--PAGE_BREAK--
2. В этих всеобщих понятиях, с которыми Платон познакомился благодаря Сократу, он увидел «истинное бытие», на которое не распространяется закон всеобщей изменчивости. Эти сущности, познаваемые только с помощью мысли и из которых строится мир истинного бытия, Платон назвал «идеями». В этом вопросе Платон пошел дальше Сократа, который и не говорил об «идеях», и не считал, что они существуют отдельно от предметов чувственно воспринимаемого мира.
3. Две вещи по праву принадлежат Сократу, и их, по мнению Аристотеля, нельзя у него отнять. Это — определение общих понятий и индуктивный метод исследования21.
Если мнение Аристотеля правильно, то оно дает нам возможность разделить в «диалогах» платоновское и сократовское. Метод Шлейермахера перестает в таком случае служить единственным критерием, но в какой-то степени становится руководством к практическому анализу. Характерно, что в тех диалогах, которые согласно последним исследованиям можно считать наиболее ранними произведениями Платона, Сократ непрерывно задает вопросы, стремясь подвести собеседника к определению общих понятий: «Что такое храбрость?», «Что такое благочестие?», «Что такое самообладание?». Ксенофонт, между прочим, тоже подчеркивал, что Сократ непрерывно занимался исследованиями подобного рода и стремился определить общие понятия22. Таким образом открывается возможность избежать дилеммы — Платон или Ксенофонт? Сократ при этом остается основоположником философии общих понятий. Именно так, исходя из метода Шлейермахера, представляет его в своей «Истории греческой философии» Эд. Целлер23. Если встать на эту точку зрения, то учение Сократа следует рассматривать как подготовительную ступень к философии Платона. Сократ стремился избежать метафизической смелости Платона и, вследствие отказа от исследований природы, оказался только автором теоретического обоснования новой практической жизненной мудрости.
Такое решение проблемы долгое время считалось окончательным. Оно основывалось на авторитете Аристотеля и его методе. Но все-таки это решение не могло не встретить возражений, ибо личность Сократа оказывалась слишком мелкой, а его понятийная философия — тривиальной. Против такого «школярского подхода» выдвинул энергичные возражения Фр. Ницше. Однако среди ученых, не пожелавших отказаться от своей уверенности в величии Сократа, нападки Ницше вызвали только некоторые сомнения в достоверности Аристотеля как исторического источника. Невозможно предположить, что Аристотель был совершенно беспристрастен в вопросе о возникновении «учения об идеях», против которого он так яростно восставал. Разве не ошибался он и в других случаях, например, сообщая об исторических событиях, — разве, излагая их, он не был во власти своих собственных философских взглядов? Разве нельзя предположить, что Аристотель представлял себе Сократа более трезвым ученым, чем Платон, а, следовательно, более «аристотелевским»? Знал ли Аристотель о Сократе более того, что он мог почерпнуть из диалогов Платона? Вот какие сомнения возникли у авторов новейших исследований о Сократе24. Однако благодаря таким рассуждениям из-под ног уходила почва, на которую опирались предшествующие исследования, а новые — диаметрально противоположные выводы — тоже оказались свидетельством зыбкости наших представлений. Примером тому могут служить две научно законченные попытки установить исторически достоверный образ Сократа, а именно — большая книга берлинского философа Генриха Майера и работы шотландской школы, представителями которой были филолог Дж. Бернет и философ А. Э. Тейлор25.
Эти исследователи начинают с того, что не признают свидетельств Аристотеля. Сократ является для них одним из величайших людей, когда-либо живших на свете. Спор между ними сводится к вопросу, был ли Сократ вообще философом. Они согласны, что если правилен взгляд на Сократа как на второстепенную фигуру, стоящую только у врат грандиозного здания платоновской философии, то Сократа никак нельзя считать философом. Однако аргументация и выводы обеих школ совершенно различны. Генрих Майер считает Сократа единственным в своем роде человеком, величие которого не может быть измерено мерками, прилагаемыми к обычным философам. Его личность представляет собой образец совершенного человека, прошедшего долгий и трудный путь внутреннего освобождения. Заслуга Сократа была в том, что он первый заговорил о длительном и трудном пути к освобождению личности. Этот путь должен иметь своим результатом такое поведение человека, которое будет всей его жизнью. Своим евангелием Сократ провозгласил самообладание и самодостаточность нравственной личности. Таким образом он явился как бы антиподом Христа и восточных религий с их проповедью искупления грехов. Здесь берет начало борьба между этими двумя принципами. Не Сократ, а Платон был основателем философского идеализма, творцом логики и абстрактных понятий. Платон был гением, полностью противоположным сократовскому духу, человеком, склонным к систематизации мышления и построению теорий. В своих диалогах Платон, с характерной для него творческой свободой, приписывает эти теории Сократу. Только в ранних диалогах Платон рисует Сократа таким, каким он был на самом деле26.
Шотландские ученые также считают, что Платон был единственным учеником Сократа, способным создать конгениальный образ своего учителя, но, в отличие от Майера, они полагают, что ему это удается во всех диалогах. Ксенофонт, по их мнению, был воплощенным филистером, не способным правильно понять значение Сократа, однако, верно оценивая свои возможности, он стремился лишь дополнить сведения, которые сообщали другие авторы, писавшие о Сократе. Там же, где Ксенофонт затрагивает философские проблемы, он намекает читателю, что Сократ был намного значительнее того, что он сумел рассказать. Шотландцы отрицали распространенный взгляд, что Платон просто не хотел описывать Сократа таким, каким он был на самом деле, и потому наделил его чуждыми по духу собственными идеями. Приписывать Платону такую мистификацию они считали самой грубой ошибкой. Они полагали также ненужным проводить искусственное различие между ранним и поздним Платоном и отрицали предположение, что только ранний Платон дает подлинный облик Сократа, а поздний — делает из него рупор своих лишь постепенно формирующихся философских взглядов. По их мнению, уже ранние диалоги предваряют то учение, которое более конструктивно изложено в «Федоне» и «Государстве». Когда же Платон перестает пересказывать сократовское учение, он перестает выводить Сократа в качестве действующего лица, а вместо него появляются незнакомые нам или анонимные персонажи. Сократ таким образом, по их мнению, был таким, каким он и предстает у Платона, а именно — создателем учения об идеях и теории «предсуществования» и «воспоминаний», автором учения о бессмертии души и идеальном государстве. Одним словом, они считают Сократа отцом западной метафизики27.
Итак, мы познакомились с двумя противоположными взглядами на этот вопрос. Одни полагают, что Сократ был не философом, а только создателем новой нравственности. Другие, наоборот, считают его родоначальником спекулятивной философии, воплощением которой он предстает в диалогах Платона. В результате мы видим, что старый спор, который уже после смерти Сократа расколол его учеников на два направления, вновь возникает в наше время, причем каждое из направлений создает своего собственного Сократа. По одну сторону стоял Антисфен, подчеркивавший отрицание Сократом возможности познания и видевший «силу учителя» только в несгибаемости его нравственной позиции. По другую — Платон, который считал, что претензии Сократа на незнание («Я знаю только то, что я ничего не знаю») являлись просто переходом к обнаружению более глубокого латентного знания, подспудно скрытого в душе каждого. Оба интерпретатора доказывают, что «их Сократ» является подлинным, а они лишь довели его мысли до логического завершения. Такие противоречивые интерпретации и повторение их в наши дни не могут быть случайными. Их появление нельзя объяснить только противоречиями, заложенными в самих первоисточниках. Сократу самому была свойственна та дуалистичность, которая приводила к двойственности толкования его мыслей. Исходя из этого тезиса, можно преодолеть односторонность обеих точек зрения, хотя они и основываются на фактах и исторически оправданны. Все исследователи в своем подходе стараются придерживаться принципа историчности, но к их пониманию всегда примешиваются их собственные философские взгляды. И те, и другие считали невозможным, чтобы сам Сократ не в состоянии был разрешить те проблемы, которые им казались вполне решаемыми. Необходимо признать, что в душе Сократа сосуществовали различные взгляды, которые неминуемо должны были привести к расколу сократовского движения еще при жизни учителя или вскоре после его кончины. Это делает характер Сократа еще более интересным, но вместе с тем и более трудным для понимания. Сократ был великим человеком, и его величие понимали все, даже наиболее высокопоставленные и мудрые из современников. Могло ли такое произойти, если согласиться с тезисом о незавершенности его философии? Сократ был олицетворением той гармонии, которая в его время уже клонилась к упадку. Он стоял на рубеже, отделявшем классическую Грецию от той новой, неизвестной еще эпохи, к которой он подошел ближе всех своих современников, хотя ему и не суждено было ее увидеть.
