Любовь в лирике Фёдора Ивановича Тютчева

31

МОУ «Новосергиевская средняя общеобразовательная школа № 1»

Экзаменационный реферат

по литературе

на тему:

«Любовь в лирике Фёдора

Ивановича Тютчева»

Выполнил:

Проверила:

Содержание

І Введение

II Основное содержание

1. Биография Ф. И. Тютчева

2. Творчество Фёдора Ивановича Тютчева

3. Любовная лирика Тютчева

4. "Денисьевский цикл" в жизни Ф. И. Тютчева

III Заключение

IV Приложение

Введение

В наши дни даже странно представлять, что были времена, когда его творчество не казалось бесспорной ценностью, а его имя ставилось после имен пиитов, которых безвозвратно поглотила Лета.

Но времена такие были. Хотя вряд ли повторятся вновь - доколе суждено существовать русскому носителю культуры, Тютчев уже намертво впаян в отечественную литературу где-то между Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и их наследниками: Фетом, Островским, Достоевским, двумя Толстыми - Львом Николаевичем и Алексеем Константиновичем - связав своей долгой жизнью разные эпохи истории, три так непохожих друг на друга царствования, испытав в отрочестве вместе с Россией восторг от побед 1812 года, а в зрелом возрасте - позор от поражения войны года 1854, ныне полузабытой, однако бывшей когда-то саднящей раной не только для Тютчева.

Кто из нас знает лицо молодого Федора Ивановича Тютчева? Почти никто. Мы помним его облик на склоне лет: серьезные грустные глаза, высокий лоб, седые редкие волосы, сухие от страданий губы, длинные пальцы

Да, мы помним его зрелым и серьезным человеком. И таким он пришел в поэзию - зрелым и серьезным.

Принято считать, будто публикацией двадцати четырех стихотворений в третьей и четвертой книгах пушкинского «Современника» в 1836 году Тютчев дебютировал в поэзии. Эта аберрация исторической памяти - один из парадоксов, сопровождавших Тютчева при жизни и сопровождающих его до сих пор. Однако иначе, кажется, и быть не может с этим единственным в своем роде поэтом-философом.

Ему как бы было предназначено свыше стать певцом двух величин -- Космоса и России -- равно требующих не просто недюжинного, особого таланта. А в этих условиях конкретность биографии певца определяющего значения не имеет. Он и сам становится величиной, где мелочи и детали быта пропадают, стираются, исчезают в небытии.

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами;

Настанет ночь, и звучными волнами

Стихия бьет о берег свой.

То глас ее; он нудит нас и просит...

Уж в пристани волшебный ожил челн;

Прилив растёт и быстро нас уносит

В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звёздной

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

Чтобы так видеть неохватное Мироздание, так остро чувствовать его, так просто и доходчиво сказать о Космосе и человеке в нем, для этого надо жить в самом Космосе, среди летящих из бесконечности в бесконечность планет, а не рождаться в ноябре 1803 года в усадьбе Овстуг Орловской губернии и не умирать в июле 1873 года в Царском Селе.

В Космосе Тютчев, по сути дела, и жил, будучи, по словам Л. Н. Толстого, «одним из тех несчастных людей, которые неизмеримо выше толпы, среди которой живут, и потому всегда одиноки».

Но еще Тютчев жил и в России, воплотив в плотском своем существовании те духовные и душевные метания, что принесла России европейская культура в наиболее высоких своих достижениях. Кроме того, он был живым человеком, которому свойственны все слабости и ошибки. Вот на этой стороне его жизни мне хочется остановиться подробнее. В своём реферате я покажу Тютчева не как певца Космоса и России, а как певца и ценителя женской красоты. Таким образом, целью своей работы ставлю: показать влияние любовного чувства на творчество поэта, определяю следующие задачи: рассмотреть любовную лирику Тютчева, а именно "Денисьевский цикл"; раскрыть образ Музы Тютчева, Е. А. Денисьевой, привести факты из их биографии.

Биография Ф. И. Тютчева

Он происходил из родовитой, упоминаемой еще в летописях четырнадцатого века, но небогатой семьи, владевшей, впрочем, кроме Овстуга, подмосковной деревней и домом в Москве. Это была типичная дворянская семья, на которой отражались все извивы исторического пути России -- от жестокости Ивана Грозного, Смутного времени до реформ Петра I и увлечения всем французским.

В детстве Тютчев получил неплохое домашнее воспитание. Достаточно сказать, что учил его русскому языку Сергей Егорович Раич, тогда - молодой поэт и переводчик, впоследствии - журналист и издатель, магистр словесности.

Они «выходили из дому, запасались Горацием, Вергилием или кем-нибудь из отечественных писателей и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в `чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии».

Так сентиментально вспоминал годы и годы спустя о тех временах сам Семен Егорович.

Не менее оригинальный, тоже живущий в придуманной идеальной реальности, человек продолжил формирование литературных пристрастий Тютчева - Алексей Федорович Мерзляков, преподававший русскую словесность в Московском университете, в который Тютчев поступил осенью 1819 года.

Раич и Мерзляков «опекали» Тютчева еще до поступления того в университет - под влиянием и надзором Семена Егоровича он стал писать стихи и переводить с латыни, а Алексей Федорович в послед-них числах февраля 1818 года прочитал оду Тютчева «На новый 1816 год» в Обществе Любителей Россий-ской Словесности, после чего юного поэта 30 марта того же года приняли в Общество.

Год спустя Тютчев впервые увидел своё произ-ведение напечатанным. Это было переложение с ла-тыни - «Послание Горация к Меценату».

Через семьдесят лет зять Тютчева, Иван Сергее-вич Аксаков, знавший поэта как мало кто из современ-ников, писал в его биографии по поводу публикации: «Это было великим торжеством для семейства Тютчевых и для самого юного поэта. Едва ли, впро-чем, первый литературный успех не был и последним, вызвавшим в нем чувство некоторого авторского тще-славия».

Аксаков знал, что пишет. К счастью или к сожа-лению, но один из самых выдающихся русских поэ-тов всех времен, Федор Иванович Тютчев, отнюдь не кокетничал, когда на шестьдесят пятом году жизни признавался в одном из писем:

«Мне всегда казалось крайне наивным толковать о стихах как о чем-то существенном, особливо о сво-их собственных стихах».

