Литературнаятрадиция Руси XII века включает целый ряд произведений, где основному текступредшествует вступление или экспозиция. Наиболее известный, но, конечно, далеконе единственный пример подобного вступления дает «Слово о полку Игореве»2, гдецентральное место в экспозиции занимает образ Бояна, несущий важнуюхудожественную функцию и в формировании поэтической, литературной концепциипроизведения в целом3. То же можно сказать о других литературных памятникахРуси XII века, тексты вступления которых выводят на ведущие параметры основноготекста памятника. Иными словами, вступление, экспозиция не только открываетсобой текст произведения, но и представляет собой некий ключ к егохудожественной концепции.
Наиболееяркий образец не столько вступления, сколько экспозиции дает такой характерныйдля своей эпохи памятник, как «Сказание о чудесах Владимирской иконы БожьейМатери»4. Еще совсем недавно связь краткой редакции этого произведения с эпохойАндрея Боголюбского, третьей четвертью XII века (а не ХV в., каким датируетсяего наиболее ранний сохранившийся рукописный список), встречала серьезноесопротивление в академической среде. Сейчас этот замечательный литературныйтекст занял свое полноправное месте в одном ряду с «Повестью временных лет» иотдельными полноформатными произведениями, инкорпорированными в ее состав — «Поучением» Владимира Мономаха, «Повестью об ослеплении князя ВасилькаРостиславича», а также другими, снабженными вступлениями или экспозициями — «Словом о полку Игореве», «Повестью об убиении князя Андрея Боголюбского»5.Безусловно, вопросы типологического изучения аспектов поэтики экспозиций впамятниках Руси XII века способны открыть линии внутренней связи ивзаимодействия в рамках литературной традиции данной конкретной эпохи раннегоразвития оригинальной русской книжности.
См.Хализев В. Е. Теория литературы. М., 1999. С. 279; Введение влитературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины / Л.В. Чернец, В. Е. Хализев, С. Н. Бройтман и др. / Под ред. Л. В. Чернец. М.,1999. С. 122; В. А. Грехнев отмечает, что начало произведения (его «зачин»)составляет «предмет особых художественных усилий» и имеет форму либо«решительного приступа к действию», либо «обстоятельного развертыванияэкспозиции» (В. А. Грехнев. Словесный образ и литературное произведение. НижнийНовгород, 1997. С. 123-125).
Открывается«Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери» сравнением уже тогдапрославленной иконы с солнцем, а конкретно их чудотворным значением для всейвселенной, которую они обходят и благодетельствуют. Ключевое же значение вплане художественной концепции всего последующего текста произведенияприобретает эпизод, где говорится, что икона трижды сама сходит с места (как быинициируя движение) в храме женского монастыря в Вышгороде: «яко триждысступила с мhста: первое внидоша в церковь и видhша ю среди церкви особь стоящу.И поставиша ю на иномъ мhсте. Второе видhвше ю ко олтареви лицемъ обратившуся.И ркоша, яко во олтареви хощет стояти, и поставиша ю за трапезою. Третие видhшаю кромh трапезы о себh стоящу и иных чудес множество»6. Чудеса иконы в еедвижении, путешествии из Киева (Вышгорода) во Владимир-на-Клязьме (Боголюбово)уже заданы, мотивированы троекратным движением ее с места в эпизоде экспозиции.Задана и жанровая специфика текста как цикла, цепочки новелл-чудес иконы в еедвижении с юга на север. Задана, мотивирована и литературная форма, отражающаяэпохальный переход князя Андрея Юрьевича Боголюбского на Ростовскую землю, иперенос центра русской государственности с киевского юга на владимирский (позжемосковский) север. Троекратное движение иконы не просто начально, инициативно,но и концептуально. Тем самым, вступление «Сказания о чудесах Владимирскойиконы Божьей Матери» XII века может считаться классическим примером, образцомэкспозиции, как мы увидим далее, характерной для литературной традиции Руси XIIвека.
