Введение
Оценивая творчествоГоголя, Достоевский сказал, что его произведения «давят ум глубочайшиминепосильными вопросами, вызывают в русском уме самые беспокойные мысли». Но,пожалуй, с еще большим правом мы можем отнести эти слова к романам, повестям,публицистике самого Достоевского. Самые главные, самые трудные – непосильные –вопросы поднимает он в своем творчестве, самыми беспокойными и беспокоящимимыслями пронизывает каждое свое произведение.
В Достоевском поражает нетолько сила изобразительности, не только напряженность конфликтов, драматизмкатастрофически развивающихся событий, но и безмерная сила до пределанапряженной мысли, бьющейся в событиях, поступках, столкновениях всегданезаурядных, всегда страстно размышляющих, страдающих, борющихся личностей.
Вызывает глубокоеуважение и личность самого писателя, который столь обнажено, с такой душевнойболью воспринимает социальные и нравственные конфликты современности,раскрывает духовные, и нравственные бездны человеческой души.
И в сегодняшнем миретревожный набат Достоевского гудит, неумолчно взывая к человечности игуманизму.
Глава 1. Социальные и психологическиеаспекты отражения действительности в романе «Братья Карамазовы»
«Братья Карамазовы» — итоговое произведение Достоевского, наиболее полно отразившее его мировоззрениепоследних лет жизни. Роман преломил духовную сущность художника в её сильных ислабых сторонах и представил его мысль в процессе неразрешимой внутреннейборьбы, сомнения и отчаяния. Все те вопросы, которые волновали писателя напротяжении жизни, в нём были подняты с новой силой. Именно здесь ещё резчеобозначились социальные и психологические аспекты отражения художникомдействительности. Достоевский ещё аз продемонстрировал свой необыкновенный дар:связать в органическое единство постановку самых отвлеченных философских проблемс самым конкретным изображением современной ему общественной жизни, с тонкимпроникновением в сокровенные глубины человеческой психологии.
Односторонняя оценка«Братьев Карамазовых» как «мистико-аскетического романа», данная ещёАнтоновичем, или как «церковнического романа» не могла ни в какой мере отразитьсущности этого последнего, наиболее сложного романа Достоевского, которыйрассматривается как самое философское произведение писателя.
Среди многообразияфилософских и нравственных проблем, поставленных в романе, важную роль играютвопросы гносеологии, познания. На это обратили в своё время внимание такиеисследователи творчества Достоевского, как Лев Шестов, Д. Мережковский, привносящие,однако, идеалистические трактовки в толковании романов Достоевского.
Гносеологическим вопросомв «Братьях Карамазовых» посвятил свою работу Я. Э. Голосовкер. Характеризуяроманы Достоевского как «трагедии ума», он выводит особенности их построения изтолкования неразрешимых противоречий человеческого разума, стремящегося кпознанию: «На фабульной сцене романов – трагедий Достоевского лишь потомуостается столько трупов, что автор убивает не людей, а идеи». Отмечая заслугиисследователя в стремлении привлечь внимание к гносеологическим вопросам романа«Братья Карамазовы», нельзя не заметить некоторого преувеличения им значенияодной стороны (философской) романа за счет невнимания к другим, не менее важным(социальной и психологической), в то время как всё это в романе так жеорганически слито, нерасторжимо, как и в прежних романах Достоевского. «БратьяКарамазовы» — как справедливо пишет Н. М. Чирков, — наиболее завершенный уДостоевского синтез социального и психологического романа, является и полнейшимвыражением так называемого философского романа». (7, с.234) В. Я. Кирпотин,отмечая признаки трагедии в романах Достоевского, которые он связывает, вчастности, с особенностями героев Достоевского – героев-«преступников» «вфилософском смысле слова», носители идей и убеждений, находящихся встолкновении «с нравственным долгом и ещё более – с непреоборимой логикойреальной действительности», вместе с тем так же говорит о синтезе пластов вроманах писателя: «У Достоевского был свой особый путь. Едва коснувшисьполитической стороны темы, Достоевский сразу же переводит её в сферупсихологическую и философскую. Его герой подвергается необщественному, а нравственному суду».
Безусловно, в романе«Братья Карамазовы» «сшибка идей», — несущих в себе острые доводы pro и contra, сколько бы отвлеченными они ни казались на первыйвзгляд, — всегда затрагивает актуальнейшие социальные вопросы. И одновременнобитва идей протекает в столкновении, и не редко трагическом, человеческойнатурою, с самою тончайшею её психикой. Поэтому применительно к «БратьямКарамазовым» можно говорить об органическом синтезе социально-философского исоциально-психологического в еденном синтетическом романе, вобравшем в себятакже и определенные черты трагедии, (в той же мере, в какой следует говорить вотношении таких романов, как «Преступление и наказание», «Идиот», «Подросток»).В 60-70-х годах Достоевский разрабатывает один и тот же тип романа, поднимая егопоследним произведением на новую художественную высоту.
Из многообразия проблем«Братьев Карамазовых» «вечные» вопросы, связанные с будущим человека и человечества,с возможной небесной или земной гармонией и с возможностью для человеческогоразума всё это познать – рассчитать и понять, занимают центральное место вромане и отражают, по мнению Достоевского, беспрерывный поиск истины молодымпоколением. «Вся молодая Россия, — говорит Иван Карамазов своему брату в главе«Братья знакомятся», — только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует…«Како веруеши, али вовсе не веруеши» О мировых вопросах, не иначе:есть ли бог, есть ли бессмертие? А которые в бога не веруют, ну те о социализмеи об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, такведь это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другогоконца».(1.т.9.с.239) Иван Карамазов в наибольшей мере воплощает авторскую субъективность:главный вопрос, которым писатель мучился всю жизнь,- вопрос о существованиибога, равный вопросу о назначении человека.
Герои романа не толькоподнимает определенный круг вопросов, подлежащих познанию в первую очередь, нои намечает неразрывное единство чисто философских вопросов с вопросамисоциальными, связанными с «переделкою всего человечества». Можно проследить,как все «вековечные вопросы», сформулированные в pro и contraИвана и Зосимы и занимающие особенно большое место в центральных главах романа,таких, как «Братья Карамазовы», «Бунт», «Великий инквизитор», «Черт. КошмарИвана Федоровича», имели место не только в спорах, действиях и судьбах братьевКарамазовых, но захватили, чуть ли не с первых страниц романа почти всехдействующих лиц, начиная со старика Федора Павловича Карамазова и включая такихподростков, как Коля Красоткин и Лиза Хохлакова.
Среди главнейшихфилософских, в частности гносеологических, вопросов, а также нравственных исоциальных выделяются такие, как: возможности и пределы человеческого разума впознании «тайн» жизни и смерти; возможность будущей гармонии – небесной илиземной – и право на «возмездие» здесь, на земле; в чем истинная свободачеловека, и нужна ли она ему; какова взаимосвязь свободы и необходимости (причинности);есть ли бог и бессмертие, какова нужда человека в них (оправдана ли формула:«Если бога нет, то его надо выдумать»); каковы свойства и возможностичеловеческой натуры; есть ли разница в любви к «человечеству» и в любви к«человеку», «ближнему»…
Большое место в ихрешении занимает кульминационная глава романа «Великий инквизитор» и главы,предшествующие ей. Основные понятия, сформулированные в таких словах, ставшихсимволическими, в Легенде о великом инквизиторе, как «чудо», «тайна»,«авторитет», пройдут через весь роман, соединяя его единой философской мыслью.Неправомерна трактовка Легенды только лишь с социологической точки зрения.
Человеческий ум говоритИван Карамазов, — «эвклидовский», эмпирический, привыкший лишь к тремизмерениям пространства. Поэтому он в познании требует, прежде всего, фактов,доказательств, проверки опытным путем. То, что за пределами этого, — постичь,познать невозможно. « Я ничего не понимаю, — говорит Иван Карамазов в главе«Бунт», — я и не хочу теперь ничего понимать. Я хочу оставаться при факте. Ядавно решил не понимать. Если я захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменюфакту, а я решил оставаться при факте…». В главе «Братья знакомятся» Иванговорит о невозможности познания эмпирическим, опытным путем, прежде всеготого, что связано с идеей бесконечности жизни, бессмертия, бога, так как это неможет быть представлено и проверено «фактом». Поэтому он и предлагает Алешеобратиться к тому, что постигаемо «фактом»» к видимому миру. Из видимого,наблюдаемого им мира он выделяет факты страданий людей, особенно детей,жестокости, несправедливости и видит в этом то единственное «чудо», которое непрямым, а косвенным путем служит доказательством отсутствия бога: человеческийум может определенно доказать фактическим путем, что на земле нет присутствиясправедливой руки бога, а следовательно, его нет и вообще.
