Т. Шанин. Россия как "развивающееся общество". Революция 1905 года: момент истины. (Главы из книг)

/>/>/>/>/>
Т. Шанин
Россия как «развивающееся общество».
Революция 1905 года: момент истины
(Главы из книг)
Хроники пишут только те,
для кого существенно настоящее.
Гёте
/>Первая русскаяпопытка самоосознания в терминах современной социальной теории проявилась вформе спора между славянофилами и западниками. Одна сторона утверждала, чтоРоссия вполне уникальна, другая же рассматривала ее как отсталую провинциюЕвропы, пройденную Западом ступень единой эволюционной лестницы. Россия не былани тем, ни другим. Россия не была уникальной, но из этого не следовало, что онанаходилась в процессе превращения во вторую Англию. Она также не была«феодальной», но это не означало, что она была просто«капиталистической» или же смесью капитализма и феодализма. На рубежеXIX и XX вв. Россия стала первой страной, в которой материализовалсяспецифический социальный синдром «развивающегося общества», как мыего сегодня называем. Но он сочетал эту социальную форму с длительной имперскойисторией, особенно сильным государственным аппаратом и особенновысокообразованной и политически активной интеллектуальной элитой.
/>Фундаментальноеотличие мира человека от мира природы состоит в том, что процессы познания,понимание и непонимание вплетаются в него, структурируя человеческую деятельность.В последние десятилетия XIX в. царское правительство формулировало своюстратегию в терминах «догнать Европу» (либо в противном случаедеградировать до «второго Китая»). Мощное государственноевмешательство по типу германского (теоретиком которого считался Фридрих Лист, асимволом успеха Бисмарк) породило в начале ХХ в. отнюдь не вторую Германию, норазрушительный экономический и социальный кризис, военное поражение и революцию1905 — 1907 гг. Таким образом, Россия стала первой страной, в которой быласерьезно поставлена под сомнение значимость западноевропейского опыта дляостального человечества. России было суждено в ходе живого политического опытавыработать две основные программы, сопровождавшиеся реальными грандиознымиэкспериментами, радикальной трансформацией того типа общества, которое сегодняназывается «развивающимся». Эти диаметрально противоположные, однакотеоретически взаимодополняющие стратегии связались с именами Столыпина иЛенина, но с обеих сторон фактически представляли целый спектр взглядов ицелей, теоретических разработок и личностей. Последующие три поколения мало чтоприбавили в копилку концепций, созданных в то время.
/>Теоретическоеосмысление не успевало за политическим развитием. Маркс однажды отметилисторическую тенденцию разыгрывать новую политическую драму в костюмах,одолженных у предыдущих поколений. Французские революционеры 1791 г. воображалисебя вождями древнеримской республики. Тот факт, что политические лидеры Россиипоследовательно приуменьшали новизну своего опыта и всячески притягивалифактические и идеологические доказательства своего западноевропейского обличья,делает это еще более поучительным. В то время как правительство строило своюдеятельность по германской имперской модели, руководители российскихантиправительственных движений связывали свое настоящее и будущее с английским парламентаризмомили с Французской революцией.
/>Революция 1905 — 1907 гг. явилась для России моментом истины. Развившись в направлении,неожиданном и для сторонников, и для противников, революция эта высветила новуюструктуру социальных характеристик и вызвала к жизни неортодоксальные решения,как политические, так и теоретические. Новая Россия началась именно тогда,когда некоторые монархисты поняли, что только революционные социальныепреобразования могут спасти их монархию; и когда некоторые марксисты, подвлиянием поражения революции, по-новому взглянули на Россию и на свой марксизм.И тем и другим было суждено получить власть, исторически очень быстро сменяядруг друга, и опробовать на практике свое новое понимание. Те, кто не захотелизвлекать уроков, очень быстро оказались выброшенными на «свалкуистории» — ужасный, но соответствующий действительности образ, достовернохарактеризующий и жизнь людей, и многие события.
/>Растущее признаниеспецифичности действительности, проблем и теорий «развивающихсяобществ», которое вышло на передний план с начала шестидесятых годов XXв., позволяет поместить русский опыт в новый и более реалистичный сравнительныйконтекст. Это может дополнить наше понимание России/СССР/России. Это можетпролить новый свет на концептуальную трансформацию, которая оказалась самымважным результатом революции 1905 — 1907 гг. Это также может способствоватьтому, чтобы история России и аналитические изыскания, связанные с ней, помоглибы лучше понять современные «развивающиеся общества». Данная темараскрывается в двух отдельных книгах под общим титулом «Корниинакости».
/>В книге«Россия как „развивающееся общество“ рассматривается русскоеобщество рубежа веков. Это попытка распутать и разграничить различные, однако взаимосвязанныеаспекты истории России на ее пути через революционные периоды 1905 — 1907 и1917 — 1921 гг. Марк Блок однажды сказал, что „знание фрагментов,изученных по отдельности один за другим, никогда не приведет к познанию целого- оно даже не позволит познать самые эти фрагменты“. „Но работа повосстановлению целого, — писал он далее, — может проводиться лишь послеанализа. Точнее, она — продолжение анализа, его смысл и оправдание“ (2). В этой книге в качестветаких основных, базовых „фрагментов“ рассматриваются Российскоегосударство, крестьянство и капитализм, т.е. основные структуры власти, способжизни основной массы населения, самая динамичная экономическая сила, и ихвзаимозависимость — базовый треугольник социальной детерминации началастолетия. В соответствии с этим построены первые главы книги. Затеманализируется крестьянская экономика и дается общая картина России в динамикеза время рассматриваемого периода.
/>Вторая книга — »Революция как момент истины: Россия 1905 -1907" — посвящена периодурусской революции 1905 — 1907 гг., а также характеру и причинам революции 1917г. Она начинается с того, как зарождалась революция 1905 — 1907 гг., и санализа двух ее основных составных частей: борьбы в городах за политическуюсвободу и/или социализм и борьбы в деревнях за землю и волю, т.е. свободу вкре- стьянском понимании. Далее следует анализ взаимовлияния этих потоков ивзаимосвязи их основных действующих социальных сил. По- следние две главыпосвящены тому, какое воздействие на будущую историю России оказали попыткиосмысления революционного опыта 1905 — 1907 гг., приведшие в разных лагерях и кконцептуальным революциям, и к сохранению власти догм и стереотипов. Впослесловии рассматриваются некоторые общие вопросы методологии и целейисследования, относящиеся к предлагаемым книгам и связанные с современнойисторией и исторической социологией.
/>Исследования, наоснове которых написаны обе книги серии «Корни инакости», берут своеначало в работе, которая была опубликована в 1972 г. под названием«Неудобный класс» (3).


/>Из первой книги: Россиякак «развивающееся общество»


/>Морфология российской
/>отсталости:настоящее и будущее
/>Китай, Индия, Турция, Персия, Южная Америка в такой же мере политически немощны, в какой экономически зависимы от иноземной промышленности. В настоящее время политическое могущество великих государств, призванных выполнять исторические задачи, создается столько же духовными силами народа, сколь и его экономическим строем. Международное соперничество не ждет. Если ныне же не будет принято энергичных и решительных мер…
Сергей Витте
/>порядках — … При наших государственных абсолютном деспотизме, абсолютном отрицании прав и воли народа — реформа может иметь характер только революции.
Исполнительный комитет партии «Народная воля»
 
/>Тип «развития»:«рост» и «разрыв»
/>В 1946 г. проф.Тимашев опубликовал в Лондоне обширное исследование моделей развития России. Онмысленно экстраполировал основные тенденции экономической и социальной историиРоссии между 1890 и 1913 гг. Он пришел к выводу, что Россия могла бы к 1940 г.достичь того же, если не более высокого уровня индустриализации, национальногодохода и образования, которые были фактически достигнуты при советской власти,той власти, которая в то же время «отбросила российскую философию иискусство по крайней мере на столетие ». Вовсе не будучи необходимой дляпреодоления препятствий развитию, «коммунистическая революция была опаснойболезнью, но русские обладают достаточной жизненной энергией, чтобы преодолетьее». Эта точка зрения была основана на предпосылке, что темпыэкономического развития дореволюционной России, зарегистрированные в 1909 — 1913гг., сохранились бы и в будущем, создавая условия для присоединения к«Западу» (т.е. клубу государств всеобщего благосостояния, развитойтехнологии, международного влияния, высоких достижений в области образования исветлых перспектив дальнейшего развития).
/>Время, прошедшее смомента опубликования книги, не умалило привлекательности этой точки зрения. Запоследние годы вышел целый ряд исследований, которые прямо повторяют доводыТимашева, хотя и не ссылаясь на него. Дальнейшее развитие эта линия получила врусле различных западных теорий конвергенции, которые считали, что, несмотря навсе жестокости и риторику советского эксперимента, это фактически было лишьгигантское предприятие по «запоздалой индустриализации». В этомсмысле феномен Сталина объясняется (и, собственно, оправдывается) как некийнеобходимый стартовый механизм («тейк-офф») экономики. Теперь, когдав основном цели индустриализации достигнуты, СССР конвергирует в сторонуединственного известного и единственно возможного «развитого мира»вездесущей электроники и бюрократического изобилия, скроенного по нашемузападному образцу (см. последние показатели валового национального продукта,производства автомобилей или полиэтиленовых пакетов на душу населения).
/>Однако фактысвидетельствуют, что перспективы всеобщего экономического роста и социальногоразвития, которые сняли бы разрыв между США или Западной Европой и остальныммиром, не очевидны. Конечно, во всем мире произошли стремительные и глубокиеперемены, однако разделение на «три мира», о котором впервыезаговорили в начале пятидесятых годов нашего столетия, сохраняется в основныхчертах и в 1980-е годы. Несмотря на некоторые внешние признаки, и Второй мир(для ООН — категория «централизованного планирования», самоназвание — «социалистический») на самом деле не превращался в Первый(«развитой капиталистический»). Но сейчас нас интересует Третий мир.
/>С началапятидесятых годов беспроблемная теория модернизации забрасывала бывшийколониальный мир оптимистическими предсказаниями и наборами «сделайсам», чтобы начать движение к вожделенному идеалу «а ля»Соединенные Штаты, однако и официальные сводки, и аналитические материалыстановились все более тревожными. Основной аспект этого вопроса был хорошо выраженА.Г.Франком: «В тридцати развитых странах живет менее 30% мировогонаселения и, по оценкам специалистов, будет жить только 20% к 2000 г.; этостраны, на долю которых в настоящий момент приходится приблизительно 90%мирового дохода, финансовых ресурсов и производства стали… 95% мировогонаучно-технического производства… они потребляют более 60% пищевыхпродуктов». Еще более показательны данные по «догоняющим»странам. За четыре десятилетия после второй мировой войны, несмотря на явныеразличия между ними, ни одна из основных «развивающихся стран» 50-х и60-х годов не стала схожей с США или Западной Европой, включая и те«развивающиеся страны», которые сказочно разбогатели на нефти (и чейваловой национальный доход, соответственно, подскочил на невероятную высоту), атакже страны, в которых быстро шел процесс индустриализации и/или урбанизации.Снова и снова волна оптимизма, основанного на поверхностно воспринятыхпоказателях «экономического роста», захлестывала прессу, котораяобъявляла о появлении очередного кандидата на роль «догнавшей» илидаже «обогнавшей» Запад страны: в этой роли побывали Бразилия,Мексика, Иран, Индия, Нигерия и т.д. Обычно все это кончалось национальнымибанкротствами, военными переворотами и бунтами бедноты. Экономика стран меняетсябыстро, однако совершенно очевидно, что невозможно понять и предсказатьважнейшие процессы просто путем сравнения валового национального продукта иэкстраполяции элементов «экономического роста» в будущее. Более того,это разнообразие не ограничивается областью экономики. Карта распространения наЗемле болезней, неграмотности, военных режимов, систематического примененияпыток и связь всех этих явлений с размером валового национального продуктасвидетельствуют о взаимозависимости. То же самое касается сравнения этих показателейи социоэкономической поляризации внутри этих стран — типичным для«развивающихся стран» является особо резкий контраст в распределениидоходов. Зарегистрировано долговременное, часто увеличивающееся отставание помногим направлениям большинства «развивающихся» от«развитых» стран. Этот разрыв представляет собой одну из определяющиххарактеристик современного этапа мировой истории, возможно, самую важную егохарактеристику.
/>Именно этот опыт,который является центральным для политики, экономики, идеологии и самосознаниянашего поколения, необходимо приложить к России рубежа веков. Отличалась липрирода процессов, происходивших тогда в России, от того, что переживают«развивающиеся страны» (т.е. справедлива ли экстраполяция Тимашева)?Иными словами, была ли Россия «развивающейся страной» в том смысле,какой мы сегодня вкладываем в этот термин (т.е. обществом не только бедными/или «отсталым», но и проявляющим сильную тенденцию к порождению илисохранению отставания ее экономики и социальной структуры).


/>Осознание понятия«развивающееся общество»
/>Прежде чемрассматривать Россию в этом контексте, необходимо сделать отступление чтобыуточнить, что мы имеем в виду под категорией, само название которой менялоськаждые несколько лет после пятидесятых годов: «отсталые общества»,«неразвитые», «развивающиеся», «зарождающиеся»,«менее развитые» и т.д. Оставляя в стороне количественные показатели(например, «все страны, имеющие менее 400 долларов совокупногонационального дохода на душу населения»), можно говорить о двух подходах кструктурному определению таких обществ. Первый путь состоит в том, чтобысчитать «развивающиеся общества» отсталыми, т.е., обществами,движущимися в современный мир по обязательному для всех пути социального иэкономического развития, однако по каким-то причинам (которые указываются) ещене достигшими цели либо движущимися «туда» слишком медленно (инеобходимо установить и устранить препятствия). Второй подход исходит извозможности разнонаправленных и параллельных путей «развития» исчитает «развивающиеся страны» одной из категорий, входящих в этопонятие. Это фундаментальное различие в логике анализа перекрывает и отдельныеразные темы, и уровни обобщения, и основные идеологические позиции. Более того,два этих различных подхода сыграли важную роль в оформлении политическихстратегий и конфронтаций. Перейдем к короткому изложению истории формированияэтих теоретических позиций.
/>Модельпромышленного капитализма, основанная на примере Англии XIX века, была,несомненно, очень продуктивной, но в то же время оказала несколькогипнотическое воздействие как на ученых, так и на непрофессионалов. Несмотря нанищету и страдания, связанные с развитием промышленного капитализма, ипорожденные им новые проблемы, благодаря ему уровень производства материальныхблаг поднялся в исторически краткие сроки на невиданную доселе высоту. В рамкахпромышленного капитализма наука и научные достижения стали частью повседневнойжизни — причем как в сфере материального производства в форме перманентнойнаучно-технической революции, так и в применении математических методов дляпонимания общества. Промышленный капитализм стал мировой объединяющей ипреобразующей силой, породив современный сплав мифа о Мидасе и божественногообраза: все, чего он касался, обращалось в золото; все, что он производил илисоздавал в социальном плане, приобретало его образ и подобие.
/>Представление оРоссии Тимашева и теория конвергенции являются частными случаями теориимодернизации. Эта парадигма постулировала глобальную неизбежность, однолинейнуюприроду и принципиальную позитивную ценность «прогресса» (т.е.движения по оси развития, обозначенной странами промышленного капитализма). Еетеоретические предтечи — эволюционизм и классическая политэкономия XIX в.,являвшиеся не только философией и наукой нового мира, но и апофеозомкапитализма. Суть их сводится к интерпретации истории через развитиеобщественного разделения труда, связываемого с развитием новых технологий ипреобразованием общественных институтов.
/>В XX в.неоклассическая школа в экономике и функционализм в социологии продолжали этутеоретическую линию, придавая ей оптимистическое звучание в том, что касаетсямеханизмов разрешения социальных проблем — выраженных в метафоре«социального равновесия». Эволюционизм «левых», которыйособенно связывается с теориями, развитыми «ортодоксальным» крыломВторого Интернационала, принимал все это, но шел дальше в своем утверждении,что социализм непосредственно сменяет капитализм, являясь добавочной, необходимойи последней «стадией» развития. Социализм понимался в рамках этойтеории как окончательный «способ производства» и равновесия, которыепоставят грандиозные достижения капитализма в материальном производстве наслужбу коллективным производителям. Мечты Витте о Российской империи как опромышленном гиганте, книги Плеханова (и в особенности их интерпретацияроссийскими «легальными марксистами»), то, как Сталин претворял вжизнь ленинский лозунг «Коммунизм есть советская власть плюс электрификациявсей страны», книга Уоррена, недавно опубликованная в Лондоне, — все этирадикально различные взгляды и действия объединяются своей приверженностью идееобщего единого «прогресса» и принципиальной однолинейностью истории.Именно в этом контексте нужно читать определение «развивающегосяобщества» в Оксфордском словаре, — как отражение западноевропейскогообщественного сознания, закрепляемое средствами массовой информации.«Развивающееся общество» — это «бедная или примитивная страна,которая находится в процессе развития своих экономических и социальныхусловий».
/>Собственно,представление о прогрессе как об индустриализации отсталых окраин разделялосьдалеко не всеми и далеко не безоговорочно, особенно понимали недостатки этогоподхода социалисты и либералы, непосредственно сталкивавшиеся с колониализмом.Конечно, капитализм играл позитивную роль, но также и отрицательную, и даже врамках своих собственных целей. Капитализм в колониях, конечно, оказывалпреобразующее воздействие на «туземные общества», но, с другойстороны, подавлял развитие их промышленности и выражение воли большинства. Да иего влияние на социальную и экономическую жизнь метрополии было неоднозначным.В то же время в рамках Второго Интернационала марксистская социальная критика ианализ начали принимать международную форму, начиная с работ Гильфердинга иРозы Люксембург, а затем Бухарина и Ленина. Но марксистская теория империализмабыла создана как анализ эксплуатации колоний и ее роли в экономике метрополий.Характер самих колониальных обществ практически не рассматривался.
/>Два поколенияспустя, после второй мировой войны, появился новый постколониальный мир. Когдастало ясно, что теория модернизации и политика, опиравшаяся на эту теорию, непринесли желаемых материальных плодов в 1950 — 1960 гг., потребовалисьобъяснения этого провала (т.е. почему «разрыв» никак не хотелсокращаться и почему нарастала вооруженная борьба в колониях и бывших колониях- в Алжире, Вьетнаме, на Кубе, в Анголе и т.д.). ООН и телевидение за-ставилимир осознать существование Третьего мира. Попытки разо-браться в политическойэкономии бывших колониальных стран привели к возникновению нескольких новыхнаправлений исследований, среди которых, особенно выделяются работы Мюрдаля,Пребишa и Барана.
/>Эти три«отца-основателя» персонифицируют критику теории модернизации 50-хгодов XX в. (Мюрдаль был выходцем из Швеции, а Пребиш — из «развивающейсястраны» Аргентины. Баран воспитывался в России и был в США в 50-е годыединственным профессором экономики, стоявшим на марксистских позициях).Соответственно, различались и предлагаемые рецепты: Мюрдаль призывал Западвзять на себя моральную ответственность (которая конкретно должна былавыражаться в массированной благотворительной помощи), Пребиш требовал проведенияполитики индустриализации стран Латинской Америки при государственном контролеиностранной торговли, а Баран считал необходимым завоеваниение экономическойнезависимости постколониальных стран революционным путем, за которым должнапоследовать перестройка всего общества. Все трое отвергали теорию модернизациикак неадекватную, необоснованно оптимистическую и ориентированную исключительнона Запад в идеологическом отношении.
/>В 70-х годах, последвух десятилетий господства в области «науки о развитии» теориимодернизации, ее на время сменила теория зависимости (dependency theory). Ванглосаксонской литературе наиболее значимой попыткой изложения этой теорииоказалась работа А.Г.Франка, опубликованная в 1967 г. Вокруг этой книгиразгорелась первая дискуссия, связанная с теорией зависимости. События 1968 г.во Вьетнаме, США, Латинской Америке, Франции, Китае и Чехословакии создалиситуацию политического кризиса и ожидания коренных перемен, создав фон для этойдискуссии. В книге Франка представлена картина неравного международногоразделения рынков и труда, когда богатства латиноамериканской«периферии» «выкачиваются», что приводит к стагнации в этомрегионе. Он отбрасывал прежние представления о (полу?)феодальном обществе или орегионе со множеством «очагов отсталости», которые медленнорастворяются под воздействием капитализма и/или прогресса. Капиталистическиймировой рынок уже несколько веков  превратил это общество в часть мировогокапиталистического хозяйства. Он также обусловил различие в динамике различныхрегионов земного шара, что приводит к неизбежному и постоянно усугубляющемусяупадку стран, где сосредоточен подавляющий блок бедности человечества.
/>На короткое времяуниверсальным ключом к пониманию стала новая понятийная дихотомия «центр — окраина» (ранее основной была диада теории модернизации: «отсталое — современное»). За этим быстро последовала вульгаризация «теории зависимости».Нестрогое использование понятия «центра-окраины» привело к тому, чтоэта дихотомия быстро стала синонимом пары «богатые-бедные», добавивлишь некоторую критическую окраску. Таким образом вместо анализа сложнойдействительности получался лишь лингвистический экзерсис. Аналитики и чиновникиМирового банка стали активно использовать это понятие для того, чтобысовершенствовать и легитимизировать политику своих работодателей. Но дажеподлинно критические и изощренные варианты теории зависимости обнаружилисерьезные недостатки, которые постепенно были признаны также и их авторами. Стеоретической точки зрения проблема заключалась в «холистических»«структуралистских» исходных положениях, которые рассматривались намивыше. Они часто были, если можно так выразиться, доведением до абсурда взглядовБарана и других более ранних теорий империализма. Мировой капитализм, и/илимеждународный рынок, и/или транснациональные компании (или, в более общемплане, «законы накопления капитала») рассматривались как единственныезначимые исторические факторы. Таким образом «окраины» оказываютсяпросто марионетками внешних сил, «носителями» черт международнойсоциальной матрицы. В политическом аспекте единственным выбором неизбежностановится выбор между фашизмом или социализмом. Однако факты, свидетельствующиео сложных процессах диверсификации в «развивающихся обществах» и остремительной индустриализации в некоторых из них, поставили эти выводы подудар. То же касается проявлений политической борьбы и политических различий вТретьем мире. Тот факт, что Франк употреблял понятия «мирового рынка»и «капитализма» как синонимы, обострило дискуссию вокруг этой теории.Важно отметить, что результаты реализации программ «замещенияимпорта», когда они принимались, не соответствовали теоретическимпрогнозам структуралистов. За их принятием следовали новые типы проникновения иболее безопасные пути извлечения сверхприбылей транснациональными корпорациями.В то же время «разрыв» никак не сокращался. Таким образом вполнереалистичным оставался основной образ мирового господства капиталистического«центра» с некоторыми изменениями и определяемая им статика идинамика мирового разделения.
/>В 1974 г.Е.Валлерстайн начал публикацию капитального труда, в котором предлагалсяглобальный анализ происхождения капиталистической экономики. Разделяя взгляды«теоретиков зависимости» по многим важнейшим вопросам, Валленштайнпридал этому анализу новую историческую глубину. В своем историографическоманализе он сосредоточился на формах мирового разделения и международногоконтроля труда и возникающих в результате этого различных типах егоиспользования. И, что важно для нашего вопроса, он экстраполировалсоответствующим образом более ранние концептуальные модели и ввел категорию«промежуточного» общества между капиталистическим «центром»и «окраинами» (это общество характеризуется издольщиной в сельскомхозяйстве и отраслями добывающей промышленности). В эту категорию он включилстарые империи, переживающие период упадка, вовлеченные в процесскапиталистической периферизации. Царская Россия, которая запоздало вошла вмировую систему хозяйства, в рамках этой концепции относится к этойпромежуточной категории стран.
/>В общем и целомдискуссия 70-х и 80-х годов XX в. не увенчалась решительным прорывом. Основнойводораздел по-прежнему проходит между теми, кто считает, что«развивающиеся общества» представляют собой лишь отсталый вариант«классического» капитализма, не отличаясь от него по сути, и теми,кто считает, что они обладают иной социальной формой, путями развития ипотенциалом и требуют соответственно разработки особых теоретическихпостроений. Как ни противно такое состояние дел в теории любителямидеологических окончательных истин и однозначных решений, этот концептуальный«факт» невозможно перечеркнуть хитроумным логическим вывертом,административным решением или эмпирическим подсчетом. Ученый должен выбрать тотили иной подход, последовательно приложить его к конкретному материалу ипроанализировать результаты. В нашем исследовании мы следуем взгляду, что«развивающиеся» или «периферийные» страны должнырассматриваться как особая категория форм социальной организации, и с этойточки зрения мы обратились к России конца XIX — начала XX в.


