--PAGE_BREAK--Центральное место в устном народном творчестве XVIII в. занимают песни и предания о Пугачеве. Недаром А. С. Пушкин ценил в них “печать живой современности”. Эти песни создавались в ходе боев восставших с Царскими войсками. Народ видит в Пугачеве не “государственного вора, изверга, злодея и самозванца”, как именовали его царские манифесты, а народного царя, крестьянского заступника и мстителя. В народных преданиях Пугачев — богатырь, герой-полководец, кровно связанный с народом и противостоящий дворянству; он стал во главе восставших, которые
… задумали дело правое,
Дело правое, думу честную:
Мы дворян господ — на веревочки,
Мы дьяков да ярыг — на ошейнички,
Мы заводчиков — на березоньки.
Народ не поверил даже смерти Пугачева — настолько велика была уверенность в его силе. Подвиг Пугачева воспет не только русскими: башкиры, мордва, татары, удмурты видели в нем выразителя народных чаяний. Вместе с Пугачевым в башкирских песнях прославлен и его соратник Салават Юлаев.
Кроме песен о Пугачеве, в XVIII в. пользовались популярностью ранее созданные песни о Разине, о “добрых молодцах, вольных людях”. Такова знаменитая песня “Не шуми, мати зеленая дубравушка”.
В XVIII в. продолжали широко бытовать традиционные жанры народного творчества — былины, сказки, пословицы, поговорки, бытовые песни и т. д. Нельзя считать случайностью, что в XVIII в. были записаны пословицы, отражающие представление о воле: “воля господину, а неволя холопу”, “воля неволи не хочет”, “в поле-воля”.
В рукописную демократическую литературу XVIII в. проникли произведения народного творчества, которые не могли быть напечатаны из-за цензурных рогаток. Таков “Плач холопов”, который выразительными сравнениями раскрывает “свирепство” бар и подневольное положение крепостных. “Куда бы ты ни сунься — везде господа”, — горестно восклицает неизвестный автор “Плача”; смерть — вот единственное избавление от тяжелой судьбы. Трудная жизнь голодающих дворовых отразилась в крестьянской “Повести пахринской деревни Камкина”. То жалоба, то горький смех сквозь слезы слышатся в рукописных пародиях на официальные документы. В “Глухом паспорте” автор с горечью говорит о невозможности беглому крестьянину найти работу; нищета толкает его на путь грабежа и разбоя. Тяжкая солдатская служба ярко описана в рукописных повестях солдатского происхождения — в пародийной челобитной к богу и в “Горестном сказании”. Народная сатира проникает и в лубочные листы — такова картинка “Бык не захотел быть быком”, где в иносказательной форме выражаются мечты народа о социальной справедливости.
Основные мотивы устной народной драмы — резкое обличение царя-злодея (драма “Царь Максимилиан”), насмешка слуги над разорившимся дворянином (“Мнимый барин”), призывы к расправе над дворянами (“Лодка”). Этот жанр устного народного творчества отразил в доходчивой игровой форме классовые противоречия того времени.
Русский демократический театр XVIII в. также показывал дворян и церковников в их истинном неприглядном виде, сатирически разоблачал глупость судейского чиновника, алчность и невежество чужеземного доктора-шарлатана, дурость и спесь барина-тунеядца. Для народного театра характерны резкий гротеск в обрисовке характеров, выразительность жеста и диалога, частая импровизация текста с использованием общеполитических и местных житейских тем. Эти народные представления послужили одной из национальных основ русской бытовой и сатирической драматургии второй половины XVIII в.
Художественные вкусы трудового народа находят яркое воплощение в произведениях прикладного искусства. В творениях народных мастеров встречаются изображения народного быта, сатирические зарисовки представителей правящих классов, сказочные образы, растительный и геометрический орнамент.
Украшались резьбой или росписью прялки, ткацкие станки и т. д. Расписные детские игрушки XVIII в. в гротескной форме высмеивают жеманную, изнеженную барыню, самодовольного купца, модника-вельможу. Изображения животных и птиц (петуха, сокола, коня, лебедя и т. д.) можно найти на всевозможных предметах бытового обихода, мебели, пряничных досках и т. п. Бедна была посуда крестьянина, но как любовно расписаны глиняные и деревянные чаши и ковши, какой тонкой резьбой покрыты берестяные туеса и деревянные шкатулки, сколько строгого вкуса вложено в узорные ткани, тонкие кружева и красочные вышивки!
Культура правящих классов. Классицизм
усская культура второй половиныXVIII в. отражает черты подымающейся нации. Возрастает общественная роль художественной литературы, которая постепенно теряет прежний анонимный и рукописный характер. Передовые писатели выступают активными борцами за идеи просветительства; возникают первые литературные журналы.
Главное содержание культурного процесса середины XVIII в. — становление русского классицизма, идейной основой которого была борьба за мощную национальную государственность под эгидой самодержавной власти, утверждение в художественных образах могущества абсолютной монархии.
Хотя русские писатели и художники обращались к опыту опередившего их в развитии западноевропейского классицизма, они стремились придать этому течению черты национального своеобразия. Хорошо об этом сказал Ломоносов: “Чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать”.
В отличие от западноевропейского классицизма, в русском классицизме, полном пафоса гражданственности, были сильны просветительные тенденции и резкая обличительная сатирическая струя.
В литературе русский классицизм представлен произведениями А. Д. Кантемира, В. К. Тредьяковского, М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова. А. Д. Кантемир явился родоначальником русского классицизма, основоположником наиболее жизненного в нем реально-сатирического направления — таковы известные его сатиры. В. К. Тредьяковский своими теоретическими трудами способствовал утверждению классицизма, однако в его поэтических произведениях новое идейное содержание не нашло соответствующей художественной формы. Это было достигнуто в жанре торжественной и философской оды М. В. Ломоносовым, для которого и эта форма и обращение к монарху были поводом для пропаганды идеи общенародного культурного прогресса.