И в годы учебы в Московском университете, и -особенно - потом поэзия не стояла для него на пер-вом месте в жизни, не была таким серьезным делом, каковой она являлась для его ровесников (или почти ровесников) Александра Пушкина, Евгения Боратын-ского, Николая Языкова, Антона Дельвига, Вильгель-ма Кюхельбекера, Кондратия Рылеева. Ему важнее были успехи по службе. И когда после университета Тютчев поступил в 1822 году в коллегию иностран-ных дел (там же в то время служил и Пушкин!) и его направили на работу в миссию в Мюнхен, столицу Баварии, он отдался службе с прилежанием и самозабвением.

Прилежание Тютчева было замечено - 31 мая 1825 года ему присвоили придворный чин камер-юн-кера. Если опять вспоминать Пушкина, то тот стал камер-юнкером уже «седобородым», в 1833 году, будучи отцом семейства. Из людей круга Пушкина столь же рано, как Тютчев, получил чин камер-юнкера лишь князь Александр Михайлович Горчаков, лицейский друг Александра Сергеевича и друг старости Федо-ра Ивановича. Но Горчаков - профессиональный дипломат, а Тютчев ...

Тютчев в собственных глазах и в глазах своих родных тоже был дипломатом, прежде всего диплома-том. Может быть, только дипломатом. Писавшим, прав-да, гениальные стихи.

Некогда Максим Горький справедливо причис-лил к заслугам Пушкина перед русской литературой то, что тот доказал: занятие литературой не менее важ-но, чем служба в канцеляриях.

Похоже, Тютчев своим примером утвердил исти-ну не менее существенную: служба в канцеляриях не помеха даже для гениальной поэзии.

Однажды, еще в молодые годы, вернувшись из поездки в Грецию, Тютчев в сумерках сел разбирать старые бумаги и уничтожил большую часть своих поэ-тических упражнений. Среди них находился перевод первого действия второй части «Фауста». «Может статься, это было лучшее из всего», - спокойно кон-статирует Тютчев.

Неужели спокойно? Неужели ему не жалко было своих стихотворений?

«В первую минуту я был несколько раздосадо-ван, но скоро утешил себя мыслью о пожаре Алек-сандрийской библиотеки».

И на самом деле: сопоставимы разве эти утра-ты - тысячи и тысячи бесценных памятников антич-ной культуры и стихотворения молодого дипломата Тютчева?!

Но чтобы утешать себя такими сопоставлениями, надо обладать определенным - очень высоким! -уровнем мысли и культуры. Каковым Федор Ивано-вич Тютчев обладал.

В Мюнхене он прожил многие годы. Блистатель-но начатая карьера развивалась не очень удачно. Зато в это время он вполне стал «питомцем гордого и кра-сивого Запада», как замечает Аксаков в его биогра-фии.

В Мюнхене Тютчев, покинувший Россию в де-вятнадцать лет и бывавший дома только краткими на-ездами, испытал «страсть нежную», как говаривали в его времена; женился в 1826 году на графине Эмилии-Элеоноре Ботмер; стал отцом троих дочерей.

Здесь, на улице Отто в доме" №2 248, у него часто бывали поэт Гейне и философ Шеллинг, оказавший колоссальное влияние на развитие европейской куль-туры, особенно немецкой и русской. Идеями Шеллин-га «бредили» романтичные студенты Московского университета, начиная с братьев Киреевских и князя Одоевского до Герцена с Огаревым, Шевырева и Гра-новского. В ранние годы своей критической работы ими вдохновлялся Белинский.

О Тютчеве Шеллинг говорил:

«Это превосходный человек и очень образован-ный, с ним приятно беседовать»;

На исходе 1837 года Тютчев был назначен стар-шим секретарем при миссии в Турине, столице Сар-динского королевства. Перед этим он с семьей побы-вал в России, но оттуда к месту новой работы отпра-вился один, оставив жену с дочерьми на попечение родных - она должна была приехать в Турин после того, как Тютчев обживется в незнакомом городе.

Из Санкт-Петербурга Элеонора Тютчева с деть-ми отплыла на пароходе «Николай I». У берегов Прус-сии, ночью, пароход был внезапно охвачен пожаром и утонул. Жена Тютчева вела себя героически, выказав - поразительное мужество. Она спасла детей, но все имущество Тютчевых погибло вместе с пароходом.

От перенесенного потрясения она вскоре слегла, в конце августа 1838 года умерла. Ее потеря была для Тютчева огромным горем. Достаточно сказать, что в тридцать пять лет он стал совершенно седым.

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой --

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой ...

Твой милый образ, незабвенный,

Он предо мной везде, всегда,

Недостижимым, неизменный.

Как ночью на небе звезда.

Так и через десять лет после смерти первой жены Тютчев проникновенно обращался к ней.

Впрочем, был он, кажется, человеком крутых страстей, хотя часто в письмах называл себя ленивцем. По крайней мере, дальнейшие события его личной жизни говорят о страстности и безоглядности характера. Еще не прошло года со дня смерти Элеоноры Тют-чевой, как он летом 1839 года сочетался браком с вдовой баронессой Эрнестиной Дернберг. Говорят,

взаимная симпатия между ними возникла еще раньше. Наверное, это так. И, наверное, их влечение друг к другу было не менее сильно, чем печаль Тютчева о первой жене.

Их бракосочетание намечено было в швейцар-ском городе Берне. Тютчев попросил разрешения вре-менно покинуть Турин, не дождался его и уехал само-вольно. Расплатой за проступок было увольнение со службы.

Тютчевы опять поселились в Мюнхене. Жили небогато, в основном на деньги Эрнестины Федо-ровны, что мучило Тютчева. Он рвался в Россию, однако разные обстоятельства (в основном - рож-дение детей) удерживали его в столице Баварии до 1844 года.

Благодаря хлопотам доброхотов Тютчев был вос-становлен на службе, и многие годы потом он вел жизнь солидного столичного сановника. А с 1858 года до самой смерти заведовал Комитетом цензуры иностранной.

Размеренное течение чиновничьей жизни было расцвечено, однако, яркой и мучительной любовью, присущей скорее поэту Тютчеву, чем чиновнику, к Елене Денисьевой. Четырнадцать лет длились их отношения, оставшись в истории русской поэзии та-кой же легендой, как отношения Пушкина с Анной Керн.

