Прошлое и настоящее в "американских" новеллах В. Ирвинга

Федеральноеагентство по образованию
ГОУ “Омскийгосударственный педагогический университет”
Филологическийфакультет
Кафедрарусской и зарубежной литературы
КУРСОВАЯРАБОТА
Прошлое инастоящее в «американских» новеллах В. Ирвинга
Выполнила:
студентка филологического факультета
4 курса
Васильева Нина Владимировна
Руководитель:
к.н.ф., доцент кафедры русской изарубежной литературы
________________ Гиль О. Л.
Омск 2007

Содержание
Введение
1. Своеобразие раннего американского романтизма
2. Американская литература
3. Прошлое и настоящее в “американских” новеллах В. Ирвинга
Заключение
Список использованной литературы

Введение
Вашингтон Ирвинг(1783-1859) – один из крупнейших писателей раннего американского романтизма,родоначальник жанра новеллы в литературе США, посредник между европейской иамериканской культурами, первый писатель Соединенных Штатов Америки,завоевавший международное признание.
Несомненно, верно то, чтоИрвинг был посредником между европейской и американской культурами. В наиболееизвестных своих новеллах – «Рип Ван Винкль», «Легенда о Сонной Лощине»,«Жених-призрак», «Загадочный корабль» Ирвинг использует «бродячие» сюжетыевропейской литературы, известные еще с античных времен или средневековья инеоднократно обработанные писателями различных стран и эпох. В этих рассказахфигурируют гномы, призраки, привидения, но весь традиционный материалпереосмысливается, ему придается специфический национальный колорит (так, дажегномы в «Рипе Ван Винкле» пьют из бочонка голландскую водку: «Он (Рип)осмелился даже отведать напитка и нашел, что по вкусу и запаху это – отменнаяголландская водка», к тому же гномы с азартом играют в кегли). Хорошо виднароль Ирвинга как посредника между двумя разделенными океанами культурами еще ив том, как он вводит в обиход литературы США наиболее распространенные атрибутыевропейского романтизма и тут же придает им национальный характер (такпризрак-хозяин Дундерберга из новеллы «Загадочный корабль» описан так –«голландец в коротких штанах и шапке, напоминающей сахарную голову, с рупором врук», а сам Летучий Голландец и его экипаж не иначе как экипаж «Полумесяца» воглаве с капитаном Хенриком Гудзоном, ведь именно в местах, где появляетсяЛетучий Голландец, корабль Гудзона потерпел бедствие.
Характерной чертой егоновеллистики становится не только введение в его творчество атрибутов европейскогоромантизма, но и одновременное его пародирование. Европейская «механикаужасного» у Ирвинга сохранена: привидения ютятся в старых домах, зловещезавывает буря, таинственно звучат шаги, духи появляются ровно в полночь. Но всеэто имеет иронический подтекст, а иногда и пародийный [4; 41]. Для изображенияпризраков Ирвингом используется комическая гипербола, доведенная до абсурда,неожиданные, смелые сравнения, лукавое, юмористическое построение фразы («Этобыли старинные башенные часы, от которых призраки обыкновенно бывают без ума»)[4; 42].
Сочетание фантастическогоначала с реалистическим, мягкие переходы повседневного в волшебное –непременная черта романтической манеры Ирвинга-новеллиста. Новеллы Ирвингаобнаруживают свою романтическую природу причудливой живописностью сюжетов,мотивами загадочности, фантастики, необычностью изображенных человеческихтипов, прекрасными описаниями природы – величественных гор и лесов на берегахГудзона (в этом Ирвинг был предшественником Купера[5]).
Казалось бы, какойзамечательный писатель, как рисует прошлое! Как восхищается им! Но не всекритики оценивают по достоинству любовь Ирвинга к изображению старых времен.Например, Паррингтон В. Л. в своей статье «Вашингтон Ирвинг» пишет: «Поискикрасочного увели его в бесплодную пустыню» [3; 247] или «Ирвинг, обладая живыми острым умом, сформировавшимся под влиянием идеалов XVIII столетия, получал наслаждение от блуждания в сумеркахпрошлого, и поэтому ему пришлись не по душе новые стремления, которые менялиоблик любимого им города» [4; 237]. И к непринятию Ирвингом действительностинового капитализма и промышленного переворота, который «чрезмерно обеднялжизнь, лишая ее красочности» Паррингтон относится с некоторой иронией: «Однакоэто длилось недолго. Ведь в основе отвращения Ирвинга к капитализму лежаливесьма неглубокие причины, вроде той, что капитализм на смену короткимпанталонам джентльменов принес вульгарные брюки… Но в дальнейшем, когдафинансовые воротилы предстали миру в роли щедрых покровителей искусств ифилантропов, а развитие капиталистического предпринимательства привело кпоявлению новых баронов, неприязнь Ирвинга к новому капитализму стала менееострой… Ирвинг занял позицию стороннего наблюдателя, не собирающегося нихвалить, ни критиковать» [3; 239]. Кроме того, Паррингтон с иронией пишет:«Ирвинг поддался всеобщей страсти к спекуляции, …при помощи «Астории» и«Похождений капитана Бонвиля»* попытался превратить свою литературную известность висточник прибыли. В великом деле эксплуатации Ирвинг открыл новую романтику и вспекулятивных прибылях усмотрел промысел божий… Таким образом, Ирвинг полностьюосвоился с той новой обстановкой, которая привела в сильное замешательство РипаВан Винкля, попавшего в нее прямо из спокойного колониального прошлого» [3;245].
Однако есть критики,которые не считают позорным пятном в творчестве Ирвинга его произведения«Астория» и «Похождения капитана Бонвиля». Например, М. Н. Боброва считает:«Действительно, появление этих двух книг («Астории» и «Похождений капитанаБонвиля») не делает чести Ирвингу. Однако его позиция требует пояснения.Изображая северо-запад Америки в ту пору, когда первые торговцы пушниной пришлик индейским племенам, расселенным на территории теперешней Канады, Ирвинг неизменил своего доброжелательного отношения к индейцам… Он понимает, что индейцыгибнут под напором пришельцев; он ценит в индейцах благородство их натуры, силухарактера… Ирвингу нравится «поэзия и романтика» индейских легенд об охотниках,рыбаках и звероловах. Но как человек, принадлежащий к тем, кто владеетматериком, он считает индейцев исторически обреченными: такова «поступьцивилизации», не в силах одного человека повернуть вспять «колесо истории»…[курсив– М. Н. Бобровой]. В центре его (Ирвинга) собственного внимания находятсяевропейцы. Это они терпят невероятные лишения, проявляют невиданную стойкость,мужество, преодолевают соблазн опуститься в быту и образе жизни до уровня«дикарей». Ирвинг… забывает о побуждениях, которые владели европейцами. В«рыцарях наживы» он увидел героев» [5; 28. Но с точки зрения М. Н.Бобровой заблуждениям Ирвинга относительно геройства европейцев естьобъяснение: Ирвинг вырос в стране, где не было промышленности и развитойторговли; «города были небольшие, и их население вело деревенский образ жизни»[5; 28]. Спустя двадцать лет Ирвинг возвратился на родину, где был изумленпромышленным развитием страны. «Он был горд процветанием страны, это чувствопереносил на асторов, поднявшихся снизу вверх, и им руководствовался присоздании двух своих неудачных произведений» [5; 28].
По поводу пристрастиюИрвинга к описанию колониального прошлого Америки М. Н. Боброва пишет: «Прошлоепредставлено автором в качестве зеркала настоящего и уничижительные выводызвучат двусмысленно, то не остается сомнения в том, что адресует ихсовременности» [5; 33].
Действительно, при чтениитаких новелл, как «Рип Ван Винкль», «Легенда о Сонной Лощине», «ДольфХейлигер», не составляет труда заметить, как перекликается в этих произведенияхпрошлое и настоящее Америки. Цели нашей работы − поиск ответов навопросы: по каким причинам Ирвинг сравнивает прошлое и настоящее в своихновеллах? Как возникает данное сравнение? Что больше по душе писателю – прошлоеили настоящее? И правомерно ли так ставить вопрос?
