Устойчивость культуры и ее жизнеспособность во многом обусловливаетсятем, насколько развиты структуры, определяющие ее единство и целостность. Имеютсяв виду не только семиотические связи, с помощью которых достигается слитность разнородныхсфер культуры. Целостность культуры предполагает также выработку единообразных правилповедения, общей памяти и общей картины мира. Именно на эти (интегрирующий и стабилизирующие)аспекты функционирования культуры направлено действие механизма традиции, в основекоторого лежит процесс стереотипизации опыта.
Поведение человека вариативно и многообразно. В справедливостиэтой аксиомы сомневаться не приходится. Однако не менее справедливо и другое утверждение:поведение человека типизировано, т.е. оно подчиняется нормам, выработанным в обществе,и поэтому во многих отношениях стандартно. Такое положение является результатомдействия двух противоположно направленных тенденций[1].Первую тенденцию можно назвать центробежной. Она проявляется в разнообразии поведения,росте его вариативности. Именно эта сторона поведения имеется в виду, когда говоритсяоб индивидуальных особенностях, своего рода “стилистике" поведения. Однакомногообразие поведения никогда не бывает абсолютным (в противном случае невозможнымбыло бы общение людей, их объединение в различного рода социальные образования).На упорядочение разнородных вариантов поведения направлена противоположная (центростремительная)тенденция к унификации поведения, его типизации, выработке общепринятых схем и стандартовповедения. Эта вторая тенденция выражается в том, что всякое общество, заботясьо своей целостности, вырабатывает систему социальных кодов (программ) поведения,предписываемых его членам.
Набор типовых программ поведения специфичен для каждого коллектива.Все они направлены на то, чтобы сдержать рост вариативности поведения, ибо ничемне контролируемый рост многообразия неминуемо привел бы к распаду общества. Темне менее социально одобренные программы поведения никогда не покрывают всей сферыповедения человека в обществе. Некоторые его фрагменты остаются нерегламентированными,поскольку не расцениваются как социально значимые. Для каждой этнической культурыхарактерны свои представления о значимости тех или иных аспектов поведения и, следовательно,своя конфигурация границы между обязательным (типизированным) и свободным (индивидуальным)поведением. При этом чем более значимы сферы поведения, тем более жестко они регламентированы,тем сильнее контроль за соблюдением стандартов и образцов.
Стандартизированное поведение имеет свои варианты. В соответствиис особенностями социальной организации в сфере “заданного” поведения выделяютсяразличные типы: поведение крестьянина, воина, ремесленника и т.п. В соответствиис критериями биосоциального членения различается поведение детей, взрослых, молодежи,стариков, мужчин и женщин. Типология поведения этим, естественно, не исчерпывается.С учетом иных координат (например, этнических и конфессиональных) можно говоритьо поведении японца в отличие от испанца, христианина в отличие от мусульманина.Если перейти на еще более высокий уровень абстракции, то можно вести речь об эпохальныхстилях поведения, например поведении средневекового человека или поведении ренессансноготипа. Реальное поведение человека — всегда синтез нескольких типов, нескольких программ.“Каждый человек в своем поведении реализует не одну какую-либо программу действий,а постоянно осуществляет выбор, актуализируя какую-либо одну стратегию из обширногонабора возможностей” [2] — в этом смысле в семиотике говорят о полилингвистичности личности.
Поведение любого живого организма ориентировано на оптимизациюсвязей с внешней средой и снижение уровня неопределенности, случайности в конкретныхситуациях. Оно, по определению, должно носить типизирующий характер. В противномслучае (решение повторяющихся ситуаций исключительно по методу проб и ошибок) поведениене обеспечивает жизнеспособности, да и говорить о нем как об особом феномене, видимо,не имеет смысла. Не случайно в этологии и психофизиологии поведение рассматриваетсяглавным образом как адаптация[3].
