ВВЕДЕНИЕ
Актуальность проблемы. В контексте изучения дворянскойсословной культуры России конца XVIII - первой половины XIX века особую научную актуальность можетприобрести исследование культурного облика женщины-дворянки. Данная проблемазаслуживает специального рассмотрения ввиду повышенного интереса в современныхотечественных исторических и историко-культурных исследованияхк анализу антропологической и гендерной проблематики. Женщина-дворянка выступала в качестве непосредственной носительницыи своеобразной хранительницы известных, подлежавших активному воспроизводству, традиций и ценностей. При этом особый научный интерес может представлятьвыявление тех социокультурных функций, осуществление которыхв среде российского дворянства было связано женской его частью. Изучение роли женщиныв дворянской сословной культуре способствует решению важной с культурологической точкизрения проблемы с воспроизводства культуры российского дворянства.
В свете повышенного внимания, которое уделяетсяв современных исследованиях по истории отечественной культуры XVIII-XIX вв. изучению культурыроссийской провинции[1],специального анализа заслуживает проблема исторической реконструкции культурного облика провинциальной дворянки. С учетом столичной культуры и культуры провинции врамках феномена «так называемой усадебной культуры»[2]можно предположить особую роль провинциальной дворянкив деле воспроизводства культурного этоса российскогодворянства конца XVIII– первой половины ХХ века.
Также весьма важной с научнойточки зрения представляется проблема социокультурной типологиипровинциальной дворянки в зависимости, в частности,от свойственных ей ценностных ориентаций, которыми определялисьее психология и мироощущение, поведение и образ жизни. Анализ православного типа провинциальнойдворянки имеет особое значение для изученияпроблем религиозной антропологии, «неотделимых», по словам Н. Л.Пушкаревой, от «истории женщин»[3].Научная актуальность исследований религиозно-антропологического характера применительно к женской теме определяется,по мнению Н. Л. Пушкаревой,впервые обратившейся к разработке данной проблематикина отечественном источниковом материале, недостаточной изученностью такого рода сюжетов в российской историографии ХIХв.[4]
Весомым аргументом в пользу актуальноститемы исследования является то, что она отвечаетнеобходимости научной разработки сюжетов, связанных с изучением так называемогогендерного аспекта культуры, культуры повседневности и истории частной жизнина отечественном источниковом материале, в том числекасающемся истории российского дворянства.
Объектом исследования в дипломной работе являетсякультурный облик провинциальной дворянки и ее роль в дворянской сословнойкультуре России конца XVIII - первой половины ХIХ века, а предметом - социокультурныйтип провинциальной дворянки, определявшийся православным мироощущением и образом жизни.
Хронологическиерамки исследования охватывают целостный в историко-культурном отношениипериод, содержание которого определялось формированием и вместе с тем своеобразным расцветом сословной культуры российского дворянства. Именно в конце XVIII– первой половине XIX века основные достижения отечественной «высокой»культуры были одновременно достижениями дворянской культуры.По мнению С. О. Шмидта, в этот историческийпериод «многие представители дворянства … играли выдающуюсяроль в становлении и развитии нашей культуры, русского литературного языка,ставшего затем нашим разговорным языком»[5].Позднее, «со второй половины XIX века ., особенно после отменыкрепостного права», как полагает С. О.Шмидт, поддерживая общую точку зрения, наметилось«снижение роли дворян в развитиикультуры и просвещения»[6].
Степень научной разработки проблемы. В современной отечественной историографииинтерес к проблеме культурного обликарусской дворянки, по-видимому, является следствием известнойконцептуальной переориентации исследований макропроцессов на « «микроисторию» отдельного человека и групп»[7],а потому его можно считатьспровоцированным интенсивной разработкой сюжетов по социальной истории, в том числе истории отдельных сословий, поистории культуры, включая провинциальную, по гендерной истории и по истории частной жизни в России. Всеэти сюжеты в той или иной мере проливают свет наотдельные аспекты в изучении роли и места женщины в дворянскомобществе и культуре.
В отечественной историографии XIX-XXвв. можно выделить ряд тем,в рамках научной разработки которых затрагивались вопросы, вносившие в определенный вклад в исследование проблемы культурного облика русской дворянки. К их числу относятся следующие: социальная историярусского дворянства XVIII – первой половины XIX века, включая особенности сословной политикиабсолютизма в отношении дворянства[8],правовые аспекты социальной эволюции русского дворянства XVIII -первой половины XIX века[9],история культуры русского дворянства XVIII – первой половины XIX века[10] и генеалогические аспекты истории русского дворянства XVIII – первой половины XIX века[11].В рамках названной проблематике рассматривались некоторыевопросы социального и правового положения дворянской женщины, делались попытки выяснения ее места в культурной жизни российскогообщества. Однако поскольку в основноймассе исследований речь шла не об изучении проблемы собственно дворянской женщины, а лишь опривлечении сюжетов, с ней связанных,с целью более подробного анализадругих специальных проблем, выводы, которые в них делались,носили достаточно общей и вместе с тем узкопрофильный характер.
Более или менее специальное исследованиекультурного облика дворянки невозможно вне контекстаизучения истории и культуры повседневности. В этой связив отечественной историографии конца XIX в.следует отметить работу Н. Д. Чечулина «Русское провинциальное общество во второй половине XVIII века», посвященную «исследованию быта,нравов этого общества», рассмотрению особенностей «провинциальнойжизни»[12].Однако описанию непосредственно культурно-бытового и нравственногооблика женщины на страницах этого историческогоочерка уделено незначительное внимание[13].Н.Д. Чечулин объясняет это тем, что женщины«вообще мало выступают пред намив памятниках этого времени»[14]. Тем не менее нарядус упоминанием о появлении «хорошо воспитанных, светских и разумных» модныхдевушек, следовавших моде[15],подчеркнуто сохранение в целом провинциальными дворянками второй половиныXVIII века религиозного благочестия[16].В. О. Ключевским выявлен тип светской дамы XVIII в – «кокетки», которая «вся жила для света,а не для дома».[17] Также в отечественной историографии конца XIX в.особого внимания заслуживает работа В. О. Михневича[18],в которой автор, определяя жанр еекак «очерки судеб русской женщины»[19]и имея в виду прежде всего дворянку,видел свою задачу в том, чтобы«изобразить общий, целостный тип русскойженщины прошлого столетия, в ее главных, характеристических культурно-исторических чертах,отбросив все случайное и аномальное, в то-жевремя – очертить ее судьбу и ее развитие,в их существенных моментах и, наконец, обозначить и выяснить ее интеллектуальное влияние и общественное значение[20].Для поставленной задачи им анализировать отдельныеэтапы жизненного пути дворянской женщины и некоторые сферыее деятельности. При этом он усматривалопределенные различия в сфере занятий и интересов провинциальной помещицыи столичной «барышни-маркизы»[21],«светской дамы»[22] и «отшельницы»[23],посвящавшей себя «душеспасительным делам»[24].В исторической православной литературе начала ХХ в. упоминается о встречавшихсяв помещичьим быту XIX в.«типах» благочестивых «матерей и хозяек»[25].
В современной отечественной историографии следует отметить известные работы Ю. М. Лотмана[26]о дворянской культуре, в которых анализируются «интересы и занятия дворянской женщины»[27]и особый «женский мир»[28],причем предметом исследования являются «как те особенности, которыеэпоха накладывала на женский характер, так и те, которые женский характер придавал эпохе»[29].В контексте применяемого Ю. М. Лотманом семиотического подхода к культуре ему свойственно представление о «разделенности культуры на «мужские»и «женские» области»[30].При этом он полагает, что«женская культура – это не только культураженщин. Это — особый взгляд накультуру»[31].Говоря об «антитезе «мужского взгляда» и «женского»[32],Ю. М. Лотман в известном смысле указывает на «гендерный»аспект дворянской культуры.
Собственное изучение культурного облика русской дворянки конца XVIII - первойполовины XIX века относятся к исследовательскому «полю» так называемой гендернойистории[33],имеющей в российской историографии определенную традицию применительно как к западноевропейскому[34], так и к отечественному источниковому материалу[35]. Впервые объектом специального исторического изучения русская женщина стала в известных работах Н. Л. Пушкаревой[36].Трудами этой исследовательницы выявлен и всесторонне проанализированширокий спектр проблем «истории женщин» какв допетровской России (Х — ХVII вв.[37]),так и в России XVIII – начала XIX века. С точки зренияразработки темы настоящего диплома наибольший интереспредставляет монография «частная жизнь русской женщины: невеста, жена,любовница ( Х – начало XIX в. )”. Демонстрируя сопряженность проблем «истории частной жизни», «истории жизни» и «истории повседневности”, Н. Л. Пушкарева уделяет непосредственное внимание изучению вопросов частной жизни и повседневного быта представительниц различных сословий российскогообщества XVIII – начала XIX века, в том числе и дворянского. Ею установленынаряду с универсальными чертами «женского этоса»[38]специфические отличия, например, в воспитании[39]и образе жизни[40] провинциальныхи столичных дворянок. Придавая особое значение при изученииэмоционального мира русских женщин соотношению“общего” и “индивидуального”, Н.Л. Пушкарева подчеркивает важность перехода “ к исследованию частной жизни как к истории конкретныхлиц, подчас вовсе нt именитых и не исключительных. Этот подходдает возможность «познакомиться» с ними через литературу, делопроизводственныедокументы, переписку[41]».
В отечественной историографии существует традиция историко-культурного описания отдельных персоналий, в том числе и дворянских женщин концаXVIII - первойполовины XIX века[42].Значительная часть подобного рода «портретов»посвящена представительницам столичного дворянства, которых можно отнести к числу, чтоназывается, «неординарных» личностей. Среди российских дворянок конца XVIII– первой половины XIX века лучше других в планеисторико-культурного изучения представлены женщины из окружения А. С. Пушкина[43],как жившие в столицах, так и – в провинции, в том числе и в Тверской губернии. Вразработку проблемы культурного облика провинциальной дворянки определенный вкладвносят публикации в современных краеведческих научных изданиях[44],целью которых является описание «истории жизни» и «сердечных дел» отдельных женщин, бытовых и общественныхинтересов членов их семей. Большоезначение имеют также исследования, посвященныеизучению особенностей быта, культурного уклада и литературной жизнироссийского дворянского общества конца XVIII – первой половины XIX века, на фоне которыхпроисходило формирование культурного облика дворянской женщины[45].
Наконец, существует целый пласт ранее не привлекавшейся к такого рода исследованиям историческойправославной литературы[46].Религиозный аспект отечественной культуры долгое время«выносился за скобки» историко-культурного изученияроссийского дворянства. Тем не менее некоторыеисторики применительно, в том числе, и к концу XVIII – первой половинеXIX века, указывают наважность «религиозного мировоззрения» как «одгой из главных основ духовной культуры»[47]и на влияние «прочного общинно-родового сознания, идеи соборности, коллективизма» «на частную,внутреннюю жизнь русских»[48]. Не вызывает сомнений то обстоятельство,что культурный облик провинциальной дворянки не может быть достоверно реконструирован без учетаособенностей ее православного мироощущения.
Анализ степени научной разработки проблемы позволяет установить следующее.
В российской историографии XIX-XXвв. исследования историко-культурного характера, в которых специальное внимание уделено анализу культурно-бытового и эмоционально-психологического аспектов жизни женщины-дворянки, в том числе ипровинциальной, ограничиваются хронологическими рамками XVIII – начала XIX века. Применительно к периоду первой половиныXIX века отдельные персоналии, либо «женский вопрос» и женское движение[49].Культурный облик провинциальной дворянки конца XVIII– первой половины XIX века и ее роль в дворянскойсословной культуре России остаются в современной отечественной историографиибез достаточного научного внимания.
В контексте исследований религиозно-антропологического характера особое значение придается выявлению сформированногоправославием идеала женщины[50].Причем Н. Л. Пушкарева, считая этот идеал «устойчивымв течении столетий»[51],утверждает, что «представление об «истиннорусской женщине», которое у многих сформировалось под влияниемвеликой русской литературы XIX столетия, богатой образами жертвенных, несуетных, целомудренных и преданных россиянок – это представление православной концепции»[52].По мнению Н. Л. Пушкаревой, «Она была нетороплива, нехолодна, не говорлива, без взоранаглого для всех, без притязанийна успех», — знаменитая пушкинская характеристика Татьяны из «Евгения Онегина» буквально воспроизводитидеал «доброй жены» из православнойучительской литературы XII-XVIII вв.»[53].вместе с тем особый научный интерес представляетрассмотрение женских литературных образов XIX в.не только с точки зрения воплощения идеала, нои сточки зрения отражения в них культурногооблика реальной женщины-дворянки конца XVIII – первой половины XIX века, в том числе и провинциальной.
Проблема типологии русского дворянства XVIII-XIX вв. нашла отражение в отечественномлитературоведении XXв. В частности, в начале XX в.Д. Н. Овсянико-Куликовским были проанализированы «так называемые«общественно-психологические» типы» «русской интеллигенции XIX века, преимущественно поданным художественной литературы»[54].В современном литературоведении Ю. М. Лотман реконструировал на основаниихудожественного образа «исторически сложившийся в рамках данной культуры тип поведения»[55].В качестве исследователя культуры дворянства Ю. М. Лотман анализировал «особые типырусского человека» XVIII – начала XIX в[56].в современной отечественной историографии проблема «дворянского типа личности»[57] поставлена в контексте исследований по истории русской культуры[58]и философии[59]XVIII-XIX вв. применительно к мужской части дворянства, в то времякак социокультурный тип провинциальной дворянки в историко-культурномплане специально не изучался.
В описании отдельных персоналий тверских дворянок преобладает интерес к более или менее «выдающимся»женским личностям, несмотря на то, что в настоящеевремя, как отмечает С. О. Шмидт, «придают всебольшее значение выявлению и изучению «повседневного» в жизни прежде всего «обычных»людей»[60].
Таким образом, становится ясно, что в современной отечественнойисториографии существует мало специальных историко-культурных исследований,посвященных изучению культурного облика провинциальной дворянки конца XVIII– первой половины XIX века и выяснению ее ролив дворянской сословной культуре России.
Цель и задачи исследования. Цельюданнойработыявляетсяисторическаяреконструкциякультурногообликаианализ социокультурного типа российскойпровинциальной дворянки конца XVIII – первой половины XIX века. В соответствии с поставленнойцелью предполагается решение следующих задач:
1 Выявить значение институтского образования в формировании культурного облика провинциальной дворянки.
2 Выяснить роль замужества для характеристикикультурного облика провинциальной дворянской женщины.
3 Определить характерные черты православного социокультурного типа провинциальнойдворянской женщины на примере историко-культурных портретовнекоторых дворянок и выявить основные качества, существенные с точки зрения описания этого типа.
Материалы фондов личного происхождения, включающие в себя сохранившиесядокументы частных дворянских архивов, могут быть сопоставлены с такимспецифическим видом исторических источников как литературныепроизведения[61],предметом художественного описания которых являются реалии российской социокультурной действительности конца XVIII – первой половиныXIX века.По словам С. О. Шмидта, «произведения художественной литературы и искусства – важный источник для пониманияменталитета времени их создания и дальнейшего бытования и длязнания конкретных «исторических»обстоятельств быта»[62].При изучении повседневной жизни и психологии женщины-дворянки, ее представлений и мироощущения роль литературныхпроизведений как источника по историикультуры очень велика. Важное значениедля реконструкции культурного облика провинциальной дворянки конца XVIII – первойполовины XIX века приобретают используемые в дипломной работе поэтические и прозаические произведения, создавшиесяв разное время: в последней четверти XVIII в.( Г. Р. Державина, Екатерины II,В. В. Капниста), в первой половине XIX в. ( А. М. Бакунина, К. Н. Батюшкова, Н. М. Карамзина, А. Погорельского (А. А. Перовского), А. С. Пушкина, В. Л. Пушкина, О. И. Сенковского), в середине и второй половине XIX в. ( С. Т. Аксакова, И. А. Гончарова, Е. П. Ростопчиной, Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, А. А. Фета). Существенную особенность привлекаемой к исследованиюрусской литературы составляет ориентация ее на фактическое воспроизведениев художественной форме реалий исторической действительности. УжеН. М. Карамзин в «Рыцаре нашего времени» утверждал: «Вычитаете не роман, а быль»[63].А в отношении творчества А. С. Пушкина имеется мнение о том, что «пушкинской прозесвойственна строгая фактичность, образы его героев чащевсего восходят к реальным прототипам… В своих произведенияхПушкин документален, фактически точен…»[64].
Особо следует отметить, что информативные возможности литературных произведенийтаких авторов, как А. С. Пушкин и И. С, Тургенев, в качестве источников по истории культуры провинциального дворянства,в том числе и дворянской женщины, обусловлены во многом тем, чтоим доводилось посещать Тверскую губернию в исследуемый период, быть личнознакомыми с тверскими дворянками и даже испытывать к некоторым из них особые чувства[65],что, безусловно, не могло не найти отражения в их художественном творчестве. В частности, в современном пушкиноведениисуществует мнение о том, что «реальные приметытверского края, наблюдения поэта наджизнью и бытом провинциального старицкого, торжокского, ржевскогодворянства отразились в его произведениях. Люди, с которыми онвстречался, стали прототипами многих художественныхобразов, события, участником или свидетелем которых он был, подсказали сюжеты»[66].Как считает А. С. Пьянов, «в 1828-1829 годах»[67]«фактический материал о жизни и быте мелкопоместных дворян давалиПушкину… главным образом поездки в Тверскую губернию»[68],причем «с наибольшей полнотой тверской материал воплотился в «Романе в письмах»[69].По мнению Б. Носика, «наблюдения над сестрами Бакуниными» нашли отражениев прозе И. С. Тургенева, а «отношения с Татьяной Бакуниной вдохновили его на несколько прекрасныхстихотворений, на поэму, на рассказ»[70].
Возможность использования литературных произведений для анализа православного типа провинциальнойдворянки обусловлена во многом тем, что русская литература XIX в. была, как отмечаетН. Л. Пушкарева, ««вскормленной» православием»[71],«светской по происхождению и православной по духу»[72].
В особую группу источников можно выделитьпривлекаемые для оценки культурного облика женщины-дворянки с точки зрения представлений и ценностей православной культурнойтрадиции Книги Нового Завета, Домострой.
Источники личного происхождения представлены в дипломной работе, отражающими как историко-культурные реалии первойполовины XIX века,влиявшие на формирование культурного облика провинциальнойдворянки, так и личное восприятие и оценку отдельнымиперсоналиями тех или иных людей,событий и явлений. Используемые в работе воспоминания А. И. Георгиевского[73],А. П. Керн[74],П. П. Семенов Тян-Шанского[75],А. Ф. Тютчевой[76]ценны автобиографическими подробностями описания дворянского усадебного быта ( Керн, Семенов-Тян-Шанский) и аристократических, придворных «вершин дворянской культуры»[77](Тютчева), сведениями о содержании и руководителях, в столице ( Семенов Тян-Шанский, Тютчева, Георгиевский), даннымиоб оценке брачного партнера и замужества (Керн).К виду мемуаров-автобиографий[78]можно отнести небольшую автобиографию Д. В. Давыдова[79].Следует однако заметить, что применительнок исследованию проблемы женщины-дворянки мемуаристика изучена лучше других видов историческихисточников. Это подтверждают, в частности, работы Ю. М. Лотмана и Н. Л.Пушкаревой, в которых мемуары активно используются в качестве источников для изучения женского «мира» и образования[80],частной жизни и повседневного быта[81]женщины XVIII – началаXIX в., для “анализа историко-психолгической реальности”[82], а также широко известные труды исследователярусской мемуаристики XVIII-XIX вв. А. Г. Тартаковского[83]и статья Г. Н. Моисеевой о запискахи воспоминаниях женщин XVIII – первой половины XIX в.[84] С учетом этогопривлечение мемуаров в дипломной работе подчинено необходимости подтверждения, дополнения или восполненияв некоторых случаях данных эпистолярных и литературных источников.
Информативные возможности используемых в дипломной работе законодательных актов определяютсяформальным описанием в них отдельных правовых и социальных аспектовкультурного облика российской дворянки конца XVII– первой половины XIX века, а также некоторых аспектов его формирования,в частности. Вопросов, связанных с организацией женского институтского образования.
При комплексном анализе эпистолярных, литературных, мемуарных, законодательных источников, а также генеалогических материалов наибольшую научнуюценность для исследования проблемы представляют собойисторические источники личного происхождения и литературные произведения, поскольку в них находят отражение многие важныеаспекты повседневной жизни и менталитета дворянской женщины.
Методология и методы исследования. Проблематика диплома относится к «пограничной» сфере истории и истории культуры. Методологическуюоснову работы с наряду с принципами историзма и соотношения общего и особенного составляют подход к истории культуры, получивший название «антропологическая ориентированная история», в рамках которого «историческое исследование фокусируетсяна человеке в обществе, в группе, на человеке во всехего появлениях»[85],«гендерный подход», понимаемый как «учет многовариативного влиянияфактора пола»[86],и «сравнительно новый в исследовании культуры» «системно функциональный подход»[87].В основе последнего подхода лежит «представлениео культуре как целостной, качественно определенной системев структуре общественной жизни и в то же время внутреннепротиворечивой и динамичной. Познание культуры предполагает выяснение ее функциональной направленности и закономерности смены стереотипов,выявление причин ускорения или замедленияразвития, изучение той среды, где формировалисьновые или длительно сохранялись традиционные элементы»[88].Для изучения социокультурного типа провинциальной дворянки особое значениеимеет теоретическое положение о том, что «всегда существуетнекая картина мира», включающая в себя «комплекспредставлений человека о мире, как социальном, таки природном, и его представления о самом себе»[89],«и всегда поведение людей, принадлежавших к той илииной социально-культурной общности, строится в зависимости от их картины мира.Следовательно, всегда существуют исторически определенные типыличностей»[90].Историческая реконструкция культурного облика провинциальной дворянки посредством анализасферы повседневного и мироощущения личности отвечает культурологическому подходу в той мере, в которой «рассмотрение культурыв ее жизненных опосредованиях и контекстах есть специфическое дело культуролога»[91].Применение культурологического метода[92]позволяет поставить проблему существования православного типа женщины дворянки в условиях светскойдворянской культуры, решать ее на основе сопоставления отдельных особенностей культурного облика провинциальной и столичной дворянок, определенияпсихологически обусловленных различий мировосприятия мужчин и женщин, выявления культурологических параллелей с последующим временем. Появляется возможность выделения православного мировоззрения в качестве одного из «ведущих культурныхпарадигм» при анализе сословной культуры российскогодворянства, а также объяснения видимых «противоречий» в культуре,таких как, например, соотношение в ней корневогои заимствованного начал.
Практическая значимость исследования. Дипломная работа демонстрирует возможности использования накопленногоматериала в качестве источника по истории культуры, исторической психологиии антропологии. Общенаучные результаты работы представляют непосредственный интерес для «системного изучения истории культуры»[93]и для изучения гендерной истории на отечественном источниковом материале. Краеведческие результаты исследования могут быть полезны в реализации общероссийской программы изучения культуры российской провинции XVIII – начала XIX века[94].В целом результаты дипломной работы могут быть использованыпри чтении общих лекционных курсовпо истории мировой и отечественной культуры, курсов исторического краеведения и источниковедения. Также поматериалам работы может быть подготовлени прочитан специальный курс, связанный с конкретно историко-культурнойили гендерной проблематикой исследования.