Задачи исследования:
анализ критическойлитературы, посвященной творчеству В. Ирвинга;
изучение особенностейраннего американского романтизма;
выявление спецификисопоставления прошлого и настоящего в ряде новелл американского писателя.

1.Своеобразие раннего американского романтизма
На всех этапах развитиядля американского романтизма характерна тесная связь с общественно-политическойжизнью страны. Именно это делает романтическую литературу специфическиамериканской по содержанию и форме [1; 138].
Своеобразие раннегоамериканского романтизма заключается в следующем: в начале XIX века американская литература ещетолько определялась, в то время как в Европе к началу XIX века национальные литературы развивались в течениепочти целого тысячелетия. Произведения английских писателей и литература,переведенная с других европейских языков, господствовали на книжном рынке США,что затрудняло дорогу американской книги к отечественному читателю.
Кроме того, отпрославления революционных достижений, писатели и поэты США вынуждены былипрактически сразу же перейти к критике политики. Перед романтизмом стояливажные философские и социальные задачи, ему предстояло понять новый,противоречивый и запутанный мир – умирающий и заново рождающийся, понять новыечеловеческие взаимоотношения, провозгласить новые критерии. Весь ходобщественно-политический жизни США того времени требовал смелой поэтическойфантазии, высокой этики – такой, которая смогла бы объявить и выразитьграндиозность и трагизм переворотов, которые повлекли крах государственнойсистемы, и которые повлекли за собой изменения моральных критериев,эстетических идеалов, нравов, обычаев – всей духовной жизни человека. К тому жеамериканские писатели-романтики выполняли еще одну важную миссию (с точкизрения исторического развития нации) расширяли границы познания мира человеком.
Социальной базойромантизма были революционные силы, которые отвоевали независимость и довершалиразрушение старого колониального мира. Движущей силой Американской революции иосновным составом армии генерала Джорджа Вашингтона были простые фермеры иремесленники. “Лоза, из плодов которой выжимается вино романтизма, растет напростой, обычной земле” [4; 56], – пишет Паррингтон В. Л.
Американский романтизмбыл призван отразить новые закономерности общественной жизни. Рождалсяпатриотизм и почти фанатическая вера в американскую демократию. Отшумевшаявойна за независимость, набрасывающая героический покров на недавнее прошлоестала благодатной почвой для деятельности писателей-романтиков.
Все происходившее вСоединенных Штатах требовало внимания писателя, социальных, эмоциональных,эстетических оценок, художественного переосмысления и нового героя – существаидеального, высоконравственного, страстного, обаятельного, свободного отобщественных пороков – аскетически чистого, наивного и мудрого. Но на какойпочве мог вырасти такой герой? В реальной жизни его не было, он обязательнодолжен был быть в какой-то мере абстракцией, мечтой о прекрасном, справедливоми истинном.
Индивидуалистическиокрашенным делает творчество романтиков лиризм. Лиризм – свидетельствоживого, страстного отношения к жизни, пламенной убежденности писателя вистинности защищаемых идей; лиризм же является отзвуком социальных потрясений –в нем все чувства, вызванные социальными разочарованиями и надеждами: горечь,негодование, ликование, печаль. В то же время лиризм часто свидетельствует онезрелости суждений: эмоциональное мировосприятие опережает рассудочное познаниемира.
Американские романтики отжизни индивидуума шли сразу к оценке жизни страны в целом, минуя семью,общественные и государственные установления. Это историческая черта –стремление к обобщению при минимальном опыте; с другой стороны – желание понятьчастное и общее в их единстве. Сказывалось это в обличительности творчестваромантиков, в символике, в наличии жанра утопии и сатирического памфлета.
У американских романтиковне было единой идейной программы, которую они защищали бы в своиххудожественных произведениях. Но всех писателей объединяет протест противбуржуазной морали, политики, буржуазных эстетических оценок, нравов, противискажения и забвения высоких идеалов, провозглашенных при рождении республики.Американские романтики выступали против делячества и циничного практицизма вжизни. Антибуржуазность романтиков выразилась в стремлении найти свой идеал внебуржуазной среды.
Острота реальныхпротиворечий определяет этический и эстетический идеал романтиков; между“прекрасным” и “безобразным”, “добрым” и “злым” исчезают нюансы. Положительноевозвышается, отрицательное сгущается. Именно поэтому в их творческом методеконтрасты занимают немалое место, обнаруживается тяготение к исключительному инеповторимому (идеальному).
Типичны для американскихромантиков идеи защиты национальной самобытности. Важно и то, что в творчествеамериканских писателей чувствуется дидактизм различной формы и окраски. Этовысокая дидактика, в основе которой лежало стремление найти и указать мирувысокую, более прогрессивную форму социальной жизни.
Интеллектуализмхудожественной литературы, создаваемой американскими романтиками, начинался стого, что они задались вопросом: в чем смысл человеческой активности, кудадолжна быть направлена воля, ум, большие страсти человека? Каковы праваличности и ее обязанности перед обществом?
Подводя итог, необходимосказать, что ранний американский романтизм обладал специфическими чертами, чтообъясняется особенностями становления американской национальной литературы;ситуацией, сложившейся в общественно-политической жизни США; задачами, которыестояли перед американскими романтиками; остротой реальных противоречий, которыеопределяли этические и эстетические идеи романтиков; то есть той почвой вцелом, на которой зарождался ранний американский романтизм.
2.Американская литература
1492 год стал годомоткрытия Америки. Как известно, Америку «открывали» несколько раз и до Колумба,но именно его путешествие 1492 года стало событием всемирно-историческогозначения. С него начинается эпоха активного интереса европейцев к чужомуконтиненту.
Событием не меньшим посвоему значению стало и основание в 1607 году английского поселения Джеймстаун(штат Виргиния). Несмотря на то, что первое поселение европейцев в СевернойАмерике возникло еще в начале ХI века, именно с Джеймстаун начинается историяколонизации, изменившая судьбы населения обоих континентов.
Большинство первыхиммигрантов приехало из северо-западной Европы. Они селились узкой полосойвдоль Атлантического побережья. Постепенно в течение ХVII века их поселенияобразовали три региона — колонии Севера (Новая Англия), средние колонии иколонии Юга — жизнь в которых отличалась не только климатическими условиями, нои особенностями экономического, социального и духовного развития.
Новая Англия былаоснована пуританами — представителями религиозного протестантизма, выступавшимиза реформирование англиканской церкви. Переселяясь за океан, пуритане святоверили в то, что на них самим Богом возложена великая миссия спасения. Ониспасали не себя, не собственную веру, но погрязшее в грехе человечество.Создание на новой земле реформированной пуританской церкви должно было статьпреградой для распространения царства Сатаны, захватившего Старый Свет*.Пуритане стали селиться в северо-восточной части американского континента.Особенностью пуританского мышления было убеждение, что за внешней, зримойоболочкой мира всегда стоит иной, трансцендентальный смысл, а ключ к разгадкезнаков этого иного мира дает Библия [8; 5-6].
Средние колонии былипредставлены выходцами из разных, преимущественно протестанских стран. Особенномного среди них было голландцев и немцев. Поселения средних колоний оказалисьне только на пересечении основных товаропотоков, идущих и выходящих из Америки,но и на пересечении морских торговых путей между Европой, Карибским бассейном иЮжной Америкой. Это способствовало развитию ремесел, фермерства, банковскогодела, предпринимательства, росту городов. Средние колонии становятсясредоточием торговой жизни нового континента [8; 7].