Умирал Тютчев долго и мучительно, полупарали-зованный. Земная его жизнь - жизнь дипломата -завершилась 27 июля по новому стилю 1873 года, а жизнь поэта продолжается поныне.

Творчество Фёдора Ивановича Тютчева

Поэзия Тютчева приходила к читателям в несколь-ко этапов или, вернее сказать, несколько раз.

Поначалу стихотворения своего бывшего учени-ка много и часто печатал в редактируемых им журна-лах и альманахах Раич. Имени славного поэта эти публикации Тютчеву не составили.

В 1835 году со стихотворениями Тютчева позна-комился его сослуживец по миссии в Мюнхене князь Иван Сергеевич Гагарин и был очарован ими. Вер-нувшись в Санкт-Петербург, он показал некоторые из них Жуковскому и Вяземскому. Те, в свою оче-редь, рекомендовали Пушкину опубликовать стихо-творения Тютчева в «Современнике». Пушкин отнес-ся к ним «как должно», О чем Гагарин не преминул сообщить автору в Мюнхене.

В 1836 году, в третьей и четвёртой книгах «Современника», были напечатаны двадцать четыре стихотворения Тютчева. Среди них были и те, что ранее уже публиковались Раичем.

Надо сказать, что и после смерти Пушкина, до 1840 года, в «Современнике» время от времени появ-лялись произведения Тютчева, никем особо не заме-ченные. Так, Белинский лишь однажды в своих веле-речивых статьях упомянул Тютчева - в подстрочном примечании, поставив его имя рядом с именами Рот-чева, Марковича, Вердеревского - кто такие?!

При его жизни еще только однажды его произве-дения выходили отдельной книгой - в 1868 году, ста-раниями И. С. Аксакова.

Творческая судьба Федора Ивановича Тютчева, кажется, - своеобразная расплата за то безразли-чие, которое он проявлял к своему творчеств. Ведь Тургеневу пришлось уговаривать Тютчева издать в свет «собирание своих стихотворений», а к книге, из-данной Аксаковым, по словам одного из исследова-телей творчества Тютчева, Григория Чулкова, «поэт остался совершенно равнодушен», хотя она включа-ла важнейшие его произведения общим числом сто восемьдесят пять.

Как некогда Белинский прошел мимо поэзии Тют-чева, так прошли мимо нее его ученики и последова-тели. Уже в восьмидесятые годы прошлого столетия критик Скабичевский, который останется в памяти потомков только потому, может быть, что в издева-тельском контексте упомянут в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита», рубил наотмашь:

«Открытый из среды посредственности и внезап-но возвеличенный в мрачные годы общественного без-временья, Тютчев, во всяком случае, в достаточной мере скучноват в своих безукоризненных красотах и, исключая некоторых его произведений, помещенных в хрестоматиях, большинство их читается с трудом и ценится лишь самыми строгими и рьяными эстетиками».

А среди этих «эстетиков» в разные годы литера-турного бытия Тютчева, напомню, были: Александр Пушкин, Василий Жуковский, Петр Вяземский, Нико-лай Некрасов, Иван Тургенев, Афанасий Фет. К ним следует добавить Достоевского и Толстого.

Интеллектуальный и эстетический уровень поэ-зии Тютчева, ее «безукоризненные красоты» (что-то Скабичевский, все-таки, понимал!) дано было постиг-нуть немногим, а, постигнув - со слезами на глазах читать некоторые его стихотворения, как читал Лев Толстой это:

Тени сизые смесились,

Цвет поблекнул, звук уснул-

-Жизнь, движенье разрешились

В сумрак зыбкий, в дальний гул ...

Мотылька полет незримый

Слышен в воздухе ночном ...

Час тоски невыразимой! …

Все во мне и я во всем ...

Скабичевский, возможно, читал эти стихи с тру-дом, не проникаясь даже поверхностным их смыслом, а Толстой радовался, что, написанные еще в тридцатые годы, впервые опубликованные после смерти Тютче-ва в 1879 году в журнале «Русский Архив», они - истинное произведение искусства. Истинное! А пото-му не подвластное времени (сорок с лишним лет мину-ло со дня их написания до публикации) и кургузым оцен-кам кургузых людей.

Многие из них видели в Тютчеве «учителя по-эзии для поэтов», замечали, прежде всего, его космизм и закрывали глаза на поразительную конкретность стихотворений Тютчева. На тот факт, что все они на-писаны «на случай» - по поводу прочитанной книги, посещения церкви, увиденного пейзажа, страстной влюбленности в женщину, какого-нибудь политиче-ского события и т. д.

Но это не недостаток символистов и их последо-вателей, а, кажется, еще один из парадоксов Тютче-ва: умение личное переплавлять во всеобщее.

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свет гаснущего дня,

Тяжело мне, замирают ноги ...

Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею -

-Улетел последний отблеск дня ...

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня ...

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Боязно разрушать банальными комментариями зыбкое, как сама человеческая жизнь, печальное, как она же, звучание неведомого тебе голоса Тютчева. Это он говорит! С тобой! И с другими! И говорил раньше. И говорить будет после, когда ты тоже, когда «все тем-ней, темнее над землею», бесплотной душой будешь витать над какой-нибудь проселочной дорогой с алой от заходящего солнца травой или над шестнадцати-этажными параллелепипедами, по странной прихоти человеческого сознания получившими название дом.

Стихотворение, переполненное такой невырази-мой музыкой, такое гармоничное в своем отрицании всяческих «красот», называется длинно и неуклюже: «Накануне годовщины 4-го августа 1864г.»

4 августа 1864 года умерла Елена Александров-на Денисьева, и Тютчев записал собственные ощу-щения в годовщину ее смерти. Не больше того. Но и не меньше! Поскольку в стихотворении оказались отраженными чувства многих и многих поколений.

Научиться поэзии по нему невозможно по причи-не полного отсутствия «поэтических достижений» в нем. Однако оно способно научить большему - быть человеком чувствующим и думающим. И если в этом контексте воспринимать Тютчева, как «учителя поэ-зии для поэтов», то придется с горечью заметить: уро-ки его не всегда и не всем пошли на пользу. Многие из мнимых его учеников заслуживают полновесный «неуд» за превратно усвоенные уроки. Или неусвоен-ные вообще. Особенно по теме до болезненности близ-кой Тютчеву - Россия.