Памятникивремени Андрея Боголюбского являются прекрасной иллюстрацией к теоретическомутезису Д. С. Лихачева о «динамическом монументализме»7 как характеристикелитературной эпохи. Так, в тексте «Сказания о чудесах Владимирской иконы БожьейМатери» герой повести князь Андрей Юрьевич, узнав о движении иконы в храме,молится перед ней: «О Пресвятая богородице, мати Христа Бога нашего, аще хощешими заступница быти на Ростовскую землю, посhти новопросвещенные люди, да потвоей воли вся си будут. И тогда взем икону поhха на Ростовскую землю, поимкрилос с собою»8. Эпизод первого чуда на реке Вазузе повествует о всаднике наконе, а следующий эпизод-новелла на Рогожских полях — «на истоцh» — описываетчудо спасения Попадьи (Микулиной) от взбесившегося коня-«русалки». В финальномэпизоде в движение приходят уже элементы архитектурного строительства князяАндрея Юрьевича — новопостроенные створки Золотых Ворот новой столицы РусиВладимира-на-Клязьме. Не будем забывать, что лейтмотивные эпизоды движения,различного рода динамика мотивированы в тексте «Сказания» уже в экспозицииэпизодом тройного движения с места иконы Владимирской Богоматери — главнойгероини «Сказания» (наряду с князем Андреем Юрьевичем, который, разумеется,также является полноправным героем повествования). Тем самым, одним образнымсимволическим эпизодом обозначено не только начало произведения, сюжета, егодинамической художественной концепции. Символически инициирован качественноновый этап русской истории и развития цивилизации.
Сакрально-ритуальнаятроичность сама по себе, конечно, отнюдь не введена впервые, не изобретенаавтором «Сказания» (по предположению Н. Н. Воронина, им являлся первыйнастоятель Успенского собора Владимира-на-Клязьме о. Николай-Микула). Корниритуальной семантики троичности восходят к архаике. Через все раннехристианскоесредневековье эта символика приходит к памятникам книжности, литературы РусиXII века. Авторы-составители разных редакций «Повести временных лет» былиособенно чувствительны к теме начал Русской земли, что и отобразили в еезаглавии, которое, можно думать, выполнило в известном смысле роль и функциюсвоеобразной экспозиции: «Се повhсти времянных лhт, откуда есть пошла Рускаяземля, кто в Киеве нача первhе княжити, и откуду Руская земля стала есть». Еслиобраз-символ (концепт) «Руская земля» повторен дважды, то реально мотив началповторен трижды: «откуда есть пошла», «кто в Киеве нача первhе», «откуду Рускаяземля стала есть». Если же говорить о повторе образа-символа Русской земли, тодостаточно обратиться к другим произведениям литературы Руси XII века:«Поучению Мономаха», «Хожению Игумена Даниила в Святую Землю», «Повести обослеплении князя Василька Ростиславича», «Слову о полку Игореве», чтобыубедиться какое важное, ведущее место занимает этот глобальный образ-концепт влитературной традиции Руси XII века. Образ Русской Земли подчас выступает какглавный мотив многих произведений этой эпохи, оттесняя на второй план реальныеобразы князей-героев. Это динамический мотив, формирующий связь прошлого, настоящегои будущего Руси, соотносимый в аспекте его начал с актуальными началамихристианского самосознания Руси, началами ее книжной культуры, литературы.
ОбразРусской земли трижды повторен в экспозиции «Повести об ослеплении князяВасилька Ростиславича» (вписанной под 1097 годом в мономахову редакцию «Повестивременных лет»). Текст здесь отнюдь не номинально открывает пространныйповествовательный массив «Повести». Трижды повторен здесь же и ведущий дляхудожественной концепции повести образ-символ Креста. Архитектоника троичностибуквально пронизывает повесть: три эпизода кульминации, три эпизода развязки(три мести Василька), трижды повторена сакрально-символическая фраза напереходе героя в междумирии жизни и смерти — «бысть яко и мертвъ», триждыобращается Святополк к герою, заманивая его на пир — именины, чтобы схватить ипредать казни, и т. д. Образ Русской земли выступает как реально главный геройпроизведения: Василько как главный герой развенчан и снижен в эпизодахразвязки. Поднят образ Владимира Мономаха, радеющего за беды Русской земли, втретьем кульминационном эпизоде — плаче Мономаха. Следует особо отметить, что«Повесть» (как и «Поучение» Мономаха) — произведение отнюдь не анонимное: егоавтор очевиден и назван: книжник Василий называет себя в сцене исповеди героя втемнице.