Население южных колонийсостояло преимущественно из английской знати, бежавшей от революционныхволнений в Англии. Другую часть представляли авантюристы, искатели приключений.В колониях Юга преобладал плантаторский тип хозяйствования. Ощущаласьпотребность в дешевой рабочей силе, что способствовало ввозу черных рабов изАфрики с 1619 года. В сознании южан они — новые патриции, которым труд рабовоткрыл возможность аристократической жизни, южане видят себя продолжателямимировой истории, строителями государства античного типа [8; 7-8].
Колонии между собой былиразопщены. Разопщенность между колониями усугублялась и различиями в жизненномукладе. Несходство традиций со временем переросло в открытое противостояние,которое разрешилось Гражданской войной 1861-1865 гг. [8; 9].
Основные характеристикиамериканской литературы в ХVII веке:
Разопщенность регионов,существенные различия в их развитии и отсутствие единого культурного центраспособствовали тому, что регионализм стал одной из ведущих чертамериканской литературы (курсив Т. В. Якушкиной). В XVII веке только колонииНовой Англии обладали преимуществами социальной и духовной общности, которая вдругих регионах возникала гораздо позже. Ее основой стала идеология и этикапуританства. Наличие прочной мировоззренческой системы, в рамках которойпуритане могли мыслить и самовыражаться, обусловило исключительную рольНовой Англии в формировании американского сознания и культуры, а в XVIIвеке — возникновении литературы, с которой ни по объему, ни по значению немогли соперничать литературы других регионов.
Пуритане рассматривалихудожественное творчество как сферу деятельности человека, где ярче всегопроявлялась его греховная природа. Они не признавали смоценности искусства иотносились к нему резко отрицательно. Однако так как полностью исключитьискусство из сферы духовной жизни человека все же невозможно, пуритане быливынуждены «впустить» его в свою жизнь, подчиняя эстетические начала литературы(выразительность, красоту слога, принцип гармонии и др.) идеологическимзадачам. В глазах пуритан литературное творчество оправдывалось только тогда,когда становилось средством религиозного воспитания или пропаганды. Такой, всущности, утилитаристский подход к художественному творчеству определилпреимущественное развитие теологических жанров в литературе Новой Англии.
Американская литератураскладывается как ответвление английской литературы. И в новых условияхпоселенцы продолжали следовать литературным образцам старой родины, что быловполне естественно для людей, считавших себя англичанами. Однако в качествеобъекта подражания выступала не вся литература в ее полноте и многообразии.Выбор колонистов всегда предопределялся их идеологическими и эстетическимипристрастиями, а также ориентацией на хорошо известные им «образцы» — новоевызывало скорее настороженное отношение. Таким образом, подражательность,ориентация на образцы, избирательность обусловили эффект своеобразного«эстетического отставания» литературы первых поселенцев.
Развитию жанровспособствовали сугубо практические цели — необходимость освоения нового географическогопространства, обустройства собственной жизни, привлечения новых поселенцев.Поэтому жанры были направлены на описание новой реальности. Это хроники,путевые заметки, дневники, мемуары, сообщения, письма и т. д. Отсутствие четкихжанровых признаков позволяет говорить об определенном жанровом синкретизмепервых памятников американской литературы.
В отличие от древнихлитератур Европы, американская литература в период своего становления не моглаопираться на устную традицию. Процесс формирования литературной традиции идет вобратном направлении: не от устного слова к письменному, а наоборот. Фольклорскладывается здесь гораздо позднее, чем письменная литература. Роль мифа вамериканской литературе сыграло христианство. В глазах пуритан жизнедеятельностьих общины приобретала вневременной знаковый смысл, становилась мифом.Мифологизации действительности способствовала и специфика их мышления.
Таким образом, основнымихарактеристиками американской литературы ХVII века являются:
региональный характер,
преобладаниелитературного наследия новоанглийских авторов,
подражательность,
отсутствие жанровогоразнообразия и эстетической оригинальности,
доминированиенелитературных жанров,
утилитаристский подход[8; 14].
Самым популярным изданиемв колониальной Америки наряду с Библией был альманах. Первые американскиеальманахи содержали ежегодный календарь, где были отмечены воскресения ицерковные праздники, сведения для мореплавателей — приливы, отливы, движениезвезд, восходы и заходы солнца [8; 15].
ХVIII век в американскойистории определяется развитием взаимоотношений между метрополией и колониями.Будучи британскими поддаными, колонисты имели равные права с англичанами. Эторавенство гарантировалось британской конституцией. Однако начиная с 1763 годабританкий Парламент принимает ряд дискриминационных законов, которые сильноущемляли права поселенцев. Реализация этих законов вызвала резкое недовольствонаселения и привела к Американской революции, одним из этапов которой сталаВойна за независимость. Страна раскололась на два лагеря — «патриотов» и«лоялистов» (т. е. роялистов). Последние выступали на стороне англичан. В ХVIIIвеке развитие американского общества представляло движение от различных колонийк созданию единого государства. В основе этого процесса постепенное осознаниеколонистами существования интересов, отличных от интересов метрополии, т. е.процесс формирования национального сознания. Особая роль в процессе становлениянационального сознания принадлежит идеологии Просвещения [8; 23].
Так же, как и в ХVIIвеке, литературный процесс в ХVIII веке напрямую связан с развитиемамериканского общества. В связи с этим в истории американской литературы ХVIIIвека выделяют два периода. Литература первой половины ХVIII века (1700-е — нач.1760-х гг.) характеризуется сохранением особенностей литературы ХVII века,постепенным ослаблением позиций пуританизма, постепенным вызреванием новыхидей. Литература эпохи революции (нач. 1760-х — 1790-е гг.): кризисноесостояние американского общества в период 1763-1775 гг., его раскол на двалагеря (сторонников независимости колоний и лоялистов) привели к резкойполитизации литературы и выдвижению на первый план публицистики [8; 31].
Основные характеристикилитературного процесса в ХVIII в.:
Обновление системы жанров— для ХVII — I пол. ХVIII вв. характерны теологические жанры (проповедь,богословский трактат, описание чудес), духовная поэзия и первопроходческаялитература (дневники, хроники, путевые заметки), а для эпохи Американскойреволюции характерны публицистические жанры (трактат, политический памфлет,статьи, письма), революционная поэзия и светская литература (дневники, мемуары,записки, письма).
Внутрижанровые изменения,которые происходят за счет сближения взаимопроникновения публицистических итеологических жанров и сильной политизации светских жанров.
Обновление идейногосодержания литературы — в ХVII — I пол. ХVIII вв. рассматривались проблемытеологии, вопросы морали и нравственного самовоспитания, а в эпоху Американскойреволюции — философские и политические проблемы, а также призывы к активномунеповеновению властям и вопросы морали и воспитания человека.
Обновление образнойсистемы: использование традиционных пуританских образов в новом историческомконтексте; идейная трансформация американской мечты — построить общество равныхлюдей; рождение национальных символов и образов: звездно-полосатый флаг, ЛигаНаций и др.
В итоге, несмотря назаметное обновление в период революции, американскую литературу ХVIII векапо-прежнему отличают жанровая ограниченность, преобладание нелитературныхжанров, низкий общий художественный уровень.
Развитие американскойлитературы тесно связано с развитием американского общества, что определяет иидейное содержание американской литературы, и образную систему, и системужанров, и прочее.
3. Прошлоеи настоящее в “американских” новеллах В. Ирвинга
Новеллы, созданные В.Ирвингом на английском материале, очаровали и американцев и европейцевсвежестью наблюдений, прекрасным литературным языком, остроумием, юмором. Неменьший успех выпал на долю новелл о жизни Америки. Наибольший интерес вызвалирассказы о прошлом – “Рип Ван Винкль” и “Легенда о Сонной Лощине”.
