Введение
Творчество О.Э.Мандельштамапредставляет собой редкий пример единства поэзии и судьбы. Жизнь в поэзии — вотто, чему подчинялась биография, обретавшая подлинную значимость лишь в светеэстетической вечности. Более того, сама судьба Мандельштама становится символомвремени и обретает обобщающий смысл. Находившийся под постоянным подозрением «отщепенецв народной семье», живший в страхе ареста и, в конце концов, раздавленныйбезжалостной машиной подавления свободы, О.Мандельштам действительно заслужилправо «говорить за всех». Его творчество интересно как свидетельство очевидцасобытий, до конца, разделившего боль своей страны и отстоявшего право насвободу творчества перед лицом неминуемой гибели.
О.Мандельштам — поэт,отразивший в своем наследии подлинные искания XX века. В его лирикемодернистская тенденция сочетается с классичностью стиля, тем, мотивов.Сложнейший поэт, глубокий мыслитель, нетипичный прозаик, Мандельштам никогда неперестанет быть актуальным.
Несмотря на обилие работо творчестве Мандельштама, появившихся в течение последних полутора десятковлет, он до сих пор остается достаточно загадочной фигурой. Понимание еготворчества требует определенного ключа, и многие стихотворения все еще не «расшифрованы».
«Стиль сдвинутостей», «поэтикареминисценций», «поэтика пропущенных звеньев», «парадоксализм», «семантическаяпоэтика», «синтетическая поэтика» — все эти многочисленные определенияпоэтической манеры О.Э. Мандельштама свидетельствуют о том, что в еготворчестве особым образом воплотилось некое новое знание о мире.
Действительно, стихиэтого поэта, говоря его же словами, «кое-что изменили в строении и составе»русской поэзии[1].
Ю. Карабчиевский называетМандельштама «поэтом, в большей степени начинающим, чем завершающим»[2],С.Ф. Кузьмина убеждена, что, «завершая классический период поэзии, О.Мандельштам открывает искусство слова XX века»[3]. «В поэзии Мандельштамвозвысился над уготованной его поколению стезёй и над своей собственнойсудьбой, став не просто предвестником или промежуточным звеном, но обещаниемнескончаемого радостного удивления для каждого, кто, стремясь постигнуть сутьего поэзии, готов следовать за её причудливыми узорами», — пишет Омри Ронен[4].
С.С. Аверинцев утверждает,что «Мандельштам мог позволить себе декларации вроде бы классицистские… итут же — вроде бы авангардистские [...] Поэзия у него круто противоположна иклассицизму, и авангардизму, находясь в чрезвычайной близости и к тому, и кдругому»[5].
Н.Л. Лейдерман связываетпоэзию позднего Мандельштама (наряду с творчеством А. Платонова, А.А. Ахматовой,М.И. Цветаевой) с «постреализмом». По мысли исследователя, в основе этогометода лежит новая — «релятивистская» — эстетика, первооткрывателем которойявляется М.М. Бахтин; она «предполагает взгляд на мир как на вечно меняющуюсяданность, где нет границ между верхом и низом, вечным и сиюминутным, бытием инебытием. [...] В лучших произведениях постреализма рождается новый Космос,Космос из Хаоса, открывающий цельность мира в его дискретности, единство ипрочность — в отталкивании противоположностей, устойчивость — в самом процессебесконечного движения»[6].
Н.А. Петрова доказывает,что Мандельштам «заполнил «пробел» между разошедшимися линиями русской поэзии,создав действительную альтернативу авангарду и традиционализму»[7].В работах Н. Струве[8] и М.Л. Гаспарова[9]поэтика Мандельштама рассматривается в динамике, указаны основные фазы еёразвития и подчёркнуты биографические, исторические, философские предпосылкиформирования и изменения творческой манеры поэта. «Логика поэзии Мандельштамакак целого»[10] проясняется в монографииВ.В. Мусатова: исследователь прослеживает становление основных тем и мотивовлирики поэта, даёт богатый материал о сформировавших Мандельштама «влияниях».
Георгий Адамович в статье«Несколько слов о Мандельштаме» [11] показывает, как сильновыделялось вышедшее из тютчевской школы мастерство Мандельштама на общем фонеблестящего «серебряного века».
Лирические наброски Ю.Марголина «Памяти Мандельштама» посвящены как бы духовной биографии поэта, егочудесному «выходу из косноязычия» и трагическому погружению в молчание[12].
В литературоведениисозданы обстоятельные труды по кардинальным проблемам творчества Мандельштама.Среди них исследования Н.Струве «Осип Мандельштам», Л.Г.Кихней «ОсипМандельштам: Бытие слова», монография Н.А.Петровой «Литература внеантропоцентрическую эпоху. Опыт О.Мандельштама», исследование С.М.Марголиной«Мировоззрение Осипа Мандельштама» (отмечают определенную субъективностьработы), труд И.Гурвича «Мандельштам. Проблема чтения и понимания», монографияЛ.Пановой «Мир», «пространство», «время» в поэзии Осипа Мандельштама»,посвященная анализу языковых средств, формирующих поэтическую картину мираМандельштама.
Г.Г.Амелин и ВЛ.Мордерерв исследовании «Миры и столкновенья Осипа Мандельштама» рассматривают различныеаспекты творчества Мандельштама от идиостиля до художественных параллелей сдругими авторами.
Книга И.Н.Бушман«Поэтическое искусство Мандельштама», помимо анализа различных аспектовтворчества, дает достаточно широкий обзор ритмико-фонетических особенностеймандельштамовского стиха.
Из иноязычных книготметим работы Д.Г.Харриса «Осип Мандельштам», П.Зимана «Поздняя поэзия ОсипаМандельштама. Текст и контекст», а также Д.Бейнс «Мандельштам: поздняя поэзия».Наконец, назовем труд О.А.Лекманова «Осип Мандельштам», монографию А.С.Карпова«О.Мандельштам. Жизнь и судьба», а также книгу К.Брауна «Мандельштам»,посвященные биографии Мандельштама в ее взаимосвязи с творчеством.
В области искусства,особенно литературы, Мандельштам чувствует себя уверенно и высказывает своимнения решительно, без колебаний, даже с неким задором. В его статьяхсочетаются элементы истории и теории литературы, литературной критики и высокойпублицистики. Если бы Мандельштам уделял этой области больше времени, из негомог бы выработаться критик-публицист ранга Белинского или Добролюбова, снеменьшим творческим пылом, чем каждый из них, но с более безошибочным вкусом,чем первый и большей эрудицией, чем второй[13].
Критическое наследие О.Мандельштама — одна из интереснейших страниц русской поэтической критики первойчетверти XX века. Важное значение имела его установка на рассмотрение вопросовпоэзии в рамках культурологической концепции. Он обращается к анализу образовискусства — прошлого и современного, — чтобы с их помощью осязаемо представитьфилософские основы искусства, внутреннее содержание творчества и принципыпоэтики. Искусство проясняет для него исконный смысл цели и места поэта вобществе. Наследие его ценно помимо всего прочего тем, что являетсясвоеобразным выражением эстетического самосознания собственного творчествапоэта. Поэт гуманистических убеждений, неутомимый исследователь слова,Мандельштам, хотя и проделал сложный путь за два десятилетия, но вместе с тем исохранил определенные представления, мешавшие ему увидеть классовые исоциальные факторы, определявшие развитие культуры.
1. Культурно – исторические образы впоэзии Мандельштама (сборник «Камень»)
1.1 Акмеизм и Мандельштам
В своей знаменитой статье«Наследие символизма и акмеизм» Н. Гумилёв писал: «На смену символизма идетновое направление, как бы оно ни называлось, акмеизм ли (от греческого словаαχμή (“акме”) высшая степень чего-либо, цвет, цветущаяпора), или адамизм (мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь), во всякомслучае, требующее большего равновесия сил и более точного знания отношениймежду субъектом и объектом, чем то было в символизме[14]».Н. Гумилев называл символизм «достойным отцом», но подчеркивал, что новоепоколение выработало иной «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь» (такназываемый адамизм). Акмеизм, по мысли Гумилева, есть попытка заново открытьценность человеческой жизни, отказавшись от «нецеломудренного» стремления символистовпознать непознаваемое. Действительность самоценна и не нуждается вметафизических оправданиях. Поэтому следует перестать заигрывать странсцендентным (непознаваемым): простой вещный, предметный мир должен бытьреабилитирован, он значителен сам по себе, а не тем, что являет высшиесущности. В этой связи главное значение в поэзии приобретает художественноеосвоение многообразного и яркого земного мира.