СОКРАТ — ВОСПИТАТЕЛЬ
Содержание нашего дальнейшего рассказа будет определяться тем, что было сказано выше. Сократ был центром, к которому привели все пути формирования греческого характера, величайшим учителем, самой яркой фигурой в истории воспитания западного человека. Тот, кто склонен признавать особое значение Сократа в развитии теории и системы мышления, невольно приписывает ему за счет Платона больше того, что он сделал на самом деле. Иначе он вынужден будет усомниться в его значительности. Аристотель был прав, когда считал философские рассуждения, приписываемые Платоном Сократу, сочинениями самого Платона. И все-таки Сократ сыграл в истории философии боvльшую роль, чем может показаться, если вычесть из его наследия учение об идеях и другие догматические положения, принадлежащие не ему, а Платону. Значение Сократа надо искать в другой плоскости. Он не был продолжателем какой-либо научной традиции или наследником одной из философских доктрин. Сократ был человеком своего времени в самом прямом смысле этого слова. Вокруг него веет ветер истории. Он превратился в общегражданского афинского воспитателя. Сократ происходил из среднего слоя афинян, которые были морально устойчивыми, не склонными к переменам, богобоязненными; к их здравому смыслу и совести некогда взывали великие вожди аристократии — Солон и Эсхил. Этот средний слой говорил устами своего сына Сократа, родившегося в деме Алопеки у каменотеса и повитухи. Солон и Эсхил жили как раз в подходящее время, чтобы воспринять и переосмыслить заимствованные извне революционные идеи. Они полностью овладели этими новыми идеями, так что те не только не повредили афинскому характеру, но, наоборот, способствовали развитию его самых сильных сторон. Духовная ситуация времени, когда учил Сократ, мало отличалась от той, которая сложилась в эпоху Солона. Афиняне эпохи Перикла стояли во главе мощного государства (Афинского морского союза) и, несмотря на свои творческие способности в науках, искусствах и практической жизни, испытывали различные влияния со стороны иноземцев, в результате чего им грозила потеря духовной самобытности. Традиционные ценности афинян, благодаря их исключительной открытости, в кратчайший срок растворялись среди новых духовных приобретений. И тут выступил Сократ, сыгравший в мире морали такую же роль законодателя, какую сыграл Солон в государственной жизни. Ибо в это время государство и общество разрушались именно из-за болезней нравственности, и только излечив ее можно было спасти народ. Уже второй раз в истории Греции аттический дух призывает центростремительные силы греческого характера выступить против его собственных центробежных устремлений. Он противопоставляет открытому ионийскими философами физическому космосу такой порядок, в котором главенствуют чисто человеческие ценности. Солон открыл законы социального и политического сообщества, а Сократ сумел приблизиться к нравственному космосу человеческой души.
Юность Сократа пришлась на период стремительного подъема Афин после великих побед над персами. В области внешних сношений эти победы привели к созданию Перикловой империи, а во внутренней истории государства — к оформлению совершенного демократического строя. Слова Перикла в «Надгробной речи» (посвященной павшим на войне) о том, что в Афинском государстве путь к общественной деятельности не закрыт как человеку, заслужившему общественную благодарность, так и просто талантливому28, подтверждаются судьбой Сократа. Ни своим происхождением, ни даже внешними данными он не был предназначен вызывать поклонение собравшихся вокруг него сыновей афинской аристократии, стремившихся к политической карьере. Сократ не принадлежал к «сливкам» афинского общества, к kaloбi k#agaJoаi. Самые ранние упоминания о Сократе сообщают, что он в возрасте примерно 30 лет был спутником и учеником философа Архелая, некогда учившегося у Анаксагора. Трагический поэт Ион Хиосский рассказывает в своем путевом дневнике, что он встретил Сократа на острове Самос в обществе этого ученого29. Ион, хорошо знакомый с Афинами и друживший с Софоклом и Кимоном, добавляет, что Архелай принадлежал также к кружку Кимона30. Мы, правда, не знаем, складывались ли взгляды Сократа под влиянием этих впечатлений. Период высшего расцвета афинского могущества приходится уже на зрелые годы жизни Сократа. Известно также, что он посещал дом Перикла и Аспасии. Учениками Сократа были Алкивиад и Критий, люди, о которых немало спорили*.
В это время Афинское государство, напрягавшее все силы, чтобы не утратить недавно завоеванное руководящее положение в Греции, часто требовало от своих граждан самопожертвования. Сократ несколько раз отличился на поле боя. Его образцовое поведение на войне неоднократно упоминалось на суде для того, чтобы сделать менее заметной одиозность его политической позиции31. Хотя Сократ и любил своих сограждан31а, считалось общепризнанным, что он плохой демократ: ему не нравилась чрезмерная активность афинян в народном собрании и в суде присяжных, и он не принимал в этом участия32. Только один раз упоминается Сократ в качестве члена Совета и руководителя народного собрания, а именно — во время суда над одержавшими победу при Аргинусах полководцами, которых единодушно приговорили к смерти за то, что они не сумели спасти своих моряков, уносимых бурей после кораблекрушения. Сократ единственный из всех пританов протестовал против голосования вопроса об их вине, считая его незаконным33. Впоследствии этот его поступок расценивался даже как патриотический, но нельзя отрицать, что Сократ считал совершенно неправильным принцип решения вопроса большинством голосов, которое достигается посредством речей демагогов; вместо этого он полагал, что государством должны управлять наиболее мудрые и пригодные к этому люди34. Легко предположить, что причиной такой концепции было постепенное вырождение афинской демократии во время Пелопоннеской войны. У Сократа, выросшего в эпоху греко-персидских войн и видевшего бурный подъем родного государства, контраст того времени с нынешним не мог не вызывать глубоких раздумий35. Высказанные Сократом критические замечания привлекли к нему симпатии нескольких олигархически настроенных молодых сограждан, дружбу с которыми впоследствии, во время процесса, ставили Сократу в вину. Толпа не понимала отличия его независимого поведения от эгоистической жажды власти Крития или Алкивиада и не улавливала духовных причин его поведения, далеко отстоящих от политики. В Афинах того времени любой гражданин, отстраняющийся от политической борьбы, тем самым выказывал свое отношение к ней; мышление и действия каждого человека решительно определялись тогда отношениями с государством.
Период возмужания Сократа совпал с эпохой, когда в Афинах стали увлекаться философией и появились первые философы. Даже если бы не существовало упоминавшегося выше свидетельства о знакомстве Сократа с Архелаем, следовало бы предположить, что, будучи современником Перикла и Еврипида, он должен был рано познакомиться с натурфилософией Анаксагора и Диогена из Аполлонии. Не вызывает сомнения, что отчет самого Сократа о его духовном развитии, приведенный в платоновском «Федоне» (38) исторически верен36, во всяком случае в той его части, где Сократ говорит о своих занятиях физикой. Хотя в «Апологии» Сократ решительно отрицает свои знания в этой области37, однако, как и любой образованный афинянин, он, конечно, читал книгу Анаксагора, которую (как он упоминает в этом месте) можно было купить за драхму на лотках возле орхестры в театре38. Ксенофонт рассказывает, что Сократ читал со своими друзьями у себя дома произведения древних мудрецов, то есть поэтов и мыслителей, обращая их внимание на особо важные места39. Аристофан, вкладывая в уста Сократа речи о физических теориях Диогена, о воздухе как о первоматерии и о космических вихрях, возможно, был не так далек от истины, как кажется на первый взгляд. Однако остается весьма сомнительным, считал ли сам Сократ эти теории натурфилософов верными.
В «Федоне» Сократ признается, что, приступая к чтению Анаксагора, рассчитывал найти в его книге великие истины40. Тот, кто дал ему эту книгу, пообещал, что он обнаружит там то, что ищет. Это показывает, что Сократа не удовлетворяли известные ему ранее объяснения вселенной физиками. Анаксагор тоже разочаровал Сократа, хотя начало книги пробудило у него некоторые надежды: там Анаксагор утверждал, что разум является творческим принципом мироздания, однако в дальнейшем он уже не основывался на этой мысли, но, как и остальные физики, объяснял все явления только материальными причинами. Сократ ожидал, что Анаксагор будет объяснять причины всех явлений в природе, исходя из принципа, что «все устроено наилучшим образом». Сократу тоже казалось, что в природе действует принцип «благотворности и целесообразности». В «Федоне», критикуя натурфилософов, Сократ приходит к учению об идеях; однако, по убедительному замечанию Аристотеля, эту теорию не следует приписывать историческому Сократу. Платон был вправе влагать в уста Сократа учение об идеях как о причинах и цели всех явлений, ибо это учение прямо вытекает из сократовских исследований о природе «добра» (#agaJАon), наличествующего в любом предмете.