О необходимости длячеловеческого познания факта как доказательства истины говорит и инквизитор вглаве «Великий инквизитор». Напоминая заключенному в темницу Христу легенду обискушении дьяволом сына божия, инквизитор говорит о тех трех вопросах, в самомпоявлении которых заключалось «настоящее громовое чудо». Это были вопросы отребовании «чуда» от сына божия для доказательства его божественности; они былинаправлены на установление «истины», были важным этапом в познании. «И можно либыло, — восклицает инквизитор, — сказать хоть что-нибудь истиннее того, что онвозвестил тебе в трех вопросах, и что ты отверг, и что в книгах названо «искушениями»?».
Первое «искушение» — предложение Христу обратить «камни в хлебы» заключало в себе не только мысль онеобходимости удовлетворения материальной потребности людей и подчинении ихсебе путем материальной заинтересованности, но оно означало и важный акт напути познания. Камни, превращенные в хлебы,- это было бы то «чудо», котороеравно было бы «факту», доказательству; Христос доказал бы тогда истину своегосуществования, существования бога. Человеческий, говоря словами Ивана, «эвклидовский»ум, привыкший к доказательствам, «к трем измерениям» — вот причина того, чточеловек, как говорит инквизитор, «ищет не столько бога, сколько чудес».
Ошибка Христа, по мнениюинквизитора, в том, что он не понял природы человеческого ума, он не понял, чточеловеку легче, привычнее подчиниться факту («чуду»), чем оставлять за собоюсвободу бездоказательного выбора. Последнее означало бы уже не истину, а выбор«на веру», то есть саму «веру». «Но ты не захотел лишить человека свободы иотверг предложение», (1, т.9, с.317) – высказывает инквизитор догадку одействиях Христа: Христос хотел любви к нему и веры в него без доказательств,без «чуда», так как полагал, что все это подавляла бы волю человека, делало быего выбор «бесспорным», то есть несвободным. Инквизитор, со своей стороны,возражает ему: человеческий разум как раз стремится свести все, что оннакапливает в своем познании, к «бесспорному» факту и потому стремится к опыту,к доказательству. Ему свойственно стремление подчиниться, уверовать в то, что«бесспорно», что уже доказано. «Приняв хлебы», то есть совершив «чудо» и темсамым доказав истину, Христос, по мнению инквизитора, «ответил бы на всеобщую ивековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целогочеловечества «вместе», — стремление, выработав всеобщую, «бесспорную» точкузрения, «преклониться», то есть подчиниться «факту», «бесспорной» истине, вкоторую, благодаря ее «бесспорности», можно «уверовать». Инквизитор делаетвывод об ограниченной природе человека, в частности его «эвклидовского ума,привыкшего к трем измерениям»: «Нет заботы беспрерывнее и мучительнее длячеловека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кемпреклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, стольбесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение.Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, предчем мне или другому преклониться, по чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовалив него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Вот этапотребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человекаединолично и как целого человечества с начала веков. Из-за всеобщегопреклонения они истребляли друг друга мечом». (1, т.9, с 319). Религиозныевойны и крестовые походы означали, по мнению инквизитора, это неудержимоестремление человеческого разума к «бесспорности». Существование множества боговозначало бы сомнение в истине, поэтому люди «взывали друг к другу: «Бросьтеваших богов и придите поклониться нашим, не то смерть вам и богам вашим!» И такбудет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равнопадут пред идолами».
Христос, не поняв, помнению инквизитора, этой природы человека и его ограниченного рамками«бесспорных» истин разума и надеясь на то, что человек «останется с богом, ненуждаясь в чуде», отверг, и другие две возможности совершить «чудо» и тем самымдоказать свое существование – он не спрыгнул, как предлагал ему дьявол, свершины храма и не сошел с креста, когда того требовала толпа, «издеваясь и дразня».Христос «не захотел поработить человека чудом, жаждал свободной веры, а нечудесной». Он «жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника предмогуществом, раз навсегда его ужаснувшим».(1, т. 9, с. 321)
Законы познания истины омире, боге распространяются, как считает Иван Карамазов, и на нравственныекатегории. Созданный его воображением великий инквизитор легко переходит всвоем разговоре с Христом от проблемы познания истины о боге к вопросу познаниячеловеком нравственных категорий добра и зла. И здесь человеческому разумусвойственно скорее стремление подчиниться «бесспорному» факту, чем свободновыбирать из «бездоказательных» возможностей одну возможность как истину. И хотячеловек мечтает о безграничной свободе и даже своеволии в области нравственныхпоступков, хотя «нет ничего обольстительнее для человека как свобода егосовести», вместе с тем «нет ничего и мучительнее». И человеческий разум жаждет«бесспорных», доказанных, «авторитетных» правил в познании добра и зла истремится подчиниться этим готовым, сформулированным моральным нормам, и тогда«он даже бросит хлеб» и «пойдет за тем, который обольстит его совесть». «Вместотого чтоб овладеть людскою свободой,- упрекает инквизитор Христа, — ты умножилее и обременил ее мучениями душевное царство человека навеки. Ты возжелалсвободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный иплененный тобою. Вместо твердого древнего закона – свободным сердцем должен былчеловек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твойобраз пред собою,- но неужели ты не подумал, что он отвергнет же, наконец, иоспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшнымбременем, как свобода выбора?».
Созданный воображениемгероя великий инквизитор бьется над мыслью самого Ивана о свойствахчеловеческого ума, названного им «эвклидовским», ограниченного «тремя измерениями».Эту же мысль разрабатывает и другой «двойник» героя – черт – плод галлюцинацийбольного Ивана. Черт повторяет мысль инквизитора и Христа о несовместимостиистины, познанной через «факт», через материальное доказательство, с однойстороны, и веры до «опыта» — без «чуда», без подавления «фактом»,доказательством, с другой.
Там, где уже не вера, аистина: «Что за вера насилием? Притом же в вере никакие доказательства непомогают, особенно материальные. Фома поверил не потому, что увидел воскресшегоХриста, а потому, что еще прежде желал поверить». (1, т.10, с. 162) Для решениямногих проблем «Братьев Карамазовых», в частности проблем гносеологических,значение образа черта огромно. Но не следует односторонне трактовать этого«двойника» лишь как выразителя дурной половины души и сознания Ивана. И хотясам Иван, обращаясь к черту, говорит: «Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Тывоплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей ичувств, только самых гадких и глупых» (1.т.10, с. 166), роль черта неограничивается только этим: он дополняет, расширяет, варьирует отдельныеположения, отнюдь не всегда «дурные» и «глупые», высказанные ранее Иваном иинквизитором.
В образе Ивана неразрывнослиты глубокая правда художника и предвзятость христианского моралиста. Личныесомнения Достоевского породили и отчаянное сомнение его героя. Иванодновременно и велик и жалок: велик как выразитель авторской бунтующейгуманистической мысли и жалок как мишень, выбранная для опровержения ипоражения того же непокоренного духа бунтарства. Достоевский как будто решилвызвать страшного и гордого духа и победить его, но победа оказалась пирровой.Страшный дух – это личные сомнения писателя, и он казнит себя, опровергаясвоего героя.
Достоевский – художникиспользует два блестящих художественных приема: вводит рассказанную Иваномлегенду о великом инквизиторе и черта – «кошмар Ивана Федоровича», чтобы, не нарушаяхудожественной правды, показать глубину мучительных поисков истины Иваном,изобразить сложный мир душевных мечтаний своего героя.
Легенда о Великоминквизиторе, вместе с примыкающими к ней главами («Братья знакомятся», «Бунт»),образует тот композиционный центр, к которому сходятся основные нити романа, втом числе и тот круг вопросов, который символически намечен в Легенде словами:«чудо», «тайна», «авторитет». Напряженная композиция, где ярко выражены связимежду завязкой, развитием действия, кульминацией, спадом действия и развязкой,роднит роман «Братья Карамазовы» с драматургическим родом поэзии.
