РЕФЕРАТ
по МХК
на тему:“АнтониоГауди“
выполнила: БурдинаОльга
ученица 10”A” класса СШ №12
г. Брест 2005г.АнтониоГауди-и-Корнет
«Джентльмены, перед нами либогений, либо сумасшедший», – сказалпредседатель комиссии на защите дипломного проекта Антонио Гауди-и-Корнетав барселонской Провинциальной школе архитектуры.«Похоже, теперь я архитектор», – подвел черту студент, известный своейзаносчивостью и упрямством.
Любитель лайковых перчаток ичерных шелковых цилиндров, щеголь и денди, рыжеволосый юнец с пронзительноголубыми глазами. То ли ангел, то ли бестия. Женщины влюблялись в него, терялиголову, но Гауди остался одинок. Он долго ухаживал закрасивой учительницей Пепетой Мореу,но на неловкое предложение руки и сердца она ответила, что уже помолвлена.Потом был недолгий роман с юной американкой, но девушка вернулась в Америку, ипути их разошлись. В этом Гауди увидел знамение: егосудьба – одиночество. Жертва ради высшей цели.
Смерть караулила его с самогорождения. Мальчика, появившегося на свет 25 июня 1852 года, крестили наследующий же день в соборе Святого Петра в Реусе. Имядали в честь матери – Антонии. Торопились – хотели спасти душу младенца,боялись, не выживет: беременность была тяжелой, роды трудными, к тому женезадолго до этого родители оплакали двух малышей. Что-то в этой семье было нетак. Все братья и сестры Гауди умерли в молодости.Однажды в детстве мальчик подслушал разговор отца и матери с врачом, которыйпредрекал ему неизбежную скорую смерть. Антонио решил выжить. И выжил, хотяболезни изводили его всю жизнь. В тридцать он выглядел вдвое старше ровесников,в пятьдесят – дряхлым стариком.
Он знал, что остался в живых непросто так.
«Я сын, внук и правнуккотельщика. Мой отец был кузнецом, и мой дед был кузнецом. Со стороны матери всемье тоже были кузнецы; один ее дед бондарь, другой моряк – а это тоже людипространства и расположения», – объяснял Гауди своепоразительное умение мыслить и чувствовать в трех измерениях. В детстве ончасами мог смотреть, как плывут облака, как течет вода. Его интересовало, какустроен цветок, как листья образуют крону, как вода обтачивает камень, почемудерево не падает под порывами ветра. Потом его заворожила мастерская отца. Тамкаждый день совершались чудеса – из плоских медных листов получались блестящиесосуды. Хорошим учеником монастырской школы Коллеже де лосЭсколапиос в Реусе сынкузнеца не был. Единственный его конек – геометрия, любимое занятие –рисование, увлечение – исследовать с приятелями окрестные полуразрушенные монастыри.
Сейчас искать следы Гауди в Реусе бесполезно, сплошные разочарования – таблички набезликих офисных зданиях: «Когда-то на этом месте стоял дом...», невнятноестроение, затянутое зеленой строительной сеткой. Внимание заслуживает разве чтоатмосфера старого города – пышные барочные особняки, строгий готический СанПере и его сорокаметровая колокольня. Мощную винтовую лестницу этой колокольнимастер почти точно воспроизвел в башнях собора СаградаФамилиа.Мученик
Всердце каждого благородного человека история эта не вызовет иных чувств, кромегорячего сострадания к исполненной стольких превратностей судьбе. Многие изтех, кому доводилось слушать этот рассказ, не могли к концу его сдержатьрыданий.
Судьбажестоко лишила Антонио самых простых радостей детства: несчастный ребенок срождения болел тяжелейшей формой ревматоидногоартрита — он с трудом ходил и был лишен возможности играть с друзьями в пряткии салочки. Ноги его были непослушными, руки с трудом сгибались — он еле-елесадился на стул и с трудом мог с него встать. До самой смерти он ходил врастоптанной уродливой обуви, которую для него специально размягчали кувалдой —в обычных ботинках ноги попросту отказывались его слушать.
