Тридцать пришли к власти под лозунгом возвращения к patrios politeia, поэтому при создании государственного аппарата им надо было позаботиться о кажущемся сохранении традиционных государственных учреждений, и притом сделать так, чтобы эти учреждения были послушными орудиями в руках правительства.
«Став господами государства, тридцать назначили пятьсот членов совета и остальных должностных лиц из предварительно намеченной тысячи кандидатов». Что касается Совета пятисот, то, как мы знаем из Лисия, он и до переворота состоял, в основном, из сторонников олигархии, поэтому при новой власти был переизбран почти в полном составе. Остальные пятьсот «из числа тысячи» были привлечены для замещения всякого рода должностей, количество которых не было, вероятно, сокращено, так как Тридцать, по крайней мере, на первых порах старались сохранить видимость демократической конституции.
Согласно как Аристотелю, так и Ксенофонту, правление Тридцати поначалу казалось действительно умеренным и стремящимся к «древней политии». Они убрали из Ареопага таблицы с законами Эфиальта и Архестрата относительно ареопагитов и отменили те из законов Солона, которые давали повод к недоразумениям и простор для деятельности сикофантов, например, оговорки относительно права завещать состояния, а также право принимать окончательные решения спорных вопросов. Суд присяжных был вообще отменен, возможно, еще до назначения нового аппарата государственного правления, так как именно гелиэя проводила докимасию чиновников, а судебная власть перешла к Совету пятисот и, вероятно, отчасти к Ареопагу, к которому в связи с отменой законов Эфиальта, должно было вернуться право суда по делам об убийствах. Затем, к общему удовлетворению, была искоренена одна из страшнейших язв демократии: известные общественности сикофанты были арестованы, осуждены и казнены. Аристотель добавляет к этому, что преследованию подвергались лица, «подлаживавшиеся в речах своих к народу вопреки его настоящим интересам, аферисты и негодяи, и государство радовалось этому, думая, что они делают это во имя высших интересов». Видимо, имелись в виду демагоги и прочие лица, запятнавшие себя неблаговидными поступками в период радикальной демократии.
Укрепляя свою власть, Тридцать по-прежнему не рассчитывали на собственные силы и потому старались заручиться военной поддержкой Спарты. При содействии Лисандра им удалось добиться присылки спартанского гарнизона численностью около 700 человек во главе с гармостом Каллибием, который они согласились содержать за счет города до тех пор, пока не «устранят дурных людей», то есть не избавятся от всех политических противников.
Теперь, под привычной и надежной охраной спартанских мечей, новоявленные правители Афин развернулись по-настоящему. Машина террора заработала в полную силу, уничтожая не только сторонников радикальной демократии, но и всех, кто мог оказаться опасным, включая зажиточных людей с вполне умеренными взглядами и даже представителей аристократии. Аристотель называет цифру в 1500 человек как общее число пострадавших от террора Тридцати. К этому моменту отношения между Критием с его группировкой и Фераменом становятся все более натянутыми.
Аристотель ясно очертил сложившуюся в стане олигархов ситуацию: "… Из знатных одна часть — люди, принадлежащие к гетериям, и некоторые из изгнанников, вернувшиеся на родину после заключения мира, — желали олигархии. Другая часть — люди, не состоящие ни в какой гетерии , — думала о восстановлении отеческого строя". Ферамен, возглавлявший этих последних, выступил против террора и требовал, чтобы власть была передана «лучшим людям». То есть он отстаивал свой идеал умеренно-олигархического правления с ограниченным, но достаточно большим коллективом полноправных граждан, основанный на имущественном цензе, принципе ротации власти и четком законодательстве, тогда как Критий и его сторонники желали сохранить и упрочить совсем другую систему государственного правления, основанную на партийном принципе, предусматривающую подавление всех инакомыслящих и признающую лишь один закон — волю партии, вернее, ее вождей, поэтому, во всяком случае, по образу действий, их правление можно назвать тиранией — тиранией партийной элиты.