Любовная лирика Тютчева

Для поэтов "чистого искусства" характерны высокая культура, преклонение перед совершенными образцами классической скульптуры, живописи, музыки, повышенный интерес к искусству Древней Греции и Рима, романтическая тяга к идеалу красоты, стремление приобщиться к "иному", возвышенному миру.

Рассмотрим, как в лирике Тютчева отразилось художественное мироощущение.

Любовная лирика пронизана мощным драматичным, трагедийным звучанием, что связано с обстоятельствами его личной жизни. Он пережил смерть любимой женщины, оставившую в душе незаживающую рану. Шедевры любовной лирики Тютчева родились из подлинной боли, страданий, чувства невосполнимой утраты, ощущения вины и раскаяния.

Наивысшим достижением любовной лирики Ф. И. Тютчева является так называемый "Денисьевский цикл", посвященный любви, пережитой поэтом "на склоне лет" к Елене Александровне Денисьевой. Этот удивительный лирический роман длился 14 лет, закончившись смертью Денисьевой от чахотки в 1864 году. Но в глазах общества это были "беззаконные", постыдные отношения. Поэтому и после смерти любимой женщины Тютчев продолжал винить себя в ее страданиях, в том, что не сумел оградить ее от "суда людского".

Стихотворения о последней любви поэта по глубине психологического раскрытия темы не имеют себе равных в русской литературе:

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней...

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!

Огромная сила воздействия на читателя этих строк коренится в искренности и безыскусности выражения глубокой, выстраданной мысли о скоротечности огромного, неповторимого счастья, которого уже не вернуть. Любовь в представлении Тютчева -- это тайна, высший дар судьбы. Она волнующа, причудлива и неподконтрольна. Смутное влечение, таящееся в глубине души, неожиданно прорывается взрывом страсти. Нежность и самопожертвование могут нежданно превратиться в "поединок роковой":

Любовь, любовь -

гласит преданье -

Союз души с душой родной -

Их соединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И... поединок роковой...

Однако подобная метаморфоза все-таки не способна убить любовь; более того, страдающий человек не желает избавиться от мук любви, ибо она дарит ему полноту и остроту мироощущения.

Со смертью любимой женщины ушли жизнь, мечты, желания, померкли ее прежде яркие краски. Точное до боли сравнение, уподобляющее человека птице с поломанными крыльями, передает чувство потрясения от тяжелой утраты, опустошенности, бессилия:

Любила ты, и так, как ты, любить --

Нет, никому не удавалось!

О Господи!.. и это пережить...

"Денисьевский цикл" в жизни Тютчева

О Елене Александровне Денисьевой, последней, пылкой, тайной и мучительной любви Ф. И. Тютчева, поэта и блистательного остроумца - дипломата, неизвестно почти ничего… и известно слишком много!

Она - адресат более пятнадцати его стихотворений, ставших самыми драгоценными шедеврами русской лирики второй половины девятнадцатого столетия. Это - очень много для Женщины, которая беззаветно любила. И - слишком мало для сердца, которое надорвало себя этой Любовью. Вот уже почти двести лет мы читаем строки, посвященные ей, восторгаемся мучительной и жгучей силой чувства к ней Тютчева, вообще - то, человека очень скрытного и презирающего всякую "сентиментальную чепуху", задумываемся над тем, а оправдана ли была такая вот грешная страсть, а грешна ли она - вообще? Мы задаем себе эти вопросы, мы примериваем знакомые со школьной скамьи строки к своей собственной жизни, но мы крайне редко задумываемся над тем, кто же была эта Женщина, что Она собою представляла и чем Она могла на долгие 14 лет приворожить, притянуть, "причаровать" к себе столь непостоянную натуру, жаждущую новизны и смены впечатлений, натуру резкую, быстро разочаровывающуюся, иссущающую самое себя острым и часто бесплодным, беспощадным, бесконечным самоанализом?: Попробуем перелистать страницы немногочисленных воспоминаний, полузабытых писем, пожелтевшие листы чужих дневников: осторожно, ненавязчиво.

Попытаемся воссоздать до сих пор скрытую канву недолгой, мучительно - яркой жизни той, что Поэт называл "моя живая душа".

Елена Александровна Денисьева родилась в 1826 году, в старинной, но очень обедневшей дворянской семье. Рано потеряла мать, с отцом, Александром Дмитриевичем Денисьевым, заслуженным военным, и его второю женою отношения почти сразу не сложились. Непокорная и вспыльчивая для новой" матушки" Елена была спешно отправлена в столицу, Санкт - Петербург - на воспитание к тете, сестре отца, Анне Дмитриевне Денисьевой - старшей инспектрисе Смольного института.

Привилегированное положение, которое занимала старейшая из воспитательниц Анна Дмитриевна в этом учебном заведении, знаменитом на всю Россию, позволило ей воспитывать полусироту - племянницу на общих основаниях с остальными "смолянками": девочка приобрела безукоризненные манеры, стройную осанку, отличный французско-немецкий выговор, полную мешанину в голове по курсу естественных наук и математики, солидные познания в области домоводства и кулинарии, и непомерную пылкость воображения, развитую чтением по ночам сентиментальных романов и поэзии, украдкою от классных дам и пепиньерок.

Анна Дмитриевна, чрезмерно строгая и сухая с подчиненными и воспитанницами, страстно привязалась к племяннице, по - своему баловала ее, то есть, рано начала покупать ей наряды, драгоценности, дамские безделушки и вывозить в свет, где на нее - изящную, грациозную брюнетку, с чрезвычайно выразительным, характерным лицом , живыми карими глазами и очень хорошими манерами - быстро обратили внимание и бывалые ловеласы и пылкие "архивные юноши" (студенты историко-архивных факультетов Петербургского и Московского университетов, представители старинных дворянских, часто обедневших, семейств).

Елена Александровна, при своем природном уме, обаянии, глубокой вдумчивости, серьезности - ведь жизнь сироты, что ни говори, накладывает отпечаток на душу и сердце, - и очень изысканных, изящных манерах могла рассчитывать на весьма неплохое устройство своей судьбы: Смольный институт был под неустанной опекой Императорской Фамилии, и племянницу, почти приемную дочь, заслуженной учительницы собирались при выпуске непременно назначить фрейлиной Двора!