/>Для адекватного анализасовременного мира взгляды основоположников теории «зависимости»нуждаются, конечно, в серьезной доработке. Для определения усовершенствованнойверсии этой теории мы будем пользоваться более поздним названием — теория«зависимого развития». Она строится на основных концептуальных элементахдискуссии дальнейших лет, типа замечания Суизи о возможности существования«различных капитализмов» и на отказе Гобсбаума принять как данностьуниверсальный характер перехода от феодализма к капитализму. Этот подходотвергает далее холистический анализ «систем», в котором принимаетсяединственная динамика и логика «центра», управляющая всей системой, атакже всеобщий экономический детерминизм. Он отвергает также эволюционистскиерешения, в рамках которых типы общества представляют собой сущностно различные этапына неизбежном капиталистическом пути (на пути к социализму, если вы социалист).«Неравномерное» и смешанное развитие различных обществ в рамках этогоподхода означает не только различные скорости, но и различные пути, каждый сосвоими особыми потенциалами и логикой. Кроме того, важнейшим открытиемпоследнего поколения было осознание растущего размыкания между империализмом иколониализмом. В этом контексте кажется весьма уместной арабская пословица,гласящая, что люди больше похожи на своих соседей, чем на своих отцов. (Ибо ссоседями они росли и живут в сходных условиях.) История колониализма внекоторых странах подтверждает эти обобщения. Важнейшие социальныехарактеристики бывших колониальных стран определяются в главном не колониальнымпрошлым, а международным настоящим.
/>Концептуальноесодержание рассматриваемой категории основывается на представлении о некоемспецифическом типе социальной структуры, социального воспроизводства и моделейсоциального преобразования. Само собой разумеется, что эта сложная картинадолжна рассматриваться не как реестр несвязанных элементов, а как чертеж основныхузлов мотора. Продолжая нашу механическую метафору, это «система»различных и, возможно, противоречивых тенденций и динамики, связанныхразличными «степенями свободы» и возможностями замены ее элементов.
/>Понятие«зависимого развития» в современном употреблении указывает на вполнеопределенное место этих стран в международной капиталистической системе. Вмировой иерархии институциализированных власти, капитала и науки«развивающиеся страны» находятся на «слабом» полюсе,причем, если предоставить их силам «свободного рынка», эта слабостьимеет тенденцию накапливаться. Кроме того, это местонахождение«развивающихся стран» ставит их в положение подчинения и эксплуатациисо стороны их сильных «партнеров».
/>Внутренняяэкономическая ситуация стран зависимого развития характеризуется широкими«дезартикуляциями» (4)(в смысле, введенном в широкий оборот С.Амином). Их стратегические элементыдействуют в рамках международных структур, контролируемых в основномтранснациональными компаниями и международными договорами между правительствамигосударств-«центров». Анклавы современной технологии, ввозимой из-зарубежа и контролируемой иностранцами, соседствуют с архаическими методамипроизводства и массовой недозанятостью. Главная граница экономической«дезартикуляции» проходит, как правило, между мелкокрестьянским восновном земледелием плюс «крестьянами-в-городе» плюс широкораспространенными «неформальными» («эксполярными») экономиками- и на другой стороне «современным» промышленным и финансовымбизнесом и анклавами тех, кто в нем и с ним. В центре политических иэкономических властных структур находится государственный аппарат, которыйназывали и «гипертрофированным», и «сверхсильным», и/илигосударственно-капиталистическим. Все это — попытки описать и объяснитьбюрократическую систему, которая монополизирует не только государственноеуправление и функцию подавления, но и прямое предоставление социальныхпривилегий, роль крупнейшего работодателя, непосредственный контроль надглавными отраслями производства и/или экспортом, контроль над средствамимассовой информации и т.д. Исключительно высокая степень эксплуатации в«развивающихся странах» часто соседствует с распространениемрепрессивных режимов, отсутствием консенсуса, а часто также с военнымидиктатурами и полуофициальными «эскадронами смерти» как повседневнойсистемой управления.
/>Реальный контрольнад промышленностью и финансами «развивающихся стран» находится вруках «тройственного союза» международного капитала, государственных«технократов» и местной буржуазии (иногда в союзе с крупнымиземлевладельцами). В определенной степени государственный аппарат являетсяпосредником иностранного капитала, служа ему, но также пытаясь контролироватьего. Чаще всего рабочий компромисс этих сил, при главенстве первых двух иприслуживании третьей (которая, однако, вовсе не лишена власти и влияния),определяет работу «зависимой» экономики. Это означает частыепередвижения и конфронтации капиталов в поисках быстрой прибыли, в то время какгосударственные предприятия зачастую являются единственным эффективныминструментом долгосрочных капиталовложений. Это означает также, чтосистематическое недопущение плебейских масс к пользованию экономическимиблагами «зависимого развития» составляет часть процесса «экономическогороста» и ведет соответственно к усугублению поляризации общества,неизбежной внутренней напряженности и социальным конфликтам. (Связанное с этимперемещение транснациональными компаниями трудоемкого производства в страныдешевой и контролируемой рабочей силы явилось определяющим факторомсовременного подъема промышленности в некоторых «развивающихсяобществах».) Своеобразная классовая структура, этнические различия,политические черты и идеологические течения — все это порождается подобными условиями.Массы неквалифицированных рабочих, часто нищая «люмпен-буржуазия»,совместно с большей частью местной буржуазии, практически лишены влияния нареальную политическую жизнь страны, несмотря на парламентские процедуры,которые обычно служат лишь средством создания внешней легитимности. В этомсмысле риторическое выражение «народные массы» отражает реальностькак антоним правящей элиты и может объяснить природу революционных взрывов иидеологий протеста, которые пересекают классовые границы таких обществ.
/>«Зависимоеразвитие» является процессом социального воспроизводства широчайшего и увеличивающегосянеравенства в международном и в местном масштабе. Последовательное сохранениемеждународного «разрыва» является выражением его фундаментальных«законов движения», в то время как многие другие местные«разрывы» и различия развиваются по тем же моделям. То же касаетсямоделей подавления, типических моделей познания социальной действительности иидеологий ее изменения.


/>Россия на окраине Европы
/>Исторический анализсобытий и времен не заканчивается со смертью современников, наоборот,ретроспективный взгляд позволяет дать новые оценки. После 1917 г. Россия длявсего мира cтала прежде всего страной, где начался особый социалистическийэксперимент, как бы к нему ни относились. Российская революция не давала о себезабыть — каждый выпуск новостей нес новые драматические или гротескныенапоминания. С одной стороны, это способствовало возникновению рядателеологических интерпретаций российской истории (все, что произошло, должнобыло произойти), а с другой стороны — породило утверждения, что все это явилосьрезультатом случайностей, путаницы и невезения. Ретроспективный взгляд позволяллучше понять революционные преобразования в России и попытки «строительствасоциализма» в других странах. Вопрос состоит в том, насколько недавниедискуссии о природе так называемых «развивающихся обществ» могутпролить свет на историю России/СССР/России. Социальные и экономические условияникогда не повторяются в точности, однако идентичность, конечно же, вовсе неявляется условием сравнительного анализа.
/>На рубеже вековРоссия была «развивающимся обществом», возможно, первым в этойкатегории. Этот вывод не опровергает ни развития «классического»капитализма в России, ни уникальности ее истории. Несмотря на наличие и того, идругого, основные характеристики явления, которое через несколько поколенийполучит название «зависимого развития», все более проявлялись вРоссии. Мы уже обратили внимание на характер международного положения России ина влияние иностранного капитала, что получало выражение в повышенном интересек проблемам «типов развития», «отставания»,«разрыва» и экономического «роста», а также накоплениякапитала, суверенитета и иностранного финансового присутствия. К тогдашнимроссийским условиям применима концепция Эванса, утверждающая наличие«тройственного союза» капиталов, управляющих промышленностью вБразилии 1970-х годов, - иностранного, государственного и местного, атакже и параллельная тенденция со стороны руководителей государстваотождествлять промышленность с прогрессом и вестернизацией. Налицо были стрессыэкономических и социальных разбалансированностей и резких классовых различий.Крупнейшие предприятия, особенно шахты, часто входили в международныеэкономические структуры и имели лишь ограниченное отношение к той экономике, врамках которой существовало большинство россиян. Значительная недозанятость вмасштабе всей страны сопровождалась нехваткой квалифицированных и«надежных» рабочих кадров. Крупнейшие заводы европейской России, накоторых большинство рабочих составляли полукрестьяне, существовали бок о бок ибыли связаны с ручными ремеслами и первобытными методами ведения сельскогохозяйства. Развитие промышленности, урбанизация и повышение грамотностисопровождались углублением пропасти между социальными «верхами» исельской и городской беднотой. Грубая и неприкрытая эксплуатация, огромнаястепень государственного контроля, репрессии в случае любого неповиновения — все это вызывало рост политического недовольства и сопротивления, выражавшийсякак в скрытом возмущении низов, так и в протестах интеллигенции.
/>В России тоговремени возможности для быстрого экономического развития и преобразования,которые особенно проявились в периоды промышленных рывков между 1892 — 1899 гг.и 1909 — 1913 гг., были в целом лучше, чем в современных «развивающихсястранах». Сильное и высокоцентрализованное российское государство было всостоянии мобилизовать значительные ресурсы и до определенной степенисдерживать иностранное политическое и экономическое давление. Повышение мировыхцен на продукты питания, и в особенности на зерно, обеспечило в этот периодактивный платежный баланс и способствовало процессу национальногокапиталообразования. Существует точка зрения, в соответствии с которой самиразмеры страны могут также являться преимуществом, способствующим быстромуэкономическому развитию. Количество населения как потенциальный потребительскийрынок, огромная территория России и ее природные богатства в соответствии сэтой точкой зрения должны были способствовать экономическому росту. Азиатскаячасть России могла играть роль одновременно Британской Индии и американского ДикогоЗапада.
/>Однако было малошансов, что эти благоприятные, т.е. способствующие подъему, экономическиеусловия в России сохранятся надолго. Даже в 1913 г. 67% объема экспорта встоимостном выражении составляло сельскохозяйственное сырье, а практически всеостальное — полезные ископаемые. Однако после первой мировой войны условия внешнейторговли для сырья и в особенности для пищевых продуктов стали ухудшаться.Основной фактор, обеспечивающий российский активный платежный баланс, и«двигатель» внутреннего рынка России подошел к точке, с которойначинался долговременный спад.
/>Второй источник«активного платежного баланса», капиталовложений и экономического развитиябыл внешним (т.е. определялся политикой поощрения иностранных инвестиций ирезкого увеличения внешнего долга правительства). Многие считали, что безпритока иностранного капитала быстрое развитие российской промышленности будетвовсе невозможно. По существующим оценкам, иностранные вложения за период 1898- 1913 гг. составили 4225 млн. рублей, из которых около 2000 млн. рублейсоставляли государственные займы. Влияние иностранного капитала росло. Вчастности, в то время как за период с 1881 по 1913 г. около 3000 млн. рублейбыли вывезены из России в качестве доходов с иностранного капитала, крупныесредства были реинвестированы. К 1914 г. в России было 8000 млн. рублейиностранных инвестиций. Сюда входят две трети российских частных банков,принадлежавших иностранному капиталу, а также значительное количество шахт икрупных частных промышленных предприятий. Вот как одно поколение спустя Мирскийобобщил фактические и потенциальные результаты этого процесса: «К 1914 г.Россия проделала значительный путь в сторону того, чтобы стать полуколониальнымвладением европейского капитала». Уже к 1916 г. военные расходы более чемудвоили внешний долг, и это было только начало. Кроме того, война значительноусугубила технологическую зависимость России от ее западных союзников. Если быей «не помешали» (мы снова используем слова Тимашева, говорящего обэкстраполяции той же линии развития), Россия после первой мировой войныстолкнулась бы с крупнейшим и разрастающимся кризисом погашения внешнего долгаи дальнейших займов, чтобы выплатить старые долги, дивиденды и оплатитьиностранные патенты и импортные поставки. Подобный сценарий нам хорошо известенна примере современной Латинской Америки, Африки и Азии, будь то Бразилия,Нигерия или Индонезия.
/>К концу века средиобразованных слоев России росло осознание назревающего кризиса. Споры, которыевелись тогда, во многом напоминали дискуссии 50-х и 60-х годов XX в.,проходившие в исследовательских центрах ООН. Однако то время, конечно, былодругим. Для царской России вряд ли можно было говорить однозначно и о железномзаконе спада или же об очевидности продолжения экономического бума 1909 — 1913гг, т.е., выражаясь языком нашего поколения, о варианте теории зависимогоразвития или о модернизации. Россия в своем социально-экономическом развитиипыталась угнаться за временем, и никто не мог сказать, каков будет финал этойгонки — и это не просто риторическая фраза или эклектический отказ«подставиться», дав четкий определенный ответ. Это подтверждаетсястатистическими данными. Цифры свидетельствуют, что на всем протяжениирассматриваемого периода Россия ни догоняла, ни отставала все более от своихзападных соперников. Между 1861 и 1913 гг. темпы роста национального дохода надушу населения в России приблизительно соответствовали средним европейскимпоказателям и были в два раза медленнее, чем в Германии. Российские показателироста национального дохода были выше, чем средние показатели неевропейскихстран, однако значительно ниже, чем в США и в Японии. Ожидалось дальнейшееухудшение шансов России в этой гонке, что придавало фактору времени особуюважность. В подобной ситуации также имеет значение не только матрица причин,тенденций и объективных факторов, но и фактор сознания, т.е. активный поискальтернатив властями, силы, на которые они могли рассчитывать, задачи, которыеперед ними стояли, и то, каким образом эти задачи понимались и решались.
/>Для техгосударственных деятелей, которые считали необходимой «модернизацию»,а революцию полностью исключали, будущее представлялось как альтернатива междубыстрым экономическим развитием по германскому образцу, с тем, чтобы войти вкруг ведущих индустриальных обществ, и политическим и экономическим упадком доположения Китая, т.е. общества бедности и растущих внутренних противоречий,легкой добычи для сильных иностранных империалистов. Ex post factum, когда унас перед глазами опыт последнего поколения, такое видение альтернативпредставляется не вполне адекватным, однако реалистичным. В рамках этих понятийможно рассмотреть основные аспекты российской истории.
/>Чтобы правильноотноситься к подобным сравнениям, важно отметить, что Россия вступила в новыйвек в то время, когда реальные капиталистические общества все меньше напоминалимодель так называемого «классического капитализма» (т.е. обобщеннуюмодель Англии 1780 — 1870 гг.). За исключением нескольких интеллектуальныхзвезд (чье мнение было подобно гласу вопиющего в пустыне), теория явноотставала от жизни. Понадобилось целое столетие, чтобы теоретики общественныхнаук осознали тот факт, что социальные черты британской «промышленнойреволюции» больше не повторятся. Практическим политикам и экономистампонадобилось меньше времени, чтобы понять это.
/>Первый проблескнового прагматического понимания этих вопросов появился в среде правящих элитГермании, Японии и России. К тому времени обозначилась третья промежуточнаягруппа стран, помимо удачливых «призеров» (т.е. тех стран, которыевоспользовались плодами раннего развития торгового, промышленного иколониального капитализма) и прочих (часто колонизированных) народов. Эта третьягруппа состояла из стран, которые достигли порога широкомасштабнойиндустриализации несколько позднее, чем «призеры», но чья экономикане была искажена недавним иностранным завоеванием и колониализмом — прямым иликосвенным.
/>Этот списоквозглавляли США, которые, однако, и в этой группе стран стояли явно особнякомблагодаря особо благоприятным условиям. За исключением южных районов, гдеэкономика основывалась на рабовладении и выращивании хлопка, в этой стране небыло сильных и укорененных докапиталистических классов, институтов и традиций.Она была достаточно удалена от Европы, чтобы уберечься от политическихпротиворечий и войн, и в то же время находилась достаточно близко, чтобыпользоваться ее рынками, рабочей силой и опытом. Своим «ростом» онаво многом была обязана труду независимых мелких фермеров на «открытыхграницах» (т.е. на землях, населенных малочисленными народами, которыеможно было победить, запереть в «резервациях» или истребить). Штатамтакже благоприятствовало ослабление британского, французского и немецкогоконтроля, проявившееся в схватке за мировое господство во время первой мировойвойны.
/>Костяк третьейгруппы стран составляли Германия, Япония и Россия, причем Россия обычно стоялаздесь на последнем месте по своим социоэкономическим и политическим показателями достижениям. Несмотря на многие различия, касающиеся прошлого и настоящегоэтих стран, все они имели ярко выраженные сходства в правительственной политикеи идеологии. Их политика и идеология определялись стремлением избежать«зависимости» (как бы мы это назвали сегодня) и «аккумуляциинедостатков» путем мощного государственного вмешательства, направленногона обеспечение быстрой индустриализации. Это предполагает сильное, активное идиктаторское правительство, которое бы успешно противодействовало внешнимнажимам и в то же время контролировало бы «внутренние политическиепроблемы», будь то социалистическая агитация, требования этнических«меньшинств» или даже реакционные выступления со стороны«правящего класса» землевладельцев. Цель была одна: прогресс, — «не мытьем, так катаньем», модернизируя армию, способствуя накоплениюкапитала, индустриализации, отодвигая сельское хозяйство большинства населенияна вторые роли в экономике страны.
/>На протяжении трехдесятилетий российское правительство упрямо следовало «германскимпутем». Бунге, Вышнеградский, Витте, Коковцев, сменявшие друг друга напосту министра финансов, проводили политику «направляемого»экономического развития и активного государственного вмешательства, в рамкахкоторого центральная роль отводилась всемерной поддержке национальнойпромышленности. Правительственная политика способствовала извлечению высокихдоходов промышленниками, сохранению низкой заработной платы рабочих и выжиманиюсоков из крестьянской экономики путем поддержания разрыва цен промышленного исельского производств ради накопления городского капитала.
/>Однако, несмотря навсе усилия, наличие примера для подражания и амбиции, за Германией Россияугнаться не смогла. Вначале это проявилось в международных политических ифинансовых конфликтах. Из ведущей мировой державы первой половины XIX в. Россияк концу века превратилась в государство второй категории. За поражением вКрымской войне 1854 — 1855 гг. последовало дипломатическое поражение отевропейских государств на Берлинской конференции в 1878 г., военное поражениеот Японии в 1904 г. и дипломатическое отступление под давлением Австро-Венгриина Балканах в 1908 г. Все эти удары свидетельствовали о растущей слабостиРоссии на международной арене и ослабляли ее еще больше. В то же время жестокийэкономический кризис, потрясший Россию на рубеже веков, показал, наскольконеустойчивым был ее экономический рост. К внутренним проблемам Россиидобавлялись еще социальные и этнические противоречия и революционный напор.Таким образом, в ситуации, когда нарастал политический и экономический кризис иослаблялись позиции российского самодержавия на международной арене и внутристраны, политические проекты Витте превратить Россию во вторую Германию вряд либыли достаточно обоснованными.
/>С учетомвышесказаного становится яснее важность второй стороны дилеммы Витте — «Германия либо Китай». Китай того времени означал для современниковугасание древнего величия, а главным образом являл собой типичный пример жертвыиностранных политических и экономических хищников, подпадая под все большуюзависимость и эксплуатацию. Там действовали порочные круги обнищания масс,стремительного роста населения, превышающего наличные ресурсы, и роста«компрадорского» слоя экономических агентов западных компаний.Разделы Китая становились любимым времяпрепровождением имперских генералов имеждународных конференций. Чем менее походила Россия на Германию, темобразованному российскому слою того времени все реалистичнее казались сравненияс Китаем (т.е. типичной категорией стран, названных позже«развивающимися»). Россия была первой страной, в которой синдромподобных условий и проблем появился в ситуации многовековой политическойнезависимости, успешного в прошлом соперничества с более «передовыми»западными соседями и наличия многочисленной интеллектуальной элиты, европейскиобразованной, обеспокоенной общественными вопросами и вовлеченной в радикальнуюполитическую деятельность. Вот почему России суждено было стать первой«развивающейся» страной, которая началаосознавать себя вкачестве таковой.
/>Как это частослучается, новая драма разыгрывалась в старых терминологических костюмах. Крометого, новое понимание проявлялось в основном в политических стратегиях ирешениях, а не в академических трактатах. Несмотря на это, смысл этого новогопонимания был ясен, а также осознавалась его новизна. Пока теория плеласьгде-то сзади, фактические правители России начали осознавать, что теория,основанная на «классическом капитализме», даже кое-какприспособленная к условиям России, не годится для того типа общества, которымбыла или становилась Россия.
/>Первая поправка кклассической теории и соответствующей государственной политике капитализма былаотрефлектирована Фридрихом Листом, воплощена Бисмарком и усвоена всей«средней группой» стран капиталистического развития. Лист подвергсомнению основополагающую посылку британской, т.e. классической, политическойэкономии, касающуюся взаимных выгод свободной торговли. Он полагал, чтонеобходим переходный период «протекционизма», который обеспечит«взросление» германской промышленности, прежде чем она сможет«свободно» конкурировать с британской. Таким образом он защищалрезкое государственное вмешательство в рынки и финансы. Многие российскиеэкономисты-практики пошли по пути, предложенному Листом. Витте лично перевелкнигу Листа и приказал своим чиновникам и помощникам изучить ее. Тем не менее,перенесенные на российскую почву, — говоря нашим языком, в «развивающуюсястрану» — рецепты Листа не привели к тем же результатам, что в Германии.Кризис общества, как и осмысление его правительством, достигли своего апогея вовремя революции 1905 — 1907 гг., что отразилось в новом пакете стратегийобщественной перестройки. Без него невозможно понять Россию тех дней, как и,наоборот, эта стратегия постигается только в свете опыта современных«развивающихся обществ».
/>Именно в Россииопределилась «вторая поправка» к исходной теории«классического» капитализма, и она нашла теоретическое выражение иполигон для нового типа «революции сверху» в «столыпинскихреформах». Революционная эпоха в России оказалась взаимосвязана сконцептуальными революциями, принявшими как данное то, что в странах, гдеиндустриализация проходила позднее, она не могла быть стихийной, как в Англии,что уже утверждал Лист. Однако его рецепт дополнили: протекционистскоегосударственное вмешательство в обществе типа России могло сработать толькочерез коренную перестройку социальной ткани. Необходима была «революциясверху», чтобы устранить препятствия, связанные с системой организацииобщества и государства, на пути развития капитализма. Таким образомстолыпинский этап (вторая поправка к классической теории) должен былпредшествовать листовскому этапу (первой поправке к классической теории), илишь после осуществления обоих развитие страны типа России можно былонаправлять в русло классической теории Смита и Рикардо.
/>На этомэксперименты в российской истории не закончились. За столыпинской«революцией сверху» быстро последовала ее противоположность — в 1917г. произошла первая «революция снизу», революция нового типа,опять-таки характерная для «развивающихся стран», которая была такжезамыслена и осуществлена с учетом уроков революционного опыта 1905 — 1907 гг.
/>Поэтому неслучайно, что, в то время как многочисленные «западные» интеллектуальныемоды приходят и уходят, аналитические взгляды, выражающие российский опытначала века, сохраняют удивительную стойкость, когда речь идет о вопросах«экономического роста» и о социальных группах в «развивающихсяобществах», будь то крестьяне, «государственный аппарат» илиинтеллигенция, об элитах или революционных кадрах, об аграрной реформе,накоплении капитала или «скрытой безработице». Поэтому также словаВитте и Ленина, Столыпина и Сталина звучат и сегодня так, словно они обращены кнынешним политикам и борцам по разные стороны идеологических баррикад в«развивающихся странах» во всем мире. В значительной степени этимилюдьми и был представлен практически весь поныне существующий спектральтернативных стратегий, теоретических и практических (разве что сюда стоилобы добавить Мао?).
/>Итак, специфическиечерты России как «развивающегося общества» обусловили значительноеотличие ее социальной структуры от других «догоняющих» стран впроцессе индустриализации (т.е. США, Германии и Японии) и принадлежность ее киной категории общественного развития. Виднейшие западные историки России обычнопридерживаются другой точки зрения. Для Гершенкрона, самого авторитетногоамериканского специалиста по экономической истории России (через работыкоторого в Гарварде будущие элиты США и узнавали о спорах российскихэкономистов и реформаторов начала века), «в количественном отношенииразличия были огромны...» однако "… основные элементы отсталойэкономики в целом в России были те же в девяностых годах [XIX в.], что и вГермании в тридцатых годах" [XIX в.]) (5). Позже работы фон Лауэ (6) развили однолинейную модель истории,отбрасывая не вполне логичные, но интеллектуально продуктивные исканияГершенкрона и утверждая вместо них обусловленность развития России сугубовнешними причинами. Для него Россия представляла «склон» горы,вершина которой была в Европе.
/>Несмотря на отличиецитируемых авторов, источников и используемой терминологии, в советской наукерешались схожие вопросы и велись подобные дискуссии, которые строились восновном вокруг вопросов об иностранном капитале и его роли, о действительнойстепени экономического прогресса в предреволюционной России, о сохранившихся«феодальных пережитках» и т.д. В области аграрной истории эти спорыразворачивались особенно полно, что объясняет ее важность в рамках общейдискуссии и в академических столкновениях прошлого, настоящего и, несомненно,будущего. Никто не попытался применить модель «развивающихсяобществ», чтобы предложить альтернативу однолинейному объяснению, однаковсе, кто подчеркивал своеобразие социальных преобразований в российскойдеревне, «полуфеодализм» или «особенности эпохиимпериализма», в сущности, выражал ту же идею. Ленинское любимоеругательство «азиатчина» в применении к России никогда не былодолжным образом оценено по существу, однако многократно повторялось советскимиучеными, чтобы подчеркнуть своеобразие российского капитализма, его«половинчатую» природу, т.е. не вполне капиталистическую и не вполнезападноевропейскую. Фундаментальные различия и споры по существу частоскрывались за количественными определениями, т.е. для кого-то капитализм былочень «полу-», для кого-то менее «полу-» и совсем не«полу-» для тех, кого уже Маркс назвал «русскими поклонникамикапиталистической системы» (т.е. российских последовательныхэволюционистов).
/>Отголоскипринципиального несогласия среди советских историков слышны были также вобсуждении вопроса об «империалистической стадии капитализма» вРоссии.
/>Очевидно, что всеэти общие проблемы не могут быть разрешены путем простого накопления фактов,архивных документов или цифр. Невозможно подвергать сомнению важностьтщательного изучения фактического материала, однако нам представляется, чтопрояснению этих проблем мешают прежде всего недостатки концептуальных схем.Когда ученые начинают спотыкаться о слова или прятаться за ними, необходимопредпринять анализ этих слов и выявить их смысл. В нашей книге мы предложилипонятие «зависимое развитие» в качестве важнейшей социальнойхарактеристики России.