Из «Меморабилий» Ксенофонта видно, что с таких же позиций Сократ изучал природу, отыскивая добро и целесообразность в устройстве космоса, доказывая, что в основе всего в мире лежит духовный конструктивный принцип41. Встречающиеся здесь утверждения о техническом совершенстве человеческого тела кажутся нам заимствованными из натурфилософского сочинения Диогена из Аполлонии42. Маловероятно, что Сократ претендовал на оригинальность используемых им для доказательства наблюдений; приведенный в этом месте «Меморабилий» разговор, очевидно, отражает в общих чертах действительную манеру Сократа. Если мы и встречаем здесь заимствования, то только таких мыслей, которые были близки самому Сократу. Ведь он считал (как это видно из «Федона»), что принцип Анаксагора вполне применим к некоторым явлениям природы43. Однако это утверждение еще не делает Сократа натурфилософом. Оно только показывает, как Сократ подходил к космологии. Для греков всегда само собой разумелось, что тип устройства человеческого общества следует искать в космосе и выводить из устройства космоса. Мы уже отмечали этот принцип несколько раз и теперь находим ему подтверждение у Сократа44. Таким образом его критика натурфилософов косвенно доказывает, что его внимание с самого начала было обращено на этические и религиозные проблемы. Периода, когда Сократ был бы чистым натурфилософом, в его жизни никогда не было, ибо натурфилософия не давала ответа на тот вопрос, который постоянно стоял перед ним и от ответа на который для него все зависело. Сократ имел право не обращать внимания на проблемы естествознания. Непоколебимая уверенность, с которой он с самого начала шел своим путем, была доказательством его величия.
Из-за негативного отношения Сократа к натурфилософии, о котором так много говорилось со времени Платона и Аристотеля, часто забывают другие особенности его мировоззрения. Уже в том, что Сократ признавал космическую целесообразность (о чем сообщает Ксенофонт), можно усмотреть, что, в противоположность древним ученым, Сократ в своих наблюдениях над природой был склонен к антропоцентризму. Исходным пунктом для него всегда был человек и строение человеческого тела. Если это наблюдение взято Сократом из произведения Диогена, то это интересно еще и потому, что Диоген был не только натурфилософом, но и знаменитым врачом. Поэтому у него, как и у некоторых молодых натурфилософов, например, у Эмпедокла, физиология занимает большее место, чем у других древних философов-досократиков; это, конечно, стимулировало научные интересы самого Сократа, ставило перед ним новые проблемы. Мы сталкиваемся здесь с обычно игнорируемым положительным отношением Сократа к естественным наукам его времени. Нельзя забывать, что тогда к натурфилософии относили не только обычно упоминаемые космологию и метеорологию, но и врачебное искусство, которое, как мы уже говорили (как практически, так и теоретически), находилось на подъеме. Врачам, как, например, автору трактата «О древней медицине», лечебная наука представляется единственной частью познания природы, которая основана на опыте и точных наблюдениях. Он полагает, что натурфилософы со всеми их гипотезами не могут научить ничему полезному, но скорее должны были бы сами учиться у него — врача-практика45. Подобный антропоцентрический подход характерен в это время также для позднеаттической трагедии и для софистов. С этим связаны (как показывают Геродот и Фукидид) эмпирические тенденции, проявившиеся, например, в отделении медицины от космологических гипотез и работ натурфилософов. Поражает сходство мышления Сократа и автора медицинского трактата, сказывающееся в отказе от высокопарных построений в области космологии и трезвом обращении к фактам человеческой жизни46. Как и современные ему медики, Сократ видит в природе человека (которую он считает наиболее известной частью мироздания) твердую основу для анализа действительности и ключ к пониманию всех явлений. Цицерон говорит, что Сократ спустил философию с неба на землю и ввел ее в города и в жилища людей47. Это, как сейчас обнаруживается, означает не только изменение предмета и интересов философии, но и более строгое отношение к самому понятию познания (если только точное определение этого понятия возможно). То, что древние философы называли познанием, было, с точки зрения Сократа, лишь пустыми гипотезами о строении мира, грандиозной фантасмагорией и возвышенной болтовней48. Встречающиеся у Сократа реверансы перед недоступной ему мудростью всегда ироничны49. Сам он, как правильно заметил Аристотель, рассуждает исключительно индуктивно50. В его методе анализа есть нечто родственное трезвой медицинской эмпирике. Идеалом науки он считает искусство, умение (tАecnh), которое лучше всего воплощено в медицине. Но особенное значение Сократ придавал подчинению знания практической цели51. Сколько-нибудь точных естественных наук в то время еще не было. Натурфилософия была воплощением неточности, не было и философского эмпиризма. Взгляд на опыт как на основу любого точного познания действительности в древности был связан только с медициной. Медицина поэтому занимала более высокое место в духовной жизни Греции, в частности и по отношению к философии. Через медицину принцип эмпиризма был передан новоевропейской философии. Таким образом философский эмпиризм Нового времени — это дитя греческой медицины, а не греческой философии.
Для определения места Сократа с его антропоцентризмом в истории греческой философии необходимо обратить внимание на его интерес к той великой духовной силе, какой была в древности медицина. Сократ поразительно часто ссылается на медицинский опыт и берет сравнения из этой области. Эти сравнения не случайны, но связаны со структурой его мышления. Более того, целью всей его деятельности было подведение человека к пониманию самого себя для оздоровления его нравственности. Сократ был истинным врачом. По словам Ксенофонта, стремление к врачеванию заходило у него так далеко, что он заботился о здоровье своих друзей не меньше, чем об их душевном благополучии52. Но все же в основном он был врачевателем душ. Его рассуждения о физической природе человека связаны с представлением о целенаправленной организации вселенной и показывают, что телеология Сократа основывается на его эмпирико-медицинских взглядах. Следует учитывать, что на основе телеологического восприятия природы и человека, впервые проявившегося в тогдашней медицине, развиваются все более определенные воззрения, которые потом философски оформились в биологических идеях Аристотеля. Однако сократовские исследования природы блага были обусловлены его собственным интересом, который он ни у кого не заимствовал. Серьезный натурфилософ того времени счел бы такое исследование чисто дилетантским и с поистине героическим скепсисом утверждал бы, что на этот вопрос не может быть ответа. Однако этот дилетантский вопрос давал толчок творческим поискам: мы можем понять путем сравнения с медицинскими трудами Гиппократа и Диогена, что в этом вопросе были сосредоточены самые глубокие сомнения и раздумья той эпохи.
продолжение
--PAGE_BREAK--
Мы не знаем, сколько было лет Сократу, когда он начинал просветительскую деятельность в своем родном городе, описанную в диалогах его учеников. Платон относит ее частично ко времени начала Пелопоннесской войны: так, например, в «Хармиде» Сократ только что вернулся в город после тяжелых боев при Потидее. Ему было тогда почти сорок лет, но начало его деятельности могло относиться к более раннему времени. Исторический фон его диалогов казался Платону настолько важным, что он снова и снова описывает его, приводя подчас восхитительные подробности. Беседы Сократа происходят не в каком-то неопределенном, лишенном связи со временем скучном школьном помещении. Местом бесед оказывается афинская гимнастическая школа (гимнасий), где Сократ вместе с учителем атлетики и врачом был постоянным и необходимым участником занятий52а. Это, однако, не означало, что его собеседники, известные в государстве граждане, посещали гимнасий обязательно обнаженными, как это было принято во время атлетических упражнений, хотя иногда могло случиться и такое. Однако не случайным было и то обстоятельство, что драматические дуэли мысли, которые были содержанием жизни Сократа, происходили именно в гимнасии; существовала символическая связь между беседами Сократа и обнажением атлетов, которые должны были предстать перед врачом или гимнастом перед тем, как они выходили на посыпанную песком площадку. У Платона сам Сократ несколько раз обращает внимание на эту параллель53. Афиняне того времени более чувствовали себя дома в гимнасии, чем в тесном жилье, где они только спали и принимали пищу. Здесь, под открытым небом, в ясных лучах греческого солнца, каждый день собирались стар и млад, чтобы не терять физическую форму54. Перерывы между упражнениями были заполнены разговорами. Содержание этих бесед могло быть и возвышенным, и тривиальным. Но во всяком случае самые знаменитые философские школы античности носят имена известных афинских гимнасиев — Академии и Ликея. Каждый, кто хотел рассказать или спросить о чем-нибудь, что интересовало всех, но не подходило для выступления в народном собрании или в суде, шел в гимнасий, чтобы поделиться мыслями со своими друзьями. Ожидание встретить здесь достойных собеседников заранее волновало. Посещение различных гимнасиев обеспечивало смену впечатлений; ведь таких мест в Афинах было множество, как частных, так и общественных55. Постоянному посетителю, каким был Сократ, человек необычайно общительный, все приходящие сюда были известны. Среди молодежи не могло появиться ни одного новенького, на кого он не обратил бы внимания и не стал расспрашивать. В острой наблюдательности, порождаемой интересом к человеку, ему не было равных. Он был великим знатоком людей; его точно нацеленные вопросы выявляли в собеседнике любой талант, любую скрытую способность. Это было общепризнанно, и самые почтенные афинские граждане просили у него совета, как воспитывать своих сыновей.
