Содержание
Введение
1. Тематика и проблематика произведений курского писателя
2. Религиозные мотивы в рассказе Е.И. Носова «Усвятскиешлемоносцы»
Заключение
Литература
Введение
Традиционно, литературнаякритика причисляет Евгения Носова к писателям-деревенщикам. Однако в его лучшихпроизведениях читатели находят не только узкое крестьянское понимание природныхи житейских процессов на родной земле, но и масштабное философское осмыслениебытия людей и Отечества. Мастерство, широта интересов и реалистический опытЕвгения Носова натуральны, естественны, богаты и разнообразны, он легко,свободно и художественно цельно рисует картины трудовой деревни и жизньгородскую, фабричную, отступающую грозным летом 1941 года армию, поднимающийсяна священную борьбу народ.
Литературно-творческуюработу Евгений Носов неизменно совмещал с большой и плодотворной общественнойдеятельностью, являясь членом правления Союза писателей СССР, секретаремправления Союза писателей России, членом редколлегий журналов «Нашсовременник», «Подъем» и «Роман-газеты».
За книгу «Шумит луговаяовсяница» ему присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1975).За рассказы 90-х годов он отмечен Международной литературной премией имени М.А.Шолохова (1996), а в 2001 году удостоен премии имени А. Солженицына.
За выдающиеся заслуги вразвитии советской литературы и плодотворную общественную деятельность ЕвгениюНосову присвоено звание Героя Социалистического Труда (1990), он награждендвумя орденами Ленина (1984, 1990), орденами Трудового Красного Знамени (1975)и «Знак Почета» (1971).
Приведенные сведенияпозволяют нам говорить о Е.И. как о разносторонне талантливом человеке, иестественно, его литературное творчество также разнообразно обилием тем имотивов, среди которых попадаются как доминирующие – тема войны, так и напервый взгляд незаметные, но тем не менее чрезвычайно важные для пониманиятворческой концепции автора, как например, религиозные мотивы.
Таким образом, цельюнашей работы является рассмотрение религиозных мотивов в рассказе Е.И. Носова«Усвятские шлемоносцы».
При анализе повести«Усвятские шлемоносцы» нами делается попытка установить ее связь с традициейдревнерусской литературы и фольклором, а также выявить христианские мотивы вповести, о наличии которых неоднократно упоминалось многими исследователями (С.Брыкина, Л. Дудина, В. Васильев, Н. Подзорова, Н. Сегованцев, Ф. Чапчахови др.).
Объект изучения – процессвоплощения религиозной тематики в тексте рассказа. Предмет – методы и приемывыражения религиозных мотивов в рассказе.
Задачи:
— выявить доминирующиепроблемы и идеи произведений Е.И. Носова;
— проанализироватьхарактер проявления религиозных мотивов в рассказе «Усвятские шлемоносцы».
Практическая значимостьнашей работы заключается в том, что материал, изложенный в ней, может бытьиспользован при изучении курсов «Русская литература 20 века», «Литературноекраеведение», а также при освоении обзорных тем «Военная проза 20 в.»,«Деревенская проза 20 в.», «Курские писатели».
1. Тематика и проблематикапроизведений курского писателя
носов повестьлитература христианский
В жизни Евгений Иванович,по свидетельству многочисленных почитателей его таланта, – бывал разным:неразговорчивым и хмурым, смотрящим на всех исподлобья, когда дают знать о себестарые фронтовые раны, бывает преисполненным ласки и юмора, и тогда весь он,крупный, кряжистый человек, светящийся добротой и хитроватым умом, заполнялсобою сердца и умы родных и друзей, бывал изумительным устным рассказчиком,зачаровывающим или повергающим в хохот приятелей и слушателей.
Е.И. Носов является однимиз тех писателей, кому удалось сохранить яркую творческую индивидуальность, неидя навстречу «поверхностным политизированным ожиданиям читателя».
В сознании массовогочитателя имя Е.И.Носова связывается в первую очередь с деревенской прозой.Большинство исследователей рассматривали творчество писателя преимущественно врамках эстетики деревенской прозы, военная же тема оттеснялась на второй план,а сам писатель говорил, что «вообще-то тема войны у меня не главная, как,например, у Василия Быкова или у Юрия Бондарева… Главной темой была иостается деревня, ее насущные проблемы… Но война жива в истории деревни. Ведьобщество не привело себя в порядок после войны, Я вглядываюсь в человекадеревни, который прошел войну, знает ее суровую правду».[1]
Сверстники ЕвгенияИвановича Носова Ю. Бондарев, Г. Бакланов, В. Быков начали свой путь вбольшую литературу с произведений о Великой Отечественной войне. В отличие отних Носов заявил о себе как о талантливом писателе с выходом сборника «Нарыбачьей тропе» (1958), где изображены поэтические картины природы, окрашенныефилософскими размышлениями автора. В живописных зарисовках и картинах изкрестьянского быта, незамысловатых на первый взгляд, звучит сильноежизнеутверждающее начало, огромный гуманистический смысл.
Однако, начиная ссередины 60-х, память о войне в рассказах писателя начинает проявляться всеболее и более творчестве центральное место. По глубокому убеждению Е.И. Носова,достоверно и глубоко писать о войне может только человек, побывавший в еегорниле. Глубокие раздумья писателя «о времени и о себе», о горьком опытесвоего поколения, о важности этого опыта для других поколений, о войне, о мире,о фронтовиках вне фронта являются достойным продолжением лучших традицийотечественной литературы.
Гуманистическая основатворчества писателя, чистота нравственного чувства, социальная и философскаянасыщенность, художественное мастерство писателя, бесспорно, представляютподлинный интерес для писателем значение изучения. Обращает на себя вниманиеблестящее владение русским литературным приобретает попытка языком. В связи сэтим актуальное акцентировать внимание на идейном и стилевом своеобразиивоплощения военной темы в прозе писателя. Являясь мастером короткого рассказа инебольшой повести, писатель внес неоценимый вклад в развитие малых литературныхжанров русской прозы, а по оценке В.Васильева, «значение Е. Носова в разработкежанров рассказа и короткой повести для советской литературы можно сравнить соткрытием новых возможностей в «малой прозе» для XIX века И. Тургеневым».[2]
Наиболее полно освещеныранние военные произведения писателя рассказы «Красное вино победы», «Шопен,соната номер два» и повесть «Усвятские шлемоносцы».