Бедныйотец его, жестяных дел мастер, жестоко страдал, глядя на то, как маленький сынчасами сидит в одиночестве под раскидистыми ветвями платана, наблюдая заптицами и возней кошек во дворе. Увы: ни отец, ни мать его не имели средств ктому, чтобы попытаться лечить любимого сына у хороших врачей.
Единственнымразвлечением маленького Антонио были редкие поездки с мамой в Таррагону. Ему дозволялось проехать на ослике. В Таррагоне, казавшейся ему в те времена огромным городом,они неизменно шли в кафедральный собор, где мама подводила его к староймраморной купели слева и неизменно говорила: «Поблагодари, сынок, СвятуюДеву Марию за то, что она покровительствовала твоему крещению».
Увы,даже там Антонио не мог встать на колени — в знак благодарности он лишьпочтительно склонял голову. «Спасибо, — шептал он, — что я живу такдолго». (Соседи рассказывали ему, что при рождении повитуха категоричноопределила срок его жизни: не более трех лет.)
Онбыл одинок, беден и слаб. В школе его постоянно дразнили. Антонио молча сиделна задней парте, просверливая учителя своими странными, узко посаженнымичерными глазами, и рисовал в тетради многочисленные бессмысленные кружочки.Учитель признавался впоследствии, что побаивался его не по-детски серьезного,внимательного взгляда.
Впрочем,ученик по имени Антонио Гауди поражал учителя не тольковзглядом. Дон Игнасио Эстебальнавсегда запомнил урок биологии, проведенный в его классе. «Крылья, дети,даны птицам, чтобы летать, — привычно объяснял он 10-летним ученикам. — С ихпомощью птицы взмывают в небо и...» — «Это неправда, — спокойно прервалего Антонио. — Курице крылья помогают быстрее бегать».
Самоеже поразительное замечание своего странного ученика дон Эстебальзаписал себе в дневник и рассказывал впоследствии потомкам. Это случилось вдень, когда на праздник Сан Хорхе школа собиралась накарнавал. Мальчишки вырвали у Антонио из рук кошелек, где лежали данные емуотцом деньги на праздник. С трудом согнувшись, Антонио растерянно стал искатьего на полу, и в этот момент какой-то негодяй с хохотом толкнул его в спину.
Антониоупал и идти на праздник не смог.
Виноватоотряхивая перепачканную курточку Гауди, дон Эстебаль смущенно объяснял: «Ты лучше рядом с моимокном сиди, когда они играют. Мне же трудно им объяснить, что ты не можешь датьсдачи».
Ответ10-летнего всю жизнь звучал в ушах учителя. «Я могу дать сдачи, — ответил10-летний мальчик. — Но Господь Иисус Христос, даровавший мне столь долгуюжизнь, велел мне прощать своих мучителей».
Онвсю жизнь героически преодолевал собственные недуги, заботясь о близких.Трогательно опекал престарелого отца, растил племянницу — дочь рано умершейсестры.
Исключительноради отца он построил в парке Гуэль дом соспециальной пологой лестницей, по которой легко было ходить старику.Гений или сумасшедший?
Рыжий и голубоглазый, словно специально отмеченныйБогом, он не походил на типичного испанца.
Да, вобщем-то, он им и не являлся. Как каталонец, он был испанцем и
неиспанцемодновременно. Даже фамилиюего принято произносить с ударением на последнюю букву, как делается воФранции.
Каталония — это своеобразный буфер междурациональной,
экономически развитой Европой и фанатично верующей,иррациональной Испанией. А еще это место встречи северофранцузской возвышенной
готики с мавританским архитектурным кружевом. В этойсвязи
характерно,что творческие фантазии Гауди удивительным образомсочетались с точным математическим расчетом, с умением использовать новейшиематериалы и методы строительства. Пожалуй, лишь
каталонский дух мог родить такое.
Шестнадцатилетним юношей попав в Барселону, дабызавершить образование, Гауди полностью окунулся ватмосферу зарождающегося каталонского самосознания (чтоб не сказать — национализма). Новые
чувства наложились надетские ощущения своей личной
богоизбранности, на рано сформировавшуюся из-затяжелой болезни (ревматоидного артрита) волю к жизни.Вся эта горючая смесь оказалась
еще исдобрена мечтами о возрождении духа средневековой монастырской общности,возрождении мужского братства, единого в вере и труде.