По-иному традиции русского классицизма проявились в сочинениях А. П. Сумарокова и его школы (М. М. Херасков, В И Майков Я. Б. Княжнин и др.), которая защищала идею неразрывности интересов дворянства и монархии. Сумароков положил начало драматургической системе классицизма. В трагедиях он под влиянием действительности того времени, часто обращается к теме восстания против царизма, например в политической трагедии “Дмитрий Самозванец”. В своем творчестве Сумароков преследовал общественно-воспитательные цели, выступая с проповедью высоких гражданских чувств и благородных поступков; “свойство комедии — издевкой правитьнрав”, — писал А. П. Сумароков.
С 70-х годов XVIII в. русский классицизм в литературе переживает кризис; обострение социальных противоречий и классовой борьбы приводит к проникновению в литературу новых тем и настроений. Так, республиканские мотивы появились в трагедии Я. Б. Княжнина “Вадим Новгородский”. Но в то же время гражданская тематика оттесняется любовной лирикой. Из ведущего литературного направления классицизм становится литературой узких реакционно-крепостнических кругов.
Классицизм завоевывает господствующее положение в архитектуре и изобразительном искусстве. Он определил облик Петербурга, где строили В. И. Баженов, А. Д. Захаров, А. Н. Воронихин, а также иностранные архитекторы — Г. Камерон, Д. Кваренги и др. Русские архитекторы успешно решали важнейшие задачи градостроительства; их постройки отличаются ясностью и логичностью замысла: строгость и лаконизм сочетались в их творчестве со стремлением к монументальным торжественным образам. Особо следует отметить старое здание Библиотеки имени В. И. Ленина (б. дом П. Е. Пашкова) в Москве — высшее достижение творчества Баженова, блестящий образец классицизма, совершенный по архитектурному образу и изобретательности в убранстве. Патриотической гордостью, идеями триумфа и мощи России проникнуты ансамбли и общественные здания, созданные русскими архитекторами второй половины XVIII в., например здание Сената в Московском Кремле (М. Ф. Казаков), Таврический дворец в Петербурге (И. Е. Старев). Величественная простота и оригинальность композиции совмещаются в них с компактностью объемов, светлой окраской, богатством отделки фасада здания и ограды.
Характерной чертой русского классицизма в скульптуре была теплота, человечность. Достаточно взглянуть на надгробие Н. М. Голицыной в Донском монастыре работы Ф. Г. Гордеева, чтобы почувствовать возвышенную печаль и мудрую сдержанность тихой скорби, выраженные с величайшей искренностью. Русские мастера создали образцы монументальной скульптуры, отличающиеся величественным характером, гуманизмом образов, лаконичностью и обобщенностью. Один из самых замечательных памятников этой эпохи — памятник Петру I работы Э.-М. Фальконе. Он был иностранцем, но созданный им монумент должен рассматриваться в рамках русской культуры, предопределившей оценку Петра I и трактовку его скульптурного образа. Фигура Петра, простершего вперед руку, ритмически связана с конем, а все изваяние — с мощным постаментом, каменной скалов весом в 80 тыс. пудов. Глубина мысли, героическое истолкование образа, патетичность художественного замысла делают “Медного всадника” поэзией истории, символом великого исторического призвания России.
Классицизм нашел отражение и в исторической живописи. Обращают на себя внимание полотна А. П. Лосенко “Владимир и Рогнеда” и “Прощание Гектора с Андромахой”, картина Г. И. Угрюмова “Испытание силы Яна Усмаря”. Однако в живописи сказалась больше ограниченность классицизма — отвлеченный идеальный характер образов, условность колорита, подражание позам и жестам античных образцов.
Русский театральный классицизм, сложившийся к середине XVIII в., был заложен драматургией Ломоносова и Сумарокова, утвердивших национально-патриотическую тематику и просветительское направление в театре. Распространение классицизма в театральном искусстве связано с возникновением в Петербурге в 1756 г. государственного публичного профессионального театра во главе с русским актером Ф. Г. Волковым. Крупнейшими актерами русского театрального классицизма были также И. А. Дмитревский, П. А. Плавильщиков, Т. М. Троепольская. Их игра отличалась тонким мастерством в раскрытии страстей и мыслей, выразительностью декламации. Мастер большого сценического темперамента, Ф. Г. Волков оставил по себе память вдохновенного художника в героических образах свободолюбивых персонажей трагедии Сумарокова, не сходивших со сцены в то время.
Сентиментализм
лассицизм не был единственным течением дворянской культуры в век Просвещения. На смену ему пришел сентиментализм. Он принес с собой внимание к чувствам и интересам простого человека, преимущественно из “среднего” класса. Трагедию заменили “слезная мещанская драма” и комическая опера. Возвышенный язык трагедийных героев перестает волновать слушателей, с восторгом встречающих “смешение в действиях забавы с горестью” и обливающихся слезами над чувствительными повестями. Создатель жанра сентиментальной повести и сентиментального путешествия в русской литературе, Н. М. Карамзин стремился передать тонкие и глубокие переживания простых людей. Однако в своих произведениях он в консервативном духе рисовал идиллические отношения между помещиками и крестьянами. Н. М. Карамзин боялся выступлении крестьян, призрака французской буржуазной революции XVIII в. и потому примирялся с крепостнической действительностью.
Влияние сентиментализма отразилось и в архитектуре, особенно парковой,-с различными “гротами уединения”, таинственными, скрытыми в полумраке беседками, в стилизации “дикой” природы. Одна из работ агронома и дворянского мемуариста А. Т. Болотова так и называется: “Некоторые общие примечания о садах нежно-меланхолических”. Большинство усадеб XVIII в. было создано при участии или по проектам крепостных архитекторов и садоводов.