О том, что кульминацияромана связана с наивысшим напряжением социально-философской мысли, писал, какизвестно, и сам автор. Говоря о пятой книге «Братьев Карамазовых», Достоевскийв письмах к Любимову от 30 апреля и 10 мая 1879 года называет её«кульминационной точкой романа», о том же он сообщал и Победоносцеву. Назвавпятую книгу романа «Pro и contra» (за и против), он поясняет вписьмах смысл этого названия: в книге изображено «крайнее богохульство» и«зерно идей разрушения», «богохульство и опровержение богохульства». Достигаянаибольшего трагизма, социально-философский спор двух сторон разворачивается вЛегенде о великом инквизиторе, в которой он предстает как диспут Христа и духасомнения и разрушения – дьявола, таким образом, приобретая символическиеотвлеченные формы. Но следует иметь в виду нерасторжимость философского,социального и психологического пластов романа и органическую реализацию их черезсюжетную ткань произведения, а так же помнить, что психологическая драма Ивана,взаимосвязанная с его социально-философскими исканиями, еще будет нарастать. Скаждым посещением Смердякова и разговором с ним после убийства Федора ПавловичаКарамазова драма в душе Ивана, становясь все напряженнее и трагичнее, лишь водиннадцатой книге выливается в «кошмар» неразрешимых противоречий, которыйопределит важный сюжетный поворот романа (выступление Ивана на суде), втянувшийв новое действие многих героев (Митю, Грушеньку, Катерину Ивановну). Толькосейчас они смогут наиболее полно выявить свои внутренние психологические инравственные позиции.
Глава 2. «Великий инквизитор» — итогсоциальных и нравственных исканий героев
Еще в большей мереследует говорить постоянном нарастании душевной драмы Дмитрия Карамазова вглавах, которые следуют значительно позднее главы «Великий инквизитор». А таккак в сюжете романа образу Мити принадлежит главная роль, то драматизм инапряженность действия не спадают вплоть до девятой книги «Предварительноеследствие». Здесь Достоевский, проведя душу Мити через «мытарства» (Гл. 3 –«Хождение души по мытарствам. Мытарство первое», гл. 4 – «Мытарство второе»,гл. 5 – «Третье мытарство» и др., где Митя то мучится от мысли, что он убил слугуГригория, то вдруг признается, то вдруг признается, «что не только хотел, но имог убить» отца Карамазова, то вдруг с надеждой кричит: «Но ведь не убил жеего, ведь спас же меня ангел-хранитель мой… не убил, не убил»), доводитдействие до острого драматизма в главе «Показание свидетелей. Дите». Страданиядетей из рассказов Ивана Карамазова проникают и в душу Мити через плачущее«дите» из его символического сна. Сон Мити явился переломным моментом не тольков развитии образа Дмитрия Карамазова, но и в развитии действия: мы узнаемтеперь не только об убийстве Федора Павловича Карамазова, но и о согласии Митивзять на себя ложное обвинение («пострадать хочу и страданием очищусь!»). Такимобразом, вслед за самыми напряженными «мытарствами» души Мити в этой главенаступает и развязка в развитии его образа. И если Ивану еще предстоит пройтичерез столкновение с «двойниками» — через три свидания с убийцей Смердяковым ичерез кошмарную беседу с чертом, — то сердце Мити, в котором «идеал мадонны»спорил с «идеалом содомским», уже сделало свой выбор любви, добра исамопожертвования.
Вернемся к мысли оЛегенде о Великом инквизиторе как своеобразном центре романа, в котором собобщающей силой выражены основная проблематика и драматизм произведения вцелом.
Если в душе каждого герояборьба двух «правд», двух точек зрения все еще продолжает нарастать и послеглавы «Великий инквизитор», то столкновение самих этих двух решений вопроса вней достигает наивысшего напряжения и носит уже итоговый характер (и в этомсмысле глава предстает как кульминационная). Именно эту итоговость подчеркиваетИван в главе «Братья знакомятся», уже близко подводящей к Легенде. Назвавглавнейшие «мировые» вопросы («есть ли бог, есть ли бессмертие», «о социализмеи анархизме» — «все те же вопросы, только с другого конца»), Иван обращаетвнимание на недоговоренный, а подчас молчаливый «диспут», который происходилвсе это время между братьями: «Вот ведь к чему сводились ваши трехмесячныевзгляды Алексей Федорович, ведь так?». Следуя затем «Бунт», непосредственнопредваряющая «Великого инквизитора», еще более обнажает сущность спора междубратьями и сущность «спора» в душе каждого из них. Наконец, в главе «Великийинквизитор» идеологическая борьба достигает наивысшей точки в «диспуте» дьяволаи Христа из евангельской легенды и инквизитора и Христа – согласно сюжету,придуманному Иваном.
Глава «Великийинквизитор» поднимает на большую теоретическую высоту столкновение двух правд –бунтаря Ивана, не принимающего мира за его несправедливость, и старца Зосимы – проповедникавсепрощающей любви, страдания и самопожертвования как единственного пути кнравственному совершенствованию. Но в этот спор писатель втягивает чуть не всехперсонажей романа, поэтому глава «Великий инквизитор» подводит итог социально-философских и нравственных исканий не только таких ведущих героев романа, какбратья Карамазовы или старец Зосима. Среди вопросов, захвативших идейныеискания многих персонажей романа, вопросы познания занимают большое место иточно так же, как в поисках Ивана Карамазова, тесно связаны с решениемсоциальных и нравственных проблем.
Глава 3. Идейные искания героев романа какрешение социальных и нравственных проблем
Спор «идей» начинается сдействия, которое можно назвать завязкой, так как в нем происходит встреча изнакомство большинства из главных героев (здесь встречаются все три братаКарамазовы, отец Карамазов и старец Зосима), но и дается заявка на то credo, которого каждый из нихпридерживается. Во второй книге, названной «Неуместное собрание», в келье старцаЗосимы, где собралось все семейство Карамазовых и некоторые другие действующиелица романа, Федор Павлович Карамазов поднимает вопрос о боге и бессмертии. Онрассказывает, как «безбожник Дидерот к митрополиту Платону спорить о богеприходил»: «Я ваше преподобие, как философ Дидерот. Известно ли вам, святейшийотец, как Дидерот — философ явился к митрополиту Платону при императрицеЕкатерине. Входит и прямо сразу: «Нет бога». Главу семейства Карамазовых врешении вопроса о боге и бессмертии волнуют прежде всего факты. Федор Павловичотрицает бессмертие с его либо раем, либо адом потому, что нет доказательствматериальных, добытых опытным путем.
«Видишь ли, — объяснял онАлеше, — я об этом, как ни глуп, а все думаю, все думаю, изредка, разумеется,не все же ведь. Ведь невозможно, думаю, чтобы черти меня крючьями позабылистащить к себе, когда я помру. Ну вот и думаю: крючья? А откуда они у них? Изчего? Железные? Где же их куют? Фабрика, что ли, у них какая там есть? Ведь тамв монастыре иконки, наверно, полагают, что в аде, например, есть потолок… Ну, аколи нет потолка, стало быть нет и крючьев» (1, т. 9, с. 34) Вопросы познаниядля Карамазова, как и для Ивана, важны не только для удовлетворения характернойдля человеческого разума жажды познания, но и для решения нравственныхвопросов. Для него тоже важно решить вопрос, есть ли возмездие (то естьсправедливость) или нет: «Ну, а коли нет потолка, стало быть нет и крючьев. Аколи нет крючьев, стало быть и все по боку, значит опять невероятно: кто жеменя тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня не потащат, то что жтогда будет, где же правда на свете?… потому что если бы ты знал, Алеша, какойя срамник!…».
Даже ему свойственностремление к познанию истины, связанной с тайной смерти, и он советует Алеше,будучи в монастыре, «добраться до правды» и рассказать о ней ему: «Все же идтина тот свет будет легче, коли наверно знаешь, что там такое». Вопросы познанияволнуют не только Ивана Карамазова и Федора Павловича, они становятся предметомрассуждений и Смердякова. Он тоже с неопровержимой логикой отрицаетсуществование бога по тем же законам человеческого разума, о которых говорилинквизитор Христу.