Ирвинг подолгу любовалсявеличественной природой старой Америки. Примеров тому много, один из них –пейзажная зарисовка в начале новеллы “Рип Ван Винкль”: «где-то внизу – там,далеко, далеко – величаво и безмолвно катил свои воды могучийГудзон (лишь изредка на его зеркальном лоне можно было заметить отражениебагряного облачка или паруса медлительного, как бы застывшего на местесуденышка), но и самый Гудзон терялся наконец в синеве дальних предгорий»[1;22]). Что же мы видим после пробуждения героя, после встречи со «страннойнаружности незнакомцем»? «… Сверху легкой полосой перистой пены нессяпоток, низвергавшийся в просторный водоем, глубокий и черный, укутанный теньюрастущего вокруг леса» [1; 26]. Уже сам изменившийся пейзаж для наблюдательногочитателя является вестником перемены от безмятежности к суетливости.
Рип Ван Винкль –обитатель деревушки голландских поселенцев у острога Каатскильских гор,неподалеку от Нового Амстердама. Главная черта Рипа – «непреодолимое отвращениек производительному труду» [1; 19]. Сварливая жена лентяя Рипа довела его доотчаяния и единственное, что ему оставалось, чтобы избавиться от работы наферме и упреков жены − «взять в руки ружье и отправиться бродить полесам» [1; 21], чем Рип и занимался большую часть своего времени. И вот однаждыРип отправился в лес и встретил там «странной наружности незнакомца» [1; 23],который тащил на плече бочонок. Этот «маленький коренастый старик с густойгривой волос и седой бородой, одетый по старинной голландской моде» [1; 23]попросил Рипа помочь ему, и тот откликнулся. В этом бочонке находился волшебныйнапиток, по вкусу и запаху напоминающий голландскую водку. Рип попробовалнапиток и заснул, а проснулся через двадцать лет, только сам он этого не знал.
Ирвинг иронизирует надсвоим героем, изображая его лень: «Рип охотно брался за чужие дела, но отнюдьне за свои собственные; исполнять обязанности отца семейства и содержать фермув порядке представлялось ему немыслимым и невозможным» [1; 19]. Рип видит,проснувшись, как изменилась природа: небольшой ручеек превратился в шумныйпоток, лес стал непроходимым: «Наконец добрался он до того места в ущелье, где междуутесами должен был открыться проход в амфитеатр, но больше не было и следатакого прохода. Скалы вздымались отвесной непреодолимой стеной; сверху легкойполосой перистой пены несся поток, низвергавшийся в просторный водоем, глубокийи черный, укутанный тенью растущего вокруг леса» [1; 26]. Изменился обликдеревни: «Да и деревня тоже переменилась — она разрослась и сделаласьмноголюдней. Перед ним тянулись ряды домов, которых он никогда не видел, амежду тем хорошо известные ему домики исчезли бесследно. Чужие имена на дверях,чужие лица в окнах — все стало чужое» [1; 27]. Изменились люди: «Вместо былойневозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость,напористость, суетливость» [1; 29]. Не изменился сам Рип, волшебный сон непоменял его характер — он все такой же ленивец, любитель поболтать. Чтобыподчеркнуть юмористическую неизменность его никчемной натуры, Ирвинг дает влице сына Рипа точную копию отца — ленивца и оборванца: «Рип не решилсяспросить о прочих друзьях и вскричал в полном отчаянии:
Неужели никто тут незнает Рипа Ван Винкля?
Ах, Рип Ван Винкль! — раздались голоса в толпе. — Ну еще бы! Вот он, Рип Ван Винкль, вот он стоит,прислонившись к дереву.
Рип взглянул в указанномнаправлении и увидел своего двойника, совершенно такого, каким был он,отправляясь в горы. Это был, по-видимому, такой же ленивец и, во всяком случае,такой же оборвыш!» [1; 29-30]. Может отгреметь война за независимость, бытьсвергнутым иго английской тирании, укрепиться новый политический строй, бывшая колонияможет превратиться в республику, — лишь беспутный ленивец остается все тем же.Юный Рип, как и его старый отец, «занимается всем, чем угодно, только несобственным делом» [5; 38].
В сюжете данной новеллыИрвинг использует метод контраста. Перед читателем возникает картина прошлого –до того, как заснул Рип Ван Винкль, а затем картина настоящего – послепробуждения героя. Возвращение Рипа дает возможность сравнить «старые» и«новые» времена. И выясняется, что перемены – совсем не к лучшему!
Рип Ван Винкль приходит взамешательство, попав из спокойного колониального прошлого во временапромышленного прогресса, где изменилось всё и все – отношения между людьми, ихпсихология: «Изменился, казалось, даже самый характер людей. Вместо былойневозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость,напористость, суетливость» [1; 28]. Во внешности людей также заметны перемены –нет больше у дверей трактира друга Рипа − «мудрого Николаса Веддера сего широким лицом, двойным подбородком и славной длинной трубкой» [1; 28],а вместо него «тощий, желчного вида субъект, карманы которого былибитком набиты какими-то печатными афишками, шумно разглагольствовал огражданских правах, о выборах, о членах Конгресса, о свободе» [1; 28]. Итак,менее значительными и самобытными стали фигуры людей. Их образ жизни утратилчерты патриархальности, чем-то роднившие его с величавым покоем и живописностьюокружающей природы.
Конечно, удивлены былижители деревни, увидев странного пришельца, но не им самим заинтересовался «оратор»,а его голосом. Когда Рип вошел в кабачок, этот оратор «в мгновение окаочутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будетголосовать» [1; 28]. Интереснее было выяснить для него не кто этот человек,почему явился в таком виде, что с ним случилось, а кто он – «федералист,демократ?» [1; 28]. Что же хорошего в таком настоящем? По сравнению со всейэтой суетой, мышиной возней, мелким политиканством и стяжательством «новыхамериканцев» Рип и его лениво-безмятежное отношение к жизни выглядятпривлекательнее. Деловитый новый мир в глазах Ирвинга лишен поэтичности старыхпоселений.
Постепенно образ Рипа ВанВинкля стал восприниматься как фольклорный образ, олицетворяющий патриархальнуюАмерику докапиталистической поры [1; 475].
В новелле «Рип ВанВинкль» Ирвинг, как и в других своих новеллах, иронизирует над суевериями, надсамим сном Рипа, предполагая, что он сошел с ума: «Иногда, впрочем, выражалисьсомнения в достоверности истории Рипа; кое-кто уверял, что Рип попросту спятили что его история и есть пункт помешательства, который никак не вышибить из егоголовы. Однако старые голландские поселенцы относятся к ней с полным доверием.И сейчас, услышав в разгар лета под вечер раскаты далекого грома, доносящиесясо стороны Каатскильских гор, они утверждают, что это Хенрик Гудзон и командаего корабля режутся в кегли» [1; 34].
Ирвинг в своих новеллахпротивопоставляет патриархальный уклад потомков первых голландских переселенцевсуетливой и прозаичной жизни современных Соединенных штатов. Доказательствомтому может служить следующий отрывок из новеллы «Легенда о Сонной Лощине», гдеИрвинг не скрывает восхищения нравами и обычаями обитателей «Сонной Лощины»,ему очень импонирует то, что жители деревни живут той жизнью, какой жили ихотцы и деды: «Я упоминаю об этом тихом и безмятежном уголке со всяческойпохвалой; в этих маленьких забытых голландских долинах, разбросанных пообширному штату Нью-Йорк, ни население, ни нравы, ни обычаи не претерпеваютникаких изменений» [1; 51] или, откровенно выражающее его мнение авторскоеотступление – «Если я затоскую когда-нибудь об убежище, в котором я мог быукрыться от житейской суеты и прогрезить в тиши остаток своих беспокойных дней,то мне не найти уголка, более благословенного, чем эта маленькая лощина» [1;50]. Ирвинг сравнивает долины из «Легенды о Сонной Лощине» с заводями у береговбурных ручьев: «Долины эти подобны… заводям, где можно видеть, как соломинкаили пузырек воздуха стоят себе мирно на якоре или медленно кружатся вигрушечной бухточке, не задеваемые порывами проносящегося мимо течения» [1;52].