Таким образом и родился его личный взгляд на мир — каталонский модерн Антонио Гауди.
Студентом он не терпел аналитической геометрии, нообожал изучение искривленных поверхностей. И еще он любил наблюдать заприродой, в которой нет однородных по цвету объектов — ни во флоре, ни в фауне,
ни в мертвойматерии. Из этого родился насыщенный изгибами и
красками архитектурный стиль. Так же, как изрелигиозности и
каталонского самосознания родилась жизненнаяфилософия Гауди.
Впрочем, не все было просто. В студенческий период Гауди отдал дань антиклерикализму, достигшему апогея нарубеже 60-70-х гг. — в эпоху расцвета либерального мировоззрения. Он радовалсяжизни, наслаждался вкусной едой и модными вещами. Казалось, искания юностиостались в прошлом, но...
Личность была сильнее моды и прорывалась сквозьнастроения эпохи.
В июне 1875 г. Антонио чуть не выгнали с экзамена,на котором
требовалось создать проект кладбищенских ворот. Гауди настаивал
на том, что начинать рисунок нужно с изображенияпохоронной
процессии под низким ненастным небом, аллеикипарисов и рыдающих плакальщиков. Он видел свое творение не столько объектом,отделенным
от людей идаже задающим обществу некие стандарты мировосприятия
(как было в барокко или в классицизме). Скорее, онощущал
необходимость отражения в камне уже сложившейсячеловеческой индивидуальности.
На выпускном экзамене про него сказали, что Гауди — либо гений, либо сумасшедший. По всей видимости,верно было и то, и другое. Истинный модерн требует безумия. Но в случае с Гауди кризис личности был
не столь выражен, как в случаях с его современниками- Ницше или
Ван Гогом (а позднее с Нижинским). А может, архитектора
поддерживало то, что он не считал Бога умершим?
В конечном счете Бог заменил ему всякую личнуюжизнь. Гауди так и не нашел себе супруги. Лишьоднажды в молодости он сделал предложение юной учительнице, но она ужеоказалась помолвлена. Возможно, опередивший его в этом деле лесоторговецсохранил миру великого архитектора? А может, наоборот — в творчестве Гауди что-то
надломилось из-за вечного одиночества?
Как бы то ни было, архитектор навсегда осталсяхолостяком и даже женоненавистником. Наверное, сексуальность умышленноподавлялась
ради любви кВысшему, и эротическое стремление находило выход в творчестве. Позднее, подконец жизни, когда Гауди даже ночевал
на стройке, в потрепанном отрешенном старике неосталось ничего от недолгого франтовства юности. Он отдавался лишь Богу.
И при этом твердо стоял на земле. Гауди работал на заказ, как
его отец-ремесленник. Архитектура — искусстводорогое. Листом
бумаги и даже холстом не обойдешься. Потребностьукладываться в
смету удерживала от парения в облаках.Вариации рая
Впрочем, то, что стремился создать мастер, не моглоизмеряться мерками стандартной сметы. Гауди частофантазировал прямо по ходу дела.
Он мог начинать стройку, не имея готовых чертежей.Он мог выстроить рабочих перед фасадом здания, подготовленного для облицовки, и
заставить их прикладывать поочередно кусочки мозаикик стене, дабы
мэтр неторопливо выбрал нужное ему сочетание цветов. Апорой построенное уже здание могло ему не понравиться, и тогда целые
помещения отправлялись на снос так, как будто речьшла всего лишь о дешевеньком макете. На подобные творческие поиски не должнобыло хватать никаких ресурсов.
Скорее всего, мы не имели бы сегодня Барселоны Гауди, если бы не счастливый случай, явившийся в лицепромышленника, эстета и
мецената Эусебио Гуэля. Он был богат и прагматичен, как нувориш, религиозени ортодоксален, как испанец, тонок и чувствителен, как
декадент.
