СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
1.КРЕСТЬЯНСКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ И ОБЩИНА
2.МЕНТАЛЬНОСТЬ И СОЦИАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ КРЕСТЬЯН
3.РЕФОРМАТОРСТВО XX ВЕКА И КРЕСТЬЯНСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОКЛИТЕРАТУРЫ
/>Введение
Вкурсовой работе будет рассматриваться тема «Менталитет российскогокрестьянина».
Тяжелые времена,которые переживает Россия, и тот комплекс жестких, кардинальных преобразований,воздействие которого испытывает наше общество, конечно, заставляют с болеепристальным вниманием изучать закономерности нашего исторического пути. Причемсоциальный стресс, который испытывает общество, принуждает тщательно изучать нетолько историю в целом, или историю экономики, социальную историю и историюкультуры, но и психологию людей и ее изменение на различных этапах развития.Такое изучение должно включать большой комплекс мировоззренческих,психологических, поведенческих моментов, особенно связанных с кризиснымипериодами российской истории. И, разумеется, проблемы менталитета дляроссийского общества сейчас наиболее интересны и важны для исследования.
Впоследние годы внимание к вопросам менталитета, исторической социальнойпсихологии резко обострилось. Тема становится модной, а это чреватоповерхностным подходом к ее решению. Причем происходит это таким образом, чтоот «массовой увлеченности» проблемами классовой борьбы, политической истории,отчасти экономической истории мы сразу же перешли к столь тонким материям какментальность, психология масс и т. п. В то же время, так называемая историяповседневности, история быта в широком смысле этого слова осталась в нашейисториографии «белым пятном», а ведь именно она служит важнейшим базисом визучении проблем ментальности, психологии.
Ксожалению объем курсовой работы не позволяет рассмотреть все системообразующиефакторов менталитета российского крестьянства. В работе будет рассмотренотолько влияние общинных структур и различных форм их трансформации, воздействиена менталитет специфичных проявлений власти и государства, а также факторвлияния политической борьбы в обществе и политических структур, воздействиеэкономики (как натуральной, так и рыночной) на менталитет российскогокрестьянина./>/>
1. КРЕСТЬЯНСКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ И ОБЩИНА
Специфические чертыментальности крестьянства связаны с материальным бытием этого общественногослоя и прежде всего с характером его производственной деятельности, схозяйствованием на земле в тесном и непосредственном общении с природой. Но несами по себе хозяйственные занятия или окружающая природа, а выраставшие на ихоснове социальные структуры и отношения определяли менталитет крестьянства.Главной социальной ячейкой, где складывалось мировоззрение крестьянина, егопредставления об окружающем мире — природе и обществе, о своем предназначении,должном и сущем, социальной справедливости была община. Ментальностькрестьянства — это общинная ментальность, сформированная в рамках замкнутоголокального сообщества, в сельской соседской организации. Конечно, наментальность крестьянства влияло и макрообщество, но его значение в этом планенесравнимо со всеобъемлющим влиянием общины. На доиндустриальных стадиях именнообщинная ментальность крестьянства определяла менталитет общественного целого.
Общинавыступала как социальный институт, регулировавший внутреннюю жизнь крестьянскогосообщества и его связи с внешним миром, хранитель и трансляторпроизводственного и социального опыта, всей системы ценностей крестьянства. Наобщине замыкались основные проявления жизнедеятельности крестьянина и егосознание, естественно, не могло быть иным, нежели групповым, общинным.Мировосприятие крестьянина — это мировосприятие члена малого сообщества, всяжизнь которого от рождения до смерти проходит внутри замкнутого мира. Подобныйхарактер крестьянской ментальности в конечном счете обусловлен природойкрестьянской экономики и всех сущностных сторон крестьянского бытия, контактамикрестьянских сообществ с макрообществом, их социальным статусом[1].Занятие земледелием и животноводством, т. е. теми сферами, которыенепосредственно привязаны к естественному базису и подчинены действиюсоциоприродных закономерностей, семейный характер крестьянского производства,неизбежность кооперации отдельных семей — вот та основа, на которойскладывалась крестьянская ментальность: восприятие мира, нравственность,эстетика, социальная психология, поведенческие стереотипы.
Конкретныеформы крестьянской ментальности варьируются во времени и пространстве взависимости от совокупности исторических и экологических условий. Однако в томили ином виде коллективистское общинное начало присутствует во всехкрестьянских сообществах. Наиболее ярко выраженные формы общинного сознания укрестьянства приходятся на стадию господства традиционной аграрной экономики.Но общинное начало длительно удерживается в крестьянском менталитете и припоявлении агротехнических новшеств с началом восхождения общества наиндустриальную ступень развития. При сохранении значительных масс крестьянствав составе населения оно влияет на ментальность всего общества и егокультурно-исторический облик.
Напослепервобытных доиндустриальных стадиях сельская община является базовойструктурой для возникновения всех других социальных структур и институтов.Общинный архетип с присущими ему формами сознания лежит в глубинной основевсего социального организма. Цивилизация на этих стадиях общественного развитияносит аграрно-традиционной характер. Ее основы заложены господством аграрнойэкономики и общинным бытием. И даже в обществах, достигших высокого уровняиндустриального развития и изживших общину как структурный элемент, общинноеначало — пусть в «снятой» форме — присутствует в общественных отношениях. Оноживо дает себя знать в массовом сознании, в экстрополяции особенностей общинногосознания на социум в целом (на национальное самосознание, восприятиегосударственности в качестве связи отдельных микромиров и т. д.).[2]Объяснение этого следует искать в том, что несмотря на свою ограниченность изамкнутость, институт общины и групповое общинное сознание в наиболеенепосредственной форме закодировало главную сущность социальности:сопричастность индивида к делам и интересам коллектива, солидарность,сотрудничество, взаимопомощь. Община являлась конкретной формой социальнойобщности, из которой родились все другие известные в человеческой истории формысоциальной общности.
Дляпонимания судеб России в прошлом и настоящем изучение проявлений общинногоначала в менталитете народа — а в данном случае можно говорить не только окрестьянстве, но и о всем народе — задача первостепенной важности. В недалекомпо историческим меркам прошлом Россия была крестьянской страной. В менталитетероссийского крестьянства при наличии общих черт с крестьянством других стран ирегионов имелась специфика, обусловливаемая особенностями историческогоразвития, начиная с раннего средневековья и кончая временем исчезновения классамелких землевладельцев, ведущих парцеллярное семейное хозяйство.
Существованиекрестьянства в России (включая стадию его формирования и раскрестьянивания)насчитывает не менее тысячи лет. К началу XX столетия, когда в экономическиразвитых центрах уже господствовала индустриальная система, Россия подошластраной, где крестьянство составляло безраздельно господствовавшую массунаселения, а мелкокрестьянское производство было самым массовым экономическимукладом. Причины удержания в России нового и новейшего времени в столь огромныхмасштабах мелкокрестьянского уклада и сохранения им черт традиционностизаключены в относительно позднем (по сравнению с другими регионами Европы)земледельческом освоении Восточноевропейской равнины, в геополитическойобстановке существования российского государства, а также в особенностяхэкологических условий, в немалой степени влиявших на характер и темпы развитиякрестьянского производства (а следовательно, и экономики страны в целом), вспецифике общественного строя России[3]. Подавляющее большинствороссийского крестьянства было организовано в общины, жизнеспособность ипрочность которых наглядно выявили провал столыпинской реформы и возрождениепосле революции 1917г., общинных организаций, появление их там, где они в своевремя исчезли или ранее их вовсе не было (как, например, во вновь осваиваемыхрайонах). В таких условиях общинное начало в менталитете крестьянства и всегообщества было чрезвычайно сильно.
Индустриализация имодернизация страны, осуществляемые форсированными темпами в невероятно сжатыесроки совершались в условиях неизжитости огромных пластов докапиталистическихотношений в общественном строе, от экономики до духовной сферы. Естественно,что дух общинности был той аурой, в которой формировалась ментальность всегообщества. Его носителем выступало не только все сельское население, но ирабочий класс пореформенной России, который только что (в массе своей первомили во втором поколении) оторвался от крестьянства, и интеллигенция, в лицепередовых своих представителей остро ощущавшая и переживавшая народные беды, идаже часть буржуазии (особенно вышедшей из старообрядческой среды).