Избегая в раннихпроизведениях батальных сцен, писатель концентрируется на психологическомизображении русского крестьянства в самый страшный в истории человечествамомент. Этой творческой цели он остался верен на протяжении всей жизни.Воссоздание самих событий войны, окопного быта, страшных (преимущественнонеравных) боев в поздних произведениях не только не затмевает, но иподчеркивает нравственную суть героев, которым пришлось сражаться на «трехфронтах» – с фашизмом, «всякой сволочью рядом» среди своих же карьеристовкомандиров и с собственным естеством, которое патологически не воспринималовойну, которому не было чуждо ничто человеческое, в том числе и элементарныйстрах смерти.
Народная трагедия впроизведениях Е.И. Носова продолжилась и после войны, если «первый фронт»перестал существовать, то два других остались, несколько трансформировавшись.Негласное противостояние солдат окопников со штабным командованием, далеким отих нужд, после войны сменилось противостоянием бывших фронтовиков с местной игосударственной властью, равнодушной к судьбе своего народа.
Внутренние силыучастников войны в новых условиях оказались мобилизованы на противоборство сокружающей их душевной черствостью, нравственным оцепенением, на то, чтобысохранить внутренний кодекс, усвоенный на войне, которая научила их отличатьзерна от плевел и помогла осознать истинную цену жизни. Авторскую боль вызываетунизительное положение, в котором оказалось русское крестьянство после войны иособенно в 90-е годы. Герои Е.И. Носова заброшены собственной страной, котораявместо благодарности за ратный подвиг обрекла их на убогое существование вумирающих деревнях. Между тем эти старики и старухи, воевавшие или переживавшиетяготы войны в тылу, потерявшие близких, сами чудом выжившие, несмотря ни начто, все еще обладают великим богатством – высочайшим нравственным потенциалом,ведь именно война научила их самому главному – ценить жизнь, осознавать еекраткость.
Потому-то осознанно илибессознательно они в своих поступками строго следуют основам христианскойморали, стараясь противостоять невежественным внукам, пренебрегающим ихнаградами и священными датами.
Военная проза Е.И. Носова,пронизанная болью за судьбу народа победителя, – проза авторского сочувствия,участия, но отнюдь не отчаяния и безысходности, об этом свидетельствует всетворчество писателя с начала 60-х до последнего 2002 года.
Мелким и недостойнымсвоего высокого предназначения считает писатель растрачиваться на образынегодяев. У Е.И. Носова в литературе другая миссия: воспеть коренной русскийнарод, на котором испокон века держится и будет держаться Россия, во всем егобылинном величии. Прав А.И. Солженицын отметивший, что «в каждом рассказеНосова сюжет просочен затопляющим настроением, теплой любовью к людям, ихобстоятельному быту и неутихающей привязанностью к природе. Ощущение частосравнимо с ощущением от рассказов чеховских, каждый малозначительный эпизод ласкововысвечен, лучится от пропитанности теплотою». И пока существует народное«смиренномудрие» (Н. Кучеровский), искренняя любовь к родной земле,православная вера – духовный стержень народа, его христианская любовь ко всемуживому на земле, будет жива Россия, будет жив русский народ. Это глубокоеубеждение, унаследованное от классиков русской литературы Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского,И.С. Тургенева, Н.В. Гоголя, подтверждается и утверждается всей прозой Е.И. Носова.
Иногда кажется, что«деревенская» проза писателя 60-х – 70-х годов была предварительной работойперед воплощением главной писательской цели – показать миру русскийкрестьянский характер, особенно ярко проявивший себя в годы ВеликойОтечественной войны. Вероятно, поэтому Е. Носову оказалась посильнасложнейшая творческая задача – объединить два мощных литературных течениявторой половины XX века – о войнеи о деревне. Соотносятся же эти темы на разных этапах творчества писателя по-разному,что сказывается в особенностях построения сюжета. В прозе 60-х – 70-х на первомплане находится деревня, ее «насущные проблемы». Война обозначена схематично,как недавнее прошлое героев, как роковой рубеж в их судьбах («На рассвете»,«Шумит луговая овсяница», «Во субботу день ненастный», «Холмы, холмы...»). В произведениях90-х годов, напротив, в центре повествования – воспоминания о войне, а скупыеупоминания о пустеющих деревнях лишь подчеркивают трагичность судеб фронтовиков(«Костер на ветру», «Памятная медаль», «Яблочный Спас»). Наконец, последний,чисто военный, рассказ «Фагот» тематически с деревней вообще не связан.Разумеется, такое соотношение тем в прозе писателя объясняется отнюдь невымиранием к началу XXI века русскойдеревни как таковой.
Вероятно, с течениемпослевоенных лет все глубже приходило постижение всей истинной трагичностивойны, всех тех роковых последствий, которые она за собой повлекла. Вот иприходят к концу жизни фронтовики к осознанию того, что война – это то главное,что было в их жизни и в жизни их страны, что стали они частицей мировойистории.
Занять достойное место вбольшой русской литературе Е.И. Носову позволяет и блестящее владение русскимлитературным языком. Знание народного, просторечного языка, курских диалектныхслов, проистекающее из постижения глубинных основ крестьянской жизни, живогообщения с обитателями русской деревни, во многом унаследовано писателем отбабушки – хранительницы старинных сказаний, преданий, легенд, обычаев,традиций. Именно ей Е.И. Носов во многом обязан своим становлением как большогорусского писателя.
Литературными учителямиписатели стали русские классики. Можно с уверенностью утверждать, что пейзажписателя не уступает пейзажам И. Тургеневаи И. Бунина, а по степени психологическогопроникновения в душу своего героя его можно сравнить с А. Чеховым и К. Паустовским.
Выучка у русскихклассиков, в первую очередь у Л. Толстого,ощущается и в главном эстетическом принципе писателя – сделать литературуравной жизни; она же позволила Е.И. Носовудаже на страницах трагической военной прозы излучать добро, свет, надежду.