Удивительная смесь, встречающаяся отнюдь не накаждом шагу. Но
именно этасмесь качеств нужна была Гауди. Именно онаобразовывала идеального заказчика. И архитектор получил такового. 35 лет,вплоть до самой смерти дона Гуэля, Гауди был его семейным архитектором.
В работе на Гуэля Гауди практически не был ограничен финансами. «Янаполняю карманы дона Эусебио, — жаловался егобухгалтер, — а Гауди их опустошает». Опустошалон их, надо сказать, весьма профессионально. Например, в построенном им дворце Гуэль архитектор использовал 127 колонн, ни одна из которыхне повторяла другую. Это был апофеоз творческой индивидуальности, отрицавшейвсяческие стандарты и априорные установки.
Однажды по возвращении из зарубежной поездки Гуэль получил от бухгалтера целую кипу счетов ссоответствующими комментариями.
«И это все, что потратил Гауди?»- спросил хозяин с раздражением.
При реализации одного из поздних проектов разбивалипривезенные
из Венециидорогие вазы ради получения керамических осколков,
необходимых для составления мозаики. Гуэль не мелочился. Он
хотелтворить, хотел удивлять, хотел быть своеобразным соавтором архитектора.
Говорят, что в первый день после завершениястроительства дворца
некий прохожий воскликнул: «Какая странная инеобычная вещь!»
Это и было то, что требовалось Гуэлю.Модерн не мог быть стандартным, привычным. Необычность становилась содержаниемцелой эпохи.
Впрочем, для Гаудиоригинальность не была самоцелью. Дворец
представлял собой целую религиозно-философскуюконцепцию.
Погреб — это ад. Огромная, простершаяся на 20 метровввысь гостиная символизировала землю и небо. Наконец, крыша со шпилем,
устремленным к жаркому испанскому солнцу,представляла собой архитектурную вариацию рая.
Интерпретировать концепцию дворца, наверное, не такуж сложно.
Гораздо сложнее осмыслить философию парка Гуэль — огромного
природно-архитектурного комплекса, созданного уженемолодым
Гаудив начале ХХ века. В основеидеи Гуэля и Гауди лежалапопулярная тогда английская концепция создания города-сада, своеобразного
рая на земле, в котором люди будут жить вдали отиндустриальных
ужасов.Однако Эдем вышел явно неоднозначным.
В нем есть вход и выход, но нет начала и нет конца.Изгибы форм,
перепадывысот, колонны, замаскировавшиеся под деревья, и яркая змеевидная скамья,окаймляющая дорический храм, уходящая вдаль и возвращающаяся из ниоткуда(говорят, на этой скамье людей посещают мистические видения). Все это непохожена образ рая как конечной цели человеческого пути.
Парк не делится на ад и рай, на добро и зло, на«зоны» счастья и
несчастья. Он весь, как круговорот жизни, в которой«умершим
Цезарем отстужи заделывают дом снаружи». Возможно, парк Гуэльпредставляет
собой самую наглядную и в то же время глубокуюмодель мироздания.
Деспот
Унего был невыносимый характер. Он терроризировал свою племянницу, не разрешаяей встречаться ни с одним молодым человеком. Ученики признавались, чтовозражать Гауди было абсолютно невозможным и грозилоисключением из мастерской. Работавшие с ним архитекторы выполняли рольисключительно подсобных рабочих: никакие их предложения в расчет не принималисьи даже не выслушивались.
Однаждына стройплощадке архитектор буквально довел до слез каменщика, заставляя еговновь и вновь переделывать декоративную розу, украшающую фасад. Наконец, мастерсам взял резец и завершил работу. Ведь каменщик вырезал конкретную розу снатуры, тогда как Гауди требовалась идея розы.
Наего лице было написано слово «деспот». Дело было вовсе не в пугающеярком, необычном для испанцев синем цвете глаз. И не в запоминавшихся светлыхволосах. Собеседников с первого взгляда поражало высокомерно-надменноевыражение его лица: упрямый подбородок и мрачно сдвинутые к переносице бровисразу же выдавали в нем человека с нелегким характером.