Структура работы. Данное исследование состоит из введения,трех глав, заключения, списка источникови литературы. Структура работы обусловлена задачами исследования. Впервой и второй главах рассмотрены наиболее традиционныеи вместе с тем наиболее значимые с точки зренияисторической реконструкции культурного облика провинциальной дворянки этапы ее жизненного пути, такие как получениеобразования и замужество. В третьей главе на основе персональной исторической реконструкции культурногооблика конкретной представительницы тверского дворянства выявлены характерные черты православного типа провинциальнойдворянки и качества женщины, существенные для описания этого типа. Глава I. Начало жизненного пути дворянки В Россииконца XVIII – первой половины XIX века. Институтское образование
В России конца XVIII – первой половиныXIX века получение образование становилось фактом биографии многих дворянскихженщин, как столичных, так и провинциальных.В этот период, по мнениюЮ. М. Лотмана, различались три «вида женского образования» – институтское, пансионное и домашнее[95].В контексте изучения особой роли женщины в дворянскойсословной культуре России конца XVIII – первой половиныXIX века феномен женского образования может стать предметом самостоятельногокультурологического исследования. Природа, содержание и свойства этого феномена не подлежатоднозначному научному истолкованию ввиду имевшей место в действительности историческиобусловленной сопряженности образованиями культуры.
Образование, которое женщины-дворянки получали в юности, можно рассматривать как одиниз элементов русской дворянской культуры конца XVIII – первой половины XIX века. Вместе с тем, онопредставляло собой своего рода квинтэссенциюпорождавшей его культуры, воплощая ее основныеценности. Также, образование выступало в качестве действенногоспособа репродуцирования сословной культуры дворянства.
В конце XVIII – первой половины XIX века наличием образования во многом определялись жизненные перспективы и культурный облик русской дворянки. К этому времени относилось создание в России системы женского институтского образования,которое стало одним из атрибутовдворянской сословной культуры. В определенным образом организованныхгосударственных учебных заведений происходило усвоение дворянской стандартного набора знаний и навыков, более или менее пригодных для последующегоприменения в реальных жизненных ситуациях. Обучение являлось неотъемлемой составной частью процесса формирования ее позитивногокультурного опыта.
Официальное начало женскому институтскому образованию было положеноучрежденным в Санкт-Петербурге Именным указом ИмператрицыЕкатерины II от 5 мая1764 года «Воспитательного Общества благородных девиц»[96].Отечественная историография конца XVIII – начала XIX века поразительно единодушна в утверждении мыслиоб известной ущербности этого образования и в более илименее негативной его оценке[97].При этом особой критике подверглись положенныев основу системы женского институтского образования заимствованные преимущественно из трудов западноевропейских просветителей педагогические принципы[98],которые не могли быть вполнереализованы даже в странах Европы, не говоря уже о России с присущей ей спецификойсоциального и культурного развития[99].Однако, разделяя данную научную позицию, трудно объяснитьто обстоятельство, что чуждые по своейкультурной природе и утопичные с точки зрения организации образовательные учрежденияпросуществовали в России вплоть до революции1917 года. Очевидно, они должныбыли выполнять определенную культурную функцию в русском обществе, начиная со второй половины XVIII века.
Действительно, рационалистические и гуманистические принципы, положенные в основу системы женского институтского образования,могли быть заимствованы из педагогическихвоззрений Локка, Руссо, Гельвеция[100],организация образовательных учреждений (в первую очередь, «Воспитательного Общества благородных девиц»)напоминала французский maison royale в Сен-Сире[101] — институт, основанный в 1686 году мадам Франсуазойде Ментенон (Второй женой Людовика XIV) «для дочерей бедных дворян»[102], — но, так или иначе, эти учреждения стали фактами российской культурной действительностии в качестве таковых оказывали известное влияние на развитие дворянской сословной культуры.Не случайно уже в конце XIX века известная исследовательницаистории женского образования в России Е. О. Лихачевасчитала ошибочным мнение о том, что «Воспитательное Обществоблагородных девиц» было «не более как копией Сен-Сира»[103].
Специальная работа Е. О. Лихачевой[104],в которой предметом рассмотрения является непосредственно организация женских образовательных учреждений. Однако не менее существеннымпредставляется выяснения специфики так называемых женских институтов некак собственно учебных заведений, устроенных в соответствии с неким внутренним порядком и определенными идейнымиустановками, а как особых мест, долговременноепребывание в которых оказывало серьезное влияние на психологию, мировоззрение и даже напоследующий образ жизни дворянских девушек,а также как миниатюрных образцов действовавшей культурноймодели, воплощавшей в себе подчас парадоксальное сочетание традиций и новаторства.
В современной отечественной историографии специальному исследованию проблема женского институтского образования подвергнута в известных монографиях Ю. М. Лотмана[105].В контексте разрабатывавшегося им семиотического подхода к изучению культурыи быта русского дворянства его научный интерес к данной проблемеопределяется, в первую очередь, возможностью особого «прочтения»различных, связанных с получением институтского образования, моделей поведения дворянской женщины конца XVIII – начала XIX века. Однако предметом его непосредственногорассмотрения не является влияние воспитательного и образовательногопотенциала дворянки на специфику ее нравственногои интеллектуального становления.
В связи с тем, мы видим свою задачу в том, чтобы попытаться определить,во-первых, значение получения дворянской женщиной конца XVIII –первой половины XIX века институтского образования для формированияее культурного опыта, во-вторых, роль,которую оно должно сыграть в ее дальнейшейжизни, и, наконец, место образования в системе ее ценностныхориентаций. В целом изучениефеномена женского образования может представлять особый научныйинтерес с точки зрения исторической реконструкции культурногооблика русской дворянки исследуемой эпохи.
Специальная работа А. Ф. Белоусова[106]основанная на большом количестве женских мемуаров,относящихся преимущественно ко второй половине XIX – началуXX века[107],посвящена изучению основных особенностей «культурно-психологического типа»[108]институтки, который он называет «новым типомрусской светской женщины»[109].
Наличие более или менее универсальнойсистемы институтского образования, охватывающего определенный круг представительниц женской части дворянства,способствовало складыванию своего рода стереотипа начальногоэтапа их жизни, стандарта поведения и мироощущения.Девушки, воспитанные в рамках одних и тех жебытовых правил, на одних и тех жеморальных принципах и, наконец, одними и теми же классными дамами,зачастую сходным образом воспринимали и оценивали явление окружавшей их социокультурной действительности, реагировали на возникавшиежизненные ситуации. Даже после окончания институтаих судьбы внешне складывались схожим образом,как бы по общей схеме:лучшие выпускницы получали так называемый «шифр»[110]- «золотой, украшенный бриллиантами вензель императрицы под короной на бантеиз андреевской ленты»[111] — и могли рассчитывать на придворную карьеру фрейлины с последующейперспективой «составить блестящую партию»[112],остальные выпускницы, в массе своей, почти сразувыходили замуж и погружались в семейную жизнь, и, наконец, некоторые из них, не связанныеузами брака, либо становились учительницамив дворянских семьях, либо посвящали себя уходуза родителями и помощи семьям замужних сестер или женатых братьев, в домах которых они чащевсего жили. Конечно, в каждом конкретномслучае результаты одного и того же воспитания и образованиямогли сильно различаться, тем неменее сохранялось нечто, объединившее дворянок, его получившим.Именно поэтому на основании приобретавшегося представительницами женской части дворянстваобразования можно судить о складывании определенного социокультурноготипа русской дворянской женщины конца XVIII – первой половины XIX века.
При этом в отечественной историографии остается мало исследованнойпроблема влияния институтского воспитания и образования на формирование культурного облика провинциальнойдворянки. Между тем, не вызываетсомнений тот факт, что известнуюдолю контингента воспитанниц ведущих столичных институтов составляли дворянские девушки из провинции. Именно поэтомуцелью настоящего исследования является изучение той роли, которую должнобыло сыграть полученное в столице образование в процессе культурного становления женщины, связанной своим происхождением с российской провинцией. Крометого, определенный научный интерес может представлять выяснение специфики институтскогообразования провинциальной дворянки в сравнении с ее домашним воспитанием. Проблема домашнегообразования провинциальной дворянки, наряду с представительницами других социальных слоев российскогообщества конца XVIII – начала XIX века, специально рассматривалась Н. Л.Пушкаревой[113].Художественная проза конца XVIII – первой половины ХIХ века позволяет выявить, в частности, дажеразличные действовавшие в провинциальной культурной среде «модели» воспитания и образования дворянскойдевушки.
1.1 Культурнаяприродаирезультатыинститутскогообразования
Для выяснения культурной природы женского институтского образования в России конца XVIII – первой половины XIX века принципиальное значение может приобрестипроблема соотношения в нем религиозного и светских начал. Своеобразнойзаменой ее постановки служило утверждение того,что возникавшее в конце XVIII века в России «институты благородных девиц»,включая Смольный, представляли собой «светские школы дляженщин»[114].С правотой данного положения трудно не согласиться, однакопри этом нельзя оставить без вниманияи тот факт, что одним из препятствий к поступлению, например, в Екатерининский институт, могло статьнезнание юной дворянкой важнейших молитв и десятиЗаповедей.
Приступая к анализу обозначенной проблемы, следует вспомнить, что в результате петровскихпреобразований первой четверти XVIII века российская культурная модель претерпеласущественные изменения. Датский историк Х. Баггер, сообщив мнения на этот счет русских зарубежных исследователей, пришел к выводу о свойственном всем им представлении овремени царствования Петра великого «как опериоде властного вторжения в русскую действительность новойсистемы ценностей или новой культуры»[115],основными чертами которой в западноевропейской и дореволюционнойотечественной историографии принято было считать «светскость», тождественную «европезации»[116],а в светской историографии – «восприимчивость к другим культурам»и «светскость»[117].При этом особого упоминания заслуживает, нанаш взгляд, сложившееся в исторической литературе ивыявленное Х. Баггером «мнение отом, что реформы Петра сталипричиной глубокого раскола культуры русского народа, поскольку европеизация охватила лишь правящий класс, тогдакак широкие круги населения в общемостались не затронутым новым культурнымпроцессом»[118].Более того, речь может идти о сознательно предпринимавшихся Императоромпопытках сословной дифференциации российского общества. Так, М. Ф. Владимирский-Буданов, говоря словами Х. Баггера, «рассматривает образовательнуюполитику Петра в купе с происходившим одновременно введением сословного законодательства. По мнению этого историкаправа, царь сознательно порвал снациональной традицией, стремясь ввести «сословно профессиональной образование» по европейскому образцу, т. е. организоватьсистему различного рода обучений для определенныхфункций и к тому же для определенных сословий – прежде всего для дворянстваи духовенства»[119].
С учетом вышесказанного общая характеристикадворянской сословной культуры конца XVIII –первой половины XIX века складывается, на нашвзгляд, как бы из несколькихоппозиций, а именно: «религиозность – светскость»,«соборность – сословность», «традиции – новации (инокультурные заимствования)» при явном смещении официальныхценностных приоритетов в сторону вторых компонентовоппозиций.
Первая из перечисленных оппозиций подразумевает историческийпроцесс утраты культурой русского дворянства своейисконной духовной сущности, и, как следствие этого,условную замену системы христианских ценностей насистему социальных ценностей, иными словами, ярко выраженнуютенденцию к «обмирщению» культуры. Вторая оппозицияотражает формальное превращение традиционной духовной (православной) культуры в культуру сословную, длякоторой были характерны официальная систематизация социальныхотношений и юридическое конструирование сословий, наличие которых мыслилось законодателем в качестве одного из оснований так называемого «гражданского общества». Изначальнаяискусственность такого построения и заложеннаяв нем тенденция к социальнойдифференциации очевидны настолько же, насколько органично принцип «соборности»,означавшей возможность представить социальную общность как религиозное единство, описывал русскоеобщество в его подлиннойцелостности, достигавшейся за счет всеобщего, вмассе своей, исповедания его членамиПравославной Веры и принадлежности ихк Святой Церкви. Наконец, содержание третьейоппозиции определяется тем, что традиционные нормыобщественного и бытового поведения российскогодворянства, его традиционный жизненный уклад и традиционное мироощущение подверглись соответствующим западным культурным влиянием, что подчас выражалось в зримом противостоянии отечественных обычаев и навеянных, в известномсмысле, европейской юридической практике законов. Столь ощутимые изменения в культуре неизбежно влекли за собой пересмотрпредставлений о женщине, ее роли и предназначении. Тем неменее происходившие преимущественно в столичной среде, как бы на поверхности дворянскойкультуры пертурбации не могли поколебать ееоснову, глубинный пласт провинциальной повседневности, построенной на прочном фундаменте патриархальных нравов, Православной Веры и стремления кдушеспасительной жизни.
Однакоэто противостояние, выливавшееся даже в своего родасоциокультурный и нравственный конфликт, распространялось в полной мере наразличные сферы культуры, в том числе и на женское институтское образование,которое должно было формировать у юных дворянок некоторые важнейшиедобродетели, но, вместе с тем, фактически оно оказалось направленным наразрушение Веры, прямым следствием которой являлись эти добродетели. Предмет воспитания дворянских девушекв Смольном институте, согласно «Уставу воспитания благородных девиц»,составляли «основания благоразумия, добронравия, благопристойности,благородной, а непринужденной учтивости»[120].Кроме того, они должны были обладать «пристойную и благородную скромностию вповедении, в осанках приятных, в разговорах вежливых и разумных и в ласковых»[121]. Госпожам надзирательницам и учительницам надлежало следить за тем, чтобыповедение воспитанниц в различных обыденных ситуациях, например во время приемапищи, соответствовало определенному светскому стандарту: «Тогда примечает она(«госпожа Надзирательница». – А. С..) так, как и Учительница, благопристойно лидевицы себя ведут, с благородною ли и приличною осанкою, и опрятно ли кушают;словом, так ли поступают, как благородным и хорошо воспитанным девицамнадлежит»[122].
Наилучшеевоспитание дворянских девушек мыслилось законодателю как приобретение ими некойсовокупности «светских добродетелей», многие из которых, как это ни странно,совпадали по названию с важнейшим христианским добродетелями: «Светские жедобродетели, суть: повиновение начальствующим, взаимная учтивость, кротость,воздержание, равенственное в благонравии поведение, чистое, к добру склонное иправодушное сердце, а напоследок благородным особая приличная скромность ивеликодушие, и одним словом удаление от всего того, что гордостию и самолюбиемназываться может. Сие краткое многих важных качеств наименование, добрых оныхупотреблением и слиянием, долженствует произвести совершенное молодых девицвоспитание»[123].Данное обстоятельство можно прояснить, опираясь на суждение П. Н. Милюковаотносительно специфики возобладавшей в России в царствовании Екатерины 2педагогической модели. Полагая, что в допетровской Руси «религия представлялана выбор два типа воспитания: суровый тип воспитания библейского и любовный типвоспитания евангельского», он писал далее следующее: «На смену… библейскогопедагогического идеала[124] является со стороны Екатерины II новый, но уже неевангельский, а гуманитарный. С евангельским он во многих выводах совпадает, ноего исходные мысли совершено иные. Зародившись в Европе в эпоху Возрождения,гуманитарный идеал исходит из уважения к правам и свободе личности; онустраняет из педагогики все, что носит характер насилия или принуждения. Преклоняясьперед природой и естественностью, этот идеал ограничивает задачи воспитаниянаблюдением и уходом за всеми самобытными, оригинальными склонностями каждоговоспитанника»[125].Идеей светского воспитания дворянских девушек были проникнуты многие положения«Устава воспитания благородных девиц». При этом особое значение придавалосьформированию у них условных навыков светского общения, наличие которых должнобыло свидетельствовать впоследствии о качестве полученного образования.
И темне менее формально в Смольном институте во главу угла ставилось религиозноевоспитание, которое понималось как забота об укреплении дворянских девушек вПравославной Вере и Христианском благочестии посредством посещения имицерковных служб и слушания проповеди Евангелия: «Первое попечение надлежитиметь о вере, дабы заблаговременно посеять и в коренить в сердцах благоговение,то есть, безмолвное почитание Христианского благочестия; церковная служба ипроповедь слова Божия будут верными в сем пути предводителями»[126].Особое внимание уделялось исполнению воспитанницами ежедневного молитвенногоправила, которое состояло в совершении утренней молитвы «перед классами» ивечерней – «пред тем, как спать идти…»[127].Продолжительность сна зависела от возраста дворянских девушек и составляла дляпервого класса девять часов, для второго – восемь, для третьего – семь споловиной, для четвертого – шесть с половиной[128].Тем самым молодым дворянкам постепенно как бы прививали привычку бодрствовать.О важности же бодрствования для спасения души сказано в Священном Писании:«Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть женемощна»[129].
ВоспитательницыСмольного института вне зависимости от возраста должны были подниматься утром водно и тоже время[130],как утверждает Ю. М. Лотман, — в шесть часов[131].Ранее пробуждение и вставание на молитву, являясь одним из элементовтрадиционного образа жизни православной дворянской женщины конца XVIII – первой половины XIX века, находили отражение и влитературных произведениях той эпохи, что указывает на важность этиххарактеристик для художественного описания определенного женского типа, реальносуществовавшего в российской действительности: «Она встает поутру в шестьчасов, и, следя древнему похвальному обычаю, сходит с постели на босу ногу;сошед, оправляет пред образами лампаду; потом прочитает утренние молитвы иакафист…»[132].Возможно, по крайне мере некоторая часть дворянок, принадлежавших к данномутипу, воспитывалась в институтах и с детства была приучена к неизменномураспорядку дня. Особое значение приобретало тогда, когда бывшие воспитанницы,должны были принимать участие в экономической жизни имения и в организациисельскохозяйственных работ.
Во времяпребывания в Смольном институте дворянские девушки приучались творить не толькочастную, но и общественную молитву, посещая храм в воскресные и праздничные дни[133].Госпожи надзирательницы и учительницы строго следили за тем, чтобы онисоблюдали правила благочестивого поведения в храме, не разговаривали, стояли сосмирением и страхом Божиим[134].Нарушение дворянской девушкой этих правил подлежало серьезному наказанию ее наглазах у других воспитанниц, которые должны были сделать для себя определенныевыводы[135].Пожалуй, это была единственная ситуация, в которой наставницам вполнеоправданно изменяло их обычное мягкое и гуманное отношение к своим подопечным.
Помещенным в «Воспитательное общество благородных девиц» молодым дворянкам преподавали вдоступной их тогдашнему пониманию форме, с учетом возраста, пола иинтеллектуальных способностей, Закон Божий и догматы Православной Веры«Надлежит им истолковать ясно по летам и по нежности естественного сложения,рассуждая по не зрелому их уму, все части Закона, то есть Катехизм, догматыПравославной Веры, и все, что касается до прямого содержания оной»[136].Для некоторых из них усвоение в институте основ Христианского Вероучениястановилось важным шагом на пути стяжания религиозного благочестия.
Также,дворянские девушки соблюдали посты, хотя в «Уставе воспитания благородныхдевиц» об этом ничего не говорилось. В письме от 13 августа 1797 года ВасилийБерезхиский сообщал родителям Марии Логгиновны Манзей, тверским дворянамЛоггину Михайловичу и Прасковье Никитичне Манзей, о том, что «первыя дни сегопоста (Успенского, продолжавшегося с 1 по 15 августа по старому стилю[137].– А. С.) она вместе с другими своего возраста воспитанницам говела, а в деньПреображения Господня приобщалась. Приобретение дворянскими девушками в стенахСмольного института элементов духовного воспитания должно было определеннымобразом способствовать укоренению в их сердцах особой религиознойнастроенности, которую некоторые из них сознательными усилиями и многимитрудами взращивали впоследствии в течение вей своей жизни.
Важноотметить, что в сознании современников за «Воспитательным Обществом благородныхдевиц» закрепилось неофициальное название «Смольный монастырь». Это видно измемуаров («С раннего детства она осталась исключительно на попечении своейтетушки Анны Дмитриевны Денисьевой, в то время инспектрисы Воспитательногообщества благородных девиц, т. е. Смольного монастыря»[138]),так и из названий литературных произведений («Хор для выпуска благородных девицСмольного монастыря», «Монастырка»). Для этого имелись действительныеоснования, поскольку Общество размещалось в настоящем «новостроющемся»Воскресенском монастыре, который был освящен, по-видимому, незадолго дооткрытия в нем 28 июня 1764 года женского учебного заведения[139].И все-таки устойчивая ассоциация места пребывания благородных девиц во времяучебы с помещением монастыря представляется значимой с культурологической точкизрения. Видимо, в конце XVIII –первой половине XIX века, как и раньше, стремление ктому, чтобы оградить девушку от соблазнов мира и воспитать в строгости иблагочестии, было неразрывно связано в сознании дворянства с необходимостьюсодержать ее в стенах тихой обители[140].Однако, даже если при этом речь шла о разностороннем светском образовании,которое, по замыслу законодателя, можно было получить только в отрыве отокружавшей молодых дворянок повседневной культурной действительности,сохранение традиционного стереотипа православного воспитания женщины следуетсчитать весьма показательным.
Вместе с тем,мы располагаем критическим отзывом Анны Федоровны Тютчевой о качестверелигиозного воспитания дворянских девушек в Смольном институте в середине XIX века: «Религиозное воспитаниезаключалось в соблюдении чисто внешней обрядности, и довольно длинные службы,на которых ученицы обязаны были присутствовать в воскресные и праздничные дни,представлялись им только утомительными и совершенно пустыми обрядами. О религиикак об основе нравственной жизни и нравственного долга не было и речи. Весьдух, царивший в заведении, развивал в детях прежде всего тщеславие и светкотсь»[141].Хотя данное суждение основано на впечатлениях, полученных его автором в конце40-х начала 50-х годов XIX века,и формально относится к последним годам изучаемого нами периода и даже выходитза его рамки, оно касается такой стороны образовательного процесса, котораяменьше других должна была быть подвержена изменениям с течением времени.Несомненно, такого рода суждения могут свидетельствовать о ценностныхприоритетах женского институтского образования, в котором светское началопреимущественно подавляло религиозное. Тем не менее исключительно благодаряналичию последнего воспитательный процесс для некоторых дворянских девушек небыл только приобретением некой суммы знаний и навыков, а способствовал ихвнутреннему духовному развитию, плоды которого относились к сфере того, чтосоставляет, говоря языком христианской психологии, «одну из главных тайн бытия,тайну личности»[142].В зависимости от того, какое из этих двух начал являлось определяющим дляхарактеристики культурного образа каждой конкретной воспитанницы закрытогоучебного заведения, можно говорить о становлении православного социокультурноготипа русской дворянской женщины конца XVIII –первой половины XIX века или типа светской женщины.
В целомреальное качество полученного дворянками институтского образования не всегдаоценивалось их современниками как достаточно высокое. Анализируя педагогическуюдеятельность Екатерины II,князь М. М. Щербатов в своем сочинении «О повреждении нравов в России»указывал на существенные изъяны, имевшее место, в частности, при «заведении…девичья монастыря для воспитания благородных девиц… из которых… ни ученых, ниблагонравных девиц не вышло, как толико, поелику природа их сим снабдила, ивоспитание более состояло играть комедии, нежели сердце, нравы и разумисправлять…»[143].По мнению русского историка второй половины XIX века А. Г. Брикнера, настаивавшего на том, что данноесуждение не следует рассматривать как беспристрастное, «обращение главнаговнимания на внешний лоск светскаго образования в учрежденных императрицеюучилищах для благородных девиц, действительно может считаться существеннымнедостатком»[144].