Настадии доиндустриальной аграрной экономики — а именно на эту стадию приходитсясуществование традиционного крестьянства — хозяйствование на земле и все бытиекрестьянина неразрывно связано с локальным сообществом — сельской соседскойобщиной. Семейная кооперация при самой большой обособленности исамостоятельности не могла обойтись без посторонней помощи. При существовавшейна доиндустраиальной стадии общественного развития технике, непосредственнойзависимости производства от погодных условий (с их периодическими колебаниями) таковаятребовалась даже в собственном хозяйстве крестьянина. Создание жеинфраструктуры, хозяйственное использование сельского надела, а тем болееосвоение новых территорий были под силу лишь коллективу. Отдельная семьяоказывалась беззащитной в социальном отношении[4]. Только все вместе,объединившись семьи могли отстаивать свои интересы, противостоять натискугосударства, крупных землевладельцев и прочих сильных мира сего. Крестьянскойсемье — даже если это неразделенная большая семья — в одиночку было просто невыжить. Община выступала гарантом нормального функционирования ивоспроизводства крестьянской семьи, тем институтом, который в экстремальныхусловиях обеспечивал ее физическое выживание. (А.Я. Ефименко, А.А. Кауфман,И.В. Чернышев, К.Р. Качаровский, Н.П. Огановский, Р. Редфилд, Дж. Скотт и др.).
Совместноевыполнение работ, непосильных одной семье, сотрудничество, взаимопомощь, определеннаястепень уравнительности в обеспечении всех семей землей и другими объективнымиусловиями хозяйствования, наличие страхового фонда — эти характерные чертыкрестьянского сообщества и, как их следствие, общинное сознание прослеживаютсядо самого конца существования соседской общины. В России даже в пореформенноевремя при ясном понимании крестьянами того, что община с ее переделами,чересполосицей, трехпольем с принудительным севооборотом, верховнымраспоряжением мира всеми землями, круговой порукой, поглощенностью личностисообществом стояла на пути агротехнического и социального прогресса, деревнядержалась за этот средневековый институт как за якорь спасения. В условияхострого малоземелья и нищеты, круговая порука, многополосица и чересполосица,принудительность севооборота, пропуск наиболее выгодных для поднятия парасроков (из-за использования отведенного для него поля в качестве временногопастбища) и другие, казалось бы совершенно иррациональные обычаи впореформенной общине, резко отрицательно оцениваемые в советской (а подчас и вдореволюционной) отечественной литературе, служили средством элементарноговыживания крестьянства[5].
Групповоеобщинное сознание (в значительной мере оно было мифологическим) пронизывало всесферы жизни крестьянского сообщества. Это было сознание коллектива людей,связанных между собой не только деловыми отношениями, но и эмоционально,сознание, ориентированное на идущие исстари традиции и идеалы. Для крестьянинаего община — это целый мир. Недаром русские крестьяне называли общину миром илиобществом. Крестьянин-общинник делил людей на «своих» и «чужих». Причем ккатегории «чужих» относились не только горожане, феодалы и вообще представителииных сословий, но члены других сельских сообществ. (Единение с ними происходилолишь во время массовых крестьянских движений). «Мы» и «они» — такое видениеокружающего мира являлось порождением общинного локализма и замкнутости;
Сельскаяобщина была тем институтом, где осуществлялась социализация ее членов.Крестьянин противостоял внешнему миру, включался в целостный социальныйорганизм (макрообщество) не как отдельный индивид, а через общиннуюорганизацию. С малых лет он воспринимал в виде непреложных законов естествапорядки, обычаи и традиции своей общины.
Господствообщинного сознания непосредственно обнаруживается в поземельных отношениях —этой важнейшей сфере крестьянского бытия. Традиционный крестьянин связан сземлей эмоционально. Он и земля это единое целое. Труд на земле составляет длякрестьянина главное содержание его жизни. Слабая расчлененность социального иприродного начал на стадии господства аграрной экономики предполагаласакрализацию земли. Право каждого члена сельского сообщества трудиться на землесвященно. Это по существу право на жизнь. Оно дается от рождения,предопределяется фактом принадлежности человека к конкретному сообществу изакрепляется традиционными общинными установлениями, в первую очередьверховенством коллективной общинной собственности над собственностьюсемейно-индивидуальной[6].
Собственность— категория историческая. В традиционных крестьянских сообществах нет собственностив современном понимании. Права распоряжения, владения и пользования здесь слитывоедино и в этой своей слитности в зависимости от конкретных экологических иисторических условий в определенной форме и мере разделены между крестьянскойсемьей и сообществом. Еще более существенной особенностью традиционногоземлевладения являлась связь последнего с трудовым принципом. Крестьянскоеземлевладельческое право (в той мере, в какой оно допускалось общиной, а вслучае сеньориального режима еще и владельцем) распространялось лишь наобрабатываемые угодья. Частная собственность на невозделанную землю — явлениепозднее, связанное с достаточно высоким уровнем товарно-денежных отношений и вцелом общественного развития. В зафиксированных русскими средневековымиисточниками фактах отчуждения крестьянами-общинниками участков земли (иногдадаже целых наделов) речь идет о сделках не на землю как естественный фактор,определенную территорию, а на вложенный в ее обработку труд. Эта сторонаправового мышления традиционного крестьянства прекрасно отражена в ставшей ужехрестоматийной формуле, ограничивающей право владения границами хозяйственнойдеятельности (подсеки, пахоты, сенокоса, установления рыболовных и охотничьихприспособлений и т. д.). Соотношение права на землю как объективное условиетруда и принципов трудового права обстоятельно проанализировано в дореволюционнойотечественной науке (А.Я. Ефименко, В. В., К. Кочаровский, А. А. Кауфман, И. В.Чернышев, П. А. Соколовский и др.). Для российского крестьянина земля —природный (божий) дар. Она принадлежит всем. И каждый имеет право трудиться наней. Право на труд на земле, присвоение земли для осуществления этого права вглазах крестьянина — высшая правда и справедливость. Распоряжение земельнымиучастками может быть связано лишь с вложенным трудом. На страже подобнойпрактики стояло обычное право и вся система отношений в общине. Присущий общинеколлективизм, опосредование присвоения земли крестьянином через мирскуюорганизацию находили выражение в групповом сознании[7].
Преобладаниюобщего над семейно-индивидуальным, частным в сфере поземельных отношений вкрестьянских мирах России во многом способствовали условия хозяйствования испецифика общественного строя, в частности особо активная роль политическойнадстройки, оформление в XVII в. системы государственного феодализма,происшедшее со временем превращение земли, занятой свободными от частновладельческойзависимости тяглыми общинами, в государственную собственность.
Освященноетрадицией право крестьянина на труд на земле и плоды своего труда, яркоотраженное в средневековых источниках, пройдет через столетия. Более того,когда на исходе средневековья и в новое время в связи с демографическим ростоми появление первых признаков земельного утеснения в центре России, с ростомкрупного феодального землевладения, перестройкой управления в вотчинах ипоместьях, увеличением частновладельческой ренты, распространились земельныепеределы, это общинное правосознание заметно упрочится. В условиях малоземельяи утяжеления тягла уравнительный передел означал реальное осуществление правакаждой крестьянской семьи на труд и, следовательно, на физическое существование.
И впореформенное время прочность института общины, действенность общинногоколлективизма и сознания базировались на традиционной системе взаимосвязи ивзаимодействия общины и крестьянского двора как семейно-трудового объединения.Община по-прежнему выступала прямым продолжением и гарантом семейногохозяйства, что находило непосредственное отражение в отношениях собственности.К сожалению, собственность крестьянского двора, пореформенного времени неподвергалась специальному анализу под этим углом зрения. Между темсобственность крестьянского двора в общине и вне общины не была еще полнойчастной собственностью — той частной собственностью, которая являлась иусловием, и фактором капиталистического развития. Русское пореформенное праворазличало четыре вида крестьянской собственности: общественную (точнееобщинную), общую, семейную и личную, которая только и была в полной меречастной собственностью. Эта последняя с трудом пробивала себе дорогу в деревню.Не случайно ставка на замену собственности двора как семейно-трудовогообъединения собственностью индивида-домохозяина была исходным моментом встолыпинской аграрной реформе[8]. По закону 14 июня 1910г. о выходе из общины (ст. ст. 9,47,48) все земельные участки, переходящие иликогда-либо прежде перешедшие в подворное владение объявлялись с этого моменталичной собственностью домохозяина. Общей собственностью признавались лишьучастки земли, находившиеся в нераздельном владении матери и детей или лиц, несостоявших между собой в родстве. Семейно-трудовая собственность должна былаисчезнуть вместе с общиной. Провал попытки заменить в земельных правоотношенияхкрестьянства собственность семейно-трудового коллектива собственностьюдомохозяина был одной из главных причин неудачи столыпинского наступления наобщину. Все известные материалы определений говорят, что в этом пунктекрестьянство оказало наиболее широкое и решительное сопротивление.
Частнаясобственность домохозяина на землю в глазах крестьян означала либо быстроеизмельчание земельных наделов, поскольку с ликвидацией общины исчезалавозможность компенсации растущих семей за счет мельчавших, либо введениеединонаследия, что вело бы к нарушению равенства членов семьи, разделяя их наимущих и неимущих от рождения. Единонаследие по своим социальным результатампредставляло бы собой своеобразное «огораживание» внутри крестьянского двора и,естественно, встречало сопротивление широких слоев деревни.