Только симпосиумы (пиры), духовное значение которых уходило в глубокое прошлое, могли сравниваться с гимнасиями по своему интеллектуальному влиянию на граждан*. Поэтому как Платон, так и Ксенофонт часто избирали местом действия своих диалогов гимнасии и пиры. Все другие места, которые они упоминают, более или менее случайны. Можно вспомнить остроумную беседу в салоне Аспасии, диалог на рыночной площади возле лавки, где часто люди встречались для разговоров, или речь знаменитого софиста в доме богатого мецената. Гимнасии были удобнее всех других мест, так как там можно было встречаться регулярно. Интенсивность духовного общения создавала благоприятную почву для зарождения новых мыслей и устремлений. Здесь отсутствовала напряженная торопливость; обстановка покоя не оставляла места для решения профессиональных вопросов и попыток получения выгоды, говорить о делах казалось просто невозможным. Тем больше оставалось времени и охоты для обсуждения общечеловеческих проблем. Беседа велась гибко и легко, переходя с одного предмета на другой, но при этом проявлялась и глубина, и душевная сила собеседников. Никогда не иссякал заинтересованный круг критически настроенных слушателей, привлеченных этой гимнастикой мысли, способствовавшей тренировке ума не меньше, чем атлетика — тренировке тела. Вскоре эта гимнастика ума была признана новой формой Пайдейи, столь же необходимой, как и атлетика. «Диалектика» Сократа была единственным своеобразным плодом, выросшим на местной почве, как прямая противоположность появившейся в то же время образовательной системе софистов. Эти странствующие учителя в ореоле своей славы и недоступности приходили в Афины, окруженные своими учениками. Они обучали за деньги искусству красноречия и некоторым специальным предметам, главным образом, стремящихся к образованию сыновей состоятельных граждан. Местом их выступлений были обычно частные дома или импровизированные залы. В отличие от софистов Сократ был простым афинянином, которого все знали. Он ничем не выделялся из своих сограждан. Он затевал разговор как бы ненамеренно, начиная со случайного вопроса. Сократ никогда не поучал, и у него не было учеников, — по крайней мере он так утверждал. Его окружали друзья. Молодежь восхищалась его умом, острым, как отточенный клинок. Сократу невозможно было противостоять. Каждый раз он разыгрывал перед молодежью новые, поистине аттические представления, и его слушали, затаив дыхание. Он сумел добиться признания, и многие афиняне пытались подражать ему, как у себя дома, так и среди знакомых, анализируя понятия так же, как это делал Сократ. Духовная элита афинской молодежи собиралась вокруг него. Магнетическая притягательность сократовского ума не отпускала никого, кто хотя бы однажды приблизился к нему. Если кто-либо и полагал, что останется равнодушным, или пытался смотреть на него свысока, порицая его вопросы за их педантичность, а примеры — за намеренную тривиальность, то такие попытки оставались тщетными, и противники вынуждены были быстро покидать воздвигнутые ими для себя пьедесталы.
Нелегко свести все это в единую картину. Платон тщательно, с большой любовью пытался наметить хотя бы основные сократовские черты, намекая, что феномен этого человека не поддается точному определению; Платон стремится привести только некоторые наглядные примеры, чтобы читатели могли вжиться в его учение.
Наши школьные историки философии полагают эти примеры поэтическими вымыслами Платона, от которых следует отказаться. Приведенные Платоном примеры они считают лежащими ниже того уровня абстракции, который необходим для философских произведений. Платон же наглядно показывает духовную мощь Сократа, рассказывая о его интеллектуальном воздействии на людей. Беседы Сократа невозможно понять, если не будет рассказано о его усилиях принести пользу тому человеку, с кем он в данный момент разговаривает. Пусть это кажется несущественным филистерам, занимающимся историей философии, для Сократа — по крайней мере так считает Платон — это было очень и очень существенно. Кроме того, напрашивается естественное подозрение, что наше понимание учения Сократа определяется тем, что мы сами обозначаем словом «философия». Правда, Платон пишет, что сам Сократ определяет свою деятельность, «работу» (pr%agma — какое характерное слово!), как философию или «философствование». В «Апологии» Сократ говорит о ней, обращаясь к судьям и утверждая, что не оставит этой своей деятельности57, пока живет и дышит. При этом надо учитывать, что его «философствование» было совсем не тем, что позднее, после многочисленных изменений, стали называть «сократовской философией»*. Впоследствии это название закрепилось за методом абстрактного мышления, сводившимся к ряду теоретических положений, главным из которых было требования точного определения понятий. Это учение следует рассматривать совершенно независимо от личности его создателя. Однако литература о Сократе единодушно отрицает такой подход. Итак, что же это была за «философия», прообразом которой для Платона были беседы Сократа и о приверженности которой он заявляет в платоновской «Апологии»? Во многих своих диалогах Платон разъяснял суть этой философии, выдвигая на первый план только результаты того анализа, который Сократ проводил в разговорах со своими собеседниками. Однако Платон каждый раз подчеркивает свою верность духу сократовского учения, показывает плодотворность его метода, так что трудно определить, начиная с какого момента в платоновском Сократе мы встречаем больше Платона, чем самого Сократа. Мы попытаемся начать рассмотрение с самых простых и ясных формулировок, часто встречающихся в платоновских диалогах. В «Апологии» Платон под свежим впечатлением чудовищной несправедливости, стремясь завоевать для сократовского учения новых сторонников, рассказывает суть и итоги деятельности Сократа в простой и краткой форме. «Апология» построена так искусно, что нельзя поверить, будто она представляет собой просто запись защитительных речей Сократа58. Все, там рассказанное, дает удивительно точное представление о его жизни. Расправившись с искажающими истину расхожими мнениями, Сократ рассказывает в «Апологии» о своей любви и преданности философии. Платон сознательно излагает эту речь так, что она звучит как параллель знаменитым стихам Еврипида об обязательном для поэта служении музам59. Отличие лишь в том, что Сократ произносит свои слова в ожидании смертного приговора. Высшая сила, которой он служит, украшает мир и побеждает страдания, она сильнее всего на этом свете: непосредственно за словами — «Я никогда не перестану философствовать», — следует типичная иллюстрация того, как строились сократовские поучения. Для понимания этого места необходимо проанализировать форму его поучений. Образцом могут служить как разбираемое место «Апологии», так и некоторые другие диалоги.
Манера бесед Сократа по Платону сводится к двум основным формам — увещевание (protreptik!oV) и испытание (ЗelegcoV). И то, и другое проводится в форме вопросов. Это связанно со старинной формой «убеждения» (paraаinesiV), которую можно проследить, анализируя трагедии и даже эпос. Во второй части платоновского «Протагора» (действие диалога разворачивается еще во дворе, до того, как собеседники были допущены в дом) легко можно разделить обе эти сократовские формы беседы60. В этом диалоге, где Сократ противопоставлен великому софисту, показаны все приемы, которыми пользовались софисты в своих уроках: изложение мифа, доказательство, толкование поэтов, метод вопросов и ответов. Своеобразная форма речи Сократа передана не без юмора: для нее характерны гротескный педантизм и ироническое самоуничижение. В обоих этих сочинениях — в «Протагоре» и в «Апологии» — Платон показывает, как основные формы сократовской беседы, — протрептическая и эленхическая, — тесно связаны друг с другом, и мы можем убедиться, что они представляют собой лишь две стадии одного и того же духовного процесса61.
"… Пока я дышу и остаюсь в силах, я не перестану философствовать, и уговаривать, и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: «Ты — лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного мудростью и могуществом; не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и почестях, а о разумности, об истине и о душе своей не заботиться, и не помышлять, чтобы они были как можно лучше». И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать, и, если мне покажется, что в нем нет добродетели, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцем и с вами — с вами особенно, жители Афин, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше".
«Философствование», о котором говорит здесь Сократ, было не только теоретическим процессом, но и увещеванием, и воспитанием собеседников. Этой задаче служит «испытание» и опровержение всякого воображаемого знания и всякой воображаемой добродетели (#aret!h). «Испытание» является лишь частью беседы Сократа, но именно здесь проявляется его оригинальность.