Особуюценность представляет для нас замечание А. Ф. Тютчевой, женщины, европейскиобразованной, в прямом смысле слова, наблюдавшей за результатами пребываниядвух своих младших сестер в Смольном институте, о некоторых негативных, с ееточки зрения, появлениях сложившегося там воспитательного уклада: «… я скоропоняла, как плохо их (сестер. – А. С.) воспитывают, и стараласьпротиводействовать злу, проводя с ними как можно больше времени; не давала имчитать плохих романов, которые ученицы добывали себе с большой легкостью,поощряла их к серьезным занятием и говорила с ними о религии, поскольку самабыла в этом сведуща. В Мюнхенском королевском институте, где я окончила своеобразование, я находилась под влиянием католических священников (позднее А. Ф.Тютчева приняла Православие. – А. С.)… религиозное воспитание внушило намдушеспасительный страх перед тщеславием, легкомыслием, светским удовольствиями,спектаклями, нарядами, чтением дурных книг, так что я относилась с ужасом ковсему тому, что превозносилось и ценилось в Смольном…»[145].Важно отметить, что качество институтского образования дворянок рассматривалосьею, возможно, в силу «близости к славянофильским кругам, подкрепленной браком содним из виднейших славянофилов – И. С. Аксаковым»[146],как следствие происходивших в России со времен Петра I изменений в сфере культуры: «Касаясь здесь вопроса овоспитании в женских учебных заведениях России… я хочу лишь сказать, что… этоповерхностное и легкомысленное воспитание является одним из не многихрезультатов чисто внешней и показанной цивилизации, лоск которой русскоеправительство, начиная с Петра Великого, старается привить нашему обществу,совершенно не заботясь о том, чтобы оно прониклось подлинными и серьезнымиэлементами культуры»[147].Вместе с тем нельзя отрицать того, что из стен Смольного монастыря выходилисреди прочих воспитанницы, становившееся в последствии носительницамихристианских добродетелей и подлинных ценностей русской дворянской культурыконца XVIII – первой половины XIX века. То же, видимо, следует сказатьи в отношении Екатерининского института, который, по словам П. П. СеменоваТян-Шанского, считался лучшим в столице в конце 30-х годов XIX века женским учебным заведением:«Тогда мать… решила поместить ее в лучший из тогдашних петербургских институтов– Екатерининский»[148].
Согласноотечественной традиции возраст, к которому воспитание дворянки, как домашнее[149],так и институтское[150],считалось свершившимся фактом, составлял в целом семнадцать лет. По-видимому, выход из института – событие, имевшее представлении дворянской девушки особоезначение, — сопровождался вручением ей почетного документа, а в некоторыхслучаях еще и специальной награды в виде медали или шифра во времяторжественного общественного мероприятия. Так, в выданном Аграфене ВасильевнеМацкевичевой 27 февраля 1812 года от имени начальницы и членов Совета«Императорского Общества Благородных девиц» выпускном свидетельстве говорилосьо том, что «в память приобретенного чрез воспитание ею достоинства» она быланаграждена «Большой Золотой Медалью», торжественное вручение которой состоялось26 февраля 1812 года. Интересно, что среди произведений К. Н. Батюшкова естьстихотворение под названием «Хор для выпуска благородных девиц Смольногомонастыря», которое было «написано в начале 1812 г. по заказу, для исполнениявыпускницами Смольного института»[151]. Можно предположить, что среди тех «подруг милых», которых «дружество навекзлатою цепью… связало»[152],находилась и девица Аграфена Васильевна Мацкевичева. Полученной ею столичноеинститутское образование должно было стать неотъемлемой частью того культурногоопыта, в рамках которого формировалось присущее ей впоследствии представления иценности, определявшие, в свою очередь, ее повседневное поведение и образжизни. В романе И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» завершение воспитания винституте Варвары Павловны Коробьиной описывалось следующим образом: «… ВарвареПавловне, только что минул семнадцатый год, когда она вышла из … скогоинститута, где считалась если не первую красавицей, то уж наверное первойумницей и лучшею музыкантшей и где получила шифр…»[153].
Многолетнеепребывание в закрытом учебном заведении накладывало неизгладимый отпечаток накультурный облик бывших институток, в том числе и живших в провинции, делая ихузнаваемыми в дворянском обществе конца XVIII – первой половины XIX века.Институтское воспитание и образование формировало вкусы («Бывала также томнаядевица // Из институток – по ее словам, // Был Ламартин всех ярче, какденница…»[154]),привычки («Она была более чувствительна, нежели добра, и до зрелых летсохранила институтские замашки…»[155]),манеру вести себя («… что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойнаи самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя какбы дома… она тотчас заговорила о Мочалове и не ограничилась однимивосклицаниями и вздохами, но произнесла несколько верных иженски-проницательных замечаний насчет его игры… не чинясь, села за фортепьянои отчетливо сыграла несколько шопеновских мазурок, тогда только входивших вмоду»[156])и даже черты характера («Мать его была дворянка, из институток, очень доброе иочень восторженное существо, не без характера однако»[157];«женился Андрей Николаевич… на соседней бедной барышне, очень нервической иболезненной особе, бывшей институтке. Она недурно играла на фортепьяно,говорила по-французки на институтский лад; охотно восторгалась и еще охотнеепредавалась меланхолии и даже слезам… Словом характера была беспокойного»[158]).Как показывает анализ литературных произведений, бывшим воспитанницаминститутов могли быть свойственна доброта, восторженность, меланхоличность,слезливость, чувствительность, раздражительность, а иногда им приписывалискромность («Оставь, прошу, свою институтскую скромность…»[159])и глупость («Анна Петровна надулась и с досады сказала ей, что она глупа, какинститутка»[160]).
Конечныйрезультат полученного дворянской девушкой институтского образования официальномыслился как усвоение ею определенных норм поведения, приобретение некоторогонабора теоретических знаний по различным предметам и практических навыков,которые могли быть реализованы в сфере руководимого женщиной домостроительства.При этом важно отметить, что общественным сознанием конца XVIII – первой половины XIX века, очевидно, выделялся рядзанятий, квалифицировавшихся как специфически женские, причем, сфера«домоводства» понималась как сфера деятельной активности и интенсивногоприложения усилий женщины, и, наконец, образование имело ярко выраженнуюнаправленность на то, чтобы юная дворянка овладела своеобразным арсеналомнеобходимых средств, которые можно было бы применить в конкретных бытовыхситуациях. Не случайно согласно «Уставу воспитания благородных девиц»дворянские девушки в возрасте от 12 до 15 лет должны были «ежедневно по очередиприсматриваться … на поварнях ко всем работам, какия на оных отправляются»,«сами сочинять счеты дневным расходам», «чулки и прочий убор иметь собственнойсвоей работы, также и платья на себя… шить сами из даваемых материй», а ввозрасте от 15 до 18 лет – «вести записку расходам», «договариваться споставщиками о припасах, каждую субботу делать расчет, и при себе платеж производить,определять цену всякому товару по качеству онаго, и наипаче смотреть, чтоб вовсем был совершенный порядок и чистота»[161]. Кроме того, самым старшим воспитанницам надлежало участвовать в обучении"«первых классов девиц", поскольку считалось, что они «от сейпрактики навыкнут заблаговременно, как им, будучи матерям обучать детей своих,и в собственном своем воспитании найдут себе великое вспоможение, в каком бысостоянии им жить ни случалось»[162].
Безусловно,трудно с уверенностью сказать, наскоько успешными оказались эти попыткиадаптировать женское институтское образование к нуждам повседневной жизненнойпрактики конца XVIII – первой половины XIX века. Широко известно сделанное В. В.Капнистом в комедии «Ябеда» литературное замечание о полнейшейнеприспособленности к реальной жизни выпускниц «Воспитательного Обществаблагородных девиц»: «Возможно ль дурочку в монастыре с шести // Годоввоспитанну почти до двадцати, // Которая приход с расходом свесть не знает. //Шьет, на Давыдовых лишь гуслях повирает. // Да по-французки врет, как сущийпопугай. // А по-природному лишь только: ай!
Да ай!// Возможно ли в жену в такую взять мне дуру!»[163]В то же время, за пределами этой сомнительной славы оказались многие дворянскиеженщины, умевшие рачительно вести хозяйство и самостоятельно решать возникавшиебытовые проблемы. В прозе И. С. Тургенева наряду с упоминанием о малой степенипригодности столичного воспитания к нуждам хозяйственной жизни в имении(«Блестящее воспитание, полученное ею в Петербурге, не подготовило ее кперенесению забот по хозяйству и по дому, — к глухому деревенскому житью»[164])есть примеры проявлявшейся бывшими воспитанницами институтов весьмапрактической деловой активности в повседневных условиях, в частности, в том,что касалось организации быта и боле или менее рационального ведения хозяйства.Так, Варвара Павловна Коробьина, собираясь выйти замуж за Федора ИвановичаЛаврецкого, «взяла на себя труд заказать и закупить приданое, выбрать дажежениховым подарки. У ней было много практического смысла, много вкуса и оченьмного любви к комфорту, много уменья доставлять себе этот комфорт»[165].После свадьбы Варвара Павловна отправилась с мужем в родовое имение Лаврецкихи, как пишет И. С. Тургенев, №если бы она располагала основаться в Лавриках,она бы все в них переделала, начиная, разумеется, с дома»[166].Мать Григория Михайловича Литвинова «дом свой… поставила на европейскую ногу;слугам говорила «вы» и никому не позволяла за обедом наедаться до сопения», акроме того «расстроила своего состояния и наделала долгов»[167].
Сложившийсятем не менее в русской литературе первой половины XIX века образ экзальтированой особы, чуждой житейской повседневности(«… к несчастью, // Наталья Павловна совсем // Своей хозяйственной частью // Незанималася, затем, // Что не в отеческом законе // Она воспитана была // А вблагородном пансионе // У эмигрантки Фальбала // Она сидит пред окном; // Предней открыт четвертый том // сентиментального романа:// Любовь Илизы и Армана,// Иль переписка двух семей…»[168]//не находит безусловного подтверждения в материалах частных дворянских архивов.Это стереотипное представление о женщине, утвердившееся во многом под влияниемв целом светской ориентации дворянской сословной культуры, или приоритетасветского языка описания данной культуры, вытеснило от части изисторико-культурного повествования о том времени православный женский тип,основными чертами которого были аскеткизм и самопожертвование. Наиболеесовершенным воплощением этого типа следует считать святость (блаженная КсенияПеетербургская). По сравнению с которой существовали более примерыблагочестивой христианской жизни.
Такимипримерами, в частности, изобиловала провинциальная Россия конца XVIII – первой половины XIX века, при том, что в культурномотношении невозможно провести безусловную грань между провинциальными истоличными дворянскими женщинами. Наа наш взгляд, своего рода водораздел междуними проходил в зависимости не столько от места жительства, сколько отразлдичия в мироощущении, представлениях, ценностях и, наконец,определявшегося всем этим образа жизни. Причем образ жизни православнойдворянской женщины имел радикальное влияние на ее сознание, являясь, вместе стем, в известном смысле, продолжением последнего. Не случайно Петр I, целенаправленно стремившийсясовершить переворот в сознании русского дворянства, избрал своим главнымсредством для этого разрушение его традиционного быта и образа жизни.Последствия произведенных первым российским императором изменений не замедлилидоказать эффективность избранного им способа проведения реформы.
Следует такжеотметить, что женское институтское обрразование конца XVIII – первой половины XIX века,будучи средним и общим, а не специальным, как бы не имело очевидной областивостребования. Оно не являлось исключительным средством, обеспечивающимдворянке возможность заниматься каким-то определенным видом деятельности. Всвязи с этим значением приобретало не качество образования дворянской женщины,а сам факт его получения. Оно превращалось в своего рода ступень, на которуюдворянка должна была подняться для достижения определенного уровня жизненногоблагополучия.
В дворянскойсословной культуры конца XVIII –первой половины XIX века образование вообще играло важнуюроль, выполняя особые функции. Как средство достижения определенного служебногоположения оно становилось фактором социализации представителей мужской частидворянства. Для женщин образования таковым не являлось, но, получая его ониспособствовали воспроизводству культурной традиции тем, что помогалисоциализации своих детей, ориентируя их на определенные жизненные стереотипы иценнностные приоритеты.
Наличиеобразования у дворянок не означало еще ее образованности. Женщина, закончившаяинститут, могла бы не сведуща, по большому счету, в преподававшихся ей тамнауках, но, в принципе, от нее и не требовалось обратного. Достаточно былотого, что она имела образование, факт получения которого формальноподтверждался наличием у нее особого свидетельства или аттестата. Качество жеприобретенного ею образования проверялось в совершенно иных, не связанных спредметами ее изучения сферах реальных жизненных ситуаций и обстоятельств, вкоторых должны были находить свое выражение ее умение вести себя, ее кругозор ижитейская мудрость.
В принципеэто может соответствовать высказанной Ю. М. Лотманом идее о том, что получениеобразования дворянской девушкой было подчинено преимущественно цели родителейудачно выдать ее замуж[169]. По крайне мере в XIX векеобразованность рассматривалась матерью в качестве одного из критериев оценкиего невесты. Безусловно, этот критерий не мог быть решающим и тем не менее призаключении брака факт наличия у претендентки на роль жены образования принималиво внимание будущий муж и его родственники. Значение данного обстоятельствастановится вполне понятным, если учесть, что в институты зачисляли девушек сопределенной родовой принадлежностью, которая служила главным социальнымоснованием вступления дворянской женщины в брак.
Такимобразом, исходя из предпринятого в первой главе исследования и с учетомконкретных выводов по отдельным параграфам можно сделать некоторые общиевыводы.
1. Получениеинститутского образования являлось важным, хотя и не обязательным этапом начальногопериода жизни русских дворянок конца XVIII –первой половины XIX века. В зависимости от качестваприобретавшихся ими в процессе воспитания и обучения ценностных ориентациикаждую из них условно можно отнести к православному социокультурному типу дворянскойженщины или типу светской женщины. Первый из названных типов был, видимо, болеераспространен в действительности, в том числе, представлен дворянками, неимевшими институтского образования, но в силу своей природы ( те, кто велиблагочестивую жизнь, как правило, никому не сообщали об этом и старались скрытьее от взоров посторонних) оказался менее изученным, в отличие от второго,который, напротив, встречался реже, особенно в провинции, зато привлекал к себеповышенное внимание общественности и благодаря этому получил известноеосвещение в отечественной историографии.
2.Возможность обучения провинциальных дворянских девушек в столичных институтахбыла обусловлена стремлением государства обеспечить получение образованияпредставительницам малоимущего родовитого дворянства, а также сиротам, которыене могли рассчитывать на заботу о них родителей. Определение юной дворянки взакрытое учебное заведение, многолетнее пребывание в нем и выход из негооказывали на нее сильное психологическое воздействие и были сопряжены каждыйраз со сменой окружавшей ее условной социокультурной действительности и снеобходимостью эмоционального приспособления к ней. Со временем воспоминания обинститутском прошлом окружались в представлении провинциальной дворянки своеобразнымромантическим ореолом.
3.Альтернативной институтскому образованию служило домашнее воспитание, качествокоторого в провинциальной дворянской среде было достаточно высоким.Произведения русской художественной литературы позволяют определить несколькоосновных моделей домашнего воспитания провинциальных дворянок,свидетельствующих о различии приобретавшихся ими ценностных ориентаций. Важноотметить, что выявление православного социокультурного типа женщины взависимости от полученного ею воспитания и образования осуществлялось н уровнесамоописания дворянской сословной культуры конца XVIII – первой половины XIX века.Существенным культурологическим критерием, положенным основу определенияданного типа, считался образ жизни, обусловленный теми или иными ценностнымиориентациями. Причем то же было верно и для мужской части дворянства: «Ячеловек старого покроя, нынче служба наша не нужна, хоть, может быть,православный русский дворянин стоит нынешних новичков, блинников и басурманов…»[170]; «Вся жизнь Андрея Николаевича протекала в неукоснительном исполнении всех сдавних времен установившихся обрядов, в строгом соответствии со всеми обычаямидревнеправославного, святорусского быта. Он вставал и ложился, кушал и в банюходил, веселился и гневался ( то и другое, правда, редко), даже трубку курил,даже в карты играл (два больших новшества!) не так, как бы ему думалось, не насвой манер, а по завету и преданию отцом – истово и чинно»[171].В рамках домашнего, как и институтского образования провинциальной дворянкиосновной упор делался на изучение иностранных языков, прежде всегофранцузского, умение свободно изъясняться на котором оценивалось как культурныйкритерий принадлежности к российскому дворянству и являлось вообще символомполучения воспитания. Особое значение для формирования культурного обликадворянской девушки в провинции имело непосредственное общение спредставительницами народной среды и влияние последних на еерелигиозно-нравственное становление.
4. Чтокасается содержательной специфики институтского образования, то оно былоориентировано преимущественно на интеллектуальное, а не на духовное развитиедворянки. При этом сама идея приобретения женщиной светских знанийпротиворечила православной воспитательной традиции. Познания в наукахпрактически ничего не сообщали внутреннему, духовному развитию дворянки и,более того, в определенном смысле, искажали православное представление опредназначении женщины. В этой связи следует заметить, что формированиекультурного облика некоторой части воспитанниц закрытых учебных заведенийпроисходило как бы вопреки получаемому ими образованию.
5. Наконец, первыйиз возникших в России женских институтов, Смольный, по неофициальному названию,был скалькирован с подобного учреждения, существовавшего во Франции. Именнопоэтому становление в российских условиях институтского образования как одногоиз элементов формировавшейся в конце XVIII –первой половины XIX века дворянской сословной культурыбыло сопряжено с необходимостью преодоления некоторых противоречий,обусловленных, в частности, сопротивлением исконного этоса родословногодворянства заимствованной на Западе и внедрявшейся официально педагогическоймодели. Носительницами традиционного культурного наследия, духовным стержнемкоторого являлось Православие, были, в массе своей, провинциальные дворянки, втом числе и получившие столичное образование. Само по себе это образование неимело самостоятельного прикладного значения, оно лишь способствовалосоциокультурной адаптации дворянской женщины, формально открывая перед нейопределенные жизненные перспективы и возможности для их реализации.
Глава 2. Замужество в жизнирусской дворянской женщины конца
XVIII – первой половины XIX века
Замужество являлосьважным, если не сказать центральным, событием в жизни русской женщины конца XVIII – первой половины XIX века. Из двух основных потенциальновозможных способов социального существования дворянки – выйти замуж илиостаться девицей (в миру или в монастыре) – общественное мнение того временинеизменно отдавало предпочтение первому. В событиях, связанных с замужеством,непостижимым образом соединялись дарованная человеку свобода выбора и ПромыселБожий о человеке.
Вступление дворянки вбрак означало для нее начало собственной семейной жизни, которую условноследует рассматривать как своего рода «поле» социальной и духовной реализацииженщины. В православной культурной традиции значение брака заключалось в том,что «живущие с женами не погибнут, но получат жизнь вечную»[172].Замужество могло стать еще одним этапом на пути стяжания дворянкойхристианского благочестия.
В современнойотечественной историографии применительно к несколько более раннему периоду XVIII – начала XIX века изучению подлежали правовые аспекты заключения брака, втом числе и представителями дворянства[173],особенности «дворянской свадьбы» как «сложного ритуального действия»[174],условия замужества дворянки и «ход свадебной церемонии»[175].По мнению Н. Л. Пушкаревой, «православные постулаты оказали… исключительноевлияние на отношение к семье и браку как моральной ценности»[176].Несмотря на справедливость высказанного ею суждения о том, что «в XVIII в., а тем более в начале XIX, венчание стало не простоорганичной, но центральной частью свадьбы»[177],исторические источники, относящиеся большей частью к первой половине XIX века, свидетельствуют о наличии какв столичной, так и в провинциальной дворянской среде довольно длительной идовольно значимой в социокультурном плане процедуры, предшествовавшейнепосредственному совершению церковного таинства венчания. Наша задача сводитсяк тому, чтобы выяснить роль процедуры вступления в брак для характеристикикультурного облика русской женщины конца XVIII – первой половины XIX века.
2.1 Критерииоценки брачного партнера или партнерши
Открывавшиеся перед дворянкой отрождения определенные жизненные перспективы, связанные, в частности, свозможностью получения институтского образования и последующего выхода замуж запредставителя одного из дворянских родов, более или менее сопоставимого постатуса с родом ее отца, являлись прямым следствием ее социальногопроисхождения. В силу сохранявшихся в конце XVIII – первой половины XIX векав дворянской среде элементов родовой организации одним из главных критериевоценки социального происхождения женщины была степень родовитости ее предков.Принадлежность дворянки по рождению к древнему роду могла стать реальнымоснованием для ее притязаний на брак с дворянином не менее древнего, но болеезнатного рода. Поэтому возможность вступить в брак с представительницейопределенного дворянского рода являлась одним из традиционных показателейсоциального статуса дворянина.
Заключение браковосуществлялось в строгом соответствии с родовой принадлежностью. Критерийродовитости имел определяющее значение в выборе брачной партнерши (вероятно, внаибольшей степени это было характерно для XVIII века): «древность дворянского происхождения былаконьком моего дедушки… он ставил свое семисотлетнее дворянство выше всякогобогатства и чинов. Он не женился на одной весьма богатой и прекрасной невесте,которая ему очень нравилась, единственно потому, что прадедушка ее был недворянин.[178]»
Существовалодажесептическоеотношениек бракуполюбви: «женилсяонпо любви, а из этих из любовных свадеб ничего путного никогда не выходит, — прибавила старушка…»[179].Однако это мнение являлось скорее несколько запоздалой реакцией на ужесвершившейся факт, нежели одной из тех конкретных рекомендаций, в соответствиис которыми принималось решение о вступлении в брак.
Таким образом, можноотметить, что в конце XVIII –первой половины XIX века у родовитого российскогодворянства имелось вполне определенное представление о том, какими качествамидолжен был обладать потенциальный брачный партнер или партнерша. Требования,предъявлявшиеся в этой связи к будущему мужу или жене, были обусловлены почтиисключительно нормами действовавших в дворянской среде обычаев и, потому, неподлежали юридической регламентации. Вообще, характер брачной практикиродовитого дворянства определялся к соблюдению эндогамности посредствомпредотвращения мезальянсов. В известном смысле, от результатов оценкипретендента на роль мужа или жены в каждом конкретном случае должно былозависеть нормативное воспроизводство дворянской сословной культуры в целом. Приэтом, в первую очередь, имеется в виду сохранение родовой организациироссийского дворянства как ее основного государственного элемента.
Такие критерии оценкибрачного партнера как его имущественное положение и нравственные качества, вероятно,отражали бытовой аспект православного представления о браке. Это было связано стем, что повседневное семейное благополучие как залог счастливого брака немыслилось российским дворянством, в особенности провинциальным, не только безвзаимной любви и уважения супругов друг к другу, но и без определенногоматериального достатка, гарантировавшего им стабильный размеренный быт.