Уже Аристотель упоминает о Поликрате, первым назвавшем Тридцать «тиранами». Таким образом, как мы видим, это позорное прозвище укрепилось за Тридцатью уже вскоре после их низвержения. То же демонстрирую и неоднократные указания Эфора. Во влагаемой Ксенофонтом в уста Ферамена защитительной речи последний говорит: «Я являюсь постоянно противником тех, которые думают, что олигархический строй не может быть прекрасным до тех пор, пока они не доведут государство до положения тиранического, управляемого немногими». Однако самого прозвища «тираны» в применении к Тридцати у Ксенофонта нет. Платон обозначает их правление как олигархию, Аристотель в «Афинской политии» сначала называет правление «тридцати и десяти» тиранией, но затем именует его олигархией.
С.А.Жебелев, рассуждая о природе власти Тридцати, верно заметил, что с юридической точки зрения они не являлись тиранами, так как были избраны, пусть и под давлением, прозвище же «тридцати тиранов» происходит из житейского обихода и является олицетворением их образа действия.
А действовала коллегия Тридцати именно как коллективный тиран, основывающий свою власть на произволе и насилии и опирающийся на набранный по принципу личной преданности аппарат, немногочисленную группу сторонников и войско из иноземцев-наемников. Здесь роль последних с успехом выполнял лакедемонский гарнизон, которому именно Тридцать платили жалование, начальник которого Каллибий, задобренный и подкупленный ими, походит скорее не на полномочного представителя Спарты, а на работающего по контракту кондотьера, продающего мечи своих воинов для любых, даже самых грязных дел. Истинно тираническим действием было разоружение граждан, проведенное вскоре после опубликование списка трех тысяч.
Решение о составлении этого списка Тридцать приняли в связи с пропагандой Ферамена, нашедшей широкий отклик в массе афинских граждан. Они начали работать над составлением списка «лучших граждан», однако, как и в случае с пятью тысячами, процесс искусственно затягивался, список постоянно корректировался на предмет политической лояльности кандидатов, причем, очевидно, ни Ферамен, ни его сторонники из числа Тридцати (если таковые у него еще оставались) не участвовали в составлении этого документа. Ферамен всячески противился всему этому, так как его явно не устраивал ни список, ни способ его составления, но его мнение у Тридцати уже явно не имело веса. Однако список был опубликован до расправы над Фераменом, поскольку впоследствии Критию понадобилось вычеркивать оттуда его имя, прежде чем передать его самого в руки одиннадцати.
Однако эта группа, пусть и настроенных проолигархически людей, не обладала, несмотря на официальное причисление к «немногим», реальной властью, по крайней мере до удаления из Афин Тридцати. Суд над Фераменом ясно продемонстрировал, что они сами находятся в подчинении у гораздо более узкой группы лиц, которая присвоила себе монополию на власть и в конце концов смогла отчуждать от гражданского коллектива и уничтожать по своему желанию «немногих» так же, как и всех прочих.
Скорее всего, список был опубликован вскоре после прибытия отряда Каллибия — необходимость дождаться пелопоннесцев может объяснить отсрочку его публикации. Теперь, будучи уверенными в своих силах, экстремисты решили окончательно упрочить свое господство, разоружив граждан и тем самым полностью, как им казалось, устранить угрозу восстания. Для этого они воспользовались уловкой, во многом схожей с той, что предпринял некогда Писистрат: объявили смотр гражданского ополчения, а затем, когда граждане расходились по домам, заранее расставленные в городе отряды воинов из числа трех тысяч и пелопоннесцев разоружили их, а оружие сложили в храме Афины на Акрополе.