Первой ласточкойэстетической реформы акмеизма принято считать статью М. Кузьмина «О прекраснойясности»[15], напечатанную в 1910году. Взгляды этого поэта старшего поколения, не являвшегося правовернымакмеистом, оказали существенное воздействие на формирующуюся программу новоготечения. Статья декларировала стилевые принципы «прекрасной ясности»:логичность художественного замысла, стройность композиции, рациональнаяорганизация всех элементов художественной формы, «Кларизм» (этим термином авторобобщил свои эстетические принципы) по существу стал призывом к большейнормативности творчества, он реабилитировал эстетику разума и гармонии ипротивостоял мировоззренческому глобализму символистов.
Впоследствии,оценивая историко-литературное место акмеизма в русской поэзии, С. Городецкийписал: «Нам казалось, что мы противостоим символизму. Но действительность мывидели на поверхности жизни, в любовании мертвыми вещами и на деле оказалисьлишь привеском к символизму...»[16].
В.М.Жирмунский в 1916 г. справедливо замечал: «Внимание к художественному строениюслов подчеркивает теперь не столько значение напевности лирических строк, ихмузыкальную действенность, сколько живописную, графическую четкость образов;поэзия намеков и настроений заменяется искусством точно вымеренных и взвешенныхслов [...] есть возможность сближения молодой поэзии уже не с музыкальнойлирикой романтиков, а с четким и сознательным искусством французского классицизмаи с французским XVIII веком, эмоционально бедным, всегда рассудочно владеющимсобой, но графичным и богатым многообразием и изысканностью зрительных впечатлений,линий, красок и форм»[17].
В начале 1910-х годовМандельштам сближается с акмеистами, осознавшими кризис символизма, и входит вкруг этих поэтов. Он активно сотрудничает в «Аполлоне» и «Гиперборее» иувлеченно разрабатывает поэтику акмеизма как теоретик и практик. Через раздумьяо судьбах культуры, изучение прошлого пришел он к идее новой поэтической школы.Так, в статье «Утро акмеизма», написанной в 1913 году, но опубликованной лишь в1919-м, Мандельштам обосновывает тезис о поэтическом зодчестве, обархитектоничности поэзии. Слово – некий камень, который акмеисты кладут воснову своего здания. Построенное в художественном творении можно рассматриватьи как своеобразный организм со своей внутренней жизнью, подобно тому, как готическийсобор является «праздником физиологии». Именно здесь должна «гулять мысль»поэта, а не в дремучем «лесу символов».[18]
В своем художественномтворчестве Мандельштам воспринимает мир не как живую, осязательную и плотнуюреальность, а как игру теней, как призрачное покрывало, наброшенное на настоящуюжизнь. Жизнь не реальна. Это марево, сон, созданный чьим-то творческимвоображением; жизнь самого поэта не реальна, а только призрачна, как видение игреза:
Я так же беден, какприрода,
И так же прост, какнебеса,
И призрачна моя свобода,
Как птиц полночныхголоса.
Я вижу месяц бездыханный
И небо мертвенней холста,-
Твой мир, болезненный истранный,
Я принимаю, пустота![19]
Поэт – акмеист не пыталсяпреодолеть «близкое» земное существование во имя «далеких» духовных обретений.Он любовно разглядывал хрупкие грани вещей, эстетизировал их мельчайшиеоттенки, утверждал «домашнюю» атмосферу любования «милыми мелочами». Высшееместо в иерархии акмеистических ценностей занимала культура. «Тоской по мировойкультуре» назвал новое течение О.Мандельштам. Если символисты оправдаликультуру внешними по отношению к ней целями (культура для них – средствопреображения жизни), если футуристы готовы были к ее прикладному использованию(культура ценилась ими в меру материальной полезности), то для акмеистовкультура – сама себе цель.
Характерный анализ путипоэта дан Н.Струве в главе «От символизма к акмеизму»: «Ранние стихиМандельштама — в значительной степени дань символизму с его чрезмернымплатонизмом, стремлением уйти от мира, боязнью воплотиться… Идеальная розаотсутствует в стихах Мандельштама, но нет еще в них и конкретных роз…Символисты были по природе тайнозрителями. У Мандельштама ничего подобного:«безжизненный» небесный свод непроницаем, ему не удается «преодолеть уз земногозаточенья»… отчего он вынужден их принять… Запоздалый символист предвещаетбудущего акмеиста»[20]
В статье 1919 года «Утроакмеизма» О. Мандельштам выделял «слово как таковое» как важнейшую составляющуюакмеизма. «Медленно рождалось «слово как таковое». Постепенно, один за другим,все элементы слова втягивались в понятие формы, только сознательный смысл.Логос, до сих пор ошибочно и произвольно почитается содержанием. От этогоненужного почета Логос только проигрывает. Логос требует только равноправия сдругими элементами слова. Футурист, не справившись с сознательным смыслом как сматериалом творчества, легкомысленно выбросил его за борт и по существуповторил грубую ошибку своих предшественников. Для акмеистов сознательный смыслслова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов»[21].
Слово у акмеистов, — не вих декларациях, а в их поэтической практике, — берется не из становленияидеологической жизни, а непосредственно из литературного же контекста и толькоиз него[22].
В историю русскойлитературы XX в. акмеизм вошел, прежде всего, как цельная поэтическая система,объединяющая трех стихотворцев – Мандельштама, Ахматову и Гумилева.
Именно творчествоАхматовой и Мандельштама рассматривают авторы известного исследования «Русскаясемантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма»[23].Авторы отмечают значимость преобразований в области поэтического языка,произведенных этими поэтами. «Вся работа над словом основывалась у Мандельштамаи Ахматовой на глубоко продуманных историко-культурных предпосылках, во многомопережавших современную им мысль»[24].
Развитое чувствоисторизма, внимание к настоящему, понимание связи истории и культуры, соотнесениетворчества с историей – все это делает их поэзию по-новому вовлеченной в жизнь.Живя в непростой исторический период, Ахматова и Мандельштам стремилисьотразить в своих стихах «воспоминания, отбираемые сознательно». «Только памятьвы мне оставьте, только память в последний миг…» — писал Мандельштам. Передачавоспоминаний воспринимается поэтами как необходимое условие сохранения жизни.Таким образом, история, скрепленная личностной памятью, — вот что лежит воснове поэтики Ахматовой и Мандельштама. Авторы исследования называют ихпоэтику «семантической». «…Гетерогенные элементы текста, разные тексты, разныежанры (поэзия и проза), творчество и жизнь, все они и судьба – все скреплялосьединым стержнем смысла, призванного восстановить соотносимость истории ичеловека»[25].
Поэтический мирО.Мандельштама был отмечен ощущением смертной хрупкости перед безликойвечностью. Акмеизм Мандельштама – «сообщничество сущих в заговоре противпустоты и небытия». Преодоление пустоты и небытия совершается в культуре, ввечных созданьях искусства: стрела готической колокольни попрекает небо тем,что оно пусто. Среди акмеистов Мандельштама выделяло необыкновенно остроразвитое чувство историзма. Вещь вписана в его поэзии в культурный контекст, вмир, согретый «тайным телеологическим теплом»: человек окружался не безличнымипредметами, а «утварью», все упомянутые предметы обретали библейский подтекст.Вместе с тем Мандельштаму претило злоупотребление сакральной лексикой,присутствующее в творчестве многих символистов. Для Мандельштама очень важнасвязь с другими историческими эпохами. Через эту глубинную связь он оцениваетокружающий мир.
О. Мандельштам считал,что акмеизм принес с собой не новизну мировоззрения, а новизну вкусовыхощущений. В кругу акмеистов превыше всего ценились такие элементы формы, какстилистическое совершенство, живописная четкость образов, точно вымереннаякомпозиция, отточенность деталей.
Пафос стиховМандельштама раннего периода – отречение от жизни с ее конфликтами, поэтизациякамерной уединенности, безрадостной и болезненной, ощущение иллюзорностипроисходящего, стремление уйти в сферу изначальных представлений о мире(«Только детские книги читать...», «Silentium» и др.). Приход Мандельштама какмеизму обусловлен требованием «прекрасной ясности» и «вечности» образов. Впроизведениях 1910-х годов, собранных в книге «Камень» (1913), поэт создаетобраз «камня», из которого он «строит» здания, «архитектуру», форму своихстихов. Для Мандельштама образцы поэтического искусства – это «архитектурнообоснованное восхождение, соответственно ярусам готического собора»[26].
Мандельштам не толькоискренно считал себя акмеистом, но и занимался теоретическим обоснованием акмеизмакак литературного течения. Проповедник идей акмеизма, может быть более чемГумилев, заслуживающий название теоретика этого литературного течения,Мандельштам никогда не позволял своей поэзии зайти в «узкое место» акмеизма:односторонней предметности, конкретности, «сугубой вещности» он не терпел инападал на ее проявлении в поэзии, не взирая на лица: тут уже доставалось идрузьям-акмеистам.