«Когда страшный ипремудрый дух» предлагал броситься Христу с вершин храма и доказать через«чудо» свою божественность (ибо сын божий «не упадет и не расшибется»),Христос, по словам инквизитора, не сделав этого, поступил «гордо и великолепнокак бог», не желая искушать бога, потому что иссушение (требование «чуда»)означало бы потерю веры. «И неужели, — упрекает инквизитор Христа, — ты в самомделе мог допустить хоть минуту, что и людям будет под силу подобноеискушение?».
Смердяков в третьей книгеромана в главе «Контроверза» как бы иллюстрирует будущую мысль инквизитора отом, что людям не под силу «подобное искушение». В разговоре с ФедоромПавловичем, Алешей и слугой Григорием под одобрительные реплики своегодуховного кумира Ивана Смердяков мотивирует свое возможное отречение отхристианской веры и переход в веру магометанскую отсутствием «чуда» как «неотразимогофакта», как доказательства существования бога: «Ведь коли бы я тогда веровал всамую истину, как веровать надлежит, то тогда действительно было бы грешно,если бы муки за свою веру не принял и в поганую Магометову веру перешел бы. Новедь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне в тот миг сказать сейгоре: двинься и подави мучителя, то она бы двинулась и в тот же миг егопридавила, как таракана, и пошел бы я как ни в чем не бывало прочь, воспевая иславя бога. А коли я именно в тот же самый момент это все и испробовал инарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а та не давила, то как же,скажите, я в то время не усомнился, да еще в такой страшный час смертноговеликого греха?». (1, т.9, с. 167) «Искушая», проверяя веру в гипотезу (бога),Смердяков предполагает испытанный метод познания – опыт, результатом которогодолжен явиться «неотразимый факт» («чудо»), если же опыт не даст ожидаемогорезультата, гипотеза (принимаемая «на веру») не подтвердился и отпадает («вера»разрушится).
Этой точке зренияпротивопоставлена в романе свободная вера Зосимы. «Но условий с богом неделайте», (1, т.9, с.206) – скажет поэтому поводу старец. Требование «чуда» какдоказательства означает, с его точки зрения, торговую сделку, не допустимую в«вере». Вся жизненная практика Зосимы и даже смерть его служит примером отказаот «искушения», от требования «чуда» как «факта». Окружающие люди, однако,-повествует Достоевский в главе «Старцы» устами рассказчика,- «прямо говорили…что он святой, что в этом нет уже сомнения, и, предвидя близкую кончину его,ожидали немедленных даже чудес и великой славы в самом ближайшем будущем отпочившего монастырю». (1, т. 9, с.41) «В чудесную силу старца верилбеспрекословно и Алеша». (1, т. 9, с. 41) Но Зосима не оправдал надеждыокружающих, тело оказалось тленным, и от покойника шел обыкновенный «тлетворныйдух». Ожидание «чуда» как доказательства святости и разочарование после того,как ожидание (опыт) не дало результата, пережили не только окружающие, но иАлеша.
Иван вполне допускает каквозможность, из которой можно исходить в споре, существование бога. Но онотбрасывает самую мысль о нем, потому что решить вопрос о его существованииневозможно, если человеческий ум не может опытным путем решить вопроса даже одвух параллельных линиях. «Я смиренно сознаюсь,- говорит он,- что у меня нетникаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум эвклидовский, земной, апотому где нам решать о том, что не от мира сего. Да и тебе советую об этомникогда не думать, друг Алеша, а пуще всего насчет бога, есть ли он, или нет?Все это вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трехизмерениях».
Иван в споре о будущейгармонии «допускает» существование бога только лишь по формуле: даже если бы они был на самом деле, я не принимаю учения о небесной гармонии, потому что мир,который при таком «допущении» создан богом, устроен несправедливо.
Как видим, вопросыгносеологии и их решение помогли Ивану, углубившемуся в изучение настоящегомира и его истории, обратиться к решению социальных и нравственных проблем, апознание социального мира, несправедливого и жесткого, помогло ему в решениивопросов гносеологических. Однако до проникновения человеческого ума всокровенные тайны бытия было еще очень далеко.
О непознаваемостисущности вещей, связанных со смыслом бытия, с вопросами жизни и смерти, говорити старец Зосима, хотя он в решении многих вопросов и выступает как антиподИвана. Зосима раскрывал свои мысли в беседах с теми, кого мучили отвлеченныевопросы, он сформулировал их в своем завещании – поучении. «На земле жевоистину мы как бы блуждаем… Многое на земле от нас скрыто… — признаем онограниченность человеческого разума. – Вот почему и говорят философы, чтосущности вещей нельзя постичь на земле». (1, т. 9, с. 401).
Как видим, Достоевскийнаделяет мыслями об ограниченности человеческого разума в познании не толькобунтаря – атеиста Ивана, рассматривающего «весь обидный комизм человеческихпротиворечий» как «гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом,человеческого эвклидовского ума», но и его антипода религиозного Зосиму,согласного с философами в том, «что сущности вещей нельзя постичь на земле».
Сам писатель указывавшийи в письмах на свое желание устами Зосимы опровергнуть «богохульство» Ивана, вложилмногие свои сомнения и представления не только в рассуждения Зосимы и егоученика Алеши, но и в размышления Ивана Карамазова. В этом смысле можносогласиться с Ю. Г. Кудрявцевым, который пишет: «Противоречивую позициюписателя выражают Раскольников – Соня, Иван – Алеша. Они – попытка найти методискоренения Лужиных и Карамазовых. Они даны вместе потому, что автор, ихпородивший, не нашел одного правильного метода. Поэтому герои, хотя внешне исвободны от тенденциозности автора, в совокупности они и есть сам автор. Корочеговоря, Достоевский – это не Иван Карамазов. Достоевский – это не АлешаКарамазов. Иван плюс Алеша – это и есть Достоевский». (6, с. 11) Наверное, изэтого следует что в Иване Карамазове Достоевский принимает не все, а лишь то,что связано с его благородным негодованием против мерзостей жизни, с порывамиего ищущего ума; с его беспокойной «совестью». Многое же другое, и прежде всеготеоретическое обоснование безграничного своеволия, допускающего нарушениезаконов «совести», опровергается им всеми художественными средствами романа также, как это было и в «Преступлении и наказании».
Мысль самого художника оботносительности нашего познания мира, об ограниченности нашего проникновения вего сущность находит отражение, как считает Д. С. Лихачев, в самом характереотображения им объективной действительности: «Устремляясь к действительности истремясь к конкретному ее воплощению, Достоевский остро ощущал «независимость»существования мира и крайнюю относительность его познания. Относителен, конечно,не самый мир, напротив, мир до ужаса реален и абсолютен,- относительны методыего познания, и это познание не может быть отделено от способов, которыми оноведется. Поэтому-то и надо сообщать читателю о всех приемах, которыми этисведения получены, об их ничтожности и недостоверности». «Познание,- выражаетученый мысль Достоевского,- лишь дает возможность приблизиться к миру, поэтомунужны разные приемы приближения и проникновения в него: многосторонние поискидействительности, Страстные порывы к реальному». В этом плане – обусловленностиприемов стиля взглядами художника на характер познания мира – интересна сценасвидания Ивана с чертом. Желая как можно глубже проникнуть в сущностьинтеллектуальных и психологических страданий своего героя, Достоевскийизображает такое фантастическое явление, как визит черта, «до ужаса реально», чтодля него является важной ступенью на пути познания, в стремлении приблизиться кмиру».
Для определенияпсихологического состояния Ивана писатель считает важным сделать от рассказчикаэкскурс в характер заболевания героя («я не доктор, а между тем чувствую, чтопришла минута, когда мне решительно необходимо объяснить хоть что-нибудь всвойстве болезни Ивана Федоровича читателю»). Он считает так же важнымзафиксировать понимание Иваном того, что черт – это всего лишь призрак («Тыложь, ты болезнь моя, ты призрак… Ты моя галлюцинация»), и вместе с темматериализовать, так сказать, «опредметить» этот «признак», чтобы создать неменее реальный, чем образ самого Ивана; образ его «двойника», уточняющего его«идеи», расширяющего их содержание, доводящего их в определенных пунктах дологического конца. В связи с такой задачей художник словами рассказчика рисуетслишком подробный, подчеркнуто бытовой, будничный вид черта: «Одет он был вкакой-то коричневый пиджак, очевидно от лучшего портного, но уже поношенный,сшитый примерно еще третьего года и совершенно уже вышедший из моды, так что изсветских достаточных людей таких уже два года никто не носил длинныйгалстук в виде шарфа, все было так, как и у всех шиковатых джентльменов».