Поведение человека тоже адаптивно, но эта направленность имеетряд принципиальных особенностей. В классической этологии и смежных с ней дисциплинахпод адаптацией понимается приспособление организма к условиям внешней среды, степеньсоответствия ее изменениям. Такого рода механизмы не являются определяющими длячеловеческого сообщества, и в ходе эволюции их роль неуклонно снижается. Из трехмиров, по Попперу (физическая реальность, ментальная и мир объективированного опыта),для поведения человека более важными оказываются два последних[4].Эти специфически человеческие реальности, будучи порождением коллективной деятельности,предполагают (и, более того, — диктуют) соответствие человеческого поведения заданнымхарактеристикам. Такое соответствие тоже можно назвать адаптацией, но качественноиной. С точки зрения “природной” адаптации некоторые ее “культурные" вариантымогут показаться бессмысленными, нецелесообразными (распространенная точка зренияна многие человеческие обычаи и ритуалы). Причина кажущейся бессмысленности кроется,видимо, в том, что человеческие миры не во всем соответствуют друг другу. Междутем в привычной логике “целесообразными” (“имеющими смысл”) считаются лишь те действияили фрагменты поведения, которые соответствуют пониманию адаптивности к “внешнейсреде”, и этот вид адаптивности воспринимается в качестве эталона. Качественноесвоеобразие других видов реальностей, их невыводимость непосредственно из мира “первой"реальности, предполагает существование иных смыслов (порой более важных для человека,чем сама жизнь), которые как раз и определяют специфически человеческие особенностиповедения. В их числе — общая направленность поведения не столько вовне, сколькововнутрь, на поддержание целостности “своего мира”, и в еще более сокровенное — в сферу духовного. На этом пути многие, казалось бы, универсальные закономерностиперестают действовать или нуждаются в дополнительных объяснениях. Например, принцип“экономии" поведения — один из тех, на которых держится теория адаптивностии стереотипизации поведения, — приобретает в человеческом измерении весьма своеобразныйхарактер. Нередко для достижения своих целей человек предпочитает двигаться окольнымпутем, но при этом пользуется уже апробированными схемами, что в конечном счетеэкономнее, чем поиск оптимального решения[5].Тем не менее сама возможность непрямых решений, обусловленная “люфтом" в системе“человек — порожденные им реальности”, является необходимой предпосылкой для внутреннегопоиска с непредсказуемыми результатами.
Интровертный, регулятивный характер стереотипов сближает их спонятием социальной нормы — базисной категории теории социального контроля. Вопросы,связанные с изучением нормы, относятся к числу наиболее дискуссионных. Здесь неместо для их подробного обсуждения. Коснемся лишь тех сюжетов, которые могут возникнутьпри сопоставлении стереотипов поведения и нормы. Наиболее приемлемую точку зренияна их соотношение, на наш взгляд, выразил К.С. Сарингулян: “Любая единица аккумулируемогои транслируемого традицией социального опыта, или, говоря иначе, любой составляющийсодержание традиции стереотип деятельности, коль скоро мы рассматриваем его подуглом зрения того, как он реализуется в деятельности людей, что обеспечивает егомассовое восприятие и устойчивую повторяемость, выступает как норма”[6].При всей привлекательности такой подход нуждается в некоторых коррективах.
Во-первых, стереотипизация распространяется на поведение в любойсфере человеческой деятельности, в то время как социальная норма регулирует лишьобщественное поведение людей. Следовательно, сопоставляя стандарты поведения с нормой,мы существенно расширяем ее значение. Второе соображение вызвано, в частности, известнойдвусмысленностью понятия “норма”[7].
Нормы можно считать исторически сложившимися правилами поведения,и тогда они синонимичны стандартам поведения (с приведенной выше оговоркой). Нов понятии “норма” всегда содержится и оценочный смысл. В этом случае норма выступаеткак выражение некоей “внешней” точки зрения, в соответствии с которой любой поступокможет быть охарактеризован как “правильный" или “неправильный”, “хороший” или“плохой”, “высокий” или “низкий" и т.д. Естественным противовесом норме в такомпонимании будет нарушение (а не “свободное” поведение, как в первом случае). Болеетого, норма существует только на фоне нарушений.
Полное торжество нормы в принципе невозможно, так как тогда этопонятие лишается смысла. Между тем стереотипы поведения существуют не только длявыражения нормы, ее соблюдения, но и для ее нарушений, т.е. “неправильное"поведение имеет свои стандарты. На это указывает широкий класс явлений, присущихкаждой этнической культуре (от обрядов, включающих инверсии повседневных норм, доязыковых стереотипов сферы обесцененного). Ю.М. Лотман утверждает: “Норма и ее нарушенияне противопоставлены как мертвые данности. Они постоянно переходят друг в друга.Возникают правила для нарушения правил и аномалии, необходимые для нормы. Реальноеповедение человека будет колебаться между этими полюсами. При этом различные типыкультуры будут диктовать субъективную ориентированность на норму (высоко оценивается“правильное" поведение, жизнь “по обычаю”, “как у людей”, “по уставу”) илиже ее нарушение (стремление к оригинальности, необычности, чудачеству, юродству,обесцениванию нормы амбивалентным соединением крайностей) ” [8].