/>Россия как«периферия»:
/>общее,типическое и своеобразное
/>За вопросом«Является ли это общество капиталистическим, феодальным и т.д.?»всегда должны следовать два добавочных вопроса: «Если да, то в какомсмысле?» и «Что именно мы можем узнать, от каких элементов знаний нампридется отказаться, если мы будем пользоваться определенным понятием?».Альтернативные модели могут быть одинаково верными, и их параллельноеупотребление может углублять знание.
/>ОхарактеризовавРоссию как «развивающееся общество», мы должны прежде всегоопределить ее прочие характеристики. Начать можно было бы с разделения этиххарактеристик на общие, типические и особенные (своеобразные). Предельнообобщая, эти черты представляют собой в качестве общего — капитализм, вкачестве типического — «развивающееся» (или периферийное) общество, вкачестве особенного (своеобразного) — история российского государства, этническаяистория и некоторые характеристики российской деревни (т.е. большинстванаселения страны).


/>Из второй книги:Революция как момент истины:
/>Россия 1905-1907гг.


/>Уроки истории: отличники итугодумы
/>Границыполитического воображения
Я синим пламенем пройду в душе народа.
Я красным пламенем пройду по городам.
Устами каждого воскликну я: «Свобода!»
Но разный смысл для каждого придам.
/>Максимилиан Волошин (1905)
/>Моменты истины
/>Революция естьмомент истины для тех, кто в ней участвует. Это не просто метафораожесточенного противостояния политических противников, но и в буквальном смыслеозначает постижение собственных исходных позиций, представлений и идей черезбезжалостную призму опыта. Ставки высоки, уроки жестоки, и нет времени нанеспешные размышления о своеобразии личности твоего шахматного противника ивозможных вариантах ходов. Переиграть партию нельзя. Результат окончателен.
/>В ходе революциипредставления и действительность сталкиваются и формируют друг друга вфундаментальном процессе познания. Коренной разрыв преемствености временсрывает маски с того, что считается само собой разумеющимся: со«здравого смысла» и партийной риторики, давая жесткий и объективныйполитический урок, наиболее драматический из всех уроков. В какой степениуроки 1905-1907 гг. были восприняты и усвоены населением Российскойимперии, ее политическими деятелями, администраторами и лидерами? Учит лиистория?
/>В самом общемсмысле многочисленные афоризмы на тему «уроков истории» нельзясчитать ни истинными, ни ложными. Истина состоит в том, что некоторым людям игруппам людей удается «извлечь уроки из истории», а некоторым — нет.После поражения первой русской революции XX в. самым главным стал вопрос о том,насколько способны или не способны были разные стороны конфликта отрешиться отстарых представлений и пересмотреть свои позиции, т.е. кто какие уроки извлек, ктоих не извлек и почему.
/>Суммируя, надосказать, что проверка в 1905 — 1907 гг. теорий и моделей революции,заимствованных из Европы XIX в. (которые в основном строились на опытереволюции 1848 г. и на экстраполяции экономических процессов, возникших посленее в Западной и Центральной Европе), дала многие факты, которые не вписывалисьв структуры познания и самосознания, укоренившиеся в России в 90-х годах XIXв., особенно в среде социалистического и либерального политическогоинакомыслия. Давайте перечислим самые важные из этих «фактов».
/>Крестьянствовыступило в качестве основной революционной силы и продемонстрировалозначительное единство политических целей, хотя очевидно, насколько трудно этобыло, учитывая огромные пространства страны и репрессивный режим. Неоправдались ожидания социал-демократов относительно радикализма или особыхсоциалистических наклонностей со стороны сельских наемных рабочих (за исключением,может быть, Латвии). На национальных окраинах, включая районы, которые никак ужнельзя назвать «развитыми» с точки зрения индустриализации,урбанизации или пролетаризации, например в Грузии, накал революционной борьбыоказался выше, чем в центре. К тому же, политическую оппозицию там, в«докапиталистических» регионах, обычно возглавляли и направлялиместные марксисты. (Самый яркий пример — Гурия. В этой горной пограничнойобласти, населенной крестьянами, социал-демократические «ортодоксальные»марксисты дольше всего удерживали контроль над территорией, опираясь намассовую поддержку и консенсус крестьянских интересов, — подобная ситуацияпотом почти в точности повторилась в китайском Шэньси 30-х, вьетнамском Вьетбак40-х и в индусском Наксалбири 60-х XX в.) Противоречия внутри властной элиты игосударственного аппарата России трудно было приписать просто различиям вклассовых интересах, и тем не менее они явились одним из основных факторов,определявших ход революции. Способность вооруженных граждан противостоятьвойскам в ходе уличных боев и на баррикадах играла весьма незначительную роль,поскольку дисциплина правительственных войск была неколебимой. Но массированноеполитическое давление было очень эффективным, особенно когда власти не могли иликолебались применить военную силу в полном объеме, в то время как революционныйлагерь выступал единым фронтом. Новый характер и невиданный ранее масштабполитической мобилизации продемонстрировали важность неожиданного «взрывалегальности» — ослабления беспредела власти, разрешения открытоговыражения взглядов массам населения, которое до этого было лишено возможностивысказываться. Также стала очевидной исключительная важность альтернативныхцентров авторитетной власти и организаций, образованных де-факто. Это былглавный результат всеобщей стачки и деятельности ее комитетов, политическихпартий, профсоюзов, Советов рабочих депутатов и «Союза Cоюзов»,Всероссийского крестьянского союза и крестьянских «республик».
/>Обратимся теперь канализу действовавших тогда социальных сил, если мы их определяем вобщепринятых самими участниками классовых категориях. К 1906 г. помещичий класспревратился в мощную консервативную силу. Промышленные и транспортные рабочие вцелом также подтвердили ожидания марксистов и наиболее проницательных жандармовв том, что касается их революционного потенциала. Но буржуазия (в классическомсмысле владельцев капиталистических предприятий) в очень малой степени заявилапретензии на власть, — напротив, «профессиональный» слой этипретензии очень ясно продемонстрировал, выражая свои конституционные и либеральныетребования (большинство теоретиков социалистического крыла стали считать егопосле этого суррогатом буржуазии). Идеологическая конфронтация в недрахоппозиции между революционной и реформистской тенденциями внутри интеллигенциистала на время определяющим аспектом революционной борьбы, формирующимполитические движения и различия. Студенты сыграли исключительно важную роль, иих воинственность часто объединяла рабочих с «образованными классами»в едином политическом действии. Однако основную массу тех, кто сражался наулицах городов и потом поплатился за это в тюрьмах и на каторге, составлялимолодые рабочие тяжелой промышленности и транспорта, а также — особенно назападе и юге страны — рабочие небольших мастерских и торговых предприятий(включая приказчиков).
/>Что касаетсямонархических сил, защитная реакция правого популизма из лагеря лоялистов,выразившаяся в погромах и оформленная в «Союзе русского народа»,оказалась — по крайней мере для левого крыла и либералов — неожиданно сильной.Так же неожиданно сильным оказался контроль самодержавия над армией, несмотряна значительное число локальных военных мятежей. В целом одетые в солдатскуюформу крестьянские рекруты вели себя весьма отлично от своих братьев в деревне.В некоторых полках солдаты, моряки и унтер-офицеры впервые поднялись противофицерства как «класс против класса», однако очень быстро, всчитанные часы, от силы дни, они были приведены в повиновение. Более понятнымибыли верноподданнические настроения большинства государственных чиновников иофицерства. Также не может вызывать особого удивления тот факт, что и в этойкатегории оказались отдельные перебежчики на сторону оппозиции. Что касаетсямеждународной реакции, то никто из союзников российского самодержавия не счелвозможным послать войска, чтобы помочь Романовым. Но именно финансовый капиталреспубликанской Франции в 1906 г. помог восстановить российское государство иего машину подавления, предоставив крупный заем. Общественное мнение во Францииподдерживало российских конституционалистов и/или революционеров, однако призывроссийских либералов к либералам во Франции не допускать финансовой поддержкицарю был проигнорирован.
/>Реакции на этотвпечатляющий список «неожиданностей» были различными. Это мог бытьотказ принимать очевидные факты либо ссылки на их преходящий, случайный иливнесоциальный характер (например, голод, административные ошибки, революционнаяпропаганда из-за границы или пагубное влияние всех инородцев, которыепользовались поражением в войне, чтобы воздействовать на структуру подлиннорусского, монархического общества). В другом случае новизна и противоречивыйхарактер реальных фактов побуждали частично пересмотреть и исправить теэлементы анализа, которым противоречили некоторые особенно вопиющие факты, неставя, однако, под сомнение фундаментальные теоретические объяснения прошлого.Именно этот подход отражен в нарисованной Каутским картине внутреннепротиворечивой революции, «которая по своей природе должна и может бытьтолько буржуазной, однако происходит в период, когда в остальной Европевозможна только социалистическая революция».
/>Третий возможныйвариант состоял в том, чтобы считать отклонения от ожидаемого не исключениями ипоправками, а признаком того, что социальная реальность последовательно и систематическиотличалась от используемых концептуальных моделей. В нашем случае это означалопризнание особой природы того, что впоследствии получило название«развивающихся обществ» как типа структуры общества, и того факта,что Россия явилась носителем его основных черт, которые впервые проявились вполном масштабе во время революции 1905 — 1907 гг. Крестьянский радикализм,радикальный национализм, сила и независимость государственного аппарата,значительность государственной экономики, важность альтернативных источниковвласти и широкомасштабность общественной мобилизации, политическая слабостьбуржуазии, особо важная роль интеллигенции, армии и революционных движений,условия специфического международного положения страны — все это можно болеереалистично рассмотреть и исследовать заново, если исходить из новыхтеоретических посылок. Этот подход позволяет также поместить несомненныйреволюционный потенциал и тенденции, продемонстрированные российскимпромышленным рабочим классом начала ХХ века, в определенный историческийконтекст, создаваемый данным этапом развития и данными социальными условиями, ане рассматривать их как абсолют, что стало одной из серьезнейших ошибок тактикиТретьего Интернационала в 20-х и 30-х годах, приведшей к ужасным результатам вомногих странах, например в Германии 1920 — 1930-х гг. Этот подход позволяетподчеркнуть особую важность в аналитическом плане мировой системы, структурногонеравенства и неравномерного развития в рамках этой системы для определенияприроды и способов разрешения революционных ситуаций. Следует думать, что этотакже наиболее эффективный способ постичь новые реалии первой русскойреволюции. Чтобы понять Россию на рубеже веков, лучше всего рассматривать ее некак исключение и не как очередной случай общей схемы развития по типузападноевропейского - отставший вагон, катящийся по наезженной колее.Россия сразу смотрится гораздо менее исключительной, если сравнивать ее нетолько с Западной Европой, но и с Азией, однако ленинское любимое ругательство «азиатчина»в отношении России является опять же только частью истины и слишком узко. Вконце XIX в. Российская империя проявляла черты особого, так называемого«развивающегося общества», не признавая себя таковым.
/>Такой радикальныйпересмотр концепции не воспринимается и сегодня. Это происходит во многом, безсомнения, из-за власти теории модернизации на Западе и сочетания ее сроссийским эволюционизмом и национализмом, однако все большее числоинтерпретаций в последнее время двигаются в направлении этого взгляда илиначинают принимать его, часто скрываясь за иными терминами. Естественно, что всеэто было еще более неясно современникам революции. Это одинаково касалось и«правого», и «левого» крыла. Последнее замечание неозначает неуважения к тому поколению мыслителей. Невероятно трудно осуществлятьрадикальный пересмотр теоретических моделей и концепций наперекоргосподствующей научной традиции и сложившимся стереотипам. Даже частично новыйанализ, сокративший разрыв между неожиданностями действительности и еетеоретическим обоснованием, дал огромное политическое преимущество пониманиятем, кто был способен его принять, ocoбенно к тому времени, когда разразилсяновый политический кризис. В стране слепых одноглазый становится королем.