В живописи сентиментализм сказался в “чувствительных” сюжетах, в приторно-слащавой трактовке крестьянских образов, в пасторальной обрисовке природы. В картине М. М. Иванова “Доение коровы” все внимание художника сосредоточено не на крестьянах (его образы на них и не похожи!), а на кротких овечках, на идиллической картине мирной сельской жизни. Глядя на это полотно, нельзя подумать, что оно написано в 1772 г.— в преддверии Крестьянской войны. Сильны сентиментальные темы и в творчестве пейзажиста С. Ф. Щедрина, писавшего традиционные “ландшафты со скотиною”, крестьянскими избами фантастической архитектуры и идиллическими “сельскими увеселениями” пастухов и пастушек.
Одним из видных сентименталистов в портретной живописи был В. Л. Боровиковский. Созданные им женские образы (например, портрет М. И. Лопухиной) полны нежных элегических чувств и идиллических настроений.
Основоположником сентиментализма в русском театре является актер В. II. Померанцев. Театр 70—80-х годов XVIII в. часто обращался к пасторальным операм и комедиям. Таков “Деревенский праздник” Майкова, на котором умиленные крестьяне хором поют: “Много мы имеем в поле и живем по нашей воле, ты нам барин и отец! ”
Таковы же и “слезные драмы” Хераскова с душераздирающими сценами и идиллическим концом, с вознаграждением добродетели и обличением порока.
Сентиментально-идиллическая “чувствительность” проникла и в музыку. Романс “Стонет сизый голубочек” (слова И. И. Дмитриева, музыка Ф. М. Дубянского) надолго пережил своих создателей, продолжая и в XIX в. тревожить сердца купчих и мещаночек.
Сентиментализм в русской культуре возник в период формирования новых, буржуазных отношений в недрах феодально-крепостнического строя, и его борьба с классицизмом была отражением глубоких социально-экономических процессов. Поэтому при всей политической ограниченности сентиментализма он был течением прогрессивным для своего времени.
Реалистические тенденции русской культуры
орьба сентиментализма с классицизмом не исчерпывает всего содержания русской культуры второй половины XVIII в.Наряду с сентиментализмом (а чаще в сочетании с ним) все больше выявляются реалистические тенденции русской культуры, условно называемые “просветительским реализмом”. Они с наибольшей активностью и последовательностью выражали протест против феодальной идеологии.
Острая критика существующего строя, беспощадная ирония и насмешка над правящими классами, обличение невежества, паразитизма и жестокости дворянства, несправедливости и продажности суда и чиновников — вот что несли с собой художественные произведения подобного рода.
По своей обличительной направленности, по широте изображения общественных недостатков первое место в литературе 60—70-х годов занимает творчество Д. И. Фонвизина. Начиная от ранней политической басни-сатиры “Лисица-казнодей”[4], раскрывавшей подлинную суть самодержавия и добродетелей императрицы Елизаветы, и кончая “Бригадиром” и “Недорослем”, Фонвизин — один из идеологов русского Просвещения— во всех своих произведениях метко и зло осмеивал бар, восставал против жестокостей крепостничества, призывал ограничить власть помещиков над крестьянами. Реалистические основы творчества Фонвизина преодолевали условные правила классицизма.
Смелым новатором в области художественной формы, ломающей привычные каноны классицизма, выступил и Г. Р. Державин, произведения которого свидетельствуют о неуклонном нарастании реалистических элементов в русской поэзии.
Творчество одного из крупнейших русских ваятелей — Ф. И. Шубина также носило сугубо реалистический характер. Сын черносошного крестьянина, талантливый самородок, он оставил нам блестящую галерею скульптурных портретов. Здесь элегантные холодные аристократки (бюст М. Р. Паниной) заслуженные полководцы (бюст 3. Г. Чернышева), представители рождавшейся в то время интеллигенции. Многогранность творчества Шубина особенно наглядна при сопоставлении бюста М В. Ломоносова (он изображен без парика, рот тронут откровенно печальной усмешкой, грусть и горечь пронизывают весь его облик) и страшного в своем беспощадном реализме скульптурного портрета императора Павла I — с пышными императорскими регалиями и болезненно-уродливым, жестоким лицом дегенерата.
Замечательными скульпторами были Ф. Г. Гордеев, И. П. Мартос, М. И. Козловский — создатель памятника А. В. Суворову и статуи “Самсон” (Петродворец).
продолжение
--PAGE_BREAK--Сильны реалистические тенденции в творчестве портретистов-живописцев Ф. С. Рокотова, мастера глубоко правдивого и поэтически взволнованного изображения человека, и Д. Г. Левицкого, сумевшего поднять портрет на уровень подлинно большого искусства. Но ярче всего они проявились в бытовом жанре — в работах И. А. Ерменева и М. Шибанова.
Сын придворного конюха, И. А. Ерменев, выдающийся художник-жанрист XVIII в., запечатлел на одной из своих акварелей бытовую сцену. У рыночного навеса в окружении крестьян сидят и поют слепцы. Молчаливы углубленные в себя слушатели: глубоко задумался, насупив брови, один, озлоблен и раздражен другой, весь обратился в слух третий. Что-то притягательное, расшевелившее их далеко запрятанные тяжелые думы есть в пении нищих слепцов — нарастающий народный ропот с жестокой правдой воплощен художником в этом произведении. “Крестьянский обед” Шибанова, написанный в самый разгар пугачевского восстания, правдиво и любовно передает сцену крестьянского быта, лица крестьян и народные костюмы. Крестьяне изображены здесь как люди нравственной силы и под игом крепостничества сохранившие ясный ум, сердечную доброту, душевную и физическую красоту. Пленяет фигура молодой матери, ее исполненное нежности лицо. Большая внутренняя теплота согревает всю картину. Шибанов отражал лишь торжественные, праздничные стороны быта крестьян, однако он был первым, кто поднял крестьянскую тему в живописи и создал произведения большой впечатляющей силы.
Испытывавшая влияние Запада, творчески осваивавшая опыт западных мастеров, культура XVIII в. была тесно связана с русскими национальными традициями. Защита национальных основ входит существенным элементом в идеологию русского освободительного движения и революционного просветительства.
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIIIВ.