Не нужно думать, что ориентация на нарушение нормы относитсялишь к сфере индивидуального поведения. Целые слои и группы общества имели своимодели как “правильного”, так и “неправильного” поведения (ср. многократно описанный“сценарий" купеческого загула), причем второй тип поведения в историческомплане не является новацией. Он имеет гораздо более глубокие корни. Во всяком обществеи во все времена первый тип поведения неизбежно перемежался вторым, ярким выражениемкоторого был ритуал или праздник. В данном случае нас не интересует психофизиологическаяподоплека и исторические варианты мотивации этого феномена. Важно то, что соотношениенормы и стереотипа поведения не сводится к их отождествлению. Нормы и стереотипыповедения в одних случаях пересекаются, а в других существенно расходятся.
Проблема общего и специфического, сформулированная по отношениюк стереотипам поведения, уже сама по себе предполагает наличие универсалий, с однойстороны, и специфических схем — с другой. Общечеловеческие модели поведения, казалосьбы, детерминированы биологическими свойствами человека. Однако следует отметить,что они существенно корректируются культурными механизмами. Особенно ярко действиекультурных факторов на универсалии поведения проявляется в тех случаях, когда “естественным"действиям придается социальная значимость. По словам С.А. Арутюнова, “даже такие,казалось бы, чисто биологические явления, как половой акт или роды, осуществляютсяу человека разными приемами, в которых имеются определенные, и очень существенные,этнические различия. Этнические различия проявляются в том, как люди одеваются,как они едят, в их излюбленных позах стояния или сидения, хотя все люди на землеи одеваются, и едят, и сидят”[9].Вместе с тем регламентация в сфере “естественного” поведения затрагивает лишь внешнююсторону действий, их “оформление" и осмысление, в то время как характер действийостается неизменным, универсальным и инвариантным. Можно спать на возвышении илина полу, в определенной позе, какое-то время воздерживаться от сна, но альтернативногодействия (не спать вообще) не может быть[10].Выбор на этом уровне поведения осуществляется в рамках всевозможных “сдвигов” (ср.воздержание от половой жизни как вариант “неправильного”, аскетического поведения;воздержание от еды и питья; сдвиг времени сна — “ночная" графиня и т.п.), ноникогда не носит абсолютного характера.
Альтернативное поведение всегда подразумевает выбор и соответственноальтернативное решение: можно поступить “правильно” или “неправильно”. Такое поведениерегулируется исключительно с помощью вторичных, не вытекающих непосредственно изконтекста ограничений. Эти ограничения носят частный, условный и относительный характер,что позволяет рассматривать их в качестве этнодифференцирующих признаков, лежащихв основе деления людей на те или иные группы. В свою очередь категория выбора служитоснованием для всевозможных этических оценок и концепций относительно тех или иныхпоступков.
Если в первом случае (“естественных” инвариантных форм поведения)стереотипизации подвергаются внешние аспекты деятельности, то во втором стереотипизируетсякак план выражения, так и план содержания. Разумеется, вариативность может проявлятьсяи в глубинной, и в поверхностной структурах стереотипа поведения. Но если выявлениеобщего и особенного во внешней стороне стереотипа не вызывает особых трудностей,то аналогичные процедуры по отношению к внутренней, содержательной стороне стереотипавесьма сложны, поскольку эта сфера не ограничивается прагматическим смыслом илимотивировкой, а, как правило, осложнена бытовыми, этическими, религиозными и другимипредставлениями.