Большинство афинян в противостоянии Ферамена и Крития являлось сторонниками первого, возможно, многие из них входили в состав Совета, однако после прибытия спартанских войск и разоружения граждан сила была не на стороне умеренных. Каллибий, присланный при содействии Лисандра, возможно, выполнял его инструкции, встав на сторону крайних олигархов. Логику Лисандра здесь можно понять, ведь умеренные уже один раз продемонстрировали неспособность удержать власть, кроме того, они не были в должной мере надежны, в отличие от абсолютно лояльных по отношению к Спарте экстремистов. Что касается людей Ферамена в числе самих Тридцати, то возможно, они отошли от него, во всяком случае, из источников создается впечатление, что Тридцать по вопросу устранения Ферамена были вполне едины. Может быть, к решению избавиться от него их подтолкнул захват изгнанниками Филы, который заставил принять меры, чтобы обезопасить себя: 411 год был слишком хорошо памятен, теперь в рядах правителей не было места тем, кто не готов идти до конца, — этот мотив хорошо отражен в обвинительной речи Крития у Ксенофонта.
Ферамена судил Совет пятисот по обвинению в государственной измене — очевидно, именно так следует трактовать слова Ксенофонта о том, что Ферамена обвиняли в «поношении существующего строя». Ксенофонт красочно описывает ход процесса, сообщая, что Совет был окружен агентами гетерий, вооруженными кинжалами, а на площади стояли воины гарнизона; приводит драматические подробности того, как служители по приказу Крития и главы одиннадцати Сатира оторвали Ферамена от алтаря Гестии и о его смерти от цикуты.
Согласно же Аристотелю, Тридцать просто провели в Совете два закона, из которых один давал им право по собственному усмотрению казнить любого гражданина, не внесенного в список трех тысяч, а другой запрещал принимать какое-либо участие в государственном управлении лицам, участвовавшим в разрушении Ээтионейского укрепления или в свержении правления Четырехсот. Таким образом, Ферамен автоматически оказывался вне состава граждан и отдавался на волю Тридцати.
По мнению В.П.Бузескула, рассказ Аристотеля по своей простоте и документальному характеру заслуживает большего доверия, чем драматическое повествование Ксенофонта, однако мы не видим оснований не доверять и Ксенофонту — очевидцу описываемых событий. Впрочем, при ближайшем рассмотрении, эти две версии не противоречат друг другу. Ксенофонт, как и Аристотель, сообщает, что Совет не выносил приговора Ферамену, и что тот был казнен согласно общему решению Тридцати, исключившему его из списка трех тысяч. Рассказ Аристотеля дополняет Ксенофонта, объясняя, какой механизм пустили в ход Тридцать для уничтожения своего противника. По своему обыкновению, они не оставляли жертве ни единого шанса на спасение, однако Ферамен был слишком видной фигурой, чтобы просто расправиться с ним. Поэтому, как и в случае с процессом «стратегов-заговорщиков», они желали придать делу видимость законности, устроив суд, и только когда возникла опасность оправдания Ферамена, прибегли к открытому насилию.
Согласно Аристотелю, разоружение населения и прибытие Каллибия произошло уже после расправы над Фераменом, однако это сообщение противоречит остальным источникам, а кроме того, вызывает закономерный вопрос: если афиняне, располагая оружием и не находясь под угрозой спартанского гарнизона, спокойно допустили устранение Ферамена и многих видных и популярных сограждан, то для чего было потом разоружать их и обращаться за помощью в Спарту?
Рассматривая деятельность Тридцати, следует помнить, что это, в основном, были представители аристократии, люди, получившие хорошее образование и имеющие, как например Критий, склонность к теоретическому мышлению. Поэтому трудно предположить, чтобы они действовали без всякой программы, хоть и не предлагали ее для обсуждения общественности.
Лаконофильство было непременной частью идеологии афинских олигархов, поэтому, как считает Д.Уитхед, Тридцать ставили своей целью построение государственной системы, максимально приближенной к спартанскому образцу. Нет смысла сомневаться, что в учреждении эфората просматривается несомненное спартанское влияние, однако, как полагают некоторые ученые, коллегия Тридцати, пришедшая ему на смену, также имитировала один из органов правления Спарты — герусию, которая, включая двух царей, тоже насчитывала 30 человек.