3 Охранительные идеи господствующего класса
ногое повидала Грановитая палата Московского Кремля. Под ее расписными сводами происходили приемы иноземных посольств. Среди парчовых и бархатных шуб бояр появлялись люди в тюрбанах и пестрых шелках Востока, в кружевах, атласах и сукнах Запада. Иван Грозный отпраздновал в ней взятие Казани и принимал посольство Ермака, здесь шумела ассамблея по случаю Полтавской победы.
Осенним днем 1767 г. в палате шло заседание Уложенной комиссии и князь М. М. Щербатов “с крайним движением духа” говорил о заслугах дворян. Обращаясь к России, он восклицал: “То верные твои чада, древние российские дворяне! Они, оставя все и жертвуя своею жизнию,— они тебя освободили от чуждаго ига, они приобрели тебе прежнюю вольность”[5].
Заслуги дворян восхвалялись в Грановитой палате не раз и до этого. Новым было то, что свой ораторский талант, образование и остроумие князь М. М. Щербатов был вынужден использовать, чтобы отражать все нараставшие атаки на сословные права и привилегии дворянства. Купцы, разночинцы, крестьяне все решительнее выступали против дворянского землевладения и крепостного права. Все сильнее звучало обвинение дворян в том, что из-за их произвола большинство народа обречено на нищету, истязания и бесправие, сельское хозяйство дает меньше, чем может и должно производить, промышленность, торговля и города развиваются медленно, а страна остается экономически и культурно отсталой.
Начав с умеренной и непоследовательной критики отдельных наиболее грубых черт крепостнических порядков, передовая общественно-политическая мысль во второй половине XVIII в. постепенно шла к отрицанию крепостничества. При этом пересматривалось отношение к самодержавию, развитию промышленности и распространению просвещения.
Противоречия социально-экономического развития в сочетании с влиянием идей западноевропейского просветительства привели к тому, что с середины XVIII в. в русской общественно-политической мысли возникло новое направление. Будучи связано с потребностями буржуазного развития, оно выражало отчасти интересы крепостных крестьян. Почти на полтора столетия в центре оказался вопрос о крестьянстве и крепостном праве.
Однако в обществе продолжали господствовать идеи и теории, отстаивавшие незыблемость самодержавно-крепостнического строя. Им была обеспечена поддержка государства. Они усиленно пропагандировались в манифестах, сенатских указах, на страницах книг и журналов, с церковного амвона, со сцены, с университетской кафедры. Против них и выступило начавшее формироваться в середине XVIII в. новое направление, которое постепенно выходило за рамки феодальной идеологии и наполнялось буржуазным, антикрепостническим содержанием, все более решительно выступая на защиту угнетенного народа.
Публицистика М. М. Щербатова аиболее ярким представителем идеологов дворянства являлся уже упоминавшийся князь М. М. Щербатов. Это была колоритная фигура. Богатый ярославский помещик, с гордостью называвший себя “Рюриковичем”, прекрасно образованный, владелец большой библиотеки, он хорошо знал французскую философию и литературу, обладал ораторским и полемическим талантом. Оттесненный на второстепенные роли новым служилым дворянством и фаворитами, он был готов по любому поводу критиковать действия Екатерины II и ее окружения, в самых мрачных красках рисовал положение страны, давал убийственные характеристики императрицы и ее двора. Щербатов выступил в Уложенной комиссии в роли лидера дворянских депутатов, а после ее роспуска возглавил Герольдмейстерскую контору и одну из коллегий, получил звание сенатора. Автор многотомной “Истории Российской с древнейших времен”, он опубликовал ряд исторических документов, после восстания Пугачева написал “Краткую повесть о бывших в России самозванцах”. Вместе с тем он выступал с многочисленными “рассуждениями”, “мнениями”, “записками”, адресованными Сенату и коллегиям. Но большинство его работ отнюдь не предназначалось для правительственных учреждений и печати, так как содержало критику политики и законодательства Екатерины и могло распространяться только в рукописях.
Наиболее показательно сочинение Щербатова “О повреждении нравов в России”, в котором описаны роскошь, фаворитизм, произвол и казнокрадство, царившие при русском дворе. Двору должны были следовать и дворяне, и в этом Щербатов видел причину разорения многих дворянских родов. Он хотел вернуться к “простым нравам” предков. Хотя он стоял на реакционных позициях, но проведенный им “строгий разбор дворцового разврата” (Герцен) был так ярок, что книга выглядела как обвинение не только Екатерины и ее окружения, но и всего самодержавно-крепостнического строя. Эта ее особенность сто лет спустя привлекла внимание А. И. Герцена, издавшего в лондонской Вольной типографии это произведение Щербатова вместе с радищевским “Путешествием”.
В своих взглядах Щербатов исходил из идеи о решающей роли дворянства и особенно старой родовитой знати как в истории России, так и в ее современной жизни и в ее будущем. Он понимал, что господствующее положение дворян основано на монопольном праве владения землей и крестьянами, и не допускал возможности нарушения этого права или отмены какой-либо дворянской привилегии. “Сохрани меня боже и подумать,— восклицал он на одном из заседаний Уложенной комиссии,— чтобы в такое время, когда милость и правосудие царствуют на престоле, дворянство, вместо приобретения каких-либо прав, могло что-либо из оных утратить!”[6]
По мнению Щербатова, о предоставлении крестьянам земли не могло быть и речи. Он уверял, что “российские крестьяне, хотя есть рабы своим господам, но в большинстве случаев довольны своими помещиками”, которые будто бы пекутся о них, как о детях. Поэтому, продолжал Щербатов, “что бы ни говорил естественный закон, оставим лучше крестьян в том состоянии, в котором они пребывают в течение нескольких столетий”. В России “земледельцев следует понуждать к работе”, иначе они “впадут в беспрерывную леность”. Эта мысль завершается выводом, что крестьянин тем богаче, чем больше помещик берет с него оброка и чем больше заставляет его работать на барщине[7].