Нравего в действительности был тяжел. Он не признавал возражений. Свою первуюлюбовь и невесту Гауди забыл за один день, не пожелавслушать никаких объяснений, стоило ему узнать о ее случайной встрече в поезде сбывшим одноклассником.
Онтак никогда и не женился и всю жизнь приходил в бешенство при виде целующихсявлюбленных.
ПрофессораБарселонского университета, куда он поступил учитьсяархитектуре, испытывали в общении с ним ту же смесь страха и удивления, котораяохватила дона Игнасио Эстебаляс первого же дня знакомства с Гауди. Он делалисключительно то, что хотел, и учился только так и тому, как и что считалнужным. Вместо учебного проекта фонтана он позволял себе представлять наэкзамене проект кладбищенских ворот. Вместо заданного рисунка колоннадыприносил подробное изображение катафалка. Самым неприятным моментом в этойистории являлось то, что все вышеуказанные рисунки были выполненыбезукоризненно, и оценивать их поневоле приходилось высшим баллом.
Профессораговорили о нем, с трудом подавляя неприязнь. Особенно своенравный студентраздражал профессоров-испанцев, с которыми он изъяснялся исключительно по-каталонски.
Онс самого начала был ярым националистом. Все, что он делал, являлось в той илииной мере демонстрацией его нежелания признавать Каталонию частью Испании. Дажеего интерес к готическому искусству носил характер политического лозунга, ведьсредневековье было единственным периодом независимости Каталонии.
Вовремена Гауди каталонский язык был запрещен кпреподаванию в школах. Тем не менее он никогда не изменял своему принципу говоритьна родном языке. Испанские рабочие в процессе строительства СаградаФамилии были вынуждены изъясняться с ним через переводчика. Незадолго до смертион, выступая в суде, отказался отвечать на вопросы судьи по-испански.
Онпил только каталонское вино, носил одежду исключительно каталонскогопроизводства и заказывал исключительно эксклюзивную каталонскую обувь,производимую в дорогущей барселонскоймастерской.
Онстрастно мечтал прорваться наверх, используя время учебы в университете дляналаживания знакомств в высшем обществе. Круг его студенческого общениясоставляла исключительно барселонская элита, откоторой он долгое время скрывал свое истинное происхождение.
Онстарался ничем не выдать состояние и род занятий отца, туманно отвечая навопросы о своем прошлом и всячески подражая привычкам своих новых знакомых.Орнамент его первой визитной карточки напоминал фамильный герб Бурбонов. Восемьпервых стипендий он потратил на покупку дорогущихзолотых часов, которые впоследствии выдавал за семейную реликвию.
Егосчитали франтом. Он ходил к лучшему барселонскомубрадобрею Одонару. Часами занимался подбором шляп у Арнау. С 18 лет был помешан на шейных платках.
Онбыл катастрофически озабочен своей внешностью и буквально помешан на всем, чтосчиталось модным. Его истовая детская религиозность в студенческие годысменилась столь же истовым увлечением идеями модного в то время Оуэна. Свойпервый большой архитектурный проект он сделал модным жестом социальногопротеста, выбрав в качестве объекта фабричный цех, заказанный рабочимкооперативом Obrera Mataronense(организацией, пропагандировавшей социалистическую систему труда).
Проект,впрочем, был немедленно сочтен выдающимся. Через два года его представили навсемирной выставке в Париже. Именно там произошла роковая встреча Гауди с его черным гением — сеньором ЭусебиоГуэлем. Излишне будет говорить, что он не могупустить возможность дружбы с человеком, ничем не ограниченным в средствах.
Любовник
ДонЭусебио Гуэль. 1915 год.Образованный промышленник к этому времени уже получил графский титул
Этобыла любовь с первого взгляда.
СеньорЭусебио Гуэль был самымкрупным в Испании производителем керамической плитки и впоследствии первым встране производителем бетона. Именно на его заводах опробовались и готовилисьте самые принципиально новые материалы, при помощи которых Гаудитворил свою принципиально новую архитектуру. Сеньор Антонио Гаудибыл несчастным неудачником, который десятилетиями ждал муниципальных заказов,из которых за всю жизнь ему достался один лишь проект уличного газового фонаря,и официального признания государства, единственный раз выдавшего емупоощрительный приз за дом Кальвета.