Экспозиция«Повести об ослеплении князя Василька Ростиславича» не только называет,перечисляет всех основных действующих лиц предстоящей драмы, в том числе князей- будущих антагонистов (парные оппозиции Святополка и Давида, с одной стороны,и Василька и Владимира Мономаха, с другой) обозначены автором уже в началезавязки. Больше того, здесь названы и члены другой парной оппозиции,сопряженной, соположенной (в том числе и по тексту) с «Повестью» — в «Поучении»Мономаха: сам Владимир Мономах и его антагонист по тексту финальной,заключительной части «Поучения» — послания 1096 года — князь Олег Святославич.Парность двух троичных повторов в экспозиции образов-символов Русской земли иКреста реально соотнесена в повести с другими ведущими оппозициями: Креста иножа, а также ведущей сюжетно-смысловой оппозиции: нарушения крестоцелования(клятвы на Кресте) и Божьего Суда как отместия крестопреступникам от Бога:оппозиция преступления и наказания. Вероятность, допустимость нарушениякрестоцелования заложена как бы в подтексте экспозиции: «И на том цhловашакрhст: Да аще кто отселh на кого будет, то на того будем вси и крьст честный».Структурная основа троичных повторов в экспозиции «Повести» опирается набазовые бинарные оппозиции, что, как увидим далее, выступает в структурелитературной поэтики экспозиций памятников литературы Руси XII века как базовыйпринцип. Совсем не случайно в финале экспозиции клятва князей произнесена,воспроизведена дважды: одна приведена выше, вторая: «Рекоша вси: Да будет на ньхрестъ честный и вся земля Русьская».
Подобно«Сказанию о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери» композиция «Повести» непросто четка, но весьма динамична. Каждая часть отделена от другой глаголамидвижения: экспозиция — завязка: «И цhловавшеся поидоша в свояси. — И придеСвятополкъ с Давыдомъ Кыеву...»; завязка-1-я кульминация: «И на ту ночь ведошаи Бhлугороду, иже град малъ у Киева яко 10 верстъ в дале, и привезоша и наколех...»; 1-я кульминация — 2-я кульминация: «взложиша на кола яко мертва,повезоша и Володимерю. И бысть везому ему..»: 2-я кульминация — 3-якульминация: «поидоша с ним вскорh на колhх, а по грудну пути бh бо тогдамhсець груденъ, рекше наябрь. И придоша с ним Володимерю» и т. д.
Разумеется,необходимо учитывать то важное обстоятельство, что «Повесть об ослеплении князяВасилька Ростиславича» (как и «Повесть временных лет» в целом) — произведениеначала XII века, созданное в эпоху Владимира Мономаха задолго до появления насвет «Сказания о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери» (не говоря о «Словео полку Игореве», появившемся никак не ранее 1185 года — времени описываемогопохода князя Игоря Святославича на половцев). Тем не менее, эпизод съездакнязей в Любече «на устроенье мира», их «ряд», клятва на кресте и последующийразъезд восвояси создают ту же ситуацию «отпущенной пружины», которую встречаеми в соотношении экспозиции-основного текста-пути в «Сказании о чудесахВладимирской иконы Божьей Матери». Другое дело, что главным в «Повести»выступает та тональность пути, которую встречаем и в «Поучении» ВладимираМономаха — нравственного пути человека в междумирии Добра и Зла, Жизни иСмерти. Название места сбора Любеч вполне соотнесено с основной идеей любви ибратолюбия князей: «да имемся въ едино сердце». Функционально экспозиция«Повести об ослеплении князя Василька Ростиславича» (как части великойлитературно-исторической эпопеи ранней Руси — «Повести временных лет») началаXII века мотивирует не только основные линии литературного развитияраннесредневековой оригинальной русской литературы. Поэтической интерпретациейэтих же двух великих тем выступило в конце XII века «Слово о полку Игореве»(ср. ключевое в этом плане «Сон и Золотое слово Святослава Киевского»,осуждающее и оплакивающее печальные итоги дерзкой авантюры князей и обсуждающеепроблемы войны и мира на фоне сюжетов о злосчастном походе Игоря и судьбахкняжеской Руси).