Например, для общества, ориентированного на такие традиционныеформы регуляции, как ритуал и обычай, действующие нормы и правила считаются унаследованнымиот предков и уже поэтому имеют императивный характер для любого члена группы.Р.М. Берндт и К.X. Берндт пишут об австралийцах: “Общепринятые стандарты поведенияу аборигенов считаются наследием прошлого. По их представлениям, великие мифическиепредки создали тот образ жизни, который ведут теперь люди. И так как сами мифическиепредки считаются вечными и бессмертными, таким же неизменным, раз и навсегда установленным,должен быть и существующий уклад жизни" [11].Ссылка на закон предков (“так делали раньше”, “так установили предки”) — основнойи универсальный способ мотивации действий в данной системе поведения. По словамЮ.А. Левады, это первый и последний “аргумент" в пользу именно такого, а недругого решения ситуации[12].Другой мотивировки и не требовалось. Вопрос “почему так, а не иначе? ” попростуне имел значения, ибо весь смысл традиции как раз в том и состоял, чтобы делатьтак, как это было сделано “в первый раз”, во время “первых поступков”. Подобнаяуниверсальная мотивация действий является следствием такого совмещения диахрониии синхронии, при котором прошлое (миф или мифологизированное предание) выступаетв качестве объяснения настоящего, а иногда и будущего [13].
В системе поведения такого рода, вообще говоря, существует толькоодна стратегия правильного поведения. Другими словами, поведение может быть или“правильным”, или “неправильным”. Варианты “правильного” поведения для одного итого же человека возникают лишь в связи с приданием самостоятельной ценности индивидуальнымформам поведения, что в свою очередь является следствием ролевой дифференциациичленов коллектива, роста индивидуального самосознания.
Общий принцип “единственно правильного поведения" в традиционномобществе, однако, все же полностью не исключает некоторых возможностей выбора междулиниями поведения, в пределах которых они не считаются нарушениями. Это происходитпотому, что разные сферы жизнедеятельности регулируются с разной степенью жесткостии всегда существуют области деятельности, где допустимы альтернативные решения.Но при этом следует иметь в виду, что “разнообразие в образе действий необязательносвязано с расхождениями в установках (во взглядах): просто могут существовать различныеспособы выражения одних и тех же представлений”. Кроме того, стереотипам свойственнанеобходимая “пластичность”, ибо не бывает абсолютно одинаковых (не типовых, а именноодинаковых) ситуаций, в которых они реализуются.
Принцип единообразия поведения, неизменности и обязательностидля всех членов коллектива имеет в культуре ритуального типа самодовлеющий характер.Жесткость программы обеспечивает успешное прохождение наиболее напряженных точексценария жизни — отсюда, кстати, отмечаемый многими исследователями психотерапевтическийэффект ритуала. Во-первых, коллектив преодолевает кризис максимально сплоченными, во-вторых, по единым для всех рецептам поведения.
Когда мы говорим о жесткости, неизменности, единообразии ритуала,то, естественно, отдаем себе отчет в его вариативности как во времени, так и в пространстве.Действительно, исследователь занимающийся каким-то одним ритуалом, всегда можетуказать на его варианты даже на небольшом отрезке времени и в ограниченном регионе.Следует, однако, иметь в виду, что отмечаемые различия всевозможные инновации имодификации, как правило, затрагивают лишь поверхностные уровни ритуала (относящиесяк плану выражения), в то время как глубинные, содержательные схемы отличаются поразительнойустойчивостью и единообразием.
Важнейшим условием существования всякого общества является наличиеобщей (коллективной) памяти. Принципы организации коллективной памяти, характерее заполнения (т.е. отбор информации, подлежащей хранению), ее объем и многие другиепараметры претерпели существенные изменения даже в течение текущего столетия. Памятькультуры, условно говоря, ритуального типа принципиально отличается от позднейшихее состояний. Укажем на основные отличия.
Прежде всего следует отметить, что в культуре, ориентированнойпреимущественно на ритуал, отсутствовала однородная семиотическая система, специальнопредназначенная для фиксации, хранения и переработки информации. О такой системеможно говорить лишь с широким распространением письменности. В “устной" культурев информационных целях максимально использовались, если так можно выразиться, подручныесредства. Природному и культурному окружению человека (элементам ландшафта, утвари,частям жилища, пище, одежде и т.п.) придавался знаковый характер. Все эти семиотическиесредства вкупе с языковыми текстами, мифами, терминами родства, музыкой и другимиявлениями культуры обладали единым и общим полем значений, в качестве которого выступалацелостная картина мира. Т.е. все эти системы объединялись во всеобъемлющую знаковуюсистему таким образом, что элемент конкретной знаковой системы мог иметь своим значениемплан выражения другой системы, и т.д. С помощью такой организации достигался эффектвзаимовыводимости значений и сквозной метафоричности. Вместе с тем эта избыточность(множественность выражений при едином плане содержания) обеспечивала необходимыйуровень помехоустойчивости: утрата каких-либо элементов не могла привести к забвениюсмысла, так как эти элементы дублировались другими и поэтому легко могли быть восстановлены.Но даже в условиях такого хранения значений можно предполагать, что “стирание"смысла все-таки неизбежно происходило, хотя бы на периферии картины мира. С учетомэтого процесса общество выделяло ядерные фрагменты памяти (наиболее ценный, с точкизрения этого общества, опыт) и осуществляло особый контроль над их сохранностьюс помощью ритуала.
