--PAGE_BREAK--Разложение АСП могло произойти либо под сильным внешним воздействием более прогрессивного способа производства (в средневековую эпоху до этого еще не дошло — наоборот, земледельческая Азия страдала от экспансии менее прогрессивного КТП), либо в результате существенного усиления частнособственнической тенденции в ущерб монопольным позициям государства в экономике со всеми отсюда вытекающими последствиями для мощи государства и положения крестьянства.
Историческая наука давно уже отказалась от господствовавшего в европейском сознании 18-19 вв. представления ототальном огосударствлении основных средств производства на Востоке. Однако отголоском указанных представлений является тезис сравнительно-исторических сопоставлений, в соответствии с которым:
— для Востока характерно господство государственной собственности;
— для Европы — господство частной собственности;
— для России — сочетание государственной и частной собственности в экономике и, соответственно, восточных и западных традиций в политико- идеологической сфере.
При всей своей простоте, которая сама по себе привлекательна, вышеуказанная формула больше вводит в заблуждение, чем ведет к истине:
— по подсчетам В.Непомнина, в сер.19 в. удельный вес податных казенных крестьян в России составлял 63%, а помещичьих крепостных — всего 37%; в Китае же того времени почти наоборот. Чисто количественный подход приводит к тому, что Россию следует считать более азиатской страной, чем Китай.
— она игнорирует влияние типа производства — хозяйствования, т.к. в России явно не господствовал АСП. В поиске степени азиатской компоненты следует учитывать не только и не столько соотношение государственной и частной собственности, сколько статус этих видов собственности. Уступая на том или ином этапе развития АСП по размерам частному сектору, государственный сектор экономики как субъект производственных отношений неизменно оставался в привилегированном статусном положении как основа устойчивости общества и мощи государства.
Частный сектор землевладения, «теневая экономика» АСП, появился в результате превращения условного земельного держания за службу государству части чиновничества в фактическое земельное владение (это было возможно в эпохи ослабления государственной власти в целом и способствовало дальнейшему усугублению этой тенденции) с одной стороны, и как следствие подспудных незаконных процессов приватизации государственных земель обедневшей части крестьянства т.н. «сильными домами», с другой стороны.
Поскольку главное богатство в обществе с АСП не собственность как таковая, которой можно лишиться в любой момент, а престиж и власть, дающие законное право распоряжения и контроля общественных и природных ресурсов и процессов, то «сильные дома» стремились во все времена обеспечить себе гарантии как минимум покупкой на корню членов госаппарата и, как максимум, проникновением в правящий слой. Таким образом, в истории восточных обществ периодическое усиление частнособственнической тенденции происходит за счет встречных движений — бюрократизации частника и приватизационных процессов в бюрократической среде. Усиливаясь экономически и внедряясь прямо или косвенно в сферу государственного управления, «сильные дома» коррумпируют ее, т.к. на первый план ставят не общегосударственные, а личные интересы. Чрезмерное усиление частнособственнической тенденции крайне негативно отражается на положении надельного крестьянства. По сложившейся на Востоке традиции государственным налогом-рентой облагается земля как главная ценность, а не обрабатывающие ее крестьяне независимо от их численности. Процессы незаконной приватизации земли могли быть успешными только при условии, если в государственную казну продолжала поступать рента в прежнем объеме. Выгода частника от приватизации земли заключается в разнице между прежним объемом ренты с нее в пользу государства и повышенным объемом ренты с крестьянства приватизированных земель в пользу приватизатора (в Китае I тыс. н.э. это соответственно 40% и 50%, т.е. частник кладет в карман 10% производимого продукта). Повышение и без того высокой нормы эксплуатации на 10% ставило крестьянство приватизированных земель на грань физиологического выживания.