Всвоем недавнем исследовании поэтики и лингвистики текста «Слова о полкуИгореве» Т. М. Николаева на основе обширной уже научной традиции изучениясистемы повторов в этой поэме ХII века предложила в качестве ведущего приемаавторской поэтики «Слова» метод антитез-скреп15. О специфике литературныхоппозиций — антитез уже говорилось отчасти на материале экспозиции «Повести обослеплении князя Василька Ростиславича». Прежде чем обсуждать экспозицию «Словао полку Игореве» в русле метода антитез-скреп представляется целесообразнымобратиться сначала к тексту экспозиции «Поучения» князя Владимира Мономаха.Во-первых, «Поучение» — один из наиболее ранних и аутентичных литературныхпамятников Руси XII века16. Во-вторых, в силу составной, мозаичной природытрехчастного текста авторская мотивация его внутренней целостности, единства втекстовой логике экспозиции приобретает особое значение и ценность дляисследования. В-третьих, обозначенная в экспозиции «Поучения» реальнаяперекличка и связь с материалом «Повести об ослеплении князя ВасилькаРостиславича» дает право на сравнительно-типологические наблюдения надматериалом экспозиции того и другого литературного памятника.
«Поучение»открывается триединой конструкцией ритуального упоминания предков — деда,Ярослава Мудрого, которого автор называет «благословенымъ, славнымъ», отца,названного «возлюбленным», и матери «Мьномахы». Экспозиция включает три лексемыс семантикой начала: «начнеть», «первое», «начатокъ». Однако, скрытая «пружина»повествовательного авторского замысла заложена в экспозиции весьма оригинально.Мономах поставил своей целью открыть читателю (к которому он неоднократно обращаетсяв тексте экспозиции) где, когда и почему он начал работу над текстом своегопроизведения, что подвигло его, подтолкнуло к началу этой работы. На самомделе, князь Владимир Всеволодович — воин-полководец, дипломат,государственно-политическая личность и т. д., и вдруг он предстает перед своимисовременниками и потомками как писатель, автор текстаавтобиографическо-исповедального характера, открывая перед читателем свою душу,тайники своего внутреннего мира. Ядром экспозиции является изложенный автором эпизодвстречи с братьями на Волге (на пути), где посол вручает ему письмо спредложением совместного похода против уже ослепленного Василька Ростиславича иего брата Володаря: «Потъснися к нам, да выженемъ Ростиславича и волость ихъотъимем». Мономах отказывается идти, ссылаясь на крестную клятву (в Любече):«Не могу вы я ити, ни креста переступити». Оклеветанный вместе с Василько послеЛюбеческого съезда, Мономах-автор сознательно вводит интертекстуальную основу«Повести об ослеплении князя Василька Ростиславича»17. К внутренней душевнойколлизии, борьбе, разладу, связанным с последствиями трагического нарушениялюбеческого крестоцелования братьями, Мономах обращается как к первопричине,подтолкнувшей его к началу работы над текстом своей «Исповеди». Отказав братьямв союзе, нарушив тем самым родовые узы, Владимир Мономах в сложной ситуацииищет ответы у Бога, гадая на Псалтири, а затем делает выписки по однойволновавшей его теме — преследовании грешником праведного, защиты праведногоБогом и отместия преследователю от Бога: «Яко мышца грhшных скрушится,утверждаеть же праведныя Господь».