2.2 Процедура,предшествовавшая церковному
таинствувенчания
Важность замужества вжизни дворянской женщины конца XVIII –первой половины XIX века подчеркивается, на наш взгляд,наличием длительной процедуры, предшествовавшей непосредственному заключениюбрака во время церковного таинства венчания, и, имевшей несколько значимых систорико-культурной точки зрения аспектов. Данную процедуру, по-видимому,следует считать одним из наиболее ярких проявлений действия российскогодворянского этоса, лежавшего в основе системного упорядочения межродовыхотношений. Заключение брака являлось не личным делом мужчины или женщины, аделом двух родов, к которым они принадлежали по своему происхождению. На пути ксупружеству родителям и другим ближайшим родственникам следовало оградить их отнекоторых эксцессов, способных негативно повлиять на их дальнейшую судьбу.Особенно сильно нарушение предварительных брачных договоренностей моглосказаться на репутации дворянской девушки, подтверждением тому служит историянесостоявшегося замужества Софьи Бахметовой с князем Григорием Вяземским.
По данным генеалогииудалось установить, что князь Григорий Николаевич Вяземский позднее был женатна графине Прасковье Петровне Толстой[180].В отношение же Софьи Бахметевой выяснить что-либо оказалось значительносложнее. Однако в результате сопоставления некоторых исторических сведенийстало ясно, что Софья Бахметева, есть не кто иная, как Софья Андреевна Толстая(1827-1892)[181],жена поэта и драматурга графа Алексея Константиновича Толстого. В примечании кодному из писем последнего исследователь его творчества И. Г. Ямпольский соссылкой на публикацию в дореволюционном издании сообщает «о тяжелыхпереживаниях Софьи Андреевны до ее встречи с Толстым: романе с кн. Вяземским,из-за которого один из ее братьев был убит на дуэли с ним»[182].Замечание другого литературоведа, Г. И. Стафеева, относительного того, что«брат, защищая честь Софьи Андреевны, был убит на дуэли человеком, который ееоставил и которого она любила»[183],не позволяет усомниться в том, что речь идет о несостоявшегося замужества СофьиБахметевой. Г. И. Стафеев приводит также имена двух ее братьев, Петра[184]и Николая[185]Андреевичей Бахметевых, и указывает на расположение имений первого в Пензенскойи Самарской губерниях[186].Исследователи отмечают, что в 1851-1852 годах Софья Андреевна жила впринадлежавшем П. А. Бахметеву имении Смальково Саранского уезда Пензенскойгубернии[187].
Определенный интерес сточки зрения настоящего исследования представляет, бесспорно, культурный обликСофьи Бахметевой, формирование которого приходилось во многом на первую половину19 века, но особую роль для характеристики которого могут сыграть некоторыеисторико-биографические сведения, известные о ней как о жене графа А. К.Толстого и относящиеся уже ко второй половине 19 века. Современники отмечали«ее необыкновенный ум и образованность»[188],она знала 14 иностранных языков[189],большую часть из которых, по-видимому, выучила сама в течение жизни, уже послеокончания института. В этой связи интересно, например, хотя оно и выходит захронологические рамки настоящего исследования, замечание графа А. К. Толстого вписьме к Б. М. Маркевичу от 9 января 1859 года о том, что «Софья Андреевна иВарвара Сергеевна занимаются польским языком, и притом – каждый день»[190].Софья Андреевна была знакома с выдающимися деятелями русской культуры XIX века такими, как И. С. Тургенев[191],Я. П. Полонский[192],К. К. Павловой[193],Н. И. Костомаров[194],А. А. Фет[195]и другие. Именно ей, когда она была уже вдовой графа Толстого, А. А. Фетпосвятил ей стихотворение «Где средь иного поколенья…»[196].Говоря словами А. Тархова, «С. А. Толстую Фет считал одной из самых блестящих иинтересных женщин своего времени»[197].
Тем не менее, возможно,как никакую другую женщину ее всю жизнь сопровождали людские пересуды икривотолки. Ей приписывали «лживость и расчет»[198],упрекали ее в том, что «она всегда была неискренна, как будто всегдаразыгрывала какую-то роль»[199],«притворялась постоянно и как будто что-то в себе таила»[200],считали, что «ее сердце остается холодным и неспособным к любви, но онапрекрасно играет свою роль»[201].Даже в современном литературоведении существует мнение о том, что «СофьяАндреевна … была женщиной холодного, расчетливого и скептического ума, котораявсю жизнь носила маску, соответствующую обстоятельствам, чтобы полнее использоватьих своих интересах; все силы своей актерской души она употребляла на сокрытиетого, что действительно находилось в ее душе, причин и сущности ее продуманнойигры»[202].
Что же могло послужитьпричиной для своего рода скандальной известности ее личности в светскомобществе XIX века и для столь неодобрительныхсуждений о ней некоторых знавших ее людей. Во-первых, отягченное дуэлью игибелью брата расторжение помолвки с князем Вяземским, в подробности которогобыл посвящен весь «свет» вплоть до самого императора. Познакомившись в 1851году с Софьей Андреевной «средь шумного бала, случайно»[203],и, написав под впечатлением этого известное стихотворение[204],положенное позднее на музыку П. И. Чайковским[205],граф А. К. Толстой обратил внимание на «тайну», которая ее «покрывала черты»[206].В одном из писем, датированном также 1851 годом, он, имея в виду, каксправедливо считает И. Г. Ямпольский, в том числе и вышеупомянутыеобстоятельства, обращался к ней со словами: «Бедное дитя, с тех пор, как тыброшена в жизнь, ты знала только бури и грозы»[207].Во-вторых, разрыв, а затем и развод, с первым мужем, «конногвардейскимполковником Л. Ф. Миллером»[208],и связь с графом А. К. Толстым[209].По словам И. Г. Ямпольского, брак Софьи Бахметевой с Миллером был «неудачным»[210].Еще будучи замужем, в 1855 году, «Софья Андреевна, презрев все светскияусловности, приехала в зараженный тифом город»[211]Одессу, где в то время в составе «стрелкового полка императорской фамилии»[212]находилсяотправившийся на Крымскую войну и тяжело заболевший в результате вспыхнувшийтам эпидемии Толстой, «чтобы ходить за дорогим человеком»[213].Тем не менее особенно противилась их отношениям мать поэта, графиня АннаАлексеевна Толстая, урожденная Перовская (1801-1857)[214],которая «не могла примириться с мыслью, что Алексей Константинович свяжет своюжизнь с замужней женщиной»[215],а потому, как утверждает А. А. Кондратьев, при ее жизни «Софья Андреевна непыталась сделаться женою Толстого[216].Отношении времени и места их брака имеются различные точки зрения. По мнению В.Покровского, «в 1857 г. Софья Андреевна, получив развод от своего мужа, Л. Ф.Миллера, сделалась женою графа А. К. Толстого»[217].Однако в письме к Б. Ауэрбуху от 20 марта 1863 года Алексей Константиновичименовал ее «госпожой Бахметевой»[218],из чего И. Г. Ямпольский заключает, что «бракоразводный процесс с Л. Ф.Миллером был к тому времени закончен[219].Он утверждает также, что «ее брак с Толстым был официально оформлен 3 (15)апреля 1863 г. в Лейпциге»[220].Г. И. Стафеев же считает, что они поженились в 1863 году в Дрездене[221].Как бы то ни было, брак с графом А. К. Толстым должен был сделать СофьюАндреевну, урожденную Бахметеву, счастливой после всех перенесенных ею, начинаяс юности, страданий и испытаний. В авторитетном энциклопедическим изданииначала ХХ века говорится, что «письма его жене, относящиеся к последним годамего жизни, дышат такой же нежностью, как и впервые годы этого очень счастливогобрака»[222]. Например, в письме от 10 (22) июля 1870 года граф А. К. Толстой писал следующееСофье Андреевне: «Вот я здесь опять, и мне тяжело на сердце, когда я вижу опятьэти улицы, эту гостиницу и эту комнату без тебя. Я только что приехал в 3 счетвертью часа утра и не могу лечь, не сказав тебе то, что говорю тебе уже 20лет, — что я не могу жить без тебя, что ты мое единственное сокровище на земле,и я плачу над этим письмом, как плакал 20 лет тому назад. Кровь застывает всердце пи одной мысли, что я могу тебя потерять, — и я себе говорю: как ужасноглупо расставаться! Думая о тебе, я в твоем образе не вижу ни одной тени, ниодной, все – лишь свет и счастье»[223].Тем не менее история с несостоявшемся замужеством и дуэлью брата с княземВяземским давала о себе знать на протяжение всей жизни в виде тянувшегося заней шлейфа сплетен. –уже в молодости это сказывалось на ее внутреннем душевномсостоянии, приводя к тому, что «даже и в самые лучшие минуты» ее «волноваликакая-нибудь неотвязная забота, какое-нибудь предчувствие, какое-нибудьопасение»[224].Анализ некоторых сторон культурного облика Софьи Бахметевой и перипетиейпомолвки ее с князем Вяземским показывает насколько важное значение в жизнидворянской женщины 19 века имело все, что касалось ее замужества. То, за кого икак дворянка выходила замуж, какие обстоятельства этому сопутствовали,насколько были соблюдены существовавшие в дворянской среде социально-этическиенормы вступления в брак, в решающей мере определяло ее дальнейшую публичнуюрепутацию, игравшую, в свою очередь, на отдельных этапах ее жизненного путивесьма существенную и даже культурно значимую роль.
Также обращает на себявнимание то любопытное обстоятельство, что и Софья Андреевна Бахметева, попервому мужу Миллер, и князь Григорий Николаевич Вяземский впоследствии связалисвою судьбу с представителями одного и того же рода графов Толстых[225].Кроме того, тетка князя Вяземского, графиня Мария Григорьевна Разумовская,урожденная княжна Вяземская, была женой графа Льва Кирилловича Разумовского,который приходился дядей Алексею Алексеевичу Перовскому[226],а тот, в свою очередь, — дядей графу Алексею Константиновичу Толстому[227],мужу Софье Бахметевой. Все это еще раз подтверждает высказанную нами ранеемысль о замкнутом характере воспроизводства родственных связей российскогодворянства конца 18 – первой половины 19 века.
Таким образом, процедура,предшествовавшая непосредственному заключению брака во время церковноготаинства венчания, способствовала достижению своего рода социального соглашениямежду родителями жениха и невесты как представителями определенных дворянскихродов. Роль в этой процедуре девушки, для которой замужество означалоформальный переход из рода отца в род мужа, может быть описана следующимобразом. Несмотря на то, что ее активное участие в достижении брачныхдоговоренностей сводилось к минимуму, соблюдение противоположной сторонойобязательств по отношению к ней являлось своеобразным критерием нормативностизаключения брака. В случае, если поведение дворянина вело к нарушениюпредварительного брачного соглашения, оно считалось не соответствовавшим нормамдворянского поведения.
История несостоявшегосязамужества Софьи Бахметевой демонстрирует в большой степени светский аспектпроцедуры, предшествовавшей вступлению дворянской девушки в брак. При этом рядобстоятельств, существенных для описания православного типа провинциальнойдворянки конца 18 – первой половины 19 века, оказался как бы вне поля нашегозрения.
По-видимому, выход замужмыслился дворянской девушкой как своего рода рубеж, причем, не простоотделявший друг от друга два разных этапа ее жизни, а обозначавший момент,начиная с которого ее социальное существование приобретало подлинную полноту, иона как бы вступала на предопределенный ей жизненный путь. Замужество означалодля нее принципиально иное качество жизни, связанной теперь с исполнением новыхобязанностей. Принятие решения о выходе замуж не было простым для дворянскойдевушки и сопровождалось ее душевным переживаниям. Это могло быть связано сопределенным психологическим страхом перед «неизвестным» и вместе с тем схристианским пониманием своей ответственности перед Богом.
Православноемировосприятие дворянской девушки делало необходимым родительское благословениебрака. Значение его становится очевидным из письма (хотя речь в нем идет одругом вопросе), адресованного поручиком[228]Михаилом Федоровичем Апыхтиным своей матери Ольге Михайловне Апыхтиной: «… Воляже ваша есть для меня закон, и мы… должны… доставлять вам всякое спокойствие иутешение, а иначе без Благословения вашего не будет на нас и благословенияБожияго…»[229].
Родители благословлялидочерей на вступление в брак святыми иконами, перечень которых обычно включалив текст с приданных росписей[230].Княжна Наталья Петровна Черкасская, выданная 10 мая 1760 года замуж запрапорщика лейб-гвардии Преображенского полка Степана Степановича Загряжского,получила в знак благословения от отца, генерал-лейтенанта, а позднеегенерал-аншефа, и премьер-майора лейб-гвардии Конного полка князя ПетраБорисовича Черкасского, образа Иверской иконы Божией Матери, Казанской иконыБожией Матери, Рождества Пресвятой Богородицы, Иконы Божией Матери, именуемой«Троеручица», святителя Дмитрия Ростовского, мучеников и исповедников Гурия,Самона и Авива, мучеников Ермила и Стратоника, мучееников Андриана и Наталии[231].Кашинский помещик титулярный советник Василий Борисович Суворов благословилсвою дочь Наталью Васильевну, урожденную Суворову, вступившую 5 мая 1760 года вбрак с кашинским помещиком Никитой Павловичем Каржядиной[232],«Образом Умиления Богоматери Образом Николая Чудотворца… Образом Макария КалязинскогоЧудотворца». При этом в приданной росписи отмечалось, что она получилаблагословение обоих родителей. Процедура благословения родителями дочери и еежениха описана А. С. Пушкиным в наброске «Участь моя решена. Я женюсь…»:«Позвали Наденьку; она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образаНиколая Чудотворца и Казанской Богоматери. Нас благословили»[233].
Перед иконой, которойдворянскую девушку благословляла на брак ее родительница, и, котораясопровождала ее после отъезда из дома, по ее закону могли отслужить молебен.Вера и Благодать Божию, исходившую от такой иконы, была, видимо, особенновелика. Благословение матери невесты имело большое значение в равной степеникак для нее самой, так и для ее жениха. Для дворянской девушки важно былополучить также и благословение родственников. Так, в июле 1836 года ПрасковьяСтепановна, урожденная Рыкачева, просила своего дядю генерал-майора НиколаяЛоггиновича Манзей, приходившегося родным братом ее матери Надежде ЛоггиновнеРыкачевой, уррожденный Манзей, благословить ее на брак с Евгением МихайловичемРомановичем, что тот и согласился сделать. 19 июля 1936 года из вышневолоцкогоимения Боровно он обратился в письме к сестре Вере Логгиновне Манзей,находившейся в то время в Москве, с просьбой прислать ему точно такой же образ,как тот, который ранее был приобретен им для благословения другой племянницы –Марии Ивановны, урожденной Мельницкой, дочери Любови Логгиновны Мельницкой,урожденной Манзей.
В письмах к роднымвыходившая замуж дворянская девушка должна была представить им своегоизбранника – жениха или мужа – и попросить их о родственном отношении к нему.Важную роль в представлении жениха родным невесты играла ее мать: «… потому тосестрица Любовь Логгиновна сама сюда не едит рекомендовать князя (женихадочери. – А. В.); «… всего бы лучше Надежды Логгиновне поскорее сюда приехатьи Пашинькой и жениха дать нам посмотреть»[234].«… теперь мая родная уже думаю праводить Пашиньку. После свадьбы иотрекомендовать ее будущего супруга вам лично…»[235].
Следует отметить, чтопосле заключения брака дворянин подписывал письма, обращенные к родственникамжены, в соответствии со степенью родства, в которой его жена состояла поотношению к каждому из них. Например, князь Арсений Степанович Путятин,женившись на Марии Ивановне, урожденной Мельницкой, стал называть ее родныхтетушек Веру Логгиновну Манзей, Марию Логгиновну Манзей и Надежду ЛоггиновнуРыкачеву «Тетиньками», а себя – их «племянником»[236].Для дворянской девушки замужество также должно было означать изменение качествавзаимоотношений между нею и родственниками ее мужа. Надежда Ознобишина,упоминая в письме к Аграфене Васильевне Кафтыревой о своей будущей невесткеВере, надеялась на то, что со временем благодаря участию сына Николая онисмогут относиться к друг к другу как мать и дочь: «… дай Бог чтоб я нашла в нейтакую же добрую дочь как моя Люба, последнее покажет время, випротчем в этимотношении много зависит и от мужа, а так как Николя добрый сын, то я увереначто и Верочка его будет видить во мне мать а не свекровь…»[237].Очевидно, в ее представлении такие взаимоотношения между ними наиболее полносоответствовали нормам повседневного христианского общежития.
Все основные события,связанные с замужеством дворянской девушки, могли быть соотнесены с церковнымкалендарем и приурочены к религиозным праздникам. В 1836 году Мария Ивановна,урожденная Мельницкая, и ее будущий муж, князь Арсений Степанович Путятин,получили благословение ее матери Любови Логгиновны Мельницкой, урожденнойМанзей, в день Вознесения Господня: «Маминька благословила нас в Вознесение…»[238].В День Святой Троицы между матерью невесты и женихом должен состояться такназываемый сговор: «Если князь Путятин приедет к Троице Маминька хочет в этотпраздник сделать Машинькин сговор…»[239].Именно брак по сговору считался с точки зрения российского дворянстванормативной формой заключения брака: «Параковья Фадеевна сгаварила своюСашиньку за Правиянского полковника»[240].Вероятно, одним из вопросов, подлежавших обсуждению в ходе сговора, был вопросо характере и размерах приданного. Особую торжественность брачному сговорудолжно было придать то, что День Святой Троицы отмечали как престольныйпраздник храма, в который ходили Мельницкие: «Мы теперь живем в Вологом…дожидаем к Троицы Князя у нас храм во имя Пресвятой Троицы и мы празднуем етотдень…»[241].
Возможно, сговорподразумевал также и обручение, инициатива которого могла исходить от жениха, и, совершение которого могло быть отложено по причине отсутствия кого-то изродственников, например, родного дяди невесты со стороны матери: «… в Бологом вэтот день большой праздник гостей было множество и жених приехал… князь приехалс кольцами просит чтобы их с Машей обручить но Любовь Логгиновна несоглошаласьдо приезда братца Н.Л.[242].обручение Марины Ивановны Мельницкой с князем Арсением Степановичем Путятинымбыло назначено на 27 мая, день, когда Русская Православная Церковь совершаетпамять прославившегося в Тверской земле преподобного Нила Стлобенского.Предполагалось, что оно состоится в присутствии родственников, которые должныбыли собраться вместе по случаю этого праздника: «… Князь … привез кольцы ипросит чтоб их обручили без того неуензжает Любови Логгиновне хочется чтобНиколай Логгинович приетом был и он уже обещал 27 – го (мая 1836года) – то естьНилов день уних праздник и все радные тут будут назначен днем обрученья»[243].Согласно желанию Любови Логгиновны, Николай Логгинович Манзей благословилплемянницу и обручил ее 27 мая 1836 года с князем Путятиным: «… 27-го НиколайЛоггинович благословив Машу и обручив их с князем, возвратились домой…»[244].Свадьба же их состоялась 27 июля 1836 года[245],ровно через два месяца после обручения. Вероятно, это было связано с тем, чтосо дня обручения до дня свадьбы должно было пройти какое-то время.
Сроки свадьбыопределялись не только с учетом постов («… уже и свадьба да еще поскорее. А с14 ноября пост, вот и поспевай как знаешь…»[246]),но и в зависимости от служебной занятости жениха. («… Евгенья Михайловичаотпустили на короткое время в последних числах июля он должен быть в Москве ипотому просит поспешить свадьбой…»[247]).Вследствие того, что из-за служебной занятости жениха первоначальные срокизаключения брака были перенесены на более раннее время, Прасковья СтепановнаРыкачева не успела закончить формальные приготовления к свадьбе, в частностите, которые касались одежды, необходимой ей как невесте.
Вообще к моменту выходазамуж для дворянской девушки 19 века специально заказывали одно подвенечноеплатье, несколько платьев для совершения новобрачными визитов к родным изнакомым и различные головные уборы. Принадлежностью свадебного наряда невесты,помимо платья, были цветы – розы и флердоранж. При этом по представлениямдворянской женщины, цветы могли выступать в качестве украшения обычного платьяв случае, если с приобретением подвенечного возникали определенные трудности.
Прасковья СтепановнаРыкачева, не успев подготовить всю, необходимую к свадьбе, одежду, решила сшитьзаранее только платье для венчания, а платья для визитов и пальто – приобрестиуже после свадьбы за время своего недельного пребывания с мужем в Москве.Несмотря на вынужденность этой меры, с практической с точки зрения она должнабыла оправдать себя. Тетушка Прасковьи Степановны, Мария Логгиновна Манзей,весьма нелестно отзывалась о качестве пошива женской одежды в Вышнем Волочке.Беспокоясь за племянницу, она предлагала заказать для нее в Москве платье длявизитов, сняв мерки с жившей там ее двоюродной сестры Прасковьи АггеевныАбаза, и даже взять на время у последней бальное платье. Обращают на себявнимание точные названия разновидностей платьев дворянской девушки всоответствии с их функциональным назначением – «венчальное», «визитное», «бальное».Одежда дворянки как бы представляла материальный аспект ее бытовой культуры ивместе с тем отражала некоторые черты ее психологии, в частности, присущий ей«здоровый» рационализм в том, что касалось практических сторон повседневнойжизни. Тем не менее содержание разговора матери с дочерью из повести О. И.Сенковского «Вся женская жизнь в нескольких часах» показывает что «бальное» и«венчальное» платья, по-видимому, были чем-то похожи, по крайней мере, девушка,недавно вышедшая из института и еще не думавшая о браке, по неопытности моглапринять одно за другое: « — Знаешь ли, Олинька, что это за платье? Олинькапосмотрела ей в глаза с недоумением. – Это, маменька, кажется?… Это не бальноеплатье… — Это твое подвенечное платье»[248].
Помимо одежды невестадолжна была иметь к свадьбе постельное и столовое белье. Прасковья СтепановнаРыкачева, сама занимаясь его приобретением, сокрушалась о нехватке денег дляпокупки всего необходимого. Выходом из создавшегося затруднительного положениямогло стать временное заимствование недостающих вещей у родной уже замужнейсестры Марии Степановны Пыжовой, урожденной Рыкачевой. Тем не менее ПрасковьяСтепановна болезненно переживала факт наличия некоторых изъянов в своем«приданном».
Незадолго до свадьбы вписьмах, обращенных к родственникам, дворянская девушка приглашала ихприсутствовать при заключении ее брака. Так, жившие в Москве Прасковья Логгиновнаи Аггей Васильевич Абаза должны были получить содержавшееся в письме из ВышнегоВолочка от 14 июля 1836 года приглашение приехать на свадьбу своей племянницыПрасковьи Степановны Рыкачевой: «… я беру на себя смелость просить васбезценнейшия и радныя мои Тетинька и Дядинька осчастливить день моей свадьбыприсутствием вашим… Маминька моя очень скучает что далеко отпускает меня вашедля всех нас радостное присутствие много бы утешило ее в грусти»[249].Выбор места, где должна была состояться свадьба дворянской девушки и ееизбранника, определялся среди прочего ее особой психологической привязанностьюк тому или иному имению предков. Во время совершения таинства венчания РусскаяПравославная Церковь освящала брачный союз и всю дальнейшую семейную жизньдворянской женщины с мужем, в соответствии с родовой принадлежностью ислужебным положением которого определялся отныне ее официальный социальныйстатус.