Для подъема земледелия Щербатов считал необходимым отдать помещикам государственных и экономических крестьян, создать взамен рекрутской системы “войска поселенные”. Он полагал, что только дворяне могли владеть фабриками, перерабатывающими сельскохозяйственное сырье. Изображая из себя защитника крестьян, он отстаивал их право заниматься ремеслом и торговлей, но, конечно, только с разрешения помещика и только зимой, в свободное время.
Выдавая себя за поборника просвещения, Щербатов в тоже время утверждал, что даже “малое просвещение” крестьян может привести к “вящим заблуждениям и к духу неподданства”, так как “ежели подлой народ просветится и будет сравнивать тягости своих налогов с пышностью государя и вельмож, тогда не будет ли он роптать на налоги, а, наконец, не произведет ли сие и бунта?” “Вышнее просвещение” должно остаться привилегией дворян.
Щербатов критиковал самодержавие. По его мнению, оно еще мало сделало для расширения прав дворянства, потому что жалованная грамота дворянству сохраняла власть коронной администрации, вместо того чтобы полностью передать ее уездным и губернским дворянским организациям. Самодержавию, управлявшему страной с помощью бюрократического аппарата, он противопоставлял самодержавие с Боярской думой, выступал за передачу власти в руки родовитой олигархии.
Общественно-политические идеалы Щербатова наиболее полно выражены в его “Путешествии в землю Офирскую”. Это произведение — не что иное, как утопический роман, изображение идеальной, несуществующей страны, куда попадает после кораблекрушения шведский офицер. Но эта вымышленная страна является лишь преобразованной согласно с идеалами Щербатова дворянской, крепостнической Россией. В “земле Офирской” население разделено на замкнутые сословия, где большинство людей — рабы, находящиеся в полной зависимости от “сословия благородных”. “Благородные” пользуются исключительным правом владения землей и крестьянами, занимают все посты в учреждениях и армии. Система военных поселений освобождает страну от рекрутчины, создает постоянную армию и обеспечивает быстрое подавление “внутреннего беспокойства”. Во главе управления стоят “вышнее правительство” и “совет вельмож” из представителей замкнутой касты аристократов, наделенных огромными привилегиями. Монарх находится под их постоянным контролем и не имеет права самостоятельно решать ни одного вопроса.
“Философ на тоне” и его окружение
деологи правящей группы дворянства понимали, что в новых условиях необходимы и новые приемы сохранения самодержавно-крепостнического строя. Они отказывались от характерной для Щербатова апологетики крепостничества и рядились в одежды последователей и учеников французских просветителей. Но они извращали просветительские теории, выхолащивали их антифеодальную направленность и использовали их для целей, диаметрально противоположных тем, которые ставили Вольтер, Дидро и Руссо.
Екатерина II заявляла, что “Дух законов” Монтескье стал ее настольной книгой, из которой она переносила целые страницы в свой Наказ. Вскоре после дворцового переворота 1762 г. императрица звала Дидро приехать в Петербург для завершения публикации “Энциклопедии”, изданию которой во Франции препятствовало королевское правительство. Несколько позже она приглашала д'Аламбера поселиться в России и взять на себя воспитание ее сына, наследника престола Павла. Начиная с 1763 г. Екатерина ведет оживленную переписку с Вольтером, в которой именует его своим “учителем”. Гримм становится ее доверенным лицом. Императрица советуется с просветителями относительно ведения государственных дел, посылает им дорогие меха и коллекции золотых монет, оказывает денежную помощь. Французские просветители провозглашают ее “северной Семирамидой”, воспевают ее “просвещенный” ум и создают вокруг нее нужную ей рекламу.
Но выдавая себя за сторонницу идей Просвещения, Екатерина II привлекала их для обоснования целесообразности самодержавно-крепостнических порядков. Она утверждала в Наказе, что самодержавие является лучшей и единственно возможной формой правления, так как “всякое другое правление не только было бы в России вредно, но и вконец разорительно”. Цель самодержавия — внедрение в подданных “разума вольности”, направление их действий “к получению самого большого ото всех добра”, охранение “безопасности каждого гражданина” и подчинение всех одним законам.
“Мудрец на троне” знал, что говорил и делал. Под “вольностью” понималось позволение делать только то, что разрешали законы, а они закрепляли всевластие дворян и полное бесправие крестьян. Последним оставалось утешаться тем, что “рабы и слуги существуют от сотворения мира” и это “богу отнюдь не противно”, что они должны своих господ, и притом не только добрых, “но и не нравящихся им, любить и почитать”, повиноваться им “от всего сердца”, все их приказания и повинности “охотно, верно и в надлежащее время исправлять”[8].
Общественно-политические взгляды Екатерины отличались от щербатовских не столько целями и содержанием, сколько тактикой и формами защиты крепостничества, своей мнимо-просветительской оболочкой. Но и это различие сохранялось лишь в первое десятилетие ее царствования.
После Крестьянской войны, революций в Америке и Франции взгляды императрицы Екатерины постепенно сближаются с идеями Щербатова. Единственно, что их по-прежнему разделяет,— это вопрос о размерах власти монарха, о месте аристократии в государстве.
По примеру царицы ее приближенные, многие представители дворянской интеллигенции, владельцы тысяч “душ”, вступали в переписку с французскими просветителями, величая себя “усердными почитателями” и “верными последователями” их учения. Граф А. П. Шувалов прославился в Европе своими дружескими связями с энциклопедистами; они называли его “северным меценатом”, а Вольтер посвятил ему свою трагедию “Олимпия”. Не меньшей известностью у энциклопедистов пользовался князь Д. А. Голицын, на средства которого в Гааге печаталось первое издание запрещенного во Франции сочинения Гельвеция “О человеке”. Во дворце читались, переводились и обсуждались сочинения Монтескье, Вольтера, Руссо. Ради приятного препровождения времени придворная знать сообща переводила последнее произведение Мармонтеля “Велизарий”, вызвавшее во Франции резкие нападки со стороны королевской власти. Наиболее политически заостренная девятая глава этого сочинения, посвященная монархам, была переведена самой императрицей.