Вэтой поведанной в экспозиции очень личной истории Мономах видит не толькопервоначала своей писательской работы над «Поучением», но и первоначала,первоустои своего внутреннего мира, мира своей души, — а ведь об этом как развся его книга-завещание современникам и потомкам. Экспозиция дает ключ нетолько к книге как тексту, но и к книге его души, повествующей об испытанияхдуши автора на пространстве всей его многосложной и многотрудной жизни.Примечательно, что во вступлении к своей книге Мономах больше всего говорит оконце своего жизненного пути — дважды упоминается: «Сhдя на санех» и «На далечипути, да на санех сhдя». Чтение Псалтири тесно связано в экспозиции с началомсобственного писательского, авторского труда: «И отрядивъ я, вземъ Псалтирю, впечали разгнухъ я, и то ми ся выня: Вскую печалуеши душе? Вскую смущаеши мя? ипрочая. И потомь собрах словца си любая, и складохъ по ряду и написах: аще выпослhдняя не люба, а передняя приимайте». Так заканчивается экспозиция«Поучения» Мономаха, заканчивается отсылкой читателя опять же к «передним», тоесть, начальным частям его текста. Противопоставляя начальные и конечные фазы итекста, и жизни, Мономах здесь же широко обращается к ведущей христианскойнравственной антитезе грешника-праведного (цитируя Псалтирь). Антитезы, как ужебыло отмечено, пронизывают весь текст экспозиции, являясь ни чем иным, какантитезами-скрепами. Речь идет о цепочке отрицательных конструкций, противопоставлений,оппозиций, которые в тексте экспозиции группируются в три текстовых эпизода.
Первыйиз них включает группу из двух парных отрицательных конструкций: «Да дhти мои,или инъ кто, слышавъ сю грамотицю, не посмhйтеся, но ему же люба дhтий моихъ, априметь е в сердце свое, и не лhнитися начнеть тако же и тружатися». Второйтекстовый эпизод также опирается на отрицательные конструкции: «Аще ли кому нелюба грамотиця си, а не поохритаються, но тако се рекуть: на далечи пути, да насанех сhдя, безлhпицю си молвилъ». Третий эпизод, включающий антитезы-скрепы(формирующие единство текста в его перспективе, динамике), это ужеобсуждавшийся рассказ о встрече с послами братьев на Волге, пробрасывающий нитико всей проблематике «преступления и наказания» и «мира-мiра»: 1) «Потъснися кнам, да выженемъ Ростиславича и волость их отъимем; иже ли не поидеши с нами,то мы собh будем, а ты собh»; 2) «И рhхъ: Аще вы ся и гнhваете, не могу вы яити, ни креста переступити»18.
Троичностьи двоичность текстовых повторов, включая синтаксические конструкции, модулиповторяемости, формируют, определяют литературную структуру текста, в данномконкретном случай, экспозиции «Поучения» Владимира Мономаха. Термин«антитеза-скрепа», как представляется, чрезвычайно точно формулирует сутьструктурного представления экспозиции, придавая ей вдобавок своеобразнуюзавязывающую функцию (подобного рода отрицательные конструкции-антитезычрезвычайно характерны для завязки текста «Повести об ослеплении князя ВасилькаРостиславича», с присущей ей динамической тенденцией сюжетного развития).Кстати, экспозиция «Поучения» сближается структурно с началом «Повести» еще иналичием диалогического контекста. Только функция диалога в них различна: в«Поучении» это стремление автора завязать свои отношения с читателем (ведь емупредстоит раскрыть перед читателем свою душу), а в «Повести» сквозной диалоггероев подчеркивает драматическую динамику сюжетной коллизии, сталкиваягероев-антогонистов и ведя их стезей драматического сюжета.
Наличиетроичности уже во вступительной части, экспозиции целого ряда рассмотренныхтекстов памятников Руси XII века («Повесть временных лет», «Повесть обослеплении князя Василька Ростиславича», «Поучение» князя Владимира Мономаха,«Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери») позволяет говорить о егосимволической связи с миром первоначал бытия в сознании средневекового писателяи читателя. Но ведь и художественный метод литературы христианскогосредневековья был не чем иным, как символическим (средневеково-символическим).