Какой безумец согласитсястроить, если он не верит в реальность материала, сопротивление которого ондолжен победить. Булыжник под руками зодчего превращается в субстанцию, и тотне рожден строительствовать, для кого звук долота, разбивающего камень, не естьметафизическое доказательство. Владимир Соловьев испытывал особый пророческийужас перед седыми финскими валунами. Немое красноречие гранитной глыбыволновало его, как злое колдовство. Но камень Тютчева, что «с горы скатившись,лег в долине, сорвавшись сам собой иль был низвергнут мыслящей рукой», — естьслово. Голос материи в этом неожиданном паденьи звучит как членораздельнаяречь. На этот вызов можно ответить только архитектурой. Акмеисты сблагоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основусвоего здания.
Камень как бы возжаждалиного бытия. Он сам обнаружил скрытую в нем потенциально способность динамики —как бы попросился в «крестовый свод» — участвовать в радостном взаимодействиисебе подобных.
Символисты были плохимидомоседами, они любили путешествия, но им было плохо, не по себе в клети своегоорганизма и в той мировой клети, которую с помощью своих категорий построилКант. Для того чтобы успешно строить, первое условие — искренний пиетет к тремизмерениям пространства — смотреть на них не как на обузу и на несчастнуюслучайность, а как на богом данный дворец. В самом деле: что вы скажете онеблагодарном госте, который живет за счет хозяина, пользуется егогостеприимством, а между тем в душе презирает его и только и думает о том, какбы его перехитрить. Строить можно только во имя «трех измерений», так как ониесть условие всякого зодчества. Вот почему архитектор должен быть хорошимдомоседом, а символисты были плохими зодчими. Строить — значит бороться спустотой, гипнотизировать пространство. Хорошая стрела готической колокольни —злая, потому что весь ее смысл — уколоть небо, попрекнуть его тем, что онопусто[27].
Имя Мандельштаманеотрывно от другого имени — акмеизм. Акмеизм в его осмыслении — не школа и немироощущение. Это существование, выраженное в слове, понятом как субстанция — сее особой внутренней динамичностью и организованностью.
1.2 ЭстетикаМандельштама
Осип Мандельштам родилсяв 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду спредрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренноечувство звуков русского языка.
Мандельштам вспоминает:«Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения,- амежду тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современникамитяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать — и, лишьприслушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрелиязык».[28]
Мандельштам, будучиевреем, избирает быть русским поэтом — не просто «русскоязычным», а именнорусским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России — время бурного развития еврейской литературы, как на иврите и на идише, так,отчасти, и на русском языке. Выбор сделан Мандельштамом в пользу русской поэзиии «христианской культуры»[29].
И Мандельштам пожелал «нестать, а быть русским». Mандельштам писал: «Весь стройный мираж Петербурга былтолько сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простиралсяхаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незаконный утробныймир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором я смутно догадывался и бежал,всегда бежал»[30].
В этом бегстве длямандельштамовской поэзии противоположение родимого и страшного «утробного мира»и «тоски по мировой культуре». Соединяя в себе еврейство и Россию, мандельштамовскаяпоэзия несет в себе универсализм, соединяя в себе национальное русскоеправославие и национальный практикуляризм евреев[31].
Посох мой, моя свобода -
Сердцевина бытия,
Скоро ль истиной народа
Станет истина моя?
Я земле не поклонился
Прежде, чем себя нашел;
Посох взял, развеселился
И в далекий Рим пошел.
А снега на черных пашнях
Не растают никогда,
И печаль моих домашних
Мне по-прежнему чужда[32].
Мандельштам избегаетслов, чересчур бросающихся в глаза: у него нет ни разгула изысканных архаизмов,как у Вячеслава Иванова, ни нагнетания вульгаризмов, как у Маяковского, ниобилия неологизмов, как у Цветаевой, ни наплыва бытовых оборотов и словечек,как у Пастернака[33].
Есть целомудренные чары —
Высокий лад, глубокиймир,
Далеко от эфирных лир
Мной установленные лары.
У тщательно обмытых ниш
В часы внимательныхзакатов
Я слушаю моих пенатов
Всегда восторженную тишь[34].
А. Ахматова полагала, чтоу Мандельштама нет учителя. «…Кто скажет, откуда донеслась до нас эта новаябожественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама?» — спрашивала она. Между тем одного из учителей его можно назвать без колебаний.Это Тютчев. Уже «Silentium» затрагивает тему, когда-то разработанную втютчевском стихотворении о безмолвии. Оба поэта родственно интерпретировалитакие образы, как сон, хаос, «хор среди пустоты», схоже передавали лирическое«я», поглощенное космосом и ревущим морем[35].
Определяя спецификуэстетики поэта, нужно обозначить две принципиальные особенности построениялюбого художественного мира, что является источником его образов и как он ихсубъективно реализует? Осмысляя эти вопросы, можно определить происхождениетворческой энергии, указать на ту смысловую стихию, которая передаетсяконкретными образами, и охарактеризовать механизм формирования эстетическойреакции.
В эстетике Мандельштаматакими источниками творчества представляются мировая культура и стихия языкаили, точнее, стихия живого языка – речи. Культурологические образы пронизываютвесь поэтический мир Мандельштама, являются категорией формообразующей для еголирического «я».
Исходной предпосылкойэстетики Мандельштама-акмеиста служила память о поэтических текстах прошедшихэпох и их узнавание – или переосмысленное повторение – в цитатах, зачастуюпреображенных и зашифрованных. Многие критики считали акмеизм – в том числе имандельштамовскую поэзию – консервативным неоклассическим (или«ложноклассическим») направлением. Однако сами акмеисты возводили слово«классический» к латинскому «classicum», что означает «сигнал боевого горна». АМандельштам, который определял в статье «Слово и культура» классику не как то,что уже было, а как то, что должно быть, противопоставлял неувядающую новизну«серебряной трубы Катулла» (древнеримского поэта) двухтысячелетней давностибыстро устаревающим футуристическим загадкам: И не одно сокровище, быть может,/ Минуя внуков, к правнукам уйдет, / И снова скальд чужую песню сложит / И каксвою ее произнесет (Я не слыхал рассказов Оссиана.., 1914).
Мандельштам стремилсясвое поэтическое существование сличить с неизгладимым следом, оставленным еговеликими предшественниками, и результат этого сличения предъявить далекомучитателю уже в потомстве, «провиденциальному собеседнику»[36].Тем самым снималось противоречие между прошлым, настоящим и будущим. ПоэзияМандельштама могла облекаться в ясные классические формы, отсылающей кискусству былых эпох. Но одновременно в ней всегда таилась взрывная силасверхсовременных, авангардных художественных приемов, которые наделялиустойчивые традиционные образы новыми и неожиданными значениями. Угадать этизначения и предстояло «идеальному читателю» будущего. При всей безупречной,классической логике своей «архитектуры», смысл мандельштамовского текста стольже непредсказуем, как и ключ загадки. В центре образного языка Мандельштама –спрятанные в подтекст сложные аналогии между порой далекими друг от другаявлениями. И разглядеть эти аналогии под силу, только очень подготовленномучитателю, который живет в том же культурном пространстве, что и самМандельштам.
Еще в 1911 годуМандельштам совершил акт «перехода в европейскую культуру» – принялхристианство. И хотя крещен поэт был в методистской церкви (14 мая, в Выборге),стихи «Камня» запечатлели захваченность католической темой, образом вечногоРима апостола Петра. В римском католичестве Мандельштама пленил пафос единойвсемирной организующей идеи. Она отразила в духовной сфере симфонию готическойархитектуры. Подобно тому, как «твердыня» собора созидается из «стихийноголабиринта», «непостижимой леса» и «недоброй тяжести» камней, из хора стольразных и несхожих народов рождается единство западного христианского мира подвластью Рима. Веками это единство поддерживалось жестким уставом, железнойорганизацией и дисциплиной. Но для Мандельштама религиозный культ, именно в егострого регламентированном католическом уставе, – «ничего не требует» в наградуза свой совет и в христианском произволении парадоксальным образом наделяетпоэта наивысшей творческой свободой: Как жаворонок, Жамм (Франсис Жамм –французский католический поэт) поет, / Ведь католический священник / Ему советыподает…
Иной пример связан свосприятием Мандельштамом образа «первого русского западника» – П.Чаадаева. Емупосвящена статья 1915 года «Петр Чаадаев», его образом вдохновлено созданноетогда же стихотворение «Посох». В католических симпатиях Чаадаева, в егопреданности идее Рима как средоточия духовного единства христианской вселенной Мандельштампрозревает не измену, а глубинную верность русскому национальному пути: «МысльЧаадаева, национальная в своих истоках, национальна и там, где вливается в Рим.Только русский человек мог открыть этот Запад, который сгущеннее, конкретнеесамого исторического Запада. Чаадаев именно по праву русского человека вступилна священную землю традиции, с которой он не был связан преемственностью…». Илирический герой самого Мандельштама, очевидно, с «посохом» отправился в Европу– «страну святых чудес», – дабы по-настоящему «вырасти в русского»[37].