Большая филологическаякультура писателя, глубокое постижение основ национального крестьянскогохарактера и собственный жизненный опыт, приобретенный на фронте и впослевоенные годы, позволили Е.И. Носовусформировать особый подход к художественному изображению Великой Отечественнойвойны. В древнерусской литературе главным защитником родной земли являетсякрестьянин-пахарь, труженик, наделенный высокими духовными качествами, которыепомогают ему победить, – эта традиция лежит в основе всего военного творчестваЕ.И. Носова. Писатель обращается и кнекоторым поэтическим приемам героического эпоса и воинской повести.Использование им христианских мотивов и библейского подтекста подтверждаетнравственную чистоту героев, святость и правоту их дела защиты слабых, спасенияродины от врага. Незатейливая, но мудрая народная философия крестьянина-воинаунаследована героями поздних произведений Е.И. Носова от персонажей русской батальной прозы XIX века В. Немировича-Данченко,В. Крестовского, В. Гаршина и Л. Толстого. Да исам подход к изображению войны как огромного физического труда, борьбы завыживание в тяжелейших походных условиях в произведениях этих писателейоказался близок Е.И. Носову.
Творчески используя этитрадиции, писатель привносит собственное видение народного подвига в ВеликойОтечественной войне с учетом конкретной исторической и социальной обстановки. Впервую очередь, предельно расширяется проблематика, и на первый планвыдвигаются сложные этические, философские, социально-исторические вопросы, припостановке которых в своих произведениях Е.И. Носов сохранил присущие ему достоинство и интеллигентность, такт,уважение к памяти павших и к живым фронтовикам (что, к сожалению, удалосьнемногим писателям).
Сложныесоциально-исторические и философские вопросы, связанные с событиями ВеликойОтечественной войны и последующей судьбой народа 181 победителя, поднятые впрозе Е.И. Носова, оказались воплощены вхудожественно совершенной форме. Поэтому, можно с уверенностью утверждать, чтопроза Е.И. Носова о Великой Отечественной войнепредставляет собой значительное и яркое явление в литературном процессе второйполовины XX века. Проблематика и оригинальнаястилевая манера писателя не только значительно обогащают русскую военную прозу,но и вносят существенный вклад в развитие малых прозаических жанров, чтопозволяет Е.И. Носову занять достойное место в рядубольших русских писателей. Безусловно, творчество такого Мастера слова как Е.И. Носов дает большие возможности для дальнейшего изучения.[3]
Обратившись в повести«Усвятские шлемоносцы» к христианскому подтексту, библейским мотивам, писательярко и убедительно раскрыл истоки народного героизма, показал русскийнациональный менталитет во всем его величии и красе. Духовные традиции русскойдеревни сыграли решающую роль в воспитании и становлении не только обитателейУсвят, но и всех героев писателей, представляющих великую русскую нацию – народ,победивший фашизм. Рассмотрим эти мотивы подробнее.
2. Религиозные мотивыв рассказе Е.И. Носова «Усвятские
шлемоносцы»
Пожалуй, наиболее выпуклопросматривается в повести «Усвятские шлемоносцы» эсхатологический религиозныймотив Конца Света.
В повести художниккропотливо воссоздает словом всю материальную, вещную сторону жизни со всеми ееземными и «земляными» оттенками и со всей возможной полнотой, где, как кажется,нет интеллектуальной напряженности, нет мудрования, дозволяющего промыслитьсвязь изображения с мистическим подсознательным и непознаваемым – иследовательно – с духовным. Однако отношение художника к главному действующемулицу повести Касьяну настолько религиозно и так прозрачно соотнесено с темвысшим, что неназываемо и потому неподвластно режущей силе материалистическогоскальпеля и что как бы не существует как “предмет” в плотском “обиходе” жизни,но без которого по-настоящему мы и не сможем понять и оценить ни этого самого“обихода”, ни всего его очарования и всей его трагичности, – что мысль о КонцеСвета в связи с событиями повести не представляется чем-то необычайным. Темболее что сама “космогония” повести, ее яркий мир с укрупненными образамилюдей, собственно язык и художественная ткань произведения – о чем попытаемсясказать позже как о необходимом элементе нашего рассуждения – как бынаталкивает на выводы обобщающего характера, и именно предзакатного, конечногохарактера.
Касьян из своего детствапомнит причитывания бабушки о змеях, якобы водящихся в страшном уремном лесублиз деревни Усвяты, где они жили и где происходит действие повести: “Как усгинь-болота жили три змеи: как одна змея закликуха, как вторая змея заползуха,как третья змея веретенка...”[4] Образы змей какколдовской, нечистой силы в представлениях русских совпадают с толкованиемобразов драконов в Откровении: они суть воплощения сатаны.
После сходки усвятскихмужиков у дедушки Селивана на последний перед уходом на войну совет – на“тайную вечерю” – хмельной Касьян видит, как в заречье реки Остомли луна“багрово зависла в лугах и почему-то казалась Касьяну куском парного легкого, скоторого, сочась по каплям, натекла под ним красноватая лужа речной излучины”.Откровение: “Солнце стало мрачным как власяница, и луна сделалась, как кровь”.
В Апокалипсисе четыревсадника: один победоносный, другой назначен взять мир с земли, третийпоявляется на страницах Откровения с мерой в руке, четвертый есть сама смерть.
В “Усвятских шлемоносцах”тоже четыре всадника. Бригадир “воевода” Иван Дронов, “все с той женепроходящей сумрачной кривиной на сомкнутых губах” – он одним из первыхусвятцев добровольно уйдет на войну. Колхозник Давыдко, принесший на покосвесть о начавшейся войне: “дочерна запеченный мужик в серебре щетины по впалымщекам” – и скакал-то с вестью “локти крыльями, рубаха пузырем”. Третий всадникприбыл в Усвяты с повестками о мобилизации на войну: “верховой, подворачиваясловно факелом подпаливал подворья, и те вмиг занимались поветренным плачем исумятицей, как бывает только в российских бесхитростных деревнях, где не прячутни радости, ни безутешного горя”. Конечно же, повестки эти кажутся вызовом напоследний Суд: “Посыльный достал из-за пазухи пиджака пачку квитков, полистал,озабоченно шевеля губами, про себя нашептывая чьи-то фамилии, и наконецпротянул Касьяну его бумажку. Тот издали принял двумя пальцами, будто брал закрылья ужалистого шершня, и, так держа ее за уголок перед собой, спросил:
– Когда являться?