Применительнок советскому периоду — и это показано в литературе — последовательноепроведение принципа собственности двора и отрицание личной частнойсобственности домохозяина было одной из главных идей революционногоправосознания крестьянских масс, нашедших выражение во всех основных земельныхзаконах Советской власти, начиная с Декрета о земле. В этом состоял один изглавнейших факторов возрождения общины в ходе и после революций 1917 года.
Надоподчеркнуть, что убеждение в превосходстве собственности двора каксемейно-трудового объединения над собственностью входящих в него отдельных лиц,включая домохозяина, свойственно не одному только русскому крестьянству.Известно, например, что такое же правосознание было присуще и мозельскомукрестьянству в Германии 40-х годов прошлого века и там оно проявлялось, вчастности, в сопротивлении навязываемому сверху единонаследию по принципумайората.
Экономика(и этика!) выживания создает свою систему социальных отношений, в том числеотношений собственности, специфика которой имеет принципиальное значение дляпонимания крестьянства как социального феномена, для понимания крестьянскоговосприятия жизни. Здесь проявляются главнейшие свойства крестьянскойментальности, вобравшие в себя жизненный опыт предшествующих поколений.
Революция1917г. оставила выдающийся документ, отразивший с предельной силой самуюсердцевину крестьянской ментальности в России. Речь идет о Примерном наказе,составленном на основе 242 сельских и волостных наказов 1-му Всероссийскомусъезду Советов крестьянских депутатов в мае 1917 г. Главное место в Наказезанимали наболевшие социальные вопросы, прежде всего вопрос о земле, вокругкоторого развертывалась аграрная история России со времени реформ 1861 г. Всвете крестьянской ментальности «самое справедливое решение земельного вопросавыглядело следующим образом: «Право частной собственности на землю отменяетсянавсегда… Вся земля… отчуждается безвозмездно, обращается во всенародноедостояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней… Право пользованияземлею получают все граждане (без различия пола) российского государства,желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или втовариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать.Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется междутрудящимися… по трудовой или потребительной норме...»[9]
Крестьянскийидеал — «свободный труд на свободной земле». Он предполагал возможностьосуществления его каждым, кто желал и мог обрабатывать землю своим трудом.
В ходе революцииобщина вновь ожила и окрепла, поглотив основную массу сельскохозяйственныхземель (свыше 9/10). Это обстоятельство выдвигается основанием для вывода об архаизациисоциально-экономической структуры послереволюционной деревни.
Решениепротиворечия между традиционными общинными порядками и требованиямиагрикультуры стали искать еще до революции на путях прогрессивной общины». В20-х годах работы по «усовершенствованию общины» велись довольно широко, однакодолжной поддержки со стороны государства они не получили. Внимание новой властибыло целиком устремлено в коллективистское будущее, противостоящее старойобщине с ее мирским самоуправлением.
Групповоесознание крестьян-общинников идеологически закреплялось серией обрядов,обычаев, традиций и ритуалов. Важную роль в этом играло совместное проведениебытовых и религиозных праздников, пиров, на которые собирались всей деревней,селом или ближним родством.
Нищета,малоземелье, сословная приниженность, тяготы, связанные с выкупными платежами,крепко привязывали основную массу крестьянства к общине, но в ее недрахзарождался пока еще узкий слой земледельцев, которых стесняли общинные порядки.Активная деятельность и энергия этого слоя требовали свободного проявленияличности во всех отношениях. Со временем в сельской общине все более отчетливоустанавливалось противостояние двух типов общинников — традиционногокрестьянина, приверженного обычаям отцов и дедов, общине с ее коллективизмом исоциальной защищенностью, и нового крестьянина, желающего жить и хозяйствоватьнасвой страх и риск. Их сосуществование было настолько характерным,чтонашло отражение в художественной литературе[10].Весьма выразительно два противоположных типа, один из которых был носителемобщинного начала, а другой индивидуалистического представлены, например, врассказе А. И. Эртеля «От одного корня» (1883 г.).
Расшатываниетрадиционных устоев общины в результате социально- экономического расслоениядеревни в пореформенное времяне вызывает сомнений. Одновременно вкрестьянской среде наблюдалось формирование нового типа личности, стремившейсяосвободиться от власти общины, в результате чего отношения между индивидом имиром часто приобретали конфликтный характер.
Мощныйподъем крестьянского движения, послуживший основой всей российской революции,явился в конечном итоге проявлением и торжеством именно общинно-уравнительной ментальное.Эгалитаризм сельской общины — это не равенство современного гражданскогообщества, а уравнительность в распределении объективных условий хозяйствованияи существования. Принцип уравнительности, донесенный российским крестьянствомдо XX столетия, замедлял товарно-капиталистическую трансформацию деревни, носмягчал ужасающую нищету деревни, обеспечивал физическое выживание деревни, и вэтом смысле имел преимущества перед формально-юридическим равенствомбуржуазного общества. Этот принцип сыграл огромную роль в революционномдвижении крестьянства, его борьбе за землю, отмену сословной приниженности.
Уравнительно-коммунистическиетенденции общинного крестьянства наложили сильную печать нареволюционно-освободительное движение в России. Они стали основой теоретическихвоззрений и практики народников и даже оказали влияние на социал-демократов, втеории не принимавших народнической идеи утопического социализма, но на делеспособствовавших ее утверждению[11].
Всилу непосредственной привязанности традиционной аграрной экономики кестественному базису, ее погруженности в природу, о чем шла речь выше, вкрестьянской общине сохранялись мощные пласты первичной (доклассовой,догосударственной) социальности: принципы коллективизма, демократизма,социальной справедливости. Но к стадии первичной социальности восходят такжеиерархичность и авторитаризм общины, проистекавшие из подчиненности человекаприродным силам, представляемых в виде богов и демонов, всемогущих духовпервобытных религий.
Самособой разумеется, что противостояние локализма и государственности,догосударственного и государственного сознания не было однозначным в ходеисторического процесса. В менталитете крестьянских миров по мере нх втягиванияв широкую общественную связь (с городом, церковью, крупным землевладением и т.д) возрастало значение государственного начала.
И темне менее именно в сфере государственно-институциональных представленийкрестьянская ментальность претерпела наиболее радикальные перемены в начале XXвека. Уже в ходе первой русской революции крестьянство поднимается до уровняполитических требований (наличие в Думе фракций, представляющих интересыкрестьян, непосредственные выступления в Думе самих крестьян, крестьянскиенаказы и т. п.) и создания собственной политической организации — Союзатрудового крестьянства, потенциально способного перерасти в политическуюпартию. Расправа с народной революцией и столыпинская аграрная реформа нанеслипервые удары по наивному монархизму в крестьянской среде. Окончательновытравили его ужасы первой мировой войны, бездарность и эгоизм господствующихклассов. Крестьянский менталитет становится республиканским с решительнымотрицанием любой возможности единовластия, хотя бы в виде президентства.Сошлемся на такой выдающийся документ 1917 г., как «Примерный наказ»:«Верховная власть в государстве российском отныне и на вечные временапринадлежит самому свободному народу… Формой правления в государствероссийском должна быть демократическая республика… Республика должна быть безпрезидента… Широкое самоуправление на демократических началах во всехотраслях общественной и государственной жизни...» Наказ содержал и прямыеантимонархические положения, вплоть до требования «конфискации капиталов домаРомановых, находящихся за границей». Последующие события революции игражданской войны не изменили антицаристских, и в частности антиромановских,настроений в крестьянских массах. Антоновцы, поднявшие в 1920 г. крестьянское восстаниепротив большевистских советов, требовали создания демократического государства,обеспечивающего «политическое равенство всех граждан, не разделяя их на классы,исключая дома Романовых». Впрочем, до созыва Учредительного собрания изполитической жизни антоновцами исключались и коммунисты[12].
Демократическиетребования наказа пронизаны идеей прямого и непосредственного участия народа вуправлении государственными и местными делами, что отвечало духу общинногоменталитета крестьянства. В этом же причина принятия крестьянством властиСоветов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов как единой системыгосударственного и местного управления.
Локализмкрестьянских миров, сохранявшийся и в пореформенной России, в условиях военногоразорения и усиливавшегося нажима со стороны государства ожил в порядкеестественной и адекватной защитной реакции. Показателем этого являетсявозникновение крестьянских республик, особенно в 1918 г., когда крестьянствопри помощи локализма защищало свои кровные интересы, спасалось от разграблениясо стороны государства. История России знала два способа борьбы государства собщиннымм локализмом и преодоления «самовольства» в поведении крестьянства: 1)до революции интеграция общинного самоуправления в систему государственногоместного управления, что облегчало подчинение и подавление крестьянства до техпор, когда общинное самоуправление не оказалось вдруг организациейреволюционных действий крестьян, хотя и в локальных масштабах;
2) в советское время ограничениеобщинного самоуправления сугубо внутрихозяйственными, главным образомпоземельными делами, и прямое подчинение его органам государственногоуправления — сельским и волостным советам, связанное с коренной ломкойкрестьянской ментальности и потребовавшее значительных усилий и времени.