Что же отводилось в особо хранимую часть памяти архаическогообщества и, следовательно, что воспроизводилось в ритуале? Основной темой, присутствующейв том или ином виде в любом ритуале, является тема творения мира, установление различногорода правил и схем, и в первую очередь — систем родства и брачных отношений. В неизменностиименно этих структур виделся залог благополучия человека и коллектива. “То, чтобыло вызвано к бытию в акте творения, может и должно воспроизводиться в ритуале,который замыкает собой диахронический и синхронический аспекты космологическогобытия, напоминает о структуре акта творения и последовательности его частей и темсамым верифицирует вхождение человека в тот же самый космологический универсум,который был создан „в начале". Это воспроизведение акта творения в ритуале(подобно повторениям в сказке) актуализирует самое структуру бытия, придавая ейв целом и в ее отдельных частях необыкновенно подчеркнутую символичность и семиотичность,и служит гарантией безопасности и процветания коллектива” [14].Естественно, память, не обладавшая специальными семиотическими средствами фиксациии хранения информации, была лишена возможностей для сколь-нибудь ощутимого включенияновой информации и увеличения ее объема. Культура с таким типом памяти ориентированане столько на создание нового, сколько на воспроизведение уже известной информации.
Но с какой целью коллектив сам отправляет и сам получает заранееизвестные тексты? Ведь всякая коммуникация имеет смысл только в том случае, еслипроисходит прирост информации. Эта проблема уже обсуждалась в связи с дискуссиейо феномене традиции. Собственно, действие традиции предполагает именно такую схему,как в случае с ритуалом (не зря ритуал занимает, вернее, должен занимать центральноеместо в теории традиции). Коллектив постоянно транслирует образцы, стереотипы, т.е.ориентирован на повторные сообщения. Бессмысленность такой деятельности лишь кажущаяся:“В действительности стереотипные сообщения хотя и не могут нести информацию, частообладают информационной ценностью, существенно отличной от нуля. В отличие от оригинальныхсообщений их стереотипных собратьев менее двух быть не может. Следовательно, междуих поступлением проходит время, которое не бывает „пустой длительностью": стечением времени в принимающей системе (или с принимающей системой) что-нибудь дапроисходит. Скажем, после первого из двух одинаковых сообщений поступает сообщение,ему противоречащее или вовсе разрушающее парадигму знания и образ мира, к которымпринадлежит и которые утверждает первое сообщение. Повторение в этом случае будетиметь информационную ценность, поскольку оно будет восстанавливать утраченное знание,реставрировать деформированную структуру. Если же между двумя одинаковыми сообщенияминикакие противоречащие им, „дезинформирующие" по отношению к ним сообщенияне поступали, приемник (его знание, организация, структура) все равно не остаетсянеизменным, поскольку всякая система обречена энтропии. Течение времени влечет засобою рассеяние информации, забывание, размывание структур, дезорганизацию. Повторныесообщения возвращают забытое: не принося нового знания, они хранят уже имеющееся,восстанавливают и непрерывно „достраивают" разрушения, наносимые временем сложившимсяструктурам мысли, поведения, организации”[15].Такое объяснение согласуется и с одной из основных функций ритуала — проверкой неизменностипарадигмы смыслов, модели мира.
Кроме логической, важна и эмоциональная сторона повторения. Повторноепереживание заведомо знакомых, эмоционально напряженных ситуаций оказывается необходимымсредством регуляции психологического настроя. Потребность вновь и вновь пережитьоднажды познанный эмоциональный подъем является характерной чертой, например, такогомеханизма, как социализация детей, что непосредственно связано с эффектом узнавания.Как будет показано ниже, ситуация узнавания — одна из ключевых обрядовых сцен, асамо узнавание — важнейшая семиотическая процедура.