– А там все указано”.[5]
“Свернутая чурочкойклеенчатая тетрадь”, в которой должны расписаться оповещенные, безусловнонапоминает книгу жизни из Откровения: “… и судимы были мертвые по написанномув книгах сообразно с делами своими”. А вот так она описана в повести ЕвгенияНосова: “Тетрадка была уже изрядно потрепана, замызгана за эти дни множествомрук, настигнутых ею где и как придется, как только что застала она и Касьяна.Перегнутые и замятые ее страницы в химических расплывах и водяных высохших пятнах,в отпечатках мазутных и дегтярных пальцев, с этими молчаливыми следами чьих-тоуже предрешенных судеб, чьих-то прошумевших душевных смут и скорбей, пестрелистолбцами фамилий, против которых уже значились неумелые, прыгающие инаползающие друг на друга каракули подписей. Попадались и простые кресты, тоженеловкие, кособокие, один выше другого, и выглядели они рядом с именами ещеживых людей как будто кладбищенские распятия”.
“Значит, люди требуются.Как дровца в печку”, – заключает верховой, не подозревая, конечно, какой силыогонь будет сжигать этих людей в той невиданной войне.
Последний, четвертый,всадник в повести – лейтенант из военкомата, организующий сбор призывников иотправку их в части – появляется, действительно, будто с иного Света. “… Уперил остановился непривычный для здешнего глазу, никогда дотоль не бывавший вУсвятах военный, опоясанный по темно-зеленой груди новыми ремнями, в круглой,сиявшей козырьком фуражке и крепких высоких сапогах, казавшийся каким-тостранным пугающим пришельцем из неведомых обиталищ, подобно большой инепонятной птице, вдруг увиденной вот так вблизи на деревенском прясле. Смугловыдубленное лицо его было сурово и замкнуто, будто он ничего не понималпо-здешнему...” Мало что суров, непорядка не любит, но и человек обстоятельный,все считает по бумажкам: “Листки, должно были сложены неправильно, потому чтомолчаливый лейтенант взял неспешно, с давящей обстоятельностью наводить в нихкакой-то свой порядок: опять положил верхнюю бумажку по низ, нижнюю – сверху, ату, что была до того наверху, заложил в середину”.[6]Прямо-таки провожатый на тот Свет с наказом от Иоанна: “Не бойся ничего, чтотебе надобно будет претерпеть”. Должно быть, усвятский “материал”, все этимужики казались ему поначалу, как дедушке Селивану в другом месте повести: “…как серые горшки перед обжигом: никому из них не дано было знать, кто выйдет изэтого огня прокаленным до звона, а кто при первом же полыме треснет до самого конца”.
Жена Касьяна Натаха,беременная третьим, рассказывает сказку своему младшенькому: “А змей тотнемецкий о трех головах… из ноздрей огонь брызгает, из зеленых очей молниилетят. Да только папка наш в железном шеломе, и рубаха на ем железная...”[7]Откровение: “Дракон сей (о семи головах) стал перед женою, которой надлежалородить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца”.
Далекий гулприближающейся к Усвятам войны разбудил деревенскую мифологию: жили ведь, “какв мешке завязаны”. Немцы представляются усвятцам с копытами и в касках срогами, то есть жутковатыми, чертоподобными существами явно из легиона тойсамой нечисти из Апокалипсиса: “Они ж не нашенской веры, а может, и вовсе безникакой, потому, должно, и рога”. А сколько примет по поводу! “От метлы щелинет”, “Со смятой душой на такое не ходят”, “Догорела свеча до огарочка”, “Этоверно: что в гроб, что на войну – в чистом надо”. Касьян письмо от братаНикифора, подумав, “бережно засунул за Николу (икона в доме Касьяна), которыйспокон веку хранил все ихние счета с посюсторонней жизнью”. И может быть, самаяточная и острая примета – уход мужиков на войну от всего родного и близкого, вочто врос сердцем и жизнью, – отзывается во фразе Иоанна, наверное, слишкомзагадочной во всем его сочинении: “… Но имею против тебя то, что ты оставилпервую любовь твою”.
В Откровении огнь поедающийсходит на землю с неба, в повести Евгения Носова небо наливается чужероднойугрозой. Вспомним луну, похожую на кусок парного легкого, сверху на купающихсяв Остомле мужиков падает и тень курганника: “Чьи-то невидимые глаза, чей-торазбойный замысел кружил над мирными берегами”. В знойном летнем небе надуходящими на войну усвятцами появляется тревожное, “невесть откуда взявшеесяодинокое облако, будто белый отставший гусь-лебедь, и тень от него, пересекаядолину, мимолетно темнила то светлобеленые хаты, то блестки воды, то хлебныенивы на взгорьях”.[8]
Касьян в ночном слышитзвук приближающегося бомбовоза: “Сначала расплывчатый и неопределенный, он всебольше густел в небе, собирался в ревущий и стонущий ком, обозначавший своедвижение прямо на Касьяна, и когда этот сгусток воя и рева, все ускоряя свойлет, пересек Остомлю и уже разрывал поднебесье над самой головой, Касьянторопливо стал вглядываться, рыскать среди звезд, размытых лунным сиянием.
В самой светлой круговиненеба он вдруг на несколько мгновений, словно потустороннее видение, схватилглазами огромное крылатое тело бомбовоза. Самолет летел не очень высоко, былиразличимы даже все его четыре мотора, наматывающие на винты взвихренную луннуюпаутину, летел без огней, будто незрячий, и казалось, ему было тяжко, невмочьнести эту свою черную слепую огромность – так он натужно и трудно ревел всемсвоим распаленным нутром”. Небо содрогается от звука летящей смерти, все живоев лугах и на земле замерло и затаилось. Здесь не имеет значения, что самолетэтот, по всей вероятности, советский: важно само ощущение ужаса перед машинноймощью, содержащей в себе смерть. “Это ж она… – потерянно трезвел на своеммокром от росы полушубке Касьян. – Она ж летит...”[9]
Картина поистинепророческая, апокалипсическая, она западает в душу читателя и теперь с нимостается образ стонущего бомбовоза в светлой прогалинке ночного неба,наматывающего на винты взвихренную лунную паутину, образ жуткой избыточной силычеловеческого разума, воплотившейся в смертоносную машину.
И наконец, начальная ценаповести – косьба травы на остомельских лугах. Касьян стоит на лугу со своей“ловкой, обношенной косой”, удивляясь, “экие нынче непроворотные травы”.Касьяну тридцать шесть лет – “самое спелое мужицкое времечко” – по новейшимподсчетам столько же лет было и Христу, и вспомним, что в русском представлениио смерти – а Касьяну предстоит уйти вместе с остальными усвятскими мужиками навойну, откуда он, если судить по настрою повести и по ее высшей догадке, уже невернется, “ибо время близко” – человек умирает не от несчастного случая, не отболезней, и не от старости, а именно когда доспел, созрел. Откровение: “…пусти серп свой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на землесозрела”.