Интересны портретныехарактеристики жителей «Сонной Лощины», о которых автор пишет с иронией:«Благодаря своей безмятежности и тишине, а также некоторым особенностям вхарактере обитателей, кстати сказать потомков первых голландских переселенцев,этот уединенный дол издавна именуется «Сонной Лощиной», а местных парнейвеличают в окрестности не иначе как «соннолощинскими». Несомненно, однако, чтоэто место и поныне продолжает пребывать под каким-то заклятием, завораживающимумы его обитателей, живущих по этой причине в мире непрерывных грех наяву» [1;50]. Жители Сонной Лощины сами сонные.
Образцовому хозяину Балтуван Тасселю Ирвинг дает следующую характеристику: «Старый Балт ван Тассель могбы служить образцовым портретом преуспевающего, довольного собой, благодушногофермера. Он спокойно и удовлетворенно взирал на свои богатства, но не былспесив, гордясь изобилием и достатком, а не тем, что он богаче других» [1; 57].Балт ван Тассель при всех достоинствах изображен автором с иронией: «Еговзгляды и мысли, правда, не слишком часто перелетали за ограду его усадьбы, нозато в ее пределах все было уютно, благоустроенно и добротно» [1; 57]. И олюбви Балта ван Тасселя к своей дочери Катрине Ирвинг пишет с тонким юмором:«Балт ван Тассель был снисходителен; он любил свою дочь, любил ее даже больше,чем трубку, и, как подобает рассудительному человеку и превосходнейшему отцу,предоставил ей свободу распоряжаться собой» [1; 62]. Характеристика материКатрины ван Тассель тоже иронична: «Его достойная женушка была по горло занятадомашним хозяйством и птичьим двором, ибо, как она рассудила, и надо признать,весьма мудро, утки и гуси — сумасшедший народ, нуждающийся в неустанномприсмотре, тогда как девушки сами в состоянии позаботиться о себе» [1; 62].Итак, Катрина была предоставлена сама себе целиком и полностью. Каждый изродителей любил ее, но у каждого находились «весомые» причины, чтобы незаниматься воспитанием дочери.
Дом Ван Тасселейотличается домовитостью, уютом, много вложено деревенского трудолюбия. Но втоне, которым Ирвинг описывает дом фермера, звучит не только восхищение«патриархальной стариной», а еще и ирония. Впрочем, иронией пронизаны всеновеллы Ирвинга.
Солидный достаток несделал обитателей лощины честолюбцами или поклонниками новых мод; подобнопредкам, они тяжеловесно добродушны и гостеприимны, известны хлебосольством издравым смыслом. Интересы обитателей «Сонной Лощины» не выходят за пределыуединенного селения, затерянного в сказочно прекрасном краю на берегах Гудзона.
Естественно, ИкабодКрейн, деревенский учитель, кажется чужеземцем среди этих неторопливых иосновательных фермеров, потомков голландских переселенцев, Икабод олицетворяетсобой жаждущего наживы пионера, из тех, что скупали земли Запада. Ирвинг такхарактеризует происхождение Икабода Крейна: «Он происходит из Коннектикута –штата, который, снабжая всю федерацию пионерами не только в обычном смыслеэтого слова, но и такими, что вспахивают мозги, ежегодно шлет за свои пределы легионыкорчующих пограничные леса колонистов и сельских учителей» [1; 52]. В отличиеот Рипа учитель Икабод Крейн, поселившийся в этом краю, не пришелец изпрошлого, а скорее олицетворение мало привлекательных новых веяний. В алчностиэтого выскочки Ирвинг воплотил не просто жадность к деньгам, корыстолюбие,эгоизм и напористость, но ненасытный аппетит ко всем материальным благам – кдеревенским явствам и обширным угодьям: «Пока Икабод медленно трусил по дороге,его глаза, всегда широко открытые на все, что имеет отношение к сытной ивкусной еде, с наслаждением останавливались на сокровищах, выставленных напоказвеселою осенью. Со всех сторон в огромном количество видны были яблоки: одниеще висели обременительным грузом на коренастых деревьях, другие были уложены вкорзины и бочки для отправки на рынок… Дальше пошли обширные поля кукурузы… этизрелища породило у него видения пирожных и заварных пудингов; в то же время,лежавшие между стеблями тыквы, повернувшие к солнцу свои чудесные округлыеживоты, заставили вспомнить его о роскошных, тающих во рту пирогах…» [1; 58], купитанному скоту и крепким постройкам (из описания «сокровищ» фермы ванТасселей «Рядом с домом стоял просторный амбар; он был выстроен настолькодобротно, что мог бы сойти за сельскую церковь; каждое окно и каждая щель его,казалось, вот-вот готовы раздаться в стороны и излить наружу неисчислимыесокровища фермы» [1; 60]). Но для Крейна это лишь ступенька к дальнейшемуобогащению («Пока Икабод, восхищенный представшей перед ним картиной изобилия,пока его зеленые, широко раскрытые глаза перебегали с жирных пастбищ на тучные,засеянные пшеницей, рожью, кукурузою и гречихой поля и потом на сады, которыеокружали уютное, теплое жилище Ван Тасселей, с деревьями, гнущимися подтяжестью румяных плодов – сердце его возжаждало наследницы этих богатств, и еговоображение захватила мысль о том, как легко можно было бы превратить их вналичные деньги, а деньги вложить в бескрайние пространства дикой, пустыннойземли и деревянные хоромы в каком-нибудь захолустье» [1; 59]). Все это можнообратить в деньги, чтобы дешево приобрести обширные участки на Западе.Поверхностность натуры практичного и прозаичного дельца раскрывается и в егосуеверности («Женщины уважали в нем (Крейне) человека необыкновенной начитанности,ибо он прочитал от строки до строки несколько книг (только вот неизвестнокаких!) и знал назубок «Историю колдовства в Новой Англии» Коттона Мезера, внепогрешимость которой, кстати сказать, верил всею душой» [1; 55]). Ирвингвысмеивает суеверность Икабода и жителей Сонной Лощины: «Вторым источником,откуда Икабод черпал свои жуткие наслаждения, были долгие зимние вечера,которые он обожал проводить со старухами голландками: они сидели у огня, прялисвою пряжу, в печи лопались и шипели яблоки, а он слушал их россказни о духах,призраках, нечистых полях, нечистых мостах, нечистых ручьях и, в особенности, оВсаднике без головы или, как они порою его величали, Скачущем гессенце изСонной Лощины. Икабод, в свою очередь, услаждал их историями о колдовстве,зловещих предзнаменованиях, дурных приметах и таинственных звуках, обо всем,чем в начале заселения кишмя кишел Коннектикут, и пугал их почти до бесчувствиярассказами о кометах, падающих звездах и сообщением безусловно тревожногофакта, что земля, как доказано, вертится и что половину суток они проводят внизголовой» [1; 56]. Вот, пожалуй, единственный эпизод новеллы, где Икабод иобитатели Сонной Лощины у Ирвинга сосуществуют гармонично. Эпизод, в которомавтор высмеивает суеверность и Икабода (учителя!), и старух голладок. Как же,должно быть, искажал Икабод научные факты о кометах, звездах и Земле, чтостарухи голландки пугались до бесчувствия. И насколько суеверны и невежественныголландки.
Мироощущение ИкабодаКрейна – это мироощущение невежественного и трусливого человека, который вовсем видит следы власти непобедимых потусторонних сил, а не гармонию изакономерность природных явлений: после изучения старинных, полных ужасовповестей Мезера Икабод отправлялся к дому фермера, где стоял на постое, и «…когда он направлялся мимо болот, ручья и жуткого леса всякий звук, всякий голосприроды, раздававшийся в этот заколдованный час, смущал его разгоряченноевоображение: стон козодоя, несущийся со склона холма; кваканье древеснойлягушки, этой предвестницы ненастья и бури; заунывные крики совы и внезапныйшорох потревоженной в чаще птицы.» [1; 55-56] или «Сколько раз останавливалсяон, полумертвый от страха, перед запорошенным снегом кустом, который точноприведение в саване, преграждал ему путь!» [1; 56]).