Отдельные дворяне в условиях начавшегося разложения феодального строя ставили вопрос о некоторых социальных реформах. Граф Н. И. Панин высказывался против “ничем не ограниченной помещичьей власти”, сенатор И. П. Елагин ратовал за предоставление крестьянам земли в потомственное пользование, князь Д. А. Голицын рекомендовал передать крепостным право собственности на имущество, считая, что это “может только принесть пользу и существенные выгоды государству”.
Однако в умах большинства помещиков идеи Просвещения приобретали черты, более соответствующие их крепостнической идеологии. Князь М. М. Щербатов, изучая “Естественную политику” Гольбаха, брал из нее только то, что могло служить для обоснования необходимости олигархического строя. Защищая преимущества феодально-крепостнических порядков, он ссылался на Монтескье, который, по его мнению, “связи между помещиками и их подданными [в России] похвалял”. Генерал И. Н. Болтин привлекал Руссо, чтобы доказать несвоевременность изменения этих порядков. Перефразируя высказывания великого философа-демократа, он писал, что “прежде должно учинить свободными души рабов, а потом уже тела”. Искажение взглядов Руссо особенно ярко выразилось в педагогической теории И. И. Бецкого, выдвинутой им взамен общеобразовательной системы Ломоносова.
В последней трети XVIII в. реакционные настроения в дворянских кругах значительно усилились. Когда осенью 1773 г., отвечая на давно полученное приглашение, Дидро, наконец, приехал в Петербург, он нашел “северную Семирамиду” в пылу борьбы с народным движением под водительством Пугачева. Ему не нужно было много времени, чтобы убедиться в несвоевременности своего визита. После ряда встреч с Екатериной II редактор “Энциклопедии” пришел к выводу, что “глаза философа и глаза самодержца видят вещи по-разному”. Начатые им переговоры с уполномоченным императрицы И. И. Бецким относительно переиздания “Энциклопедии” в Петербурге скоро зашли в тупик из-за двойной игры Бецкого, которого философ охарактеризовал “нерешительным сфинксом”. Для безмятежного увлечения русских дворян буржуазными философами время прошло.
продолжение
--PAGE_BREAK--Вслед за правящими кругами и значительная часть дворянской интеллигенции в страхе отошла от учения французских просветителей и обрушилась на него с беспощадной критикой. И. П. Елагин, участвовавший в свое время в философских развлечениях императрицы, говорил теперь, что только “благодать божия… не попустила… ни Вольтерову писанию, ни прочихтакназываемых новых философов и энциклопедистов сочинениям вовсе преобратить мою душу проповеданиями их”[9].
4 Передовая общественная мысль в России. Формирование русского просветительства
Общественно-политические взгляды М. В. Ломоносова
редставителем передовой русской общественной мысли, выходившей за рамки официальной дворянской идеологии, был М. В. Ломоносов, показавший своей многогранной деятельностью, какие творческие возможности народа скованы крепостничеством. Он выступал за ускорение экономического развития России, желая, чтобы она встала вровень с передовыми странами Европы. Пути для этого он видел в более полном использовании природных ресурсов, в развитии крупной промышленности, основанной на применении достижений науки и техники, в росте населения, в облегчении повинностей и рекрутчины.
До нас дошло далеко не все литературное наследие Ломоносова, и о его общественно-политических взглядах мы вынуждены судить по его одам, “словам”, письмам. “Слова” произносились на торжественных заседаниях Академии в присутствии двора и предварительно просматривались президентом и академической канцелярией, а оды и письма были обращены к императорам и их окружению. В безобидном по названию стихотворном послании И. И. Шувалову “О пользе стекла” Ломоносов не только создает подлинный гимн в честь науки, но и рисует потрясающую картину рабского труда и бесчинств колонизаторов в Америке. Эта картина не могла не напомнить русскую крепостническую действительность, тем более, что слова “раб” и “крепостной” употреблялись тогда как синонимы.
Ломоносов настойчиво требовал, чтобы положение человека определялось не титулом, не заслугами предков, а его собственными делами. Нужна была поморская “упрямка славная” и большое презрение к “персонам высокородным”, чтобы в письмах к всесильному фавориту Елизаветы заявлять, что не намерен быть шутом не только у вельмож, но и у самого бога.
На взгляды Ломоносова оказали влияние теория “просвещенного абсолютизма” и мужицкая вера “в хорошего царя”. Не понимая, что самодержавие превратилось в реакционную силу, он возлагал надежды на реформы сверху.
Буржуазная направленность взглядов Ломоносова отчетливо выступила в вопросах просвещения, которому он, как и все просветители, придавал решающее значение. В области образования Ломоносов выдвигал буржуазный принцип бессословной школы и требование обучения крестьян. “В университете тот студент почтеннее, кто больше знает. А чей он сын, в том нет нужды”,— смело утверждал он и добился того, что первый в России университет стал бессословным учебным заведением, рассчитанным на “генеральное обучение” разночинцев. Преподавание в университете на русском языке вместо латинского также было продиктовано стремлением разрушить сословную школу и сделать образование более доступным народу.
Ломоносов требовал запрещения всякого вмешательства церкви в дела науки и просвещения. Московский университет, в отличие от всех университетов мира, по его настоянию, не имел богословского факультета.
Взгляды Ломоносова складывались на рубеже двух этапов в истории русской общественно-политической мысли. Отсюда их внутренняя противоречивость. Непонимание органической связи между самодержавием, крепостничеством и отсталостью страны, объясняющее отсутствие прямых высказываний против феодальных порядков, идеализация Петра I и его преобразований сближали Ломоносова с Татищевым, Кантемиром, Прокоповичем, Посошковым. В то же время буржуазная, антидворянская направленность деятельности Ломоносова пробивала дорогу рождавшемуся русскому просветительству и способствовала формированию антикрепостнического направления общественно-политической мысли.