Следует предположить, чтоавторский замысел зачина повести преследовал, конечно же, собственную цель:подготовить читательское восприятие к мысли с неотвратимости беды и вручитьнекий ключ к пониманию всей повести, однако подтекст первой сцены повести –косьба травы – слишком прозрачен и для нашего “специального” угла зрения, ипрямо отсылает наше воображение к страницам Апокалипсиса.
Вообще повесть “Усвятскиешлемоносцы” – как она задумана и исполнена Евгением Носовым – суть откровение одостоинстве русского человека. По сюжету повесть поведывает о последних дняхжизни усвятских мужиков перед их уходом на войну и собственно об уходе их.Повествование наполнено картинами земного, предшествующего войне бытования:работа, дом, дети… Еще нет войны на страницах повести – война ощущается какпрекращение этого земного, – но повесть именно об этом: достоинство человека втом, чтобы честно исполнить свое земное по догадке святого Иоанна: “Знаю делатвои, и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние делатвои больше первых”...
Здесь к месту будетрассказать о месте и значении Человека в Свете, как это позволит нам сделатьтекст повести. Для того обратимся опять к начальным сценам повести “Усвятскиешлемоносцы”.
Человек (Касьян) являетсяв самой сердцевине русской природы, на лугу у реки Остомли. По правую сторонуот него места родные, обжитые, на которые и смотрится-то “со счастливымприщуром”. Касьян видит “сызмальства” утешную речку Остомлю, помеченную на всемсвоем несмелом увертливом берегу прибрежными лозняками, столешную гладь луговна той стороне, свою деревеньку Усвяты на дальнем взгорье, уже затеплившуюсяизбами под ранним червонным солнцем, и тоненькую свечечку колокольни, розово иневесомо сиявшую в стороне над хлебами...”
По левую руку “сторонанеобжитая, не во всяк день хоженая”, о которой нам еще придется вспомнить подругому поводу: “заливное буйное займище, непролазная повительная чащоба всладком дурмане калины, в неуемном птичьем посвисте и пощелке. Укромные тропы илазы, обходя затравенелые, кочкарные топи, выводили к потаенным старицам,никому во всем людском мире неизвестным, кроме одних только усвятцев, где исами, чего-то боясь, опасливо озираясь на вековые дуплистые ветлы в космахсухой кули, с вороватой поспешностью ставили плетеные кубари на отливавшуюбронзой озерную рыбу, промышляли колодным медом, дикой смородиной и всякимснадобным зельем”.
Край Света, в которомсуществует Человек, обозначен лесом: “Займище окаймлял по суходолу, поматериковому краю сивый от тумана лес, невесть где кончавшийся, за которым,признаться, Касьян ни разу не был: значилась там другая земля, иная округа сосвоими жителями и со своим начальством, ездить туда было не принято, незачем,да и не с руки. Так что весь мир, вся Касьянова вселенная, где он обитал иникогда не испытывал скуки, почитай, описывалась горизонтом с полудюжинойдеревень в этом круге”.[10]
Таким образом, Человек иместо, где он обитает, носят исключительный, единственный характер – они одни всвоем роде, и значит, “объяснения”, исчерпывающие эти два “предмета”, мы отыщемна страницах повести, в круге описываемых ею событий. Отметим только, что образКасьяна на лугах укрупняется до значения первочеловека во Вселенной, и впродолжение его характеристики обратимся еще к одному отрывку повести, вкотором Касьян идет с покоса к роднику попить воды: “Разгорнув лопушье и припавна четвереньки, Касьян то принимался хватать обжигающую струйку, упругохлеставшую из травяной дудочки, из обрезка борщевня, то подставлял под неешершавое, в рыжеватой поросли лицо и даже пытался подсунуть под дудку макушку,а утолив жажду, пригоршнями наплескал себе на спину и, замерев, невольноперестав дышать, перемогая остуду, остро прорезавшую тело между сдвинутыхвместе лопаток, мученически стонал, гудел всем напряженным нутром, стоя, какзверь, на четвереньках у подножия горушки. И было потом радостно и обновленосидеть нагишом на теплом бугре, неспешно ладить самокрутку и так же неспешнопоглядывать по сторонам”.[11]
Человек естествен в своембытии, он напоминает большого чистого зверя в окружении органичной среды.Вспомним еще эпизод в ночном, когда Касьян “ложился ничком головой к реке ипостепенно отходил душой” от созерцания природы, вслушивался в шорохи и шепотызверушек, в плескание рыбы в реке. Человек определен художником как парноеприроде доброе животное, от которого никто и ничто не ожидает вреда. Однакоречь здесь идет лишь об одной из сторон Человека с его первобытным плотскимпроисхождением, а когда Касьян жалеет мерина Кречета – “Кабы все только спользой, дак много на этом свете найдется бесполезного… Не одной пользойживет человек”, – то как бы расширяется в существо одушевленное. Понимание, чтоне все живет по правилу плоти, не все ради пользы, выводит Касьяна избездумного звероподобного состояния в мир немногословной отзывчивости и кутончению внутреннего чувствования, возвышает его до существа со сложнойдушевной организацией. В повести “Усвятские шлемоносцы” он раскрыт как типвысшего рода и способен к тончайшим душевным переживаниям.
С первой страницы повестиКасьян занят деревенской работой. По преданию, Господь создал мир труждаясь.Труд для Человека в Свете не только способ доставить средства к существованию(вспомним библейское: “в поте лица своего...”), не только путь познания Света ине только способ регуляции природы и организации людей в сообщество, ноглубинная опора жизни в Свете и необходимый компонент той полноты бытия, окотором еще скажем. Труд радует Касьяна.