От приватизационных процессов в с/х страдало и государство, т.к. между ним и платящим налоги крестьянством появлялся посредник: прибавочный продукт, делимый ранее между крестьянством и государством, теперь делится между тремя его собственниками. По мере укрепления своего экономического и политического влияния на местах этот посредник начинает скрывать от налогообложения новые с/х угодья и занижать качество приватизированных земель, увеличивая тем самым свою долю присвоения прибавочного продукта. Государственная казна, испытывая недобор средств, уже не может выполнять свои традиционные функции в прежнем объеме (ирригационные проекты, страховые фонды, оборонные мероприятия). Ослабевшее государство, неспособное (или не желающее по причине его коррумпированности) поставить частника на место, также повышает ставки налогообложения с крестьянства — это ведет к восстаниям с требованием восстановления прежней справедливой попранной нормы эксплуатации «как в старые добрые времена», чем пользуются кочевники для масштабных и на этот раз успешных вторжений.
Усиление частнособственнической тенденции встречало яростное сопротивление со стороны большей части членов госаппарата, боровшихся за сохранение своего монопольного положение коллективного собственника всего земельного фонда и максимально возможной части всего прибавочного продукта. Т.о., в противодействии частнику и крестьянство и государство занимали внешне консервативную позицию, что лишало частнособственническую тенденцию в деревне всякой перспективы (к тому же, ее победа вела к гибели государства и вторжению кочевников, и в итоге «победитель» — частник терял вообще все, т.к. становился первой жертвой восставших крестьян и жадных до грабежа кочевников). В совместной борьбе с частником крестьянство выступало в роли опоры государства, олицетворявшего собой АСП, а государство — в роли защитника эксплуатируемого им «по-правилам» крестьянства от неумеренной эксплуатации его «сильными домами».
Вышеуказанные факторы, особенно боязнь остаться один на один с бунтующими против нарушения традиционного статус кво спаянными крестьянскими общинами, побуждали землевладельцев Востока в лице их наиболее дальновидных представителей из чувства самосохранения признавать ведущую статусную роль государства в экономике и в политике (независимо от соотношения государственного и частного секторов в деревне). К тому же, открытый характер господствующего класса на Востоке делал для частновладельцев гораздо белее выгодным участие в коллективной эксплуатации. История свидетельствует, однако, что она делается отнюдь не всегда именно дальновидными представителями тех или иных классов.
Не следует заблуждаться и на основании европейского опыта развития с прогрессивной ролью частной собственности строить выводы, что «однозначно консервативные» восточное государство и крестьянство пресекли «исторически прогрессивную» частновладельческую тенденцию в деревне. На самом деле землевладелец на Востоке — социальный паразит, живущий в городе за счет обкрадывания крестьянства и государства посредством ренты-оброка и непосредственного участия в с/х производстве не принимающий. Восток не испытал революционизирующего воздействия барщинного хозяйства на развитие с/х производства и производственных отношений вообще, поскольку аграрное перенаселение делало гораздо более выгодным взимание оброка с принадлежавших владельцу земель. К тому же, отсутствие системы майората в большинстве стран Востока способствовало быстрому распылению земельной собственности (в эпохи Суй-Тан в Китае даже члены императорской фамилии имели не более чем по 10 тыс. му земли (15 му — 1 га) и на полученный с этой площади доход в 60 т зерна могли содержать 20-30 семей обслуги, т.е. двор среднего русского помещика 19 в. Через два-три поколения наследники принца оставались (уже без титула) с правами на жалкие части некогда крупного по китайским стандартам хозяйства). Аналогичные процессы происходили и в нетитулованной землевладельческой среде, отчасти компенсировавшей свое обнищание увеличением поборов с крестьянства.