Таким образом, анализпроцедуры, предшествовавшей замужеству дворянки конца 18 – первой половины 19века, позволяет выявить ее отношение к этому событию как поворотному исудьбоносному в своей жизни. Однако в решении собственной «участи» она как быпринимала пассивное участие. Осознавая всю важность вступления в брак,дворянская женщина в большей степени полагалась на жизненный опыт родителей иродственников, от которых ждала одобрения своего выбора. При этом следуетотметить, что существовали определенные различия между относившимся к сфересоциальных взаимоотношений дворянства принципиальным согласием родителей набрак дочери с тем или иным человеком имевшим высокий духовный смыслродительским благословением, служившим своеобразным залогом их будущегосемейного благополучия. Вероятно, по этому женщина-мать, даже принявпредложение дворянина, претендовавшего на брак с ее дочерью, должна была найтив себе душевные силы для того, чтобы благословить их. Дворянская девушка же,действуя при совершении одного из важнейших «шагов» в своей жизни породительскому благословению, проявляла тем самым христианское послушание, отказт самоволия и упование на Промысел Божий.
В целом процедура,предшествующая замужеству дворянки, наряду с социально-этическим аспектом,представленным провозглашением ее и ее будущего мужа официальным женихом иневестой, формальным введением жениха в круг родных невесты, имела еще исущественный религиозный аспект. Вся совокупность досвадебных мероприятийвключалась в общий контекст повседневной духовной жизни провинциальногодворянства конца 18 – первой половины 19 века. Вместе с тем отношение к бракукак к событию особо торжественному наиболее отчетливо проявляется в том, чтопредшествовавшие его заключению благословение, сговор и обручение жениха иневесты могли быть приурочены к великим праздникам церковного года. При этомправославный образ жизни, который вела дворянская девушка, в том числе и вмомент своего выхода замуж, должен был предавать ее социальному существованиюопределенный ценностный смысл.
Наконец, в конце 18 –первой половине 19 века в дело практической организации замужества дворянкиоказывались вовлеченными фактически все ее ближайшие родственники. События,предшествовавшие ее вступлению в брак, показывают, что одной из формродственного общения в среде провинциального российского дворянства былосовместное проведение церковных православных праздников. Реализовывавшийся приэтом в масштабах дворянской семьи принцип соборности может свидетельствовать впользу того, что замужество дворянки имело особое значение для сохраненияреальной родовой общности. В данной связи выход женщин замуж представляетнаучный интерес не столько как конкретное событие ее частной жизни, сколько какфакт дворянской сословной культуры конца 18 – первой половины 19 века.
В то же время, дляописания православного типа русской дворянки следует отметить, что еезамужество было сопряжено с существенными переменами в сфере поведения имировосприятия, с принятием на себя новых дел и обязательств, а такженеобходимостью проявления постоянной заботы о сохранении семейного согласия какодной из норм христианского общежития.
Глава 3 православный тип дворянскойженщины (на примере Тверских
дворянок конца XVIII– начала XIXвека).
Обширный источниковыйматериал предоставляет исследователю культурного облика русской провинциальнойдворянки конца 18 – первой половины 19 века богатые возможности для созданияцелой галереи историко-культурных портретов женщин, связанных так или иначе визвестное время с известной локальной территорией и отмеченных условно чертамиопределенного типологического сходства. При этом речь может идти не только отех из них, которые постоянно проживали преимущественно в Тверской губернии, нои о таких, которые имели к ней хотя бы формальное отношение, опосредованноенеобходимостью реализации владельческих прав или поддержания родственныхконтактов. Свою задачу мы видим в том, чтобы через более или менеесистематическое описание известных нам фактов из жизни некоторых тверскихдворянок выявить характерные черты православного типа дворянской женщины 18 –первой половины 19 века и реконструировать наиболее значимые в этой связиэлементы ее культурного облика. Для осуществления последнего может оказатьсяважным среди прочего выяснение специфически женских ценностных ориентаций, атакже исследование представлений дворянки о некоторых фундаментальных реалияхокружавшей ее социокультурной действительности и особенностей свойственного еймироощущения.
3.1 ЕлизаветаНиколаевна Лихачева
Одной из представительницрусского провинциального дворянства 18 – первой половины 19 века былаЕлизавета Николаевна Лихачева, урожденная Гурьева, дворянка Кашинского уезда Тверскойгубернии. Культурный облик которой может служить реальным воплощениемправославного типа провинциальной дворянки 18 – первой половины 19 века.
О социальномпроисхождении Елизаветы Николаевны Лихачевой известно только, что по рождениюона принадлежала к дворянскому роду Гурьевых. Ее родной брат Иван НиколаевичГурьев имел чин поручика и был награжден по крайне мере одним орденом.
ЕЛИЗАВЕТА Николаевна,урожденная Гурьева, состояла в браке с гвардии поручиком Василием ИвановичемЛихачевым, который был сыном полковника, а позднее статского советника, ИванаВасильевича Лихачева и его жены Елизаветы Петровны Лихачевой. Вероятно,Елизавета Николаевна Лихачева, по существовавшей в то время традиции, быланесколько моложе своего мужа. Исходя из того, что водном из документов,датированном 26 мая 1803 года, она названа вдовой, имевшей «малолетних» детей,можно предположить, что она родилась в 70-80-е годы 18 века, а вышла замуж в90-е годы 18 века. Послле смерти мужа Елизавета Николаевна Лихачеванесмотря на достаточно молодой возраст и обеспеченное материальное положениевступала во второй брак и скорее всего не делала этого сознательно. С. А.Нилус, описывая судьбу другой женщины, ее современницы, Марии Александровны,урожденной Дурасовой, матери «симбирского и нижегородского помещика исимбирского совестного судьи, потомственного дворянина Николая АлександровичаМотовилова[250],дает исторически проницательное и точное, на наш взгляд, объяснение подобномуповедению многих провинциальных дворянок исследуемой эпохи: «Мотовилов ранолишился своего отца. По восьмому году от рождения[251] он остался сиротой с матерью, еще совсем молодой вдовой, и сестрой, года на дваили на три его моложе. Большое состояние, оставленное Александром Ивановичем (отцом – А. С.), заключалось преимущественно в населенных землях трех губерний –Симбирской, Нижегородской и Ярославской – и требовало неустанного попечения.Заботы о воспитании детей-малолеток, общий уклад нравственной и религиознойжизни старинного помещичьего быта, в котором еще высоко стояли идеалы супруги иматери и, главным, конечно, образом, Божие изволение – все это заставило матьМотовилова предаться с покорностью своей доле и не искать себе того, что ныне[252]принято называть личным счастьем.
Это личное счастьепрежние матери искали и всегда находили прежде всего в Боге, в его СвятойЦеркви и в домоводстве, заключавшем в себя воспитание детей и заботу осохранении для них состояния[253].По словам С. А. Нилуса, «помещичий быт старой Руси, тщетно ожидающий своегобеспристрастного историка, знает много типов таких матерей и хозяек, которые втиши своих деревень строили имущественное благополучие своих детей, а с ними иродины[254].
Имеющиеся в нашемраспоряжении исторические источники наводят нас на мысль о том, чтонравственным стержнем жизни Елизаветы Николаевны Лихачевой была ПравославнаяВера. В подтверждением этого можно привести, в частности, следующийубедительный факт. 20 февраля 1817 года Елизавета Николаевна Лихачева всоответствии с духовным завещанием брата Ивана Николаевича Гурьева дала вольнуюпринадлежавшему ему при жизни дворовому человеку Егору Никитину, числившемусяпо данным седьмой ревизии (1815)[255]в селе Пасаткино Кашинского уезда Тверской губернии. Село это перешло вовладение к Елизавете Николаевне по наследству от покойного брата. Бывшийдворовый человек Егор Никитин после освобождения его от крепостной зависимостинамеревался принять монашество и с 18 октября 1818 года пребывал в АрзамасскойВысокогорской пустыни. Однако обретение личной свободы не исключало его изчисла представителей так называемого тяглого состояния и не снимало с негосопряженной с этим обязанности несения государственных повинностей. Вместе стем уже в 18 веке, говоря словами М. Т. Белявского, «были запрещены пострижениев монахи и возведение в церковные саны белого духовенства людей из тяглыхсословий[256].Поэтому для того, чтобы бывший дворовый человек Егор Никитин могбеспрепятственно принять монашество, выполнение податных функций вместо неговзяла на себя сестра его прежнего помещика, дворянка Елизавета Николаевна Лихачева.
Мотивировка, даннаяЕлизаветой Николаевной Лихачевой своему поступку, недвусмысленносвидетельствуют о том, что социальные различия имели в понимании русскойдворянки преходящее значение. Эти различия как бы отодвигались на второй план,когда речь шла о деле спасения души. В ценностном отношении для провинциальнойженщины принадлежность к дворянству и связанные с этим сословные амбиции немогли, очевидно, сравниться с возможностью своей добродетельной земной жизньюстараться заслужить жизнь вечную.
Наиболее точно затронутыйнами религиозный аспект мироощущения провинциальной дворянки должны отражать еесобственные суждения. В одном из писем, составленном, по-видимому, после 1829года, Елизавета Николаевна Лихачева обращалась к сыну Петру ВасильевичуЛихачеву поп поводу отношения его к религии со словами назидания, которыевместе с тем могут свидетельствовать о том, что Православная Вера была для неесамой главной опорой в жизни, являясь подлинно духовным пристанищем: «… большоебыло для меня утешением видеть что религия была твоим якорем упираясь наоной мы неупадем, а ежели и падем то не разбиемса…». Возможно, именносвойственной ей религиозностью во многом определялось тщательное исполнение еювысоких обязанностей материнства и попечительства об экономическомблагосостоянии своих детей.
При анализе известных намисторических источников складывается впечатление, что после смерти мужа заботао детях составляла видимый смысл каждодневной жизни Елизаветы НиколаевныЛихачевой. Люди, знавшие ее лично, считали, возможно, что быть матерью – это еепризвание. В письме от 14 января 1818 года княжна Прасковья Долгорукова,называвшая Елизавету Николаевну 2сестрицей», пытаясь убедить ее не пребывать вгорестном расположении духа из-за болезни брата, советовала ей позаботиться осохранении собственного здоровья и мотивировала свой совет следующими словами:«… вы мать семейства, ваша жизнь драгоценна и нужна для ваших детей…». Детей жеу Елизаветы Николаевны Лихачевой было четверо: Григорий, Иван, Петр и Анна.Младших сыновей, даже тогда, когда они стали взрослыми людьми, она любовноназывала «Ваничкой» и «Петрушей», а Григория – более сдержано «Гришей»,вероятно, потому, что он был не только старшим среди ее детей, но и старшиммужчиной в семье.
В рамках русскойправославной культурной традиции существовало представление о том, что молитвыматери за своих детей имеют особую силу6 «…матерьня молитва от напастейизбавит»[257].Во время одного из военных походов сын Елизаветы Николаевны Лихачевой, ПетрВасильевич Лихачев, оказался, видимо, в такой ситуации, когда его жизниугрожала реальная опасность. После того, как все закончилось для негоблагополучно, он написал об этом матушке. Она отвечала ему следующее: «Милойдурак мой Петруша. Писмо твое или лутче сказать описание твоего похода яполучила. Что тебе сказать о тех чувств кои волновали мою душу читая оное. МатерьБожия и Михаило Архангел тебя спасли. Призывай их всегда напомощь и оне тебясохранят…»[258].Далее в том же письме Елизавета Николаевна сообщала сыну о переполнявших еесердце чувствах радости и благодарности Богу: «… мои чувства и сердце так полноот радосте от тебя Господь сохранил что я невсилах етаго выразить не знаю какБога благодарить…»[259].Вслед за матушкой к Петру Васильевичу Лихачеву письменно обратились Д Сиковнинаи В. Шарапова. Судя по словам последней, Елизавета Николаевна Лихачева горячомолилась о сохранении своего сына, что называется, целым и невредимым, имолитвы ее были услышаны: «Благодарение Господу что он вас спас, и что высуществуете, подлинно ето Молитвы Маминьки вашей Господь вас сохранил…»[260].
Из того же письмаЕлизаветы Николаевны к Петру Васильевичу видно, что ее материнское попечение одетях, даже тогда, когда они уже стали взрослыми людьми, проявлялось вбеспокойстве об их физическом здоровье («…Слава Богу ты жив, здоров ето главноедля меня…»[261]),в сопереживании их жизненным успехам, например, служебным («… я тебяпоздравляла с получением Милости Монаршей по высочайшему повелению тыпроизведен порутчиком…»)[262],в постоянном желании видеться с ними («… Как бы мне хотелось стобои повидатьсяно ето я думаю невозможно…»[263];«…очень бы хотелось тебя видеть…»[264]),в заботе о том, чтобы они имели достаточно материальных средств на своиповседневные расходы («… денег я тебе послала две тысячи рублей в Тульчин…»[265]),в нравственном назидании, целью кторого было уберечь их от пагубных пороков,таких как мотовство и пьянство («… только умоляю тебя и прошу неупотребляиденьги туда куда не должно…»[266];«… ты часто ко мне пишишь об шемпанском вине Бога ради не привыкай…»[267]),в стремлении к тому, чтобы собрать их дома всех вместе и тем самым дать имвозможность зримо ощутить единство семьи («Жду ваничху с часу на час как быбыло хорошо ежелиб и ты прискакал к нам хочу ваничку послать к вашим довыдовымих нельзяли пееревести сына .»[268]),а также во всегдашним старании вести себя как можно более рачительно иххозяйственные дела («… дела ваши идут довольно хорошо постараюсь переслать тебещеты кои мною получены…»[269]).Последнее обстоятельство было связано с тем, что, нахолдясь на военной службе,Иван Васильевич и Петр Васильевич Лихачевы, как и другие представители мужскойчасти российского дворянства современной им эпохи, были оторваны от управленияпринадлежавшими им имениями и не занимались, во всяком случае регулярно,должной экономической деятельностью.
Однако не толькослужебная занятость являлась причиной того, что Елизавете Николаевнеприходилось брать на себя каждодневные заботы об организации хозяйства семьи.По-видимому, эти заботы были связаны для нее не привычными, поскольку они леглина ее плечи сразу после смерти мужа, когда она невольно оказалась во главеуправления большим имением, которое впоследствии должны были унаследовать ее вто время еще малолетние дети. Уже тогда она думала, в первую очередь, особлюдении экономических интересов своих детей и об их будущем имущественномблагосостоянии.
Вместе с тем, следуетзаметить, что участие Елизаветы Николаевны Лихачевой в делах управленияхозяйством детей до момента достижения ими совершеннолетия формально былоограниченным в силу того, что согласно действовавшему в конце 18 – первойполовины 19 века законодательству сироты и вдовы дворянского происхождениядолжны были находиться под официальной опекой[270]. Так, наблюдение за имуществом малолетних Лихачевых входило в компетенцию Кашинскойдворянской опеки, куда 26 мая 1803 года Елизавета Николаевна обратилась спросьбой, аналогичной по содержанию той, которая до этого была изложена ею вдокументе, представленном на рассмотрение в Тверскую гражданскую палату, аименно: о выделении ей указанной части из состава имения, принадлежавшегоранее ею мужу. Как видно из поданного ею официального прошения, во владенияВасилия Ивановича Лихачева находилось 999 душ, что позволяет относить его ккатегории крупнопоместных дворян[271].По закону Елизавета Николаевна Лихачева должна была получить, помимо однойчетвертой части движимого, одну седьмую часть недвижимого имения мужа, чтосоставляло 149 душ мужского пола и 151 душу женского пола из числа дворовыхлюдей и крестьян. Поскольку само имение было рассредоточено по разным уездамТверской губернии, то и указанную часть следовало выделить ей соответствующимобразом, определив полагавшееся известное количество душ во всех населенныхпунктах. Однако вместо этого Елизавета Николаевна Лихачева пожелала вступить вовладение только ста душами из села Дьяково Кашинского уезда. Свое желание онаобъясняла тем, что имение ее детей находилось в исправном состоянии и нетребовало дополнительных усилий по привидению его в должный порядок, а такжебоязнью быть заподозренной в стремлении к скорейшему разделу детьми и получениюпричитавшейся ей доли имущества мужа: «… я сообразуясь с обстоятельствами тогдаи ныне к сему меня побуждающим нахожу, что мне во всей части каковая быследовала по количеству имения за ним состояшаго к получению, на предметыблагоустройства в прочем детей моих имении надобности не предвидится и тогообстоятельствы не требуют, притом же чтоб не подать и поводу о моем к томувыделу непременном желании, то и почитаю за нужное только получить из показанногосела Дьякова с деревнями не более как сто душ с владеемою ими на равне прочихкрестьян землею и с пустошами…»[272].Остальное из того, что ей полагалось по закону, Елизавета Николаевнанамеревалась оформить как свою собственность только по достижении ее детьми совершеннолетнего возраста[273].
Кашинская дворянскаяопека вынесла официальное заключение о том, что выделение вдове Лихачевойуказанной части в полном объеме «не только к стороне малолетних детей еебезобидно, но и весьма выгодно[274]».Добровольное же сокращение ею на известный срок размеров причитавшейся ейуказанной части было повлечь за собой общее увеличение количества поступавших впользу ее детей доходов от имения, что расценивалось членами омпеки какпроявление свойственных матери любви к своим чадам и заботы об их будущемблагополучии: «… а как ныне она вдова Лихачева просит уже о выделе толко ейста душ и с одною теми крестьянами владеемою наравне с прочими пахотною землеюи пустошми следовательно тут еще и другая к ползе детей ее остается выгода врассуждении собираемых с оставшихся у них во владении душ доходов каковоедействие матери не иначе почесть должно как совершенною по любви ее к детямприверженностью…»[275].С учетом этого Кашинской дворянской опекой была принята резолюция о том, чтоофициально изложенная просьба Елизаветы Николаевны Лихачевой имеет под собойзаконное основание, суть ее не ущемляет имущественных интересов малолетнихнаследников имения и, потому, ее следует удовлетворить: «… а потому и сиеколичество и крестьян сто душ в одном месте по селу Дьякову з деревнямисостоящих и просимых к выделу по рассмотрению дворянская опека находиттребование в том ея просительницы по всегдашнему пребыванию ее в Кашинскойокруге не тоько согласно с законом но и с сие и выше значит с ползою и выгодамидетей под попечительством находящихся а чрез то сохранится во владении ихпрочим имением порядок и благоустройство и со обоих сторон навсегдаспокойствее, по каковым обстоятельствам о привидении сего мнения а госпоживдовы Лихачевой прозбы к исполнению самым действием сия опека и неукоснили ботнестись в уездноой суд Кашинской…»[276].30 мая 1803 года в Тверскую гражданскую палату был направлен рапортсоответствующего содержания, после чего дело о выделении указанной частиЛихачевой должно было поступить к производству в Кашинский уездный суд[277].
Приведенные нами вышеобстоятельства данного дела подлежат историко-культурному анализу не столько вимущественно-правовом плане, сколько в плане этическом. С юридической точкизрения выделение дворянской женщине после смерти мужа указной части из составапринадлежавшего ему при жизни движимого и недвижимого имения является вполнетрадиционной, восходящей к нормам Соборного Уложения 1649 года, меройобеспечения ей условного минимального уровня материального благосостояния.Столь же привычным для российской дворянской социальной практики следует признатьи тот факт, что указная часть вдовы, наряду с наследством, полученным ею от техили иных кровных родственников, и приобретением, сделанным ею посредствомпокупки, была элементом ее собственного имущества, которым она моглараспоряжаться самостоятельно, и, участие в делах управления которым превращалоее в экономически полноценную помещицу. Особого же комментария заслуживает, нанаш взгляд, то обстоятельство, что Елизавета Николаевна Лихачева, имеяофициальное право вступить во владение предписанной ей по закону долей имениямужа в полном объеме, не стремилась к этому в условиях, когда это моглопричинить ущерб будущему материальному благосостоянию ее малолетних детей, ипредпочитала разделу единство семейной собственности. Вероятно, выделениенебольшого количества крестьян из каждого отдельного населенного поместьяпредставлялось ей экономически нецелесообразным. Ее материнское попечение отом, чтобы по возможности не нарушить целостность принадлежавшего ее детямимения, а вместе с тем и годами существовавший в нем уклад хозяйственной жизни,было, несомненно, сопряжено с известным самоотвержением и являлось плодомхристианской любви, которая, по слову апостола Павла, «не ищет своего»[278].
В дальнейшем недвижимаясобственность Лихачевых, по-видимому, продолжала оставаться неразделенной инаходилась официально в их совместном владении. Вообще в российской дворянскойсоциальной практике раздел имущества между членами семьи обычно был приурочен ккаким-то переломным моментам их жизни, таким как вступление в брак детей,смерть родителей. Причем формально родительское имение могло быть поделеномежду детьми духовном завещании и до наступления этих моментов, однако фактическиэтот раздел производился лишь тогда, когда завещание вступало в силу. При этомследует помнить, что нормы единонаследия и создания майоратных владений,официальные попытки законодательного учреждения которых осуществлялись в 18-19веках по крайне мере дважды ( в 1714 и 1845 годах), не приживались нароссийской почве. Дворянство с неизменным постоянством желало делить своиимения равномерно между всеми детьми, обеспечивая тем самым каждому из нихболее или менее стабильное имущественной положение. Вместе с тем дроблениеимений могло приводить к утрате ими экономической жизнеспособности, поэтому вреальной хозяйственной практике предпочтение отдавалось управлению единымнерасчлененным имуществом семьи до тех пор, пока обстоятельства позволяли этоделать. Если во главе семьи стояла мать-вдова, то, как правило, именно онаруководила организацией всего хозяйства в имении, не подлежавшем фактическомуразделу до конца ее жизни или до ее особого волеизъявления.
Согласно официальномудокументу, составленному 18 марта 1829 года, Елизавету Николаевну Лихачеву,имевшую недвижимую собственность и в личном владении, и в совместном владении сдетьми, не обошла стороной характерная в целом для российского дворянства конца18 – первой половины 19 века, в том числе и провинциального, проблемазадолженности. В обеспечении займа, сделанного 27 июня 1825 года в Московскомопекунском совете и составлявшего 47 тысяч рублей, ею было заложено имение,насчитывавшее 237 душ и включавшее в себя деревни Горбуново (42 души), Высоково(40 душ), Трубино (79 душ), село Лопково (27 душ), сельца Бяково (41 душа) иСофьино (8 душ) Кашинского уезда Тверской губернии[279].14 марта 1827 года Тверской гражданской палатой были выданы четыре официальныхсвидетельства об имениях, принадлежавших Елизавете Николаевне Лихачевой и еедетям: штабс-ротмистру Григорию Васильевичу Лихачеву, штабс-ротмистру ИвануВасильевичу Лихачеву, прапорщику Петру Васильевичу Лихачеву и Анне ВасильевнеДавыдовой, урожденной Лихачевой[280].На основании одного из этих документов имение, состоявшее из деревень Вороново(107 душ), Бородино (36 душ), Абаково (55 душ) и Сухой ручей (67 душ)Новоторжского Уезда Тверской губернии и составлявшее в совокупности 295 душ,было заложено в Санкт-Петербургском опекунском совете в результатепроизведенного 14 апреля 1827 года займа в размере 56 тысячи рублей[281].Три других свидетельства об имениях располагавшихся в Кашинском уезде Тверскойгубернии, одно, в деревнях Плечево (47 душ), Бузыково (20 душ) Доможирово (16душ), Покров (6 душ) и Ромашино (30 душ), другое, в сельце Устиново (134 души),и, наконец, третье, в селе Дьяково (51 душа) и в деревнях Новинки (61 душа) иВысокое ( 2 души), и насчитывавших всего, соответственно, 119 душ, 134 души и114 душ, по сведениям, которым Тверская гражданская палата располагала к 18марта 1829 года, не представлялись Лихачевым в качестве формальных гарантийосуществления займов под заклад имущества[282].
