-романист. Л.: Художественная литература, 1976. 464 с.
32. Фридландер Г.М., БитюговаА.И. Комментарии // В кн. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.:«Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996. Т. 6.
33. Фридлендер Г. М.Реализм Достоевского. М.; Л., 1964.
34. Фридлендер Г.М.История русской литературы. – М. 1996.
35. Ясенский СЮ.Искусство психологического анализа в творчестве Ф.М. Достоевского и Л.Н.Андреева // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 11. — СПб: Наука, 1994.-С.156-187.