Да,это была любовь. Чудак-самоучка Антонио Гауди,погруженный в бесконечные страхи потенциального крушения своей архитектурнойкарьеры, и новоиспеченный дворянин Эусебио Гуэль, промышленник-интеллектуал, уставший от успеха всехбез исключения своих предприятий. В его библиотеке Гаудивпервые познакомился с идеями стиля ар нуво. В егодоме впервые услышал поэзию Данте Габриеля Россетти. От него Гауди получилпервый высокооплачиваемый заказ — на строительство Охотничьего павильона близ Ситгеса — а вслед за тем и другие пять наиболее масштабныхзаказов. Гуэль мог позволить себе заказать любуюмечту и попросить Гауди построить принципиально новыйпо мысли и решениям жилой дом, парк и даже город. Гаудис его помощью открыл в себе гения, строившего дома без чертежей, изобретавшегообъемные план-схемы зданий, фантазировавшего на темугорода-сада и страны-рая.
БезГуэля Гауди не стал бы Гауди — без Гауди никто невспомнил бы имя Гуэля. На гуэлевскихстройках Гауди отработал все то, что потом быловоплощено им в замысле храма Примирения — СаградаФамилии.
Онипочти не разлучались. Вместе обедали и отдыхали. Ни тот, ни другой не былиженаты. Сеньор Гуэль, по слухам, содержал нескольколюбовниц — сеньор Гауди, по слухам, был безнадежно ибезоговорочно влюблен в несговорчивую американку, с которой однаждыповстречался на строительной площадке собора. У обоих, по слухам, не хваталовремени и сил на серьезную личную жизнь.
Иэто было понятно. Не ограниченная бюджетом фантазия предпринимателя Гуэля сочиняла феноменальные для своего времени заказы дляне ограниченной правилами фантазии архитектора Гауди.Они сочиняли каминные трубы в форме кипарисов, вентиляционные столбы в формелесных домиков, диваны в виде волн и город-сад для жизни раю.
Проектпарка Гуэль, впрочем, стал первым потерпевшим фиаскопредприятием Гуэля: из предусмотренных шестидесятинаделов для жизни в новом цветущем мире было продано всего два. Состоятельныегорожане, для которых два утописта вознамерились построить собственный мир, непроявили желания делать инвестиции в пустырь, раскрашенный фантазией гения.Декорированные осколками цветного стекла скамьи в форме змеи вызывали восхищение.Но при мысли о жизни в таком интерьере у рядового гражданина начинала кружитьсяголова.
Послеподобного сокрушительного провала инвестор не мог не возненавидеть архитектора.Так поступил бы любой. Любой, кроме Гуэля. Гуэль лишь восторженно смеялся, читая ироничные газетныезаметки о «сумасшедших постройках господина Гауди».Ему было плевать на то, что новый дом Антонио стали называть«каменоломней», «тающим паштетом» и «осинымгнездом».
Каки было сказано, это была любовь.Недобрый святой
Летза 10-12 до открытия работ в парке Гауди начинает всеболее глубоко погружаться в католицизм. На пару месяцев отправляется он вмонастырское уединение. Затем работает над заказом монастыря св. Терезы, где строгость и однообразие аркад формируютнепривычное для творений Гауди ощущение аскетизма.
Духовнаяломка, ее причины и последствия остаются личной тайной мастера. Документов,объясняющих, что происходило с ним в 42 года, не существует. Однако внешниепроявления внутреннего кризиса поражают наблюдателей. Гаудипроходит через жесточайший пост, долго не встает с постели и погружается, посути дела, в «глубокий летаргический сон». Соблюдение католическихобрядов принимает у него столь экстремальные формы, что даже епископ находитэто неудобным.
Внепоста архитектор придерживается вегетарианства и ест мало, держа желудокнаполовину пустым, дабы оставить место для Бога. Еда не должна отвлекать отработы. Лишь в чистой воде этот мученик себе никогда не отказывает.