Факт того, что задолженностьдворянства была распространенным явлением российской социальнойдействительности конца 18 – первой половины 19 века, находит известноеподтверждение и в художественной прозе данного периода. Достаточно вспомнитьодного из героев пушкинской повести «Барышня-крестьянка» – «Григория ИвановичаМуромского, — который «промотав в Москве большую часть имения своего…, уехал… впоследнюю свою деревню… и в деревне находил способ входить в новые долги»[283].И хотя речь идет о мужчине, не хозяйствовавшем рачительно, а растратившемсостояния, живя в столице, и возвратившемся в имение, но не сумевшем наладить внем экономически эффективный порядок вследствие присущей ему «англомании»(«Поля свои он обрабатывал он по английской методе: Но на чужой манер хлебрусский не родится, и, несмотря на значительное уменьшение расходов, доходыГригория Ивановича не прибавлялись…»[284]),мы понимаем, что образ этот отражает в целом социокультурную ситуацию вотношении задолженности представителей как мужской, так и женской частидворянства. Причем далеко не все дворяне, а тем более дворянки, что называется,«проматывали» свои владения. Напротив, многие из них, особенно жившие впровинции, стремились приумножить собственные состояния или по крайне меревести хозяйство таким образом, чтобы получать более или менее стабильный доход.Однако в действительности им это не всегда удавалось, и потому они входили вдолги с тем, чтобы получить дополнительные средства либо для вложения в именияс целью повысить их доходность, либо для обеспечения себе привычного уровняматериального благосостояния. Судя по словам А. С. Пушкина из повести«Барышня-крестьянка», на рубеже 18 –19 веков опыт закладывания имений вопекунский совет еще только входил в социальную практику и в общественноесознание провинциального дворянства: «… Григорий Иванович Муромский … почиталсячеловеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложитьимение в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным исмелым[285]».Но уже в течение нескольких ближайших десятилетий этот опыт настолькоукоренился и получил настолько широкое распространение6, что стал вполнеобычным делом, не вызывавшим никакого недоумения со стороны провинциальнойдворянской общественности.
По-видимому, в первойполовине 19 века даже таким крупным помещицам, какой, судя по всему, являласьЕлизавета Николаевна Лихачева, не удавалось отыскать настолько эффективныеспособы хозяйствования, чтобы не входить в долги. Для того, чтобы по крайнемере иметь возможность расплачиваться с последними, они обращались к другимвидам экономической деятельности, доходы от которых были более высокими. Так,Елизавета Николаевна распоряжалась делами двух принадлежавших Лихачевымвинокуренных заводов в Ярославской губернии, а также делами питейных сборов,продолжая тем не менее интересоваться покупкой имений, хозяйственное освоениекоторых относилось к традиционной сфере занятий российского провинциальногодворянства.
Говоря более подробно обэкономической стороне ее повседневной деятельности, следует отметить тообстоятельство, что, по-видимому, именно она определяла всю вообще стратегиюведения общесемейного хозяйства. Руководя обширным хозяйственным образованием,рассредоточенным в 20-е годы 19 века не только по разным уездам, но и по разнымгуберниям, Елизавета Николаевна Лихачева вынуждена была полагаться наконкретные действия своих управляющих, представлявших ей периодическиписьменные отчеты о состоянии текущих дел. На основании поступавших от нихсведений она могла время от времени извещать своих сыновей о финансовомположении семьи. При этом сама она с большим недоверием относилась кподававшимся ей сводкам наличного капитала, что впрочем не мешало ейположительно отзываться о том или ином управляющем.
Попечение ЕлизаветыНиколаевны Лихачевой о сохранении экономической жизнеспособности имениявыражалось среди прочего в том, что она переписывалась со своими управляющими,подробно информировавшими ее о ходе всех дел во вверенных их смотрениюпоместьях, давала им указания и рекомендации по наиболее оптимальному, с ееточки зрения, ведению хозяйства, осуществляла учет доходов и расходов, следя затем, чтобы их соотношение не свидетельствовало о снижении общего уровнярентабельности семейных владений. Весьма продуктивной, по-видимому, была еепереписка с управляющим Дмитрием Юрьеневым, который 17 августа 1829 года изсела Сосновец Ярославской губернии сообщал ей о покупке двенадцати тысяч кулейхлеба для двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов, о сроках испособах доставки этого хлеба в Рыбинск, о «ходе питейных сборов» и опредоставлении ей соответствующих ведомостей за 1828 и 1829 годы. В том жеписьме он обрисовывал ей ситуацию с хлебом, необходимым, по его мнению, для«полного винокурения»: кроме остававшихся с прошлого года шести с половинойтысяч кулей и кроме вновь купленных двенадцати тысяч кулей нужно былоприобрести еще три тысячи кулей. По словам управляющего, хлеб в тот момент вРыбинске стоил 6 рублей 50 копеек за один куль[286].Вероятно, данная цена считалась им приемлемой, почему он и спрашивал уЕлизаветы Николаевны разрешение на то, чтобы продолжить закупку хлеба, недожидаясь приезда Григория Васильевича Лихачева, который, по-видимому, вышел вотставку до 1829 года и в это время уже принимал активное участие вхозяйственной жизни семьи. При этом управляющий приводил свои доводы о том, чтооткладывание приобретения необходимого хлеба до октября, когда должен былвозвратиться Григорий Васильевич, угрожало увеличением стоимости еготранспортировки на заводы, поскольку доставить его водным путем из Рыбинска вдеревню Ворону будет уже невозможно[287].
Наряду с анализомхозяйственных занятий Елизаветы Николаевны Лихачевой особое значение дляреконструкции ее культурного облика может приобрести характеристика отношенияее к людям, окружавшим так или иначе ее в повседневной жизни. На основанииимеющихся в нашем распоряжении писем невозможно выявить всю совокупность ееродственных связей и тем более весь круг ее знакомств. Тем не менее отношениеее к родственникам и знакомым поддается в целом историко-культурному описанию.
В письме от 14 января1818 года княжна Прасковья Долгорукова указывала на особую привязанностьЕлизаветы Лихачевой к своим родным: «С сердечным прискорбием узнала я о болезнибратца вашего, и зная ваше сердце и привязанность вашу к родным чувствую вашегруное положение…»[288].По мнению княжны, эту привязанность, как и чувства, испытывавшиеся ЕлизаветойНиколаевной к друзьям и знакомым, можно было объяснить ее исключительнымдобросердечием: «… одно мне утешение остается то, что зная ваше доброе ичувствительное сердце надеюсь, что где бы вы ни были вы меня не забудете ипрошу вас, чтоб вы ко мне сохранили то благорасположение которым я пользовалсяс начала вашего знакомства…»[289].Самой Прасковье Долгоруковой Елизавета Николаевна Лихачева одалживала деньги («… я очень помню оказанное вами мне одолжение с судя меня пятью стами рублямикоим срок в половине февраля…»[290]),предоставляя затем отсрочку платежа и отказывалась при этом от полученияпроцентов ( «… чтож принадлежит до вашего дружескаго одалжения которое вы мнеоказываете не требуя сей год моего долга, да притом еще и процентов не берете,сие я почитая за милость особенною ко мне не имею довольно слов к изъяснениюмоей благодарности…»[291]),хотя в конце 18 – первой половине 19 века, говоря словами Ю. М. Лотмана,«многие дворяне не стеснялись ссужать деньги под проценты»[292].
Не менее теплым ипо-христиански милосердным было ее отношение к крепостным и дворовым людям ивообще ко всем нуждающимся. Умоляя сына Петра Васильевича не тратить слишкоммного денег, особенно на предметы неблаговидные, Елизавета Николаевнанапоминала ему о наличии большого количества людей, не имевших даже всегонеобходимого для жизни. Она писала следующее: «… только умоляю тебя и прошунеупотребляй денги тут куда не должно; право в совокупности етого желаю нодорожу вами приятно ими пользоваться и употреблять на полезное нонепростительно транжирить во врет самому себе тогда когда так много людейнеимеют и нужнаго для себя»[293].Судя по словам Елизаветы Николаевны, ее сильно удручало то обстоятельство, чтомногие крепостные и дворовые люди были подвержены тяжкому недугу пьянства. Вписьме к сыну Петру Васильевичу Лихачеву содержится ее размышление по этомуповоду, полное сокрушения и внутреннего переживания6 «… ты пишешь чтоб прислатьтебе повара ты знаешь что у меня один Митка а на ондрюшку нельзя надеется оннездоров разве опять твоего прислать что он пьет как быть мой друх кто непьет унас из людей и мой Митко крепко попивает и мало у нас таких людей кои невкушалисего нектора… ты знаешь, пьяных я нетерплю и боюсь досмерти…»[294].С трогательной заботливостью Елизавета Николаевна следила за состояниемздоровья принадлежавших ей дворовых людей. Некий Федор Алексеев, назначенныйключником в Пешехонскую питейную контору, был покусан бешеной собакой, о чемуправляющий не счел нужным сообщить Елизавете Николаевне. Узнав об этом изкаких-то других источников, она, вероятно, высказала нарекание своемууправляющему за то, что тот своевременно не поставил ее в известность о данномпечальном инциденте, и выразила желание быть подробно проинформированной опроисшедшем, о самочувствии пострадавшего и о предложенном ему лечению[295].
Отношение ЕлизаветыНиколаевны Лихачевой к детям уже проанализировано нами выше. В дополнение ксказанному можно привести только весьма интересную, выраженную в том, как онаподписала письмо к сыну, как бы самооценку ею собственного отношения к нему: «…мать идрук твой Е. Лихачева»[296].В своем ребенке она видела самостоятельную личность и, наряду стем, что онибыли связаны родственными узами как мать и сын, стремилась к тому, чтобы ихсоединили еще и дружеские чувства. Возможно, результата такого обхождения сдетьми стало теплое и уважительное отношение последних к матери. Судя поимеющимся в нашем распоряжении письмам, сыновья обращались к нейисключительно на «ВЫ» и называли ее не иначе как «любезная Маминька»[297]или «Любезнейшая Маминька»[298].Примечательно, что сохранившиеся в составе семейного фонда Лихачевых письмоГригория Васильевича к Елизавете Николаевне было подписано им так: «Вашпослушный сын Г. Лихачев»[299].Это свидетельствует о том, что в отношениях с матерью послушание считалосьнепременным качеством сына, даже если тот был уже взрослым сыном.
Елизавета НиколаевнаЛихачева должна была чувствовать заботу о себе своих сыновей и по темобстоятельным письмах, в которых они сообщали ей о том, чем занимались (« Яныне вам не пишу подробно, потому что конца совершенно нет; а как его достигнемобо всем наиподробнейше уведомлю.»[300]), и по тем маленьким знакам внимания, которые они ей оказывали. Во время своегопребывания в Одессе Петр Васильевич специально собирал морские ракушки длятого, чтобы привезти их матушке в качестве сувенира с юга: «… раковин я началвам собирать; но те которые я насобирал еще не довольно важны чтои то будетвперед»[301]. Вместе с тем доверительные отношения с матерью подразумевали, видимо,возможность обратиться к ней с просьбой о финансовой помощи при наступленииматериальных затруднений. При этом Петр Васильевич понимал, что ЕлизаветаНиколаевна не всегда могла оказать ему такую помощь, и надеялся получить от неехотя бы очередного письменного известия, длительное отсутствие которогоказалось ему непривычным. Беспокойство о матушке в сочетании с доверием ксобственным снам приводило к тому, что ее благополучие вызывало у негоопределенные опасения: « а я верю снам и я что то дурное видел 12 на 13-е числобоюсь что не случилось ли что неприятнаго у вас!»[302].для сравнения заметим, что постоянная тревога за детей была, как явствует изписьма В. Шараповой, имевшей в виду, в первую очередь, Елизавету НиколаевнуЛихачеву, перманентным эмоциональным состоянием матери.
Особый интерес длянастоящего исследования могут представлять околопушкинские связи Е. Н.Лихачевой. Ее дочь Анна Васильевна, урожденная Лихачева (1802 – 1853), былаженой полковника, а позднее генерал-майора, Льва Николаевича Давыдова (1792 –1848), лично знавшего А. С. Пушкина[303].По словам л. А. Черейского, «в середине мая 1820, проезжая через Киев, Пушкинобедал здесь с Давыдовым»[304].Кроме того, Лев Васильевич был родным братом[305]Дениса Василевича Давыдова (1784 – 1839)[306],знаменитого партизана и поэта, который писал о себе, что «кочуя и сражаясьтридцать лет с людьми, посвятившими себя исключительно военному ремеслу, он вто же время занимает не последнее место в словесности между людьми,посвятившими себя исключительно словесности»[307],и, которого А. С. Пушкиным связывало многолетнее литературное и дружескоеобщение[308].Л. А. Черейский считает, что Л. В. Давыдоввв и А. С. Пушкин могли встречаться иу Д. В. Давыдова[309].Анна Васильевна Давыдова также, как ее муж и деверь, могла быть знакома сАлександром Сергеевичем. Таким образом, некоторые представители ближайшегородственного окружения Елизаветы Николаевны Лихачевой ( по крайне мере, зятьего и брат) являлись одновременно людьми из «окружения» Пушкина.
В специальном уточнениинуждается также то обстоятельство, что в составленном П. Н. Петровым родословиидворян Давыдовых жена Льва Васильевича ошибочно названа Екатериной ВасильевнойЛихачевой[310].С учетом исправления данной неточности можно принять к сведению, что супругиимели сыновей – Николая, Михаила, Василия, Сергея, Дениса – и дочь Елизавету[311].Все они, разумеется, приходились внуками Елизавете Николаевны Лихачевой.
Для характеристикикультурного облика последней важно также отметить, что, будучи женщинойправославной, она должна была достойно проводить церковные праздники. Причеминтересно, что само понятие «праздник» в представлении российской дворянкойпервой половины 19 века имело исключительно религиозный смысл. Так, 31 декабря1817 года княжна Прасковья Долгорукова, обращаясь к Елизавете Николаевне Лихачевой,писала следующие: «… позвольте вас поздравить ис праздниками, и с наступающимНовым Годом, пожелая вам всех благ возможных…»[312]. Очевидно, она имела в виду многодневный праздник Рождества Христова, отданиекоторого совершалось в Церкви как раз 31 декабря. Новый год же, который внастоящее время считается в России одним из гражданских праздников, в первойполовине 19 века вообще словом «праздник» не назывался.
На некоторых писем идокументов[313]можно утверждать, что она была женщиной грамотной, получивший, видимо, какое-тообразование (правда, какое именно, установить не удается). Древнее дворянскоепроисхождение и вступление в брак с представителем не менее древнего родаспособствовали,, вероятно, сознанию ею своей принадлежности в целом кродовитому российскому дворянству и важности обладания некоторыми атрибутамипричастности к определенному дворянскому роду. Официальный документ ЕлизаветаЛихачева могла скрепить не только собственноручной подписью, но и печатью сизображением родового герба ( «… что иутверждаю сим моим обязательствомзаподписанием моей руки ис приложением фамилии герба моего печати…»[314]),что, очевидно, являлось в ее глазах своеобразным символом нерушимости данногоею обязательства, соблюдение которого как бы гарантировалось авторитетом всегодворянского рода.
В заключении следуетсказать несколько слов к вопросу о специфике различения «провинциальное» и«столичное» дворянство. Обычно такое разграничение делается на основе критерияпроживания дворян и дворянок преимущественно в провинции или в столице. Однакоданный критерий не является неоспоримым. Так, Елизавета Николаевна Лихачева,которую мы считаем провинциальной дворянкой, действительно большую частьвремени проживала либо в имении, расположенном на территории Кашинского уездаТверской губернии («… дворянская опека находит требование в том еяпросительницы (вдовы Лихачевой) по всегдашнему пребыванию ее в Кашинскойокруге… согласно с законом…»)[315], либо в самом городе Кашине (« … хоть присутствие наших Августейших просителейих и всех вас выманило из Кашина В Москву…»[316]),однако на зиму она обычно перебиралась в столицу: до 1818 года – в Москву, а,начиная с 1818 года, — в Санкт-Петербург («… к крайне моему сожалению узнала,что вы не будете уж никогда приезжать в Москву а распологаеттесь проводить зимыв Петербурге…»[317]).Очевидно, она достаточно хорошо была осведомлена об особенностях столичнойжизни, общаясь с многочисленными родственниками и знакомыми, посещая культурныедостопримечательности столиц, в том числе и светские, такие как, например,театр. В одном из писем, обращенных к Елизавете Николаевне, ее сын ПетрВасильевич Лихачев описывал ей свои впечатления от путешествия по югу России и,в частности, от посещения города Одессы. Его рассуждение о местных театрахпоказывает, что его матушка имела вполне определенное представление о столичномсанкт-петербургском театре. Он писал следующее: «Здесь есть италианский Театр ифранцузской; последний составился из самых дурных актеров ПетербургскогоТеатра; вы можете себе представить каков он должен быть»[318].Вместе с тем многие представители столичного дворянства зачастую не только жилиопределенную часть года в принадлежавших им самим или членам их семей сельскихимений, но и подолгу гостили в имениях своих родных и друзей: « Я нынешнее леторазъезжала все по гостям была в разных Губерниях и в Орловской, и в Тульской,перед праздником только возвратилась домой…»[319].
Будучи тверскойдворянкой, Елизавета Николаевна Лихачева имела экономические связи вЯрославской губернии, ее сыновья, Григорий и Иван Васильевичи Лихачевы, жиликакое-то время в Петербурге[320].
Все эти фактысвидетельствуют о том, что повседневная жизнь представительницы провинциальногодворянства конца 18 – первой половины 19 века не замыкались исключительно врамках узколокальной территории. Собственная усадьба, уездный город, губернскийцентр, уездный город в соседней губернии и расположенное на ее территорииимение, наконец, обе столицы – такова география проживания и культурногообщения дворянской женщины. В отдельных случаях данный перечень можно было быдополнить еще и заграничными европейскими городами. В конечном счете,культурный кругозор дворянки должен был определяться масштабом условногоосвоенного ею социокультурного пространства, формальные границы которого внекоторых случаях, в известной мере, неизбежно совпадали с географическими.
Также следует указать насопряженную с этим особенность мировосприятия дворянской женщины, которой былосвойственно в целом небезразличное отношение к той или иной территории, копределенному культурно-географическому «локусу». В письмах, адресованных 31декабря 1817 года и 14 января 1818 года княжной Прасковьей ДолгоруковойЕлизавете Николаевне Лихачевой, можно обнаружить неоднократное упоминания отом, что тяжело некая княжна Варвара[321]переживаласообщение, что Елизавета Николаевна и ее близкие не будут впредь проводить зимыв Москве: «… Княжна Варвара только что не плачет за стыдом, что вы отреклись отМосквы…»[322],«… Княжна Варвара… сердцем соболезнует, что вы решились в Москве не жить, вы ееотрада…»[323];«… все наши вам кланются а паче Княжна Варвара и Евгения которые сокрушаются,что вы не едите в Москву, и не будете в нее ездить никогда…»[324].Наряду с ярко выраженными мотивами здесь, бесспорно, просматривается еще инекий ценностный аспект отношения дворянки к древней российской столицы.Возможно, если бы речь шла не о Москве, а о каком-то другом городе, переживаниекняжны Варвары Долгоруковой, представительницы родовитой российскойаристократии, не было бы столь сильным. Кроме того, следует учитывать, чтопредпочтение, отданное по части проживания Санкт-Петербургу, должно быловосприниматься жительницей Москвы особенно болезненно на фоне своеобразногокультурного соперничества двух столиц – «древней» и «новой». ( А. С. Пушкин писал,например: « Некогда соперничество между Москвой и Петербургом действительносуществовало… некогда Москва была сборным местом для всего русского дворянства,которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. … Надменный Петербургиздали смеялся и не вмешивался в затеи старушки Москвы. … Упадок Москвы естьнеминуемое следствие возвышения Петербурга. Две столицы не могут в равнойстепени процветать в одном и том же государстве, как два сердца не существуют втеле человеческом»[325].)Вместе с тем из слов княжны Прасковьи Долгоруковой, разделявшей в целом точкузрения княжны Варвары, видно, что она сама не была коренной москвичкой, а ееотношение к Петербургу, своему родному городу, было отмечено интенсивнойэмоциональной окрашенностью. При этом интуитивно предполагалось, чтопровинциальная дворянка Елизавета Николаевна Лихачева способна адекватновоспринимать сожаления, высказывавшиеся ей представителями столичногодворянства, а значит в данном вопросе они как бы находились в одной и той жеценностной «системой координат».
Однако, то с чем мы имеемдело, — это более или менее сходное отношение женщин, живших, одна, впровинции, а две другие, в столице, с некоторым феноменам окружавшей ихкультурной действительности при сохранении у них известных стереотипных представлений о специфических особенностях социокультурной среды своегоповседневного существования. Так, княжна Прасковья Долгорукова, приглашаяЕлизавету Николаевну Лихачеву и других родственников приехать погостить вМоскву, считала, что для них будет заманчивым оказаться в, условно говоря,богатой развлечениями столице и вести какое-то время более разнообразный, чем вКашине образ жизни: «… милой сестрице Дарье Сергеевне кланюсь, хоть бы она васвсех вз манила побывать в нашу столицу повеселится нашими веселостями…»[326].Выраженное ею при этом подспудное противопоставление столичного «веселья»провинциальной «скуке» (сравним, например, «В Москве я пела и сама // НО, когорченью, все забыла. // В провинции с ума сойти // Не мудрено от страшнойскуки»[327]) в решающей мере определялось светской системой ценностных приоритетов, исходяиз которых во многом в дворянской сословной культуре конца 18 – первой половины19 века вырабатывалось отношение к «столице» и «провинции» как к особымсоциокультурным феноменам.
Итак, предпринятая намипопытка реконструкции культурного облика Елизаветы Николаевны Лихачевой даетвозможность выявить некоторые характерные черты православного типапровинциальной дворянки. Их следует перечислить;
1) религиозноеблагочестие (исповедование Православной Веры, упование на Бога, на Милость иПомощь Божию, молитва, достойное проведение праздников, дела милосердия);
2) попечение о детях(воспитание, забота, нравственное назидание, соблюдение их имущественныхинтересов);
3) разносторонняяэкономическая деятельность (организация хозяйства в имении, винокурение,питейные сборы);
4) реализация юридическойправоспособности (подача прошений, взятие на себя обязательств, закладываниеимений);
5) высокие моральныекачества (любовь к ближним, самоотвержение, добросердечие, милосердие,рачительность как следствие знания о нуждающихся);
6)пространственно-культурный кругозор (динамика «провинция – столица»,«религиозный-светский»).
Елизавета НиколаевнаЛихачева являет собой пример провинциальной дворянской женщины, жизненный путькоторой определялся следующими основными вехами: древнее дворянскоепроисхождение – образование (вероятно) – брак с представителем родовитогороссийского дворянства – рождение детей – вдовство. Ее жизнь и имущественныеинтересы были связаны, главным образом, с Кашинским уездом Тверской губернии, азначит ее биография может занять достойное место в галерее историко-культурныхпортретов тверских дворянок конца 18 – первой половины 19 века.