А там и замужество, вполне приличное ее летам и воспитанию, ожидало бы Элен заслуженною наградой, а старушка - тетушка могла бы с наслаждением предаваться (в тени семейного очага племянницы) столь любимой ею игре в пикет, с каким-нибудь безукоризненно воспитанным и отменно любезным гостем из огромного числа светских знакомых!

К таким, "вполне светским" знакомым принадлежал, разумеется, сперва и Федор Иванович Тютчев.

Его старшие дочери от первого брака, Анна и Екатерина Тютчевы, оканчивали выпускной класс Смольного вместе с Еленой. Они даже были весьма дружны между собою, и на первых порах m-lle Денисьева с удовольствием принимала приглашение на чашку чая в гостеприимный, но немного странный дом Тютчевых. Странный потому, что каждый в нем жил своею, собственной, жизнью, несмотря на чтение вслух по вечерам в ярко освещенной гостиной, на частые совместные чаепития, на шумные семейные выезды в театры или на балы.

Внутренне каждый в этой блестяще - интеллигентной, глубоко аристократической - по духу, взглядам, мировоззрению - семье был закрыт и тщательно спрятан в свою собственную оболочку глубоких переживаний и даже "потерян" в них.

В доме всегда царила некая внутренняя прохлада и пламя любви, затаенное под спудом сдержанности и аристократической холодности, никогда не разгоралось в полную силу.

Особенно растерянной, неприкаянной в этой "полуледяной атмосфере" казалась Елене жена любезнейшего, всегда чуть-чуть эгоистично рассеянного, Федора Ивановича, деликатная, очень сдержанная Эрнестина Феодоровна, в девичестве - баронесса Пфефель, уроженка Дрездена.

Она всегда старалась быть незаметной, морщилась, когда на нее обращали излишнее, по ее понятиям, внимание, но тонкие, изящные черты ее лица, огромные карие глаза, всегда как бы "зябли" от душевного "cквозняка" царившего в доме, молили о лишнем взгляде или мимолетно обращенном к ней теплом слове. Она безмерно обожала своего Theodora и даже поощряла его увлеченность изящной и живой подругой своих приемных, но искренне любимых дочерей, что очень удивляло Елену на первых порах.

Правда, потом, уже много позже, она разгадала искусный "секрет" Эрнестины Феодоровны - та просто-напросто, не воспринимала ее всерьез!

Умудренной блестящим светским опытом госпоже Тютчевой думалось, что пылкий роман - увлечение ее "пиитического" мужа наивной молодой красавицей - смолянкой будет, хотя и бурным, но недолгим, и что он - гораздо безопаснее, чем все прежние безрассудные "вихри страстей" её Theodora с великосветскими аристократками - красавицами. Любое из этих увлечений в одну минуту грозило перерасти в громкий скандал, и могло стоить ее мужу придворной и дипломатической карьеры.

А уж этого никак нельзя было допустить! Но если бы искушенная в великосветских "обычаях" супруга дипломата - поэта только могла представить себе, какой пожар "возгорится" из маленькой искры обычного светского флирта!

Роман развивался пугающе - стремительно! Елене Александровне в ту пору было двадцать пять лет, Тютчеву - сорок семь. О их бурной связи вскоре стало известно управляющему Смольного института, который напал на след квартиры, снимаемой Тютчевым неподалеку для тайных свиданий с Еленой Александровной. Скандал разгорелся в марте 1851 года, почти перед самым выпуском и придворными назначениями. Смолянка Денисьева в ту пору уже ждала ребенка от поэта - камергера! Старшая дочь Елены Денисьевой от Тютчева родилась 20 мая 1851 года - автор. Все надежды на карьеру ее, как фрейлины Двора, а тетушки Анны Дмитриевны, как кавалерственной дамы, разумеется, были тотчас забыты!

Анну Дмитриевну спешно выпроводили из института, правда, с почетной пенсией - три тысячи рублей ежегодно, а бедную Лелю "все покинули". У нее почти не осталось ни друзей, и знакомых в свете. Ее на новой квартире, где она жила вместе с тетушкой и новорожденной дочерью, тоже Еленой,- навещали только две - три подруги, самая преданная из них : Варвара Арсентьевна Белорукова, классная дама Смольного, заботящаяся после смерти Елены о детях и престарелой тетке, да немногочисленные родственники.

Александр Георгиевский писал о Елене Александровне и её судьбе так: "Это была самая тяжкая пора в ее жизни, отец ее проклял, и не хотел больше видеть, запрещая всем остальным родным видеться с нею.

От полного отчаяния ее спасала только ее глубокая религиозность, только молитва, дела благотворения, пожертвования иконе Божьей матери в соборе всех учебных заведений близ Смольного монастыря, на что пошли все, имевшиеся у нее, немногие украшения".

Думается, Александр Иванович Георгиевский несколько ошибается в своих воспоминаниях, говоря о единственном утешении несчастливицы (в светском понимании) - Елены: Боге и православных молитвах! У нее был еще один " Бог" - Федор Иванович Тютчев и еще одно утешение: его Любовь и привязанность к ней! Она так и называла его: " Мой Боженька". Она прощала ему абсолютно все: частые отлучки, постоянную жизнь на две семьи, он не собирался, да и не мог оставить преданной и все знающей Эрнестины Феодоровны и фрейлин - дочерей, свою службу дипломата и камергера - автор) эгоистичность, вспыльчивость, частую, рассеянную невнимательность к ней, а в конце - даже полухолодность,- и даже то, что ей нередко приходилось лгать детям, и на все их вопросы:

"А где папа и почему он обедает с нами только раз в неделю?" - с запинкою отвечать, что он на службе и очень занят.

Свободной от косых взглядов, презрительной жалости, отчуждения, и всего того, что сопровождало ее фальшивое положение полужены - полулюбовницы Елену Александровну избавляло только кратковременное пребывание вместе с Тютчевым за границей - по нескольку месяцев в году, да и то - не каждое лето. Там ей не нужно было и от кого таиться, там она свободно и гордо называла себя: мадам Тютчева, в регистрационных книгах отелей без колебаний, твердой рукой, в ответ на учтивый вопрос портье, записывала: Тютчев с семьей.

Но - только там!

Для того круга, в котором жила Елена Александровна Денисьева в России, она до конца жизни была "парией", отверженною, оступившейся.