Причемтаким видел его не только А. Н. Робинсон, более других настаивавший на данномтермине19, но и все исследователи, которые работали с материалом древнерусскойлитературы как литературы средневеково-христианской. Конечно, символика троичности,поэтическая сама по себе, как уже отмечалось, выходит за рамки собственнохристианской, уходя в глубины раннесредневекового и даже древнего, архаическогосознания. Отсюда, по-видимому, и наличие черт литературной и поэтическойархаики именно в произведениях Руси XII века, неизменно вызывающее стольковосторгов и недоумении, споров и дискуссий, гипотез и сомнений, столькоэнтузиазма и столько скепсиса.
Иболее всего интригует по-прежнему текст «Слова о полку Игореве», который вданном случае рассматривается на пространстве его экспозиции. Сразу стоитсказать, что исследованию текста вступления «Слова» посвящены многие работы,причем некоторые авторы, как, например, B. Г. Смолицкий, четко видят в нем всефункции экспозиции: «Вступление Слова о полку Игореве — это увертюра, где взародыше имеются уже все темы, которые будут развиты в основной части»20.Подобное уже отмечалось выше по поводу экспозиции «Повести об ослеплении князяВасилька Ростиславича», где действительно на фоне нравственно-общественного идеалалюбви и братолюбия князей (на съезде в Любече) просматриваются линии вероятногокрестопреступления и наказания крестопреступников от Креста же (что реально ипроисходит в финальном эпизоде повести, описании битвы на Рожни с явлениемКреста над битвой и поражением крестопреступника Святополка Изяславича).
Многочисленныеи противоречивые материалы научного изучения экспозиции «Слова» обобщены встатье энциклопедии «Слова о полку Игореве», которая озаглавлена «Зачин вСлове»21. Общая тональность статьи связана с традиционно обсуждаемой здесьБояновой темой — как в экспозиции, так и отчасти в «Слове» в целом. Конечно,эта тема как литературный прием автора, определивший, в конечном счете,основные черты поэтического своеобразия «Слова», принципиальна и с точки зренияпоэтики экспозиции, и всего произведения. Если рассматривать образ Бояна какпоэтическое «альтер эго» автора, своего рода поэтической альтернативы (вотличие от нравственной альтернативы, структуру которой высвечивает ВладимирМономах в экспозиции своего исповедального текста «Поучения»), то это как разта «антитеза-скрепа», которая, будучи развернута именно в экспозиции,завязывает и литературно-поэтически программирует все произведение от начала дофинала. Важно же отследить и структурные аспекты намеченных соотношений,рассмотрение которых обычно ограничивается описательными подходами. Тем более,что выше уже на материале нескольких литературных памятников Руси XII векапрослежены определенные структурно-типологические закономерности, особенноститекста, в частности, экспозиции.
Автор«Слова» четко и недвусмысленно использует тройной повтор глагольных форм созначением «начала»: 1) «Не лhпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы»2) «Начати же ся тъй песни...» 3) «Почнемъ же, братие, повhсть сию»22.Действительно, текст экспозиции здесь сближается с поэтическим зачином, ибо притом, что в других памятниках Руси XII века тройной повтор в экспозиции весьмазначим (сравните «Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери»), нотолько в «Слове» он поэтически (литературно) самоценен. Тем не менееструктурно-типологически все тройные повторы в экспозиции памятников литературыРуси XII века (включая «Слово») выстраиваются в единую систему, подчиненнуюструктурным законам литературной архитектоники.