/>Коллективная память, яростьнизов,
/>историческоебудущее
/>Извлечениеполитических уроков из истории не есть логическая абстракция или установлениенаучно объективированной, окончательной и абсолютной истины. Оно всегдапристрастно и состоит из провозглашаемых выводов и молчаливых постижений, изнеслучайных интуиций и эмоционально окрашенного выбора. Структурнообусловленное непонимание — «идолы человеческого мышления» ФрэнсисаБэкона или «фетишизмы» Карла Маркса — также из этого ряда. Характер«извлечения уроков» зависит от уровня близости к центрам политическойвласти, действия, информации и мысли. В частности, вряд ли можно говорить обизвлечении уроков широкими социальными категориями или группами — т.е.поколениями, полами, этносами и общественными классами — кроме как в таких жеобобщающих терминах, в немалой степени спекулятивных и условных. С другойстороны, нет сомнений, что драма первой русской революции оказала мощноевоздействие на коллективное сознание российского общества и на каждую из егоосновных составных частей, а не только на верхушку, ядро и авансценуполитических актеров. Это особенно важно, потому что, когда в 1917 г. -всего лишь одно десятилетие спустя — началась следующая революция, воспоминанияо первой революции все еще были свежи в памяти большинства взрослого населенияРоссии и самым непосредственным образом повлияли на его поведение.
/>Очевидно, чтобурные эпохи оставляют в памяти людей более яркий и глубокий след, чем мирные,спокойные. Драматический исторический опыт прочно откладывается в памяти,порождает модели и представления, особые когнитивные связи, некий Zeitgeist,непосредственно объединяющий всех его участников в политическое поколение. Ядротакого политического поколения, как правило, складывается из той возрастнойгруппы людей, которые сформировались в своих политических представлениях в ходереволюционного процесса. Эта возрастная группа часто представляет толькополовинный или еще более короткий срок «среднего» поколения — скажем,десятилетие. Именно это явление отражено в русском названии«шестидесятники» — люди 60-х годов XIX в., т.е. те, которые пришлик политической зрелости и активности (часто через университет или литературу) впериод 1860 — 1869 гг. В особенно бурное, насыщенное политическими событиямивремя эти возрастные ступеньки сокращаются до нескольких лет. Так,«восьмидесятниками» называли в России тех, кто определился во времядеятельности «Народной воли», особенно в период пика ее борьбы ссамодержавием в 1879 — 1883 гг. Подобным образом в США и в Великобританиииспользуется термин «sixty-eighters» по отношению к тем, кто былстудентом или близким к ним во время событий 1968 — 1969 гг. В этом смысле дляпоколения, пережившего революцию 1905 — 1907 гг., ее опыт нашел свое особоевыражение в социальных образах России, в видении альтернатив ее будущего и еепотенциальных революций или реакций.
/>Политическая мысльв России последовательно использовала категории этнических групп и социальныхклассов (или сословий) в качестве базовых единиц социальной классификации,самосознания и анализа. Эти характеристики фигурировали и в законодательстве, ив паспортах, и в правительственных проектах, и в требованиях оппозиции. Преждечем заняться оценкой важности этих категорий для нашей темы, попробуемрассмотреть некоторые альтернативные принципы разграничения.
/>Выше уже упоминалсявозрастной признак. Крупное исследование «крестьянских волнений» 1905- 1907 гг. выявило ряд случаев, когда в деревнях старики и женщины выступалисовместно против, а временами и предотвращали погромы помещичьих усадеб.Параллельно отмечалась особая воинственность молодых мужчин в деревнях. В книге«Россия как развивающееся общество» мы показали, что различия вменталитете и поведении возрастных групп определялись социальными характеристикамисемейного хозяйства и деревенской жизни. «Старики», которые былиспособны определять коллективные действия села, были, без сомнения, не просто«пожилыми» деревенскими бедняками или бобылями, но главами дворов(большаками), а «молодежь» в основном была холостой и находилась взависимости у глав дворов, к которым принадлежала. Однако эти различия вповедении и реакциях не полностью определяются принадлежностью к той или инойсоциально-экономической категории или степенью обладания реальной властью,потому что зависимость политического сознания от факта принадлежности квозрастному контингенту имела также свою собственную логику. Те, кому былошестьдесят, когда началась первая русская революция, выросли при крепостномправе и были свидетелями долгого и неколебимого правления Николая I,освободительной реформы Александра II и контрреформ Александра III. Для этогопоколения воля царя была непререкаемой, от нее зависели и преемственность, илюбые коренные изменения. Молодое поколение знало обо всем этом толькопонаслышке. У них на глазах совершались все многочисленные социальные переменыдевяностых, они были более грамотными, были больше связаны с городами и болееподвержены влиянию политических диспутов и пропаганды, особенно со сторонысельских учителей и земских деятелей. Многие из тех, кому было от пятнадцати додвадцати пяти в 1905 г. и стало соответственно от двадцати восьми до тридцативосьми в 1918 г. — к этому времени уже успели отслужить в армии, а большинствостали главами дворов, т.е. вошли в ядро общинного схода. Основными уроками,которые они вынесли из опыта революции 1905 — 1907 гг., была враждебностьцаризма к их основным требованиям, жестокость армии и «властей», атакже их собственная отчужденность oт «своих» помещиков и городских«средних классов».
/>Мы сравнительномало знаем о «поколении» рабочих 1905 — 1907 гг., но важноотметить, что, когда поднялась следующая волна политической борьбы в 1912 — 1914 гг., обозначился раскол между старыми профсоюзными активистами,поддерживавшими в главном меньшевиков, и «молодежью», которая вовремя первой революции была детьми и подростками (причем это часто былисельские мигранты, только что из деревни). Молодые мужчины в большинстве своемподдерживали большевиков и эсеров. Именно благодаря их поддержке большевикисмогли установить свое особенно сильное присутствие на петербургских заводах ифабриках в период 1912 — 1917 гг., что стало решающим фактором в событияхрокового семнадцатого года. Можно по-разному гадать о причинах этого влияния,однако важно отметить, что опыт поражения и разочарований 1905 г., массоваябезработица 1906 — 1910 гг. и зрелище неудачных попыток социалистов удержатьсвое организационное влияние в период «спада» мало значили для этойгруппы. Они теперь жаждали бросить открытый вызов политике «малыхдел» и связанным с ней настроениям, которые революционеры обзывали«ликвидаторством». Их увлекали мечты о революции и не тяготилираздумья и опыт, связанные с ее поражением в 1905 — 1907 гг.
/>Определенныевоздействия революции 1905 — 1907 гг. на возрастные группы могут быть болеечеткими и индивидуализированными. Как показывают сравнительные исследования,возраст и идейные позиции варьировались здесь в ясной связи друг с другом.Лидеры кадетов в период 1905 — 1907 гг. в основном были несоциалистическими инереволюционными «восьмидесятниками», которые, находясь в оппозиции кполитическому режиму, отмежевывались также и от «Народной воли». Онисформировались в период контрреформ Александра III и под воздействием борьбы засохранение автономии общественных институтов (земства, университеты,профессиональные союзы, суд присяжных и т.д.) от государства. Лидерысоциал-демократов в основном вышли из поколения 90-х годов — это было времяпромышленного бума, который последовал за голодом 1891 г. Небольшая выборкасреди руководства партии эсеров, приведенная Эммонсом в его исследовании (7), показывает наличие тамдвух поколений: уцелевшие семидесятники, которые «ходили в народ» (ивернулись из ссылок), и гораздо более молодые силы, которые влились в движениеуже в начале XX в. Что касается интеллигенции в целом, особенно тех, кому небыло еще двадцати в 1905 г. и соответственно двадцать-тридцать с небольшим всемнадцатом году, влияние политических идей и лидеров на них также частокоренилось в коллективных воспоминаниях о первой революции, реальных илимифологизированных. Говоря словами Пастернака (который родился в 1890 г. и былсоответственно примерно на двадцать лет моложе Гершуни, Струве, Ленина, Мартоваи Жордании):
Этот мрак под ружьем
Погружен
В полусон
Забастовкой.
Эта ночь —
Наше детство
И молодость учителей.
/>Революция 1905 — 1907 гг. усилила политические выражения этнических различий внутри Российскойимперии. Старое недовольство и новые обиды разгорались по мере того, какугасали надежды на полюбовные договоренности или компромиссные решения. Этообострение отношений выразилось, во-первых, в противоречиях между русским инерусским населением империи. На западной и южной «окраинах»воспоминания о национальных восстаниях и об их кровавых подавлениях российскойармией и государством усиливали стремление к автономии или независимости.Репрессии, достаточно резкие по отношению к русским «бунтовщикам» в1905 — 1907 гг., были еще жестче в отношении нерусских подданных. Испуганноемятежами, правительство пошло кое-где на попятный. Однако, восстановив своипозиции, оно бесцеремонно аннулировало многие уравнительные реформы или дажеболее ужесточило свою политику, направленную против нерусского населения.Национальные меньшинства жили в постоянном страхе произвольного ущемления ихправ. Единственными способами защиты казались завоевание национальнойнезависимости и возможность отгородиться от бюрократических и солдафонских«громил» государственной границей. Для тех «меньшинств»,которые казались слишком малочисленны, как латыши, или были слишком разбросаныпо всей стране, как евреи, или же слишком опасались иных соседей, как грузины,основным требованием тогда стали автономия и равенство перед законом. Этитребования сочетались с особой взаимной симпатией или терпимостью националистовокраин и самых радикальных политических организаций России из-за сближавшей ихнепримиримой антисамодержавной, антишовинистической и «пораженческой»позиции в войне.
/>Что касаетсяобщественного мнения российских верноподданных монархистов, широкое участиенерусских в революции усилило все их ксенофобные страхи и предубежденияотносительно нелояльности национальных меньшинств. Анализ Сухотина являетсяхорошим примером подобных взглядов. Народные же их выражения были куда болеегрубыми и резкими. Единую и неделимую Россию надо было удерживать силой, борясьс природной склонностью к предательству у евреев, поляков, армян, финнов,сартов (коренное население Средней Азии) и т.д. Даже старыеславянофильские мечты XIX в. о славянском союзе против всего остального мирабыли теперь отброшены горластым шовинистическим лагерем в России, чьи связи справительством и с царским двором были открыты и очевидны. Для шовинистов,чтобы обеспечить будущее государства, Россию необходимо было русифицировать.Единственными вопросами были вопросы времени и способов искоренения всех«чуждых» культур.
/>Еще одним урокомреволюции в плане национального вопроса стала конфронтация между различныминационалистическими движениями нерусских народностей, а также междунационалистами и социалистами «национальных окраин». Во времяреволюции различия в целях и взглядах из предмета дискуссий превратились внасущную политическую проблему, на повестке дня стал вопрос действительногоконтроля над территориями, ресурсами и людьми. Соответственно возрос и накалборьбы. Это особенно заметно на примере польских провинций России. Покаконфликт еще не достиг максимального напряжения и различные антицаристские силысотрудничали или по крайней мере игнорировали друг друга. Но ситуацияизменилась, когда началась революция 1905 -1907 гг. Национальные демократы втесном союзе с католической церковью и некоторыми промышленниками повелибеспощадную борьбу, выражавшуюся в политической конфронтации и физическомпротивоборстве с чужаками (в особенности еврейским Бундом) и с непатриотичнымии безбожными польскими социалистами из СДПК и ППС-левицы. То же самое касаетсябалтийских губерний, Кавказа, Украины, поволжских губерний и т.д.
/>Два других«национальных» урока, вызванных событиями первой русской революции,менее очевидны, однако столь же важны в конечном итоге. В общественном сознанииРоссии отпечатались определенные взаимозависимости этнической принадлежности,классовой принадлежности и отношения к революции или по крайней мере ихосновные стереотипы: евреи — интеллигенция — социалисты, поляки — мелкоедворянство — националисты, латыши — сельскохозяйственные рабочие — социал-демократы и т.д. Конечно, было достаточно исключений из этихнационально-классовых моделей поведения. Так, еврейские ремесленники принималистоль же активное участие в революции, как и еврейские студенты; среди поляковбыло много промышленных рабочих с сильными марксистскими убеждениями и т.д. Всеравно укоренившаяся убежденность в существовании определенныхвзаимозависимостей в будущем оказала влияние на поведение и взгляды как«меньшинств», так и верноподданных чиновников и офицеров.
/>Наконец, вожди иучастники «всероссийских» революционных движений России такжеизвлекли определенные политические уроки из тактического опыта борьбы. Большинствоортодоксальных марксистов и радикальных народников РСДРП и партии эсеров несомневались, что у пролетариев различной этнической принадлежности в Россииобщие интересы. Поэтому казалось естественным создавать всероссийские партии,включающие всех собратьев по интересам и по идее. Однако, несмотря на серьезныеусилия и длительные переговоры во время революции 1905 — 1907 гг., этопроизошло лишь частично.
/>Формально латышскиеи польские социал-демократы, а также еврейский Бунд вошли в РСДРП, однакофактически все они сохранили свои собственные организации. Грузинскиесоциал-демократы, в основном меньшевики, не утратили идейного своеобразия, таки не приняв полностью взгляды руководства всероссийской организации, даже вофракции меньшевиков. Украинские эсеры действовали независимо от партиисоциалистов-революционеров. И так далее. Кроме того, все группировки имелисильную региональную и этническую окраску. Например, в рабочей среде большевикипользовались особенным влиянием у русских на Урале и в Санкт-Петербурге,меньшевики — у грузин, евреев и украинцев на юге. В партии социалистов-революционеровсостояли в основном русские, особенным влиянием она пользовалась в Поволжье,однако также имела сильный еврейский компонент, особенно в западных губерниях.Дальновидные вожди, конечно же, учитывали такие политические факты жизни всвоих расчетах. Это, в свою очередь, усиливало дальше существующую этническуюокраску организационных форм, самоотбора и взаимоподдержки кадров политическихактивистов.
/>Выражение«народ» часто употребляли в России как синоним крестьянства. Он почтисовпадал с историческим российским правовым понятием «тягловыхклассов» (в отличие от «служилых») либо просто означал тех, ктопостоянно занимался физическим трудом. И в том, и в другом случае крестьянесоставляли подавляющее большинство этой категории. Те, кто пользовался этимтермином, обычно предполагали коренное различие между привилегированнымиобитателями России и ее плебейскими массами — человеческой массойпроизводителей, солдат, слуг и т.д. Инородцы, особенно неславяне, простоисключались из такой категоризации.
/>Различия междуроссийскими рабочими и крестьянами в их целях, политических позициях, вождях исоюзниках в 1905 — 1907 гг. уже затрагивались. Эти различия были значительными,однако из-за них основополагающие связи и сходства между рабочими и крестьянамине исчезали. Большинство российских рабочих были крестьянами по происхождению ипо сословию. Огромная часть их была рабочими в первом поколении. В 1905 г. неменее половины наемных рабочих-мужчин имели землю и часто возвращались вдеревню, чтобы помогать убирать урожай или просто навестить семьи, которыепродолжали жить там. Большая часть вела холостяцкую жизнь в бараках в городе илибо имела жен и детей в деревне, либо собиралась, женившись, туда вернуться иснова там обосноваться, т.е. «окрестьяниться». С другой стороны, шелпостоянный поток молодых крестьян в город, особенно во время экономическихподъемов. По своему языку, образу жизни и внешности промышленный рабочийотличался от других городских групп больше, чем от своих деревенскихродственников. Именно это делало плебейские низы социальной реальностью вРоссии: не столько сходство между рабочими и крестьянами, сколько глубинаобщего отличия от среднего и высшего классов, как бы они ни определялись.
/>В процессереволюции 1905 — 1907 гг. эти сходства и различия обозначились четче. Отношениерабочих к городским средним классам стало более враждебным, вера крестьян вцарское правительство была подорвана. Прячась в свои «раковины» поднатиском наступаюшей реакции, крестьяне и рабочие встречали там в основном другдруга. «Психологическая дистанция», которая отделяла рабочихПетербурга от образованного привилегированного общества, касалась также икрестьян. С другой стороны, вековое крестьянское недоверие ко всем чужакамвполне разделялось и рабочими в 1906 — 1907 гг. и после. В 1914 г., прямо передвойной, крупная столичная газета Петербурга писала о том, что армейские иполицейские отряды с примкнутыми штыками патрулировали пустынные городскиеулицы с покосившимися фонарями, вырванными телеграфными столбами, бастующимифабриками промышленного Петербурга, где кипел «страшный гнев», и в тоже время в центре города текла культурная, сытая, роскошная жизнь. Рабочиезнали об этом так же хорошо. Очевидно, что в российских деревнях и городах нетолько земля, зарплата и нищета были насущными вопросами, но и резкое делениеобщества на «мы» и «они». «Они» — это былигосударство и дворянство, помещичьи усадьбы и богатые кварталы городов,мундиры, шубы, очки в золотой оправе и даже правильная литературная речь.
/>Англичане говорят:чтобы узнать вкус пудинга, его надо съесть. Особый «пудинг»сокровенных чувств плебейской России был подан и сервирован в революцию игражданскую войну 1917 — 1921 гг. Много споров велось по поводу того, почему же«белое дело» потерпело поражение от красных, у которых, по крайнеймере в самом начале, не было ни опыта управления, ни регулярной армии, нииностранной поддержки, ни нужного вооружения, ни международного признания.Вожди старой России, социалистические конкуренты большевиков, а такжеиностранные специалисты были уверены, что красные не продержатся дольшенескольких недель. Их победу объясняют самыми разными причинами — начиная отглупости их врагов и фантастической организации ленинской партии до географии(центральное положение Москвы и размеры страны) и неправильной военной тактикибелых генералов. Все эти, пусть верные, соображения не учитывают того факта,что гражданская война велась не между членами партии большевиков иофицерами-монархистами, а между армиями, в которых обе эти группы составлялименьшинство. В условиях гражданской войны лояльность этих армий не моглаприниматься как сама собой разумеющаяся, и как раз она становилась одним изрешающих факторов, определяющих исход борьбы. Также важна была способностьмобилизовывать ресурсы, необходимые для военных действий: еду и фураж, лошадейи упряжки, боеприпасы, обмундирование и даже лапти, которые приходилось носитьчастям красной пехоты во время гражданской войны. В основном мобилизациялюдских и материальных ресурсов проводилась на насильственной основе, однаковопрос всегда состоял в том, сколько может быть получено без прямого насилия,как много усилий потребуется затратить, чтобы получить остальное, и сколько врезультате окажется в распоряжении командования армии.
/>Несмотря на жесткиеметоды и суровые наказания, белые не сумели мобилизовать достаточное количествосолдат. Несмотря на частые мятежи и массовое дезертирство, красным все жеудавалось набирать достаточное количество рекрутов, чтобы обеспечить победу. Врешающие дни это соотношение оказалось 1:5, т.е. один «белый» солдатпротив пяти «красных». По многочисленным свидетельствам, белогвардейскиеполки действовали в основном как завоеватели в контролируемых ими районах. Помере их продвижения по Украине, югу России и Сибири у них в тылу вспыхивали иразрастались восстания. Военный историк Белой армии назвал их «волнойвосставших низов». Анархисты, «зеленые» банды взбунтовавшихсякрестьян и т.д. воевали в основном с белыми, а не с красными в решающий период1918 — 1919 гг. Причину этого хорошо раскрыл в своих мемуарах генералА.Деникин, описавший также свой собственный опыт проезда инкогнито по революционнойРоссии: «Теперь я был просто „буржуй“, которого толкали и ругали- иногда злобно, иногда так — походя, но на которого, по счастью, не обращалиникакого внимания. Теперь я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся.
/>Прежде всегоразлитая повсюду безбрежная ненависть — и к людям, и к идеям. Ко всему, чтобыло социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даженеодушевленным предметам — признакам некоторой культуры, чужой или недоступнойтолпе».
/>Он упустилзаметить, что в гражданской войне эта ненависть и чувство отчуждения быливзаимными. Пленники исторической логики этой войны, Деникин и его коллеги немогли, несмотря на все это, поменять социальную стратегию своей армии, чтоопределило исход их борьбы. Почти так же не способны были они вычленить важноезвено исторической причинности, которое было менее общим, чем «вековаяненависть», но и менее конкретным, чем «горечь войны», т.е.увидеть уроки классовой борьбы, данные революцией 1905 — 1907 гг., ипоследовавшие за ней политические перегруппировки. Кроме того, в светегражданской войны ответ на вопрос о реальном существовании этого межклассовогоединства «низов» представляется ясным. Именно недоверие и ненавистьбольшинства низов к буржуям и эполетам заставила их в 1918 — 1919 гг. принятьсоветский режим, хотя и без энтузиазма. В конечном счете именно это определилоисход гражданской войны.
/>Можно документальноподтвердить эту сторону российской политической истории, перечислив самые«твердокаменные» части красных. Решительные, беззаветно преданные ибезжалостные отряды, даже когда они малочисленны, играют решающую роль в дниреволюции. Их состав в России 1917 г. как бы воскрешает список групп,социальных и этнических, которые особенно пострадали от карательных экспедиций,ссылок и казней революции 1905 — 1907 гг. Кронштадтские моряки и рабочиеНевской Заставы сыграли решающую роль в битвах в Санкт-Петербурге (и в 1917 и в1919 г.). Прославилась суровая верность латышских стрелков, которые охранялиСовнарком в Москве в 1918 г. и подавили там левоэсеровский мятеж. Их командир,Вацетис, сын латышского крестьянина, благодаря силе воли и природнымспособностям поднявшийся до Академии Генерального штаба, стал первым верховнымглавнокомандующим Красной Армии. Поляки, евреи, латыши были широко представленыв ЧК — достаточно посмотреть на фамилии руководства: Дзержинский, Менжинский,Урицкий, Уншлихт, Петерс и Лацис. В самые острые моменты гражданской войны настороне Красной Армии воевали русские железнодорожники Иркутска и Ташкента,еврейские парни из Минска и Одессы, финны из Выборга, промышленные рабочиеРостова, Харькова, Луганска и Иваново-Вознесенска. Единственную значительнуюпоправку к перечню 1905 — 1907 гг. дали только что созданные национальныегосударства: в Польше, Грузии и части Украины национальное сознание частооказывалось сильнее воспоминаний о революционном прошлом 1905 — 1907 гг.
/>Что касаетсяпреобладающего крестьянского населения России, то в ряды революции оно влилосьв основном через службу в Красной Армии. Весь процесс мобилизации был окрашенпостоянными шатаниями и изменениями предпочтений и настроения в деревнях. Когдав 1918 — 1919 гг. крестьяне юга и центра России, которых «усмиряли» в1905 — 1907 гг., должны были выбрать, к какой стороне им примкнуть, они обычнопредпочитали местные отряды «зеленых», которые формировались из ихсобственной среды. Когда нельзя было уйти туда или когда страх перед будущимзаставлял заново оценивать государственную власть и организацию, они скореесклонялись на сторону красных, чем белых офицеров или казаков. То же самоекасается особо важных крестьянских формирований «третьего пути» типавойск Махно. В 1918 и 1919 гг. и для красных, и для белых самым важным былоосуществить мобилизацию, исключить дезертирство и заставить новобранцеввоевать, а не разбегаться при первом же бое. К 1920 г. социально-военная картагражданской войны поменялась. Красная Армия к этому времени стала массовой ипрофессиональной. В ней сформировалась прослойка новых, преданных советскойвласти командиров и комиссаров, в основном из крестьян и некоторых других угнетенныхсоциальных и этнических категорий, для которых новый режим открывалголовокружительные возможности подъема на самый верх. Эти новые офицерскиекадры и их ученики, командиры и курсанты гражданской войны, стали вытеснятьстарых революционеров, так же как и кадровых офицеров царской армии, служившихсоветской власти. Символично, что теперь не «железные латыши»охраняли Кремль, а курсанты (они же подавляли и антоновский мятеж в Тамбове, ивосстание кронштадтских моряков, которых Троцкий в свое время назвал«гордостью и славой революции» и которые восстали, требуя«свободных, независимых, внепартийных советов рабочих и крестьян, без ЧК икомиссаров»). Однако к тому времени борьба белых и красных в основномзакончилась, и проявились контуры новой России, которые будут определять ееразвитие в течение ближайшего десятилетия.