Разумеется,общинное наследие в крестьянской ментальности современной России неисчерпывается привычной ценностью прямого самоуправления села, оно состоитпрежде всего в абсолютном приоритете трудового пользования землей — равенстваправ на землю всех, кто ее обрабатывает своим трудом, ибо труд на земле —основа человеческой жизни. В этой связи необходимо подчеркнуть, чтофорсирование экономических и политических реформ без учета пришедшей изисторического прошлого ментальности общества может иметь катастрофическиепоследствия. А ментальность эта в значительной мере унаследовала чертыкрестьянской общинной ментальности с ее принципами непосредственной демократии,социальной справедливости, коллективности.
Общинноеначало в ментальности крестьян не является, конечно, специфически российскимявлением. Это родовой признак крестьянского менталитета и в том или иномвыражении он свойствен крестьянству вообще. Однако в России он приобрелособенно устойчивый и ярко выраженный характер. В силу во многомнеблагоприятных геополитических, социальных, а также экологических условийРоссии задача выживания для крестьян оставалась главной даже в XX в. Еепридется решать и наступающему XXI веку[13].
Традиционнаяобщинная ментальность принадлежит пройденным стадиям общественного развития.Ныне ее историческая ограниченность очевидна. Но не менее очевидно и то, что вней заключены непреходящие ценности, характеризующие сущностную природусоциальности: коллективизм, демократизм, взаимопомощь, социальнаясправедливость, равенство. Эти высокие нравственные начала, выработанныеобщинными микромирами, должны быть перенесены на макрообщество и человечество вцелом и сохранены современной цивилизацией[14].
2.МЕНТАЛЬНОСТЬ И СОЦИАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ КРЕСТЬЯН
Вдлинном ряду проблем истории «великого незнакомца» — крестьянства — менталитети его социальное поведение относятся к числу наиболее трудно постижимых.Объясняется это, во-первых, тем, что для более или менее адекватного их решениянеобходимо привлечение массовых и, прежде всего, неагрегированных источников.Уже сам по себе поиск и мобилизация таковых — задача весьма трудоемкая. Крометого, эти источники требуют применения в той или иной степени сложных методованализа.
Во-вторых,специфическая трудность для историков бывших социалистических стран состояла втом, что указанные проблемы находились под наиболее жесткой опекой официальнойидеологии. Разного рода ограничения, неизбежно перераставшие в самоограничения,по всей исследователь-кой «цепочке» — постановка задач, выбор методов ихрешения, интерпретация полученных результатов в значительной мере обесценивалидаже наиболее серьезные попытки их анализа. В результате сознание иполитическое поведение крестьянства находили в историографии по большей частивесьма упрощенное и одномерное отображение.
Будучи«настроенным» на схематичное восприятие изучаемых процессов, догматизированноесознание в силу этого объективно предрасположено либо не замечать, либо простоне принимать во внимание их качественную определенность. Отсюда инеадекватность применяемых методов природе анализируемых явлений. Дляконкретных доказательств подобной неадекватности применительно к проблемам,вынесенным в название доклада, автор привлекает свои разработки по такомукрупному аграрному региону европейской части Российской империи как Белоруссия.Материалы по агитации и пропаганде и об отношении к ним участников социальныхконфликтов в белорусской деревне в период между революцией 1905/07 гг. и первоймировой войной представляют собой фрагмент многолетнего исследования,подготавливаемого в настоящее время к печати. С точки зрения задач,обозначенных выше, и сложившейся историографической ситуации они в достаточноймере репрезентируют Европейскую Россию в целом.
Описаниенаиболее ярких примеров революционной агитации в деревне — абсолютнонепременная составляющая исследований по крестьянскому движению. Однако,поскольку в данную эпоху число подобных фактов представляло уже более или менеестатистически значимые величины, то наряду с отдельными иллюстрациямисовершенно уместными были бы и какие-то разновидности количественного подхода.Резко увеличивая объем извлекаемой из источников информации, последний, витоге, намного расширяет возможности сущностного познания. В любом случае безнего просто не обойтись, если, конечно, мы вообще пытаемся искать, по выражениюДж. Шапиро, какой-либо «способ измерять субъективное и вводить его в историю».
Вот сэтой целью и обратимся поначалу к имеющимся у автора сведениям об устной политическойагитации среди крестьян Белоруссии в 1907— 1914 гг. В силу специфики способаведения и по причине того, что осуществлялась в большей степени силами самихкрестьян и рабочих: сохранявших связи с деревней, она в значительной мере,нежели печатная пропаганда, испытывала «нормативное» унифицирующее воздействиеполитических партий и организаций[15].
Очевиднымпроявлением роли первой российской революции как аккумулятора интересов деревник политическим вопросам следует считать то, что в условиях наступившей посленее изоляции от революционных партий крестьяне смогли вести политическуюагитацию в немалой степени уже собственными силами. Если в дореволюционныйпериод отдельные из них выражали свою враждебность к царю, чиновникам исвященникам в основном лишь в форме, так сказать, политико-бытовой ругани, тотеперь подобные высказывания в несравненно большей степени соответствовали ужепонятию «политическая агитация», ибо касались основных вопросов политическогостроя и производственных отношений. Весьма показательны в этом смыслевысказывания крестьянина д. Лубницы Могилевского уезда Ф. Телепнева. «Нам царяне нужно, — говорил он односельчанам осенью 1910 г., — я сам такой же царь! Ябы лучше его управлял». Губернатор, исправник и прочее начальство, живущее засчет крестьянства, также не нужны, утверждал Ф. Телепнев. А что, по его мнению,крестьянству нужно, так это «избрать свое начальство и своего царя, которыебудут служит не за жалование, а за честь!» Крестьянин же д. ИозефовоВысочанской волости Оршанского уезда Могилевской губернии М. Малащенок, называяв марте 1910 г. царя кровопийцей, выражал уверенность, что у власти он неудержится, так как «весной будет революция» и тогда царь «узнает как мы будемего отстаивать»[16].
Однако,в отличие от предыдущего примера в последнем случае запал «агитатора» в большеймере исчерпывается лишь отрицанием существующего положения. Позитивная жепрограмма исчерпывается эмоциональной заостренной фразой, что по нему царь«пусть будет хоть собака, лишь бы мне хорошо жилось». Но все же и здесь точказрения «агитатора» по наиболее деликатному для крестьянского политическогосознания вопросу — об отношении к монархическому государственному устройству —ясна: главой государства (по инерции — царем) может быть каждый, кто всостоянии обеспечить людям хорошую жизнь.
Большаяинициативная роль в деле политической агитации принадлежала рабочим,вернувшимся в свои родные деревни, крестьянам-отходникам, а также бывшимсолдатам и матросам, участвовавшим в революции, или испытавшим ее воздействие.Так, высланные в свое родное с. Люшнево Слонимского у. Гродненской губ.крестьяне В. Пугач и А. Воробей, работавшие в 1908 г. на железных дорогах вЧерниговской и Могилевской губ., устраивали политические собрания, где, вчастности, разучивали с молодежью села «Вставай, поднимайся рабочий народ» идр. революционные песни. Возвратившийся на родину из Одессы крестьянин д.Петришки Бочинской вол. Дисненского у. Виленской губ. Л. Антонов агитировалодносельчан к неповиновению властям. Также не повиноваться властям и отнимать упомещиков землю агитировал крестьянин д. Лихосельцы Пружанского у. Гродненскойгуб их односельчанин, вернувшийся из Тифлиса. Крестьянин д. Верхние ЖарыРечинского у Минской губ был в свое время матросом «Потемкина», участвовал ввосстании. По возвращении после службы в деревню занимался революционнойагитацией, устраивал политические собрания крестьянской молодежи.
Всегов результате предпринятых поисков в архивах, сборниках документов, литературеавтором было выявлено 80 конкретно описанных случаев устной политическойагитации в белорусской деревне 1907—1914 гг. Для определения набора тем в этойсовокупности был применен изложенный методический подход.