Если роль частника в восточной деревне можно однозначно квалифицировать как паразитическую, то в городе рентные накопления землевладельцев могли превратиться (теоретически) в капитал, соединившись с дешевой рабочей силой вынужденных сельских мигрантов (если в Европе количество ремесленников зависело от общественных потребностей в их продукции, то для Азии характерен их переизбыток в связи с перенаселенностью и пауперизацией дерерни). В отличие от сельской местности, где государство враждебно относилось к частнику, подрывающему устои, развитие за его счет городского ремесленного и мануфактурного производства могло (по логике европейца) считаться общественно полезным и не опасным для государства делом. Попытки подобной производительной реализации рентных накоплений на Востоке имели место и наиболее поучительной из них была первая в мире дискуссия о возможности перехода от государственной к рыночной городской экономике, проведенная в Китае в 81 г. до н.э. и вошедшая в историю как «Дискуссия о соли и железе» (Яньтелунь).
Яньтелунь
Хотя ханьский Китай уже исчерпал возможности экстенсивного развития (Европа такие возможности потеряет в ХIХ в., Россия в к. ХХ в.), проблема форм собственности в городе не была столь острой, т.к. Китай был самой могущественной державой Азии того времени и не испытывал внешнего давления и разлагающих социально-политический организм импульсов со стороны более развитых цивилизаций. Поэтому дискуссия проходила в лучших китайских традициях «на самом верху» с благословения императора в форме спора мудрецов, апеллирующих к классическим произведениям древних.
Китайская цивилизация и культура носит проектный характер. Это выражается в превалировании в ней идеальных (духовных, морально- этических) моментов над материальными, в отведении материальному роли средства достижения идеального, а Идеал Китая — Стабильность, доходящая до принципиальной застойности. Проблема форм собственности в городе также решалась исходя из того, насколько они обеспечивают сохранение стабильности и порядка. Участники дискуссии решали вопрос: кто — государство или частник — должен заниматься городской экономикой и, соответственно, как произведенная продукция достигнет потребителя — через систему государственного распределения или посредством купли- продажи в частной торговой сети?
Сторонники государственной городской экономики (в основном из числа чиновников) со знанием дела предупреждали, что «если весь доход проходит через один канал, то такое государство непобедимо; а если через несколько, то государство обречено». Эти апологеты твердой законности и сильной государственной власти также апеллировали к уравнительней психологии масс.
Рыночная оппозиция в лице ученых-конфуцианцев требовала упразднения государем «казенных учреждений, ведающих добычей и производством соли, железа и опьяняющих напитков». Оппозиция заявляла, что «чиновники кишмя кишат», используя свои возможности в системе государственного производства и распределения указанной продукции для собственного обогащения. Конфуцианцы предлагали отказаться от государственного регулирования торговли дефицитом в пользу расширения частного производства и торговли для ликвидации всех и всяческих дефицитов.
Победителями из дискуссии (которая, по крайней мере теоретически, могла изменить фундаментальные основы и будущий ход развития китайского общества) вышли государственники, сумевшие доказать, что замена государственной экономики на рыночную может привести только одно существенное положительное изменение — рост производства, но много отрицательных последствий, угрожающих самому существованию общества и государства:
— во-первых, это ускоренный процесс социальной дифференциации (признаваемое массами экономическое неравенство по должности между подавляющим большинством населения и ничтожным количеством чиновничества заменилось бы гораздо более существенным неравенством по результатам экономической деятельности с перспективой социальных потрясений и подрыва стабильности);
— во-вторых, произошло бы изменение отношений государства как ведущей силы и общества как силы ведомой. Часть общества, преуспевшая в экономической деятельности, скупила бы на корню ослабевший госаппарат для достижения своих узкозгоистических интересов, что в условиях Китая равносильно катастрофе. Сильная государственная власть всегда была первым объективным условием выживания китайского общества, а не просто прихотью действительно жадных до власти и привилегий чиновников.