Ясно, что рассказчикздесь мог зафиксировать внимание и наблюдательность самого Ивана, в поле зрениякоторого, при необычности ночного визита, попадали самые мельчайшие подробностивнешнего реального мира. И это не только точно описанные симптомы болезни. Этовместе с тем и отражение мысли художника о том, что постигаем мы лишь «до ужасареальные» детали внешнего мира при необыкновенной трудности и ограниченностивозможности проникновения в его сущность. Именно с этим столь намеренно«опредмеченным» «джентльменом» предстояло Ивану обсудить трагедию своих неувенчавшихся успехом поисков истины.
Диалектику человеческогопознания Достоевский символически выражает такими словами – понятиями, как«чудо» и «тайна». Если «чудо» выполняет функцию «факта», доказательства исоответствует требованию «эвклидовского» ума, то «тайна» как раз раскрывает то,что не поддается такому методу познания и такому складу мышления. Она связана стеми вопросами, которые касаются ничем не измеримой бесконечности бытия.
Не в состоянии постичьто, что скрыто, человек, по мысли Достоевского, страстно стремится к сокрытомукак непостижимому, но крайне необходимому идеалу, так как только он можетоправдать как конечность человеческой жизни, так и ту несправедливость, котораяей сопутствует. Так проблема из гносеологической переходит в нравственную:человеку мало знать причины бытия, ему нужно еще его оправдание. «Человек живне единым хлебом»- это формула не одного Христа из Легенды, это убеждение исамого инквизитора. Именно поэтому он и хранит глубоко в себе страшную «тайну»о конечности человеческой жизни, об отсутствии будущей небесной гармонии с ее«возмездием», справедливостью, cоправданием земной жизни человека. Проклятие, муки познания он взял целиком насебя, чтобы не лишать миллионы людей смысла их существования, их мечты, идеала.
Необходимость того, чтостоит за «тайной», как и требование «чуда» как доказательства,- этот мотивпроходит через весь роман, начиная с завязки в келье старца, где Зосима угадалв душе Ивана «тайну» будущего инквизитора из Легенды и обратил внимание Иванана его внутренние противоречия. Глубоко проникая в действие романа, эта мысль –причина не только трагедии инквизитора, она приводит к страшной трагедии иИвана. Он не мог просто «остаться при факте»: требование иной, высшей духовной«правды» приводит его к признанию своей вины за мерзости жизни и к горячке.
Доказательством тойистины, что не одним хлебом бывает жив человек, служит в романе судьба и драмаМити Карамазова, Грушеньки, а так же жизненные судьбы и многих других героевромана «Братья Карамазовы». В Легенде инквизитор как бы поводит итог тех драм итрагедий, в водоворот которых уже ввергла и еще ввергнет героев романанеудовлетворенность фактами бытия и неудержимое стремление познать и обрестисмысл и оправдание своего существования. «Ибо,- говорит инквизитор, соглашаясьв этом вопросе со своим оппонентом Христом,- тайна бытия человеческого не втом, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представлениясебе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чемостанется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы». (1, т. 9, с. 320).
Сцена свидания с чертом(глава «Черт. Кошмар Ивана Федоровича») имеет большое значение в романе дляраскрытия, в частности, того смысла, который был связан с «тайной» инквизитора,а вся глава, как уже говорилось выше, тесно связана с главой «Великийинквизитор», хотя между ними в развитии действия произошли большие трагическиесобытия (убийство Федора Павловича, переломный в духовном развитии Митисимволический сон, надрывные для Ивана три свидания и беседы со Смердяковым). Вновой главе Достоевский еще раз возвращается к главнейшим положениямфилософского и нравственного диспута, используя при этом аргументацию ипоследних событий.
«Каким-то там довременнымназначением, которого я никогда разобрать не мог, — говорит черт, — я определен«отрицать», между тем я искренно добр и к отрицанию совсем не способен.… Но дляжизни мало одной «осанны», надо, чтоб «осанна» — то эта переходила через«горнило сомнений»…».
Вспомним, чтоДостоевскому самому были близки и поняты такие сомнения. Об этом он писал еще в1854 году Н. Ф. Фонвизиной: «Я скажу вам про себя, что я – дитя века, дитяневерия и сомнения…» Эта мысль писателя нашла отражение и в более позднее время– в частности, в его записных книжках. Говоря об исканиях мысли Ивана иинквизитора, о большой силе их «отрицания бога» и отвечая тем, кто «дразнил»его «необразованною и ретроградною верою в бога», Достоевский сообщает о самомсебе, о своих собственных сомнениях, о большой «силе отрицания», через которыеон прошел, и даже прибегает к терминологии черта. «И в Европе – пишет он, — такой силы атеистических выражений нет и не было. Стало быть, не как мальчик жея верую во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осаннапрошла, как говорит у меня же, том же романе, черт».
Из этих высказыванийписателя не следует, конечно, делать вывода об отрицании бога самимДостоевским. Не случайно он подчеркивает, что нельзя его «дразнить»«необразованною» верою: он обращает внимание на то, что хорошо изучил, познал исам испытал все атеистические сомнения, прежде чем провозгласил свою «осанну».Недаром он, обращая свои записи к Кавелину, говорит о достаточном уровне своегофилософского образования: «В виду этих глав (речь идет о таких главах, как«Великий инквизитор» и «Бунт».) вы бы могли отнестись ко мне хотя и научно, ноне столь высокомерно по части философии, хотя философия и не моя специальность».О борьбе двух начал в душе Ивана, о нерешенности им главнейших, мучивших еговопросов и о страданиях его разума и сердца говорят Ивану Алеша и Зосима. «Идеяэта еще не решена в вашем сердце и мучает его… — говорит ему старец в самомначале романа, при завязке действия. – В вас этот вопрос не решен, и в этомваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…».
Не случайно совершает иАлеша, по выражению Ивана, «литературное воровство» — целует брата вкульминационной главе «Великий инквизитор», как это сделал, Христос в отношенииинквизитора из сочиненной Иваном Легенды: Алеша преклонился перед тем его«великим горем», связанным с сомнениями и поисками истины, которое в началеромана разгадал в нем Зосима. «Горнило сомнений» и страстное желание «осанны»,веры в идеал и светлое будущее отмечает Алеша в брате к концу романа, уже послетрагических событий, имевших место в развитии действия: он пытается, вчастности, отделить Ивана от его «двойников» — от Смердякова («Брат… удержись:не ты убил. Это неправда!) и от черта («Ну и пусть его, брось его, забудь онем! Пусть он унесет с собой все, что ты теперь проклинаешь, и никогда неприходит!») (1, т. 10, с. 184). О муках сомнений напоминает Ивану и черт: «Ноколебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия – это ведь такая иногдамука для совестливого человека, вот как ты, что лучше повеситься».
С понятием «тайна»,символизирующем в романе как стремление человеческого разума к познаниюнепостижимого, так и страстное желание человека приобщиться к идеалу, тесносвязано понятие «авторитета». Инквизитор трактует «авторитет» как необходимыйфактор на пути отказа человека от своей свободы, ибо, говорит он, «ничего иникогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы». (1, т.9, с. 317). Это его заявление соответствовало общей социальной концепции Ивана, который,как и Раскольников, делил людей на меньшинство избранных, сильных, призванныхсказать новое слово в истории и вести за собой послушную массу, и большинствообыкновенных и слабых, для которых необходим «авторитет» и сила («меч кесаря»)избранных. Последнее, по его мнению, должны взять на себя не только мучительноебремя познания, но и бремя свободы, и масса будет считать их «за богов», за то,что они, «став во главе их, согласились выносить свободу и над нимигосподствовать…» (1, т. 9, с. 318-319). Инквизитор упрекает Христа в том, что тотпереоценил природу человека и вместо того, чтобы «заставить преклониться»,отказался от этого «во имя свободы и хлеба небесного».