/>Читателям,которые не имеют возможности обратиться к полному тексту книги «Революциякак момент истины», необходимо иметь в виду следующее. В книге выделеновосемь стратегий анализа, которыми участники и «ученики» революции вполитических элитах Российской империи отреагировали на нее. За каждой из этихстратегий стоял определенный образ России, взгляд на революцию 1905 -1907гг. и понимание интересов того политического лагеря, которому данные образыпринадлежали. Главы 5 и 6 нашей книги разделили создателей моделейреволюционной России на «тугодумов», которые так и не смогли ответитьна уровне формул понимания и новой политической стратегии на неожиданностиреволюции 1905 — 1907 гг., и на тех «отличников учебы», которыеосознали новое, хотя бы частично, и отреагировали на это новыми идеями, которымсуждено было сыграть важную роль на последующем историческом этапе концаимперии Романовых, революции 1917 г. и начала гражданской войны. Среди«тугодумов» были рассмотрены конституционные демократы, а такжеменьшевики и их «отступление в теорию прогресса». Их главнымзаключением было, что, если не удалось добиться изменений политических основРоссии в период 1905 — 1907 гг., причина тому в величине отставания страны отЗападной Европы, которого они не смогли заранее в полной мере распознать.Революционный натиск пришел слишком рано: с точки зрения политическогообразования россиян — для либералов, в смысле создания мощного пролетариата — для меньшевиков. Никаких изменений в понимании характера российского общества иего будущего не ожидалось, нужно было продолжать партийную работу и ждать — дотой поры, когда неминуемый прогресс разрешит вопрос правильного этапа, т.е.европеизации России.
/>Руководство социалистов-революционеров сочло, чтореволюция проходила в соответствии с их сценарием и предписаниями и потому нетнадобности в переосмыслении характера их страны, их партии и революции, — глубина этой ошибки стала ясной в 1917 -1920 гг. Неготовность постичь новыйобраз России, открывшийся в период революции, совпала с личностным кризисомруководства ПСР и развала ее центральной организации: смерть Гершуни(«Ленина эсеров») и Михаила Гоца — с одной стороны, предательствоАзефа — с другой.
/>Объединенное дворянство — главное лобби помещиковРоссии - так же не сочло нужным продумать заново свои взгляды на существопроцессов, происходящих в России. Их ответом было просто усиление полицейскогоконтроля и антиреформы в духе Александра III как единственно правильная реакцияна крамолу.
/>На стороне «отличников» — другого разделаполитических элит — выделились четыре небольшие группы, продемонстрировавшиеспособность к новому анализу, пониманию и выработке стратегии как реакции насобытия 1905 — 1907 гг. Каждая из этих групп ассоциируется с именем лидера,которому суждено было сыграть важную роль в истории своей страны. Эти имена:Столыпин, Троцкий, Жордания и Ленин.
/>Идея перманентной революции Троцкого (и Парвуса), т.е.прямого перехода от предкапиталистического общества к «диктатурепролетариата» в особых условиях России, была крайне неортодоксальна длямарксистов, развивалась в споре как с меньшевиками, так и с большевиками итолько в апреле 1917 г. стала составной частью взглядов и стратегии Ленина.Взгляд на большевиков (и западных наблюдателей, и большинства россиян периодагражданской войны) как на партию Ленина и Троцкого имел реальные основы нетолько на личностном уровне, но определял также ту идейную комбинацию, котораяи стала большевизмом Октябрьской революции и гражданской войны.
/>И наконец, Жордания — наименее известный в плеяде«отлич-ников учебы» — был вождем грузинского меньшевизма в периодпервой четверти ХХ в. Считая себя меньшевиком в том, как он понималдействительность и какую политическую стратегию избрал, он вместе с темпредставил новый для всех марксистов взгляд. Его партия стала единственнымподразделением меньшевиков, которое приняло крестьянское восстание как часть ихреволюции и возглавило крестьянские движения в Гурии, а также в других районахстраны. Но в меру неортодоксальное расширение классовой базы социал-демократииэтим не закончилось. Жордания создал модель, в немалой мере осуществившуюсяполитически, — единый национальный фронт грузинского дворянства, буржуазии,крестьянства и рабочих под руководством ортодоксальных марксистов в борьбепротив внешнего врага, т.е. царизма. Эти взгляды, которые стали двумяпоколениями позже базой политики Мао и Хо Ши Мина времен гражданской войны и принималисьвсе шире марксистами «недоразвитых» стран, были для Грузии и дляРоссийской империи потрясением умов и вызвали бурную критику коллег Жордании попартии. Но он держался своего. Результатом этой особой марксистскойнеортодоксальности стало решающее влияние меньшевиков в Грузии и особенномассовая поддержка меньшевистской политики грузинским крестьянством — навыборах в Учредительное собрание 1917 г. меньшевики России получили менее двухпроцентов голосов, а меньшевики Грузии — 70% (и 80% в сельских районах).
/>Но для более полного рассмотрения взглядов и стратегийТроцкого/Парвуса и Жордания нам придется отослать читателя к полному текстукниги.


/>Столыпин и революция сверху
/>Очевидно, чтооригинальность, приписываемая нами стратегиям тех политических вождей России,которых мы будем обсуждать ниже, не характеризовалась некой абстрактной«новизной», последовательной и законченной. Эти стратегиипредставляли собой меланж уже высказывавшихся и заимствованных идей и совершенноновых взглядов, переплетавшихся с прагматическими проектами и тактическимикомпромиссами. В результате часто выходило нечто противоречивое и постоянноменяющееся. Но этих деятелей объединило, выделило из всех прочих и обеспечивалоих политическое влияние одно особое свойство — их аналитическая жизненная сила,т.е. способность отбросить господствующие представления прошлого и пойтинехожеными тропами, пытаясь взаимодействовать с той неожиданной Россией,которая вдруг открылась в процессе революции. На личностном уровне это свойствобазировалось на способности быть достаточно безжалостным по отношению ксобственным социальным или интеллектуальным истокам, дистанцироваться от них имыслить «крупномасштабно», т.е. уметь оставить неспешное копание винтеллектуальных завалах ради создания грандиозных проектов социальныхпреобразований. Результат зависел прежде всего от общей социальной ситуации, нотакже и от способности лидеров выбирать правильную тактику, а в особенности отих умения блокироваться с союзниками и вести свои «кадры» черезжестокие политические столкновения, которые неизбежно возникали, когдасвященным коровам и их верным пастухам бросался вызов.
/>С 1906 г. вправительственном лагере такой фигурой был Петр Столыпин. Многое было сказаноего бывшими помощниками, врагами и биографами о том, что его проекты были вовсене оригинальны, заимствованы из концепций других людей и тех многочисленныхпрограмм, которые пылились в архивах Министерства внутренних дел России. Вомногом это действительно так. Вовсе не Столыпину принадлежит авторство ключевыхэлементов реформ, которые связаны с его именем. Роль Столыпина заключается втом, что он собрал эти элементы воедино и придал им особую легитимность вконтексте революции, подкрепил их авторитетом человека, который в своемкачестве рыцаря контрреволюции на какое-то время стал любимцем правителейРоссии и поставил им на службу совокупность административных ресурсов,находившихся в распоряжении премьер-министра и Министерства внутренних дел.Кроме того, речь здесь идет о сильной личности, которая упивалась своейцентральной ролью в разворачивавшейся общественно-исторической драме.Энергичный, молодой (в свои сорок три года Столыпин стал самым молодымминистром России), работоспособный, честолюбивый и гордый, красноречивейшийзащитник монархии в парламенте, — он не мог не остаться в памяти и друзей иврагов как «последний великий защитник самодержавия».
/>Столыпинскийгенеральный план по переводу Российской империи в новую эру (и уготованная имдля себя роль «второго Бисмарка», выражаясь языком того времени) былв основных его звеньях разрушен российским консервативным лобби. Из оставшихсяобломков лишь один закон был принят и введен в действие — закон о землевладениии землеустройстве. Эти законодательные акты и получили название«столыпинской реформы» в анналах последующих поколений. Фактическиречь шла о куда более широком «пакете реформ», связанных внутреннейлогикой в новый политический курс. Этот пакет реформ содержал видение новойРоссии — «великой России», противопоставленной Столыпиным в егознаменитой речи «великим потрясениям», которых, по его мнению, желалирадикалы и революционеры. Главными элементами реформы были как преобразованиероссийской деревни — речь идет о более чем 80% населения страны, — так иперестройка государственной машины. Также предполагалось сделать более мирнойвнешнюю политику России, шире вовлекать в политические и экономические процессыте этнорелигиозные меньшинства России, которые могли способствовать оживлениюкоммерческой деятельности, усовершенствовать систему образования и создатьвсеобщую систему социального обеспечения для городских наемных рабочих. Когдасистема управления будет усовершенствована и сельское общество преобразовано (итаким образом будет выбита почва из-под ног эсеровского движения, чьевоздействие на общинное крестьянство Столыпин считал главной непосредственнойугрозой самодержавию), Россия начнет движение к тому, что впоследствии будетназвано саморазвивающимся ростом благосостояния, производительности и культуры,а следовательно, и политической мощи. Предполагалось, что тогда, как и раньше,общественная самодеятельность должна будет сочетаться с энергичным правительственнымвмешательством. На выполнение этой программы был отведен короткий и четкоопределенный период времени — «двадцать лет покоя, внутреннего ивнешнего», после чего, обещал Столыпин, «вы не узнаете нынешнейРоссии!». Столыпин впервые обнародовал эти планы в своей речи на открытииВторой Думы в 1907 г. (8).Среди самых неотложных мер он назвал тогда не только подавление революционногодвижения, но и разрушение общинного землевладения, а также административныереформы, которые охватили бы (помимо аппарата Министерства внутренних дел)выборные городские власти, суды и полицию. За этими мерами должны былипоследовать реформы в армии и на флоте, уравнение в правах старообрядцев ирасширение прав еврейского населения, совершенствование железнодорожной сети,создание системы социального страхования и пенсионного обеспечения, введение (вдолгосрочной перспективе) обязательного бесплатного образования, узаконениеновых гражданских прав и реформа налогообложения. Очевиден был несгибаемыймонархизм Столыпина и его страсть к «закону и порядку». («Незапугаете», — рявкнул он в ответ на яростные нападки оппозиции в Думе,последовавшие за его обещанием «восстановить порядок и спокойствие»мерами правительства «стойкого и чисто русского».) Онпродемонстрировал серьезность этих намерений и созданием военно-полевых судов,и широким применением смертной казни, и разгоном Второй Думы в ходегосударственного переворота, в результате которого был изменен избирательныйзакон. Однако этот подлинный контрреволюционер понимал с самого начала, что«реформы во время революции необходимы, так как революцию породили вбольшей мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбоюс революцией, то в лучшем случае устраним последствие, а не причину… Там, гдеправительство побеждало революцию (Пруссия, Австрия), оно успевало неисключительно физическою силою, а тем, что, опираясь на силу, само становилосьво главе реформ» (9).
/>В 1906 г., в периодмежду роспуском Первой Думы и созывом Второй Думы, столыпинское правительствооформило законодательно основные элементы своей аграрной реформы. Избранная тактиказаключалась в том, чтобы однозначно продемонстрировать, что инициатива исходитот правительства, а не от парламентариев, чья благонадежность была поставленапод сомнение.
/>Большая частьстолыпинских указов 1906 г. довольно безболезненно воплотилась в аграрный закон1910 г. К тому времени он уже фактически выполнялся в течение более чем трехлет. Ряд «аграрных» указов начался указами 12 и 27 августа 1906 г. опередаче Крестьянскому банку казенных и удельных земель с целью последующей ихраспродажи крестьянам по цене на двадцать процентов ниже рыночной. В октябребыло отменено положение, по которому крестьяне обязаны были испрашиватьсогласия общины на внутрисемейный передел земли и на получение паспорта длявыезда из деревни. Также было отменено право земских земельных начальников пособственному усмотрению арестовывать и штрафовать крестьян. 9 ноября вышелсамый важный указ в этом пакете — утверждавший права главы каждогокрестьянского двора приватизировать общинные земли, находящиеся в его владении.Одновременно утверждалось право требовать объединения разрозненных полосок землив единый надел (или получать денежную компенсацию от общины за те полоски,которые нельзя было объединить). Позднее было принято решение, что согласияполовины крестьянских дворов было достаточно для отмены передельной общины иперехода всех общинных земель в частную собственность их держателей. Указом от15 ноября разрешался заклад общинных земель, что открыло новую сферудеятельности для Крестьянского банка, чьи фонды значительно увеличились, атакже расширило кредиты, доступные более состоятельным крестьянам. Ряддополнительных шагов завершал эти реформы. Так, был введен в действиезаконопроект, согласно которому семейная собственность на землю заменяласьиндивидуальной частной собственностью. Была создана административная система,направленная на совершенствование общинных и межобщинных переделов земли,землеустройства и особенно на создание хуторов. Такие хозяйства, базирующиесяна целом куске земли, стоящие отдельно от деревни, были официальнопровозглашены оптимальной формой мелкособственнического сельского хозяйства.Эти хозяйства пользовались льготами, когда проводились земельные продажигосударственным Крестьянским банком, когда предоставлялись государственныекредиты и когда приватизировалась общинная земля. Государственные земли былипредложены для колонизации в азиатской России и на Кавказе крестьянамиЦентральной России. Эта колонизация частично финансировалась правительством.Позднее, в 1910 г., в процессе преобразования указа от 9 ноября 1906 г. в законГосударственный совет «ужесточил» его, добавив положение, по которомувсе общинные земли, которые не подвергались полным земельным переделам с 1861г., объявлялись приватизированными, а владеющие ими общины объявлялисьнесуществующими. Сравнительно гладкий переход столыпинских указов в законы объясняетсятем фактом, что на этот раз большинство российского чиновничества, помещиков иближайшего окружения царя (тех, кого русская образованная публика называлакамарильей), а также российские монархисты-реформаторы и большинствоконсерваторов этого крыла оказались единодушны. Даже главнаяконституционалистская оппозиция в Думе — кадеты возражали в основном противхарактера осуществления реформы — того, что она навязывалась крестьянам, — а непротив самого принципа приватизации земли, создания хуторов и переселенческойполитики.
/>Вторым столпомначального этапа грандиозного проекта Столыпина должна была статьадминистративная реформа. Часть ее явно увязывалась с проводимой приватизациейкрестьянских земель и с декларированным желанием включить российскоекрестьянство в российское общество в целом. Для этого необходимо было все особыеинституты, связанные с крестьянским сословием, — такие, как крестьянская«волость» и ее суд, — заменить общими, т.е. внесословными органамиуправления. Однако цели административной реформы были гораздо шире, чем простоподстраивание под новую систему землевладения. Ей придавалось значение «непросто практической, но политической реформы». Она должна была статьосновным этапом на долгом пути изменений в самой природе и организационнойструктуре империи.
/>Проектадминистративной реформы предполагал для каждой губернии учреждение губернскогоуправления и расширение полномочий губернатора. Предполагалось поднять уровеньгубернских чиновников высшего звена, улучшить их подготовку и увеличитьжалованье. В каждой волости и в наиболее крупных поселениях планировалосьучредить местные власти, которые должны были избираться не только крестьянами.На уездном уровне также намечались значительные изменения, направленные насоединение губернского и волостного уровня управления. В каждый уезд должен былназначаться глава администрации взамен существующей системы прямого подчинениягубернии, — при котором местный предводитель дворянства считался «первымлицом» в расплывчатом уездном руководстве. Земствам должны были бытьпредоставлены также более широкие права. Рассматривались и более радикальныеперемены, однако они были отложены, учитывая враждебное отношение царя кдецентрализации (в особенности к рассматриваемой идее разделения России надевять крупных регионов, наделенных значительной автономией по типуамериканских «штатов» или германских «земель»).
/>Параллельностолыпинское правительство внесло в Думу и другие законодательные проекты. Так,предполагалось отменить правовую ущемленность старообрядцев, а также снятьнекоторые ограничения по отношению к евреям. Должно было быть усовершенствованоруководство православной церковью. Также рассматривались положения посоциальному обеспечению: государственное здравоохранение, пенсии для рабочих, атакже закон о всеобщем начальном образовании начали свой долгий путь к статусузаконов.
/>Поворотнымипунктами столыпинской эры стали его поражения в борьбе за законодательство пореформам системы управления и по правам «меньшинств». Оба этипоражения были нанесены правительству правой оппозицией, которая отнеслась креформе местных органов управления c открытой враждебностью. В начале 1907 г.делегаты третьего съезда Объединенного дворянства и многие членыГосударственного совета заявили свою оппозиционность и представилипоследовательную аргументацию против этих проектов. К 1908 г. на правомполитическом фланге вполне сложилась коалиция ненавистников Столыпина. В неевходили влиятельные группировки внутри Государственного совета и Объединенногодворянства, а также высшие иерархи православной церкви, многие высокопоставленныечиновники, которые ощущали себя не у дел в свете новых политическихэкспериментов, плюс большая часть «камарильи» в союзе с крайнеправыми политиками Думы и некоторыми близкими к ним журналистами.Двусмысленность положения премьер-министра, который должен был действовать какслуга царя, как чиновник и как парламентский политик одновременно, былаиспользована в полной мере. Избранная тактика нападок на Столыпина быланаправлена на то, чтобы лишить его поддержки царя утверждением, будтопремьер-министр вступил в союз с консервативной Думой против враждебной ейоппозиции сверхконсервативных и истинно верноподданных реакционеров — другимисловами, поставил себя в оппозицию монарху. В то же время предпринимались шагидля того, чтобы разрушить негласный союз Столыпина с октябристским большинствомв Третьей Думе, с тем чтобы сделать его правительство беспомощным во всехзвеньях политической жизни официальной России. Прерогатива монарха была избранаосновным фокусом антистолыпинской кампании. Эта кампания удалась вполне.
/>Несмотря на шум иярость столыпинских усилий, он постепенно терял позиции и отступал под нажимомправого крыла. Его авторитет и положение зависели от царя, который, уже послегибели Столыпина в беседе с Коковцовым о функциях премьер-министра в России,так помянул покойного премьера: «Не следуйте примеру Петра Аркадьевича,который как-то старался все меня заслонять». Царь охотно верилнашептываниям, что Столыпин не предпринимал необходимых шагов для защитыпрерогатив короны; он снова и снова критиковал Столыпина и отвергал законы,принятые правительством, таким образом давая понять, кто настоящий хозяин.
/>Столыпин защищалсяи словесными доказательствами, и административными методами, и с помощьюпрессы. Ему удавалось держаться ценой, которую так суммировал один из егоближайших помощников: «К концу дня он растворялся в компромиссах».
/>Переломный моментнаступил в 1909 г., когда Столыпин подал прошение об отставке после того, какего обвинили в отсутствии должного рвения в защите авторитета царя. Царь непринял отставки, однако слабое место Столыпина было обнаружено. Он попыталсяумиротворить своих критиков справа и царский двор путем переноса акцента всобственных заявлениях и новых законодательных предложениях на русификацию«окраин» — пробуя разыграть националистическую карту. Однако Столыпинтак и не обрел вновь доверия правых кругов, и прохождение других егозаконопроектов не облегчилось. При растущей поддержке со стороны родственниковцаря, его друзей и сановников из ближайшего царского окружения травля Столыпинапродолжалась, в то время как многие из тех депутатов Думы, кто относился к немус уважением, находили все более сложным продолжать поддерживатьпремьер-министра в его «поправении».
/>Врагам Столыпина вконце концов удалось нанести ему жестокий удар в марте 1911 г. по вопросузаконодательства о создании земств в западных губерниях России. К середине 1911г. его политическая смерть близилась, и он сам осознавал это. Его устранение сполитической арены стало лишь вопросом времени, и даже способ осуществления былуже, по-видимому, выбран царским окружением — решено было сделать Столыпинанаместником Кавказа, что удалило бы его на «почетную должность» отСанкт-Петербурга и реальной политики. Осуществлению этого плана помешала егосмерть.
/>Столыпин был убит всентябре 1911 г. двойным агентом Д.Багровым, человеком, который былодновременно сотрудником охранки и членом анархистского движения. Его выстрел иудивительная некомпетентность офицеров безопасности дали основание многим(включая семью Столыпина) считать, что это был результат заговора офицеровполиции.
/>Пять летполитической драмы, связанной с именем Столыпина, подвергались различныминтерпретациям. Его образ в работах историков вне Советской России колебался отпатриотически настроенного защитника новой демократии, основанной намелкособственническом крестьянском хозяйстве, до ранней версиифашиста-ксенофоба на службе русского царя, истинного представителя русскогореакционного дворянства. Советские историки неизбежно начинали разговор об этомчеловеке и обо всем периоде, заклеймив его (с легкой руки Ленина)«бонапартистом», однако интерпретация этого слова менялась и там.
/>Антиправительственныенападки, предпринимавшиеся российскими реакционерами, и ответные меры Столыпина(так же как и его попытки достичь компромисса, от которого они уклонялись), повсей видимости, не были просто размолвкой партнеров при разделе добычи. ЦелиСтолыпина и реакционеров существенно и последовательно различались. Между нимишла острейшая борьба.
/>Если брать вовнимание самооценку современников, необходимо начинать с самого Столыпина и сего ближайших помощников. К 1909 г., проводя политику, явившуюся ответом наопыт революции 1905 — 1907 гг. и направленную на то, чтобы подобное неповторилось, никто из них не сомневался в том, кто из «истеблишмента»пытался уничтожить Столыпина и почему. Они также не сомневались, что Столыпинаатаковали справа те, кто ничему не научились и ничего не забыли. Российскаяправящая элита также знала, что борьба между Столыпиным и его оппонентамисправа была борьбой не на жизнь а на смерть, и что от ее исхода зависела внемалой мере судьба России. Это действительно так, если только не считать, чтороссийское дворянство и российский царь занимались классовым самоубийством,предопределенным неумолимыми «законами истории».
/>Выше я ужевысказывал свое общее представление об этом вопросе. В мире, где Франкоуправлял Испанией на протяжении жизни целого поколения и умер в собственнойпостели в президентском дворце, и где Хомейни смог в корне изменить ход историиИрана, было бы неразумно ставить реальную историю просто в зависимость отзаконов прогресса. Конечно, историография нужна и поучительна, однакоконкретные результаты политических битв и те или иные «пути» и«повороты» различных обществ невыводимы из нее. Кроме того,рассматривая модели социальных изменений, можно увидеть, помимо всеобщих илиуникальных, также несколько типических путей, ведущих от докапиталистическихукладов. Один из этих путей, который сегодня мы обычно называем явлением«развивающихся обществ» (что само по себе является крайнимобобщением), был характерен для России рубежа веков. В 1904 — 1906 гг. Столыпинобнаружил Россию, которая была не похожа на тот образ, который он и егопоколение несли в себе, и у него хватило мужества посмотреть правде в глаза. Онначал борьбу за Россию, которая значительно отличалась бы от той России, вкоторой он вырос, и за которую все еще держался и класс, к коему он принадлежал,и его царь. В чем же значение предлагаемого им пути? Кроме того, с тех порреформы типа столыпинских снова и снова предпринимаются то в одной, то в другойстране мира. Почему? И наконец, Столыпин потерпел поражение не от законовистории, а от конкретных политических сил. Что это были за политические силы?
/>Склад ума инаправленность Столыпина и его ближайших помощников были, в сущности,прагматическими, и концептуальное содержание того, что они пытались делать,никогда не было выражено ими в виде связной теории. У них не было Адама Смитаили Фридриха Листа, которые выработали бы основополагающие принципы дляпостроения экономических стратегий настоящего и будущего, тех или иныхправительств и правителей. Лучшие теоретические умы России были заняты другимипроблемами. Тем не менее, несмотря на свою сугубо практическую направленность,политике Столыпина и его команды суждено было войти в историю теоретическоймысли как России, так и других стран, куда она перешла через работы такихисследователей, как А.Гершенкрон из Гарварда или — критически — П.Баран изСтанфорда, рассматривавших ее как элемент «теории развития»,дискуссий по проблемам «модернизации» и «зависимости»,споров, определявших экономические стратегии во всем мире в 50-е — 70-е годытекущего столетия. Судя по этому критерию, а также и по тому, как столыпинскиереформы связались с борьбой за структурное преобразование общества, Столыпинаможно назвать революционером мысли и действия, хотя такое определение вряд либы ему понравилось. Кроме того, возможность успеха его реформ нельзя исключатьна чисто теоретических основаниях.
/>Стратегия Столыпинапринимала во внимание не только историю Европы и желание «догнатьЕвропу», но также и некоторые основные элементы российского своеобразия.Классическая политическая экономия Адама Смита и Рикардо отразила и исследовалапервый капиталистический подъем в Европе. Фридриху Листу принадлежит, как отмечалосьвыше, «первая поправка» к этой теории, которая стала основой дляполитики «второй волны» индустриализации в Германии и Японии.«Вторая поправка» к взгляду классической школы — это понимание того,что радикальное социальное преобразование сельского общества и государственногоаппарата — революция сверху — должно происходить до или по крайней мереодновременно с проведением протекционистской политики индустриализации.Столыпинский «пакет реформ» и дальнейшие шаги, которые из неговытекали, были направлены на осуществление «второй поправки», хотяэто и не выражалось в подобных терминах. Эта программа также логична всовременной ситуации многих «развивающихся обществ». Вот почему такиепрограммы до сих пор привлекают к себе внимание экономистов и политиков. Однакопросто логика не гарантирует хороших политических результатов. В период 1906 — 1911 гг. вопрос заключался в том, способен ли Столыпин осуществить своюстратегию — обезвредить своих врагов и задействовать социальные силы, способныевоплотить его идеи.
/>Против«вешателя» Столыпина выступали все те силы, которые боролись ссамодержавием в 1905 — 1907 гг. Для радикалов он олицетворял репрессивнуюприроду царизма. Для «инородцев» он также символизировал российскийнационализм. Кроме того, против его революционных планов широких реформ сверхувыступали реакционеры и консерваторы из среды чиновничества и помещиков,позиции которых укрепились в результате поражения революции, а также благодаряличным пристрастиям и чертам самодержавного правителя страны. Недемонстрировали политической поддержки прогрессу по-столыпински даже текрестьяне, кто выходил из общин, а уж сопротивление со стороны крестьянскихобщин было иногда отчаянным и часто весьма эффективным. Аграрный компонентреформ вызвал волну приватизации и колонизации земель, однако к 1911 г. этипроцессы начали затухать. А любимое детище правительственной реформы — хуторабыли созданы на менее чем одной десятой приватизированной земли.
/>Столыпинскаяпрограмма была «революцией сверху», которую не поддерживали ни одинкрупный общественный класс, ни одна партия или общественная организация.Поэтому кажется невероятным, как мог Столыпин, располагая столь ничтожнойподдержкой, замахиваться на столь коренные социальные преобразования.Поразительно малое число людей решили осуществлять эти преобразования несмотряни на что. Что же давало им возможность надеяться на успех? Готовность и внемалой мере способность принять такой вызов определялись высоким положением висключительно могущественной бюрократии, а также высокомерие российскихсановников, которые считали себя полномочными представителями четырехсотлетнейистории непрерывно растущей России и ее самодержавной монархии. Как и некоторыепредставители российской либеральной интеллигенции XIX в., они считали, чтоосновным достоинством царской власти была ее способность игнорироватьсоциальные обстоятельства и любые «партикулярные» представления,стоять над законом и влиять на ход истории, подчиняя обстоятельства своей волеи насаждая то, что «нужно для блага России». Однако, чтобыосуществить те социальные преобразования, которые они замышляли, им нужны были«кадры» — компетентный «генштаб» специалистов-теоретиков идостаточно большая армия исполнителей, обладающих не обычной чиновничьейаккуратностью, но упрямым энтузиазмом и дисциплинированным рвением. Надоотметить, что персонал, занимавшийся осуществлением аграрной реформы, и впрямьнесколько изменился к лучшему: на место ограниченных и патриархальных земскихначальников пришли более подготовленные, более современные и болеепрофессиональные чиновники нового министерства сельского хозяйства. Однако этамалочисленная группа была ограничена лишь сферой сельского хозяйства, и к томуже их преданность идеям своего премьера была сомнительной. Чтобы успешноиспользовать мощь государства в целях преобразования России вопреки яростномусопротивлению оппозиции, Столыпину нужно было не только царское благоволение,законодательная поддержка и экономические ресурсы, но что-то вроде опричниковцаря Ивана Грозного, интеллигентов из «Земли и воли», которые«пошли в народ», или же комсомольцев и чекистов, чьими рукамипроводились смертельные сталинские реформы 1929 — 1937 гг. Ни ядро российских политическихактивистов, ни консервативное дворянство, ни крестьяне, которыепредположительно должны были выиграть от этих реформ, — ни одна из этих группне оказывала Столыпину такой поддержки. Что касается самого Столыпина, он,по-видимому, даже не понимал, что для совершения революции необходима когортареволюционеров.
/>Последующий периодпоказал, насколько неслучайной была неспособность Столыпина использовать силугосударства в деле преобразования России в контексте задействованныхполитических сил. За оставшиеся до краха империи годы не было ни одного другогопредложения, исходящего от правящих кругов, существенно изменитьзаконодательство России.
/>Опыт первой мировойвойны выявил истинную сущность царского правительства — оно было таким женекомпетентным и коррумпированным, как и реакционным и лакейским. К 1915 г.консервативная Четвертая Дума выступала таким же единым фронтом против политикиправительства, как и революционная Вторая Дума. То же самое касается подпольнойоппозиции. В правительстве не было ни одного деятеля, который мог бы встатьвровень со Столыпиным как полицейский, администратор и как революционер сверху.Война проигрывалась, командование армии и государственный аппарат былидеморализованы. За стенами дворцов и барских особняков, канцелярий и командныхпунктов нарастало возмущение низов, смятение «образованной публики» инеуверенность чиновничества и офицерства. Когда в 1917 г. грянула следующаяреволюция, не было кровавой битвы врагов, сцепившихся в смертельной схватке.Монархия просто развалилась как карточный домик при малейшем толчке. Неоказалось ни одной социальной силы, которая бы ее защитила.