Критика крепостничества
рошло всего несколько лет после смерти Ломоносова, как представители этого нового направления выступили с открытой критикой крепостничества.
Солдатский сын, питомец Академии, продолживший образование за границей, Алексей Яковлевич Поленов (1749— 1816 гг.) в работе “О крепостном состоянии крестьян в России”, представленной на конкурс Вольного экономического общества, исходил из общих положений французских просветителей. Крепостнической теории об извечном существовании рабства он противопоставлял положение о том, что свободные крестьяне были насильственно превращены в крепостных. Невозможно поверить, писал Поленов, чтобы свободные люди добровольно “предпочли рабское состояние благородной вольности и тем вечно себя посрамили, а потомство свое сделали несчастливым”. Крестьяне, от которых зависит “наша жизнь, наша безопасность и наши выгоды… лишились всех почти приличных человеку качеств”. У них отняли право собственности и заставили работать на других, их продают “и больше жалеют скот, нежели людей”, производя “человеческою кровию бесчестный торг”[10].
Крепостного крестьянина Поленов сравнивал с свободным тружеником, который сам распоряжается плодами своего труда, работает усердно, расширяет свое хозяйство, хорошо одевается и питается, создает семью, производит товары для продажи, обогащается сам и обогащает государство.
Как и французские просветители, Поленов утверждал, что крепостничество приведет страну к гибели, доведенный до отчаяния крепостной крестьянин выступит с решительным протестом.
Первым критиком крепостничества в Лифляндии был Иоганн-Георг Эйзен (1717—1779 гг.) — пастор в приходе Торма, а позже профессор экономии в елгавской Петровской академии Курляндского герцогства. Эйзен написал на немецком языке обширную работу, в которой доказывал, что барщинный труд не только непродуктивен, но задерживает развитие земледелия, промышленности, торговли и городов. Эйзен предлагал отменить крепостничество и отдать крестьянам в собственность их земельные наделы. Он познакомил со своим проектом придворное окружение Петра III и Екатерины II. Императрица в 1764 г. разрешила Эйзену опубликовать в Петербурге на немецком языке часть труда. Эйзен принял участие в конкурсе, объявленном Вольным экономическим обществом, на тему о праве крестьян на собственность, но его радикальные взгляды не встретили поддержки. В ряде своих работ Эйзен продолжал разрабатывать вопрос об отмене крепостничества в Лифляндии. Однако его надежды на реформы сверху не сбылись.
Под влиянием французской буржуазной революции конца XVIII в. в Прибалтике появились еще более радикальные сочинения. Весьма прогрессивными воззрениями отличался валкский, позднее елгавский адвокат Людвиг Кенеман. В 1790 г. он написал труд “Соображения, достойные внимания”. После безуспешных попыток опубликовать его он вместе со своими сторонниками стал распространять это произведение в рукописных списках.
Кенеман был приверженцем Руссо и Марата. Он резко критиковал французскую “Декларацию прав человека и гражданина” 1789 г., возмущаясь тем, что во Франции горсточка зажиточных людей захватила власть и выдает себя за всю нацию, отстранив 19,5 млн. французов только за то, что они не имеют собственности. Кенеман критиковал также буржуазное понятие свободы отмечая, что пока существует имущественное неравенство, “естественной свободы” не будет. Под “естественной свободой” Кенеман понимал право каждого человека быть сытым, одетым и не нуждаться.
Крестьянский вопрос в Уложенной комиссии
езкая критика помещичьего произвола, протесты против захвата земель и закрепощения государственных крестьян, против несправедливостей в судебных и административных учреждениях раздавались и на заседаниях Уложенной комиссии. Выступления дворянских депутатов Г. С. Коробьина, Я. П. Козельского, крестьянских депутатов И. Чупрова, И. Жеребцова, казака А. Алейникова и др. были актами большого гражданского мужества, ибо их оппонентами были генералы, князья и сенаторы. Императрица меньше всего была склонна допускать обсуждение положения крестьян и крепостного права на заседаниях комиссии. Во главе ее она поставила князя А. А. Вяземского и А. И. Бибикова, незадолго до этого жестоко расправившихся с волновавшимися помещичьими и приписными крестьянами. Оба они не остановились бы перед тем, чтобы заставить наиболее “непослушных” депутатов сложить с себя депутатские полномочия.
В выступлениях депутатов, осуждавших крепостничество, проводилась мысль о том, что “невольническое рабство” является несчастьем для крестьян, что на Украине оно “привело бедный малороссийский народ почти в крайнее угнетение и разорение” и принесло ему “крайнее отягощение, нестерпимые налоги и озлобление”. Побеги крестьян, по их мнению, вызывались не ленью, склонностью к пьянству и другими пороками, как утверждали крепостники, а действиями помещиков, которые “несносны земледельцам, вредны всем членам общества и государству пагубны”. На обвинения крестьян в “пьянстве, лености и мотовстве” Козельский ответил, что крестьянин “разумеет и вперед знает, что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково”. Самый трудолюбивый человек “сделается нерадивым во всегдашнем насилии и не имея ничего собственного”[11]. Ликвидировать побеги можно не жестокими наказаниями крестьян, а работой “вольной и не томной”. По мнению Козельского, повинности не должны превышать двух дней в неделю, а Поленов утверждал, что для выполнения крестьянами повинностей на землевладельцев вполне достаточно и одного дня. Управление крестьянами надлежало передать их собственным выборным.
Однако позиция прогрессивных депутатов и участников конкурса была непоследовательна и внутренне противоречива. Защищая интересы крестьян и предлагая меры улучшения их положения, они, по меткому выражению Г. В. Плеханова, “споткнулись о порог”, которым был вопрос “о личной зависимости крестьян”[12]. Первым попытался перешагнуть этот порог белгородский однодворец Андрей Маслов. По его мнению, помещики “безмерно отягощают крестьян”, которые “каждый день беспосредственно на их работе находятся”. Помещик “того не думает, что чрез его отягощение в крестьянских домах дети с голоду умирают; он же веселится, смотря на псовую охоту, а крестьяне горько плачут, взирая на своих бедных, голых и голодных малых детей”.