Втворчестве Мандельштама (как оно определилось во 2-м издании сборника «Камень», 1916 г.) выразилось, хотя и в иных мировоззренческих и поэтических формах, чему Гумилева, стремление уйти от трагических бурь времени во вневременное, вцивилизации и культуры прошлых веков. Поэт создает некий вторичный мир извоспринятой им истории культуры, мир, построенный на субъективных ассоциациях,через которые он пытается выразить свое отношение к современности, произвольногруппируя факты истории, идеи, литературные образы («Домби и сын», «Европа», «Яне слыхал рассказов Оссиана...»). Это была форма ухода от своего«века-властелина». От стихов «Камня» веет одиночеством, «мировой туманной болью»[38].
Говоряоб этом свойстве поэзии Мандельштама, В.М. Жирмунский писал: «Пользуясьтерминологией Фридриха Шлегеля, можно назвать его стихи не поэзией жизни, а«поэзией поэзии» («die Poesie der Poesie»), т. е. поэзией, имеющей своимпредметом не жизнь, непосредственно воспринятую самим поэтом, а чужое художественноевосприятие жизни [...] Он [...] пересказывает чужие сны, творческим синтезомвоспроизводит чужое, художественно уже сложившееся восприятие жизни. Говоря егословами:
Яполучил блаженное наследство –
Чужихпевцов блуждающие сны...»[39] .
И далее:«Перед этим объективным миром, художественно воссозданным его воображением,поэт стоит неизменно как посторонний наблюдатель, из-за стекла смотрящий назанимательное зрелище. Для него вполне безразличны происхождение иотносительная ценность воспроизводимых им художественных и поэтических культур»[40].
Статьи и рецензии,особенно 20-х годов, — это круг чтения умного, тонкого читателя,благожелательного даже по отношению к чуждым ему явлениям. В этом видна всясила устремленности Мандельштама к познанию новой жизни, нового общества,искреннее желание войти в литературу соучастником и деятелем. Пересечениепоэтического мышления и философско-эстетического раздумья опирается уМандельштама на ряд ключевых понятий, как бы перетекающих из стихов в статьи,из статей в поэзию. Переход стихов в прозу, прозы в критическую статью инаоборот — одна из характернейших особенностей творчества Мандельштама. Во всехжанрах у него господствует один и тот же склад философско-поэтическогомышления. Ассоциации возникают из метафоры, метафоры переходят в образ, образ —в эстетическую формулу. Отсюда «формульность» и его поэзии и прозы. Отсюда два«языка» его лирики и прозы. Один из них «пользуется» методом перечисления,рядоположенной коммуляцией значений, складывающихся в специфическую картинумира в его поэзии[41].
Отсюда те черты егопоэзии, о которых Б. Эйхенбаум писал: «Метод называния — с надеждой назлободневность слова, на то, что слово само вывезет путем ассоциаций ссовременностью»[42]. Статьи и стихиМандельштама рождаются как бы из единого лона. В статьях раскрывается тот жемощный подтекст, который скрыт в ассоциациях, сложных лирических состояниях,прихотливом потоке образов истории и современности.
Было бы упрощениемогульно отрицать значение символистской критики в целом для становленияэстетики и литературной науки. В статьях В. Иванова, В. Брюсова, К. Бальмонта,А. Белого, не говоря уже о Блоке и Анненском, был совершен поворот к изучениювнутренней природы искусства, к новому пониманию поэтики, внимательномуизучению проблемы поэтического слова и, наконец, к пересмотру истории русскойпоэзии и восстановлению забытых имен (А. Григорьев, Ф. Тютчев и др.)[43].
При всем своеобразиимощных индивидуальностей всех этих поэтов объединяло стремление перевестилогический тип критического мышления на уровень эмоционально-художественного,субъективно-эстетизированного познания поэтического универсума. Их отличало идеалистическоемировоззрение, роковое устранение общественно-политической исоциально-исторической проблематики, установка на «эстетизацию» критическойпрозы и подчеркнутое «внимание к чисто эстетическим оценкам, преобладаниевысокого, эмфатического стиля, насыщенного метафорами...» и, главное,«склонность к импрессионистическому субъективизму»[44].Эстетика и поэзия символистов вступали в противоречие.
Теоретическим «фокусом»философско-эстетических взглядов Мандельштама, по-видимому, следует считатьузел проблем, завязавшийся вокруг отношения истории к современности, культуры кгуманизму. «Культура» становится для Мандельштама материальным выражениемистории, единством ее, хотя формально и не связанных, но внутренне слитыхразновременных пластов. Именно здесь решается проблема человеческого бытия.
Взгляд Мандельштама накультуру имеет два аспекта. С одной стороны, он обусловлен определенной суммойпредставлений, свойственных науке, философии, историко-культурной эссеистике,вообще интеллигентскому сознанию начала XX века. Не случайно одна из первых егоработ — статья «Петр Чаадаев», суть которой проясняется ссылкой на авторитетЧаадаева и его определения истории вообще, русской в частности. С другойстороны, Мандельштам в поисках закономерностей современной жизни и поведениясовременного человека выдвигает свое понимание истории и культуры, внутреннимпафосом и определяющим законом которого является «архитектура». В статье «ПоэтикаМандельштама» Л. Я. Гинзбург писала, что «архитектурность раннего Мандельштамаследует понимать широко. Он вообще мыслил действительность архитектонически, ввиде законченных структур, — и это от бытовых явлений до больших фактовкультуры»[45]. Добавим, что этоотносится, на наш взгляд, не только к раннему Мандельштаму. «Архитектура» и«архитектурность» — приобрели у него значение основополагающих культурософскихпонятий. «Строить — значит бороться с пустотой, гипнотизировать пространство».Отсюда образ «хаоса», «пустоты», преодолеваемый творческим усилием истории.
«Земная клеть» в лирикеМандельштама заполнена архитектурой. И «желтизна правительственных зданий»Петербурга, «чудовищные ребра» собора Нотр-Дам, и «пятиглавые московскиесоборы» — весь этот грузный и вместе с тем легкий мир строений человеческих —философско-поэтическое воплощение понимания времени и культуры. Поэт погружен внепрерывающийся ход неутомимого творчества истории. Так возникает в стихахМандельштама образ «исторического потока» и исступленного «творчества истории»по строгим законам архитектуры[46].
Для него культура — некоезамкнутое в себе историческое пространство (берется событие, отраженное в мифеили литературе, в одной точке, на одной линии, независимое от проблемыпространственно-временных связей), единое мировое событие, независимое ототдаленности во времени, принципиально неприуроченное к историческому моменту.Оно сеть пульсирующих и перекликающихся мотивов. Поэтому Гомер соединяется ссиюминутной домашностью, Айя София и Петрополис с сегодняшним днем.Основополагающее в системе взглядов Мандельштама противопоставление «культуры»— «природе» имеет программный характер. Оно привело поэта в известной мере ктупику. С одной стороны, он понимал социальную природу творчества, с другой,история и творчество приобретали независимый отвлеченно-гуманистическийхарактер. Возникает ошибочная теория истории, как бы замкнутой временнойпетлей. Ход событий неотвратимо возвращается на круги своя. Теория постоянныхвозвратов как бы объясняет для Мандельштама трагизм человеческого существованияи соответственно мешает ему понять противоречия современной емудействительности, приводит, в конечном счете, к конфликту со своим временем.Ограничивает, тем самым, масштаб его подхода к литературе. Замкнутая цепьвремени и существования человека выражена в «Ламарке», эстетическая программа —в «Грифельной оде». Этот своеобразный «глубинный философско-историческийфатализм» Мандельштама[47] определяет его понятие исамой истории, и связанного с нею понятия «культуры».
Эстетика Мандельштама,таким образом, захватывает не только искусство, но и жизненные установки людейво всей многосложности их обихода и существования.
Мандельштам решительновыступает с призывом к «обмирщенью русской речи» и с протестом против чистоформальной игры слов, вне поэтического мира и художественного смысла. Потомучто «поэтическую речь живит блуждающий, многосмысленный корень».
Поль Валери, во многомблизкий, Мандельштаму и в области поэзии, и в области теории, справедливозамечал: «Поэт бессознательно движется в сфере возможных связей и превращений,где он подмечает, или же получает, лишь мгновенные и частные эффекты,необходимые ему в какой-то момент его скрытого действования»[48].