На покосе появляются женаКасьяна Натаха с двумя их детьми. Она ждет третьего сына, зная Касьянов“завод”. На Руси имелось представление, будто один сын – не сын, два сына –полсына и только третий сын – вот сын! Предполагалась некая полнотачеловеческого существования в семье, родители были чадолюбивы и рожали много.Какова сцена встречи Касьяна с младшим сынишкой! “Касьян… цапнул пятерней зарубашонку, подкинул враз оторопело примолкшего парнишку, по-лягушачьирастопырившего кривулистые ножки, и, поймав на лету, сунулся колючимподбородком в мягкий живот. От этого прикосновения к сынишке уже в который разза сегодняшнее утро все в нем вскипело буйной и пьяной радостью, и он, вжимаясьщекой в сдобное пахучее тельце, утратил дар речи и лишь утробно стонал, всейгрудью выдыхал нечто лесное, медвежье: “мвав, мвав!”, как тогда под струямиродникового ключа”.
Касьян жалеет жену,строжится на ее отступления от материнского “регламента”, побранил засвоенравие, что пришла на покос, “а у самого меж тем при виде ее полыхнуло подуше теплом и мужицкой гордостью: пришла-таки!”
Отношения Человека всемье основаны на любви – Касьян любит жену и детей и испытывает ответнуюлюбовь.
Далее Человек с семьейорганично входит в артель – писатель соблюдает иерархию вхождений повозрастающей. Вот на покос на помощь мужикам идут их жены с детьми. Вместе ссемьей и артелью Касьян входит в сельский мир, в колхозное сообщество со своейиерархией.
В книге “старинныхписьмен” и “ненашенских времен и мыслей”, хранящейся у дедушки Селивана,Прошка-председатель означен как запевала, старшина хора: он глава деревенскогомира, библейский тысяченачальник. Это на нем лежит тяжкий груз отправки мужиковна войну и неизбывная забота об остающихся. Вот он сидит у конторы и ждетобщего сбора: “… на верхней ступеньке крыльца, уронив голову в серойковеркотовой закапанной мазутом восьмиклинке, подпершись руками, сиделПрошка-председатель, повержено и отрешенно глядевший на свои пыльные,закочуренные сухостью сапоги”.
А вот и весь усвятскиймир вместе с вернувшимися с покоса мужиками: “Помимо косарей сбежался сюда ивесь прочий усвятский народ – с бураков, скотного двора. Афоня-кузнец смолотобойцем, и даже самые что ни на есть запечные старцы, пособляя себеклюками и костыликами, приплелись, приковыляли на железный звяк, навсколыхнувшую всю деревню тревогу”.
В миру отношения междулюдьми построены на дисциплине и доверии. И, конечно, место Человека в Светеневозможно понять без его собственной среды, в отрыве от того, во что онвживлен и чем дышит его душа. Как остов мироздания, в котором обитает Человек,своеобразный центр Света, обнесенный стенами и подведенный под крышу – домКасьяна в деревне Усвяты: “Деревня уже каждой своей избой хорошо виделась навозвышении. Касьян привычно отыскал и свой домок: как раз напротив колодезногожуравца. Он всегда был тихо, со сдержанной молчаливостью привязан к своемудому, особенно после того, как привел в хозяйки Натаху, которая как-то сразупришлась ко двору, признала его своим, будто тут и родилась, и без долгихприглядок хлопотливо заквохтала по хозяйству. Да и у него самого, как принял ототца подворье, стало привычкой во всякую свободную минуту обходить, окидыватьсо всех сторон жилье, надворные хлевушки, погребицу, ладно срубленный, сухой ипрохладный, на высокой подклети амбарчик, в три хлыста увязанный все еще свежийплетень, всякий раз неспешно присматривая, что бы еще такое подделать,укрепить, подпереть или перебрать заново”.[12]
Если мысленно продолжитьнаправление взгляда Касьяна из окошка его дома, откроется чудная картина рекиОстомли, картина необычная по своему цвету и тонкости ощущений: “Да и самКасьян, бывало, ни на лес, ни даже на кормившее его хлебное поле не смотрел безустали, ак гляделось ему на причудливые остомельские извивы, обозначенные гдеивняком, где кудлатыми ветлами, а где полоской крутого обреза.
Вода сама по себе, дажеесли она в ведерке, – непознанное чудо. Когда же она и денно и нощно бежит вберегах, то норовисто пластаясь тугой необоримой силой на перекатах, тостепенясь и полнясь зеленоватой чернью у поворотных глин; когда то укрываетсямолочной наволочью тумана, под которой незримо и таинственно ухает вдругвзыгравшая рыбина, то кротко выстилается на вечернем предсонье чистейшимзеркалом, впитывая в себя все мироздание – от низко склонившейся тростинкикамыша до замерзших дремотно перистых облаков; когда в ночи окрест далекослышно, как многозвучной звенью и наплеском срывается она с лотка на мельничноеколесо, – тогда это уже не просто вода, а нечто еще более дивное инеобъяснимое. И ни один остомельский житель не мог дать тому истолкованье, ненаходил, да и не пытался искать в себе никаких слов, а называл просто рекой,бессловесно и тихо нося в себе ощущение этого дива...
… Отступала река, вследза ней устремлялись шумные ребячьи ватажки, было заманчиво шариться в лугахпосле ушедшей воды.
Чего тут только неудавалось найти: и еще хорошее, справное весло, и лодочный ковшик, и затянутыйилом вентерь или кубарь и точеное веретенце, а то и прялочье колесо. Ещемальчишкой Касьян отыскал даже гармонь, которая хотя и размокла и в продранныемехи набило песку, но зато планки остались в сохранности, и он потом,приколотив их к старому голенищу, наигрывал всякие развеселые матани.
… И все это – подчибисный выклик, под барашковый блекоток падавших из поднебесья разыгравшихсябекасов, которых сразу и не углядеть в парной притуманенной синеве”.[13]
Картина Остомли по своейживой выразительности и по тому вниманию, с которыми художник облюбовываеткаждое свое слово, каждую строку в своем описании, есть, верно, концентрациямиросозерцания. С такой благодарностью к сущему, окружающему человека, с такойпроникновенностью изображенного Света немногое может сравниваться в егоповести. Писатель со всей мощью своего дара пишет о том, “чему не могли датьтолкования” остомельские жители. И с горечью предчувствия мы торопимсянасытиться душой этой картиной прекрасного Света, ибо по нашей догадке, онисчезнет так же, как и Человек, его обживший...
Отметим одно важноеобстоятельство из уже сказанного и подкрепленного цитатами: оно касаетсяхарактеристики Касьяна, вернее, главного, как нам показалось, его качества вмиру – его заботливости. И остальные страницы повести подтверждают эту мысль:суть Касьяна – забота. Он хороший конюх, любит и понимает лошадей, не толькокак заповедано – добывает в поте лица своего хлеб насущный себе, жене, детям,матери, он всех их попекает, бережет.