От этой “пагубы” крестьян не спасут ни отделение их земли от помещичьей, ни регламентация их повинностей, ни расширение их имущественных прав. Единственный выход Маслов видел в лишении помещика права на труд крестьянина, в передаче земли крестьянам, в уничтожении всякой возможности вмешательства помещика в их экономическую деятельность. Землевладельцам следует оставить только часть податей, собираемых государством с сельского населения. В этом случае помещиками “никто обижен не будет… и крестьяне от невинных бед все избавиться могут законом”[13].
Депутаты Уложенной комиссии и участники конкурса не выступали с требованием немедленной ликвидации крепостничества. Они лишь предлагали меры по его смягчению, ограничению и постепенному изживанию. Но даже и эти предложения были отвергнуты, а конкурсные работы оказались в архиве.
Просвещение и передовая русская общественная мысль
ем не менее открытое обсуждение крестьянского вопроса, составлявшего главное содержание классовой борьбы в России, придало русской общественной мысли политическую заостренность. Публичное порицание крепостнических порядков свидетельствовало о глубоких изменениях, которые происходили в недрах феодального общества, оповещали о начинавшемся его разложении. Конечно, передовые люди России 60-х годов XVIII в. не могли предвосхитить будущее и их требования по крестьянскому вопросу не предусматривали революционных методов. Они прежде всего были людьми эпохи Просвещения и видели путь к общественно-политическим преобразованиям в распространении науки и знаний, в совершенствовании разума.
В этих целях представители молодой демократической интеллигенции еще на студенческих скамьях начинали трудиться над переводами полезных книг. Эти занятия они продолжали и будучи уже канцелярскими служащими в Сенате или учителями в учебных заведениях. Своими переводами они приносили посильную помощь делу распространения и демократизации знаний; их усилиями великие ученые, мыслители, писатели различных стран и времен заговорили на русском языке. В условиях того времени, когда оригинальных произведений отечественной литературы было мало, переводы приобретали черты самостоятельных произведений переводчиков, в которые они вкладывали свои думы.
Помимо различных учебных пособий и обобщающих научно-популярных работ, переводились произведения древних классиков, гуманистов эпохи Возрождения, английских философов-материалистов и, наконец, современных французских просветителей.
Сочинения французских просветителей ходили по рукам среди студентов Петербурга и Москвы, ими увлекалась столичная дворянская молодежь. Переведенные на русский язык еще в 60-х годах, они издавались для широкого читателя. Своим содержанием эти сочинения расшатывали устои феодального мировоззрения. “Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него”[14].
Состав переводимых в России книг свидетельствует об интересе русских читателей к социально-политическим и философским идеям французских энциклопедистов.
Прежде всего русские переводчики обратились к знаменитой “Энциклопедии”, объединившей на своих страницах почтивсехфранцузских просветителей. С 1767 по 1777 г. было переведено и издано отдельными сборниками более 400 статей, среди них — наиболее важные философские и политические сочинения, определившие собой идейное направление “Энциклопедии”: “Политика” “Политическая экономия”, “Правление”, “Деспотическое правление”, “Ограниченная монархия”, “Демократия”, “Самодержцы”, “Тиран”, “Узурпатор”, “Естественное право” и др. Переводчиками этих статей были преимущественно канцелярские служащие Сената, воспитанники Петербургского академического и Московского университетов: Я. П. Козельский, И. Г. Туманский, С. Башилов, И. У. Ванслов и др.
Исключительное значение для русских современников имели сочинения Вольтера. Изложенные в простой и доходчивой форме, они были особенно понятны рядовому читателю. В последней трети XVIII в. было переведено на русский язык и издано около 60 произведений Вольтера; некоторые из них стали в России почти так же популярны, как и во Франции. Издатель “Словаря исторического” В. И. Окороков объясняет увлечение трудами Вольтера тем, что автор вложил в них “любовь к смертным и ненависть к утеснению”.
Наряду с сочинениями Вольтера в России выходили и произведения других энциклопедистов. В 60-х — начале 70-х годов на русском языке были изданы: “Дух законов” Монтескье (в переводе протоколиста Сената В. И. Крамаренкова), драматические произведения Дидро (в переводе сенатского канцеляриста И. Яковлева), “Разговоры Фекиона” Мабли (в переводе секретаря Коллегии иностранных дел А. Курбатова) и др. Особое внимание привлекал Руссо; его страстная пропаганда демократических идей, изложенных с подлинным художественным мастерством, нашла отклик у русских читателей. Н. И. Новиков считал Руссо писателем, обретшим “славнейшие в нашем веке человеческие мудрости”, а Я. П. Козельский сравнивал его с “высокопарным орлом, который превзошел всех бывших до него философов”.
Крестьянская война 1773—1775 гг. обострила враждебное отношение правящих кругов к идеологии передовых представителей русской интеллигенции. Возрос надзор за их общественной и научной деятельностью. Под особый контроль были взяты переводы и издания книг. Поэтому со второй половины 70-х годов снизилось количество публикуемых переводов сочинений энциклопедистов.
Новиковский период в истории просвещения
осле роспуска Уложенной комиссии главной трибуной передовой общественно-политической мысли стали сатирические журналы Н. И. Новикова “Трутень” и “Живописец”, издававшиеся им в 1769—1773 гг. Не выяснено, кто писал отдельные статьи: Новиков, Фонвизин, Радищев или неизвестные нам авторы, поэтому целесообразно рассмотреть новиковские журналы в целом. Предшественники Новикова критиковали крепостное право в экономическом и юридическом плане. Новиковские журналы показали его аморальность, его разлагающее влияние как на крестьян, так и на помещиков, которые, привыкнув пользоваться даровым трудом, видят в крестьянах лишь рабочий скот, превращают истязание их в развлечение, сами становятся “хуже зверей” и “недостойны быть рабами у своих рабов”.
продолжение
--PAGE_BREAK--