Преждевсего отметим выявление пяти ведущих тем, которые в статистическом выраженииявляются как бы стержнем содержания агитации. На первом месте среди нихнаходятся призывы к отказу от уплаты налогов и выполнения различных повинностей— прежде всего воинской. Эта тема отмечается в 26 случаях (32,5% от 80случаев). Несколько уступают ей по частоте призывы к неповиновению властям изаконам — 23 случая или 28,8%, — а также разного рода выражения уверенности впредстоящем свержении самодержавия, либо суждения о необходимости такогосвержения — 22 случая или 27,5%. Лишь немногим уступали по встречаемости этимдвум темам призывы к захвату помещичьей земли и имущества — 19 случае (23, 8%).18 раз (22,5%) встречаются персональные обличения и оскорбления царя, оценкиего как «кровопийцы», «собаки», «душегуба», «изверга», «живодера» и т. д.,умеющего только «нашу кровь пить, да шкуру лупить»[17].Некоторые агитаторы при этом не останавливались перед призывами физическиуничтожить не только самого царя, но и «весь царствующий дом». Такую меруобосновывали перед своими односельчанами, например, крестьянин д. Костюки,Заболотской вол. Бобруйского у. Минской губ. Муравицкий и крестьянин д.Осовницы Кобринского у.Гродненской губ. Жарницкий (соответственно в апреле 1909и в феврале 1908 г.).
Поповоду последних примеров нелишне заметить, что «сценарий», весьма напоминающийзверскую расправу 1918 г. в Екатеринбурге, как видим, откровенно обсуждался ещеза десять лет до ее осуществления. Причем не террористами-революционерами, акрестьянами самой что ни на есть «глубинки». Да еще и не в пору революционнойвольности, а в условиях, мягко говоря, небезопасных для публичных излияний наэту тему. Но можно ли считать бытование подобных «тем» агитации чем-то«запредельным» для страны, где даже в эти «мирные» годы многие сотни людейгибли в результате социальных конфликтов или репрессий властей?! Приведенныефакты, между прочим, лишний раз свидетельствуют и о том, насколько нашаисторическая публицистика мало настроена на реалистичное восприятие исторической«почвы».
Встречаемостьостальных тем агитации была следующей. Выборность государственных чиновников —10 (12,5%). Требование республики встречается 4 «раза (5%). Также в 4-хслучаях говорится о выборах президента. Высказывания против духовенства — 4,суждения о ненужности правительства вообще — 2 (2,5%), высказывания оненужности любых законов — 1 (1,3%), призыв к сельскохозяйственным забастовкам— 1, мнение о необходимости сокращения жалования сельским властям — 1. Такимобразом, по удельному весу в совокупности случаев агитации все последние темы,за исключением выборности, эпизодичны[18].
Приведенныйрасклад тем агитации много дает для понимания важнейших сущностных сторонполитического сознания ее субъектов. В частности, достаточно выпуклопроявляется его доминантная деструктивность. Немаловажно и то, что он (раскладтем) позволяет перевести из рефлексивной плоскости в эмпирическую рассмотрениеодной весьма дискуссионной на протяжении последних десятилетий проблемы. Речьидет о том, насколько вообще борьба крестьянства на протяжении истории была борьбой«за» и насколько — «против». В самом деле, выделенная совокупность темпредставляет собой политическую программу, обращенную к широким кругамкрестьянства. Ее революционность очевидна и сама по себе не столь интересна.Гораздо более интересен ее рельефно проявившийся дисбаланс: агитаторы, призываякрестьян к борьбе против самодержавно-помещичьего строя, в несравненно меньшейстепени говорили о борьбе «за». Ведь отмеченные пять ведущих тем — это все какраз «против», а «за» представлено лишь единственной неэпизодичной темой —выборностью госаппарата.
Слабая«эшелонированность» программы особенно хорошо просматривается, если выстроить«цепочку» соотношений тем типа «против» и тем типа «за». Так, например, призывык демократическому переустройству страны выдвигались агитаторами либо в форме«против» — свержение самодержавия, либо в форме «за» — выборность госаппарата.Первая тема, как отмечалось, встречается 22 раза, тогда как вторая — только в10 случаях. А если от лозунга выборности госаппарата перейти к конкретизирующемутребованию о введении в будущей России республики, то последнее отмечено всеголишь в 4 случаях. Это свидетельствует о том, что и в рассматриваемый периодидея республики продвигалась в сознание крестьян крайне тяжело. Та же картинаполучится, если в данной «цепочке» республику заменить на выборность главыгосударства: 22—10—4. Таким образом, статистические соотношения «за» и «против»определенно подтверждают сделанный выше вывод о доминантной деструктивностиполитического сознания участников агитации, равно как и предлагавшейся имикрестьянам «программы»[19].
Итак,насколько мы могли убедиться, продемонстрированный на материале политическойагитации подход позволяет получить конкретный ответ на вопрос, являвшийся однимиз краеугольных в дискуссиях 60-х — 80-х годов о крестьянстве.
Будучи обреченными насостояние своеобразной «острой теоретико-методической недостаточности» проблемыментальное и социального поведения крестьян так или иначе находились все же вполе исследовательского внимания. А вот с синхронным изучением той и другой «всвязке» дело обстояло и до сих пор обстоит совсем из рук вон плохо. Между тем,имеющийся опыт свидетельствует, что при таком подходе наблюдается отнюдь некакое-то простое сложение эвристических потенциалов изучаемых аспектов, а их,как бы, умножение.
Материалы по социальнымконфликтам в белорусской деревне, мобилизованные для данного исследования,свидетельствуют о том, что и после поражения революции 1905/07 гг., в условияхреакции и проведения новой аграрной политики крестьянство определенно сохранилоспособность действовать в борьбе за свои интересы как объединенная осознаниемпринадлежности к одному «мы» социально-психологическая общность. Понятно, что впоследнюю естественным образом не могли включаться те, кто, если использоватьобраз Т. Шанина, «носил униформу, меховые шубы, золотые очки». Принципиальноважно здесь, что, казалось бы вопреки «логике», линейно выводимой многимитогдашними и современными исследователями из 1905 года, в это «мы» определенноне включались и те, кто — отнюдь не обладал перечисленными аксессуарами —просто, к примеру, складно говорил[20]. Даже если при этом онговорил о необходимости увеличения крестьянских земельных наделов. Вот почемустоль удивительно низким оказался выявленный коэффициент эффективностиреволюционной пропаганды в деревне: реальное крестьянское движениеподпитывалось собственными мотивами; мотивации же, предлагавшиеся агитаторами,как правило, не воспринимались крестьянами./>3. РЕФОРМАТОРСТВО XX ВЕКА И КРЕСТЬЯНСКИЙМЕНТАЛИТЕТ
Впоисках адекватного ответа на вызов истории мы постоянно обращаемся к урокамстолыпинской реформы, новой экономической политики, перестройки, вновь и вновьприменяя давний и совсем близкий исторический опыт к нынешнейпостсоциалистической и постсоветской России.
Очевидно,что ход и результаты этих главных реформ тесно связаны с крестьянскимменталитетом, его господствующим типом и бинарностью, всей толщей социокультурныхпроцессов, идущих в обществе.
Обратимсяк столыпинской реформе — первой в XX веке попытке модернизации в духедогоняющего развития. Отказавшись от классового подхода в пользу интересовнародного хозяйства, мы начинаем понимать ее глубокий стратегический замысел:создание новых форм социально-экономического быта, обстановки уважения ксобственности вообще.
Вборьбе с аграрным кризисом, с участившимися неурожаями, государственная властьищет опору не в оскудевшем классе помещиков, не в натуральном общинномхозяйстве, а в создании широких средних слоев. «… Наше экономическоевозрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточногокласса на низах...», — говорил премьер-министр П. А. Столыпин, выступая вГоссовете в 1910 г. и формулируя цель шедшей вовсю реформы[21].
Выдвинувв качестве критерия не максимизацию, а оптимизацию хозяйственных процессов, неспособность разом решить, а постепенно и последовательно решать проблемынациональной экономики, мы, возможно, придем к выводу о достаточнойпродуманности и взаимосвязанности мероприятий (выхода на хутора и отруба,переселенчества и землеустройства), об их почвенности в менталитетеопределенных (созревших) социальных слоев. Речь идет о тех, кому стало тесно врамках общины с ее принудительным севооборотом и уравнительными земельнымипеределами. Они получали возможность продать укрепленные в частнуюсобственность участки, переселиться в город или на колонизационные земли.Община же, выкупив землю, могла наделить ею нуждавшихся и тем самым несколькоразрядить земельное утеснение и социальную напряженность в своей среде. Тогдаже решались две задачи: всемерно поощрялись частная инициатива, хозяйственныйиндивидуализм и одновременно рассасывалось аграрное перенаселение — главный бичроссийской деревни.
Государствонашло приемлемую меру собственного участия деньгами и льготными кредитами. Этобыла сознательная ставка на дифференциацию, на разумных и сильных. КредоСтолыпина: «… нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобыслабые разделили с ним его нищету»[22].