/>Ленин: революции ипостреволюционное государство
/>Нелегко разглядетьЛенина, человека и вождя победоносного революционного движения, за мумиейсоздателя постреволюционного государства. Прежде всего благодаря мощному потокупропаганды и контрпропаганды, в которой Ленин и ленинизм бесконечно склоняютсядрузьями и недругами как синонимы противоречивой смеси мятежности и суровейшейдисциплины, борьбы за освобождение и политики сверхдержавы. Кроме того, образЛенина иконизировался на более глубоком уровне индивидуальной и социальнойпсихики. Образ породил «культ», в котором особо важны были двеосновные характеристики. Во-первых, наряду со святым Владимиром, Иваном Грозными Петром Великим Ленин стал для многих символическим праотцом, святымпокровителем государства и нации, который воспринимается как часть ее интимнойэтнической сущности и права на место под солнцем. Так же его воспринимали и те,для кого эта личность и эти претензии были отвратительны. Во-вторых, — и сноваэто касается как друзей, так и врагов — существует глубокое и частонеосознанное восхищение носителями и символами огромной воли, грандиозногоуспеха и неограниченной власти, практически любого успеха и любой власти,которые заставляют многих низко склоняться или вытягиваться в струнку. Ленинбыл во многом носителем и символом всех этих характеристик.
/>В результатереальный образ Ленина искажался, и получалась либо древнерусская икона святого,либо средневековая же фреска с изображением дьявола. Ленинский образ нарисованодномерным и внеисторичным, так что все его высказывания и действиярассматриваются вне связи с его личной биографией, общей политической ситуациейи событиями, с ними связанными. Цитаты и факты оказывались вырванными изконтекста, который затем могли додумывать по собственному усмотрению ушлыеисторики в многочисленных официальных биографиях. Ленинский образ был одномеренв том, что он преподносился либо исключительно положительным, либоисключительно отрицательным. Как у богов, ленинская мысль посему не менялась,она могла только развивать то, что уже было заложено (а поэтому необходимодолжно было появиться). Советские учебники в качестве допустимых исключенийприводили лишь несколько случаев, когда Ленин сам признавал свои прошлые ошибки(обычно это было вызвано у него усилием обосновать новую программу). Даже этислучаи, как правило, выносились за скобки, когда речь шла о личной биографииЛенина. Для его панегиристов (как и очернителей) все моменты сомнений,колебаний и шатаний, которые, как правило, были связаны со значительнымиизменениями его мировоззрения, последовательно «заглаживались» илиприуменьшались.
/>Политическаябиография исторического, т.е. реального, Ленина распадается на три основныхпериода, резко и с ясной причинностью разделенных революционными взрывами 1905и 1917 гг. Эти периоды можно назвать периодом молодого Ленина, периодомреволюционной зрелости и периодом государственной власти, опираясь в этом не намнение самого Ленина и его панегиристов, а на мнение современников и накритерий «главного врага», которого Ленин выбирал себе на том илиином этапе.
/>На другом, более«глубоком» уровне находился вопрос ленинского миропонимания — базовыхтеоретических моделей, через которые он воспринимал Россию и мир, и принимаемыхим стратегий социалистической революции и социальных преобразований. На этомуровне отчетливо наблюдается также несколько глубочайших убеждений или предубеждений,которые он пронес через всю жизнь и изменения которых происходили явномедленнее. И было несколько позиций, которые он не изменил никогда. Насинтересует здесь особенно отрезок времени между 1905 и 1917 гг., которыйокончился Октябрьской революцией, однако не сводится только к этому.
/>Первому этапупервого периода биографии Ленина лучше всего подходит название«почтительный Ленин». Это резко противоречит стандартномупредставлению о Ленине, однако, возможно, именно поэтому поможет лучшему егопониманию. Когда Ленину было за двадцать, он был явно упоен радостью открытия«науки об обществе и о революции», которая должна была осветить, атакже быстро разрешить все беды российского общества и всего мира. В этом онбыл неотъемлемой частью процесса массового обращения российской радикальнойинтеллигенции в марксизм в 90-е годы XIX в. Новая истина представляласьсовершенно очевидной, тот факт, что не все ее восприняли, объяснялсянеразвитостью умов, особыми классовыми интересами, нелогичным мышлением илипросто персональной глупостью. Ленин был воинственным защитником триумфально утверждающегося«ортодоксального марксизма», бескомпромиссным в отношении каких бы тони было покушений на чистоту нового учения — и относился с глубочайшимпочтением к его основоположниками и священнослужителям. Это относилось нетолько к самому Марксу, но и к его главным представителям на грешной земле — Каутскому и Плеханову (Энгельс, который умер в 1895 г., играл здесь рольчеловеческого мостика между ними и самим Марксом). Все основные законы новогоучения воспринимались Лениным (т.е., конечно, в то время еще ВладимиромУльяновым) как уже установленные, бесспорные и подлежащие лишь претворению вжизнь. Плехановский анализ российской ситуации также принимался как доказанныйи самоочевидный. Оставалось, собственно, только изменить мир, который эти философытак замечательно объяснили. Работы Ленина, написанные им в это время, отражаютего тогдашние политические взгляды и интересы. Основной целью его анализа былперенос раннего тезиса Плеханова об уже определившейся вполне капиталистическойприроде российского общества в область аграрной экономики, основной длябольшинства россиян. Главными оппонентами Ленина по этому вопросу былипублицисты умеренного крыла народничества, на которых он обрушил поток ядовитойкритики. В соответствии с его анализом современной социо-экономическойдифференциации российских деревенских жителей (которая была обильно подкрепленаданными земской статистики), крестьянство надлежало рассматривать не какобщественный класс, а как понятие, оборот речи, относящийся к прошлому (поэтомутермин «крестьяне» в ранних работах Ленина употребляется только вкавычках).
/>В 1901 — 1902 гг.стали четко вырисовываться очертания нового Ленина — Ленина-якобинца. Этотсдвиг отразился в его работах: появился новый образ главного врага,«колеблющихся» марксистов — ревизионисты, оппортунисты,«мягкотелая» фракция его собственного идеологического лагеря. Накакое-то время атаки на внешних врагов социал-демократии, включая народников,стали попутными, небрежными, «en passant». К этому времени егорастущие разногласия с Плехановым превратились в центральную дрязгу искровскойредакции — из «плехановца» Ленин быстро становился независимыммыслителем и политиком.
/>Следующая переменав мировоззрении Ленина была глубже, оригинальней и фундаментальней в выводах,она оказала решающее формирующее воздействие на ту стратегию, которую онпроводил до конца жизни. В результате этой перемены большевизм превратился вотдельное идеологическое течение мирового размаха, воплотившееся в ТретьемИнтернационале и в СССР. И снова признаками этого поворота послужили измененияв списке политических групп, которые Ленин подвергал анафеме. На этот разцентральным объектом политического внимания Ленина оказалиськонституционалисты-либералы и попытки партии кадетов монополизироватьруководство «освободительным движением», а особенно завоевать на своюсторону крестьянство. Основными вопросами были следующие: кто будет правитьРоссией, когда с самодержавием будет покончено, и какова будет природапостреволюционного российского общества?
/>Ленин считал, что«пролетарская партия» должна бороться за власть и, следовательно, заместо во временном революционном правительстве, которое должно возникнуть послепадения самодержания, и руководить буржуазной революцией. Чтобы достичь своихестественных целей, эта революция должна опираться на волю большинства,одновременно сдерживая колебания буржуазии (которая, если ее не остановить,неизбежно пойдет на компромисс с самодержавием). К счастью, в его глазахкрестьянский радикализм давал возможность разрешить эту задачу. Чтобы закончить«буржуазный этап» российской истории и сделать это радикально, новыйрежим должен быть «демократической диктатурой пролетариата и крестьянства».Здесь термин «крестьянство» освободился от кавычек, чтобы с этогомомента занять законное место в списке понятий, которыми оперировал Ленин. Этобыла уже не фикция, а общественный класс. Легитимность его с точки зрениямарксизма была установлена путем декларации, что Россия в конце концовоказалась менее капиталистической, чем ожидалось, а также путем принятия точкизрения, что идут две параллельные «социальные войны» — война всехкрестьян за ближайшие ощутимые цели против «пережитков феодализма» иборьба между капиталистами и пролетариями деревни, которая в основном ожидаетсяв будущем. В партийно-политических терминах все это означало, как это нипоразительно, необходимость немедленного революционного союза междусоциал-демократами и эсерами, а также Крестьянским союзом против самодержавия икадетских компромиссов. Старые члены РСДРП обвиняли Ленина в крестьянофилии, онже считал, что это революционный здравый смысл. В том же духе он теперьпровозгласил важность «народной революционной самодеятельности» — дотого времени эта фраза принадлежала строго народническому словарю. Ленин, лидербудущей победоносной революции, начинал создавать свою собственную формулу дляреволюционного лагеря перемен.
/>В условияхпостоянной тактической фракционной войны и упорных усилий, затрудняемыхарестами, перестроить социал-демокра-тическое подполье в России, Ленин никогдане прекращал изучать тексты, проводить исследования и писать. Помимо двухзначительных попыток в философской области (период работы в Британском музее,когда он готовил свою атаку на «махизм», и, позже, систематическоепрогрызание сквозь Гегеля в 1914 — 1915 гг.), он в основном концентрировал своиусилия на вопросах, возникших в огне революции 1905 -1907 гг. В 1908 г. онизучал историю Парижской коммуны 1871 г. и писал по российскому аграрномувопросу конца XIX в. Он внимательно следил за ходом столыпинской аграрнойреформы, причем делал это беспристрастно, и в ответ на заявления своихсоратников, что эта реформа не может быть успешной, возразил: «Нет,может». В 1909 г. он изучил аграрную перепись в Германии (а в 1916 г. — США), обращая особое внимание на модели развития сельского капитализма.Проанализировав все данные, он согласился с большей частью оптимистическихсообщений о результатах столыпинских аграрных реформ, исходя в этом изотсутствия признаков крестьянских бунтов, исчезновения Крестьянского союза и изсерьезного кризиса, переживаемого партией социалистов-революционеров.
/>В 1913 г. Ленинвыпустил статью об «Отсталой Европе и передовой Азии». Он считал, чтоКитай стал порождать «своих собственных герценов», т.е.непролетарских революционеров, боровшихся против социального и национальногогнета, которые поэтому были «передовыми», т.е. естественнымисоюзниками европейского пролетариата. Это же относится и к крестьянству,представлявшему собой широкую социальную базу борьбы, которая должна была бытьодновременно антифеодальной и патриотической. В 1913 и 1914 гг. последовали двекниги о праве наций на самоопределение и о различиях между национализмомугнетателей (который должно осудить) и угнетенных (потенциально позитивном).Российский опыт в сочетании с опытом других стран на «окраинахкапитализма» и попытка его революционного использования привели в 1916 г.к книге «Империализм, как высшая стадия капитализма». Эта книга сталатеоретическим манифестом «глобалистского» марксизма и предвидениемпроцесса, в котором сочетание самой отсталой Европы и самой передовой Азии — т.е. Россия — может сыграть особую роль.
/>Успех его партии вповседневной политике рабочего движения в 1912 — 1914 гг. начинал изменятьполитическую карту российского инакомыслия и оппозиции, но полностью перекроилаее первая мировая война. Большинство российских социалистических вождейреволюции 1905 — 1907 гг. встретились в Циммервальде, чтобы попытатьсявосстановить единство социалистического движения против национализма и войны:Ленин, Троцкий, Мартов, Аксельрод, Чернов, однакотолько Ленин имел в своем распоряжении партию, которая, за несколькимиисключениями, шла за ним. После периода одиночества в социалистическом лагере1908 — 1914 гг. Ленин, казалось бы, вышел из изоляции, однако он отмежевалсятакже от большинства «циммервальдцев» своим непримиримым«пораженчеством» и призывом превратить мировую войну в войнугражданскую и в мировую революцию (а не пытаться закончить ее поскорее«справедливым миром»). Эта «лево-циммервальдская» позицияположила начало Третьему Интернационалу, который Ленин сразу же и предложилсоздать. В одной из западных биографий, написанной много лет спустя, этапозиция характеризовалась как «нелепо грандиозная». Однако вреволюционные дни, накануне которых находилась страна, именно грандиозное могловдохновить, мобилизовать и повести за собой. Но пока они еще не настали, а вэто время, ужасное для интернационалистов и социалистов, дисциплинированнаяпартийная организация, готовая бросить вызов «патриотам» ивозглавляемая решительным и бескомпромиссным вождем, была необыкновенно ценнойдля лагеря противников войны. Исключительность Ленина была впервые установленана международной арене.
/>Когда произошлаФевральская революция, реакция Ленина была решительной и неожиданной как длясоциалистической эмиграции, так и для его большевистских сторонников в России.В последовавших за ней событиях он проявил себя как человек, сформированный темже опытом, что и они все, особенно опытом революции 1905 — 1907 гг. и крахаВторого Интернационала в 1914 г. Однако разница состояла в том, кто какие урокиизвлек.
/>Прежде всего онначал кипучую деятельность, чтобы немедленно вернуться на месторазворачивающихся событий — нельзя было повторить промедление 1905 г., когдавместо января он вернулся только в июне. Тем временем в своих «Письмахиздалека», в наскоро набросанных статьях для большевистских газет вПетрограде, он излагал основы головокружительной новой стратегии. Онапредполагала полный отказ принимать «оборонческое» Временноеправительство или сотрудничать с другими социалистическими организациями,поддерживающими новый режим. Путь к этому лежал через максимальноеиспользование новых неслыханных возможностей, открывшихся в 1917 г. какрасширенное продолжение «взрыва легальности» 1905 г., и в особенностичерез народную демократию, воплощенную в Советах. Еще более ошеломляющей быластратегическая цель, которую вкратце можно охарактеризовать как борьбу завласть с целью немедленного продвижения к социализму — в прошлом ее выдвигалтроцкизм, с которым Ленин воевал. Те из руководства большевистской партии, ктопервыми приехали в Петроград и теперь были в гуще событий, — Каменев, Сталин,Молотов — просто не обращали внимания на эти «послания издалека»,которые диссонировали как с основополагающей марксистской теорией этапов, так ис настроением эйфории и социалистического братства, так характерным для этихдней. «Старик» явно оторвался от действительности новой России.Однако в апреле Ленин вернулся, и в течение нескольких дней его уверенность,воля и авторитет возобладали — можно сказать, принудили Центральный комитет, азатем и наскоро созванную седьмую конференцию большевиков изменить радикально«линию» партии, ее программу и даже ее название. Целью теперь сталаодновременно борьба за мир и за социалистический режим.
/>При таком видениидействительности и политической стратегии и в рамках«ортодоксального» марксизма крестьянство становилось сомнительнымсоюзником и, возможно, оно даже превратилось во врага в результате деятельностиСтолыпина. Хотя и можно было вполне ожидать от крестьян в солдатской формеоппозиции войне. Исторические условия немедленного движения к социализмуозначали для Ленина, что Советы батраков обретали теперь центральную роль и ихнадо срочно поддерживать (помимо и отдельно от советов беднейшего крестьянства,отделенных также от Советов крестьянства «вообще»). Все это должнобыло обеспечить надежное рабочее представительство в деревне. Нейтрализациямассы российского крестьянства и распространение европейской пролетарскойреволюции были двумя столпами, необходимыми для диктатуры пролетариата — городского и сельского, — занятого досоциалистическим и одновременносоциалистическим преобразованием отсталой страны.
/>И членство, ивлияние ленинской партии стремительно росло. В результате захвата властибольшевиками в октябре-ноябре 1917 г., создания коалиционного правительства слевыми эсерами в качестве младшего партнера, последующего поражения идезинтеграции по-следних установилась новая политическая система — однопартийное советское государство. Это, в сочетании с перераспределениемземли и национализацией промышленности, положило начало новой политической эреправления ленинской партии и лично Ленина, чей авторитет в его лагере сталнепререкаем.
/>Гражданская войнаснова поставила на повестку дня те же основные вопросы, которые возникли впериод 1905 — 1907 гг. В течение года Ленин узнал то, что, по его собственномупризнанию, все еще было для него загадкой в 1917 г., а именно насколькофактически продвинулось преобразование крестьянства при Столыпине. Как ираньше, он облек свои выводы в язык политической тактики, а не теоретическогоанализа. К 1919 г. комитеты бедноты были распущены (отдельные Советысельскохозяйственных рабочих или «беднейшего крестьянства» так и небыли созданы) и была предпринята первая попытка проводить политику «лицомк крестьянству». Это явилось важным составным элементом победы красных (вовторой половине года ход войны наконец был переломлен в их пользу). В 1920 — 1921 гг. перед лицом нарастающего недовольства крестьян, связанного спродразверсткой, был предпринят еще один крупный шаг в том же направлении,полномасштабная примиренческая политика типа «давайте дадим крестьянам,что они хотят», — был введен НЭП. Одновременно Ленин следил с особеннымвниманием за «национальными окраинами» и превратностями развития там«национального вопроса», оценивал возможности его использования вборьбе большевиков за власть. Его внимательное отношение и гибкость в вопросах«самоопределения» сыграли важную роль в победе большевиков в войне,особенно на фоне жестко националистической позиции, требования «единой инеделимой России», принятых командованием Белой армии. Продвижение методом«проб и ошибок» к установлению нового режима шло со времени окончаниягражданской войны до смерти Ленина и продолжалось после. Его партия оказаласьудивительно плохо вооружена и с концептуальной, и с кадровой точки зрения длятого, чтобы мирными методами возглавлять процесс преобразований в индустриальноотсталом обществе, которое не было ни капиталистическим, ни социалистическим,состояло в основном из крестьян и находилось на периферии мировогокапиталистического развития. К 1923 г. очертания политического режима новогогосударства достаточно прояснились, и это вызвало еще одну попытку со стороныЛенина радикально изменить «партийную линию» и ее исполнителей — этап, который так и не был завершен и получил из уст крупного историка Россииметкое название «последней битвы Ленина».