Ограничение коллектива граждан тремя тысячами критиковалось Фераменом из-за произвольности этой цифры, однако возможно, что Тридцать просто стремились свести количество полноправных афинян к числу полноправных спартиатов того времени.
Известно, что спартанцы не были привычны к красноречию, столь развитому в Афинах. Так например, у Фукидида эфор Стенелид говорит: «Я не понимаю всех этих афинских речей». Придя к власти, Критий и Харикл добились принятия закона о запрете на преподавание искусства красноречия. Ксенофонт расценивает это как меру, направленную на прекращение деятельности Сократа, однако скорее данное постановление имело более широкое значение: удушение интеллектуализма, которому свойственно подвергать сомнению любую истину, — мера вполне в лаконском духе.
Если принимать терминологию К.Поппера, то Спарта являлась «закрытым обществом», для которого характерно было не только ограничение свободы слова, но и ограничение на въезд иноземцев и выезд собственных граждан за пределы отечества. Необходимость таких мер безопасности понимали такие лаконофилы-теоретики, как Платон. Тридцать, сначала разоружив граждан, не вошедших в список трех тысяч, затем воспретили им доступ внутрь городских стен.
Из источников мы знаем также о терроре против метеков. Согласно Лисию, двое малоизвестных членов коллегии Тридцати, Феогнид и Пизон, предложили законопроект, по которому каждый из них мог предать казни по одному метеку и конфисковать его имущество для пополнения казны. Ксенофонт поясняет, что средства были необходимы для содержания гарнизона. Однако весьма возможно, что недостаток финансов был здесь не единственным побудительным мотивом. Сам Лисий замечает, что метеки подозревались олигархами в оппозиционных отношениях к перевороту, и не без некоторого основания: положение чужеземцев в аристократических государствах было гораздо хуже, чем в демократических, и афинские метеки, естественно, не были довольны ходом дел. Такая акция, направленная не против конкретных лиц, а против целого слоя, напоминает существовавший в Спарте обычай ксеноласии — изгнания иноземцев.
Какое беспокойство внушала эта мера афинским умеренным, видно из слов Ферамена о том, что теперь весь этот слой станет враждебен к олигархии. Открытого возмущения со стороны метеков не последовало, да они и не имели такой возможности, однако репрессивные действия со всей очевидностью подталкивали их к тому, чтобы они «проголосовали ногами», то есть покинули пределы Аттики. Это понимал как Ферамен, так и Критий с его сторонниками. Таким образом, можно предположить, что зимой 404/403 г. Тридцать пытались провести ксеноласию, которую они, впрочем, понимали как изгнание не только чужеземцев, но и всех неугодных элементов.
Однако даже если принять все вышеизложенные аргументы, то из них еще не следует, что Тридцать желали действительно сделать из Афин вторую Спарту. Как верно заметил Д.Уитхед, не важно, что в самой Спарте герусия в то время не была основным политическим институтом, главное, что лидеры олигархического движения использовали эту форму для своих целей, которым она отвечала.
Правление Тридцати продолжалось недолго, однако по их действиям можно составить некоторое представление о той государственной системе, которую они намеревались построить. Это тоталитарное государство с вертикальное системой управления. Во главе его стоит коллегия Тридцати, неподотчетная никому и, по всей вероятности, решающая вопрос преемственности власти и собственного состава исключительно в своем кругу. Это показывает устранение Ферамена, ставшее результатом коллективного решения Тридцати. Помимо практически абсолютной власти они держат в своих руках и контроль над казной, а также большие богатства, которыми владеют в частном порядке благодаря конфискациям имущества «неблагонадежных» граждан и метеков.
Частью своей власти и привилегий они делятся с одиннадцатью, играющими роль службы безопасности. Видимо, именно у одиннадцати в подчинении находились полицейские силы — триста слуг-биченосцев.
Военной опорой режима служит, в первую очередь, расквартированный на Акрополе гарнизон из пелопоннесцев или, в случае их отзыва, просто из наемников, находящийся на жаловании у Тридцати и потому преданный лично им.