Мы неидеализируем и не упрощаем этот тяжелый и противоречивый процесс, проходившийпод привычным знаком революции сверху. Причудливое сочетание экономических иадминистративных рычагов, этапов и зигзагов, успеха или отката заставляли дажеактивных сторонников реформаторства признать «некоторую полицейскую грубостьего приемов» (Б. Бруцкус), а противников констатировать «относительный успехстолыпинского землеустройства» (А. Орлов), и «неискусственность продуктовправительственной политики» .(Н. Першин). О последних следует сказать, что ониоставили реальный след в виде небольшой (тут возможны разные критериичисленности) группы продвинутого крестьянства — фермеров, хуторян, отрубников,интенсивников, культурников..., которых даже октябрьская революция, явившаясявзрывом традиционалистских ценностей, не смогла до конца смести. Для этогопотребовалась новая, уже окончательная прополка — коллективизация — «великийперелом хребта» всех экономически активных слоев.
Столыпинскаяреформа успела пробудить рыночный менталитет, инициировать прагматизм ипрофессионализм. Неоспорим небывалый подъем сельскохозяйственной кооперации,участковой агрономии, денежности и товарности крестьянских хозяйств (основыпромышленного роста). Полным ходом шла свободная мобилизация земельного фонда:земля переходила ктем, кто лучше на ней хозяйствовал — от помещиков ккрестьянам, от общин — к частным владельцам. К январю 1917 г. от 1/10 до 1/5части (по районам) пахотной земли принадлежало дворянским поместьям и свыше 10% крестьянских хозяйств стали капиталистическими. По данным П. Зырянова изобщины вышло около 3 млн. домохозяев, а из общинного оборота было изъято 22%земель.
Многоэто или мало? Ответ может быть дан в духе нашей промежуточной цивилизации: и даи нет. Много — если иметь в виду масштабы сдвигов в ментальности за неполныедесять лет под влиянием успехов российского капитализма: повышенияпроизводительности всего народного хозяйства, развития общественного разделениятруда, изживания докапиталистических отношений (отменой выкупных платежейкрестьян за помещичью землю, сокращение кабальной аренды земли и т. д.). Учтемтакже значение финансовой реформы С. Витте (золотой рубль работал и пользовалсядоверием у крестьянства до 1917 г.), благоприятную мировую конъюнктуру (ростцен на зерно) на фоне ряда урожайных лет.
Мало,так как продвинутые слои крестьянства не успели достичь этой самой критическоймассы и «колесо истории повернуло налево» (Н. Огановский). Этому более всегоспособствовала несчастная для России мировая война, истощившая экономику иначавшая ее распад, да еще непростительные затяжки Временного правительства спроектами земельной реформы, отлагаемой до Учредительного Собрания[23].
Земельнаяреволюция 1917—1918 гг. возродила крестьянскую веру в спасительностьпространства и надежду на расширение землепользования за счет других классов.Сдвинувшаяся было общинная толща сомкнулась, практически поглотивучастково-подворную форму землепользования как конкурирующую и раздражающийпример. Община с ее передельным механизмом возродилась. Откат столыпинскойреформы явился мерой крестьянской общинности. «Натурально-хозяйственнаяреакция» (П. Струве), шедшая от «малой хозяйственной культурности широкихслоев» (С. Прокопович), отбросила назревавший процесс интенсификации,ликвидировала рационально организованные крупные товарные хозяйства.Восторжествовал экстенсивный тип потребительского полунатурального хозяйства.
Результатыновой земельной перетряски 1917—1922 гг. оказались малоутешительными как длякрестьянства, так и для всего народного хозяйства. Количество хозяйств вдеревне выросло в полтора раза: только в 1917— 1922 гг. сюда из городаперебралось 8 млн. человек, а земельная прибавка на душу в среднем составилопримерно 20%, увеличившись с 1,6 до 2,2 дес. Ясно, что это не могло снятьпроблемы аграрного перенаселения. Напротив, со всей очевидностью обнаружилось,что малоземелье производит не столько помещичье землевладение, сколько механизмобщинных переделов.
Объективноперед народным хозяйством России стояли все те же исторические задачи прорыва вевропейскую цивилизацию через перестройку крестьянских хозяйств в производящийрыночный тип, но теперь они встречали более сильные, чем до революции,институциональные и ментальные препятствия.
Центральным,базовым противоречием российской деревни оставалось противоречие междууравнительными установками общинного крестьянства, ориентированного наморальную экономику и этику выживания и шагами новизны, связанными смеханизмами частной собственности и хозяйственной свободы. Л.Н. Литошенковыразил это противоречие в емкой формуле: «Крестьянин не только был беден, но ине хотел быть богатым»[24].
Способыразрешения данного противоречия представители ведущих аграрных школ —организационно-производительной и либеральной — видели по-разному. Первые — вразвитии кооперации как массового и приемлемого для общинного крестьянства,вторые — в создании фермерства, как точек экономического роста и трудовойнапряженности. Но наши замечательные предшественники сходились в понимании ролиличности крестьянина как творческого начала в повседневном хозяйствовании. Онихорошо понимали, что решающее слово принадлежит разуму и воле хозяйствующегосубъекта, убеждению, а не принуждению, что полезно только то внешнеевоздействие, которое идет в темп наличного хозяйственного движения. Это сбольшой убедительностью и силой прозвучало (и, увы, в последний раз!) наТретьем Агрономическом съезде в феврале 1922 г.
Ксожалению, новая экономическая политика явилась вынужденным и временнымотступлением от нетоварной модели социализма. Мера уступленного нэпу,крестьянству измерялась великим оскудением как совокупным результатомреволюции, гражданской войны, реквизиций и продразверстки. Масштабы голоднойкатастрофы 1920—1922 года оказались исключительно велики и были осознанывластями не сразу. Отмеренные дозы децентрализации и демонополизации определилифронт и тактику всего нэповского отступления.
Основыэтой политики закладывались, во-первых, допущением частника и торговли, и,во-вторых, укреплением крестьянского землепользования, принятием ЗемельногоКодекса 1922 г. По этим двум направлениям нэп и оказался наиболее продвинутым иуспешным: решая насущные хозяйственные задачи, он создавал для производителяизвестную психологическую уверенность и надежность. Сам факт восстановлениярынка явился на первых порах действенным стимулом.
Некотороевремя (этому способствовали урожайные годы) взаимодействие плана и рынка ещепозволяло поддерживать состояние зыбкого и неустойчивого равновесия междуразрушительными и созидательными процессами. Благодаря этому было обеспеченовосстановление как бы «вчерне», поскольку качественная сторона отставала отуровня 1913 г. и тем более не соответствовала новым потребностям народногохозяйства. Разрушение крупных крестьянских хозяйств остро поставило проблемутоварности, сельскохозяйственного, особенно хлебного экспорта, деревенскойзанятости и т. д[25]. Государство резкообеднело: национализация промышленности, транспорта и т. п. сделала убыточнымимногие отрасли народного хозяйства, а ликвидация капиталистического укладарезко сократила возможности накопления производительного капитала в стране.
Институциональнаяполитика базировалась на фундаментальном признании переходности, временноститоварно-денежных отношений, многоукладной экономики и допуска«эксплуататорских» классов. Отсюда — отсутствие полноценных рынков земли,капиталов, труда. На практике действовала мобилизационная модель развития —своеобразное самоограничение социализма с соединением экономической иполитической власти в лице государства.
«Пролетарскоегосударство» отказывало собственнику в главном — в стабильности, правовойзащищенности, законных гарантиях. Ведомственные циркуляры и инструкциипрактически запрещали свободу выбора формы землепользования (выхода на хутора иотруба). «Правила игры» постоянно менялись: ежегодно пересматривались условияналогообложения или признаки подведения «под кулацкое звание». Это подрывалотрудовую мотивацию к труду, препятствовало развитию новых хозяйственныхпотребностей, перечеркивало предпринимательский риск.
Кооперативноедвижение развивалось как стихийное, стимулируемое реальным экономическиминтересом снизу, чутко отзываясь на всякие перемены. Документы свидетельствуюто росте с/х кооперации: к осени 1927 г. она охватила примерно одну треть или 3млн. крестьянских хозяйств, далеко не дотянув до 12 млн. дореволюционных.Относительно благоприятные количественные показатели не означали реальныхкачественных перемен. Вопреки тому, о чем раньше писали мы — советские историкии экономисты, — подгоняя реальность под ленинскую схему развития «строяцивилизованных кооператоров», — внутренняя структура крестьянского хозяйства неменялась в связи с участием в той или иной форме кооперативного объединения.Она оставалась, как показывают массовые аграрно-статистические источники,потребительской и полунатуральной[26]. Такое кооперированиеявлялось лишь более мягким вариантом огосударствления, не сопровождалосьзаметным подъемом благосостояния крестьянских дворов и не могло оздоровитькрестьянскую психологию.
Параллельноеи превалирующее развитие госсистемы кредитования подрывало и дезорганизовывалоинститут кооперативного кредита. До революции в кредитную кооперацию былововлечено 60% крестьянских хозяйств, а в 1926/27 г. — лишь 1—2%, причем суммавкладных средств не превысила 10% довоенных. В 1925 г. личное потреблениекрестьянина достигло 90% от довоенного уровня, а доля вкладов в с/х кредит —лишь 3%. Во второй половине 20-х годов собственные вкладные средства с/хкооперации составляли не более 30% (до революции свыше 84%).