Теперь и на войну емупридется идти и защитить все сродное ему, к чему довелось иметь касательство всвоей жизни. И можно быть уверенным, что и к своему ратному делу он отнесетсясо всей честностью и исполнит его так же добросовестно, как и дело мирское.
Итак: Человек в повестиЕвгения Носова “Усвятские шлемоносцы” есть существо природное, цельное иодушевленное, привязанное к жизни, влюбленное в Свет и суть его – забота. Онестественен в это Свете и составляет его главную величину.
Вернемся к последнейсходке усвятских мужиков – на “тайную вечерю” у дедушки Селивана и вспомним,кто он такой в Усвятах: “Жил он бобылем, в старенькой своей избе с давноосыпавшейся трубой, после смерти старухи не держал во дворе никакой живности,кроме воробьев да касаток, и даже не засевал огорода, дозволив расти на грядкахчему вздумается...” У него “упрятанные под куделистые брови, но все еще живыевостренькие глазки”, – по книге “старинных письмен” имя его означает леший. Онодин из немногих мужчин в Усвятах, бывших на прошлой мировой войне и емуприходилось убивать людей.
Новобранцы собрались удедушки Селивана выпить, поделиться сокровенным, старик достает свою книгу иоткрывает ошарашенным мужикам подлинное значение их собственных имен. Николайоказывается “победителем”, Алексей “защитником”, Касьян “шлемоносцем”, то естьусвятские мужики являются по именам своим еще и ратниками, “имеющими указание квоинскому делу”. Токмо детей стращать, думает Касьян по возвращении домой.
Однако мужчина в Свете –и об этом, по сути, прямое, в настоящем времени повествование в “Усвятскихшлемоносцах” – вспомним русское “мир стоит до рати”, об этом главный рассказхудожника – как существо заботливое носит долг защитить все то, что входит вкруг его жизни: семью, дом, родину, мир, и потому подлежит военной обязанности.Повесть о том, что предшествовало уходу мужиков на рать, о стоянии мира передвойной. Неторопливый разговор писателя подготавливает мысль о времени Человекуосуществить свой долг в последней рати, небывалой на Руси по своейкровопролитности и жестокости. Достаточно вспомнить статистические двадцатьсемь миллионов погибших и отнести большую часть убыли на тогдашнюю русскуюдеревню, очень плотно заселенную. По селениям северной Руси – из архангельскихи вологодских областей – из каждых двухсот ушедших на войну мужиковвозвращалось шестеро. Сход в небытие усвятских мужиков – самой зрелой и сильнойчасти населения – в повести Носова подкреплен историческими фактами и носит апокалипсическийхарактер. Художник знает о том, что и Касьян и уходящие вместе с ним усвятцыобратно не вернутся. С ними прощаются всерьез, и Алексей-защитник,Касьян-шлемоносец, и его брат Никифор-Победоносец и даже Афоня – не боящийсясмерти – никто не вернется, всем гибнуть подчистую. Сколько тому примет настраницах повести! Как зловещий знак невозвращения почти перед каждым домомвырыта яма: писатель объясняет его прозаически – хотели поставить столбы подрадио, да не успели за войной. Касьяну снится червонец, обернувшийся спервадамой пик в невестиной фате, а потом смертью, нюхающей цветок. Слухи: “Бают, какбудто в рай будут зачислять”, за что позже Прошка-председатель суровоотчитывает: “Чтоб, значит, не пользовались посторонними слухами”. Прошка –человек реальный, иллюзий на счет уходящих не питает и провожает их точными инужными словами: “Не этот флаг вы идете оборонять, который на конторе, азнамя… вовсе не из материалу, не из сатину или там еще из чего. А из нашегодела, работы, пота и крови, из нашего понимания, кто мы есть...” Людисобираются основательно, знают срам, в святое дело не лезут на четверях, какКузьма. Вообще уходят с достоинством.
И Касьян знает, что свойратный долг обязан избыть с честью. Своей жене он говорит: “Жил? Жил! Семью,детей нажил? Нажил. Вот они лежат, кашееды. Да с тобой третий. Нажил – сталобыть, иди обороняй. А кто же за тебя станет?”[14] Повесть еще и об этом:наше понимание, кто мы есть, сам жил и детей нажил – теперь пострадай. В одномиз толкований мира присутствует древнее слово “страда”. Мир – это страдание. Нев нашей воле изменить мир, но должно перестрадать факт своего материальногосуществования в Свете со всем его плотским содержимым, с болезнями, горем, войнами.
В контексте Конца Светауход мужиков на войну, исход русской деревни, от которого она не смоглаоправиться – наши современники застали на ее месте дотлевающие головешки, –событие эсхатологическое и требует объяснений некоего высшего рода...
Сперва о том, что самимужики предчувствуют погром деревни. Касьяна “проняло тоскливым ощущениемблизкого исхода: рвались последние ниточки, привязывавшие к деревне, кпривычным делам. Все, отходился, отконюховал… Как же оно тут будет, если таквот все бросим? Война с ее огнем далеко, но уже здесь, в Усвятах, от еегромыхания сотрясалась и отваливалась целыми пластами отлаженная жизнь: невестьна кого оставлялась скотина, бросалась неприбранная земля...”[15]
И вот, наконец, исход.Его картины щемят сердце. Повторимся: художник знает, что Касьян уходитнавсегда, в обстоятельствах его проводов на войну подробен в деталях, точен внастроении и невидимыми слезами плачет об уходящем.