/>Из опыта революции 1905 — 1907 гг. Ленин периода 1917 — 1923 гг. извлек три основных урока, касающихсяполитических реалий, и один, касающийся его отношения к ним. Первый урок былсвязан с крестьянством. Здесь Ленину пришлось отчаянно спорить со своимиближайшими соратниками, и позже он назвал этот вопрос главным источникомразногласий с меньшевиками — центральной причиной раскола РСДРП. В то время какнеожиданно проявившийся крестьянский радикализм оставил меньшевиков безидейного ответа и ясного политического хода, а кадетов сделал болееконсервативными, Ленин увидел в нем новые неслыханные революционныевозможности. Кроме того, Ленин придал теперь огромное значение факту наличиякрестьянства и его роли в своей оценке социального контекста гражданской войныи своих оптимистических прогнозах относительно ее исхода (хотя европейскаяреволюция — второй повод для оптимизма — так и не осуществилась).
/>Создатели РСДРП всвоих аналитических разработках не придавали решающего значения фактору массыроссийского крестьянства. Они были сосредоточены на понятии прогресса и,следовательно, капитализма и на сценарии борьбы пролетариата и буржуазии. Всеостальное, в том числе крестьяне, в их представлении относилось к исчезающим и,следовательно, консервативным и второстепенным пережиткам прошлого. Вот почемуполитическую важность крестьянства для будущей истории России еще предстоялооткрыть, так же как и потенциал их политической активности, революционного духаи способности смещать чашу весов истории, особенно когда другие политическиесилы боролись между собой за роль правителей России. Кроме потенциалаполитической активности крестьянства, предстояло еще открыть также силувоздействия его намеренной пассивности, способности крестьянства оказывать этимполитическое давление, когда дело касалось продовольствия, налогов и рекрутов.
/>Во-вторых, сдискуссией по «аграрному вопросу» был связан ряд других политическихи идеологических вопросов более широкого значения. На самом деле, каковы бы нибыли наши ретроспективные впечатления, русские социалисты и революционеры 1905- 1907 гг. все без исключения были демократами. Они разделяли убеждение, чтосамодержавное правление Романовых можно свергнуть только волей и усилиямибольшинства — при помощи революции — и что на смену ему должно прийти правлениетого большинства, какое имелось (даже если «ортодоксальные марксисты»видели в нем только «этап»). Во власти большинства виделинеобходимость для выживания новой России в условиях, где непременно должна былапродолжиться борьба за власть и на внутренней, и на международной арене, инеобходимо было обеспечить демократическую легитимность, от которой будетзависеть народная поддержка после падения старого режима. Основнойальтернативой, которую исповедовали немногие, был народовольческий сценарий, вособенности неприемлемый для ортодоксальных марксистов, когда организованноеменьшинство должно было сначала свергнуть старый режим, а затем передать властьнароду. В стране, где крестьянство явно составляло большинство населения, формарешения крестьянского вопроса неизбежно определяла также и коренные вопросывласти и природы будущего общества.
/>Вот почему, когда в1906 г. Ленин изменил свою точку зрения относительно самого существования иреволюционных потенций крестьянства как класса, это нашло свое выражение вобразе «демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства»,что также поставило под сомнение и ряд антидеревенских исходных положений«искровцев». Ленин теперь отстаивал идею государства, которое никогдаранее не существовало, где наряду с социал-демократами существовала бырадикальная крестьянская партия; их взаимоотношения представляли бы классовыйсоюз низов, лежащий в основе демократии, которая будет управлять Россией. Притаком строе крестьяне и их партия должны были считаться равноправнымипартнерами, однако при той идеологической оговорке, что они не являются и немогут быть по-настоящему социалистическими и что союз с ними, таким образом,ограничивается только капиталистическим этапом будущей истории России (которыйпредполагался, однако, на многие десятилетия). Позже, перед лицомреволюционного кризиса 1917 — 1920 гг., он решил принять целиком и полностьюаграрную программу партии эсеров и объявить свою собственную партиюпредставительницей действительных интересов и союза двух классов: рабочегокласса-гегемона и крестьянства. Эпоха НЭПа раскрыла действительный политическийсмысл этой формулы.
/>Конечно, Ленин былне единственным представителем левой части политического спектра, кто изменилсвой взгляд относительно места российского крестьянства в революции. Мы знаемтеперь, что к концу своей жизни и Маркс также изменил свой взгляд на это.Однако Ленин не знал работ позднего Маркса 1877 — 1881 гг. Их разделял такжепериод «жесткой» интерпретации марксизма Вторым Интернационалом, а сдругой стороны, собственный непосредственный опыт революций. Что касается самихразличий, как ни странно, Маркс в далекой Англии на поколение раньше понял то,что Ленин отказывался принять еще и в 1917 г. Во-первых, в своем анализе Ленинпоследовательно игнорировал русскую крестьянскую общину — основной объектнасмешек для плехановцев как «противоречащий классовой теории». Аименно крестьянская община оказалась основной ячейкой политического действияроссийского крестьянства во время революции 1905 — 1907 гг., как и в 1918 — 1920 и 1921 — 1927 гг. Здесь следует упомянуть еще одно выражение этойсвоеобразной слепоты Ленина: его настоятельные рекомендации создавать«крестьянские комитеты», которые должны были координировать инаправлять политические действия в 1917 г. (из этого так ничего и неполучилось). Напротив, в поздних работах Маркса российские крестьянские общиныбыли центральными для его понимания условий, в которых крестьяне могли быучаствовать в революции. Во-вторых, на протяжение всей жизни Ленин считалсоциалистических крестьян некой логической аберрацией (хотя беднейшие крестьянемогли, по его мнению, поддерживать социалистов в силу своей фактическойпринадлежности к пролетариату). Несмотря на изменения в своей аграрнойпрограмме, в 1905 г. Ленин все еще не вполне принял даже идею революционнойборьбы крестьянства против российского государства. Перед революцией 1917 г. онначал приходить к мысли, что политика Столыпина привела к тому, что российскаядеревня «догнала» «ортодоксальный» марксизм — т.е.«научную теорию капитализма» в сельском хозяйстве, которую Ленинизложил в 1899 г. В 1919 — 1921 гг. он снова подгонял свою теорию креальности, однако на сей раз это было не отступление, а постепенноуглубляющееся признание проблемы неисчезновения крестьянства и егополитического значения для социалистической России; и далее, вплоть допоследних писем и статей. Маркс менее, чем Ленин, был озабочен тем, чтобыоставаться марксистом, и это в 1881 г. привело его более прямым путем квыводам, которых Ленин постиг только в 20-х годах.
/>Непосредственно зааграрным вопросом шел «национальный вопрос», тесно связанный спредыдущим. Что касается его важности, Ленин продемонстрировал свое тактическоечутье еще в 1905 г., когда он заявил, что тот уровень революционной активностирабочих в российских городах, какой наблюдался в Риге, положил бы немедленноконец самодержавию. Нерусский национализм явно срабатывал как оружие противцаризма, однако настоящие стратегические и теоретические выводы из этого былиизвлечены только через несколько лет. К этому времени они стали увязываться спонятием мирового капитализма и с вопросом о радикализме иных, чем пролетариати капиталисты, слоев в странах на периферии мирового капитализма. И сноватеоретический поворот произошел быстро и решительно. Право наций и крупныхэтнических групп на суверенитет было полностью признано Лениным в 1912 г.,однако он поместил его в контекст наступления на капитализм. Чтобы понятьважность этого шага, необходимо соотнести его со всем диапазоном взглядовроссийских социал-демократов — от возражений раннего Плеханова противпостановки этого вопроса вообще (так как у пролетариата нет родины) дотребований Бунда «безотносительной» и экстратерриториальнойнациональной автономии пролетариата.
/>В представлении обимпериализме как о «последней стадии капитализма» была выработанановая, более широкая формула международного революционного лагеря, определяющаяформу социалистического наступления в XX в., которое должно было преобразоватьмир и сделать имя Ленина таким же интернациональным, как та модель, которую онпринял теперь на вооружение. Тактическим выражением этого была партияреволюционных кадров плюс социалистически направленный промышленный пролетариати/или массы радикализированного крестьянства и/или национально-освободительнаяборьба, — все это должно было привести к созданию на «окраине капиталистическогомира» постреволюционного государства новой структуры, логики и динамики.Таким образом, была установлена долгосрочная социалистическая стратегия длятипа обществ, которые мы сегодня называем «развивающимися»,параллельная с ее правым эквивалентом — столыпинской «революциейсверху», проводимой модернизаторской государственной бюрократией,ориентированной на западный опыт и западных специалистов.
/>Ленин продолжалсчитать, что социализм не может победить в одной отдельно взятой стране. Он былуверен, что вот-вот разразится общеевропейская революция — социалистическийаналог революции 1848 г. По мере того как эта уверенность в неизбежностиевропейской революции исчезала, ей на смену постепенно приходила надежда, чтоследующий большой революционный пожар разгорится в среде «трудящихсямасс» Азии, причем основным ее топливом будет сочетаниенационально-освободительной и крестьянской борьбы. Внероссийский резервроссийских революционеров все больше виделся в «колониальных иполуколониальных народах Азии», которые становились синонимом всегоТретьего мира.
/>Третьим важнейшимуроком 1905 — 1907 гг., который Ленин принял и последовательно развивал впроцессе последующего обретения революционного опыта и которого упорно держалсядо конца, была его вера в «народную» самодеятельность или, шире,способность масс к творчеству политических форм. (Он, как правило, говорил приэтом о «революционном пролетариате», однако в ряде случаев переходилна понятие «простой народ», т.е. плебс России.) Столь жепоследовательно наличествовала необходимая двойственность двух линий мышления идвух эмоций, свойственных не только Ленину. С одной стороны, был человек,поклонявшийся науке, который презирал российскую некультурность, верил в правои долг дисциплинированной революционной элиты навязывать свою мудростьаморфному пролетариату и всей России, решать за них, что им на самом деленужно, — автор «Что делать?». С другой стороны, мы видим человека,который верил в «мудрость масс», особенно в их готовность исправлятьполитическую несправедливость революционным путем, начиная с первой его защиты«народного творчества» на партийном съезде 1906 г. и вплоть до егопроектов государственной реформы в 1923 г., — это усердный исследовательПарижской коммуны, автор «Государства и революции».
/>В 1905 г. впервыеЛенин увидел российских рабочих и крестьян в революционном действии, увидел ихспособность организовать коллективные всероссийские действия элементарными,однако действенными способами, их недоверие к властям предержащим, их упорствои храбрость, их веру в возможность того, что более изощренные умы отвергали какутопию, — в царство абсолютной справедливости, «опоньское царство» и«вселенский мир» русских крестьянских сказок. Он увидел и противоречия,и потенциал этого действия, то, как российские «массы» шарахалисьмежду бунтарством и готовностью подчиняться абсолютной власти, а также то, какбыстро они учились политической самостоятельности в условиях жестокойконфронтации и насилия. В дни, когда переживалась горечь поражения, в дниодиночества и перебранок в среде эмиграции после 1907 г., Ленин остался тверд всвоей вере в возрождение боевого духа масс как единственного вариантаразрешения глубочайшего кризиса революции. Он снова сделал ставку на это в1917 г., когда напрямую обратился к рабочим и солдатам из крестьян черезголовы официальных политических партий, и победил. В 1922 г., неудовлетворенныйконцептуальными и политическими инструментами, бывшими в его распоряжении,испытывающий все большее смятение от неспособности многих его товарищейсправляться с новыми требованиями мирного времени и постепенными социальнымипреобразованиями, он еще раз обратился к тому же источнику надежд. Прав Ленинбыл или нет, но он видел основной шанс социалистического будущего для России вподдержке безликой народной массы — в основном рабочей, но все больше икрестьянской. Ленинские записки, продиктованные незадолго до смерти, дают ещеодно, последнее свидетельство этому.
/>В этом же контекстенеобходимо рассматривать растущий разрыв между Лениным как теоретиком и Ленинымкак политическим стратегом и тактиком. На протяжение всей жизни ему приходилосьпризнавать некоторые из своих ошибок (а временами и особо подчеркивать их,преследуя определенную цель). В то же время он решительно утверждал, что речьне шла о каких-то изменениях в теории, даже когда противоположное былосовершенно очевидно. Он неизменно настаивал на своей теоретическойнеоригинальности. Когда его припирали к стенке доводами, он отругивался илипросто повторял, что принципы его подхода абсолютно истинны. Иногда он пожималплечами и употреблял термин (или код) «диалектика», утверждая вподобных случаях, что его критикам не хватает «диалектическогоподхода». И наконец, обращаясь к содержанию его роли вождя, а не к еериторике и легитимации, надо отметить, что в период 1905 — 1907 гг. Лениннаучился учиться. Ленин вышел тогда за рамки блестящих дедукций, кропотливойподборки фактов для иллюстрации той или иной теории и прокурорскихобвинительных заключений против критиков, которые составляли основноесодержание текстов молодого Ленина. После 1905 - 1907 гг. он стал большенастроен на неожиданное. В накале внутри- и внепартийной борьбы он частозабывал упомянуть о тех моментах, когда строгая приверженность теоретическимпосылкам его молодости привела к политическим ошибкам. Однако, похоже, онникогда не забывал об этих случаях и был готов к тому, что они снова могутповториться в деятельности даже тех, кто, как и он, освоил «науку обобществе». Он не считал, что это дает ему право прекратить своитеоретические изыскания выводов из марксистских текстов или даже дает ему«свободу от марксизма», но был теперь более готов отрешиться от частидогм в свете опыта, а также, что особенно важно, заимствовать политическиерешения у людей, чьи общетеоретические взгляды он безоговорочно отвергал. Онтакже осознавал тот факт, что у эсеров он заимствовал больше всего, объясняяэто тем, что их «мелкобуржуазные» взгляды совпадали со взглядамибольшинства населения России. Таким образом, подобное заимствование можно былоназвать особым проявлением демократичности «а ля Ленин».
/>Революция 1905 — 1907 гг. была временем, когда Ленин узнал — в процессе его первойнепосредственной борьбы за революционную власть — о крестьянской войне, онационализме, о массовых движениях и об извлечении внедогматических уроков изполитического опыта (а также о том, как не признаваться в этом).


/>Предметы выбора
/>Послесловиек «Революции
/>какмоменту истины»

/>Книга закончена. В ней нарисованакартина определенного общества в определенную эпоху и рассматриваются егочерты, противоречия и изменения. Затем анализируется полузабытая революция стем, чтобы восстановить ее значение как решающего момента в истории России ичеловечества. В предисловии были изложены исходные посылки книги и выводы,сделанные в результате проведенного анализа. В послесловии автор позволит себекратко изложить то, что он узнал в процессе исследования о самом познании — нетолько о России и ее революции, но и о социальной истории и историческойсоциологии обществ, государств и революций.
/>Историческая наукадала нам немало крупных имен, которые занимались этими вопросами. И в этойкниге я уже выражал свое восхищение описаниями и предписаниями Марка Блока.Перечитывать работы Блока, а также другие исторические и аналитические текстывысочайшего класса, будь то Гиббонс, Маркс, Ключевский, Райт Миллс или Бродель,а также удаленные от нас во времени и пространстве Фукидид или древнекитайскиеисторики, — это отдых от банальностей, которые столь часто выдаются за научноепонимание, журналистское остроумие или здравый смысл. Перечитывать Мастеров — это также урок интеллектуального смирения. После такого чтения меньше хочетсяговорить о вещах, о которых было уже сказано столь хорошо.
/>Я не предполагаюдавать здесь общих заключений относительно того, как делать науку, нонамереваюсь выделить, высветить и вкратце суммировать нечто менее общее, нечтоотносящееся к духу времени определенного периода и небольшой группы людей — речь идет о нескольких десятилетиях XX в. в общественных науках Запада и об ихпроблемах и трудностях. Это связано с растущими противоречиями между взглядами принятымии преподаваемыми в течение целого столетия и более, и некоторыми новымианалитическими тенденциями и стилями в изучении общественной жизни. Говоряболее конкретно и личностно, речь идет о том, чему научили целое поколениеобществоведов учебники, учителя и вожди в противовес тому, что они сами узналив ходе своей исследовательской и преподавательской работы, споров в узкомдружеском кругу, в результате потрясающих неожиданностей, которые столь типичныдля нашего периода, и часто болезненных усилий понять вещи заново. В этой книгеанализировались как уроки истории, так и неудачи общественных групп иполитических элит революционной России в извлечении этих уроков в период между1890 и 1919 гг. Какие же уроки могут извлечь современные социологи и историкииз самого процесса изучения этих вопросов? Каким образом связаны содержание ирезультаты их работы с общими представлениями о целях и ограничениях ихпрофессии?
/>Из этих вопросовостановлюсь на четырех — я буду называть их «шорами»обществоведения, которые показались мне особенно важными. Затем я предложу двавывода — стратегический и экзистенциальный.
/>Первая из«шор» — предполагаемое соотношение между сознательным выбором ибезличностными детерминантами человеческого поведения. Вторая — принятаяиерархия причинности, связывающей социальные институты и категории анализа.Третья — это влияние различных понятий исторического времени, которыеукоренились в обществоведении. Четвертая — связана с вопросами ярлыков итерпимости. Все они связаны с распространенным типом неправильной интерпретации- с тенденцией, которую наиболее кратко можно назвать редукционизмом. Этотособый «идол человеческого мышления» выражается в той же мере вформально принятой эпистемологии и методологии, как и в настроениях, в понятиях«здравого смысла» и в тех типических интуициях, которые при болееблизком рассмотрении оказываются детерминированы нашим обществом и образованием.Наши понятия определяются результатами исследований, но и результатыисследований определяются исходными понятиями, которые влияют на наш выборфактов, на их анализ и на наши выводы. Те, кто думает, что могут обойти такиетеоретические проблемы и «многословные философствования», говоря«просто» о «фактах», особенно подвержены опасности угодитьв эту ловушку. Концептуальная наивность ничуть не лучше расплывчатости выводов.
/>Упрощение являетсяобязательной частью анализа, а также педагогического процесса передачи знаний.Без этого нельзя создать концептуальной модели и нельзя определить общиетенденции. Но, как было сказано, цена употребления аналитических моделей — этовечная бдительность. Главное здесь — опасность стать пленниками собственнойметодологии, потеряв из виду объект исследования, который могут заслонитьаппроксимации, предполагавшиеся как этапы пути познания. Редукционизм — этоформа ложной интерпретации, когда оправданное упрощение или временноепреувеличение, заложенные как шаг в исследовании, заслоняют нам поле зрения изанимают место тех реалий, которые мы собирались изучать. Таким образом,исследовательская процедура превращается в «шоры».