В отличие отизбирательного отношения символистов к культурным эпохам прошлого, акмеизмпытался опереться на самые разные культурные традиции. Поэтому объектомэстетической рефлексии в акмеизме часто становились мифологические сюжеты,образы и мотивы живописи, графики, архитектуры. Активно используются впроизведениях акмеистов литературные цитаты.
Поэзия Мандельштама,проникнутая «тоской по культуре», была сосредоточена на философском осмысленииистории и отличалась повышенной ассоциативностью – качеством, столь ценимымсимволистами.
1.3 Сборник «Камень»
В поэзии Мандельштамасмысловой потенциал, накопленный словом за всю историю его бытования в другихпоэтических контекстах, приобретает значение благодаря скрытымцитатам-загадкам. Они заставляют читателя обратиться к их источникам с тем,чтобы найти систему координат, подтекст, с помощью которого текст можнодешифровать.
Основные черты этогометода в полной мере проявились уже в первом опубликованном сборнике поэта –«Камень» (1913г.). Сюда вошли 23 стихотворения 1908–1913гг. (позднее сборникбыл дополнен текстами 1914–1915гг. и переиздан в конце 1915г. (на титулезначится – 1916)). Вошедшие в сборник ранние стихи 1908–1910гг. являют собойуникальное для всей мировой поэзии сочетание незрелой психологии юноши, чуть лине подростка, с совершенной зрелостью интеллектуального наблюдения ипоэтического описания именно этой психологии:
Из омута злого и вязкого
Я вырос тростинкой шурша,–
И страстно, и томно, иласково
Запретною жизнью дыша…
Я счастлив жестокойобидою,
И в жизни, похожей насон,
Я каждому тайно завидую
И в каждого тайно влюблен[49].
Включенные в первыйсборник Мандельштама «Камень» стихи — это стихи ученика символистов, но приэтом они лишены «потусторонности», всей положительной идеологии и философиисимволизма. Это стихи о мире туманном и ненастоящем. [50]
Лирический геройМандельштама остро ощущает внутреннюю душевную неуютность. В таком состоянииподозрения вдруг обретают вещный облик, ранящий наше сознание, посколькуболезненные изломы сообщаются даже природе:
Что если над меднойлавкой,
Мерцающая всегда,
Мне в сердце длиннойбулавкой
Опуститься вдруг звезда?
В родной для себя стихии– культуре – молодой Мандельштам черпал, будто иные эмоции, «пробуждая» великиетени. Однако и к ним осуществлен двойственный подход. Поэт покорен подвигомтворчества, гением художника. Но в «разноголосице» повседневности для людей, ейподчиненных, все оборачивается своей противоположностью. Болезненные авторскиеэмоции здесь особенно сильны. Бах кому-то кажется лишь «несговорчивымстариком»; Бетховен открывает «величавой жертвы пламя», то, однако, «где мы невидим ничего». Навсегда умолкший Гомер не защищает от грозных испытаний:
И море и Гомер – вседвижется любовью,
Кого же слушать мне? Ивот Гомер молчит,
И море черное,витийствуя, шумит
И с тяжким грохотомподходит к изголовью.
С жанровой точки зрениястихотворения книги «Камень» можно обозначить тремя моделями. Во-первых, этонебольшие лирические стихотворения и миниатюры, передавшие различныесубъективные впечатления импрессионистического характера. Во-вторых –лирические монологи от первого лица, строящиеся как фрагментыобразно-интонационного потока, наполненные лирической рефлексией. Третьяжанровая модель – это живописно-описательные стихотворения, развивающиеопределенный образ-тему. Источником таких образов становится мировая культура:архитектура, музыка, литература, быт и даже спорт[51].
В первой части «Камня»Мандельштам сочетает «суровость Тютчева» с «серой песенкой» Верлена, где«смутное с ясным слито». В ранних стихах поэта критики чаще всего отмечалисимволистские влияния. Здесь, действительно, как и у символистов, и уромантиков, присутствует некое «двоемирие», противостояние земной преходящейреальности высшему вечному миру. Но Мандельштам это двоемирие ощущаетпо-особому, сугубо индивидуально. Он драматически напряженно переживаетуникальность своего хрупкого «я», своего слабого, но неповторимого «теплогодыхания» на фоне космически безучастной вечности. В итоге рождается удивление(едва ли не центральная эмоция всей лирики Мандельштама), психологическидостоверное и лишенное всякой литературности, вторичности:
Неужели я настоящий,
И, действительно, смертьпридет?
Вскоре эту антиномиючастного и космического Мандельштам решит на свой собственный лад – через«одомашнивание» и «согревание» материи. «Родное и теплое» начало в еготворчестве осваивает «чуждые» и большие вечные объекты (природу, воздух,историю, искусство) чисто человеческими, «детскими» способами (путем вдыхания,съедания, выпивания). Так, в стихотворении «Мороженно! Солнце. Воздушныйбисквит...» (1914) вечный лед воспетых Тютчевым Альп преобразуется в «бродячийледник» мороженщика:
И в мир шоколада срумяной зарею,
В молочные Альпы мечтаньелетит…
И боги не ведают – что онвозьмет:
Алмазные сливки иль вафлис начинкой… [52]
В поэзии МандельштамаЕвхаристия, Таинство причащения Телу и Крови Христовым, «как вечный полденьдлится», но «взбитых сливок вкус и запах апельсиновой корки» тоже вечны.
Стихотворение О. М.Мандельштама «Невыразимая печаль...» — одно из ранних в творчестве поэта (1909год).
«Невыразимая печаль» — это небольшой лирический этюд в стиле натюрморта. Тема этюда — утреннеепробуждение, ощущения своего бытия и связи с предметами действительности:комната, хрустальная ваза, бисквит, вино. Луч солнца создает движение вкартине: сначала он ударяется о хрустальную вазу, потом освещает всю комнату,наконец, будит того, кто находится в комнате и играет на его пальцах.
В картине есть два плана:воображаемое окно, через которое проникает луч солнца и пространство комнаты спредметами в ней. Это можно соотнести с внешним и внутренним состояниемлирического героя – макро и микрокосмосом. Состояние героя, равно как и положениевещей, может измениться в любую минуту: луч исчезнет, вино станет терпким,бисквит будет съеден.
Очень часто в первыхстрофах Мандельштам отрицает: «Мы напряженного молчанья не выносим», «Я непоклонник...», «Ни о чем не нужно говорить» и т. д. Здесь тоже отрицание — «невыразимая печаль». Очень странное определение печали, но если вспомнитьАхматову «Звенела музыка в саду / таким невыразимым горем...» или «Слава тебе,безысходная боль!», то можно поставить эти слова в ряд традиционных сентенцийакмеизма. Именно, в боли, страданиях, печали есть томление, даже «истома – сладкоелекарство». Акмеисты любят подобного рода оксюмороны[53].
«Вся комната напоена...»- реминисценция на пушкинское «Вся комната янтарным блеском/ Напоена...». Этоуказание на общее настроение в строфах Пушкина и Мандельштама, что важно дляправильного прочтения стихотворения. Реминисценции, открытая цитация,интертекстирование — постоянный прием в поэзии Мандельштама. Это затрудняетпонимание стихов и одновременно обогащает их. Иногда реминисценция сводитсялишь к повторению сочетания слов в отрыве от контекста оригинала. Такова,возможно, аллюзия на «сонное царство» Островского («Такое маленькое царство/Так много… сна»), которую трудно истолковать иначе, как исключительнозвуковое обыгрывание знакомого сочетания слов.
Немного красного вина
Немного солнечного мая –
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцевбелизна…[54]
Музыкальнаянеопределенность ощущения «невыразимой», «сладкой» печали подчеркиваетсяотсутствием сказуемого в последнем предложении, замененного «добавочным»,второстепенным действием. Грамматический синтаксис оказывается менее значимым,чем импрессионистический, музыкальный[55].
Вторая половина «Камня»,как заметил в рецензии на книгу Гумилев, образцово «акмеистическая». Впротивовес символистским «экстазам слога», нарочитой звукописи и декоративностиздесь царствует «классическая» форма стиха, зачастую приподнятая интонация оды,равновесная экономия стиля и образа. При этом Мандельштам преображаетмистические символы в сложные, не осязаемые аналогии, а тайны – винтеллектуальные проблемы, загадки. Ключ к такому методу лежит уже в названиикниги. Именование «камень» может быть воспринято как анаграмма (игра насозвучии через перестановку букв) слова АКМЭ, давшее название новомулитературному движению (это греческое слово, обозначающее высшую точкуразвития, расцвет, но также и острие камня, по происхождению родственноиндоевропейскому слово akmen – «камень»). В литературе не раз отмечалось, чтопервая книга стихотворений Мандельштама, как и ее название, связана с поэзиейТютчева.[56]
На связь названия своейкниги с Соловьевым и Тютчевым указал и сам автор. В «Утре акмеизма» мы читаем:«Владимир Соловьев испытывал особый пророческий ужас перед седыми финскимивалунами. Немое красноречие гранитной глыбы волновало его, как злое колдовство.Но камень Тютчева, что «с горы скатившись лег в долине, сорвавшись сам собойиль был низвергнут мыслящей рукой», — есть слово. Голос материи в этомнеожиданном паденьи звучит как членораздельная речь… Акмеисты с благоговениемподнимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания[57]».