Затем идет коллектив трехсот «лучших граждан», отобранный, впрочем, не по принципу происхождения или даже имущественного ценза, а по признаку лояльности к существующей власти. Эти люди находятся в привилегированном положении, некоторые из них поживились конфискованным имуществом, кроме того, правители, следуя принципу тайных гетерий, постарались связать их круговой порукой общих преступлений. Из их числа избирается или же просто назначается Совет и другие должностные лица. Только лица, входящие в список трех тысяч, имеют право на ношение оружия, а также доступа внутрь городских укреплений.
Прочие афиняне оказываются низведены до положения эпойков, политически абсолютно бесправных и находящихся у правителей в полном подчинении. Что касается метеков, то развязанный против них террор, как мы уже говорили, был направлен на то, чтобы избавиться от них. Естественно, спасаясь бегством из Аттики, они принуждены были бросать основную часть своего имущества.
Внешней опорой режима служит поддержка со стороны Пелопоннесского союза во главе со Спартой, которая после победы в Пелопоннесской войне стала доминирующим полисом всей Эллады.
Такая система, построенная действительно не без спартанского влияния, в конечном счете мало напоминает государственное устройство Спарты. Вожди олигархии с удовольствием переняли лаконский консерватизм и отношение к подвластным категориям населения, однако отнюдь не горели желанием перенимать основную черту спартанского общества — всеобщее жесткое подчинение незыблемым законам и обычаям, одинаковое для всех спартиатов от царей и эфоров до рядовых гоплитов. Возможно, именно в этом и кроется причина решительного неприятия режима Тридцати Платоном.
Между тем, слова Ферамена о том, что террористическая политика Тридцати, затронувшая абсолютно все слои граждан, создаст им слишком много врагов и, в конечном счете, погубит олигархию, начали сбываться. Множество жителей Афин, как граждан, так и метеков, принуждены были бежать и искать спасения в Мегаре, Халкидике, на острове Эвбее и особенно в Фивах, принимавших беглецов, несмотря на запрет спартанцев. Осенью 403 г. вышедший из Фив отряд из 70 афинских изгнанников под командованием Фрасибула захватил пограничную крепость Филу и укрепился там. Попытка выбить их оттуда силами только афинских гоплитов и всадников закончилась бесславно. В Филе образовался центр, куда стекались все недовольные, и силы демократов возрастали с каждым днем. Тогда Тридцать попытались блокировать их в крепости, используя лучшие свои силы — всадников и почти всех воинов пелопоннесского гарнизона, однако Фрасибул разгромил их, внезапно атаковав лагерь врага.
Поражение этих отборных войск явно произвело большое впечатление на горожан и заставило Тридцать усомниться в своих силах. Поэтому они решили на всякий случай приготовить безопасное убежище для себя и своих приспешников. С этой целью была проведена резня жителей Элевсина. Обстоятельства этого деяния подробно описаны у Ксенофонта.
Отряд всадников во главе с Критием вступил в Элевсин и под предлогом проведения переписи населения заставил собраться жителей. Каждый должен был записаться, а затем через калитку спуститься к морю, где их, выходящих, поодиночке хватали всадники. На следующий день арестованных перегнали в Афины и заключили в тюрьму. Конечно, проще было бы убивать элевсинцев прямо на месте, как только они выходили из калитки, однако Критий желал использовать их смерть, чтобы связать всех своих сторонников единой кровавой порукой. Для этого все граждане из списка трех тысяч, гоплиты и всадники, были созваны в Одеон, где стояли в готовности воины гарнизона в полном вооружении. Собравшимся было предложено открыто проголосовать за казнь элевсинцев, дабы продемонстрировать готовность «решаться на одни и те же рискованные шаги и нести одинаковую ответственность» со своим правительством, что и было исполнено.