Проблемаповторов в «Слове», пожалуй, собрала еще больший массивнаучно-исследовательской литературы, чем изучение вступления или экспозициипроизведения. Об этом говорит, например, и объем и глубина соответствующейстатьи («Повторы в Слове») в «Энциклопедии Слова о полку Игореве»23. Кроместарых авторов, в последнее время чаще других к этой теме обращались Д. С.Лихачев, Н. С. Демкова, Т. М. Николаева, а также Б. М. Гаспаров24.Примечательно, что Н. С. Демкова в своем исследовании «Повторы в Слове о полкуИгореве» последовательно отмечает моменты тройных текстовых повторов вразличных эпизодах «Слова»: выступления в поход, подготовки к бою, «золотого»слова Святослава и т. д. Троичность характерна для поэтической структурыплача-заклинания стихий Ярославны. В истории изучения «Слова» были даже случаи,когда возникали дискуссии о троичном «универсализме» поэтики «Слова» (см.статью Л. А. Дмитриева «Принцип трехчленности в композиционном построении Словао полку Игореве»)25. В сущности все это свидетельствует о том, что тройнойповтор есть ни что иное, как структурный момент экспозиции произведения. Неменее интересны наблюдения Н. С. Демковой о троичной знаковости композиционногостроения «Слова о Законе и Благодати» Илариона, как первого литературного (иодновременно христианско-литургического) памятника литературы Руси. Это еще разподтверждает важность рассматриваемых аспектов экспозиции литературныхпамятников Руси XII века в плане изучения литературной поэтики, ее спецификидля всего массива ранней литературы Руси. Речь идет не о «толковании», какнередко обозначалось раньше (см., например, старую работу проф. В. Ф. Ржиги«Композиция Слова о полку Игореве» 1925 г.)26, а о выявлении структурныхтекстовых параметров, закономерностей поэтической (литературно-поэтической)архитектоники такой функционально значимой составляющей текста «Слова», как егоэкспозиция. При том, конечно, что выстраиваются структурно-типологическиекорреляты отнюдь не в волюнтаристском, а, напротив, в органичном литературномконтексте оригинальной традиции Руси XII века.
Второйважной чертой текста экспозиции «Слова» является система антитез-скреп,которая, как и в экспозиции «Поучения» Мономаха, материализована впоследовательности отрицательных синтаксических конструкций. Таких конструкций,как и эпизодов в «Поучении» Мономаха, три: 1) «Не лhпо ли ны бяшетъ, братие,начяти старыми словесы трудныхъ повhстий о плъку Игореве, Игоря Святъславича»;2) «Начати же ся тъй пhсни по былинамь сего времени, а не по замышлениюБояню!»; 3) «Боянъ же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедhй пущаще, нъ своявhшиа прьсты на живая струны въскладаше...»27. В первой из отмеченных фразотрицается идея воспользоваться традицией «старых словес» (Бояна) для созданияпоэтического текста о судьбе похода Игоря и судьбах Русской земли в целом. Какбы ни рассматривалась данная фраза разными исследователями, всех их объединяетмомент оппозиции, отталкивания от старой манеры Бояна, заложенный в первойфразе «Слова». Вторая и третья антитезы-скрепы также связаны с поэтическойманерой Бояна, подчеркивают принципиальную интонацию автора, который«отталкивается» от «старых словес» Бояна для формирования на этой литературнойпоэтической основе своего оригинального текста.