Но прежде чем остановиться на сути этого «диалектического» испытания собеседника вопросами, которые обычно рассматривают как важнейшую часть его философии (ибо именно в этих «испытаниях» мы встретим наиболее важные теоретические положения), надо сперва познакомиться с вводной, увещевательной частью речи Сократа. Мы встретим здесь сравнение жизни дельца, гоняющегося только за деньгами, с духовными устремлениями самого Сократа. Это его сравнение показывает, как много внимания и усилий люди прилагают к добыванию благ, которые они ценят превыше всего. Сократ требует заботиться не о доходах, а о душе (yuc%hV ВepimАeleia). С этого «увещевания» он начинает свою речь и к нему же возвращается в конце62. В этой речи нет доказательств, что ценность души больше, чем телесные радости и жизненные блага. Предполагается, что эта мысль понятна без дальнейших объяснений, хотя люди и пренебрегают ею в повседневной жизни. Для современного человека в словах о важности души нет ничего оригинального, и звучат они несколько тривиально. Но были ли они такими же само собой разумеющимися для грека того времени, как для нас, воспитанных на христианской традиции, насчитывающей уже две тысячи лет? В «Протагоре» Сократ излагает свою мысль в беседе с молодым человеком, начиная с утверждения, что душа его молодого собеседника находится в опасности63. Мотив опасности вообще характерен для Сократа и всегда связан у него с призывам заботиться о душе. Манера говорить у Сократа напоминает врача, но он заботится не о теле пациента, а о его душе. В сочинениях сократиков мы очень часто встречаем увещевания, касающиеся забот о душе. Мы сталкиваемся здесь с тем, что было для Сократа самой главной задачей, связанной с его призванием, а именно — с воспитанием. Воспитание сограждан становится для него служением богу64. Религиозный характер учения Сократа основан на том, что воспитание — это прежде всего забота о душе65. Душа для Сократа представляет божественное в человеке. Сократ характеризует заботу о душе как попечение о познании ценностей и истины (jr!onhsiV и #al!hJeia)66. Душа столь же отделена от тела, как и от различных внешних благ. На этом основана сократовская шкала ценностей, а вместе с ней и все учение о благах; душевные блага занимают в ней первое место, телесные — второе, а внешние блага, например, собственность или власть — последнее.
Пропасть отделяет эту шкалу ценностей, которую Сократ считает само собой разумеющейся, от господствующих в народе взглядов, прекрасно выраженных в греческой застольной песне:
«Здоровье — это высший дар богов.
Второе место в жизни — красота,
Богатство — дальше, правильно добытое,
А молодость с друзьями провести —
Четвертое из самых высших благ»67.
Внутренний мир человека предстает в философии Сократа как нечто новое. «Арете», о которой он говорит, — главная добродетель души.
Однако что же такое «душа», или (если пользоваться греческим термином) «псюхе», в понимании Сократа? Для начала поставим этот вопрос только в филологическом плане. Прежде всего бросается в глаза, что у Платона и других сократиков Сократ произносит это слово как заклинание — страстно и проникновенно. Здесь впервые в литературе Западного мира мы встречаемся с понятием «души», которое и теперь обозначается тем же самым словом. Современные психологи не связывают с этим словом представления о какой-то «реальной субстанции». Слово «душа» для нас, вследствие своего культурно-исторического генезиса, всегда имеет этический и религиозный характер. Оно связано в нашем представлении с христианством так же, как и слова «литургия» и «забота о душе». Однако это высокое значение она обретает впервые в увещевательных беседах Сократа. Вопрос о том, насколько идея «души» у Сократа непосредственно или через позднейших философов повлияла на христианство на различных ступенях его развития и насколько оно вообще близко христианскому пониманию этого слова, мы пока оставляем в стороне. Здесь нам важно только отметить эпохальное значение термина «душа» для греческой культуры.
Если поинтересоваться, что думал по этому поводу Эрвин Роде и что написано в его классическом труде «Психея», то окажется, что о Сократе здесь почти ничего не сказано68. Дело в том, что, во-первых, Роде разделяет предубеждение Фр. Ницше против «рационалиста» Сократа. Во-вторых, непризнание Сократа объясняется самой постановкой вопроса в книге Роде. Может быть, и не желая этого, автор под влиянием христианства ставит в центр своего глубокого исследования культ души и веру в ее бессмертие. Можно признать, что действительно Сократ не внес именно в эти вопросы ничего нового, однако все-таки поражает, что Роде не заинтересовался, где, когда и благодаря кому слово «душа» (псюхе) обретает для европейцев духовную и нравственную ценность. Не вызывая сомнений, что впервые это произошло в увещеваниях Сократа. На это указали уже ученые шотландской школы. На их исследования Э. Роде не оказал никакого влияния. В прекрасном эссе Бернета развитие понятия «души» прослежено на всем протяжении истории духовной культуры Греции. В исследовании показано, что ни гомеровский эпический «эйдолон» (пребывание в Аиде тень человека), ни упоминаемая ионийцами «воздушная душа», ни орфический «даймон», ни «псюхе» аттической трагедии не приблизились по смыслу к тому новому понятию, которое вкладывает в это слово Сократ69. Я уже давно, основываясь на анализе стиля сократовских бесед, самостоятельно пришел, как это было показано выше, к тому же самому выводу. Форма сократовских «увещеваний» могла возникнуть только благодаря своеобразному пафосу, которым он всегда сопровождает упоминание о «душе». Его беседы были, в сущности, зачаточной формой философских наставительных речей бродячих стоических и кинических проповедников эллинистической эпохи, которые в свою очередь предшествовали созданию христианских проповедей70. Связь состояла не только в развитии и заимствовании литературной формы. (Этот вопрос часто привлекал внимание филологов и был детально исследован). Но следует так же отметить, что в основе каждой из названных трех ступеней этой литературной формы всегда лежит вера: какую пользу извлечет для себя человек, даже если он завоюет весь мир, если при этом он нанесет вред своей душе? Адольф Гарнак в книге «Сущность христианства» с полным правом отмечает, что вера в бесконечную ценность человеческой души была одной из трех основ религии Иисуса Христа71. Но в то же время эта вера была одной из основ и сократовской философии, а также его учения о воспитании. Проповедь Сократа тоже направлена на «спасение души»72.
Прекратим на время попытки ясно изложить основы самого главного в концепции Сократа, ибо это потребует прежде всего ее оценки, связанной с нашим отношением к самим себе и своему бытию. Было ли сократовское учение ранней весной христианства, пробудившейся в Греции? Или, может быть, вместе с Сократом в Грецию проникли чуждые греческому духу восточные учения? На последнее предположение можно возразить, что еще в VI в. до н. э. в греческой религии появилось орфическое движение. Орфики рассматривали душу отдельно от тела; они утверждали, что душа, как падший демон, лишь временно обитает в темнице тела. Затем, после смерти человека, она долго странствует, воплощаясь в различные существа, а затем возвращается на свою божественную родину. Если даже отвлечься от неясности происхождения этого религиозного течения, которое многие считают восточным или средиземноморским, то все равно надо признать, что «сократика» отличается от него отсутствием всяких эсхатологических и демонологических элементов*. Только позднее Платон ввел в сократовское учение эти элементы, расцветив таким образом учение о душе и ее судьбах. Сократу стремились приписать учение о бессмертии души, содержащееся в платоновском «Федоне», или даже взятое из «Менона» учение о предсуществовании. Однако очевидно, что оба учения принадлежат не Сократу, а Платону73. Отношение Сократа к вопросу о загробной жизни души естественнее всего было бы встретить в «Апологии», где он, даже перед лицом смерти, оставляет вопрос о загробном существовании без ответа74. Это более соответствует его критически трезвому, недогматическому духу, чем содержащееся в платоновском «Федоне» доказательство бессмертия души. С другой стороны, ясно, что, придавая такое значение душе, Сократ должен был поставить этот вопрос, хотя ответа на него он и не знал75. Во всяком случае эта тема не имела для него решающего значения. По этой же причине мы не встретим у него указаний на реальной образ существования души. Она не представляется ему некоей особой субстанцией (как у Платона), так как он не затрагивает вопрос, отделима ли душа от тела. Служение душе — это богослужение, ибо она — мыслящий дух и нравственный разум, а это — самое высокое в мире. Душу нельзя рассматривать как некоего отягощенного грехами демона — гостя из небесных сфер.
Мы неизбежно приходим к выводу, что все наиболее известные, напоминающие христианские, проповеди Сократа имеют чисто эллинское происхождение. Они порождены греческой философией. Только неверное понимание ее сути может привести к игнорированию этого факта. Высокий религиозный дух, характерный для греческой культуры, проник в основном в поэзию и философию, почти не коснувшись религиозного культа, который обычно является основным объектом изучения историков религии. Правда, философия — относительно поздняя ступень в развитии сознания, и ей предшествовала мифология. Однако для тех, кто умеет разглядеть в истории культуры структурные связи, не подлежит сомнению, что и в феномене Сократа греческая философия не сошла со своего исторического и органического пути. Некоторые аналогии и предварительные наметки учения Сократа можно обнаружить, изучая труды важнейших представителей греческой науки, а также в описании дионисийского и орфического культов. Но из этого вовсе не вытекает, что идеи Сократа (так же, как и встречающиеся в его диалогах выражения) как-то согласуются с религиозными представлениями этих сект, которые не следует ни отвергать с порога как негреческие, ни, вместе с тем, преклоняться перед ними, считая их высшими достижениями восточной мысли. Невозможно представить, что Сократ, этот великий трезвенник, оказался под влиянием оргиастических сект, опирающиеся на иррациональные начала души человека.
