Виктор Сонькин
В мартовские иды 44 г. до н.э. Гай Юлий Цезарь был убит в Сенате заговорщиками из числа собственных сторонников.
Заговор был слабый, скрепленный только смутно понимаемым благом отечества. Борцы с узурпатором не тронули ни второго консула Марка Антония, ни юного цезарева пасынка Октавиана, его официального наследника — видимо, решив, что уж этот-то щенок опасности не представляет. Они просчитались.
Новой широкомасштабной войны не получилось: Италия слишком устала от столетия междоусобиц. Цезарианцы — Антоний, Октавиан и генерал Марк Лепид — образовали «второй триумвират» и разделили подвластный Риму мир между собой. Антонию досталась часть богатых восточных владений, в том числе Египет с царицей Клеопатрой впридачу.
Выждав время и оттеснив Лепида с политической авансцены, Октавиан начал пропагандистскую войну против Антония, который якобы планировал восстановить в Египте власть Птолемеев и отпасть от Рима. В 31 г. в морской битве при Акции силы Запада победили силы Востока. Военное значение победы было невелико, но на моральный дух обеих армий она оказала решающее действие; союзники Антония разбежались, и спустя некоторое время Антоний с Клеопатрой покончили с собой.
Снова не стало ни триумвирата, ни даже дуумвирата. Октавиан остался один на один с дилеммой вселенского масштаба: что теперь делать с властью? В сложившейся обстановке он вполне мог претендовать на что-то вроде пожизненной диктатуры. А мог с почетом удалиться из общественной жизни и мирно выращивать капусту на своей вилле.
Но для лобовых решений Октавиан был слишком умен. Он провозгласил своей целью «восстановление республики» и предложил Сенату, что снимет с себя все полномочия. Сенат благоразумно отверг это предложение. Октавиан еще несколько раз подряд занимал (условно-выборную) должность консула, но и этот подход был недостаточно тонок. Чтобы не раздражать поборников республиканских традиций, он принял трибунскую власть — которую уже не выпускал из рук, хотя формально его трибунские полномочия ежегодно возобновлялись. Кроме этого, в ведении Октавиана сконцентрировалась военная, так называемая проконсульская власть — которая, в нарушение всех правил, покрывала не только провинции, но и всю Италию вместе с городом Римом. Об этом он старался не напоминать.
В правление Августа (этот почетный титул был пожалован Октавиану Сенатом и сросся с именем, а потом заменил его) власть Сената стала чисто декоративной. Сенаторы по-прежнему продвигались по службе и занимали выборные государственные должности, но карьера любого выдвиженца находилась целиком и полностью во власти Августа. Можно было не сомневаться, что любой человек, к которому он испытывает личную неприязнь, не сможет сколько-нибудь значительно продвинуться по служебной лестнице; и, наоборот, попасть в фавор к «трибуну» уже само по себе гарантировало выгодные должности. При этом чиновничьих и бюрократических должностей становилось все больше, в том числе за счет разбухания аппарата провинций — и продвижение выходцев из социальных низов по служебной лестнице стало все активнее. Сенат пополнялся за счет всаднического сословия и даже за счет иностранцев, пожалованных римским гражданством.
Больших войн Август не вел, вполне успешно справился с несколькими локальными конфликтами, но и потерпел несколько поражений, в том числе катастрофическую потерю трех легионов под командой Публия Вара в Тевтобургском лесу — что надолго сделало Рейн крайней границей римской экспансии. Впрочем, свою роль защитника мира и порядка Август ценил больше военных успехов, и несколько раз в течение своего правления с большой помпой закрывал двери римского храма Януса, что символизировало полный мир на всей вверенной Риму территории. При Августе по всему римскому миру развернулось широкомасштабное строительство, особенно заметное в Риме. С хвастливым заявлением «Я принял Рим деревянным, а оставляю мраморным» трудно было поспорить. Строились не только дома и храмы, но и инженерные сооружения, и дороги — что облегчало проблему безработицы, особенно в провинциях. Провинции между тем были поделены на две категории — одни, так называемые «старые», остались в ведении Сената; остальные — большинство — стали императорскими, и наместников туда назначал сам Август; некоторые из императорских провинций были «всадническими», и там, вопреки традициям, роль префекта или прокуратора (что по сути одно и то же) исполнял представитель всаднического сословия. Особая роль была отведена Египту — этот регион был до такой степени ключевым для благосостояния государства, что ему придали статус «закрытой зоны», и для поездки туда даже сенатор должен был получать специальное разрешение.