В культуре, ориентирующейся на регулярное воспроизведение однихи тех же текстов (а не на их постоянное умножение, как в современной культуре),из которых важнейшим представляется прецедент, положивший начало жизни и всей последующейтрадиции, передача информации происходит не с помощью правил (современный тип трансляциикультуры), а с помощью образцов, “цитат”. Такой культуре невозможно научиться, ееможно только выучить, запомнить наизусть. Здесь нет привычной нам логики переходовсмыслов, когда из предыдущего тезиса разворачиваются последующие. Точнее, они есть,но относятся скорее к области случайного, чем закономерного (с позиции современнойкультуры эти случайности чаще всего расцениваются как прорывы в область “разумного”,“целесообразного”, “рационального” и т.п.).
Такого рода ситуация хорошо иллюстрируется характером архаическихформ загадок, отгадки которых не выводятся из смысла загадки — их нужно просто знать.То обстоятельство, что, как показал В.Н. Топоров [16](Топоров, 1987, с.232-237), между загадками и отгадками существовала связь на уровнезвукового символизма, относится скорее к мнемоническим средствам, нежели к смысловымкорреляциям. И это не случайно. Для культуры, основанной на запоминании и припоминании,мнемонические знаки имеют первостепенное значение. Эта особенность архаической итрадиционной культуры почти не изучена, хотя и немногие исследования в этом направлениипозволяют предполагать, что мнемонические средства (в том числе ритм, звук, мелодия)перебрасывают своего рода мостки между различными частями текстов и элементами культуры,организуя ее и по горизонтали (например, как в случае с загадкой и отгадкой), ипо вертикали (т.е. в диахронии — ср., например, передачу значимых для культурнойтрадиции имен от поколения к поколению).
Мнемонические символы, и не только специально созданные в этихцелях (типа тотемных столбов североамериканских индейцев или шаманских карт), нои выполняющие эту роль “по совместительству” (например, священные камни, рощи, архитектурныекомплексы и т.п.), образуют своего рода мнемоническую решетку, с помощью которойлегко актуализируется соотнесенный с ними набор значений. Актуализации способствуетто обстоятельство, что к мнемоническим символам и комплексам “привязаны” многочисленныесловесные тексты от рассказов этиологического характера до запретов и предписаний,которые в свою очередь не только (и не столько) описывают и комментируют эти объекты,сколько способствуют “припоминанию" ритуальных смыслов.
Знаки, используемые в культуре ритуального типа (а к их числу,как уже сказано, относились практически все элементы культурной и природной среды),уже в силу своей разнородности не приспособлены к тому, чтобы образовывать текстыв привычном смысле этого слова. Они не могут быть выстроены в некую пространственнуюцепочку и, следовательно, не образуют привычной нам пространственной синтагматики.Отсюда нередко делается вывод, что семиотические структуры ритуального типа лишеныэтого важнейшего параметра текста. Это не так. Ритуальный текст организован такжес помощью синтактических отношений, но они носят временной, а не только пространственныйхарактер. Отсюда и исключительное значение календаря, который по сути дела и выступалв качестве синтагматической оси ритуального текста культуры; отсюда и столь пристальноевнимание к сегментации и содержанию малых временных циклов (недели, суток), в течениекоторых разворачивался тот или иной конкретный ритуал. Остается только поражатьсяоптимальности такого способа организации информации в условиях отсутствия специализированныхсемиотических систем. Буквально из ничего, а точнее, из всего, что доступно, конструируетсяграндиозный текст, отдельные части которого в соответствии с общим сценарием жизнирегулярно повторяются, и тем самым текст предохраняется от забвения и искажений.
Временной характер основного текста культуры определил не толькоустановку на континуальность, непрерывность миропорядка (в отличие от ориентациина дискретность в современной культуре), но и санкционировал обновление в качествеосновной идеи и основной операции по сохранению своего универсума. Суть и смыслобновления в максимальной степени воплощены в ритуале.
Перманентное обновление не нуждается в мотивировке хотя бы потому,что является условием жизни и как всякая глубоко укорененная программа поведенияосуществляется почти автоматически. Этим, по-видимому, объясняется отмечавшаясямногими этнографами-полевиками скудость сведений о ритуале со стороны его исполнителей.В определенном смысле переживание ритуала можно сопоставить с восприятием произведенийискусства. По мнению Т.А. Пасто, “в искусстве большая часть того, что воспринимаетсянами, лежит ниже порога осознания; поэтому при анализе, основывающемся только нарациональных, чисто мыслительных конструкциях, имеется большой риск проглядеть одиночень важный элемент, без которого никакое искусство не может быть значимым и рассчитыватьна продолжительное действие. Многие переживания (художественные и иные) возникаюткак телесные функции до того, как индивид путем рациональных мыслительных процессовподнимает их на уровень сознания” [17].