Достоевский через весьроман проводит мысль об авторитете и боге как вполне земной природечеловеческого разума и сердца. Именно поэтому, наряду с авторитетоминквизитора, допускающим насилие, Достоевский выдвигает авторитет Зосимы,соответствующий, по мнению Алеши, природе народного характера, ищущего идеал,перед которым можно добровольно преклониться; «для смиреной души русскогопростолюдина, измученной трудом и горем, а главное всегдашнею несправедливостьюи всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности иутешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему…».
Через вольтеровскуюформулу (если бога нет, то его надо выдумать), связанную с познаниембесконечного, а также с оправданием человеческого существования – с надеждой навозмездие и справедливость, Иван и созданный его воображением инквизиторприходят к мысли о необходимости «тайны», обмана. Истину о конечностичеловеческой жизни, об отсутствии будущей небесной гармонии с еесправедливостью и возмездием познают, по мнению инквизитора, лишь избранные, критическимыслящие личности, которые берут страшное страдание – от этого бремени познания– на себя, хранят эту «тайну», чтобы не лишить миллионы людей их надежды исчастья, но требуют взамен подчинения своей воле, как воле тех, кому присущамудрость познавшего. Своего инквизитора Иван относит к категории «страдальцев,мучимых великой скорбью и любящих человечество».
Однако пониманиеДостоевским трагедии Ивана и инквизитора не означает принятия писателем такой«тайны» иллюзорного, обманного счастья для людей. Сомнения в правоте своей идеиощущает и сам инквизитор. В Легенде в ответе за упреки инквизитора Христосмолчит, и для инквизитора «тяжело его молчание». Когда же Христос молча и тихоего целует, «старик вздрагивает». «Что-то шевельнулось в концах губ его», оноткрывает дверь темницы и выпускает пленника. «Поцелуй горит на его сердце, ностарик остается в прежней идее», — заканчивает свою Легенду о великоминквизиторе и его пленнике Христе Иван Карамазов.
Этой «тайне» инквизиторапротивопоставлена «тайна» земли и вселенной, великая «тайна» жизни и радостислияния с нею, та радость познания, которую ощутил Алеша после встречи сГрушенькой, которая « подала луковку» — сделала доброе дело, успокоив его послесмерти Зосимы своей человечностью, воскресила его душу, потрясенную «тлетворнымдухом» — несбывшимся «чудом». И вот теперь душа его готова была слиться свселенной и принять ее как «тайну»: «С зенита до горизонта двоился еще неясныйМлечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегала землю. Белые башнии золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы вклумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною,тайна земная соприкасалась со звездною…». Такое познание – соприкосновение с«тайной» бытия – укрепило Алешу на его «подвиг». Но это иной, чем уинквизитора, «подвиг». Вместо обмана и насилия над волею массы ради ееиллюзорного счастья Алеша решил покинуть монастырь, чтобы, «пребывая в миру»,проповедовать идеи любви и добра. «Пал он на землю слабым юношей, — говорит онем Достоевский устами рассказчика, — а встал твердым на всю жизнь бойцом иосознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга». (1, т. 9, с.452). «Подвиг» Алеши был ближе самому Достоевскому, так как соответствовал егоидеалам просветительства и нравственного совершенствования.
Что же касаетсяконкретного социального содержания «бунта» Ивана Карамазова, то о нем писал,как известно, и сам Достоевский, называя его убеждения «синтезом современногорусского анархизма», «Отрицание не бога, — пояснил Достоевский в письме кЛюбимову от 10 мая 1879 года, — а смысла его создания. Весь социализм вышел иначал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до программыразрушения и анархизма». Достоевский далее говорит об искренности инеопровержимой аргументации «бунта» Ивана Карамазова: «Основные анархисты были,во многих случаях, люди искренно убежденные. Мой герой берет тему, по-моему,неотразимую: бессмыслицу страдания детей и выводит из нее абсурд всейисторической действительности».
В важности намеренийсвоего брата не сомневается Алеша. «Ему все казалось почему-то, что Иван чем-тозанят, чем-то внутренним и важным, что он стремиться к какой-то цели, можетбыть очень трудной, так что ему не до того… Он совершенно знал, что брат егоатеист». (1, т. 9, с. 43).
Достоевский постоянноподчеркивает конкретно-социальную обусловленность «бунта» Ивана, даже в самых,казалось бы, отвлеченных вопросах (о боге, бессмертии небесной гармонии и т.п.). «Мне надо возмездие, — заявляет он, — иначе ведь я истреблю себя». (1, т.9, с. 306). «Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечнуюгармонию, то при чем тут дети, скажите мне, пожалуйста?». «Я спешу взять своимеры… а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинкихотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачком вгрудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к«боженьке!». Ивану не нужно ни ада, ни рая, он хочет возмездия на земле, а нена небе, он не хочет, чтобы мать ребенка, растерзанного псами по велениюпомещика, простила ему его злодеяние («не смеет она прощать ему!»). От картинреальной земной жизни с ее социальной несправедливостью Иван переходит к мысли овозможной небесной гармонии и отвергает ее: «Не хочу гармонии, из-за любви кчеловечеству не хочу». (1, т. 9, с. 307). «А потому свой билет на вход спешувозвратить обратно… Не бога я не принимаю, Алеша, я только билет емупочтительнейше возвращаю».
Таким образом, отказИвана от небесной гармонии, как не оправдывающей земные слезы людей, подкрепленконкретными фактами несправедливой социальной действительности.
«Бунтарь» — философ, созданныйДостоевским, все свои философские построения сводит к одному: он не принимаетмир в том виде, в каком он, пред ним предстал, и хочет его изменить, хочетвозмездия здесь, на Земле. Однако, как известно, Иван Карамазов не находитнастоящего пути к изменению мира: выдвинутые им теоретические положения и«допущения» на практике заводят его в такой же тупик, как и Раскольникова.
В противоречие опятьвступило прежде всего несоответствие целей средствам. Болея, как иРаскольников, за страдания детей, Иван несправедлив в то же время к людям.Большинство из них он относит к категории слабосильных, готовых отдать своюсвободу и судьбу на суд меньшинства избранных – новаторов, сильных волею ипознанием, призванных вести массу за собой. Для этих, взявших бремя познания иответственности, он, как и Раскольников, создает неписаные законы, разрешающиепо формуле «все позволено» переступить через любые нравственные законы ипреграды, не только выработанные в течение веков существования человеческогообщества, но и вытекающие из самой природы человека как высокоразвитогосущества.
Со всей страстьюДостоевский-художник ниспровергает идеи крайнего индивидуализма. Развенчанияидей индивидуализма, к которому как к средству прибегает запутавшийся впротиворечиях Иван Карамазов, идет в основном по тем же моментам, что и впредыдущих романах Достоевского: во-первых, диспут идей, в который по волеавтора втянуты герои. Диспут не только «внешний», но и внутренний. Внутреннийспор Ивана, его сомнения, муки не только в Легенде о Великом инквизиторе, но ив сценах с чертом, созданным воображением Ивана. Именно он, изложив поэмку«Геологический переворот» и напомнив Ивану его философское обоснование формулы«все позволено», насмешливо обнажает ее циническую сущность: если«мошенничать», то зачем «санкция истины».
«Ад в груди и в голове»Ивана пытается смирить и Алеша, напоминая ему о том, что требует к себе любви:«А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Какже жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь?». (1, т. 9, с.330). По центральнымпунктам идет «диспут» — заочный – между Иваном и Зосимой. Это касается, вчастности, и проблемы любви к «ближнему»: Считая, что любить «ближнего»невозможно, Иван, вместе с тем, разделяет такие понятия, как «человек» и«человечество». (1, т. 9, с. 296). Точка зрения самого Достоевского была высказанаим со всей определенностью: «Кто слишком любит человечество вообще, тот,большею частью, мало способен любить человека в частности». В романе авторский«голос» звучит в словах старца Зосимы. Предваряя снова Ивана, Достоевский вначале романа приводит разговор на эту тему Зосимы с госпожой Хохлаковой,которая тоже любит «человечество». Зосима же показывает ей бесплодность такойабстрактной любви. В суждениях и делах старца Достоевский не раз подчеркиваетреальную основу его любви к человеку как таковому, а не к понятию«человечество». «Диспут» по разным пунктам проходит через весь роман.