Фактыговорят о том, что проведение строгой классовой линии отбрасывало не толькокооперативный принцип равенства возможностей, но и нэповское по сути признаниечастного интереса. Вот типичное свидетельство вологодского крестьянина Д. А.Васюкова, писавшего в 1927 г. в «Крестьянскую газету»: «Но, к великомусожалению, всех передовых крестьян, стремящихся поднять свое хозяйство по-культурному,одергивают и создают такие условия, что какой бы то ни было передовик незахочет больше продвигать свое хозяйство вперед..., а без заинтересованностипередовых крестьян увеличение доходности нашего хозяйства будет стоять намертвой точке».
Борьбасо стихийностью выливалась в запретительство частника, торговца, принимаяразнообразные формы — от жесткого налогового намордника до отказа в железнодорожныхвагонах для вывоза продукции и закрытия частных мельниц. Фактически государствоборолось не с хозяйственной патологией и уродливыми формами эксплуатации(напротив, своей политикой оно их часто и порождало), а с реальноймногоукладностью и разнообразием экономических отношений[27].
Ниразу государству не удавалось удачно определить плановый завоз промтоваров инормы заготовок с/х продукции по районам именно в силу сложности и громадностинародного хозяйства, а потому не подвластного указаниям ведомств и детальномупланированию из центра. Грустные признания «перепланировали» раздавались и в1923, и в 1925, и в 1927 годах. То, что мы называем теперь кризисами нэпа ивыражало по сути борьбу плана и рынка, административных и экономических методови неуемное желание отнять обратно уступленное нэпу. Вместо того, чтобыприспосабливаться к стихийности рынка, используя его механизмы для повышениятоварности и накопления, «пролетарское» государство укрепляло монополизмсобственных учреждений.
Специалистыиз Конъюнктурного института при Наркомфине СССР подсчитали, что в 1925 г. лишьполовина хлебной цены доставалась производителю, а другая уходила напередаточный аппарат — громоздкий и бюрократический. Рационализируя его даже втех условиях можно было увеличить доходность крестьян вдвое. Но властьстремилась не организовать, а овладеть, соблазняясь новыми проектами лучшегораспределения, в то время как дело упиралось в производство.
«Всехлебозаготовительные и экспортные планы разбиваются о бестоварье», — писал Н.Д. Кондратьев. Нарастание инфляционных процессов и денежной эмиссии (финансоваяреформа Сокольникова-Юровского полноценно функционировала всего два года)явились результатом стремления одновременно и значительно повысить уровеньжизни городского населения и обеспечить реальные накопления. Так не получалось.Приходилось выбирать, а значит выделять приоритеты. Эксперты видели выход в поощрениизажиточного крестьянства через расширение найма рабочей силы и аренды земли.Для них была очевидна неизбежность и желательность дифференциации как почвы дляподъема производства[28].
Нонэповский либерализм не означал отказа от этатизма и государственногоколлективизма, а лишь удлинение пути к нему. Система, принципиально основаннаяна дешевом хлебе, должна была зайти в тупик. Искусственно низкие цены всочетании с товарным голодом и полной потерей хозяйственных стимулов — это былабомба, взорвавшая хрупкий, условный гражданский мир 20-х годов. Если третькрестьянских хозяйств (примерно 8 млн. с посевом 4—6 дес.) не имели товарного хлебаили продавали его меньше, чем покупали, а значит были заинтересованы в низкихценах на хлеб (не говоря уже о городском населении), то одно это, если даже непринимать во внимание общинную уравнительную ментальность, создавало базуглубоких социальных конфликтов. В этом главное объяснение того, почемуэкономический и политический нажим на кулачество, а позже и переход краскулачиванию был поддержан не только люмпенами и выдвиженцами, но и широкимикругами деревенского населения.
Раскрестьяниваниерусской деревни осуществлялось во имя индустриализации и построения социализмав отдельно взятой стране. Административная система выжимала из крестьянскогохозяйства по максимуму, используя выявленную учеными-аграрниками еще в началевека (в частности А. В. Чаяновым и его организационно-производственной школой)способность сокращать потребности до крайних пределов, сохраняя громадную силусопротивления семейного хозяйства по отношению к разрушительным влияниям извне.Это замечательное свойство советская власть проэксплуатировала до конца.Случилось то, что философ И. Ильин назвал «настоящим бегством от труда,безмолвной всеобщей стачкой личных инстинктов». Одна лишь строчка из дневникавятского председателя В. Ситникова говорит об этом так: «Труд крестьянский началдля меня терять свою прелесть, потому что утратил хозяйскую возможностьработать с заглядом»[29].
Бесхозностьи бесплатность довели нашу землю до ручки. Такова «ирония истории». На плечах икостях русской деревни состоялось превращение страны во вторую сверхдержавумира. Запоздалое и неумелое возвращение долгов селу показало — «не в конякорм». На протяжении 80-х годов объемы инвестиций в аграрный сектор неуклонно иустойчиво росли: здесь сосредоточились самые молодые, т. е. наименееизношенные, основные фонды народного хозяйства, а диспропорции продолжали растии множиться. Шло сокращение доли участия сельского хозяйства внароднохозяйственных накоплениях, а объем прибавочного продукта, произведенногов этой отрасли, оказался в два раза меньше оплаты труда.
Курсна обновление социализма (1985—1991 гг.) начался с попытки возрождения колхозовкак подлинно кооперативных объединений в духе «ленинских заветов». Но советскийколхоз никогда не был полноценным; кооперативом, сложенном на добровольнойоснове и по интересам. Он — плод отрицательного консенсуса, объединившегокогда-то частных работников за право иметь личное подсобное хозяйство икормиться с него. Поэтому мероприятия по внедрению коллективного хозрасчета,арендного подряда и т. п. быстро приняли привычно кампанейский характер. Всезадумки рыночного социализма провалились.
Признаем,что прежнего крестьянина уже нет, что разница между общинником и колхозникомогромна. Первый был фактическим хозяином надельной земли и сочетал дуализм,двойную социальность — тягу к уравнительному коллективизму и одновременно кличному, индивидуальному хозяйствованию. Второй же находился и до сих порнаходится в перманентном психологическом состоянии поденщика, наемногорабочего.
Похожеза 60 Лет колхозы сумели «переварить» крестьянство. В отличие от Китаяэкономической реформе в советской деревне не на кого было опереться. Субъектомочередной революции сверху стал все тот же чиновник. Система упорномимикрирует: в колхозах и совхозах «нового типа» идет разбазаривание (ключевоеслово колхозного строя!), т. е. разворовывание основных фондов, общественногоимущества по подворьям, часто под видом фермерства[30].
Мыявляемся свидетелями и участниками исторической драмы — агонии несущейконструкции госсоциализма, продлеваемой по необходимости кредитами, денежнымивливаниями, завышением закупочных цен. Государство взяло на себя непосильнуюношу — дотировать производителя и потребителя и надорвалось: для производителейдотации малы, а для потребителей все равно цены велики. Страдают все.Мобилизационная система не справляется с созданными ею противоречиями идиспропорциями: бешеная инфляция и растущий ценовой диспаритет в пользупромышленной продукции вызвали новое перетягивание каната, больно ударили поаграрному комплексу. Есть ли выход из экономики и психологии абсурда?
Главнойпреградой на пути реформ является отсутствие крестьянина как носителяземледельческих знаний, культуры, трудовой этики. «Сегодняшнее сельскоенаселение не в состоянии выдвинуть из своей среды необходимую критическую массусубъектов рыночной экономики, способную противостоять давлению местных властей,администрации и собственных односельчан», — к такому выводу пришли социологи,наблюдавшие трехлетнюю динамику. Грамотная и имеющая телевизоры деревняпрактически не читает книг и не имеет своей интеллигенции. Как известно, типавторитетного крестьянина-интеллигента, деревенского умника и книжника,известный в послереформенной России, доживший до 20-х годов нашего века,совершенно истреблен в ходе коллективизации[31].
Значит, создание ипропаганда культа напряженного труда имеет определенную, хотя недостаточнуюпока опору. Многое будет зависеть от новых сельских слоев: переселенцев, беженцев,военнослужащих и т. д. Их реальное социально-экономическое положение иориентации не изучены в региональном, возрастном, половом и национальномразрезах. Мы, к сожалению, не имеем достаточных знаний о всей толщесоциокультурной жизни деревни, о чертах менталитета, влияющих как наповседневное поведение, так и на обозримую перспективу.