Завершая анализ дискуссии Яньтелунь, как одной из любопытнейших страниц в истории Поднебесной, хочется отметить традиционное китайское стремление к консенсусу: хотя солидной социальной опоры у рыночников не было, государство на всякий случай серьезно изучило возможную альтернативу развития страны и ее последствия; целью участников дискуссии был поиск оптимального пути развития китайского общества той эпохи. И выбор, сделанный ими, оправдал себя по крайней мере на полторы тысячи лет вперед. Что касается судьбы рыночной конфуцианской платформы: по мере превращения конфуцианства в государственную идеологию и вхождения конфуцианцев во власть их оппозиция государственному способу производства и распределения «соли, железа и опьяняющих напитков» существенно уменьшилась.
Таким образом, не только паразитическая частновладельческая тенденция в деревне, но и экономически плодотворная частнопредпринимательская деятельность в городе подрывали АСП, основанный на стабильности и для стабильности. Частнопредпринимательская инициатива на Востоке ограничивалась не только вышеуказанными высокими мотивами, но и рядом конкретных препон и ограничений:
1. В отличие от Европы, восточные города возникали не как торгово- ремесленные центры, а как оплоты военно-административной мощи.
2. С точки зрения экономической они были больше торговыми, чем производственными центрами. Масштабы городского потребления превышали масштабы его производства.
З. Городская торговля была в основном транзитной.
4. Торговые гильдии возникли раньше цехов ремесленников и имели больший вес.
5. Ремесленные цехи (там, где они были) не имели функции защиты своих членов и конкурировали между собой. Дешевизна рабочей сипи из-за ее избытка препятствовала внедрению технических усовершенствований.
6. Казенные мануфактуры препятствовали развитию частной инициативы.
7. Государство обирало торговые гильдии и цехи, находившиеся на городской земле, принадлежавшей государству (обязательный бесплатный госзаказ, обязательная продажа государству части производимой продукции по заниженным ценам, фиксация цен, обилие таможенных перегородок).
8. Государственная монополия на полезные ископаемые держала потенциального частного предпринимателя «на поводке» у чиновничества.
9. Концентрация правящего класса (с челядью) в городах помешала им стать «вольными» в европейском понимании этого слова. Поскольку торгово- ремесленное население не составляло большинства горожан, то городские «движения» в средневековую эпоху практически отсутствуют.
Совокупность вышеуказанных факторов позволяет говорить об «огосударствлении» города на Востоке. В отличие от европейских городов, «катализаторов перемен», восточные города при всей их внешней кипучести, оставались «хранителями традиций». В таком консервативном городе, по словам К.Маркса, могли существовать только «допотопные» формы капитала, присущие всем докапиталистическим обществам:
— ростовщический капитал, обладающий «способом эксплуатации», характерным для капитала, но без характерного для него способа производства;
— торгово-купеческий капитал, «непосредственный предшественник» капитала промышленного этак в него и не превратившийся (по крайней мере, до втягивания Востока в мировое капиталистическое разделение труда с сер. ХIХ в.).
Таким образом, не только государство и крестьянство, но и города на Востоке в средние века консервативны: индивидуальная социальная мобильность была — классовой мобильности не было.
ВЫВОДЫ: в средние века, вопреки теоретическим штампам, «реальный» АСП включал в себя, хотя и боролся с ней, частную собственность в качестве «теневой экономики». Поэтому история азиатских обществ характеризуется борьбой пассивного центростремительного государственного и динамичного центробежного частного начал внутри имущего класса, часть которого олицетворяла собой власть, а другая посягала на ее основы. Следовательно, к традиционным государственным функциям контроля крестьянства добавляется еще и функция ограничения и подавления частнособственнической тенденции, что делало неизбежным превращение государственной власти в деспотическую. Так возникает основное противоречие АСП — между объективной необходимостью централизации государственной власти и неизбежным ее перерождением в деспотическую. Особенно это характерно для инонациональных правящих династий, пришедших к власти в результате побед кочевников над земледельческими цивилизациями: им необходимо подавлять чуждое этноконфессиональное население в условиях многослойности имущего класса.
продолжение
--PAGE_BREAK--