Стихотворение «Дано мнетело – что мне делать с ним…» (1909). Композиционно оно расположено почти всамом начале книги, седьмым по счету. Самобытность лирического «я» Мандельштамаобозначается здесь со всей определенностью. Физическое чувство своего телаподчеркивает границу между «я» и «не-я» не отвлеченно, а конкретно. Подобномиру комнаты, тело оказывается формой действительности, ближайшей человеческомусамосознанию. Такая интимность самоощущений близка детству, миру ребенка. И вто же время у Мандельштама формируется мистическая оппозиция «душа – тело»,потому что тело «дано» душе. Мир души глубже, изначальнее мира тела. Отсюда ифилософский вопрос о цели бытия, которое, прежде всего, обозначается как бытиеличное:
Дано мне тело – что мнеделать с ним,
Таким единым и такиммоим?
Подобный типфилософствования можно считать экзистенциальным, «от самого себя». В«физиологической» простоте и непосредственности самосознающего «я» скрываетсямистическая глубина и онтологическая мудрость. Физическое тело человека несет всебе всю материальную стихию мироздания. Бог сотворил человека по своему«образу и подобию», но сделал тело из «праха» земного. Человеческаядвуприродность определила его место в мироздании – быть связующим звеном междумиром духовным и физическим, быть хозяином земли и сотворцом Божиих замыслов оземле, возделывать и хранить рай. Мандельштам переживает физическую жизнь какдар и чудо. Собственная судьба осознается им как творческая цель: «Я исадовник, я же и цветок…» Это реакция на агрессию безразличия большого,внешнего мира. Хрупкость собственного «я» передается характерной для «Камня»метафорой, где образ стекла, вызывающий аллюзию окна, обозначает границу междусвоим, «маленьким» миром и холодной, безразличной вечностью:
На стекла вечности ужелегло
Мое дыхание, мое тепло.
В «Камне» Мандельштамсимволистскому культу музыки, «эфемернейшего из искусств», отвечал как размонументальными образами архитектуры, свидетельствующими о победе организациинад хаосом, пафоса утверждения меры и обуздания материи над безмерностью ипорывом, а, как следствие – Логоса, разумного Слова, над мистическойбессмыслицей (Айа-София (1912), Notre Dame (1912), Адмиралтейство (1913)):… красота– не прихоть полубога, / А хищный глазомер простого столяра. / Нам четырехстихий приязненно господство, / Но создал пятую свободный человек: / Неотрицает ли пространства превосходство / Сей целомудренно построенный ковчег.
И все же здесь нет пресловутогокульта вещей, какой критики нередко усматривали за акмеистическими манифестами,а чувственная пластичность и осязаемая конкретность образов – не главное. Когдапоэт хочет передать вещь на ощупь, он достигает этого одной деталью. Но такихвещей в лирике Мандельштама немного. На вещи своего века поэт смотрит согромной дистанции. Сами по себе они его удивляют, но не очень интересуют.Взгляд Мандельштама проходит как бы сквозь вещи и стремится уловить то, что заними скрыто.
Он склонен наделять предметыощутимым весом, тяжестью. Он замечает, что некоторые «вещи легки», что «крыльяуток теперь тяжелы», падает «легкий мяч», «тяжелый валит пар», человек несет«легкий крест». Даже когда поэт непосредственно не говорит о тяжести, мыощущаем ее по действиям и движениям: «ложится якорь на морское дно»,«соломинка, минуя глубину, наверх всплывает без усилий». В такой же мере поэтчуток к фактуре вещи, ее материалу, ее плотности: «чтоб мрамор сахарныйтолочь», «мазные сливки», «застыла тоненькая сетка», художник свой рисунок«выводит на стеклянной тверди», «встала медная луна», «шелк щекочущего шарфа»[58].
Не в этом ли интересе ктяжести и материалу коренится пристрастие Мандельштама к мотиву камня? Поэтредко употребляет само слово «камень», но мы постоянно чувствуем этотстроительный материал: и когда шаль Ахматовой, «спадая с плеч, окаменела», икогда «возит кирпичи / Солнца дряхлая повозка». Часто поэт придает камнюфилософско-символический смысл, когда говорит о притяжении к земле. Пользуясьэтим образом, Мандельштам сознательно и полемически противопоставляетсимволическому инобытию, мистическому, ирреальному нечто земное, очевидное,реальное. И при раскрытии темы творчества поэт говорит о преодолении «тяжестинедоброй», обретении легкости для дерзновенного полета мысли, вдохновения.Поэтому наряду с камнем он поэтизирует мир идей, музыку, а в безразличномпространстве небо и звезды. Но у камня есть не только «недобрая», но и «добрая»тяжесть. Она оказывается тогда, когда камень становится строительнымматериалом, основой кладки человеческого жилища, архитектурного творения. Так впоэзии Мандельштама вызревает особая тема.
Гумилев рассказывал своимстудийцам: однажды вечером, когда они компанией провожали Ахматову наЦарскосельский вокзал, Мандельштам, указывая на освещенный циферблат часовогомагазина, прочитал стихотворение:
Нет, не луна, а светлыйциферблат
Сияет мне, и чем явиноват,
Что слабых звезд я осязаюмлечность?
И Батюшкова мне противнаспесь: «Который час?» — его спросили здесь,
А он ответил любопытным:«вечность»[59].
Н. Гумилев отметил, чтопризнанием «Нет, не луна, а светлый циферблат сияет мне…» Мандельштам «Открылдвери в свою поэзию для всех явлений жизни, живущих во времени, а не только ввечности или мгновении» [60].
Строки эти былилитературным покаянием Мандельштама. Стихотворение «Нет, не луна, а светлыйциферблат… .» окружает группа стихов 1911—1912 гг., в которых поэт борется засвое право на трехмерность. Потустороннее еще существует для него, но он отнюдьне испытывает к нему романтического влечения. Напротив того:
Я чувствую непобедимыйстрах
В присутствиитаинственных высот.
Мандельштаму нужноощущать «млечность», т. е. материальность звезд — этого давнего символасверхчувственного мира. Тема звезды упорно присутствует в его лирике на всех ееэтапах. Но в поэтической системе Мандельштама этот традиционный образ имеетособые, заново найденные значения, и значения разные. Иногда поэт вступает созвездами в сложные и, скорее, враждебные отношения. В стихах 1911 —1912 гг.звезды — это символистические звезды, представители «таинственных высот». Онинавязывают поэту непонятные и жестокие законы; он же отвечает им ненавистью,страхом, сопротивлением:
Так вот она, настоящая
С таинственным миромсвязь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
Что, если над моднойлавкою
Мерцающая всегда,
Мне в сердце длиннойбулавкою
Опустится вдруг звезда?
Звездный луч — булавкадля женской шляпы (ими торгуют в «модных лавках»). «С таинственным миром связь»оборачивается мучительным гротеском; а в следующем стихотворении дана ужепрограмма противостояния этому миру:
Я ненавижу свет
Однообразных звезд.
Здравствуй, мой давнийбред, —
Башни стрельчатой рост!
Кружевом, камень, будь
И паутиной стань,
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань!
В том самом «Нет, нелуна, а светлый циферблат...» из «Камня» с его предельно выраженнойэмоциональностью («… и чем я виноват...», «И Батюшкова мне противнаспесь...»), такого рода парадоксальность обнаруживается благодаря двусмысленностиупотребляемых в нем слов типа «слабые звезды» (отдаленнейшие или угасающие?),«млечность» (белизна или состав), союза «и» в соединительном и противительномзначении вместе. Да и виноватость его — не игра ли? Парадоксальность если ивыдается, то именно напряженностью чувств — поистине «поэтическая речь никогдане бывает достаточно «замирена», и в ней через много столетий открываютсястарые нелады»[61].Первая строфа стихотворения («Нет, не луна, а светлыйциферблат // Сияет мне, и чем я виноват, // Что слабых звезд я осязаюмлечность?») с ее ощущением мгновенности мира, неотвратимости его конца иодновременно с удивлением, порожденным своей личной, только что открывшейсясвязью с вечностью — звездами, пародируется второй строфой (И Батюшкова мнепротивна спесь: // «Который час?»— его спросили здесь, // А он ответиллюбопытным: «вечность») с ее неприятием той же прочной связи с вечностью, нообнаруженной другим. Однако парадокс и внутри первой строфы. Постижениеограниченности мира, чему символом — циферблат, мирно — через соединительное«и» — соседствует с пониманием его безграничности: ведь «слабые звезды» где-тотам… Казалось бы, последнее противоречие легко снять, заменив «и» на «но».Но… поэт и читатель столкнулись здесь с таким пространством и с такойреальностью, где возможны любые несообразности или парадоксы, единственноспособные доказать, что бытие человека больше самого человека и существование вещибольше вещи[62].Такой реальностью Мандельштам полагал слово,принадлежащее исключительно поэзии (прочие способы изъяснения он называлговорением сознания[63]. Слово и оказываетсяистинной «звучащей и говорящей плотью», позволяющей «осязать млечность» звезд,аккумулирующей громадную энергию человеческого опыта: социально-политического,нравственно-религиозного, философского. Не поэзию Мандельштам низвел до этогоопыта (фраза Н. Струве, что акмеизм «появился в России навстречу великимиспытаниям XX века: 1914, 1917, а для некоторых и 1937 года»[64],представляется нонсенсом, разлагающим поэтическое вещество), а весь этот опытпреображал в поэзию, в поэтическое слово, подчиненное внутреннему ритму,размеру, форме. Мучительные поиски смысла слова не позволили ему пройти мимоСредневековья, объявившего Слово началом бытия.