Ирвинг изображаетглавного героя новеллы Икабода Крейна с иронией, начиная с имени: Икабод —редко встречающееся мужское имя библейского происхождения, обозначающее впереводе с древнееврейского «несчатливый», «бедняга». Крейн по-английски —журавль [1; 52 (Прим. пер.)] и заканчивая изгнанием Крейна призрачнымвсадником, которое объясняет в конце новеллы: «один старый фермер, черезнесколько лет после происшествия ездивший в Нью-Йорк, тот самый, которыйрассказал мне эту историю с привидениями, распространил известие, что ИкабодКрейн жив и здоров, что он покинул эти места, отчасти из страха перед призракоми Гансом ван Риппером, а отчасти из-за нанесенной ему обиды: как-никак оннеожиданно был оставлен богатой наследницей! Икабод переселился в противоположныйконец страны, учительствовал, одновременно изучал право, был допущен кадвокатуре, стал политиком, удостоился избрания в депутаты, писал в газетах ипод конец сделался мировым судьей» [1; 79-80]. Ирвинг смеется над Икабодом, носмех этот приобретает трагическую окраску, если верить старому фермеру, чтотакие как Икабод Крейн могут могут добиться в жизни описанных высот.
Карикатурная внешностьИкабода Крейна: «Это был высокий, до крайности тощий и узкоплечий парень сбольшими руками и ногами: кисти рук вылезали у него на целую милю из рукавов,ступни легко могли бы сойти за лопаты, да и вся фигура его была на редкостьнескладной. Он был обладателем крошечной, приплюснутой у макушки головки,огромных ушей, больших зеленых и как бы стеклянных глаз, длинного, как укулика, носа – ни дать ни взять флюгер в образе петушка, красующийся на спице иуказывающий направление ветра» [1; 52] одна из составляющих его отталкивающегообраза. В Крейне все карикатурно преувеличенно: «Икабод отличался отменнымаппетитом и, несмотря на худобу, обладал не меньшей, чем анаконда, способностьюувеличиваться в объеме» [1; 53]. Икабод претендует на изящные манеры вобращении с девушками: «Он (Икабод) срывал для них гроздья дикого винограда,читал все без исключения могильные эпитафии и прогуливался, окруженный ихстайкой, вдоль берега примыкающего к церковному двору мельничного пруда» [1;55]. Иронизирует Ирвинг и над любовью Икабода к Катрине — дочери богатогофермера: «Ибо Икабод Крейн обладал нежным и влюбчивым сердцем. Неудивительно,что столь лакомый кусочек обрел в его глазах неизъяснимую привлекательность, вособенности после того, как он посетил ее разок-другой в родительском доме» [1;57], дом родителей Катрины был полной чашей. Икабод — голодный приживала, ноочень находчивый! «Чтобы поддержать себя, он столовался и обитал, всоответствии с местным обычаем, у тех фермеров, дети которых у него обучались.Прожив в каком-то доме неделю, он переселялся затем в другой, таская с собойвсе свое достояние, умещавшееся в одном бумажном платке, и обходив такимобразом всю округу» [1; 54]. Но и фермеры изображены Ирвингом не в лучшемсвете, так как были склонны «рассматривать расход на содержание школы какнепосильное для себя бремя, а учителя как лентяя и трутня», но и в этом случаесмекалка Икабода не подводила его: «Дабы все это (пребывание Икабода уфермеров) не было слишком тяжелым налогом для кошельков хозяев-крестьян..., онприбегал к различным уловкам, имевших целью показать, что он в такой же мереполезен, как и приятен. При случае он помогал фермерам по хозяйству: ходил сними на сенокос, чинил изгороди, водил на водопой лошадей, пригонял коров спастбища и пилил дрова для зимнего камелька» [1; 54]. Ирвинг сам указывает, чтовсе старания Икабода помочь фермерам лишь уловки, чтобы остаться пожить в ихдома денек другой.
Карикатурная внешностьИкабода Крейна, говорящие имя и фамилия, нелепые претензии на изысканностьманер придают законченность отталкивающему образу бездушного, хищного иуродливого порождения новой Америки – образу во всем чуждому волшебной картинезалитых солнцем долин, оврагов, рощ и загадочных горных цепей, этой сонной, нопрекрасной в своем покое земле.
Не случайно Ирвингизгоняет Икабода из райского и сказочного местечка, каким является СоннаяЛощина. Крейн – алчный, жадный приживала не вписывается в тихую, размереннуюжизнь селения. Ирвинг воплощает в этом произведении свою мечту, мечту спастиостатки красочного, которым, по его мнению, наполнено прошлое. Сонная Лощинапродолжает свою жизнь и от Икабода Крейна остается только новая суевернаялегенда, будто Всадник без головы унес его, а его дух посилился в школьномздании.
Ирвинг любил оживлятьжуткие новеллы улыбкой иронического сомнения [6; 305]. Так он поступает и вновелле «Легенда о Сонной Лощине». Ведь Икабод Крейн не был «унесен с бреннойземли каким-то сверхъестественным способом» [1; 80], как судачат об этомдеревенские кумушки. Автор сам в конце новеллы делает предположение, которое всвою очередь узнал от старого фермера, того самого, который рассказал ему этуисторию «с призраками» [1; 79], что Икабод Крейн жив и здоров, а исчез попричине страха перед Гансом ван Риппером — старым скрягой, у которого одолжилконя и седло. Как понимает читатель в конце новеллы, Икабод повстречался не спризраком Всадника без головы, а с соперником в любви к Катрине Бромом Бонсом.Именно Бром Бонс и изгнал Крейна из лощины. И не призрачный всадник бросил внего свою голову, а Бром Бонс запустил простой тыквой, да и всё, что нашлипосле происшествия, указывало на реальные события, а не на сверхъестественногоВсадника без головы: «На дороге, что ведет к церкви, было найдено сломанноевтоптанное в грязь седло Ганса ван Риппера; следы конских копыт, оставивших надороге резкие отпечатки — кони, очевидно, мчались с бешеной быстротой, — привели к мосту, за которым близ ручья, в том месте, где русло его становитсяшире, а вода чернее и глубже, была найдена шляпа несчастного Икабода и радом сней — разбитая вдребезги тыква» [1; 78-79]. Ирвинг придает новелле законченнокольцевое построение тем, что начинается новелла с рассуждения о том, чтоСонная лощина на любого человека навевает грезы, а заканчивается созданиемиронической легенды-пародии.
Европейская «механикаужасного» у Ирвинга сохранена: привидения ютятся в старых домах, зловещезавывает буря, таинственно звучат шаги, сдвигаются стены, оживают портреты,духи появляются ровно в полночь и глухо стонут. Но все это имеет ироническийподтекст, а иногда и пародийный [5; 41].
В произведении Ирвинга«Дольф Хейлигер» рассказывается о том, как призрак – предок Дольфа Хейлигерапоказывает главному герою, где спрятаны сокровища. В этой новелле Ирвинг рисуетуже находчивых и деловых людей, начиная с матери Дольфа Хейлигера, которая«проживая в торговом городе, прониклась в некоторой мере царившим в нем духом ирешилась попытать счастья в шумной лотерее коммерции» [1; 113], «хозяйкаХейлигер» начала торговать всевозможными пирожными, печеньем, голландскимикуклами, пряжей, свечами прямо из окон своего дома «на удивление всей улицы» изаканчивая призраком предка, который столь же деловитый и предусмотрительный –показывает своему потомку место, где спрятан клад.
В этой новелле Ирвингвысмеивает и отношения между сословиями: «Хотя почтенной женщине и прошлосьпознать, что значит нужда, все же она сохранила в себе чувство фамильнойгордости – ведь она происходила от ван дер Шпигелей из Амстердама! – и ревнивоберегла раскрашенный родовой герб, висевший в рамке у нее над камином. И, поправде говоря, она пользовалась глубоким уважением беднейших обитателей города»[1; 114]. Как тонко Ирвинг иронизирует над отношениями классов! Что осталось отрода ван дер Шпигелей из Амстердама? Ничего, только фамильный герб и нищенскоеположение потомков, а все же «беднейшие обитатели города» [1; 113] глубокоуважают хозяйку Хейлигер.