Ноесли и был он святым, то святым недобрым. Похоже, что творчество свое, своиупорные попытки материализации духа Гаудирассматривает как данное свыше наказание. Нетерпимость ко всему, что становитсяна пути такого рода творчества, с каждым годом все больше захватываетархитектора.
Припроектировании одного из своих зданий Гауди заступилза лимит высоты, допускавшийся строительными нормами. Ему указали на это. Ответбыл скор и предельно прост. Гауди собственноручноперечеркнул фронтон на чертеже фасада. Контролеры должны были смириться снеизбежным.
Вдругом случае, когда от него потребовали убрать колонну, слишком далековыступающую на улицу, Гауди согласился, но пообещална усеченном фасаде здания вырезать надпись: «Изуродовано по распоряжениюгородского совета Барселоны». И опять поле битвы осталось за архитектором.
Онпрезирал не только современников, но и классиков, пренебрежительно отзываясь оВан Эйке и Рембрандте, о Сикстинской капеллеМикеланджело. И, возможно, «грех гордыни» был не единственным егогрехом. Пресса отмечала, что Гауди в своем стремлениик совершенству не замечал даже, насколько беззастенчиво эксплуатирует онталантливого помощника, не имеющего права подписывать чертежи созданных имшедевров. Мэтр все подписывал сам.
Всвоем фанатичном католицизме и не менее фанатичном каталонском национализме Гауди становился все более антилиберален.В рассуждении о ценностях «высокого» средиземноморского и«примитивного» нордического типов искусства все явственнеепроглядывает откровенный шовинизм.
Дажес королем, посетившим как-то его стройплощадку, Гаудиотказывался говорить на каком-либо ином языке, кроме каталонского. А под конецжизни он столь яростно «защищал отчизну», что умудрился попасть поддубинки испанских гвардейцев, пресекавших проявления местного сепаратизма.
Впрочем,в оправдание мастера можно заметить, что к началу ХХ века эпоха либерализмаосталась в далеком прошлом и желающих превознести нордический тип было, сосвоей стороны, хоть отбавляй. Тем не менее, современники, придерживающиесялевых взглядов, никаких оправданий подобной упертостине принимали.
Молодойжитель Барселоны Пабло Пикассо, откровенно нелюбивший архитектора, высмеивает в своей карикатуре религиозную экспрессию,стремясь, возможно, поразить самого Гауди. Наступаетновое поколение со своими ценностями, со своим взглядом на то, как устроен мир.Замкнувшийся в себе и в своем личном творчестве, Гаудиэтой молодежи не замечает.
Ежедневноон исповедуется в грехах и стремится всю жизнь посвятить церкви. Архитекторзаявляет, что будет теперь работать исключительно над религиозными заказами.Если же ему предложат работу над светским проектом, то он должен будет сначаласпросить на это позволения у Мадонны. Впрочем, когда к нему поступил заказ настроительство Каса Батло(дома богатого промышленника Хосе Батло),Мадонна, по-видимому, смилостивилась.
Святой
Онзнал, что не увидит конца этой работы. «Мой собор закончит святойИосиф», — грустно вздыхал он под конец жизни и тем не менее отказывалсяускорять процесс строительства, не принимая иных денег, кроме частныхпожертвований. Он отказывался компрометировать великую идею народного собораискупления, пусть даже ценой очевидной невозможности увидеть свое творение.Впрочем, технически это было на тот момент неосуществимо. «Я лишьпридумываю, — говорил он ученикам, — осуществить все это должны вы».
Вместочертежей он рисовал импрессионистические наброски. Вместо традиционного макетаизготавливал веревочную модель с подвешенными в опорных точках мешочками разнойтяжести. Прошло полтора века, прежде чем нынешние строители СаградаФамилии нашли способ сделать расчеты для дальнейшего строительства храма.Единственной компьютерной программой, способной их выполнить, оказаласьпрограмма НАСА, рассчитывающая траекторию космических полетов.