Мы не знаем, коснулось ли уничтожение всех жителей Элевсина, только взрослого мужского населения, или же некоторой части элевсинцев. Вероятно, местная аристократия не пострадала от резни, во всяком случае, представители родов Эвмолпидов и Кериков по-прежнему продолжали исполнять свои жреческие функции.
Между тем, численность армии демократов достигла тысячи человек. С этими силами Фрасибул решился на смелый маневр: покинув Филу, они совершили ночной марш по равнине и заняли Пирей. Там они получили поддержку многих местных жителей, присоединившихся к Фрасибула; вооружение их, правда, составляли только камни. Удержать с такими силами лишенный стен Пирей не представлялось возможным, поэтому демократы заняли возвышенный пункт — Мунихию. Здесь состоялось решительное сражение: собранные отовсюду войска Тридцати отчаянно пытались выбить своих врагов с позиций, однако, несмотря на то, что они были более многочисленны и лучше вооружены, силы олигархов опять потерпели поражение. Принужденные наступать вверх по узкой дороге под градом метательных снарядов, они были опрокинуты и понесли тяжелые потери: около 70 человек было убито, среди них сам Критий и еще один член коллегии Тридцати — Гиппомах, погиб также один из десяти правителей Пирея — Хармид, сын Главкона.
После столь тяжелого поражения, лишившись вождя, руководители олигархии пребывали в растерянности и унынии. Демократы сумели утвердиться в Пирее, а волнения начались уже среди трех тысяч привилегированных граждан, вошедших в список. На собрании, произошедшем на следующий день после сражения, лишь незначительная часть собравшихся, состоявшая, главным образом, из лиц, успевших серьезно себя скомпрометировать вместе с Тридцатью, высказывалась против всякого соглашения с демократами; большинство же собрания постановило низложить Тридцать. После этого правители вынуждены были удалиться из Афин. Они вместе со своими сторонниками перебрались в Элевсин. Из Тридцати в городе остались только Фидон и Эратосфен. Так закончилось продолжавшееся около восьми месяцев правление Тридцати.
Горожане избрали новое правительство из десяти человек — по одному от каждой филы. Во главе их стояли Фидон, Гиппокл и Эпихар, которые, по словам Лисия, намеренно были избраны из числа лиц, враждебно относившихся к крайней партии Харикла и Крития. Впрочем, их отношение к засевшим в Пирее демократам было не менее враждебным. Это, а также их близкие отношения с Эратосфеном указывает на принадлежность этих людей к умеренно-олигархической фракции Ферамена.
Таким образом, в Аттике оказалось сразу три враждебных друг другу партии: крайние олигархи в Элевсине, вождем которых после смерти Крития стал, вероятно, Харикл, умеренные во главе с Фидоном в Афинах и демократы в Пирее. По словам Аристотеля, главной функцией десяти новоизбранных правителей было заключение мира с Пирейской партией, однако они продолжали вести войну, рассчитывая, по-видимому, еще раз повторить попытку создания умеренно-олигархического строя. Они обратились в Спарту с просьбой о денежном займе, затем, желая упрочить свое положение, десять казнили одного из видных граждан — Демарата, очевидно, выступавшего против их политики, и держали город в руках, опираясь на остатки гарнизона Каллибия и часть всадников. Так, зимой 404/403 г. по-прежнему продолжались боевые действия.
За помощью в Спарту обратились как десять, так и ушедшие в Элевсин представители коллегии Тридцати. Лисандр добился выделения афинянам ссуды в сто талантов, а также посылки в Аттику военных сил для подавления демократического движения. При этом командование флотом получил его брат Либий, а сухопутными силами руководил сам Лисандр. Набирая по дороге наемников, он направился к Элевсину. Мы полагаем, что Лисандра намеревался восстановить правление Тридцати в полном объеме. Возможно, именно боязнь этого подтолкнула афинян к низложению десяти. Городская партия назначила десять новых правителей во главе с Риноном из Пэании и Фаиллом из Архедунта, которые начали мирные переговоры с демократами.