Второй художественныйприем, как и в других романах, сводится к столкновению «идеи» Ивана с егонатурою. Натура Ивана определила важный пункт в его теории – благороднуюконечную цель: желание переустройства социального мира, не принимаемого ввидуего несправедливости. Но справедливый «бунт» осуществляется «инквизиторскими»средствами, отчего и сама цель приняла уродливые формы. И натура Ивана «невыдерживает» того в его «идее», что является античеловеческим. Таквзаимодействуют главнейшие аспекты романа: философский (проблемы познания,этики), социальный (мир и цели и средства его переустройства) и психологический(все искания разума неразрывно связаны с человеческими драмами, а критериемистинности «идей» служит такая излюбленная для Достоевского «проба», как натурачеловека).
Мучения Ивана,усугубляемые от свидания к свиданию со Смердяковым, достигают своего апогея вкошмарную ночь накануне суда. Рассказывая Алеше о визите черта и жалуясь на то,что тот «дразнил» его, Иван вспоминает главное противоречие в своей идее, окотором напомнил ему черт, — отрицание совести для тех, кому «все позволено», и– в то же время – его внутренние мучения: «Совесть! Что совесть? Я сам ееделаю. Зачем, же я мучаюсь?». (1, т. 10, с. 184). «Он меня трусом назвал, Алеша!..«Не таким орлам воспарять над землей!» Это он прибавил, это он прибавил! ИСмердяков это же говорил». (1, т. 10, с. 186). На словах Иван санкционировалпреступление — возможное убийство Митей Федора Павловича («Один гад съест другугадину, обоим туда и дорога».) (1, т. 9, с. 179). и не стал препятствовать этому,хотя и оценил свое поведение фразой: «Я подлец». Однако натура, как выразилсяеще Порфирий Петрович, «подвела» и довела Ивана до страшных внутренних мучений,до горячки.
О том, как натура Иванавступила в борьбу против некоторых пунктов его идеи, говорит и такой интересныйэпизод, как встреча его на пути к Смердякову с пьяным «мужчинкой», которого«ему неотразимо захотелось пришибить сверху кулаком», и «он бешено оттолкнулего», равнодушно подумав: «Замерзнет!». Последний разговор со Смердяковымраскрыл, однако, перед ним неопровержимо тот факт, что вместе с истиннымубийцей он несет ответственность за преступление («Вы убили, вы главный убивеци есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по словувашему дело это и совершил», — сказал ему Смердяков в это последнее ихсвидание). Человеческая природа Ивана протестует против того, что логическивполне закономерно «прилипло» к его «идее»: против «низкой» практики,оказавшейся грязной и античеловеческой. Именно после этого начинаетсяосвобождение Ивана от смердяковщины. На обратном пути, возвращаясь отСмердякова, Иван был уже на грани духовного кризиса: «Какая-то словно радостьсошла теперь в его душу. Он почувствовал в себе бесконечную твердость: конецколебаниям его, столь ужасно его мучившим все последнее время!». (1, т. 10, с.158). Символически это отражено в повторении эпизода: потрясенный Иван вновь наталкиваетсяна того же «мужичонку», но теперь он его несет на себе, чтобы оказать емупомощь, чтобы спасти… Тяготевший к многозначительным сценам, приобретающимподчас значение символа, Достоевский-художник таким приемом своеобразныхсюжетных параллелей помогает читателю глубже проникнуть во внутреннюю,психологическую область жизни героя в душе которого человеческое началопостепенно приобретает все большие права.
Глава.4 Двойничество какфилософская категория
И наконец, в «БратьяхКарамазовых», как и в «Преступлении и наказании», Достоевский использует такойхудожественный прием, как «двойничество». Обращение к внутреннему миру героя, кглубокому познанию его психики происходит через феномен двойничества. Писательпоказывает, как под влиянием бездушного общества, дисгармоническойдействительности сознание человека не выдерживает и вследствие этогораздваивается, порождая на свет своего двойника, полную противоположность себесамому.
Раздвоение внутреннегомира Ивана Карамазова состоит в несовпадении образа героя с идеей, которой онодержим. Его идея заключается в отрицании общепринятых законов нравственности,в провозглашении закона свободного желания личности. Откинул законы божьи, Ивансоздает свои законы. Его идея материализуется в образе черта, она воплощаеттемные стороны его души, в то же время как противоположное идее начало естьнастоящая основа его личности. Атеизм Ивана Карамазова – это невериеотчаявшегося человека. «Я не бога не принимаю…, я мира, им созданного, мира-тобожьего не принимаю и не могу согласиться никак» — его кредо.
О страданиях стремящегосяк познанию человеческого разума, в муках проходящего через горнило сомнений иотрицания, говорит в романе «двойник» Ивана Карамазова – черт: «Моя мечта это –воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстуюсемипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал – войти вцерковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу так. Тогда предел моимстраданиям».
Рассказанная чертомлегенда об ученом философе, познавшем истину после смерти и пропевшим «осанну»,перекликается с «тайной» инквизитора. Однако, по мысли Ивана, путь к вередолжен лежать через муки сомнений и отрицаний.
Таким образом,Достоевский переводит спор философский в остро социальный, и наоборот. Проблемыпознания в его романе соотнесены с вопросами нравственности, спор идейпроисходит на фоне глубочайших по своей психологической и трагической основечеловеческих драм. В романе «Братья Карамазовы» можно выделить два разныхсочетания художественных образов из области «двойничества». Первое сочетание –Иван и черт – углубляет, драматизирует и психологизирует внутренниепротиворечия разума и сердца Ивана (эту же функцию в значительной степенивыполняет и сочетание Иван – инквизитор).
Второе сочетание – Иван иСмердяков – выполняет иную функцию: оно выводит «идею» Ивана за пределы еговнутренних противоречий и объективирует ее в художественном образе иногосоциального ряда, доводя ее тем самым до логически возможного конца. Именномещанская среда Смердякова, воспитанника циника Федора Павловича Карамазова,стала благодатной почвой для формулы крайнего индивидуализма «все позволено».Именно Смердяков, как и глава семейства Карамазовых, по своей социальнойсущности был готов воспринять и реализовать на практике из этой выстраданнойформулы Ивана, как и из других его социально- философских выводов, то, что чертнасмешливо назвал «мошенничеством» под прикрытием «санкции истины».
Смердяков, не только неимеющий никакой связи с народом, но и не чувствующий никакой ответственностиперед ним, все свои мечты обиженного завистника сосредоточил на осуществленииплана утверждения своего личного, эгоистичного «я». Мечты о приобретении денеги об открытии в Москве или где-нибудь в Европе своего личного предприятия какнельзя лучше отражают характер социальной подоплеки «философии» индивидуализмаСмердякова – циничной «борьбы за существование». Для последней и нужнаСмердякову «философия» (чтобы «смошенничать»), и ему приятно получать от кумира– Ивана Карамазова – такую «санкцию истины». Вот почему Смердяков, как и ФедорПавлович, живо интересуются такими вопросами, как бессмертие, вечная небеснаягармония, его интересует идея бога и т. п. Это он в ответ на подшучиваниеФедора Павловича о возможном поджаривании в аду, «как баранины», за грехиперефразирует по-своему слова Ивана: «Насчет баранины это не так-с, да и ничеготам не будет-с да и не должно быть такого, если по всей справедливости».
Если Иван отрицаетнебесное возмездие потому, что считает справедливее возмездие земное для таких,как помещик, затравивший псами ребенка, то Смердяков видит в этом удобное, «повсей справедливости», оправдание жизненной практики по формуле «все позволено».При этом Смердяков не прочь пококетничать и рассуждением в духе Ивана и инквизиторао допустимости противоречия между конечной целью и средствами ее достижения.Говоря о солдате-христианине, подвергнувшемся в плену мучениям за свою веру ине отказавшемся от нее, Смердяков подводит философский фундамент к оправданиюдругого варианта: отказа от своей веры. И это звучит в его устах какмногозначительное обобщение его жизненного кредо («все средства хороши длядостижения цели»): «…не было бы греха и в том, — говорит он, — если иотказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственногокрещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими втечение лет и искупить малодушие».