Правильнее считать эти секты и культы пережитком греческой народной религии, в которых, однако, можно обнаружить зачатки индивидуализированных верований и форм пропаганды76. В философии, которая была областью мыслящего духа, такие формы возникают совершенно независимо от религии при аналогичных духовных ситуациях, хотя философы и заимствуют слова и целые фразы из религиозных текстов, превращая их в метафоры, потерявшие свой первоначальный смысл77.
У Сократа такие близкие к религии выражения объясняются сходством его поступков с деятельностью врача. Это придает его пониманию души специфически греческую окраску. Отношение Сократа к духовной жизни человека, которую он считал неотъемлемой частью человеческой «природы», определялось как многовековой традицией, так и глубинными свойствами греческого духа. Здесь мы сталкиваемся с отличием сократовского представления о душе от представления о ней христианских мыслителей. Правильное понятие души, о которой говорит Сократ, возможно только если ее изучать вне отрыва от тела, если и душу и тело рассматривать как две стороны человеческой «природы». Сократ не противопоставляет психологическое физическому. Древнее натурфилософское представление о природе («фюсис») претерпело у Сократа значительные изменения: теперь природа включает в себя и духовное начало. Сократ не мог согласиться с тем, что духовное начало присутствует только в человеке и что только человек имеет на него монопольное право78. Всякое творение, обладающее разумом, подобным человеческому (jr!o-nhsiV), в принципе должно быть способно и к обладанию душой; но в то время как благодаря сосуществованию тела и души — различных частей человеческой «природы» — тело человека одухотворяется, душа принимает на себя отражение телесной природы (jАusiV). Духовным оком она воспринимается как нечто осязаемое и постольку способная подчиниться форме и порядку. Как и тело, она является частью космоса, более того, она сама по себе — космос, хотя для восприятия грека оба они по сути своей едины. Эта аналогия души и тела распространялась и на то, что грек обозначал словом «добродетель» (арете), которую так почитали в греческом полисе. Это слово обозначало и храбрость, и рассудительность, и справедливость, и праведность. Все эти совершенства свойственны душе, так же как телу присущи здоровье, сила и красота. К обладанию этими свойствами в высшем проявлении человек вполне способен. Физическая и духовная добродетель по своей космической сути не что иное, как симметрия частей, на взаимодействии которых держатся как тело, так и душа. Здесь проходит водораздел между пониманием термина «благо» Сократом и в современной этике. Это наиболее сложное из всех сократовских понятий, что и приводит нередко к недоразумениям. Правильнее будет понимать это слово не только как «благо», но и как «ценность», ибо такое понимание показывает связь «ценности» с тем, кто ею владеет и для которого в этом владении есть «благо», то есть «хорошее». «Благо» для Сократа — это то, что мы делаем или должны делать ради него самого; с другой стороны, именно в этом заключается действительно полезное, благотворное, приносящее радость и счастье, так как оно позволяет проявиться внутренней сущности человека.
продолжение
--PAGE_BREAK--
Если встать на эту точку зрения, мы придем к естественному выводу, что мораль есть выражение правильно понятой человеческой природы. От природы животного она отличается наличием разума и души, при отсутствии которых было бы невозможным обретение «этического кодекса». Обретение душой «этического кодекса» и есть путь, предначертанный природой человеку. На этом пути он пребывает в счастливом единстве с природой или, как говорили греки, достигает «евдаймонии». Сократу присуще высокое чувство гармонии, связи нравственного существования человека с мировым порядком. Это объединяет Сократа с греческими мыслителями, творившими как до, так и после него.
Что было нового в мировоззрении Сократа — так это его вера в то, что человек не может достигнуть гармонии с Бытием, угождая своим чувствам и удовлетворяя плотские потребности, каким бы утонченным этот человек ни был под воздействием законов общественной жизни. Только сознательным самоограничением человек может обрести свою душу. Сократ призывает греков, и так склонных к евдаймонизму, сохранить то, что и без того им принадлежит, то есть собственную душу; этот призыв должен придать человеку дополнительные силы и помочь ему оказать сопротивление нарастающему натиску внешних сил в борьбе за свободу личности. Сократу не показался бы безбожным известный вопрос Гете: «Какой смысл было создавать солнце и множество планет в космосе, если все это устройство в конечном счете не может принести счастья хотя бы одному-единственному человеку?» В наше время, когда гармония между естественными науками и нравственностью уже утрачена, слова Гете подвергаются осуждению, а «рационалист» Сократ умел совместить свой нравственный евдаймонизм с реальностью мира. Несовместимость нравственных и научных представлений ввергает современного человека в пропасть раздвоения, а Сократ совершенно спокойно и даже радостно закончил жизнь, осушив чашу с ядом цикуты.
Представление Сократа о душе как величайшей человеческой ценности придало всему его существованию иной смысл: основным становится обращение к внутренней жизни человека, что было характерно для всего последующего периода греческой цивилизации. Добродетель и счастье становятся наиболее важной целью внутренней жизни. Сократ делает этот шаг — обращение к внутреннему миру человека — вполне сознательно. Он даже требовал, чтобы новый интерес стал доминирующим и в искусстве живописи. Художник, — говорил он, — должен отражать не только телесную красоту, но и характер души (#apomimeдisJai tБo t%hV yuc%hV {hJoV). В разговоре с живописцем Паррасием, который передает Ксенофонт78а, эта мысль Сократа представляется неожиданной и новой; Паррасий выражает сомнение в том, что художник может проникнуть в мир невидимого и несимметричного. Ксенофонт рассказывает об этом так, будто лишь взгляды Сократа на значение души открыли для художников его времени всю не исследованную до того область духовного мира. Тело человека, и прежде всего его лицо, становятся для художника зеркалом души и ее качеств; мастер лишь постепенно и неуверенно осваивает эту замечательную мысль. Этот рассказ символичен: какими бы ни были на самом деле взаимоотношения философии и искусства в то время; Ксенофонт безусловно верил, что именно философия проложила путь в новую область — сферу души. Нам трудно понять сейчас огромное значение нового подхода. Непосредственным его результатом было то, что новая шкала ценностей вошла в жизнь и обрела обоснование в философских системах Платона и Аристотеля. В этой форме новый взгляд был воспринят всеми позднейшими культурами, подхватившими факел, зажженный греками. Но как бы высоко ни оценивать мысль авторов, открывших миру феномен Сократа и сгруппировавших вокруг этого центра всю свою философию, одно остается неколебимым: «В начале было дело». Призыв Сократа заботиться о душе явился прорывом греческого духа к новым формам жизни. Если понятие «жизнь» (bаioV) означает не просто человеческое существование во времени, а некий полный смысла, сознательно избранный путь, то этим мы обязаны той подлинной жизни, которую прожил Сократ. Она послужила моделью новой «биос», жизни, основанной на духовных ценностях. Его ученики правильно поняли, что самой сильной стороной сократовской Пайдейи было обновление старой мысли об образцовой жизни философа. Собственная жизнь Сократа была воплощением нового идеала, и в этом была величайшая сила его Пайдейи.
Теперь постараемся дать более детальное описание сократовского способа воспитания. Забота о душе — это богослужение79. Эти слова вложены в уста Сократа в платоновской «Апологии», однако их не следует понимать в обычном религиозном смысле этого термина; напротив, путь, избранный Сократом, кажется для христианского восприятия чересчур светским. Он считал, что забота о душе не должна приводить к пренебрежению телом. Такое отношение было бы совершенно немыслимо для человека, обучавшегося у целителей тела особому подходу к душе. Душа у Сократа не отделена от тела, как часто неверно утверждают. Душа господствует над телом. Но для того, чтобы правильно служить душе, само тело должно быть здоровым. Изречение Ювенала «mens sana in corpore sano» («в здоровом теле — здоровый дух») звучит чисто по-сократовски. Сократ заботится о собственном теле и порицает тех, кто этого не делает80. Он учил своих друзей закаляться для сохранения здоровья и подробно обсуждал с ними правильную диету. Он осуждал обжорство, считая, что оно несовместимо с заботой о душе. Сам Сократ вел жизнь, отличавшуюся спартанской простотой. О моральном требовании телесного аскетизма ((askhsiV) и о смысле этого сократовского понятия будет еще особый разговор.