/>Первой из этих шор являетсятенденция редуцировать человеческую волю к ее материальным и структурнымоснованиям. Этим снимаются вопросы выбора и случайности. Экономисты впадают вэту ошибку, концентрируя внимание исключительно на потоках денег и товаров.Историки срываются в «одержимость вопросом истоков» как особым«идолом племени историков». Социологи (и многие другие) такжепоклоняются структурам и системам. В качестве инверсии, которая напоминает оФрейде с его «механизмом замещения», альтернативы этой системы взгядовпринимают форму исповедания чистого субъективизма: феноменологическое обществокак внеисторический конструкт, где игнорируется, что люди строят свой мир изресурсов, которые также внесубъективны и часто навязываются прошлым. Хотяформально многие определяли общество как взаимоотношение человеческих выборов ивнечеловеческих детерминантов, теории и описания человеческого действия впоследнее столетие все чаще теряли из виду эту взаимосвязь.
/>Развитиеобщественных наук все в большей степени вело к утере внимания со стороныгосподствующего течения к особенностям сферы человеческого действия. В XX в.примитивный материализм XVIII и XIX вв. был дополнен усилением внимания кструктуре общества, но человеческая деятельность продолжала рассматриваться вглавном как не более чем неизбежный вектор условий и вкладов как материальныхресурсов, так и социальных структур. В результате часто получалась модельчеловеческой истории как театра кукол, которыми управляют всецело внесубъектные«руки», и это узаконивалось как «научность». Такжеиспользовались числовые методы, статистические средние величины и компьютерныеподсчеты, которые не учитывают качественное разнообразие. Что касаетсяальтернативных объяснений социальной истории, самым широко распространенным,особенно в средствах массовой информации, было представление ее решающихмоментов как взрывов человеческой патологии, «психологии толпы» илиподсознания, возможно, спровоцированных «харизматической личностью»(пока все не успокоится опять до того состояния, которое подвластно«науке», т.е. поведения, которое является не более чем вектором «объективныхсил», механически повторяющихся, полностью предсказуемых и скучных в самомглубоком смысле этого слова). Такая альтернатива заменила иррациональностьюабсолютную причинность «объективного», но и она отказала всуществовании человеческому выбору, каковы бы ни были его ограничения.
/>Этим представлениямо мире человека все более противостоит иной взгляд, который проясняетсясравнительно медленно. Его интеллектуальные корни можно найти в немецкойкритической философии конца XVIII — начала XIX в. Они выразились в кантианскойтрадиции, в «Тезисах о Фейербахе» молодого Маркса, а также всоциальной психологии Дж.Мида из Чикагской школы, определяя интеллектуальныйконтекст в то же время и для Макса Вебера, и Сартра, и Грамши. Суть этого взгляда- в утверждении, что взаимозависимость материальных условий, жесткоопределяемых моделей поведения и человеческих коллективов с актамииндивидуального и группового выбора и понимания, никогда не действует какпростая причинно-следственная цепочка. В центре человеческого коллективногосуществования стоит двуликая межсубъектность: с одной стороны — процесс выборамежду альтернативами, а с другой — набор социальных предписаний, ограничений иконтроля. К тому же такие ограничения не являются неизменными или простоотражающими материальные условия, но находятся в постоянном процессеструктуризации и деструктуризации, в котором субъективное и объективноеявляются звеньями бесконечной цепи. Человеческие действия являются комбинациейнеобходимого, навязанного и ранее усвоенного с творческими и«диссидентскими» решениями проблем человеческого существования.Редукционизм подрывает наше понимание этих противоречивых процессов тем, чтооставляет вне поля своего зрения некоторые из его звеньев. Это также приводит ктому, что мы довольствуемся лишь схемами, теряя вкус к изучению богатствачеловеческих реалий, которое замещается застывшим образом кукольного театра,где роль кукольника играют боги или фатализм входных сигналов и обстоятельств.
/>Мы живем в периодогромной самоуверенности науки и — одновременно — невероятных фиаскопредсказаний обществоведов. Это могло бы быть весьма смешным (как шутки прометеорологов предспутниковой эры), но слишком многое сегодня зависит от этихошибок. Мы видим катастрофические результаты неосуществившихся прогнозов ипланов, которые дали обратный результат, — фанатическую приверженность«модернизации», которая обернулась массовым голодом, либеральныемечты, которые привели к фашистским режимам, «революции святых»,которые создали ад на Земле. Все это — не только вопрос интересов эгоистическихэлит, но также часто вопрос выбора, который в конечном счете обернулся и противтех, кто его сделал. И наша книжка ясно показывает это. Глобальные проблемынельзя понять, если отнестись к ним только как к вопросам сознания. Но безпонимания вопросов сознания и связанного с ними выбора мы также не можем ихпонять. Целое столетие политики и активисты с необыкновенным рвением пробовалиизменить мир. Вопрос заключается в том, как понять их провалы или даже лучше — заново интерпретировать их и сделать частью будущего человеческого действия.
/>Один из методоввыправить наши аналитические процедуры -заново взглянуть на историю. В нашемвыборе начальной точки приложения мы сможем руководствоваться обманчиво наивнымуказанием немодного сегодня Мао. Пользуясь жаргоном своего времени, Маосреагировал на всесущий вопрос, какое «отклонение» от «линиипартии» — «левое» или «правое» — более опасно,ответом: «то, против которого меньше борются». Социальные науки особопострадали от массового редукционизма, можно сказать, были загипнотизированытем правильным предположением, что мы наследуем наш общественный мир организованным,что большинство наших знаний вторично. Вот почему анализ истории долженначаться с восстановления утраченного баланса в наших умах и познавательнойпрактике на базе признанной взаимозависимости между сознанием, выбором ислучаем с одной стороны, и материальными и структурными детерминантамичеловеческого мира — с другой. Это также значит принять глубокую и изменяющуюсяпротиворечивость элементов, из которых строится человеческий мир. Инымисловами, прибегая к языку философских основ начала этой дискуссии, послепериода детерминизма или даже фатализма, представляемого как«настоящая» наука, мы должны воссоздать и«диалектизировать» баланс понимания человеческой истории и особеннореволюционных процессов. «Диалектизировать» обозначало бы здесьпризнание не только нескончаемой цепи причинности, внутренней противоречивости,заложенной в человеческом существовании, и его фундаментальной историчности, нотакже места человеческой воли (в рамках ограничений, которые надо изучать),человеческого выбора (не свободного, но между альтернативами, которые надоопределять) и проблематичности познания (где «фетишизм» и«идолы» всегда играют важную роль). Воля, выбор и ошибка не являются«черными ящиками» и нуждаются в перманентном дальнейшем исследовании,но их нельзя просто забыть или упростить до «причин». Хотя «онине создают ее по своей воле… люди делают свою собственную историю», — было бы трудно сказать это лучше, чем уже сказал Маркс.
/>Все это имеетнепосредственное отношение к этой книге. Без этого предложенный выше взгляд насоотношение между «развивающейся страной», которая называласьРоссией, и моментом истины в ее революции 1905 — 1907 гг. остался бы не болеечем странностью… С учетом этого книга становится одним из вкладов (из которыхмногие еще потребуются) в процессе продвижения от пустого оптимизма теорийконца XIX в. о неизбежном прогрессе — к принятию нашим столетием трагическогореализма, не отрекающегося от ценностей Возрождения и хорошо выраженногоформулой Грамши: "… пессимизм интеллекта, оптимизм воли".
/>Вторым вопросом«шор», тесно связанным с предыдущим, является вопрос иерархиисоциальных институтов, используемых для объяснения истории. Проблемы и решения,обсуждаемые выше, имеют значение более широкое, чем вопрос относительнойавтономии выбора и случайности. Однонаправленные модели причины и следствия,часто монокаузальные, касающиеся взаимозависимости между социальнымиинститутами, легко превращаются в средства редукционизма и/или абстракции,которые останавливают изучение вопроса на полпути. Хорошим примером можетслужить природа государства в свете Марксовой метафоры «базиса» и«надстройки», которые в интерпретации слишком многих его последователейпревращались в синонимы причины и следствия в однонаправленной схеме. Этопревращало государство в некий эпифеномен истинных причин, находящихся где-тововне, что становится особенно опасным заблуждением в мире, где роль и значениегосударственного аппарата возрастают с каждым днем.
/>Здесь опять следуетдумать о взаимной причинности, ее противоречиях и необходимости«диалектизировать» заново наше понимание. И следует еще разподчеркнуть, что вопрос заключается не только в историчности и взаимовлиянии,но также в принятии специфических характеристик основных социальных институтов,их самодвижения и «правил игры», которые несводимы друг к другу или кчему-то третьему. То, как формулировались вопросы конечных или истинных причин,слишком часто вело к близорукости или по крайней мере к расплывчатомупредставлению о богатстве социальной реальности, ее историчности и еепротиворечиях. С другой стороны, нельзя принять как возможную альтернативуметодологическую капитуляцию, заключающуюся в признании, что «все»важно в этой огромной и неструктурированной груде «фактов». Напротив,социальный анализ сосредоточен на иерархиях важности и детерминации, однако ондолжен рассматривать их в их специфике. Дело не в том, чтобы провозгласить,какая иерархия является дедуктивно необходимой и вечной, потому что«причины» представляют собой звенья бесконечной цепочки причинности.Никакое общество нельзя дедуцировать, его должно изучать. И основные социальныеинституты нельзя редуцировать (в «просто» экономику, «не болеечем» власть или же «отражение» в сознании). Та нестройность,«неэлегантность», которая изначально просачивается в теорию иконцептуальные модели общества, по мере того как они приобретают реальность,коренится в самой природе человеческой действительности, а не в неадекватностисоциального анализа. Признать противоречивую сложность, не поддаваясь ей и непрячась от нее в отчаянии, — это самая суть социальных наук. «Треугольниксоциальной детерминации», предложенный в книге «Россия какразвивающееся общество», является примером такого признания этой сложностии шагом к определению сущностной иерархии важности, своеобразной для каждоговремени и места.
/>Это выводит нас наеще одну связь между первым и вторым набором «шор». Значение,придаваемое статусу альтернативы или выбора в социальной истории в контекстематериальных и структурных детерминаций не статично, это не материя, а движениеи некий определенный этап. Степень альтернативности в истории, еслипридать некую гибкость этому упрямому существительному английского языка,зависит от контекста и взаимосвязей определенной точки развития, что дает намеще одну причину «диалектизировать» наше понимание (а не просто изменитьего на противоположное или поменять соотношение элементов в признаваемойвзаимозависимости). Материальные ограничения редко бывают не связаны счеловеческим опытом и познанием и, следовательно, потенциально, с человеческойволей и выбором. Более явно это проявляется на уровне социальных институтов.Однако в течение длительных периодов времени материальные условия (так же как инаше представление о них) и социальные институты (отражаемые в индивидуальныхэлементах познания) утверждают жесткую последовательность социальноговоспроизводства и препятствуют коренным преобразованиям. Во время этихстандартизированных, повторяющихся, опирающихся на преемственность исоциологически объяснимых этапов исторические процессы послушно идут по вполнепредсказуемым путям — «альтернативность» истории низка. Затем, вкакой-то момент времени, наступает этап широкомасштабного кризиса, революции,«аксиального периода» (говоря языком Ясперса). Ломаются запорыжестких моделей поведения, самоцензуры воображения и самоочевидных стереотиповздравого смысла, и чуть ли не бесконечно расширяются горизонты.«Альтернативность» истории, важность общественного и индивидуальногосамосознания и особенно диапазон оригинальности и выбора резко увеличиваются.На таких «поворотах» истории общества складываются модели истереотипы, которые будут определять его историю в течение десятилетий или дажестолетий. Это и было сутью российской революционной эпохи, началу которойпосвящено наше исследование.
/>Ткань коллективногосознания «аксиального» этапа составляют в главном не«харизма» лидеров и не массовая патология, а коренной пересмотргосподствующих представлений и перестройка существующих структур — т.е.революция как момент истины. Позднее социальные структуры с их стереотипамиздравого смысла отвердевают, а контроль и привилегии, новые и традиционные,вновь обретают свою полную силу — история снова идет по пути, на которомнемного резких поворотов. Признание постоянно меняющейся степени зависимостимежду социальной структурой и человеческим выбором — которую мы назвалиальтернативностью, так же как и меняющейся иерархии социальных институтов,имеет решающее значение для нашего понимания социальной истории и историческойсоциологии.


/>В-третьих, нашиисториографии содержат имплицитные, однако исключительно важные предположения,касающиеся природы времени. Ее архимодель, идеальная хронология, которуюКорриган назвал хронограмматикой, обычно рассматривается как самоочевидная, чтоведет к заблуждениям. К настоящему моменту немало сделано в плане исследованияразрыва между древними представлениями о естественной цикличности ииудео-христианской линейной картиной сотворения мира, падения и искупления (ккоторой первое пришествие Христа добавило свою христианскую особенность — момент, от которого историческое время отсчитывается как вперед, так и ).Современные историки и философы также рассматривали способы, которымителеологическая линейность восприятия времени служила развитию архимоделиэволюционизма и прогресса как узлового пункта самоидентификации, легитимации ипроисхождения многих политических идеологий и социальных наук в современноммире. Анализировалась человеческая практика, лежащая в основе этихпредставлений, например космологические и сельскохозяйственные циклы, накоторых строились древние представления о времени, или индустриализация какоснова линейности времени и эволюционных теорий XIX в. Некоторые дальнейшиесоциальные характеристики связывались с различными представлениями о времени,например преобладание пессимистической этики в древней философии всопоставлении с оптимистической философской антропологией в Европе XIX в.Обратное воздействие господствующих представлений о времени на человеческуюпрактику также изучалось, хотя и в гораздо меньшей степени.
/>Подобныесоображения гораздо яснее воспринимаются ex post factum, однакопредставляется, что мы в настоящий момент переживаем очередную смену парадигмы- крушение или по крайней мере серьезный вызов теории прогресса как архимоделиисторического времени. Медленно выходит на первый план концептуализация,которой еще не найдено окончательного имени (претендует на это постмодернизм),в которой модели линейного роста заменяются моделями многонаправленности инеравномерности изменений — более сложное, но более реалистичное организующеепонятие (которое также более восприимчиво к воздействию многонаправленныхпричинностей, открытия, случайности и принятия альтернативных стратегий). Ееаналитическое происхождение коренится в идеях «неравномерногоразвития», которое мы исследовали на примере России рубежа веков, однакоэтот термин может ввести в заблуждение, если его интерпретировать слишкомоднозначно. Суть этой точки зрения заключается не в количественном различиискоростей, но в качественно различных путях, в том, что Пол Суизи назвал«различием судеб» современных обществ, т.е. как различных реальностяхсовременных обществ, так и различных потенциалах их развития. Это такжеозначает одновременные, различные и несводимые друг к другу исторические«часы» и формы «духа времени», что отчасти отражено вовзгляде Броделя на разделение истории на медленно и быстро движущиеся уровни.Вопрос о том, что все это означает или будет означать, выходит за рамки нашегоисследования, однако игнорировать эту проблему — значит неправильно понять весьпредыдущий текст. Полнокровный «прогрессизм», сосредоточенный толькона определении скорости развития и на препятствиях продвижению по необходимой иизвестной исторической дороге, сделал бы эту книгу ненужной. Если принятьдругую точку зрения на историческое время, эта книга становится важной дляпонимания России и ее революции, а также значения русской революции дляостального мира.


/>Четвертым и последнимявляется вопрос ярлыков и эпистемологической терпимости. Понимание высокойсложности обществ и множественности путей их изучения никогда не былосвойственно бюрократам, полицейским и многим другим, кто был склонен подменятьэто простым разделением на «мы» (т.е. хорошие) и «они»(т.е. плохие). Радикальная волна 1968 г. вызвала в западных университетахподъем влюбленности в марксизм. Это настроение в настоящий момент быстроменяется на противоположное. То, что объединяет маккартизм начала 50-х в США,антимарксистские крестовые походы сегодняшнего дня c крикливым «марксизмомдля дураков» — это еще одна категория редукционизма: грубая черно-белаямодель, которая выдается за саму реальность. Она далека как от реальной жизни иработ Маркса, так и от реальных отцов либеральной мысли, в верности которымклянутся спорящие стороны. Не следует также забывать, что за такими спорамичасто стоят не просто сверхупрощения, возможно, преследующие политические цели,но усилия сделать академическую карьеру себе и своим друзьям.
/>Те, кто отказывалсяприсоединиться к этим средневековым «мистериям» с ангелами идьяволами в главных ролях, обычно получали ярлык «либерализма» — «слева» с приставкой «буржуазного», а «справа» сопределением «попутчика» (к которому могло добавляться слово«гнилой»). Слова «популист» (не такое плохое) или«ревизионист» (просто ужасное) использовались для тех же умственныхманипуляций, особенно в левых академических кругах в «развивающихсястранах». Обращаясь к фактам, мы имеем здесь дело с изначальнойиллюзорностью понятий — ведь в действительности очень мало владельцев фабрик,являющихся либералами, так же как и либералов, последовавших за Марксом.Вопросы индивидуальной свободы, поднятые либералами XIX в., достаточно важны исегодня, и не один либерал умер за свои убеждения — нельзя смешивать либерализми ту либеральную риторику, которая используется как прикрытие для оппортунизмаили моральной трусости. Так же и те, кого сегодня называют популистами, редкоисповедовали или проповедовали мелкособственническую монополию в качествебудущего, в то время как существенные вопросы, поднимавшиеся в XIX в. ихевропейскими теоретиками, до сих пор остаются актуальными. И, конечно, все«ревизовали» основоположников. Ясно, что этот спор идет о чем-тодругом. Это спор о ярлыках, отражающих редукционизм и черно-белые модели.
/>Такие вопросы можнообсуждать бесконечно, поэтому я позволю себе сделать мой комментарий крайнекратким. Теория и стремление к познанию смешиваются с политикой и этикой. Дляясности необходимо заявить, что терпимость — это не только вопрос политическогоили этического выбора каждого. В столкновении с бесконечной, сложной,противоречивой и изменяющейся реальностью терпимость (без отказа самому занятьопределенную позицию) является важнейшим фактором познания, в то время какпротивоположное служит редукционизму и всем его «шорам».Эпистемологическая терпимость необходима для эффективного анализа и дляизвлечения уроков из опыта. Она также необходима для того, чтобы оптимизироватьвыработку аналитических способностей. Монастыри, казармы, тюрьмы и сумасшедшиедома могут отгородиться от многогранности внешнего мира, но университеты немогут этого сделать, не перечеркивая своего предназначения.


/>Если перейти от вопроса«шор» к общим соображениям, то стратегический вывод относительносовременной исторической социологии, выраженный предельно кратко, — это нужда вболее углубленном признании разнообразия, сложности и противоречивостичеловеческой реальности, и прежде всего — ее специфики, выражающейся в феноменечеловеческого сознания, творчества и способности выбирать. Это мы назвали«диалектизацией» нашего понимания. Это взгляд на редукционизм как наглавную травму современного исторического познания, причиненную самому себе. Онприемлет историографию, в которой центральную роль играют потенциалы,альтернативы и различия, а не только необходимости.
/>Что касаетсяэкзистенциальных выводов — они не могут основываться только на аналитическихумозаключениях, но связаны с политическими целями и прикладной этикой — сложнаявзаимозависимость и крайне слабо разработанный аспект нашего познания. Как бымало мы ни понимали его, мы не можем обойтись без него, потому что это — местостыковки человеческой мысли и действий. Наука — это образ жизни и системаценностей, а не только профессия. Это говорится не для самовозвеличивания,очевидные подтверждения содержат списки жертв диктаторских режимов. Те, ктопретендует на звание ученого, исследующего общество, должны особенно помнитьценностное суждение и предупреждение, высказанные величайшим ученым нашеговремени. «Мы должны остерегаться преувеличения роли науки и научныхметодов при рассмотрении человеческих проблем, — писал Альберт Эйнштейн в 1951г. — Человек в то же время одинокое существо и социальное существо… Для менясуть кризиса нашего времени связана с отношениями индивида и общества. Индивидлучше осознает, чем когда-либо в прошлом, свою зависимость от общества. Но ончувствует эту зависимость не как преимущество, не как органическую связь, некак защитную силу, но больше как угрозу своим естественным правам или дажесвоему экономическому существованию». Принятые предположения очеловеческом творческом потенциале, альтернативах и многонаправленностипроцессов развития, многомерности времени и различном видении истины не толькоболее реалистичны, но лучше вооружают нас перед лицом того кризиса нашеговремени, который определил Эйнштейн, — кризиса, который и сейчас продолжаетуглубляться. Это можно выразить в еще одной недетерминистской, несводимой,диалектичной цепочке тезисов, где жесткие разделения на причину и следствиеиллюзорны.
/>Пока есть выбор — есть надежда. Пока жива надежда — люди ищут правду, мечтают о лучшем мире исражаются за это. Пока люди ищут, мечтают и борются — есть надежда.