В учении Соловьева о«всеединстве» мира, в его трактате «Оправдание добра» мы находим следующеерассуждение: «Камень существует — это ясно из ощутительного действия, котороеон на нас оказывает… Камень есть типичнейшее воплощение категории бытия кактакового, и в отличие от гегелевского отвлеченного понятия о бытии он необнаруживает никакой склонности к переходу в свое противоположное; камень естьто, что он есть, и он всегда служил символом неизменного бытия».[65]В примечании Соловьев добавляет, что камень может служить проводником «живогодействия духовных существ».
Название книгиМандельштама — «Камень», воспринятое современной критикой как выражение еефилософской сущности, связано с соловьевским пониманием «всеединства» мира,пересечения сущего бытия и сущности (идеального и реального начала) истановления мира в Логосе (слове-идее). Вл. Соловьев различал два разных бытия:
одно — идеальное — онназывал сущностью, другое — реальное, действительное — он называл природой.[66]
Сборник «Камень» выявил инеповторимое своеобразие Мандельштама среди акмеистов. Для поэта характерноусиление роли художественного контекста с ключевыми словами – сигналами; вера ввозможность познать иррациональное и пока необъяснимое; раскрытие темы космосаи попытка уяснить особое место в нем личности; высокая философичность поэзии;гимн Дионису и прославление пламенного вдохновения («Ода Бетховену»), противопоставленногосухому ремеслу и рациональному мышлению; претворенная в творчестве христианскаяидея преодоления смерти; нехарактерное для акмеизма устремление через миг квечности; приверженность к эпохе романтического средневековья миру музыки.
Заключение
«Камень» ОсипаМандельштама был событием в литературе, событием, оцененным много поздней.Академик В.М. Жирмунский назовет акмеистов «преодолевшими символизм». Это такжеобнаружилось позднее. А в 1916 г. в тоненькой книге молодого поэта уже былиявлены черты новой поэзии. «Камень» давал почувствовать плотность, тяжесть,реальность мира.
При жизни Мандельштамникогда не пользовался такой популярностью среди широких читательских масс,какой достиг, благодаря родству своей поэзии с народной песней, Есенин или,благодаря зычности своего поэтического голоса, Маяковский, в сущности, вряд либолее понятный, чем Мандельштам. Круг читателей и ценителей Мандельштама всегдабыл даже несколько уже, чем круг понимавших и любивших Пастернака, так какпоследний, при ничуть не меньшей сложности, захватывал читателя страстностьюсвоей поэзии, в то время как поэзии Мандельштама присуща большая сдержанность.Тем не менее, место Мандельштама в русской поэзии виднее и значительнеепочетной роли «поэта для поэтов», которую по сей день склонны ему приписыватьдаже некоторые знатоки русской литературы. Мандельштам поэт не для массы, а длявсе более растущей элиты читателей. «Есть небольшой тесный круг людей, которыезнают, — не думают, не считают, а именно знают, что Осип Мандельштамзамечательный поэт», — начинает свою статью «Несколько слов о Мандельштаме»Георгий Адамович[67], провозглашающийзаконное право Мандельштама на признание потомками, подобное тому, котороеполучил в XX веке Тютчев.[68]
Мандельштам никогда небыл приверженцем теории абсолютной самобытности отдельного поэта, по его мнению,каждый поэт должен был начинать творить так, как будто до него не было ничегосоздано, но в процессе творчества узнавать в себе черты великих образцовпрошлого, радуясь этому сходству и своей неразрывной связи с творчеством всехстран и всех эпох. При таком взгляде поэта на творческий процесс сложный,зачастую спорный вопрос о литературных влияниях становится не только законным илогичным, но и насущно необходимым.
Одним из главныхкритериев в поэзии акмеизма стало внимание к слову, к красоте звучащего стиха.Складывалась некая общая ориентация на другие, чем у символистов, традициирусского и мирового искусства. Говоря об этом, В. М. Жирмунский в 1916 г. писал: «Внимание к художественному строению слов подчёркивает теперь не столько значениенапевности лирических строк, их музыкальную действенность, сколько живописную,графическую чёткость образов; поэзия намёков и настроений заменяется искусствомточно вымеренных и взвешенных слов… есть возможность сближения молодой поэзииуже не с музыкальной лирикой романтиков, а с чётким и сознательным искусствомфранцузского классицизма и с французским XVIII веком, эмоционально бедным,всегда рассудочно владеющим собой, но графичным богатым многообразием иизысканностью зрительных впечатлений, линий, красок и форм»[69].
Для Мандельштамакультура, как мы видим, в каком-то смысле внеисторическая целостность. Отсюдапротиворечия его концепции: с одной стороны, острое чувство историчностикультуры, с другой — ощущение ее вневременности. Вместе с тем пониманиекультуры как духовного творческого процесса, а не простого накопленияисторической информации определило антибуржуазную направленность его взгляда,отрицание реакционной концепции кризиса гуманистических ценностей (О.Шпенглер).
Вопрос о поэзии и еесуществе — один из жизненно необходимых вопросов, стоявших перед Мандельштамомс самого начала его деятельности.
Поэтика Мандельштама —своеобразна и неповторима. Во-первых, изложение его «искусства поэзии» дано впоэтически-метафорической форме. Термины его поэтики находятся на гранидискурсивного (научного) и поэтического языков. Они необычны и непривычны. Но,выстроенные в ряд, эти термины-образы приобретают значение продуманнойнаучно-поэтической концепции.
Во-вторых, что сразу жебросается в глаза, — это органическое восприятие поэзии как части культуры, каксущественного элемента творчества истории. В этом плане позволительно назватьпоэтику Мандельштама «культурологической». С удивительной легкостью и свободойон оперирует историей, биографией, эпохой. Вне них для него не существуетобъективного анализа поэзии. Поэтому он так почтительно относится к историкам. Вчисле достоинств Блока он отмечает то, что «Блок слушал подземную музыкурусской истории», и «из каждой строчки стихов Блока о России на нас глядятКостомаров, Соловьев и Ключевский». Вне истории нет поэзии, вне историков нетпонимания. И потому: «Ключевский, добрый гений, домашний дух, покровительрусской культуры...»[70]
Отталкиваясь отсимволистского мифа, Мандельштам обращается к анализу поэтического акта. Онстремится понять его через объективные категории художественного смысла,поэтического слова и своеобразного понимания эллинистической природы русскойкультуры. Мандельштам с редкой чуткостью к историко-культурной феноменологииоперирует первоэлементами искусства. Причем в сложном мире развертывающегосявремени он делает объектом поэзии не только вечные темы любви, смерти,одиночества «я» в мире, но и коллизии современной жизни. Связь мифов,культурно-исторических стереотипов с темами современности, насыщающая егопоэзию, выдвигает на первый план вопрос о судьбах человеческого бытия.
При таком подходе кпоэзии господствует не «отвлеченная эстетика слова», а «живая поэзияслова-предмета», не идеалист-мечтатель Моцарт, «а суровый и строгийремесленник-мастер Сальери». Не случайно к имени Сальери обращаются в XX векемногие художники. Сальери посвящает С. Эйзенштейн свою работу «Неравнодушнаяприрода». В этом феномене особый смысл. Необходимость ясного осознания своегомастерства, смысла художественного творчества. В высшей степени знаменательно,что Мандельштам, почти в полном согласии с Эйзенштейном, отталкиваясь отиррационализма, настаивает на внутренней логичности художественного творчества.В логике заключена главная особенность искусства — неожиданность,непредсказуемая новизна видения мира, пронизанная удивлением перед реальностью.«Логика есть царство неожиданности, — читаем мы в «Утре акмеизма». — Мыслитьлогически значит непрерывно удивляться. Мы полюбили музыку доказательства.Логическая связь — для нас не песенка о чижике, а симфония с органом ипением...»