Как Платон, так и Ксенофонт объясняют причины воспитательного воздействия Сократа тем, что его деятельность как учителя была совершенно противоположна практике софистов. Последние считались признанными мастерами преподавания, которое в их исполнении казалось чем-то совершенно новым. Сократ в споре всегда опирается на сказанное ими, но при этом критикует и отмечает их ошибки; хотя он и стремится к более высокой цели, однако он отталкивается от их понятий. Пайдейя софистов представляла довольно пеструю смесь из материалов различного происхождения. Их целью была тренировка ума, но у них не было единства взглядов по вопросу о том, какой вид знаний его лучше всего тренирует. У каждого софиста была своя область знания, и естественно, что он считал свой предмет самым важным. Сократ не отрицал важности занятий теми предметами, которым они обучали. Однако его призыв к заботе о душе потенциально содержит критерий, отвергающий множество рекомендуемых софистами предметов81. Некоторые софисты считали учения натурфилософов ценными для воспитания. Сами же древние мыслители не претендовали на то, что их учение имеет значение для Пайдейи, хотя и чувствовали себя учителями в высоком смысле этого слова. Проблема образования молодежи с помощью изучения различных наук была в то время чем-то новым. Малая заинтересованность Сократа натурфилософией не была связана, как мы уже видели, с его неосведомленностью в физических проблемах, но, скорее, — с несовместимостью в подходе к этим вопросам Сократа и натурфилософов. Сократ старался удержать себя и других от слишком подробного изучения космических теорий, считая важнее «человеческие вопросы»82. Нельзя забывать также, что мир космоса считался греками демоническим, непознаваемым для смертного. Сократу также была свойственна эта простонародная робость перед миром космоса, против которой впоследствии выступал в начале своей «Метафизики» Аристотель83. Такую же настороженность вызывали у Сократа математические и астрономические штудии, которыми занимались реалистически настроенные софисты, подобно Гиппию из Элиды. Некогда Сократ весьма усердно занимался этими науками, признавая необходимость некоторого знакомства с ними. Однако он считал, что в этом не следует заходить слишком далеко84. Правда, эти сведения мы черпаем у Ксенофонта, которого самого обычно обвиняют в утилитаризме и излишнем практицизме. Принято противопоставлять ксенофонтовского Сократа платоновскому, о котором в «Государстве» сказано, что он считал единственно правильным путем к познанию философии изучение математики85. Однако такой взгляд мог быть обусловлен развитием самого Платона, его интересом к диалектике и теории познания; ведь в своей поздней работе — в «Законах», где речь идет не о высшем, а об элементарном образовании, он придерживается тех же взглядов, что и Сократ у Ксенофонта86. Сам факт интереса Сократа к «человеческим вопросам» определяющим образом влияет на его представление о том, какие предметы считать наиболее важными для образования. За вопросом, насколько глубоко требуется изучать ту или иную науку, встает другой, более важный вопрос: «А зачем вообще ее изучать? И в чем, собственно, заключается цель жизни?» Без ответа на эти вопросы невозможно составить программу воспитания.
Таким образом в центре внимания снова оказываются вопросы этики, которые софисты исключили из учения о воспитании. Появление науки о воспитании объяснялось необходимостью более высокого духовного развития правящей элиты, а также было следствием того, что интеллектуальное развитие приобретало новое, все большее значение87. Софисты имели четкую практическую цель — образование государственных мужей и других руководителей общественной жизни. В эпоху, когда успех ценился превыше всего, естественным было смещение акцентов от этических вопросов к интеллектуальным. Сократ восстановил связь образования с воспитанием высоких моральных качеств, но (в отличие от софистов) он не противопоставляет политические цели воспитанию высоких моральных качеств. Эту цель он считал главной. В греческом полисе целью воспитания неизбежно оставалась подготовка к общественной деятельности. Платон и Ксенофонт единодушно утверждают, что Сократ тоже обучал политике88. Этот факт делает понятным столкновение Сократа с государством, приведшее к судебному процессу над ним. «Человеческие вопросы», бывшие в центре его внимания, с точки зрения грека обязательно сводились к вопросам социальной жизни, от которой зависело благосостояние отдельных людей89. Если бы воспитание Сократа не было политическим, он не нашел бы учеников в Афинах своего времени. Самое важное и новое в учении Сократа состояло в том, что он видел смысл существования человека и всей общественной жизни в нравственном характере каждой отдельной личности. Конечно, Алкивиад и Критий пришли к нему не из-за этого: их подгоняло честолюбие, ибо они хотели занять ведущее положение в государстве и надеялись, что именно Сократ поможет осуществить их замыслы90. Это было причиной обвинения Сократа, хотя, по мнению Ксенофонта, оправданием ему могло служить то обстоятельство, что использование ими полученного у учителя образования полностью противоречило его намерениям91. Во всяком случае такие ученики были поражены, увидев при близком знакомстве с ним человека, всей силой души стремившегося познать «добродетель» 92.
Какой вид политического образования считал Сократ необходимым? Мы не вправе приписывать ему теорию утопического государства, которая развивается в «Государстве» платоновском, ибо она целиком вытекает из теории Платона об идеях. Маловероятно также, чтобы Сократ похвалялся тем, что вложил в его уста Платон в диалоге «Горгий»: что будто бы он единственный настоящий государственный муж своего времени в Афинах, и по сравнению с его воспитательной работой все усилия профессиональных политиков, основанные на применении внешней силы, выглядят чистой глупостью93. Такой смысл придала деятельности Сократа впоследствии борьба Платона против тех политических тенденций, которые обрекли Сократа на казнь. Действительной причиной осуждения было то, что Сократ, не принимая личного участия в политической жизни, воспитывал других в духе своих нравственных требований93а. Ксенофонт дает обширный перечень тем его политических бесед, однако понять их смысл можно только используя платоновские диалоги, связанные с природой арете. Ксенофонт рассказывает, что Сократ обсуждал со своими учениками и практические вопросы политической жизни: различия в конституциях греческих государств94, происхождение законов и политических институтов95, деятельность государственных мужей, различные формы подготовки к государственной деятельности96, ценность политического согласия в государстве97, значение соблюдения законов как высшей гражданской добродетели98. Однако Сократ внимательно обсуждал со своими друзьями вопросы управления как полисом, так и домом (oвikаia). Политика и экономика (домашнее хозяйство) у греков были всегда тесно связаны. Подобно софистам, также обучавшим этим предметам, Сократ цитировал в своих беседах поэтические отрывки (чаще всего из Гомера), придавая наглядность сказанному и делая из материала политические выводы. В те времена хорошего учителя и знатока Гомера называли г Om!hrou ВepainАethV, ибо его воспитательская деятельность сводилась к восхвалению тех или иных гомеровских стихов98а. В выборе стихов, которые цитировал Сократ, видели антидемократическую тенденцию99. О его критике власти демократического большинства, механического подхода к выборам и принципа жеребьевки уже упоминалось100. Однако эта критика не была обусловлена принадлежностью Сократа к какой-либо партии. Лучшим доказательством этого может служить незабываемая сцена из «Меморабилий», где Критий, бывший ученик Сократа, ставший во время правления «Тридцати» верховным правителем Афин, вызывает учителя в правительственное здание и запрещает ему обучать юношей, скрыто угрожая смертной казнью в случае неповиновения. В качестве предлога был использован закон, запрещающий риторическое обучение, хотя всем было ясно, что деятельность Сократа имела совершенно иной характер101. Властители Афин прекрасно понимали, что Сократ не будет молчать об их преступлениях, он скажет о них так же беспощадно, как он говорил об уродливых сторонах власти толпы. Наши источники единодушно утверждают, что Сократ охотно говорил и на военные темы, если они затрагивали занимавшие его политические и нравственные вопросы. Теперь уже невозможно определить, насколько представляющийся нам образ Сократа близок к исторической реальности. Однако нельзя категорически утверждать, что исторический Сократ несовместим с тем, который в «Государстве» Платона подробно рассуждает о воинской этике и системе воспитания102. В платоновском «Лахете» два почтенных гражданина советуются с Сократом, стоит ли им обучать сыновей приемам рукопашного боя; при этом присутствуют два знаменитых афинских полководца, Никий и Лахет, которые тоже хотят услышать ответы Сократа. Беседа вскоре переходит на более высокие предметы и касается философского истолкования природы храбрости. Ксенофонт упоминает несколько диалогов Сократа, касающихся воспитания стратегов103. Эта часть политической педагогики имела большое значение для Афин, так как там не существовало государственных военных школ, и граждане, избираемые в стратеги, были плохо подготовлены для исполнения своих обязанностей. В это время в связи с длительными войнами появились частные учителя военного искусства. Высокая требовательность к самому себе удерживала Сократа от того, чтобы обучать тому, о чем у него не было точных знаний. Когда к нему обращались лица, желавшие обучиться военной науке, он отыскивал для них подходящих учителей. Одного ученика он послал к Дионисодору, странствующему учителю военного искусства, который незадолго перед тем пришел в Афины104. Потом он раскритиковал этого учителя за то, что, давая практические советы, тот не учил применению их на практике. Сократ ругал его также за то, что, говоря о наборе и составлении отрядов, тот не дал определения, какой отряд следует считать лучшим, а какой — худшим. В другой раз, говоря о постоянном гомеровском эпитете Агамемнона «пастырь народов», Сократ счел нужным пояснить, чтоv следует считать подлинной добродетелью полководца. Он опроверг мнение, что стратег должен владеть только техническими приемами военного искусства. Сократ, например, спрашивал вновь избранного командира конницы, считает ли тот обязательным улучшать породу лошадей в отряде. А если да, то относится ли это также и ко всадникам. Если и на это следовал утвердительный ответ, то Сократ спрашивал, не вытекает ли из этих слов необходимость и самому командиру заботиться о своем усовершенствовании, ибо тогда воины будут подчиняться ему более охотно105. Характерным для афинянина было то, какое значение Сократ придавал ораторскому искусству полководца; об этом же свидетельствуют речи стратегов у Фукидида и Ксенофонта106. Сравнивая деятельность стратегов с тем, чем должен заниматься хороший управляющий или хозяин, Сократ отмечает, что у них должны быть общие качества, а именно — умение быть хорошим руководителем107.