Заключение
Историческая реконструкциякультурного облика отдельных представительниц дворянства позволяет выявить рядкачеств, которые можно считать определяющими с точки зрения описанияправославного типа провинциальной дворянки конца 18 – первой половины 19 века.Это материнство, семейственность, духовность, хозяйственность, гуманность,«соборность». При всем разнообразии культурного опыта, свойственного конкретнымобладательницам этих качеств, можно говорить об известном его универсализме врамках провинциального дворянского этоса.
Забота о детях составлялаодну из важнейших сфер повседневного попечения провинциальной дворянки конца 18– первой половины 19 века. Воспитывая их в духе православного благочестия ипрививая им первоначальные образовательные навыки, она действовала всоответствии с нормами известной культурной традиции. При этом данную сферусоциальной активности дворянской женщины следует рассматривать не только каксвоеобразный вклад в непрерывный процесс трансляции социокультурного опытароссийского дворянства от одного поколения его носителей и носительниц кдругому, но и как неотъемлемый факт ее собственного духовно-нравственногобытия.
Вместе с темпровинциальная дворянка являлась носительницей семейного начала, роль которогов рамках дворянской сословной культуры трудно переоценить. Будучи женой иматерью, она объединяла семью в единое целое, следя за сохранением в нейматериальной и духовной стабильности, занимаясь каждодневным устроениемвнутрисемейного общежития, поддерживая регулярное общение с многочисленнымиродственниками. Также в российской действительности имели место случаи, когдаженщина становилась старшей в семье и по возрасту, и по значимости и должнабыла реально возглавить ее после смерти мужа или родителей, приняв на себяответственность за ее хозяйственное и нравственное благополучие. Особенноявственно созидательная роль женщины в семье проявлялась в ее молитвенномпопечении о родных и домочадцах и в организации молитвенного общения междуразличными ее членами. Последнее следует рассматривать как один из примеровреализации принципа соборности в масштабах провинциальной дворянской семьи.
Исповедание ПравославнойВеры и связанное с этим религиозное благочестие провинциальной дворянки конца18 – первой половины 19 века налагали весьма существенный отпечаток на ееповседневную жизнь в которой одним из важнейших занятий была хозяйственнаядеятельность. Обладая по всей принадлежности к российскому дворянствунаселенными имениями, достигавшими иногда значительных размеров, женщина являласьне только юридической владелицей земли и крестьян, но и рачительной хозяйкой,бравшей на себя заботу об организации и координировании хозяйственнойдеятельности поместья, а также заботу по каждодневному упорядочениюсвоеобразного экономического механизма. Тем самым она выполняла устроительную,созидательную функцию. Стремление дворянской женщины к рачительномухозяйствованию было неотъемлемой частью свойственных ей ценностных ориентаций иодним из элементов ее представлений о подобающем жизненном укладе.
Провинциальнойдворянке конца 18 – первой половины 19 века было присуще гуманное обращение скрепостными крестьянами. Оно выражалось в стремлении оградить их от возможногоразорения, и оказываемой им посильной материальной и молитвенной помощи, и вмилосердном отношении к их нуждам. По-видимому, в своем поведении как владелицы«душ» дворянская женщина руководствовалась христианской, а не сословнойинтуицией.
«Соборный» дух русскойкультуры в целом, носительницей которого в повседневной жизни зачастуювыступала провинциальная дворянка, являлся определяющим для ее поведения имироощущения. Культурный опыт дворянской женщины, жившей в усадьбе изанимавшейся ведением хозяйства, неизбежно включал в себя представления о быте,нравах, духовном облике крестьян и дворовых. Кроме того, исповедание единойВеры, участие в церковной жизни, знание того, что «Церковь Христова» составляетодно духовное тело», должны были способствовать формированию у дворянскойженщины представления о религиозно-нравственном единстве общества и, наконец,приводить ее к осознанию включенности дворянства, к которому она принадлежалапо происхождению, наряду с другими российскими сословиями в единый социальныйорганизм. При этом оказание ею посильного содействия человеку более низкогообщественного положения было для нее естественным следствием веры в Бога истремления к стяжанию христианских добродетелей.
Носительницы данногосоциокультурного типа провинциальной дворянки являлись представительницыдостаточно узкой родовитой и образованной прослойки дворянства. Именно у такихженщин, регулярно писавших и получавших письма, аккуратно хранивших официальныедокументы могли образовываться личные архивы как свидетельства не толькоинтенсивного письменного общения, но и потребности в самовыражении, испособности к культурной рефлексии. Черты реальной провинциальной дворянкичасто воплощают идеал благочестия, формировавшийся под влиянием православногомироощущения и образа жизни женщины.
Список источников илитературы
1.Опубликованные источники
1.Аксаков С. Т. Семейная хроника //Аксаков С. Т. Семейная хроника; Детские годы Багрова-внука / Предисл. и примеч.С. Машинского. М., Худож. лит., 1982. С. 24-222. (Классики и современники.Русская классич. лит-ра).
2. Бакунин А. М. Осуга. Цит. по:Пирумова Н. Премухино Бакуниных. Дворянское гнездо// Наше наследие. 1990. № 3(15). С. 146-148.
3. Бакунин М. А. Письмо А. М.Бакунину. Цит. по: Носик Б. Премухино Бакуниных. Отцы и дети // Наше наследие.1990. № 3 (15). С. 150.
4. Батюшков К. Н. Хор для выпускаблагородных девиц Смольного монастыря // Соч.: В 2 т. М.: Худож. лит. 1989. Т.1: Опыты в стихах и прозе. Произведения не вошедшие в «Опыты…» / Сост., подгот.текста, вступ. ст. и коммент. В. Кошелева. С. 226-227.
5. Гончаров И. А. Обрыв // Собр.соч.: В 6 т. / Под общ. ред. С. Машинского. М.: Изд-во «Правдв», 1972. Т. 5. С.5-541. (Библиотека «Огонек». Библиотека отечественной классики).
6. Гончаров И. А. Обыкновеннаяистория // Собр. соч.: В 6 т. / Под общ. ред. С. Машинского. М.: Изд-во«Правдв», 1972. Т. 1. С. 57-372. (Библиотека «Огонек». Библиотека отечественнойклассики).
7. Державин Г. Р. Дар // Державин Г.Р. Стихотворения / Вступ. ст., сост. и. примеч. В. А. Приходько. Петрозаводск:Карелия, 1984. С. 133-134.
8. Домострой. Древнерусский текст //Домострой / Сост., вступ. ст., пер. и коммент. В. В. Колесова; Подгот. текстовВ. В. Рождественской, В. В. Колесова и М. В. Пименовой; Худож. А. Г. Тюрин. М.:Сов. Россия, 1990. С. 27-109.
9. Екатерина II. О время! // Сочинения Екатерины 2 / Сост., вступ. ст. О. Н.Михайлова. М.: Сов. Россия, 1990. С. 240-269.
10. Из воспоминаний А. И.Георгиевского / Предисл. Г. Г. Елизаветиной; Публ. К. В. Пигарева; Коммент.ред. ЛН // ЛН / АН СССР. Ин-т мировой лит-ры им. А. М. Горького. М.: Наука,1989. Т. 97; Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. С. 104-163.
11. Карамзин Н. М. Рыцарь нашеговремени // Карамзин Н. М. Повести / Предисл. и примеч. Вл. Муравьева. М.: Сов.Россия, 19798. С. 114-137. (Школьная б-ка).
12. Керн А. П. Дневник дляотдохновения // Пер. с фр. А. Л. Андерс // Керн (Маркова-Виноградская) А. П.Воспоминания о Пушкине / Сост., вступ. ст. и прим. А. М. Гордина. М.: Сов.Россия, 1987. С. 167-337.
13… Керн А. П. Из воспоминаний омоем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине /Сост., вступ. ст. и прим. А. М. Гордина. М.: Сов. Россия, 1987. С. 167-337
14. Некоторые черты из жизни ДенисаВасильевича Давыдова: Автобиография // Давыдов Д. В. Гусарская исповедь:Стихотворения. М.: ТОО Летопись, 1197. С. 5-20. (Мир поэзиии)
15. Новый Завет // Библия. КнигиСвященного Писания Ветхого и Нового Завета: Юбилейное издание, посвященноетысячелетию Крещения Руси. М.: Издание Московской Патриархии, 1988. С.1011-1346.
16. Погорельский А. Монастырка //Погорельский А Избранное / Сост., вступ. ст. и примеч. М. А. Турьян; Оформ. М.К. Шевцова; Ил. Б. А. Гуревича. М.: Сов. Россия, 1985. С. 159-349.
17. Полное собрание законовРоссийской империи. Собрание первое. СПб., 1830. Т. 16. № 12103, 12154; Т. 22.№ 16187.
18. Пушкин. А. С. Арап Петра Великого// Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести / Примеч.С. М. Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 7-37.
19. Пушкин. А. С. Барышня-крестьянка// Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести / Примеч.С. М. Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 83-100.
20. Пушкин. А. С. В начале 1812 года…// Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести / Примеч.С. М. Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 403.
21. Пушкин. А. С. Письмо Письмо П. А.Плетневу от 29 сентября 1830г. // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975.Т. 9: Письма 1818-1830 годов / Примеч. И. Семенко С. 335.
22. Пушкин. А. С. Граф Нулин // Собр.соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 3: Поэмы. Сказки / Примеч. С. М.Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 160-169.
23. Пушкин. А. С. Дубровский // Собр.соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести / Примеч. С. М.Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 128-194.
24. Пушкин. А. С. Евгений Онегин //Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 4: Драматические произведения /Примеч. Д. Д. Благого, С. М. Бонди. С. 7-180.
25. Пушкин. А. С. Из раннихредакций. Евгений Онегин // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 4:Драматические произведения / Примеч. Д, Д, Благого, С. М. Бонди С. 385-429.
26. Пушкин. А. С. Метель // Собр.соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести / Примеч. С. М. Петрова.Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 54-64.
27. Пушкин. А. С. Письмо А. Х.Бенкендорфу от 16 апреля 1830г. // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1977.Т. 9: Письма 1818-1830 годов / Примеч. И. Семенко С. 299-300.
28. Пушкин. А. С. Письмо Н. И. Гончаровойот 5 апреля 1830г. // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1977. Т. 9: Письма1818-1830 годов / Примеч. И. Семенко С. 299-300.
29. Пушкин. А. С. Письмо П. А.Плетневу от 29 сентября 1830г. // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1977.Т. 9: Письма 1818-1830 годов / Примеч. И. Семенко С. 335.
30. Пушкин. А. С. Письмо П. В.Нащокину от 29 сентября 1830 года // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.»,1978. Т. 9: Письма 1831-1837 годов / Примеч. И. Семенко С. 248-249.
31. Пушкин А. С. Путешествие из Москвыв Петербург // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 6: Критика ипублицистика / Пимеч. Ю. Г. Оксмана. С. 333-359.
32. Пушкин. А.С. Роман в письмах //Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести / Примеч. С.М. Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 404-416.
33. Пушкин. А. С. Участь моя решена.Я женюсь… // Собр. соч.: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 5: Романы. Повести/ Примеч. С. М. Петрова. Оформл. Худ. М. Шлосберга. С. 425-428.
34. Пушкин В. Л. Капитан Храбров //Пушкин В. Л. Стихи. Проза. Письма / Сост., вступ. ст. и примеч. Н. И.Михайловой. М.; Сов. Россия 1989. С. 161-180.
35. Ростопчина Е. П. Счастливаяженщина // Ростопчина Е. П. Счастоивая женщина. Литературные сочинения /Сост., и вступ. ст., коммент. А. М. Ранчина; Ил. и оф. А. В. Озеревской и А. Т.Яковлева. М.: Правда, 1991. С. 17-120
36. Семенов Тян- Шанский П. П.Детство и юность // Русские мемуары. избранные страницы. (1826-1856) / сост.,вступ. ст., биогр. очерки и примеч. И. И. Подольской. М.: Правда, 1990. С.411-513. (Литературные воспоминания).
37. Сенковский О. И. Вся женскаяжизнь в нескольких часах // Сенковский О. И. Сочинения Барона Брамбеуса /Сост., вступ. сл., и примеч. В. А. Кошелева и А. Е. Новикова. М.: Сов. Россия,1989. С. 282-333.
38. Толстой А. К. Письмо к А. А. Фетуот 12 мая 1869г. // Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста и примеч. И.Ямпольского. М.: «Худож. лит.» 1964. Т. 4. С. 291-292.
39. Толстой А. К. Письмо к Б.Ауэрбаху от 20 марта (1 апреля) 1863г. // Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста ипримеч. И. Ямпольского. М.: «Худож. лит.» 1964. Т. 4. С. 153-154.
40. Толстой А. К. Письмо к И. С.Тургеневу от 9 января 1859г. // Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста и примеч.И. Ямпольского. М.: «Худож. лит.» 1964. Т. 4. С. 145-146.
41. Толстой А. К. Письмо к К. К.Павловой от 13 (25) декабря 1863г. // Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста ипримеч. И. Ямпольского. М.: «Худож. лит.» 1964. Т. 4. С. 159-160
42. Толстой А. К. Письмо к Н. И.Костомарову от 7 (19) декабря 1865г. // Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста ипримеч. И. Ямпольского. М.: «Худож. лит.» 1964. Т. 4. С. 176-177.
43. Толстой А. К. Письмо к С. А.Толстой от 10 (22) июля 1870г. // Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста ипримеч. И. Ямпольского. М.: «Худож. лит.» 1964. Т. 4. С. 346-347.
44. Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 1.// Собр. соч.: В 22 т. Т. 4: Война и мир / Коммент. Н. М. Фортунатова. М.:! Худож. лит.» 1979. С. 7-370.
45. Тургенев И. С. Дворянское гнездо// Собр. соч.: В 12т. // Ред. кол.: М. П. Алексеев и Г. А. Бялый. М.: «Худож.лит.», 1976. Т. 2: Рудин. Дворянское гнездо / Примеч. М. П. Алексеева и др. С.131-183.
46 Тургенев И. С. Дым // Собр. соч.:В 12т. // Ред. кол.: М. П. Алексеев и Г. А. Бялый. М.: «Худож. лит.», 1976. Т.4.: Дым. Новь / Примеч. Ю. В. Манна С. 7-168.
47. Тургенев И. С. Отцы и дети //Собр. соч.: В 12т. // Ред. кол.: М. П. Алексеев и Г. А. Бялый. М.: «Худож.лит.», 1976. Т. 3.: Накануне. Отцы и дети. 1859-1861. / Примеч. А. И. Батюто.С. 151-334.
48. Тургенев И. С. Помещик // Собр.соч.: В 12т. // Ред. кол.: М. П. Алексеев и Г. А. Бялый. М.: «Худож. лит.»,1976. Т. 11.: Стихотворения, поэмы, «Литературные и житейские воспоминания»,переводы / примеч. Л. М. Лотман. С. 173-191.
49. Тургенев И. С. Рудин // Собр.соч.: В 12т. //Ред. кол.: М. П. Алексеев и Г. А. Бялый. М.: «Худож. лит.»,1976. Т. 2.: Рудин. Дворянское гнездо / Примеч. М. П. Алексеева и др. с. 7-127.
50. Тургенев И. С. Татьяна Борисовнаи ее племянник// Собр. соч.: В 12т. //Ред. кол.: М. П. Алексеев и Г. А. Бялый.М.: «Худож. лит.», 1975. Т. 1.: Записки охотника (1847-1874). С. 181-192.
51. Тютчева А. Ф. Воспоминания //Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров: Воспоминания и фрагменты дневниковфрейлины двора Николая 1 и Александра 2 / Послесл. С. В. Мироненко. М.:«Мысль», 1990. С. 3-42.
52. Фет А. А. Две липки // Фет А. А.Стихотворения, поэмы, переводы / сост., вступ. сл. и коммент. А. Тархова. М.:Правда, 1985. С. 510-523.
53. Фет А. А. Студент // Фет А. А.Стихотворения, поэмы, переводы / сост., вступ. сл. и коммент. А. Тархова. М.:Правда, 1985. С. 300-310.
54. Шереметева В. П. Письма. Цит. по:Снытко Н. В. Две тени Остафьевского парка // Встречи с прошлым: Сб. матер.Центрального государственного архива литературы и искусства СССР / Глав. Архив.упр. При Совете Министров СССР; Ред. кол.: Н. В. Волкова (отв. ред.) и др. М.:Сов. Россия, 1990. Вып. 7. С. 19-31.
55. Яковлева А. Р. Письмо А. С.Пушкину от 6 марта 1827 г. // Друзья Ппушкина: Переписка; Воспоминания;Дневники6 В 2 т. / Сост., биографические очерки и примеч. В. В. Кунина. М.:Правда, 1986. Т. 1. с. 124.
2 Литература
1. Анисимов Е. В. Время петровскихреформ. Л., Ленинздат, 1989. 496 с.: ил. (Историческая библиотека «Хроника трехстолетий: Петербург – Петроград- Ленинград»).
2. Анисимов Е. В. Россия в середине18 века: Борьба за наследие Пера. М.: Мысль, 1986. 237 с.: 24 л. ил.
3. Анненков П. В. Материалы длябиографии а. С. Пушкина // Вступ. ст. Г. М. Фридлендера; Подгот. текста икоммент. А. А. Карпова.: Современник, 1984. 476 с. портр. (Б-ка « Любителямроссийской словесности. Из литературного наследия).
4. Артемьева Т. В. «Дворянин-философ»как социальный тип // Артемьева Т. В. История метафизики в России 18 века.СПб.: Изд-во «Алетейя», 1996. Ч. 2. Глава 4. С. 147-166.
5. Архимандрит Августин (Никитин).Православный Петербург в записках иностранцев. СПб.: ТОО «Журнал Нева», 1995.224 с.: ил.
6. Афанасьев В. В. Рылеев:Жизнеописание. М.: Мол. гвардия 1982. 319 с.: ил. (Жизнь замечат. людей. Сер.Биогр.; Вып. 6 (625).
7. Баггер Х. Реформы Петра Великого:Обзор исследований / Пер. с датского и послесл. В. Е. Возгрина.; Вступ. сл. иобщ. ред. В. И. Буганова. М.: «Прогресс» 1985. 200с.
8. Бакланова Н. А. Новый обликдворянина // История СССР с древнейших времен до наших дней: В 2 сериях, в 12т. М.: Наука, 1967. Серия первая. Т. 3. С. 387-388.
9… Бакланова Н. А. Ассамблеи инародные развлеченния // История СССР с древнейших времен до наших дней: В 2сериях, в 12 т. М.: Наука, 1967. Серия первая. Т. 3. С. 391-394
10. Барановский А. «Боже, Царяхрани!»: Дело о плагиате монархического гимна // Родина. 1996. № 12. С. 96-98.
11. Белоусов А. Ф. Институтка //Школьный быт и фольклор: Учеб. материал по русскому фольклору / Сост. А. Ф. Белоусов;Отв. ред. С. Н. Митюрев. Таллинн: Таллиннский педагогический институт им. Э.Вильде, 1992. Ч. 2: Девичья культура. С. 119-159.
12. Белявский М. Т. Сословия исословный строй // Очерки русской культуры 18 века / Под ред. В. А. Рыбакова.М.: МГУ, 1987. Ч. 2. С. 21-43.
13. Белявский М. Т. Школа иобразование // Очерки русской культуры 18 века / Под ред. В. А. Рыбакова. М.:МГУ, 1987. Ч. 2. С. 258-293.
14. Бессмертный Ю. Л. Брак, семья илюбовь // Средневековая Европа глазами современников и историков: Кн. длячтения. М., 1995. Ч. 3. С. 315-325.
15. Библейская энциклопедия.Репринтное воспроизведение издания 1891 г. М.: ТЕРРА, 1990. 904 с.: ил.
16.Благой Д, Д. «Евгений Онегин» // Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975, Т. ;. С.443-479.
17. Богословский М. М. Быт и нравырусского дворянства в первой половине 18 века. М., 1906. 52 с.
18. Бокова В. М. Три женщины //История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С.5-12. (Россия в мемуарах).
19. Бреннер Ж. Моя историясовременной французской литературы / Предисл., пер. с фр., коммент. О. В.Тимашевой. М.: Высш. шк., 1994. 352с.
20. Брикнер А. Г. История ЕкатериныВторой. Репринтное воспроизведение издания 1885 г.: В 2 т. М.: Современник,Товарищество Русских Художников, 1991. Т. 1. 431 с.: Т. 2. 499 с.: ил.
21. Булгаков С. Мистика и этикаправославия // Жизнь и житие Сергия Радонежского: Сб. / Сост., послесл. икоммент. В. В. Колесова; Подгот. текстов В. В. Колесова и Т. П. Рогожниковой.М.: Сов. Россия, 1991. С .287-300.
22. Буровик К. А. Родословная вещей.2-е изд., перераб. М.: Знание, 1991, 232 с.
23. Быкова Л. А. Дворянскаяродословная книга Тверской губернии 1787-1797 гг.: источники. Историясоставления // Генеалогические исследования: Сб. ст. М.: РГГУ, 1994. С.189-201.
24. Быкова Л. А. Родословные книгиТверской губернии 1785-1917 гг. как источник по истории русскогопровинциального дворянства: Атореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1993. 32 с.
25. Быкова Л. А. Хранилище частныхархивов // Тверская старина. 1991. № 1. С. 70-79.
26. Веселовский С. В. Род и предки А.С. Пушкина в истории // Отв. ред. С. М. Каштанов. М.: Наука, 1990. 336 с.: ил.
27. Владимирский-Буданов М. Ф. Обзористории русского права. 6-е изд. СПБ., Киев, 1909. 699с.
28. Высокопреосвященный Иоанн,митрополит С.-Петербургский и Ладожский. Самодержавие духа: Очерки русскогосамосознания. Саратов: «Надежда», 1995. 336с.: ил.
29. Глинка В. М. Пушкин и Военнаягалерея Зимнего дворца. Л.: Ленинздат, 1998. 228 с.: ил.
30. Глушков С. В. На обломкахдворянской Атлантиды // Русская провинция. 1997. № 4 (24). С. 49-55.
31. Гордин А. М. Анна Петровна Керн –автор воспоминаний о Пушкине и его времени // Керн (Маркова-Виноградская) А. П.Воспоминания о Пушкине. М.: Сов. Россия, 1987. С. 5-32.
32. Государственные архивы СССР:Справочник / Глав. архив. упр. При Совете Министров СССР; Ред. кол.: Ф. М.Ваганова (пред.) и др. м.: Мысль, 1989. Ч. 1. 603 с.
33. Губер П. К. Дон-Жуанский списокПушкина: Главы из биографии. Репринтное воспроизведение издания 1923 г. М.:«Политекст», 1991. 288 с.; ил.
34. Гурьянова В. В. Тверская помещицавторой половины 18 века Прасковья Ильинична Манзей // Женщины в социальнойистории России: Сб. науч. тр. Тверь, 1997. С. 20-31.
35. Даль в. И. Толковый словарьживого великорусского языка М.: Рус. яз., 1980-1981. Т. 1-4.
36. Дворянские роды Российскойимперии / П. Х. Гребельский и др.; Под ред. С. В. Думина. СПБ.: ИПК «Вести»,1993. Т. 1: Князья. 344 с.: ил; СПБ.: ИПК «Вести», 1995. Т. 2: Князья. 264 с.:ил; М.: Ликоминвест», 1996. Т. 3.: Князья. 280с.: ил.