Человек для другогочеловека во времена развития капитализма ничего не значит. Доказательствомэтому служит эпизод новеллы, где Питеру де Гроодту приходит мысль пристроитьДольфа учеником доктора на место умершего мальчика – бывшего ученика немецкогодоктора, который «погиб от чахотки». Только подумать ученик доктора погиб отчахотки! Питер де Гроодт нисколько не грустит по поводу смерти погибшего, онрад, что может помочь теперь госпоже Хейлигер. Питер хочет быть полезным неради дружеской помощи, а лишь бы избавиться от сорвиголовы Дольфа (Ирвингиронизирует: «Питер был озабочен этим вопросом (куда пристроить Дольфа) ничутьне меньше госпожи Хейлигер, ибо он высказывался крайне нелестно о мальчугане ине думал, чтобы из него вышло что-нибудь путное») [1; 114], Де Гроодт знает,что доктор испытывает на своих учениках новые микстуры, но предпочитает считатьтакие разговоры слухами и не упоминает об этом при госпоже Хейлигер. Питеру нетдела до Дольфа, и это его черта характера.
Образы других персонажейновеллы призваны высмеивать время, когда каждый ради выгоды займется чемугодно. Питер де Гроодт – пономарь и могильщик, который «пользовался у докторакое-каким влиянием, поскольку им нередко приходилось иметь дело друг с другом»[1; 116]. Или доктор – Карл Людвиг Книппенрхаузен, в чуланчике (в чуланчике,даже не в чулане!) хранились «заставленные книгами полки (их было там целыхтри, причем иные тома поражали своими чудовищными размерами). «Так какдокторские книги, очевидно, не вполне заполняли чуланчик, рассудительнаядомоправительница заняла свободное место горшками с соленьями…» [1; 117], адалее идет описание того, что именно домоправительница хранит в этом чуланчикеи описание всех этих солений и варений занимает больше места, чем описание«библиотеки» доктора, о компетентности которого остается только догадываться.Ирвинг так и пишет: «Где именно доктор учился, каким образом постиг медицину,где и когда получил врачебный диплом – ответить на эти вопросы было бы теперь ввысшей степени затруднительно, ибо даже в то время про это не ведала ни однаживая душа» [1; 118]. Доктор богатеет, богатеет быстро, а главное на чем! «Налечении таких случаев, которые не описаны и не предусмотрены в книгах. Онизбавил некоторых старух и девиц от ведьмовства – страшного недуга…» [1; 120],вылечил также деревенскую девку, которую «рвало изогнутыми иголками ибулавками, а это, как знает всякий, – безнадежная форма заболевания» [1; 121],говорили о том, что доктор «владеет искусством изготовления любовного зелья, ипоэтому к нему обращалось великое множество пациентов обоего пола, сгорающих отлюбви» [1; 121]. Вывод напрашивается такой – лечил доктор неизвестно от чего ибогател. Быстрая нажива, любой ценой – вот цель существования деловых людей,подобных доктору. И вот каких людей породила новая Америка – «странаобетованная».
Будучи сторонникомРазума, Ирвинг в своих произведениях иронизирует над суевериями, призраками. Онне верит в сверхъестественные силы, что выражается в объяснениисверхъестественного обыденным, причем эти объяснения делаются попутно,вскользь. Ирвинг иронизирует и над прошлым, и над настоящим, но ирония надпрошлым — мягкая и добродушная, выдержанная в смешливом тоне, а ирония наднастоящим сродни сарказму.
Ирвинг сравнивает прошлоеи настоящее в своих новеллах, то открытым противопоставлением, тополупрозрачными намеками и скрытыми сравненями, но при этом проницательномучитателю становится ясным мнение самого Ирвинга. Новый мир слишком деловой исуетливый, гонящийся за легкой наживой, не привлекает Ирвинга, а вот жизньдокапиталистической патриархальной Америки воспринимается Ирвингом поэтичнее.

Заключение
 
Вашингтон Ирвинг былсовременником бурных событий в Америке. Американская нация после войны занезависимость, завершившейся победой колонистов и образованием новогогосударства – Соединенных Штатов Америки, привела к установлению в странебуржуазно-демократической республики. Однако еще в годы победоносногозавершения Войны за независимость закладываются истоки будущих серьезных противоречийи конфликтов внутри полной сил демократической республики. В послевоенные годыв США сохраняется и даже усиливается имущественное и социальное расслоение. Вдуховной жизни страны устанавливается приоритет материальных ценностей.
Постепенно усиливающеесяразочарование направлением послереволюционного развития страны создает вАмерике почву для возникновения романтического мироощущения. В становленииамериканского романтизма прослеживается три этапа. Первый этап – это раннийамериканский романтизм (1820-1830-е годы). С этим этапом и связано творчествоВашингтона Ирвинга – одного из первых писателей, произведения которого принеслимеждународное признание литературе США.
Именно с Ирвинганачинается заокеанская новелла, жанр, занявший в истории национальнойлитературы столь же важное место, как и роман; этот жанр будут развиватьромантики, реалисты, натуралисты XIX в., писатели XX столетия — вплоть до нашихдней [5; 18].
Несомненно, новеллистикаИрвинга имеет свои характерные особенности. Ирвинг — первый американскийромантик — начинает свое творчество с введения в него и одновременногопародирования атрибутов европейского романтизма. Это одна из характерных чертего новеллистики.
Ирвинг делает Создаваясвой первый и прославленный рассказ «Рип Ван Винкль», Ирвинг стремится к тому,чтобы придать национальной литературе романтический колорит, который в ней ещене утвердился. И ему это хорошо удается: на гномах* камзолыс галунами, широкий пояс и кортик, треуголка с перьями, красные чулки и башмакис пряжками — всё в духе старинной Голландии. Вместо волшебного напитка гномыосушают бочонок голландской водки.
Сочетание фантастическогоначала с реалистическим, мягкие переходы повседневного в волшебное — еще одначерта Ирвинга-новеллиста. Например, мотив волшебного сна, использованный врассказе «Рип Ван Винкль», очень старый. Он известен еще в античной литературе— сюжет таков: спасаясь от полуденного зноя, пастух Епименидес заснул в пещереи проспал 57 лет. Широко популярен в немецких народных сказаниях о ФридрихеБарбароссе — Фридрих Барбаросса заснул в горе, а проснется лишь тогда, когданарод будет нуждаться в нем («Зимняя сказка» Гейне). Мотив волшебного сна вграницах жизни одного человека встречается в ирландских сагах. Почти всегда онимеет трагическую окраску: пробуждаясь, человек попадает к своим далекимпотомкам и гибнет непонятый и одинокий. У Ирвинга в его рассказе нет и тенидраматизма, в чем заключается еще одна характерная черта его новеллистики. Рип,возвратившись, поселяется у своей дочери, избавлен от ворчаний жены, занимаетсявсем, чем желает сам: «Свободный от каких бы то ни было домашних обязанностей,достигнув того счастливого возраста, когда человек безнаказанно предаетсяпраздности, Рип занял старое место у порога трактира. Его почитали как одногоиз патриархов деревни и как живую летопись давних «довоенных времен» [1; 35].
Ирвинг не верит впотустороннее и «страшное». Он — наследник просветительских идей, поклонникРазума. Но его влечет прекрасный мир вымысла. Насладив читателя авантюрами,занимательными ситуациями, юмором, тонкими наблюдениями, ироническимииносказаниями и политическими намеками, Ирвинг раскрывает «таинственное» какнечто естественное. И вместе с тем такое, без чего жизнь была бы ущербной. Эта«игра мысли, чувства, языка» (определение Вашингтона Ирвинга) и составляетглавную прелесть его новелл.