Наибольший интерес представляет диалог с Периклом Младшим, на военное искусство которого в конце Пелопоннесской войны Сократ возлагал большие надежды108. Для Афин это был период непрерывного упадка. Сократ, на юность которого пришлись годы былого подъема и величия города (результат побед греков в Персидских войнах), ностальгически тоскует по этому времени. Идеальная картина торжества древней добродетели (#arcaаia #aret!h) настолько ярка, что подобной выразительности впоследствии не смогли добиться ни Исократ, ни Демосфен108а. Возможно, эта картина возникла как отражение характерных для того времени философских взглядов, воспринятых Ксенофонтом в поздний период его жизни (это сочинение Ксенофонта было одним из самых поздних). Однако, возможно, в противопоставлении нынешнего тяжелого времени славному и победоносному прошлому выразилось в конце его жизни мнение самого Сократа. Нельзя отрицать все же, что в описании Ксенофонта отразилось то состояние, в котором находились Афины во время написания «Меморабилий». Беседа Сократа с Периклом Младшим безусловно имела для Ксенофонта актуальное значение. Однако это не доказывает того, что Сократ не мог высказывать таких же мыслей. В платоновском «Менексене», задолго до характерных для Исократа попыток идеализации прошлого, Сократ очень похоже восхвалял Пайдейю и арете предшествующих поколений*, пересказывая речь, посвященную погибшим на войне воинам, которую, как он утверждал, он слышал от самой Аспасии109. В противовес безнадежному пессимизму (вполне, впрочем, естественному) сына Перикла, Сократ у Ксенофонта призывает к пробуждению спартанских начал в душах афинян110. Он не верит в неизлечимость связанной с внутренними раздорами болезни отечества. Сократ обращает внимание на строгую дисциплину афинян во время мусических испытаний, в хорах, гимнастических соревнованиях и во время опасных морских экспедиций. Он видит добрый признак в том, что, несмотря на распад дисциплины в армии и отсутствие необходимой подготовки у воинов, Ареопаг в Афинах еще обладает большим авторитетом. Уже в следующем поколении в выдвинутой Исократом программе борьбы с радикальной демократией важнейшим требованием становится дальнейшее усиление власти Ареопага. Указание же на то, что дисциплина мусических хористов может служить примером для воинов, мы встретим также в первой «Филиппике» Демосфена111. Если Сократ действительно высказывал эти или подобные им соображения, то противодействие политическому упадку уходило своими корнями частично и в сократовский кружок112.
Проблема подготовки властителей для государства (которую Ксенофонт выдвигает на первый план) стала содержанием длинного диалога Сократа с его учеником — философом, ставшим позднее основателем школы гедонизма, Аристиппом из Кирены113. Духовное различие между Сократом и его учеником, заметное с самого начала, проявляется здесь комическим образом. Основная предпосылка теории Сократа сводится к тому, что любое воспитание должно быть обязательно политическим. В человеке надо воспитать умение властвовать и подчиняться. Различие во взглядах обнаруживается уже в вопросе о питании и режиме воспитанника. Сократ считает, что того, кто готовится стать властителем, нужно учить не поддаваться голоду и жажде. Будущие властители должны мало есть, поздно ложиться и рано вставать. Никакой труд не должен быть им в тягость. Человек не должен поддаваться приманке плотских наслаждений, должен быть закален против холода и зноя, не бояться ночевать под открытым небом. Того, кто не способен ко всему этому, следует отнести к классу подчиненных. Воспитание в человеке воздержания и самообладания Сократ обозначает словом «аскеза»114. Снова, как и при определении понятия «заботы о душе», мы встречаемся здесь с одним из идеалов греческой Пайдейи; дополненный впоследствии восточными религиозными учениями, он оказал огромное влияние на культуру последующих поколений. При этом следует понимать, что сократовская аскеза (или аскетизм) была не монашеской добродетелью, а способом воспитания идеальных правителей. Аристипп, правда, относился к ней с пренебрежением; он не желал быть ни господином, ни рабом, а только свободным человеком, мечтающим проводить жизнь как можно приятнее115. Так как для свободной жизни Аристипп не видел возможности ни в одном из существовавших тогда государств, он считал, что жить надо в любом государстве, но на положении иноземца (метека), не связанного никакими государственными обязанностями116. В противовес этому рафинированному новомодному индивидуалисту Сократ видел свою политическую задачу в воспитании сограждан, основанном на добровольной аскезе117. Боги не дают людям истинных благ, не потребовав от них за это серьезных усилий и тяжких трудов. Подобно Пиндару, Сократ привлекал в качестве примера мифологический рассказ софиста Продика о воспитании Геракла, знаменитую басню «Геракл на распутье»118.
Именно благодаря сократикам понятие «самообладание» стало одним из важнейших требований современной этической культуры. Согласно этому требованию нравственное поведение человека должно обуславливаться внутренне присущими индивидууму качествами, а не только необходимостью следовать законам правосудия. Однако, поскольку этические представления греков определялись требованиями общественной жизни, то и при описании внутреннего мира души они использовали политические понятия, уподобляя, например, состояние самообладания хорошо управляемому полису. Истинное значение моральных требований Сократа легче понять, если вспомнить, что все это происходило в эпоху софистов, когда авторитет внешних законов повсеместно уже пошатнулся; значение внутренних законов в результате этого становится решающим119. В то самое время, когда Сократ повел борьбу за новую мораль, в аттическом диалекте появилось новое слово Вegkr!ateia — нравственное самообладание, умеренность, стойкость. Это слово часто встречается у Ксенофонта и Платона, а также у находившегося под влиянием сократиков Исократа. Естественно напрашивается вывод, что это новое слово обязано своим появлением этическим идеям Сократа120. Оно происходит от прилагательного Вegkrat!hV, обозначающего человека, имеющего какие-либо полномочия, правомочного распоряжаться каким-либо имуществом. Так как производное от этого прилагательного существительное встречается лишь в нравственном значении и появилось в литературе именно в этот период, то не вызывает сомнения, что этот термин придуман специально для данного нового понятия, которое раньше не существовало в юридическом языке. «Энкратия» — это не какая-нибудь особая добродетель, но, как говорит Ксенофонт121, основа всех добродетелей; ведь она означает освобождение от животного начала и укрепление господства духа над инстинктами122. Сократ считал духовность истинной сутью человека, и понятие «энкратии» можно переводить словами «власть над собой», «самообладание». В этом утверждении уже содержится зародыш платоновского «Государства», а именно содержащейся в нем идеи справедливости как гармонии человека со своим внутренним законом123.
В основе сократовской идеи о самообладании лежит новое понимание свободы. Следует отметить, что идеал свободы, сыгравший такую огромную роль в Новое время после Французской революции, в древности имел несравнимо меньшее значение, хотя идея свободы и не была чужда грекам. Греческая демократия стремилась прежде всего к равенству перед законом — tБo нison. «Свобода» — слишком многозначное слово, чтобы пользоваться им для определения равенства; этим термином можно с одинаковым успехом обозначать независимость как индивидуума, так и государства или нации. Правда, говоря о свободном государстве и называя граждан такого государства свободными, мы имеем ввиду, что они не попали в рабство. Ибо в слове «свободный» (ВeleАuJeroV) заключено прежде всего противопоставление слову «раб» (doДuloV). Этот термин не имел тогда такого всеобъемлющего, не поддающегося определению этического и метафизического содержания, присущего современному пониманию слова «свобода», которое пронизывает поэзию, искусство и философию XIX века124. Современная идея свободы генетически связана с идеей «естественного права». Она привела к повсеместному уничтожению рабства. У греков же в классический период свободный человек — понятие прежде всего государственного права. Оно основывалось на представлении о незыблемости института рабства, которое считалось необходимым фундаментом свободы афинских граждан. Производным словом ВeleuJАerioV (приличный свободному, благородный) обозначался тип поведения, свойственный свободному человеку, выражалось ли оно в умении легко тратить деньги или открыто и прямо высказывать свое мнение, что было невозможно для раба. Свободный образ жизни подразумевал также и соблюдение внешних приличий. Свободными искусствами считались те, которые включались в Пайдейю свободного гражданина и знакомство с которыми отличало его от рабов и зависимых людей со свойственными им невежеством и пошлостью.
продолжение
--PAGE_BREAK--