37. Дворянское собрание:Историко-публицистический и литературно-художественной альманах / Гл. ред. В.П. Краевский. М.: Книга и бизнес, 1994. №1. 316с.
38. Дворянство и крепостной стройРоссии 16-18 вв. / Сб. си. посвящ. памяти А. А. Новосельского; Ред. кол.: Н.И. Павленко (отв.ред.) и др. М.: «Наука», 1975. 345 с.: ил.
39. Демкин А. В. Русское купечество16-18 вв. / Города Верхневолжья / Отв. ред. А. А. Преображенский. М.: Наука,1990. 94 с.
40. Демков М. И. Очерки по историирусской педагогики. М., 1909. 152 с.
41. Дружинин Н. М. Укреплениедворянского сословия // История СССР с древнейших времен до наших дней: В 2сериях, в 12 т. М.: Наука, 1967. Серия первая. Т. 4. С. 277-281.
42. Друзья Пушкина: Переписка;Воспоминания; Дневники: В 2 т. / Сост., биографические очерки и примеч. В. В.Кунина. М.: Правда, 1986. Т. 1 640 с; Т. 2. 640 с.
43. Женщина, брак, семья до началанового времени: Демографические и социокультурные аспекты // РАН. Ин-т всеобщейистории; Отв. ред. Ю. Л, Бессмертный. М.: Наука, 1993. 154с.: табл.
44. Закон Божий: Для семьи и школы сомногими иллюстрациями. Репринтное воспроизведение издания 1957 г. / Сост. свящ.Серафим Слободской. Издание Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря, 1993. 576с.: ил .
45. История родов русскогодворянства: В 2 кн. М.: Современник: Лексика, 1991. Кн. 1. 431 с.: ил.; Кн. 2.319 с.: ил.
46. Кабузан В. М. Изменения иразмещение населения России в 18 – первой половины 19 в. ( По материаламревизий). М.: «Наука», 1971. 190 с.
47. Кайдаш С. Н. Сила слабых: Женщиныв истории России (11-19вв.). М.: Сов. Россиияя, 1989. 286 с.
48. Кайдаш С. Н. Сильнее бедствияземного: Очерки о женщинах русской истории. М.: Мол. гвардия, 1983. 207 с., 8л. ил.
49. Каменский А. В. «Под сениюЕкатерины…»: Вторая половина 18 века. СПб.: Лениздат, 1992. 448 с.: ил.
50. Карновичч Е. П. Родовые прозванияи титулы в России и слияние иноземцев с русскими. Репринтное воспроизведениеиздания 186 г. М.: «БИМПА», 1991. 252 с.
51. Карпович М. М. Имперская Россия(1801-1917 гг.) // Вернадский Г.В. История России: Московское царство / Пер. сангл. Е. П. Беренштейна, в. Л. Губмана, О. В. Строгановой. Тверь: ЛЕАН, М.:АГРАФ, 1997. Ч. 2. С. 289-360
52. Кашкова В. Ф. Пушкинский путеводитель.Тверь: Книжный клуб, Сувенир, 1994. 271 с.: ил.
53. Кизеветтер А. А. Русское обществов 18 столетии. Ростов н/Д, 1905. 48 с.
54. Ключевский В. О. Евгений Онегин иего предки // Ключевский В. О. Литературные портреты // Сост., вступ. ст. А. Ф.Смирнова. М.: Современник, 1991. С. 115-132. ( Б-ка «Любителям российскойсловесности». Из литературного наследия.).
55. Ключевский В. О. Западное влияниев России после Петра // Ключевский В. О. Неопубликованные произведения // Отв.ред. М. В. Нечкина. М.: Наука, 1983. С. 11-112.
56. Ключевский В. О. ИмператрицаЕкатерина 2 (1729-1796) // Сочинения: в 9 т. / Под ред. В. Л. Янина; Послесл. икоммент. В. А. Александрова, В. Г. Зимина. М.: Мысль, 1989. Т. 5. С. 282-339.
57 Кондратьев А. А. Граф А. К. Толстой:Материалы для истории жизни и творчества. СПб.: «ОГНИ», 1912. 118 с., портр.
58. Корнилов А. А. Молодые годыМихаила Бакунина: Из истории русского романтизма. М., 1615. 718 с.
59. Корф С. А. Дворянство и егосословное управление за столетие 1762-1885. Спб., 1906. 720 с.
60. Кошман Л. В. Почта в России в 19в.: культурно-информационная система / Российская провинция 18-20 веков: реалиикультурной жизни: Материалы 3 Всероссийской научной конференции. Пенза, 1996.Кн. 1. С. 287-298.
61. Краснобаев Б. И. Русская культуравторой половины 18 – начала 19 в.: Учеб. пособие. М,: МГУ, 1983. 224 с.
62. Краснобаев Б. И. Очерки историирусской культуры 18 века: Кн. для учителя 2-е изд. М.: Просвещение, 1987. 319с.: ил.
63. Лихачев Д. С. Три основыевропейской культуры и русский исторический опыт // Наше наследие. 1991. № 6(24). С. 15-16.
64. Лихачева Е. О. Материалы дляистории женского образования в России (1086-1856). СПб., 1899. Ч. 1. 190 с.; Ч.2. 301 с.; Ч. 3. 267 с.
65. Лозинская Л. Я. Во главе двухакадемий. 2-е изд., испр. и доп. / Отв. ред. А. А. Преображенский. М.: Наука,1983. 114 с.: ил.
66. Лотман Ю. М. Беседы о русскойкультуре: Быт и традиции русского дворянства (18 – начало 19 века). СПб.:Искусство – СПВ, 1994. 399 с.; 5 л. ил.
67. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина«Евгений Онегин»: Комментарии: Пособие для учителя. Л.: Просвещение, 1980. 416с.
68. Маймин Е. А. Пушкин. Жизнь итворчество / Отв. ред. Д. С. Лихачев. М.: Наука, 1982. 108 с.
69. Макогоненко Г. П. НиколайКарамзин и его «Письма русского путешественника» // Карамзин Н. М. Письмарусского путешественника. М.: Правда, 198. С. 5-30.
70. Мещерская С. В. Воспоминаниякнягини Софьи Васильевны Мещерской: С портретом и биографией княгини. Тверь:Издание Тверской Ученой Архивной комиссии, 1902. 34 с.
71. Милюков П. Н. Очерки по историирусской культуры: В 3 т. М.: Издательская группа «Прогресс»-«Культура», 1994.Т. 2. Ч. 1: Церковь. Религия. Литература. 416 с.; т. 2. Ч. 2: Искусство. Школа.Просвещение. 496 с.; Издательская группа «Прогресс»-«Культура», 1995. Т. 3.:«Национализм и европеизм». 480 С.
72. Михневич В. О. Русская женщина 18столетия. Репринтное воспроизведение издания 1895 г. М.: Панорама, 1990. 404 с.
73. Моисеева Г. Н. Записки ивоспоминания русских женщин 18 – первой половины 19 века и ихкультурно-историческое значение // Записки и воспоминания русских женщин 18 –первой половины 19 века. М.: Современник, 1990. С. 5-40 (серия мемуаров«Память»).
74. Моисеева Г. Н. О литературнойдеятельности Е. Р. Дашковой // Дашкова Е. Р. Литературные сочинения. М.:Правда, 1990. С. 5-28.
75. Муравьев В. Б. Кавалерист девицаНадежда Дурова // Дурова А. Н. Избранные сочинения кавалерист-девицы / Сост.,вступ. сл. и примеч. В. Б. Муравьева. М.: Моск. Рабочий, 1988. С. 5-24.(Библиотека «Московского рабосего»).
76. Нечкина М. В. Загадкахудожественного образа: Художественный обра з историческом процессе. М.:«Знание», 1972. 32 с. (Новое в жизни, науке, технике. Серия «Литература», 7).
77. Нилус С. Великое в малом: Запискиправославного. Репринтное воспроизведение издания 1911г. Издание Свято-Троицкойлавры, 1992. 352 с.: ил.
78. Нилус С. Святыня под спудом:Тайны православного монашеского духа. СПб.: «Благовест», 1996. 288 с.
79. Новиков В. И. Остафьево:Литературные судьбы 19 века. М.: Знание, 1991. С160 с.: ил., 1 л. портр.
80. Носик В. Премухино Бакуниных.Отцы и дети // Наше наследие. 1990. № 3 (15). С. 149-156.
81. Ободовская И. М. Дементьев М. А.Вокруг Пушкина: Неизвестные письма Н. Н. Пушкиной и ее сестер Е. Н. И А. Н.Гончаровых / Вступ. ст. Д. Д, Благого М.: Сов. Россия, 1975. 383 с.: ил.
82. Ободовская И. М. Дементьев М. А.Наталья Николаевна Пушкина: По эпистолярным материалам / Ред. и авт. Предисл.В. И. Кулешов. 2-е изд. М.: «Сов. Россия», 1987. 361 с., 17 л. ил.
83. Ободовская И. М. Дементьев М. А.Пушкин в Яропольце / Под ред. и с предисл. В. И. Кулешова; Худож. А. Белюкин.М.: Сов. Россия, 1982. 160 с.: ил., 1 л. портр.., 16 л. ил.
84. Озерская Ф. С. Женскоеобразование // Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР: 18первая половина 19 в. / Отв. ред. М. Ф. Шабаева. М.: «Педуагогика», 1973.Раздел 3. Гл. 14. С. 255-269.
85. Озерская Ф. С. Женскоеобразование в 18 в. // Очерки истории школы и педагогической мысли народовСССР: 18 первая половина 19 в. / Отв. ред. М. Ф. Шабаева. М.: «Педуагогика»,1973. Раздел 2. Гл. 7. С. 133-142.
86. Очерки русской культуры 18 века:В 4 т. / Гл. ред. В. А. Рыбаков. М.: Изд-во МГУ, 1985. Ч .1. 384 с.: ил.; М.,1987. Ч. 2. 4о6 с.: ил.; М., 1988. 394 с.: ил.; М., 1990. 378 с.: ил.
87. Очерки русской культуры 19 века /Ред кол. Л. В. Кошман и др. М.: МГУ, 1998,. Т .1: Общественно-культурная среда.384 с.: ил.
88. Палеолог М. Роман Императора:Александр 2 и княгиня Юрьевская. Репринтное воспроизведение издания 1924 г. М.:Б. М., 1991. 112 с.
89. Петров С. М. Художественная прозаПушкина // Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. М.: «Худож. лит.», 1975. Т.5. С. 529-571.
90. Пирумова Н. Премухино Бакуниных.Дворянское гнездо // Наше наследие. 1990. № 3 (15). С. 143-148.
91. Подольская И. И. П. П. СеменовТян-Шанский: Биографический Очерк // Русские мемуары. Избранные страницы.(1826-1856). М.% Правда, 1990. С. 3963-410.
92. Покровский В. АлексейКонстантинович Толстой: Его жизнь и сочинения: Сборник историко-литературныхстатей. 2-е изд. доп. М.: Кн. магазин В. Спиридоноова и А. Михайлова, 1908. 318с.
93. Пушкарев Л. Н. Просвещение инаука // История СССР с древнейших времен и до наших дней: В 2 сериях, в 12 т.М.: Наука, 1967. Серия первая. Т. 3. С. 577-585.
94. Пушкарев Л. Н. Быт дворян //История СССР с древнейших времен и до наших дней: В 2 сериях, в 12 т. М.:Наука, 1967. Серия первая. Т. 3. С. 602-603.
95. Пушкарева Н. Л. Гендерныеисследования: рождение, становление, методы и перспективы // Вопросы истории.1988. № 6. С. 76-86.
96. Пушкарева Н. Л. Женщина в русскойсемье 10 – начала 19в.: динамика социокультурных изменений / РАН. Ин-тэтнологии и антропологии им н. Н. Миклухо-Маклая: Автореф. дис. … д-ра ист.наук. М., 1997. 52 с.
97. Пушкарева Н. Л. Женщины ДревнейРуси. М.: Мысль, 1989. 266 с.: 16 л. ил.
98. Пушкарева Н. Л. Знаменитыероссиянки. М., 1991.
99. Пушкарева Н. Л. Мать иматеринство на Руси ( 10 –18вв.) // Человек в кругу семьи: Очерки по историичастной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного.М.: РГГУ, 1996. С. 305-341
100 Пушкарева Н. Л. Русская женщина всемье и обществе 10 –20 вв.: этапы истории // Этнографическое обозрение. 1994.№ 5. С. 3-15.
101 Пушкарева Н. Л. Частная жизньрусской женщины: невеста, жена, любовница ( 10 –начало 19 в.). М.: Ладомир,1997. 3841 с.
102 Пушкарева Н. Л. Экштут С. А.«Милый Алексей Николаевич»: Флирт и любовь русского дворянина // Родина, 1996.№ 3. С. 67-72.
103. Пьянов А. С, Мои осенние досуги:Пушкин в Тверском крае. М.: Моск. Рабочий. 1979. 320 с.
104. Развитие русского права в первойполовине 17 – 19 вв. / Отв. ред. Е. А. Скрипилев. М.: Наука, 1992. 309 с.
105. Развитие русского права в первойполовине 19 вв. / Отв. ред. Е. А. Скрипилев. М.: Наука, 1994. 315.
106. Ранчин А. М. История женщины ипоэтессы – в романе, повести, комедии // Ростопчина Е. П. Счастливая женщина.Литературные сочинения. М.: Правда., 1991. С. 5-14.
107. Репина Л. П. «Женская история»:проблемы теории и метода // Средние века. М., 1994. Вып. 57. С. 103-109.
108. Репина Л. П. Вызовпостмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории //Одиссей. Человек в истории. 1996. М.: Сода, 1996. С. 25-38.
109. Репина Л. П. Гендерная история:проблемы и методы исследования // Новая и новейшая история. 1997. № 6. С.41-58.
110. Репина Л. П. История женщинсегодня: историографические заметки // Человек в кругу семьи: Очерки по историичастной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного.М.: РГГУ, 1996. С. 35-73.
111. Рикман В. Ю. Дворянскоезаконодательство Российской империи / Под. Ред. С. А. Сапожникова. М.: МП«Герольдия», 1992. 120 с.
112. Романович-Славатинский А.Дворянство в России от начала 18 века до отмены крепостного права. Киев., 1912.578 с.
113. Российская провинция 18-20веков: реалии культурной жизни: материалы 3 Всероссийской научной конференции /Отв. ред. С, О. Шмидт. Пенза.: Департамент культуры Пензенской области, 1966.Кн. 1. 452 с.; Кн. 2. 474 с.
114. Руммель В. В., Голубцов В. В.Родословный сборник русских дворянских фамилий. СПБ.: Изд. Суворина, 1886. Т.1.; Спб.: Изд. Суворина, 1887. Т. 2.
115. Румянцева М. Ф. Генеалогияроссийского чиновничества второй половины 18 в.: постановка проблемы иисточники изучения // Генеалогические исследования: Сб. ст. М.: РГГУ, 1994. С.201-221.
116. Русская провинция. Культура18-20 веков: Сб. ст. М., 1993.
117. Савелов Л. М. Библиографическийуказатель по истории, геральдике и родословию российского дворянства. 2-е изд.Острогожск, 1898. 268 с.
118. Савелов Л. М. Статьи погенеалогии и истории дворянства. СПБ., 1898.
119. Севастьянова А. А. Историографиярусской провинции второй половины 18 века: (К постановлению проблемы) //История СССР. 1991. 3 1. С. 134-12.
120. Севастьянова А. А. Русскаяпровинциальная историография второй половины 18 в.: Учеб. пособие поспецкурсу. Ярославль: ЯрГУ, 1988. 64 с.: ил.
121. Севастьянова А. А… Русскаяпровинциальная историография второй половины 18 в. М., 1998.
122. Семенова Л. Н. Очерки историибыта и культурной жизни России: Первая половина 18 в. / Под ред. Н. А.Казаковой. Л.: Наука, Ленингр. Отд-ние. 1982. 279 с.
123. Семья Бакуниных в общественной илитературной жизни России 19 в.: Путеводитель по выставке. Калинин, 1988. 16с.: ил.
124. Слепинин К. Азы православия. 2-еизд., испр. и доп. СПб.: «Сатись», 1997. 88 с.
125. Снытко Н. В. Две тениОстафьевского парка // Всвтречи с прошлым: Сб. матер. Центральногогосударственного архива литературы и искусства СССР / Глав. архив. упр. ПриСовете Министров СССР; Ред. кол.: Н. В. Волкова (отв. ред). и др. М.: Сов.Россия, 1990. Вып. 7. С. 19-31.
126. Снытко Н. В. Остафьево // Нашенаследие. 1988. № 6. С. 137-146.
127. Соборы наших душ: Альбом / Сост.С. Глушков. Тверь: Альба, 1995. 128 с.: ил. (Архитектурные памятники Тверскойобласти).
128. Соловьев С. М. История России сдревнейших времен. М., 1964. Кн. 12; М., 1965. Кн. 13.
129. Старикова Л. М. Театральнаяжизнь старинной Москвы: Эпоха. Быт. Нравы. М.: Искусстсво, 1988. 334 с.: ил.
130. Стафеев Г. И. Сердце полновдохновенья: Жизнь и творчество а. К. Толстого. Тула: Приок. Кн. из-во, 1973.320 с.: 8 л. ил.
131. Тартаковский А. Г. 1812 год ирусская мемуаристика: Опыт источниковедческого изучения. М.: Науа, 1980. 312 с.
132. Тартаковский А. Г. Русскаямемуаристика и историческое сознание 19 в. М., 1997. 357 с.
133. Троицкий С. М. Россия в 18веке.: Сб. ст. и публикаций / Отв. ред. А. А. Преображенский, А И. Юхт. М.:Наука, 1982. 254 с.
134. Троицкий С. М. Русскийабсолютизм и дворянство в 18 веке: Формирование бюрократии. М.: Наука, 1974.395 с.
135. Фадеев А. В. Новые черты вкультурном облике русского общества // История с древнейших времен и до нашихдней: В 2 сериях, в 12 т. М.: Наука, 1967. Серия первая. Т. 4. С. 569-608.
136. Фаизова и. В. Служба дворянствапосле манифеста 1762 г о вольности дворянской: Автореф. дис. … канд. ист. наукМ., 1997. 35 с.
137. Файнштейн М. Ш. Писательницыпушкинской поры: Историко-литературные очерки / Отв. ред. С. А. Фомичев. Л.:Наука, 1989. 175 с., портр. ( Серия «Литературоведение и языковедение».
138. Флоренский П Троице-Сергиевалавра и Россия // Жизнь и житие Сергия Радоежского: Сб. / Сост., послесл. икоммент. В. В. Колесова; Подгот. текстов в, В. Колесова и Т. П. Рогожниковой.М.: Сов. Россия, 1991. С. 273-286.
139. Христианство: Энциклопедическийсловарь: В 3 т. / Ред. кол.: С. С. Аверинцев ( Гл. ред.) и др. М.: БольшаяРоссийская энциклопедия, 1993. Т. 1: А- К. 863 с.; Большая Российскаяэнциклопедия, 1993. Т. 2: Л- С. 671 с.; Большая Российская энциклопедия, 1993.Т. 3: Т-Я. 783 с.;
140. Цатурова М. К. Русское семейноеправо 16 –18 вв. М.: Юрид. Лит., 1991. 112 с.
141. Черейский Л. А. Пушкин иТверской край: Документальные очерки. Калинин: Моск. Рабочий, Калинин. Отд.,1985. 143 с.: ил.
142. Черепнин Н. П. Императорскоевоспитательное общество благородных девиц. Исторический очерк. 1764-1914. Пг.,1914-1915. Т. 1-3.
143. Чернявский М. П. Генеалогиягоспод дворян, внесенных в родословную книгу Тверской губернии с 1787 по 1869год, с алфавитным указателем и приложениями. Тверь, 1871. 219 с.
144. Чечулин Н. Д. Русскоепровинциальное общество во второй половине 18 веа: Исторический очерк. СПб.,1889. 117 с.
145. Шепелев Л. Е. Придворные чины извания в дореволюционной России в связи с их значением для историческихисследований // Вспомогательные исторические дисциплины. Л.: Наука, Лен. Отд.,1976. Т. 8. С. 150-163.
146. Шмидт С. О. Вступительноеслово// Российская провинция 18-20веков: реалии культурной жизни: Материалы 3Всероссийской научной конференции / Отв. ред. С. О. Шмидт. Пенза.: Департаменткультуры Пензенской области, 1996. Кн. 1. С. 10-24.
147. Шмидт С. О. «История государстваРоссийского» Н. М. Карамзина в культуре российской провинции // Российскаяпровинция 18-20веков: реалии культурной жизни: Материалы 3 Всероссийскойнаучной конференции / Отв. ред. С. О. Шмидт. Пенза.: Департамент культурыПензенской области, 1996. Кн. 1. С. 430-448.
148. Шмидт С. О. Изучение культурыроссийской провинции (18- начало 20 в.) и задачи краеведения // Шмидт С. О, Путь историка:Избранные труды по источниковедению и историографии. М.: РГГУ, 1997. С.319-330.
149. Шмидт С. О. Историческийнекрополь в системе культуры России // Шмидт С. О. Археография. Архивоведение.Памятниковедение: Сб. ст. М.: РГГУ, 1997. С. 249-266
150. Шмидт С. О. Усадьбоведение икраеведение // Шмидт С. О. Археография. Архивоведение. Памятниковедение: Сб.ст. М.: РГГУ, 1997. С. 300-317.
151. Шмидт С. О. Художественнаялитература и искусство как источник формирования исторических представлений //Шмидт С. О. Путь историка: Избранные труды по источниковедению и историографии.М.: РГГУ, 197. С .113-115.
152. Экштут С. А. «Авось» какдвижущая сила истории: к философии случая // Социум. 1995. № 3 (46). С. 76-84.
153. Экштут С. А. Благородное сословиеРоссии // Социум. 1995 № 1 (44). С. 26-35.
154. Энциклопедический словарьБрокгауз и Ефрон: Биографии: В 12 т. Репринт. изд. М.: Большая Российскаяэнциклопедия, 1991-1997. Т. 1-6.
155. Энциклопедический словарь / Изд.Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб. 1896. Кн. 35. Т. 18; Спб., 1896. Кн. 36 т.18а; СПб., 1896. Кн. 37. Т. 19.; СПб., 1904. Кн. 82. XLIa.
156. Яблочков М. Т. Историядворянского сословия в России. СПб., 1876. 670 с.
157. Ястребицкая А. Л. Женщина вповседневной жизни позднего средневековья // Культура и общество в средние векав зарубежных исследованиях. М., 1990.
Содержание
Введение
Глава I. Начало жизненного пути дворянки в России конца XVIII –
первой половины XIX века. Институтское образование.
1.1 Культурнаяприрода и результаты институтского образов
вания.
Глава II. Замужество в жизни русской дворянской женщины конца
XVIII – первой половины XIX века.
2.1 Критерии оценкибрачного партнера или партнерши.
2.2 Процедура,предшествовавшая церковному таинству венчания.
Глава III Православный тип дворянской женщины ( на примере
тверскихдворянок конца XVIII – первойполовины XIX
века).
3.1 ЕлизаветаНиколаевна Лихачева.
Заключение.
Список источников и литературы.
I. Опубликованные источники
II. Литература.