Безусловно, очень умная, все тонко чувствующая и понимающая Елена Александровна, прекрасно знала, что занимается самообманом, но ее растерзанное, слишком пылкое сердце тщательно выстроило свою собственную "теорию", благодаря которой она и жила все тяжелые и в то же время, самозабвенные, свои долгие четырнадцать лет.

Но иногда эта сдержанно - тихая и глубоко религиозная натура все же не выдерживала креста "смирения и покорности Божьему соизволению", темперамент, яркий и бурный, но придавленный горькими обстоятельствами жизни, время от времени "вскипал" в ней, и тогда в семье Тютчевых - Денисьевых происходили сцены, подобные той, которую описывает Ал. Георгиевский в своих неизданных мемуарах:

"Перед рождением третьего ребенка Феодор Иванович пробовал было отклонить Лелю от этого рискованного шага, и совершенно справедливо, ибо точно знал, что незаконнорожденные дети не имеют никаких прав состояния и будут приравнены к крестьянским. Немало пришлось Феодору Ивановичу потом, после смерти любимой, оббить порогов, и поднять на ноги целую толпу великосветских знакомых, прежде чем он сумел пристроить сирот- детей в дворянские учебные заведения; об этом говорят сохранившиеся в архивах усадьбы Мураново документы! Но она, эта любящая, добрейшая, и вообще обожавшая его Леля, пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола первую попавшуюся ей в руку бронзовую собаку на малахите и изо всей мочи бросила ее в Феодора Ивановича, но, по счастью, не попала в него, а в угол печки, и отбила в ней большой кусок изразца: раскаянию, слезам и рыданиям Лели после того не было конца.

Однако, автор цитируемых здесь столь часто мемуаров опять заблуждается! И тишайший ручей может, хоть на время, но стать бурной рекой. С течением времени, трещина, надлом в отношениях Тютчева и Денисьевой усиливалась, и неизвестно, чем бы завершились их пятнадцатилетние страдания, если бы не внезапная кончина Елены Александровны от скоротечной чахотки в августе 1864 года, в возрасте 37 неполных лет!

Владимир Вейдле, историк и публицист, очень много занимавшийся исследованием и творчества и биографии Тютчева писал в своих блестящих психологических очерках - этюдах, анализирующих лирический мир поэзии и саму душу Поэта:

"Тютчев не был "обладателем", но и им нельзя было обладать. Елена Александровна говорила ему: "Ты мой собственный", - но, вероятно, именно потому, что ни её, ни чей другой он не был, и по самой своей природе быть не мог. Отсюда то пленительное, но и то "жуткое и беспокойное", что в нём было: и в самой страсти неутрачиваемая духовность, и в самой нежности всё же нечто вроде отсутствия души".

Как бы в подтверждение сказанному Вейдле, в стихотворении "Не верь, не верь поэту!", написанном ещё в тридцатых годах, читаем:

Твоей святыни не нарушит

Поэта чистая рука,

Но ненароком жизнь задушит

Иль унесёт за облака.

Некоторое расстояние должно было всегда чувствоваться, некоторая отчужденность, отъединенность. И вместе с тем у самого Тютчева была огромная потребность в любви, но потребность не столько любить, сколько быть любимым. Без любви нет жизни; но любить для него - это узнавать, находить себя в чужой любви. В стихотворении 30-го года "Сей день, я помню, для меня был утром жизненного дня..." поэт видит новый мир, для него начинается новая жизнь не потому, что он полюбил, как для Данте начало новой жизни, - а потому, что

Любви признанье золотое

Исторглось из груди её.

То есть мир преобразился в ту минуту, когда поэт узнал, что он любим. При таком переживании любви неудивительно, что любившие Тютчева оставались неудовлетворёнными его любовью; неудивительно и то, что для него существовала верность, не исключавшая измены, и измена, не исключавшая верности. Тема неверной верности и любви других к нему проходит через всю его жизнь и получает отражение в его поэзии. В Вейдле "Последняя любовь Тютчева". Но всего лучше вырисовывается кризис отношений Поэта со своей последней Любовью в горьком признании Тютчева все тому же А. И. Георгиевскому, посланном через несколько месяцев после смерти Елены Александровны:

"Вы знаете, как при всей своей высокопоэтической натуре, или, лучше сказать, благодаря ей, она в грош не ставила стихов, даже и моих, и только те из них ей нравились, где выражалась моя любовь к ней, выражалась гласно и во всеуслышание. Вот чем она дорожила, чтобы целый мир узнал, чем она [была] для меня: в этом заключалось её высшее не то что наслаждение, но душевное требование, жизненное условие души её... Я помню, раз как-то в Бадене, гуляя, она заговорила о желании своём, чтобы я серьёзно занялся вторичным изданием моих стихов, и так мило, с такою любовью созналась, что как отрадно было бы для неё, если бы во главе этого издания стояло её имя. И что же - поверите ли Вы этому? - вместо благодарности, вместо любви и обожания, я, не знаю почему, высказал ей какое-то несогласие, нерасположение, мне как-то показалось, что с её стороны подобное требование не совсем великодушно, что, зная, до какой степени я весь её ("ты мой собственный", как она говорила), ей нечего, незачем было желать и ещё других печатных заявлений, которыми могли бы огорчиться или оскорбиться другие личности.

Так прошло четырнадцать лет. Под конец Елена Александровна много хворала (она была туберкулёзна). Сохранились её письма к сестре, относящиеся к последним полутора годам её жизни. В них-то она и называет Тютчева "мой Боженька", в них и сравнивает его с неразвлекаемым французским королём. Из них явствует также, что в последнее лето её жизни дочь её, Лёля, почти каждый вечер ездила с отцом кататься на Острова. Он угощал её мороженым; они возвращались домой поздно. Елену Александровну это и радовало и печалило: она оставалась в душной комнате одна или в обществе какой-нибудь сердобольной дамы, вызвавшейся навестить её. В то лето Тютчев особенно хотел уехать за границу, тяготился Петербургом; это мы знаем из его писем к жене. Но тут и постиг его тот удар, от которого он уже не оправился до смерти.

При жизни Елены Александровны жертвою их любви была она; после её смерти жертвою стал Тютчев. Быть может, он любил её слишком мало, но без её любви он жить не мог. Мы точно слышим, как он говорит: "Твоя любовь, твоя, а не моя, но без этой твоей нет жизни, нет и самого меня".