Жена провожает Касьяна“померкнувшим взглядом, не найдясь, что сказать, чем остановить неумолимоевремя”, а “в едва державшейся насильной тишине стенные ходики хромоного,неправедно перебирали зубчики-секунды”. Мать сует Касьяну его пуповинку –последнее, что связывает Человека с его родом и со Светом. Он прощается сусвятцами и со всем миром, “где он обитал и никогда не испытывал тесноты искуки”, и мы видим, как прекрасен этот покидаемый Человеком Свет: “С увала, ссамой его маковки, там, позади, за еще таким же увалом, бегуче испятнаннымнеспокойными хлебами, виднелась узкая, уже засиненная далью полоска усвятскогопосада, даже не сами избы, а только зеленая призрачность дерев, а справа, вотдалении, на фоне вымлевшего неба воздетым перстом белела, дрожала за марью затеряннаяв полях колоколенка. А еще была видна остомельская урема и дальний заречныйлес, синевший как сон, за которым еще что-то брезжилось, какая-то твердь”.“Верхи почуялись еще издали, попер долгий упорный тягун, заставивший змеитьсядорогу. Поля еще цеплялись за бока – то просцо в седой завязи, будто в инее, тонизкий ячменек, но вот и они изошли, и воцарилась дикая вольница, подбитаяпучкастым типчаком и вершковой полынью, среди которых, красно пятная,звездились куртинки суходольных гвоздик. Раскаленный косогор звенел кобылкой,веял знойной хмелью разомлевших солнцелюбивых трав. Пыльные спины мужиковпробила соленая мокрядь, разило терпким загустевшим потом, но они все топали пожаркой даже сквозь обувь пыли, шубно скопившейся в колеях, нетерпеливо поглядывалина хребтину, где дремал в извечном забытьи одинокий курган с обрезаннойвершиной. И когда до него было совсем рукой подать, оттуда снялся и полетел,будто черная распростертая рубаха, матерый орел-курганник”.[16]
Нарушена “незыблемостьжизни” и, хотя “Касьян ничего не хотел другого, кроме как прожить и умереть наэтой вот земле, родной и привычной до каждой былки”, ему суждено пройти“излюбленной дорогой” по этому Свету, которому нельзя “дать истолкованья”, и окотором и мы не знаем, для чего дан он Человеку.
Уходит Касьян, оставляянедолюбленное, недоделанное: швейную машинку жене не купил, третьего своегосына не увидит, в ночном на кожухе не полежит, взирая на звезды… Сходит сземли и остальная сила – усвятские и русские мужики со всей России – вместе сними уходит и “полая вода”, “главная армия”, уходит и история народов,кончается эпоха деятельных масс, а начинается история другая, которой управляютскрытые элиты, их деньги приводят в движение танки и самолеты быстрогореагирования, которые точечными ударами ракет приведут к равновесию временношатнувшийся Вавилон с его мировым порядком. План этих элит, вероятно, в том,чтобы сойти в небытие по возможности без грома, с комфортом и в последнююочередь...
Сходит с земли всяполнокровная, простая, земляная жизнь и тот прежний Человек, природно-зрелый,“спелый”, сильный и цельный – о котором с таким обаянием рассказал художникЕвгений Носов, и о котором, вероятно, святой Иоанн загадочно бы заметил: “Когоя люблю, тех обличаю и наказываю” – как бы приуготовленный ходом вещей ккакой-то необычной роли – может быть, и непомерной – но в силу исконизаложенного в нем свойства воителя – имя Касьян не случайно отыскало его впотемках того, первого, зачатия – он должен убить и тем приближает собственнуюгибель. Хотя и “не в пору затеялось”. Но никто и никогда – в том числе и самКасьян, задай ему подобный вопрос – не смог бы согласиться с мыслью о таком егопредназначении.
С кончиной Касьянаестественно прекратится полнокровная жизнь не только в русской деревне Усвяты,но и во всем Свете, ибо этот Свет ущербен без него, неполон и естественнымобразом как бы обречен на угасание без своего главного смысла, без своегопродолжения – без естественного Человека.
По замечанию Бердяева,русская литература после творческих откровений о Человеке Достоевского должнастать апокалипсической, то есть, обязана свидетельствовать о Конце Света. Вэтом смысле повесть Носова “Усвятские шлемоносцы” не выходит из ряда такихсвидетельств, а тень курганного орла на последних страницах повести – “похожегона распростертую черную рубаху” – есть провозвестник надвигающейся тьмы.
И обо всем том ярусеповести, близком по настроению к Откровению Иоанна, который дозволил намвычитать мысль о Конце Света, сам Иоанн, наверное мог бы сказать: “Незапечатывай слова пророчества книги сей: ибо время близко. Неправедный пустьеще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правдуеще и святый да освящается еще”.
“Соучастник в скорби”святого Иоанна, художник редкостного и тонкого дара Евгений Носов обнял героевсвоей повести всем сердцем, никого из них не оскорбил нарочитым словом, всехпонял и всех простил – в миру виноватого нет – и со всеми простился.
Заключение
Небольшая по объему, нонеобычайно емкая по содержанию, почти былинная, «богатырская», повесть Е.И.Носова «Усвятские шлемоносцы» останется памятником русскому крестьянству,ставшему той народной армией, которая остановила врага и водрузила флаг Победынад рейхстагом. Победила и погибла…Потери при достижении этой Победы былитаковы, что дальнейшую трагическую участь русской деревни можно былопредвидеть.
Народная трагедия впроизведениях Е.И. Носова продолжилась и после войны, если «первый фронт»перестал существовать, то два других остались, несколько трансформировавшись.Негласное противостояние солдат окопников со штабным командованием, далеким отих нужд, после войны сменилось противостоянием бывших фронтовиков с местной игосударственной властью, равнодушной к судьбе своего народа.
Военная проза Е.И. Носова,пронизанная болью за судьбу народа победителя, – проза авторского сочувствия,участия, но отнюдь не отчаяния и безысходности, об этом свидетельствует всетворчество писателя с начала 60-х до последнего 2002 года.
Обратившись в повести«Усвятские шлемоносцы» к христианскому подтексту, библейским мотивам, писательярко и убедительно раскрыл истоки народного героизма, показал русский национальныйменталитет во всем его величии и красе. Духовные традиции русской деревнисыграли решающую роль в воспитании и становлении не только обитателей Усвят, нои всех героев писателей, представляющих великую русскую нацию – народ,победивший фашизм.
Литература
1. Носов Е. Усвятские шлемоносцы. – Петрозаводск:Карелия, 1986.
2. Баскевич И. Усвятские шлемоносцы. // Курскаяправда. – 1977. – 13 октября.
3. Биличенко В. Уходили на войну Усвяты.− Север, 1978.
4. Брыкина. Роль образов-символов враскрытии русского национального характера в повести Е.И. Носова «Усвятскиешлемоносцы». Малоизвестные страницы и новые концепции русской литературы XX века. − М., 2003.
5. Горбулипа Т. Четки российской судьбы.Книга о Мастере. – Курск, 1998.
6. Кедровский А. О прозе Е.И. Носова1990-х годов. Курские тетради: Курск и куряне глазами ученых. − Курск,1998.