Между тем в самой Спарте произошли непредвиденные для олигархов события: к власти пришло новое правительство, причем эфоры, избранные на 403/402 г., были враждебно настроены по отношению к Лисандру. Как сообщает Ксенофонт, в Спарте начали относиться с подозрением к огромному влиянию Лисандра и опасались, что он, покончив с демократами, превратит Афины в свое личное владение. Поэтому спартанский царь Павсаний, противник Лисандра, с войском вступил в Аттику, занял позиции справа от Пирея и воспользовался первым же успехом в сражении с демократами, чтобы выступить в роли примирителя. По его совету обе враждующие стороны обратились в Спарту для посредничества в мирных переговорах.
После прибытия пятнадцати спартанских посредников между пирейской и городской партиями был заключен мирный договор. По его условиям обе партии прекращали вражду и каждый из граждан получал назад свое имущество. Те члены городской партии, которые боялись народного мщения, имели право перебраться в Элевсин, сохраняя при этом гражданские права и имущество. Для этого желающие выселиться должны были записаться в специальный список в течение 10 дней после заключения договора. Ни жители Афин не имели права приходить в Элевсин, ни элевсинцы — в Афины, за исключением дней, в которые происходили мистерии, однако вносить подати в союзную казну переселившиеся в Элевсин должны были наравне с афинянами. По договору объявлялась также полная амнистия для всех, за исключением членов коллегии Тридцати, десяти, одиннадцати и десяти правителей Пирея. Эти обязаны были сначала представить отчет о своей деятельности, как и положено должностным лицам. Второй состав коллегии десяти, конечно, легко сумел отчитаться перед народным собранием, кроме того, благодаря этому пункту сумели получить амнистию член коллегии Тридцати Эратосфен и один из первых десяти — Эпихар.
Сторонники умеренно-олигархического движения продолжали сохранять некоторое политическое влияние еще довольно долго, возможно, до присоединения Элевсина, Некоторые из них занимали видные государственные должности: так, Ринон, один из второго состава коллегии десяти, был избран стратегом, близкий сторонник Ферамена Архин также, очевидно, занимал достаточно высокий государственный пост. Благодаря его усилиям число желавших выехать из Афин сильно сократилось, так как он своей властью прекратил их запись. Архин же добился отмены предложения Фрасибула о предоставлении прав гражданства для всех вернувшихся из Пирея и решительно пресек попытки личной мести со стороны бывших изгнанников. Сторонники умеренно-олигархической доктрины пытались даже провести предложение о предоставлении полных гражданских прав только лицам, имевшим хотя бы минимальные земельные участки, т.е. положить в основу новой конституции принцип земельного ценза. Однако оно было отвергнуто народным собранием, и полные политические права получили все граждане без исключения.
Вскоре начал вновь функционировать избранный по жребию Совет пятисот, вместе с тем, было произведено избрание всех прочих демократических магистратур в их прежнем виде. Постановлено было также восстановить все отмененные во время правления Тридцати законы Солона и Драконта и произвести в связи с этим общий пересмотр и редактирование текста законов, что было поручено специально выбранной для этого Советом коллегии анаграфеев, окончательное же редактирование — самому Совету.
Последним аккордом борьбы демократии с олигархическим движением стало присоединение Элевсина. Около трех лет он существовал как автономная община, что, конечно, не устраивало власти Афин. Наконец, узнав, что правители Элевсина набирают наемников, афиняне двинули против них гражданское ополчение. Стратеги олигархов, вышедшие для переговоров, были схвачены и убиты, с остальными было заключено соглашение, по которому элевсинцы получали амнистию, но обязывались подчиняться афинским законам, а сам Элевсин возвращался в состав афинского государства. Так была полностью восстановлена демократия в Аттике, на этом раз окончательно, вплоть до самой потери Афинами независимости. Партия крайних олигархов, скомпрометированная и утратившая почву для существования, исчезает с афинской политической сцены. Список литературы
Владимирский М. Ю. Афинская олигархия