Автоматизированность программы поведения, ее реализация на почтифизиологическом уровне, является важным фактором ее устойчивости во времени. В нейтрудно выделить главное и второстепенное, и следовательно, такую программу невозможносвернуть, разложить на более значимые и менее значимые фрагменты. В ней все образцыи стандарты поведения представляются одинаково главными и обязательными.
Следует, однако, учитывать, что полностью автоматизированнаяпрограмма поведения нежизнеспособна. Необходимая степень деавтоматизации достигаетсяразличными способами. Например, мотивируется (и тем самым осознается) не норма,а отступления от нормы. На вопрос “почему так нельзя делать? ” информанты обычнодают развернутый ответ, суть которого сводится к тому, что нарушение предписанныхтрадицией образцов неминуемо влечет за собой несчастье для человека и/или коллектива(болезни, эпизоотии, стихийные бедствия и т.п.). С определенной долей условностиможно говорить, что обществу с подобной программой поведения свойственно негативноеосмысление мира. То, что уже дано, есть, существует, не нуждается в объясненияхи комментариях. Зато усиленно комментируются нарушения. Не случайно негативная частьпрограммы оказывается универсальным средством обучения культуре: в механизмах воспитания,социализации и инкультурации прежде всего актуализируются и эксплицируются системызапретов и предписаний.
Традиционная программа поведения претендует на то, чтобы датьобразцы на все случаи жизни. Реально же с их помощью регламентируются лишь те аспектыдеятельности, которые считаются наиболее значимыми для существования коллектива.Естественно, каждый коллектив или общество по-своему определяют значимость тех илииных форм индивидуального и коллективного поведения — отсюда, например, несовпаденияв репертуарах обрядов и обычаев различных народов.
Высокая степень предопределенности поведения обычаем и ритуаломотнюдь не исключала необходимости выбора между альтернативными линиями поведения.Но характерно, что процедура выбора носила ритуализованиый характер. Об этом свидетельствуетразработанность “прогностической” сферы традиционной культуры (гадания, приметы,предзнаменования). Выбор осуществлялся не самим человеком, а как бы извне. Человеклишь следовал той стратегии поведения, на которую ему указывали приметы или результатыгаданий. В таком случае и ответственность за выбор перекладывалась на ту (личностнуюили безличную) силу, которая его “подсказала”. Поэтому столь высоко ценилось умениечитать, точнее — распознавать, те ориентиры поведения, которые “заложены" вокружающих человека вещах и явлениях (отсюда и роль специалистов в области прогноза- оракулов, колдунов, гадалок и т.п.).
Следование знакам внешнего мира при выборе той или иной стратегииповедения освобождало человека от обязательных при “внутреннем" выборе колебанийи дискомфорта. Интересно, что и профессиональные оракулы были свободными от сомнений.Их основная обязанность сводилась, по сути дела, к прочтению и оглашению того текста,который получен из внешнего мира, т.е. к функциям “переводчика”.
Такая тактика поведения при всех очевидных издержках, при всейее “нерациональности" с позиций современной культуры, позволяла человеку сохранятьдушевное равновесие при любых обстоятельствах и гораздо легче, чем человеку нашейкультуры, переносить все превратности бытия.
И еще одно важное следствие. В бесчисленных ситуациях выборапроисходила постоянная “подпитка" памяти информацией. Внешний мир выступалв качестве грандиозного резервуара информации, правильное использование которойгарантировало устойчивость, а следовательно, и благополучие жизни.
Специализация семиотических систем, и в первую очередь распространениеписьменности, кардинально изменила структуру памяти и позволила постепенно перейтик иному типу культуры. Семиотический универсум резко упростился: на смену тотальнойзнаковости пришли специализированные знаковые системы, которые и стали основнымиформами памяти. Ритуал (как главный механизм памяти в дописьменной культуре) сталтерять свои позиции. Культура начала ориентироваться на выработку новых текстов,а не на воспроизведение уже известных. Этот переход затянулся на многие столетия,протекая с различной скоростью у разных народов. Достаточно сказать, что еще в прошломвеке ритуальный тип организации памяти и ритуальная стратегия поведения во многомопределяли жизнь человека у восточных славян.