«Добрые дела» и цели –это лишь фраза Смердякова. На самом деле и цель и средства у него едины, как иу Лужина в «Преступлении и наказании»: цели его эгоистичны, и им вполнесоответствуют выбор «средств». Никаких мыслей и чувств, связанных с страданиемнарода и человечества, кроме своей собственной обиды за свое происхождение отЛизы Смердящей и неравноправное положение среди братьев Карамазовых, у негонет. Наоборот, презрение к народу («Может ли русский мужик против образованногочеловека чувство иметь?») и ненависть к России («я всю Россию ненавижу…»)становятся питательной почвой для его эгоизма и его программы: «Была такая прежняямысль-с, — говорит он Ивану во время их последнего свидания,- что с такимиденьгами жизнь начну, в Москве, али пуще того за границей, такая мечта была-с,а пуще все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо многовы мне тогда этого говорили: ибо коли бога бесконечного нет, то и нет никакойдобродетели, и да не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так и рассудил».Если для Ивана, как и для Раскольникова, возможное преступление – прежде всегопроверка «идеи», оправдывающей любые средства на пути к высокой цели, то дляСмердякова убийство, которое он совершил, явилось целью и средством: убивФедора Павловича и забрав три тысячи, он таким образом сделал более реальныйсвою мечту о особенном кафе-ресторане в Москве, на Петровке, а может быть, дажегде-то в Европе, о котором он мечтал, изучая «французские вокабулы». Правда,элемент личного расчета и выгоды где-то глубоко в тайниках души был у Ивана, начто указал ему впоследствии Смердяков и что, в свою очередь, увеличивалоугрызения совести Ивана, но не это было для него главным.
Показав антигуманностьнекоторых пунктов «идеи» Ивана на примере практики Смердякова, «скомпрометировавшей»ее, художник тем самым дал возможность своему «бунтарю» — философу пересмотретьсвою теорию, чем и поверг его разум и сердце в страшное смятение, в пучинумучительного сознания вины за преступление Смердякова, вылившееся на практике всамое циничное и грязное уголовное дело. Если, думает теперь Иван, он не сумеетизжить в своем разуме все то, что невидимыми нитями связано с преступлениемСмердякова – все пагубные пункты своей идеи, — то «не стоит и жить».
Глава 5. Отражение драмыИвана в судьбах других
Драма Ивана в разнойстепени отразилась и в судьбах других персонажей романа, и прежде всего ДмитрияКарамазова. Еще в самом начале романа во время беседы в келье старца, Митясделал для себя вывод из слов Петра Александровича Миусова, который цитировалслова Ивана о последствиях для нравственности познания человеком «истины» оботсутствии бессмертия: «Уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в немтотчас же иссякнет не только любовь… тогда ничего уже не будетбезнравственного, даже антропофагия». Далее Миусов напомнил слова Ивана о том,что «нравственный закон природы должен немедленно измениться в полнуюпротивоположность прежнему» и что злодейство будет вполне дозволено и признано«самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом» для неверующего вбессмертие. Повторив эту мысль, Митя сказал: «Запомню…» «Все посмотрели на негос любопытством»(1, т.9, с. 90-91), — подчеркивает Достоевский.
Так, с усвоенияопределенных пунктов «идеи» Ивана началась в романе трудная судьба МитиКарамазова. Сам Митя скажет впоследствии о противоречиях в душах таких, как он:«идеал мадонны» с «идеалом содомским» борется, «а поле битвы – сердца людей». Втрудные минуты «идеал мадонны» берет верх в сердце Мити, и он, оправдываянадежды не только Алеши и Зосимы, но и их творца – Достоевского на возможностьнравственного совершенствования людей, согласился принять «муки обвинения»,чтобы «страданием очиститься».
Однако «очищениестраданием» ведет Митю, по воле и мысли автора, не к аскетизму и не кустремлению к богу, а к сознанию своей вины перед народом за мерзости свои,своего отца и своего класса. Сон напоминает ему о страданиях крестьян, о том,что плачет их «дите». Боль Ивана Карамазова за страдания детей, поднимающая его«бунт» на такую высоту человечности, перед которой меркнут все его формулыкрайнего индивидуализма, — та же боль рождает теперь и в сознании Мити вопрос: «Почембедны люди, почему бедно дите?». Способность чувствовать народное горе – вотвысший критерий нравственности, по мысли Достоевского. «Позовите серые зипуны»,- говорил он еще в «Дневнике писателя», — и спросите их самих об их нуждах, отом, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все в первый раз, может быть,услышим настоящую правду».
Боль за людские страданияи желание их пресечь сближает в финале всех трех братьев Карамазовых, сколь быразличны ни были их судьбы и конкретные планы на будущее. Выбрал свой путь«страдания за всех» Митя. Наставником детей, клянущихся на могиле Илюшечкипослужить народу и человечеству, мы видим в финале Алешу. Изживающим в себе всето, что послужило основой преступления Смердякова, но не отказавшимся отблагородной идеи «бунта», предстает в финальной сцене суда Иван Карамазов.Подобно Раскольникову, он идет к судьям, чтобы доказать свою вину и предатьсебя в их руки не потому, что отказался от идеи «бунта», и не потому, чтосчитает справедливым жить Федору Павловичу до старости и творить мерзости, аИлюшечке Снегиреву умереть в нужде в свои девять лет, — точно так же как дляРаскольникова не было сомнения в том, кому жить, а кому умереть: подлецу Лужинужить или Катерине Ивановне, умирающей от нужды и чахотки и оставляющей напроизвол судьбы своих маленьких детей. Как и Раскольников, он идет на судпотому, что дальше не может выносить тех внутренних мучений, которые явилисьпоследствием его стремления поставить себя «по ту сторону» человеческогообщества и его «добра и зла». Он, как и Раскольников, пережил крах своих идейкрайнего индивидуализма, но понял, что не «все позволено», что есть неписаныезаконы, переступить через которые не может никто, пока он человек.
Но внутренние мучения икрах определенных пунктов «идеи» Ивана не означали его примирения снесправедливо устроенным обществом. Алеша ошибся, когда после разговора сбратом накануне суда подумал о нем: «Бог, которому он не верил, и правда егоодолевали сердце, все еще хотевшее подчиниться, но он пойдет и покажет! Богпобедит!». (1, т.10, с.186). Иван действительно «пошел и показал» на суде впользу Мити, обвиняя не только Смердякова, но и себя. Однако это показание непривело его к христианской любви с ее всепрощением. Обвиняя себя, он не прощаети продолжает обвинять и «бунтовать» против ханжества, лицемерия; тайных иявных, облеченных в рамки закона повсеместных преступлений в так называемойблагородном привилегированном обществе: так в романе Достоевского «БратьяКарамазовы» осуществляется взаимопроникновение философского, социального ипсихологического пластов, образующих органическое единство жанровых признаковсоциально-философского и социально-психологического романов и организующихсложную структуру романа Достоевского как синтетического жанра.
романнравственный социальный карамазов
Заключение
Ф. М. Достоевский видитсвоё предназначение в том, чтобы указать человечеству выход из царства наживы,эгоизма, взаимной вражды. Но мысль его бьётся в тисках неразрешимыхпротиворечий.
Проникнуть в смятеннуюдушу современного человека, понять себя и других, чтобы указать людям путь,ведущий к достижению идеала, — вот к чему стремится великий гуманист. Тонкийпсихолог, он пристально изучает внутренний мир людей, живущих в ненормальноустроенном обществе, обнажает глубины человеческой души, изображая пейзаж,трагические заблуждения больного сознания.
На страницах романавоспроизводится стремительный поток мыслей героев, вскрываются мотивы ихпоступков. Каждый из братьев Карамазовых воплощает собой и проверяет свою «идею».Все вместе они, словно зеркала, отражают друг друга, в чём-то повторяют, вчём-то противостоят друг другу.
Глава «Pro и contra» — кульминация конфликта идей в романе. Сомнениямучают героев Достоевского, как и самого автора.
Бунт против религии, противмира, где «дитё плачет, где льются слёзы», это бунт не только одного из главныхперсонажей романа, Ивана Карамазова, но и самого Достоевского. Духпротиворечия, сомнения терзает и поборника христианской любви, смирения ивсепрощения Алёшу Карамазова.
В центре вниманияроманиста – искания «русских мальчиков», пытающихся разобраться в «предвечныхвопросах, о которых толкует вся молодая Россия».
Весь строй голосов романаподводит нас к выводу, что автор усматривает правду о мире в позиции старцаЗосимы, его ученика Алёши, «русских мальчиков» и всех тех героев романа, ктоготов беззаветно служить добру и братской любви.