Здесь и начинается Язык,Слово и его главенствующая роль в художественном произведении. Через слово мыпроникаем во внутреннюю пластичность произведения, в ощущение вибрациихудожественного сознания.
Говорят, что поэзияМандельштама «тревожит и озадачивает» читателя. Действительно, что-то в егопроизведениях может показаться «темным», не совсем понятным. Они многими нитямисвязаны с творчеством предшественников и современников, но поражают, а иногда иобескураживают новизной. Ахматова считала явление его поэзии «огромным и ни счем не сравнимым событием»: это «новая божественная гармония», стихиМандельштама «поражают совершенством и ниоткуда не идут». Дерзкой новизнойотличаются поэтическое мышление и поэтический язык Мандельштама. В «Письме орусской поэзии» он заметил: «Через Блока мы видим Пушкина и Гете, иБаратынского, и Новалиса, но в новом порядке, ибо все они предстали как притокинесущейся вдаль русской поэзии, единой и неоскудевающей в своем вечномдвижении». Это можно сказать и о Мандельштаме: его стихотворения, насыщенныереминисценциями из русских поэтов, самым тесным образом связанные с ихтворчеством, представляют их как бы «в новом порядке»[71].
Трудная для восприятияпоэзия Мандельштама адресована широкому кругу читателей, и круг этот всерасширяется. Он хотел писать для всех, его не прельщала роль поэта элитарного.Истинный его демократизм проявляется в том, что он чувствовал себя одним измногих, таким, как все. Он писал о себе: «Я рядовой седок», «Я травмайнаявишенка», «Я человек эпохи Москвошвея». Поэзия его стала выражениемисторического опыта народа. Она вобрала в себя горечь, боль и надежды эпохи. Онверил, что будет прочитан и понят народом. Через голову современной ему«черни», третировавшей его, не принимавшей его стихов, поэт обращается кверному и вечному собеседнику – народу:
Сохрани мою речь навсегдаза привкус несчастья и дыма,
За смолу круговоготерпенья, за совестный деготь труда.
Список использованной литературы
1.Мандельштам О.Э. Стихотворения Л.: Сов.писатель. 1973
2.Аверинцев С.С. Так почему же всё-таки Мандельштам? // Новыймир. 1998. № 6.С.217
3.Валери Поль. Об искусстве. М., 1976, с. 395.
4.Гаспаров М.Л. Поэт и культура. Три поэтики О. Мандельштама// Мандельштам О. Э.Полное собрание стихотворений. 1995
5.Гинзбург Л. Я. О старом и новом. Л., 1982, с. 249 — 250.
6.Городецкий С. Мой путь // Советские писатели.Автобиографии. М., 1959 Т. 1.
7.Громов П. А. Блок, его предшественники и современники М. —Л., 1966, с. 392.
8.Гумилев Н. Критика русского постсимволизма: Антология. –М.: Олимп, АСТ, 2002. С. 20 – 25.
9.Гумилев Н.С. Собр. соч.: В 4т. Washington, 1968. Т.4.
10.Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм//ЖирмунскийВ.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 110.
11.Жирмунский В. О. Мандельштам / О. Мандельштам Стихотворения.Проза. Статьи. – М.: ООО «Издательство АСТ»; «Олимп», 2000. С.495
12.Карабчиевский Ю. Улица Мандельштама//Юность. 1991. № 1. С.69.
13.Кузьмина С.Ф. О. Мандельштам и русская художественнаятрадиция. Автореферат диссертации канд. фил. наук. Свердловск. 1991. С. 10.
14.Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н.,Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурнаяпарадигма // Смерть и бессмертие поэта: Материалы науч. конф. / Сост. М.З.Воробьева, И.Б. Делекторская, П.М. Нерлер, М.В. Соколова, Ю.Л. Фрейдин. – М.:РГГУ, 2001. С. 282 – 316.
15.Лейдерман Н.Л. Теоретические проблемы изучения русскойлитературы XX века. (Предварительные замечания) // Русская литература XX века:Направления и течения. Сб. научных трудов. Екатеринбург, 1992. С. 20, 24
16.Лекманов О.А. Книга об акмеизме. М., 1996
17.Лосев А. Ф. Вл. Соловьев. М., 1983, с. 110.
18.Мандельштам О. Заметкио поэзии // Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 68.
19.Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981, C.196.
20.Мандельштам Н.Я. Воспоминания. М., 1989
21.Мандельштам Н.Я. Воспоминания. Вторая книга. М., 2000
22.Мандельштам О.Э. В 2-х т. Т.1. Стихотворения.Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, С. 32.
23.Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 4-х тт. М. 1991. Т.3-4. Т.З. С.280-281.
24.Мандельштам О. Утро акмеизма // Мандельштам О. Обискусстве. — М.: Искусство, 1995.
25.Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. Шум времени, М., СПИнтерпринт, 1991, С. 94.
26.Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении. Л.,1928. С. 83—84.
27.Миронова Н. Век Осипа Мандельштама / О. МандельштамСтихотворения. Проза. Статьи. – М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ»,1998.С. 15-22
28.Петрова Н.А. Литература в неантропоцентрическую эпоху.Опыт О. Мандельштама. Пермь, 2001. С. 48
29.Ронен О. Осип Мандельштам // Литературное обозрение. 1991.№ 1. С.5
30.Роговер Е.С. Русская литература XX века: Учебное пособие.– 2-е изд., дополненное и переработанное. – Спб., Москва: САГА: ФОРУМ,2006.(Серия «Профессиональное образование»). С.321
31.Соколов А.Г. История русскойлитературы конца XIX – начала XX века: Учеб. –4-е изд., доп. и перераб.– М.:Высш. шк.; Изд. центр Академия, 2000
32.Соловьев Вл. Собр. соч., т. VII. СПб., 1903, С. 198
33.Струве Н. Осип Мандельштам. Томск, 1992
34.Струве Н. ОсипМандельштам. Лондон, 1988. С. 13-14.
35.Смирнова Л.А. Русская литератураконца XIX – начала XX века: Учеб.для студентов пед.ин-тов и ун-тов, М.:Просвещение, 1993
36.Указ. соч. С. 283-284.
37.Указ. соч. С. 286.
38.Таборисская Е.М. Лирический мир О. Мандельштама как целое:рецензия // Русская литература. 2001, № 3. С.229-231
39.Тоддес Е. Мандельштам и Тютчев. International Journal ofSlavic Linguistics and Poetics, 1974, vol. XVII.
40.Эйхенбаум Б. Из неопубликованного. О Мандельштаме. — «Деньпоэзии». Л., 1967, С.167.
41.Акмеизм, или адамизм // Литературная энциклопедия: В 11 т.М.: 1929—1939. Т. 1.
42.Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воспоминания,материалы к биографии, «новые стихи», комментарии, исследования. Воронеж,издательство воронежского университета 1990
43.Слово и культура: Статьи./ О. Мандельштам «Утро акмеизма»— М.: Советский писатель, 1987. С.168-169
44.Стихотворения. Проза. Статьи. – М.: ООО « ИздательствоАСТ»; «Олимп», 2000.С.49
45.«Литература»№ 10/2001 Издательский дом «Первоесентября»/ Я иду на урок литературы «Анализ стихотворений О.Э.Мандельштама». Электронный ресурс (http://lit.1september.ru/urok/)
46.Онлайн Энциклопедия Кругосвет(http://www.krugosvet.ru/node/13502)
47.Осип Мандельштам /Ирина Бушман. Поэтическое искусствоМандельштама (http://www.classic-book.ru/lib/al/book/578)
48.Генис А. «Иван Петрович умер», М., «Новое ЛитературноеОбозрение»1999г.http://www.synnegoria.com/tsvetaeva/WIN/silverage/mandelshtam/genismetabol.html
49. Гинзбург Лидия «Камень»(http://destructioen.narod.ru/ginsburg_kamen.htm)
50. Российская электронная библиотека Эрудиция.(http://www.erudition.ru/referat/printref/id.17091_1.html)
51. Электронная библиотека Грамотей.(http://www.gramotey.com)
52. Электронная библиотека READAL.RU(http://readall.ru/lib_page_readall_102237.html)
53. Электронная библиотека REFBY(http://www.ref.by/refs/44/31459/1.html) Интерпретация стихотворения«Невыразимая печаль».
54. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в 4 т. М.:Арт-Бизнес-Центр, 1993. Т. 1 Электронная публикация — РВБ, 2010.
(http://www.rvb.ru/mandelstam/01text/vol_1/03prose/1_250.htm)