Ирвинг-новеллист умеетвести повествование как бы в двух «ключах» — то это искренний,задушевно-лирический тон, то — дразнящий, иронический, вызывающий пародийныеассоциации [5; 49]. Например, в новелле «Легенда о Сонной Лощине», затрагиваяпроисхождение Икабода Крейна Ирвинг пишет: «Он происходил из Коннектикута —штата, который, снабжая всю федерацию пионерами не только в обычном смыслеэтого слова, но и такими, что вспахивают мозги, ежегодно шлет за свои пределылегионы корчующих пограничные леса колонистов и сельских учителей» [1; 52].
Новеллистика, котораябыла лишь рождающимся жанром, требовала кропотливого, упортного и самоотверженноготруда от Ирвинга. Ему приходилось заново создавать то, что вскоре станет«законом» новеллистической формы [5; 50]. Характернейшие черты новеллистическойхудожественной формы Ирвинга являются единство, слитность, гармоничность целогопри изумительном разнообразии отдельных компонентов, что дает право сравниватьего новеллу с симфонией.
Основные темы новеллИрвинга указывают на оригинальность и самобытность мировоззрения писателя. Кпримеру, Ирвинг изображал индейцев в новом свете, как до него не изображалникто. Вот что пишет об этом М. Н. Боброва: «Всматриваясь и изучая характерыреальных индейцев, Ирвинг приходит к выводу, что они совсем не похожи на тех,что изображаются в литературе. Они молчаливы лишь с теми, кому не доверяют, амежду собой говорливы и смешливы; любят рассказы о битвах и фантастическиесказки. Индейцы великолепные мимисты и актеры и, оставшись наедине, дают«полную свободу критике, сатире, мимике и веселью». Такое описание индейцев «снатуры» – первое в американской литературе… Он (Ирвинг) ценит в индейцахблагородство их натуры, силу характера; индейские жены столь стойки, чтовызывают уважение и восхищение; Ирвингу нравится «поэзия и романтика» индейскихлегенд об охотниках, рыбаках и звероловах» [5; 26-27]. В книге «Путешествие впрерию» Ирвинг приводит выразительный эпизод: у поселенца пропала лошадь;поутру молодой индеец, поразивший автора великолепно сложенной фигурой иантичным профелем («его нагая грудь могла бы служить для скульптора»), привеллошадь, простодушно объяснив, что она забежала в лагерь индейцев. Взбешенныйпоселенец набросился на индейца, как на вора, хотел привязать его к столбу ивыпороть [5; 26].
Нельзя не упомянуть окомической летописи Ирвинга — «История Нью-Йорка от сотворения мира до концаголландской династии, содержащая в числе многих удивительных и любопытныхматериалов неизъяснимые размышления Уолтера Сомневающегося, разрушительныепроекты Уильяма Упрямого и рыцарские деяния Питера Твердоголового — трехголландских губернаторов Нового Амстердама; единственно достоверная историявсех времен из всех, когда-либо опубликованных, написанная ДитрихомНикербокером». У читателей того времени она имела огромный успех и объективноявлялась первым оригинальным художественным произведением национальной американскойлитературы [5; 32].
Смешной старый Никербокер— тонкий и злой пародист. Рассказывая историю штатов Новой Англии, он дерзкопародирует старые государственные управления, приправляя историю выдумкой;современные же конфликты выдает за исторические. А в результате прошлое НовогоСвета предстает в книге как грабеж, истребление коренного населения страны, какпроявление ханжества, тупоумной наглости и расистского самодовольствапришельцев из-за океана [5; 33].
А так как прошлоепредставлено автором в качестве зеркала настоящего и уничижительные выводызвучат двусмысленно, то не остается сомнения в том, что автор адресует ихсовременности; именно ради этого он и создает свою комическую «историческую»хронику [5; 33].
Вот эпизод, в которомНикербокер рассуждает: «Индейцы день ото дня удивительно совершенствуются…Они научились пить ром, торговать. Обучились обманывать, лгать, сквернословить,играть в азартные игры, драться, хватать друг друга за горло, короче говоря,превзошли во всех достижениях оригинал, запечатленный в их старших христианскихбратьях» [5; 33]. Явно сатирические стрелы летят не в адрес индейцев, а в адрес«их старших христианских братьев». Самодовольная наглость, тупоумие, жестокостьзахватчиков-расистов превосходно пародируется всем стилем и смыслом рассужденийНикербокера.
Темы произведений Ирвингаочень разнообразны. В рассказе «Рип Ван Винкль» затрагивается темаразрушительного времени. Рип Ван Винкль — это свидетельство ужасающейбыстротечности жизни и человеческой бренности. Изюминка рассказа в том, чтоздесь выражается чувство, знакомое каждому. Ирвинг написал за одну ночьрассказ, вложив в него все, что знал о вечном враге человека — времени.
Ирвинг пристрастился ктому, что Скотт называл «сверхъестественным в художественном произведении» [6;305]. Рассказы Ирвинга о страшном, несмотря на основательное знакомство снемецкими мастерами (По и Готорном), пронизаны светлым настроением. Он любитоживлять жуткие новеллы улыбкой иронического сомнения. Ведь не было никогопризрачного Всадника без головы, а голова на луке седла Брома Бонса — простойтыквой! Рассказы о сверхъестественном питали живое и неугомонное воображениеИрвинга и возбуждали желание блестнуть мастерством. Один из четырех разделовнеоконченного романа — «Рассказы путешественника» (1824) — прямое свидетельстводлительности и плодотворности интереса Ирвинга к сфере сверхъестественного.
Испанский период жизниИрвинга был гораздо счестливее, нежели немецкий. Ирвинг доверил своейсобственной фантазии тему о великом мореплавателе Христофоре Колумбе. В «Жизнии путешествии Христофора Колумба» заметны мучительные колебания между историейи романтическим повествованием. Но мало кто из поклонников Ирвинга откажетсяпризнавать одним из лучшими его образцами величественных и мрачных героевКолумба.
Ирвинг создавал в своихпроизведениях особый мир, непохожий на окружающую его действительность. Вот какпишет Лонгфелло о первом сборнике новелл Ирвинга: «Я был еще школьником, когдакнига была опубликована и прочтена многими со все возрастающим по мере чтенияудивлением и удовольствием; мы были очарованы милым юмором, чуть грустноватойтонкой нежной атмосферой повествования; даже серо-коричневая обложка, мягкиеочертания заголовков и прекрасный четкий шрифт этого издания казалсявыразительным символом стиля автора» [5; 38]. В те годы Ирвинг сформировалправила литературного вкуса, которым не изменял ни при каких обстоятельствах.
Ирвинг в своихпроизведениях затрагивал различные темы. Но в целом в тематике любогопроизведения присутствовало соприкосновение прошлого и настоящего. Ирвингиронизировал над прошлым колониальной Америки, но в то же время предпочитал этопрошлое настоящему Соединенных Штатов.

Литература
 
Источники:
1. Ирвинг В.Новеллы. ̶ М., 1987
Научно-критическая литература:
1. История зарубежной литературы XIX века/ Под ред. Н. А. Соловьевой  ̶ М., 2000.
2. Историязарубежной литературы XIXвека: В 2 ч. Ч. 1/ Под ред. проф. А. С. Дмитриева  ̶ М., 1979.
3. Паррингтон В. Л.Основные течения американской мысли: В 3 т. Т. 2. М., 1962.
4. Боброва М. Н.Романтизм в американской литературе XIX века. ̶ М., 1972
5. Литературнаяистория США: В 2 т. Т. 1/ Под ред. Р. Спиллера и др.  ̶ М., 1977.
6. Историязарубежной литературы XIXвека: В 2 ч. Ч. 1/ Под ред. Н. П. Михальской – М., 1991.
7. Якушкина Т. В.Американская литература XIII-XIX века: пособия для самостоятельнойработы студентов. – Омск, 2002.