А через два месяца после её смерти он дал в письме к Георгиевскому ключ ко всей своей судьбе: "Только при ней и для неё я был личностью, только в её любви ... я сознавал себя".

Елена Александровна умерла в Петербурге или на даче под Петербургом 4 августа 1864 года. Похоронили её на Волковом кладбище. На её могиле стоял крест, ныне сломанный, с надписью, состоявшей из дат рождения и смерти и слов: "Елена - верую, Господи, и исповедую". О её предсмертных днях и часах и об отчаянии Тютчева говорят стихи:

Весь день она лежала в забытьи -

И всю её уж тени покрывали -

Лил тёплый, летний дождь - его струи

По листьям весело звучали.

И медленно опомнилась она -

И начала прислушиваться к шуму,

И долго слушала - увлечена,

Погружена в сознательную думу...

И вот, как бы беседуя с собой,

Сознательно она проговорила:

(Я был при ней, убитый, но живой)

"О, как всё это я любила!"

Любила ты, и так, как ты, любить -

никому ещё не удавалось -

О Господи!.. и это пережить...

И сердце на клочки не разорвалось...

В начале октября из Женевы Тютчев писал Георгиевскому: "...Память о ней - это то, что чувство голода в голодном, ненасытимо голодном. Не живётся, мой друг Александр Иванович, не живётся... Гноится рана, не заживает. Только при ней и для неё я был личностью, только в её любви, её беспредельной ко мне любви я сознавал себя... Теперь я что-то бессмысленно живущее, какое-то живое, мучительное ничтожество.

Однажды, вернувшись домой с проповеди епископа Мермийо, он продиктовал младшей дочери, Марии, дневнику которой мы обязаны сведениями о времяпрепровождении Тютчева за границей, стихи:

Утихла биза... Легче дышит

Лазурный сонм женевских вод -

И лодка вновь по ним плывёт,

И снова лебедь их колышет.

Весь день, как летом, солнце греет,

Деревья блещут пестротой -

И воздух ласковой волной

Их пышность ветхую лелеет.

А там, в торжественном покое,

Разоблачённая с утра, -

Сияет Белая Гора,

Как откровенье неземное.

Здесь сердце так бы всё забыло,

Забыло б муку всю свою,

Когда бы там - в родном краю -

Одной могилой меньше было...

В конце ноября или в декабре были написаны стихи:

О, этот юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

- Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет - и не может...

Нет ни полёта, ни размаху -

Висят поломанные крылья -

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья...

Тогда же писал он Полонскому в ответ на его стихи:

Нет боле искр живых на голос твой приветный -

Во мне глухая ночь и нет для ней утра...

И скоро улетит - во мраке незаметный -

Последний, скудный дым с потухшего костра.

Правда, через неделю после этих строк было написано мадригальное стихотворение, посвящённое Н.С. Акинфиевой, но оно свидетельствует лишь о той потребности в обществе, особенно женском, которое Тютчева никогда не покидало. Под этим покровом нежности, общительности, разговорчивости продолжала зиять полная опустошённость, получившая самое глубокое своё выражение в стихах "Есть и в моём страдальческом застое...". Мертвенность души, тупая тоска, невозможность осознать самого себя противопоставлены в них жгучему, но живому страданию, точно так же, как при жизни Елены Александровны противопоставлялось могущество её любви той неспособности любить, которую испытывал поэт, когда сознавал себя "живой души твоей безжизненным кумиром".

В конце июня он пишет М.А. Георгиевской: "Я должен признаться, что с той поры не было ни одного дня, который я не начинал бы без некоторого изумления, как человек продолжает ещё жить, хотя ему отрубили голову и вырвали сердце". Две годовщины помянул он тем летом скорбными стихами: 15 июля в Петербурге написал "Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло...", а 3 августа в Овстуге:

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня,

Тяжело мне, замирают ноги...

Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землёю -

Улетел последний отблеск дня...

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня...

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

В этом месяце Тютчеву было особенно тяжело. Близкие отмечают его раздражительность: ему хотелось, чтобы они выказывали больше участия к его горю. 16 августа он пишет М.А. Георгиевской: "Мои подлые нервы до того расстроены, что я пера в руках держать не могу...", а в конце сентября ей же из Петербурга: "Жалкое и подлое творение человек с его способностью всё пережить", но сам он полгода спустя в стихах к гр. Блудовой скажет, что "пережить - не значит жить". "Нет дня, чтобы душа не ныла..." написано в том же году поздней осенью. Следующей весной Тютчев не хотел ехать за границу и писал Георгиевским: "Там ещё пустее. Это я уже испытал на деле". Летом того же года он жаловался из Царского жене: "Я с каждым днём становлюсь всё несноснее, моему обычному раздражению способствует немало та усталость, которую я испытываю в погоне всеми способами развлечься и не видеть перед собой ужасной пустоты".

Конечно, время, как принято выражаться, "делало своё дело". Прошёл ещё год. Упоминание о Елене Александровне в переписке исчезает. Но известно, что осенью этого года на одном из заседаний Совета Главного управления по делам печати, которого он состоял членом, Тютчев был весьма расстроен и что-то рисовал или писал карандашом на листке бумаги, лежавшей перед ним на столе. После заседания он ушёл в раздумье, оставив листок. Один из его сослуживцев, граф Капнист, заметил, что вместо деловых заметок там были стихотворные строчки. Он взял листок и сохранил его на память о Тютчеве:

Как ни тяжёл последний час -

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья, -

Но для души ещё страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучшие воспоминанья.

Прошла ещё одна петербургская зима, потом весна... В июне Тютчев написал:

Опять стою я над Невой,

И снова, как в былые годы,

Смотрю и я, как бы живой,

На эти дремлющие воды.

Нет искр в небесной синеве,

Всё стихло в бледном обаянье,

Лишь по задумчивой Неве

Струится бледное сиянье.

Во сне ль всё это снится мне,

Или гляжу я в самом деле,

На что при этой же луне

С тобой живые мы глядели?

Понимать это следует буквально. Ему не хватало жизни, и ему оставалось не долго жить. Он скончался в июле 1873 года (В очерке о Великой княгине Елене Павловне мною было ошибочно указано: апрель 1873 года - автор!)