Лучшимииз интерьеров он считал небо и море. Лучшими скульптурными формами — дерево иоблака. Он ненавидел замкнутые, геометрически правильные пространства. Егодоводили до сумасшествия стены. Чтобы избежать необходимости резать помещениена части, он придумал собственную безопорную системуперекрытий.
Башниего Саграда Фамилии держались на кирпичных аркахвопреки всем известным в его время законам сопромата. Лишь спустя сто пятьдесятлет ученые смогли вывести математическую формулу его знаменитых архитектурныхпарабол и гипербол.
Самон проводил дни, изобретая в мастерской новые прикладные системы расчетов. Онизучал сопромат при помощи мощного гидравлического пресса, под который по еготребованию клали каменные блоки. Последние десять лет он почти все времяпостился. Случалось, он сам ходил по домам, собирая пожертвования на храм. Вдни, когда строителям задерживали зарплату, сам уговаривал рабочих не бросатьначатое дело. Под конец жизни он переехал к храму, устроив себе жилье имастерскую в получасе ходьбы.
С1914 года он отказался от всех заказов, кроме строительства собора. Строящийсяхрам и церковь были двумя единственными местами, куда он ходил последние 12 летжизни. К концу ее он совершенно не заботился о своем внешнем виде и обликомсвоим напоминал скорее блаженного. Рассказывали, что не узнававшие его прохожиечасто останавливались на улице, чтобы подать милостыню чудаковатому нищемустарику.
Обудущем храме он говорил как о живом существе, называя его «моясемья». Впрочем, если внимательно присмотреться, профиль Саграда Фамилии действительно напоминает четыречеловеческие фигуры, склонившиеся у колыбели младенца.
Каки все творения Гауди, этот храм человекообразен ичеловечен. Он почти живой — очевидцы клялись, что в момент отпевания Гауди башенки Саграда Фамилиискорбно склонили вниз свои головы.
Весной2002 года архиепископ Барселонский кардинал Рикардо Мария Карлес предложил Гауди канонизировать. Если папский совет поддержит этопредложение, он станет первым в истории архитектором, причисленным к ликусвятых...Memento Mori
Странноевпечатление оставляет этот дом. Игривость и гибкость форм КасаБатло, строившегося одновременно с парком Гуэль, демонстрируют попытку создать жилище новогостолетия, в котором человеку будет легко и радостно. Но тут же следуетнеожиданный удар.
Балконныеограды представляют собой как бы сколки человеческих черепов — страшные маски спрорезями для пустых глазниц. Тонкие колонны напоминают кости. Помни о смерти,о том, что недолговечна жизнь человеческая даже в ХХ веке.
Последнейего относительно завершенной постройкой оказался КасаМила, больше известный под простонародным названием "ЛаПедрера" — каменоломня. Огромный многоквартирныйдом должен был стать образцом удобного жилья, имеющего не только центральноеотопление и горячую воду, но целую систему самоирригациидля растений, украшающих многочисленные балконы. Ради одного жильца,обладавшего огромным, неповоротливым роллс-ройсом, Гауди даже специально переделал въезд в подземный гараж.
Каса Мила — это одновременно икаменная гора, и море, покрытое волнами. Это и кусок живой природы, вырванныйиз скал Каталонии, и удобное городское жилье. Гаудибыл экспрессивен и прагматичен одновременно. Он творил жизнь. И лишь на крышедома, где столпились безглазые каменные монстры, мастер вновь отдал даньпреследовавшим его ужасам.
Мастер и его студия за полвека работы выполнили семьдесятпять заказов. Некоторые из них, как это часто бывает в архитектуре, непродвинулись дальше чертежной доски, но даже наброски – это наброски гения.Например, проект грандиозного отеля в Нью-Йорке – «гостиничного храма» высотойв триста метров. Все это было задолго до появления знаменитого Эмпайр Стейт Билдинг,который по сравнению с «гостиничным храмом» выглядит примитивным детскимконструктором. На рисунках Гауди – причудливыйкомплекс башен – гибрид Саграда Фамилиаи гигантского термитника, он отлично бы смотрелся в окружении младших братьевнебоскребов.