Август пользовался неподдельным моральным авторитетом, но не забывал о том, как Рим дошел до жизни такой. Поэтому об армии он тоже постоянно заботился. Личная лояльность армейского состава гарантировалась присягой императору (и/или его наследнику). При Августе армия окончательно перешла на профессионально-контрактную систему и разделилась на несколько родов войск с четко прописанными уставами — от привилегированной преторианской гвардии до флота, матросов которого не слишком уважали, а служить им приходилось почти вдвое дольше преторианцев — 28 лет. В провинциях организовывались многочисленные военные лагеря. Некоторые из них разрастались и приобретали статус постоянных (из них потом выросли многие крупные европейские города). В римской армии становилось все больше «иностранных легионов» — уже спустя столетие армия была по преимуществу неитальянской. Вышедшие в отставку легионеры селились в местах расположения части и обрастали дружескими и семейными связями с местным населением, тем самым немало способствуя ненасильственной романизации.
Режим Августа поддерживался мощным идеологическим аппаратом. Прославление и обожествление правителя превратилось в государственную политику, обеспечивающую точку фокусировки для лояльности подданных в разношерстной многонациональной империи. Императорскому культу возводились храмы. Наиболее полно сохранившийся до наших дней римский храм стоит на центральной площади города Нима в южной Франции — по дыркам на его фронтоне ученые установили, какие буквы там были закреплены, и пришли к выводу, что это был именно храм императорского культа. Обожествление шло рука об руку с паранойей, иногда, вероятно, оправданной. Критика императорской власти была поставлена вне закона; в правление Августа произошло несколько казней заговорщиков, истинных или мнимых.
О сущности августовского режима историки спорят до сих пор. Нет сомнения, что Август сделал главный решительный шаг, превративший республику в империю. Нет сомнения и в том, что, по словам советского историка Машкина, это был «первый в истории пример режима, основанного на политическом лицемерии». То, что называлось «восстановленной республикой», не было ни восстановленным (республику никто не ниспровергал), ни республиканским. Август заявлял, что не занимает никакой должности, несогласной с древними порядками — и технически, вероятно, в этих словах не было лжи. Однако ни один римский правитель после царских времен не выполнял так много властных функций одновременно и несменяемо.
Август правил Римом в той или иной форме 56 лет. К моменту его смерти в государстве почти не осталось людей, помнивших прежний уклад жизни. Да и многие из помнивших не могли держать на Августа зла — ведь помнить приходилось не столько республиканские доблести, сколько кровавую череду братоубийственных войн и полное отсутствие даже намека на стабильность. Да и разница в уровне жизни (вспомним «деревянный» и «мраморный» Рим) была разительной.
Перед старым Августом встал деликатный вопрос о передаче власти. Передать он мог не власть как таковую — «царские» манеры по-прежнему оставались табуированными — а свой моральный авторитет, то есть рекомендовать преемника. Преемника Август хотел оставить из собственного рода, но ему фатально не везло: сыновей у него не было, внуки умерли в малолетстве, дочь и внучка вели себя примерно как Ксюша Собчак. Для поддержания своего морального авторитета Август несколько раз примерно наказывал родственниц — в 8 г. н.э. его внучка, Юлия Младшая, была отправлена в изгнание, и одновременно с этим в ссылку, только несравнимо более суровую, отправился лучший римский поэт Овидий. М. Л. Гаспаров предполагает, что это был ловкий отвлекающий маневр, призванный толкнуть общественное мнение от осуждения семьи императора к мысли о всеобщем падении нравов; а что именно официально инкриминировали Овидию — навсегда осталось тайной.
В результате власть «принцепса» — «первого среди равных» — пришлось передать пасынку, гордому Тиберию, человеку с хорошими задатками и дурным характером. Режим, созданный Августом, был хорош настолько, насколько хороши оказывались олицетворяющие его люди — весьма при самом Августе, вполне при Тиберии; а после Тиберия были Калигула и Нерон, и тут уже многие стали вспоминать старые добрые республиканские времена.