Несмотряна переходный и неопределенный характер ситуации можно говорить о росткахрыночного металитета, поведенческих и психологических сдвигах. Глубинноементальное противоречие нашего общества точно сформулировано философом А.Ахиезером: крайне болезненное несоответствие между потребностями в полученииблаг и потребностью людей их производить'. «Эффект Жириновского» — последнее исамое яркое тому доказательство. Разрешив названное противоречие, мы совершимпрорыв к национальному возрождению.
Многоетеперь зависит от скорости стратегических реформ, их очередности иприоритетности. Необходимо включить все механизмы, обеспечивающие развитие имногообразие. Главное — найти продуктивные формы соединения отрефлексированногопрагматизма с массовым утилитаризмом, растущим снизу. Важно, чтобы преимуществасобственника перед пользователем, производства над распределением, эволюцииперед революцией были наглядны и убедительны. Это оздоровило бы народнуюпсихологию в смысле «национальных начал и национального достоинства», укрепилобы «основную решающую связь между двумя понятиями — собственностью иотечеством» (П. Струве).
Стратегияи тактика нового витка реформ должна найти разумную меру между «дайте игарантируйте» и «не мешайте работать и соблюдайте правила игры!». Следование напрактике принципу юридического и экономического равенства для всех формсобственности — акционерной (коллективно-долевой), государственной, частной не можетвыливаться во всеобщий протекционизм. Та же избирательность в смыслецелесообразного и адресного дотирования нужна и в отношении фермерскиххозяйств. Создание точек прорыва достигается, как показывает мировой опыт,льготным кредитованием, освобождением от налогов, гарантированными поставкамипо твердым ценам топлива, удобрений, техники[32].
Нашемуобществу сегодня как и всегда более всего нужна xозяйственная инициатива и ее прочная правовая защита. Да ещетрезвое понимание, что социально-экономические болезни, имеющие глубокиеисторические корни, не вылечиваются в несколько лет и частичными реформами.
/>Заключение
Всилу непосредственной привязанности традиционной аграрной экономики кестественному базису, ее погруженности в природу в крестьянской общинесохранялись мощные пласты первичной (доклассовой, догосударственнойсоциальности: принципы коллективизма, демократизма, социальной справедливости.Но к стадии первичной социальности восходят также иерархичность и авторитаризмобщины, проистекавшие из подчиненности человека природным силам, представляемыхв виде богов и демонов, всемогущих духов первобытных религий.
Самособой разумеется, что противостояние локализма и государственности,догосударственного и государственного сознания не было однозначным в ходеисторического процесса. В менталитете крестьянских миров по мере нх втягиванияв широкую общественную связь (с городом, церковью, крупным землевладением и т.д) возрастало значение государственного начала.
И темне менее именно в сфере государственно-институциональных представленийкрестьянская ментальность претерпела наиболее радикальные перемены в начале XXвека. Уже в ходе первой русской революции крестьянство поднимается до уровняполитических требований (наличие в Думе фракций, представляющих интересыкрестьян, непосредственные выступления в Думе самих крестьян, крестьянские наказыи т. п.) и создания собственной политической организации — Союза трудовогокрестьянства, потенциально способного перерасти в политическую партию. Расправас народной революцией и столыпинская аграрная реформа нанесли первые удары понаивному монархизму в крестьянской среде. Окончательно вытравили его ужасыпервой мировой войны, бездарность и эгоизм господствующих классов. Крестьянскийменталитет становится республиканским с решительным отрицанием любойвозможности единовластия, хотя бы в виде президентства.
Локализмкрестьянских миров, сохранявшийся и в пореформенной России, в условиях военногоразорения и усиливавшегося нажима со стороны государства ожил в порядкеестественной и адекватной защитной реакции. Показателем этого являетсявозникновение крестьянских республик, особенно в 1918 г., когда крестьянствопри помощи локализма защищало свои кровные интересы, спасалось от разграблениясо стороны государства.
Общинноенаследие в крестьянской ментальности современной России не исчерпываетсяпривычной ценностью прямого самоуправления села, оно состоит прежде всего вабсолютном приоритете трудового пользования землей — равенства прав на землювсех, кто ее обрабатывает своим трудом, ибо труд на земле — основа человеческойжизни. В этой связи необходимо подчеркнуть, что форсирование экономических иполитических реформ без учета пришедшей из исторического прошлого ментальностиобщества может иметь катастрофические последствия. А ментальность эта взначительной мере унаследовала черты крестьянской общинной ментальности с еепринципами непосредственной демократии, социальной справедливости,коллективности.
Общинноеначало в ментальности крестьян не является, конечно, специфически российскимявлением. Это родовой признак крестьянского менталитета и в том или ином выражениион свойствен крестьянству вообще. Однако в России он приобрел особенноустойчивый и ярко выраженный характер. В силу во многом неблагоприятныхгеополитических, социальных, а также экологических условий России задачавыживания для крестьян оставалась главной даже в XX в. Ее придется решать инаступающему XXI веку.
Традиционнаяобщинная ментальность принадлежит пройденным стадиям общественного развития.Ныне ее историческая ограниченность очевидна. Но не менее очевидно и то, что вней заключены непреходящие ценности, характеризующие сущностную природусоциальности: коллективизм, демократизм, взаимопомощь, социальнаясправедливость, равенство. Эти высокие нравственные начала, выработанныеобщинными микромирами, должны быть перенесены на макрообщество и человечество вцелом и сохранены современной цивилизацией
/>СПИСОКЛИТЕРАТУРЫ
1. Аграрная эволюцияРоссии и США в XIX — нач. XX в. М., 1991. С. 10; Россия и США на рубеже XIX — XX вв. М., 1992.
2. Александров В.А.Обычное право крепостной деревни России XVIII-XIX в. М. 1984.
3. Александров В.А.Сельская община в России (XVII — начало XIX в.) М… 1976.
4. Александров В.А.Обычное право крепостной деревни России XVIII-XIX в.М., 1984.
5. Анисков В.Т.Война и судьбы российского крестьянства: Сб. науч. и публицист.работ. Вологда: ИПКИППК,1998.
6. Ахиезер А. С.Россия как большое общество.// Вопросы философии. 1993. № 1. С. 18.
7. Бабаева Л.,Козлов М. Фермеры работают по-семейному. Московские, новости. 1993. № 25. С. 8.
8. Бакланова Е.Н.Крестьянский двор и община на Русском Севере. Конец XVII — начало XVIII в. М.,1976.
9. Бердинских В.А.Крестьянская цивилизацияв России. М., Аграф, 2001.
10. Вдовина Л.Н.Крестьянская община и монастырь в Центральной России в первой половине XVIH в. М., 1988.
11. Великий незнакомец. Крестьяне ифермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост. Т. Шанин. М., 1992.
12. Греков Б.Д.Краткий очерк истории русского крестьянства/Предисл. Смирнова И. М.,1958.
13. Зелдин Г.Социальная история как история всеобъемлющая. // THESIS… Зима 1993. Т. 1. вып. 1. М„ 1993. С. 154-162.
14. Зольникова И.Д.Сибирская приходская община в XVIII в. Новосибирск, 1990.
15. Зырянов П.Н.Крестьянская община Европейской России 1907-1914 гг. М., 1992.
16. Кабанов В.В.Октябрьская революция и крестьянская община. // Ист. зап. М., 1984. Т. 111.
17. Калугина 3.И, Мартынова И. Н.Аграрная реформа в Сибири: социальный аспект. Свободная мысль. 1993. № 15. С.61-62.
18. Керножицкий К. И.К истории аграрного движения в Белоруссии перед империалистической войной.Минск, 1932.
19. Кооперативно-колхозноестроительство в СССР. 1923-1927. М. 1991.
20. Кучумова Л.И.Сельская поземельная община Европейской России в 60—70-е годы XIX в. // Ист.зап М., 1981. Т. 106.
21. Липинский Л. П.,Лукьянов Е.П. Крестьянское движение в Белоруссии в период между двумяреволюциями. Минск, 1964.
22. Литошенко Л. Н.Кооперация, социализм и капитализм. Экономист. Пг., 1922. С. 198.
23. Менталитет иаграрное развитие России: Материалы международ. конферен., Москва, 14-15 июня1994 г. М., Росспэн,1996.
24. Никольский С. А.Аграрная реформа и крестьянство. Свободная мысль. 1992. № 7. С. 13.
25. Перестройка висторической науке и проблемы источниковедения и специальных историческихдисциплин. Киев, 1990.
26. Солодков Т. Е.Борьба трудящихся Белоруссии против царизма (1907—1917). Минск, 1967.
27. Столыпин П. А.Нам нужна Великая Россия. Полное собрание речей в Государственной Думе иГосударственном Совете. 1906-1911. М. 1991.
28. Шпотов Б. М.Проблемы методологии истории на страницах «Journal of Social History»// THESIS:теория и история экономических и социальных институтов и систем. Весна 1993. Т.1. Вып. 2. М., 1993.