Даже в последних его увлечениях: романтических письмах к баронессе Елене Карловне Услар - Богдановой, мадригалах Надежде Акинфьевой - Горчаковой, полушутливых стихотворных строчках Великой Княгине Елене Павловне лежит всего лишь "отсвет", легкое дыхание последней Любви Тютчева, ее всполохи и тени: Это - лишь попытка заполнить ту сердечную пустоту, что образовалась в душе Поэта после ухода Любимой Женщины. Это столь естественно для Поэта.. Столь понятно. Но так - горьк!

Тягостно осознавать, что Муза, вдохновлявшая поэта на протяжении 14 лет, ушла. По-человечески жаль Тютчева: он потерял любимую женщину, которой посвятил многие свои стихи. Эта любовь была и странной, и неп онятной, но она была! в жизни поэта. Мне трудно судить о глубине их чувств, а также я не вправе осуждать их незаконный союз. Можно только представить, как тяжело им приходилось обоим, особенно Денисьевой, ведь свет всегда в таких случаях обвиняет женщину и оправдывает мужчину. Но результат этой любви - прекрасные тютчевские строки.

"Денисьевский цикл" Тютчева стал нерукотворным памятником его возлюбленной. Она, подобно Беатриче Данте или Лауре Петрарки, обрела бессмертие. Теперь эти стихи существуют отдельно от трагической историй любви, но вершиной мировой любовной лирики они стали потому, что их питала живая жизнь.

Заключение

Любовь для поэта - и блаженство, и безнадёжность, и напряжение чувств, несущее человеку страдание и счастье, "поединок роковой" двух сердец. С особым драматизмом тема любви раскрывается в стихах, посвящённых Е. А. Денисьевой.

Тютчев стремится отказаться от узко субъективной точки зрения на любимую. Он хочет объективно раскрыть мир чувств, её личность. Поэт сосредоточивает внимание на собственных переживаниях, но стремится проникнуть в духовный мир женщины. Он раскрывает его через описание внешних проявлений чувств, и, таким образом, романтическое излияние начинает вытесняться описанием: "Она сидела на полу и груду писем разбирала". В лирике вводится второй голос - голос женщины.

По своему психологическому складу любимая в "денисьевском цикле" напоминает тургеневских героинь. У того и другого любовь - "поединок роковой". В тоже время у Тургенева личность человека и в сфере чувств социально и исторически обусловлена. Те психологические ситуации, которые рисовал Тургенев в романах и повестях, отражали реальную картину человеческих отношений 50-60-х годов, пробудившееся в передовых кругах сознание и ответственности за судьбу женщины. Тютчев в своих раздумьях о женской доле, о женском характере близок Тургеневу. Она в "денисьевском цикле" похожа на героиню рассказа Тургенева "Три встречи".

В душевном состоянии лирического героя Тютчева и "денисьевского цикла" можно найти не только общечеловеческое, но и характерное для любовных переживаний дворянского героя пятидесятых годов, отражённых в русской литературе этого периода, в творчестве Тургенева, Гончарова, Островского.

Обнаруживается даже текстуальные сближения стихов Тютчева с романами и повестями Тургенева, в изображении любовных страданий. Неполноценность героя выражена в горестной "самокритике".

Тютчев Тургенев

Не раз ты слышала признанье: Я, точно недостоин Вас

"Не стою я любви твоей…" Не стою того, чтобы Вы для меня

Перед любовью твоею Отторглись от Вашей сферы.

Мне больно вспомнить о себе… Я расстаюсь с вами, вероятно навсегда,

Пойми ж и ты моё смиренье И оставить Вам о себе память хуже

Пред сердцем Любящим твоим. Той, которую я заслуживаю,

Было бы слишком горько.

Вот для чего я пишу к Вам.

Я не хочу ни оправдываться,

Ни обвинять кого бы то ни было,

Кроме самого себя…

Выдержки из письма Рудина свидетельствуют о сходстве морально-психологического состояния героев Тургенева и Тютчева. Сама история любви, рассказанная Тютчевым в "денисьевском цикле" в психологическом отношении напоминает историю любви тургеневских героинь. Однако в тютчевском герое больше решимости и страсти.

Главное, что Тютчев увидел и высоко оценил в женщине, - это силу чувства. Его любимая предстала в стихах как подлинная героиня любви, совершившая подвиг. Тютчев утверждает за женщиной право на личное чувство, на любовь, на борьбу за неё. В любви за неё героиня раскрыла себя, лучшие качества своей личности, свои возможности.

Тютчев изобразил любовь как чувство и как отношение между людьми, подвластные влиянию общества. Его герои, не оторванные от жизни люди, а обыкновенные, хорошие, слабые и сильные одновременно, не способные распутать тот клубок противоречий, в котором они оказались.

Поэзия Тютчева принадлежит к числу лучших созданий русского поэтического гения. Нам близок Тютчев, вдохновенный созерцатель природы; нам дорог Тютчев, чуткий тайновидец человеческого сердца.

Читая стихи Тютчева, мы вновь и вновь поражаемся неисчерпаемому богатству русского языка. Взыскательное отношение к стихотворному мастерству отличает Тютчева.

Благоговейному отношению к поэтическому слову учат нас стихи Тютчева. "Он не шутит с музой", - говорил про него Толстой, - учиться этому умению гармонически сочетать содержание и форму призывал Толстой молодых писателей, когда он сказал начинающему Горькому: "Надо учиться стихами у Пушкина, Тютчева, Шеншина".

С течением времени лирика Тютчева насыщается всё большей изобразительностью и конкретностью. Опыт русского реализма не прошёл для поэта бесследно. Завершитель русского романтизма, Тютчев выходит уже за его пределы. Его творчество становится предвестием художественного течения рубежа 19-20-ого веков символизма.

Список используемой литературы

1. Сост. М. Латышева. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2003г.

2. Золотарева И. В., Михайлова Т. И. Поурочные разработки по литературе. М.: «ВАКО», 2003г.

3. Вся русская литература /Авт. - сост. И. Л. Копылов.- Мн.: Современная литература, 2003г.

4. Лебедев Ю. В. Литература. 10кл. Учеб. для общеобразоват. учреждений. Базовый и профильный уровни. - М.: Просвещение, 2006г.