Задача,повторяем, не нравственно-этическая (как это было у Владимира Мономаха впостроении литературной концепции его исповеди), а собственно-литературная,поэтическая (но ведь некоторые ученые считают, что «Слово о полку Игореве» посвоему жанру есть поэма). Достаточно интересно в обсуждаемом контексте троичныхповторов, что известное обозначение жанровой специфики своего произведенияавтор последовательно формулирует как «слово», «пhснь» или «повhсть». В. Ф.Ржига в этом плане справедливо замечает, что «Слово» открывается раздумьемпоэта о том, как начать песню, и особо подчеркивает его связь с выборомпоэтической формы и динамическими проблемами авторской поэтики «Слова» и другихвероятных произведений того же автора («раздумье о путях творчества»).Действительно, с вопросами не просто поэтики, но, прежде всего, динамическойпоэтики текста (ср. термин Д. С. Лихачева «динамический монументализм»)сопряжены текстовые повторы, а данном случае троичные повторы в структуреэкспозиции произведения. «Слово» здесь в функциональном отношении полностьюподключается к литературной традиции XII века в ряду обсуждавшихся вышепамятников. И. П. Еремин в своей статье о жанровой природе «Слова» прозорливовозводит традицию динамических антитез-скреп в «Слове» и памятниках Руси XIIвека к святоотеческим образцам, в частности, в произведениях самого поэтичногоиз греческих отцов церкви Григория Богослова — его первого слова против Юлиана(по переводу из издания Миня): «И мне теперь прилично возгласить одно свсегласнейшим из пророков Исайею! В одном у нас разность: проpок призывает небои землю во свидетели против отвергшегося от Бога Израиля, а я призываю противмучителя… Несу слово свое в дар Богу, священнейший и чистейший всякойбессловесной жертвы, несу не по подражанию мерзким речами суесловию лжемудрецовнынешнего века, а следуя примеру блаженнейшего Давида»28. Кстати, тот же И. П.Еремин в своем анализе вступления-экспозиции «Слова» в названной выше работенастаивал именно на типологическом принципе текстовых соотношений висследовании поэтики вступления, да и «Слова» в целом. Конечно, ученыйпрекрасно отдавал себе отчет в нюансах функционального контекста всопоставляемых текстах: полемического (прежде всего в христианско-богословскомключе) у Григория Богослова и литературно-поэтическом (с точки зрения различия художественногометода) у автора «Слова о полку Игореве» в его текстовой экспозиции.
Говоряо природе троичной функциональной символики, повторяемости, Жорж Дюби указываетна динамический, иерархический принцип а рамках некой системы, где«тройственность действительно есть один из элементов системы»29. Более того,ссылаясь на «Структурную антропологию» К. Леви-Стросса, он заключает, что «идеяобоюдности, взаимности в иерархии — структурно влечет за собой троичность»(подчеркнуто мной — Г. Ф.)30. По сути дела, речь идет о троичности как одном изинвариантов универсального динамического кода (другими инвариантами могутвполне быть и 2 или 4 и, особенно 7, и другие числа, но 3, по-видимому, один изсамых древних и общепринятых), в котором, в частности, в контекстесредневеково-символического мировосприятия описывались, представлялисьпереходные, длящиеся данности, не только текстовые, но, например, имеющиеотношение к иерархии земного и небесного, суетного и вечного миров. И опять жеЖ. Дюби дает интересную формулировку качественного аспекта этой иерархичности,системности: «На этой иерархической конструкции основано все. С вершины (тоесть от Бога) нисходят благодать и общий толчок. Любовь, посредством которойосуществляется связь и всякая координация, есть в истоке своем снисхождение»31.
Речь,конечно, идет о той средневеково-христианской, средневеково-символическойпарадигме, в русле которой существовали (создавались) и функционировали всеразновидности обсуждавшихся литературных текстов Руси XII века. Это в принципе.А реально, то есть, в материально-текстовом воплощении динамический импульс и«толчок», и «снисхождение» структурно-иерархично возникали волею авторов натекстовом пространстве экспозиции, где во всех обсуждавшихся случаях безисключения «работали» механизмы троичного повтора и оппозиций-скреп какключевых элементов динамической архитектоники текста произведения. «Слово ополку Игореве» в описываемых отношениях ничем не выделяется из общихзакономерностей структурной организации текстов литературных памятников РусиXII века, что и продемонстрировал типологический анализ текстов экспозицийцелого ряда важнейших произведений данной эпохи, предпринятый под углом зренияизучения их динамической поэтики32.
Одинамической поэтике литературы Руси XII века см.: Филипповский Г. Ю. Мотивдвижения в «Слове о полку Игореве» и литературе xii века // Исследования Словао полку Игореве / Отв. ред,. Д. С. Лихачев. Л., 1986. С. 58-64. Вопрос олитературной школе XI — XII в. на Руси был поставлен еще И. П. Хрущевым и Ф. П.Сушицким. См.: Хрущев И. П. О древнерусских повестях и сказаниях XI — XII вв.Киев, 1878.
Список литературы
ФилипповскийГ. Ю. Поэтика экспозиций в литературных памятниках Руси XII века
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.nature.ru/