Нет дня более подходящего для оценки в жизни, чем семидесятилетний юбилей с его глубоко символическим значением состоявшейся человеческой жизни. И К.Г.Юнг, высоко ценящий символы, я надеюсь, простит, что один из его учеников - с радостью и благодарностью признающий, что контакты и встречи с ним безмерно обогатили его собственную жизнь - попытается дать ответ на вопрос, насколько сильно влияние на окружающий мир его учителя.
Вот вопрос, представляющий наибольший интерес, что же означают труды К.Г.Юнга для современного человека, каков его вклад в современное сознание и какие обязательства для человечества вытекают из его учения. Ведь Юнг, как и Фрейд, благодаря своему гению далеко превзошел пределы ограниченной сферы психиатрии, он в огромной степени расширил кругозор психологии. Он стал интерпретатором нашей человеческой ситуации тогда, когда религия и философия уже утратили опоры и силу. Таким образом, психология - это не просто еще одна специализированная отрасль науки - а это сама ее сущность, а интенсивность ее воздействия - это выражение и мера новой фазы человеческого развития.
Никто лучше не осознает духовные обязательства, заключенные в психологии, чем К.Г.Юнг, Для него факт его рождения в Швейцарии был всегда более, чем просто совпадением. Это - символическое выражение его центрального положения в Европе. Он проложил дорогу, соединяющую север с югом, он жил в самом Центре Европы, где встречаются три различные языка и культуры. Находясь в этом центре Европы, он дотянулся к землям за Ла-Маншем и за Атлантическим океаном. Интересно, что английский язык и культура пришли к нему именно в Швейцарии. На протяжении двух лет с 1917 по 1918 он курировал английских военнопленных, интернированных в замке Экс. С тех пор его связь с англо-американским миром стала настолько тесной, что большинство из его семинаров проходили на английском языке. Его главной целью было найти истинное соединение всех различных направлений европейской цивилизации, найти их центр, найти действительную "самость" Европы.
Задание, возложенное на Юнга этой осведомленностью в духовных обязательствах психологии, не было легким. Это привело к многочисленным необоснованным критическим выпадам и неверному толкованию его намерений. Одним из главных положений, подвергшееся особым возражениям, было так называемая мистическая направленность Юнга. Но чувство духовной ответственности подсказывало ему необходимость синтеза расходящихся линий европейской и не только европейской духовной истории. Никто не представлял более проницательно глубину расщепленности европейской души и не дал более убедительного анализа, чем К.Г.Юнг. Для него современный человек предстает не как изолированный и самодостаточный продукт современности, а как суммарное целое истории европейского процесса индивидуации. Это объясняет, почему он, начав с современной психиатрии, постепенно поднялся к истокам современной европейской психологии и вышел далеко за рамки самой Европы для того, чтобы попытаться выяснить тайные оттенки и направления этого процесса. В этой главе будет сделана попытка дать схему исторического пути и исторического фона нашей современной европейской психологической ситуации, тем самым показать место и роль Юнга в развитии современного сознания. Эта интерпретация сама по себе основывается на концепции
Аналитической психологии. Таким образом, последующая попытка проследить развитие современного сознания, показать присущий ему конфликт, указать на вклад Юнга в его разрешение, само по себе станет отражением мыслей и идей Юнга, без которых нельзя было бы ничего предпринять. Вопрос, который немедленно возникает: что означает собой фраза "современное европейское мышление"? Какова же специфика позиции современного сознания, что же такое этот современный Weltbild, образ мира, который кажется заполненным до краев конфликтами и возможностями, конфликтами, приведшими Европу к глубочайшему кризису, и в то же время ставшими предвестниками новой и более зрелой фазы ее жизни? Источники того, что мы называем "современный человек"* и "современное сознание" хорошо прослеживаются в эпохе Возрождения. Именно Возрождение создало концепцию о человеке и его внутреннем мире, которая в корне отличалась от концепции средневековья. Вот это превращение старых образов человека и мира в новые "современные" образы и породило как огромные возможности развития, так и равную по величине опасность разрушения, столь очевидную особенно в наши дни. Средневековая концепция о мире и о роли в нем человека фундаментально отличалась от концепции о современном человеке. Она была однообразна, коллективна и статична в противовес индивидуальной и динамической концепции современного человека. Индивидуум как таковой не играл никакой существенной роли. Как указывал Якоб Букхард, "человек познавал себя только через некие общие категории", будь это категория "члена расы, народа, партии, семьи, объединения". (Jacon Burckhardt. The Civilization of the Renaissance in Italy, Phaidon Edition. London, 1944, p.81.)
Каждая из этих социальных категорий воспринималась как выражение естественного, то есть божественного порядка. Индивидуум, который мог бы выбирать себе установки и цели, еще не существует. "Имея четкое, неизменное и неоспоримое место в социальном мире с самого момента рождения, человек помещался в структуролизованное единство, и таким образом жизнь приобретала такое значение, которое уже не оставляло ни места ни нужды для сомнений". (Erich Fromm. The Fear of Freedom. Kegan Paul, London. 1942, p.34.) Хотя выраженные в его книге подходы очень сильно отличаются от принятых нами подходов, все же его анализ приводит к очень похожему описанию психологической ситуации Конечно, эти коллективные узы с присущей им нехваткой свободы весьма часто воспринимались утомительными и докучными, но взамен человек получал огромную компенсацию за эти ограничения: четкое определение своей роли и положения. Любые потребности человека обеспечивались во всех отношениях. Он был как бы воткан в плотную материю существования, бытия, которое и определяло и наделяло смыслом его самого и его жизнь. Он жил надежно защищенным в лоне Церкви, "за пределами которой нет спасения". Нельзя найти лучшего и ясного символа для человека в этом состояния, чем символ его доверия и зависимости от матери церкви.
Это великая мать оберегает и питает его. Все характеристики архетипа матери обнаруживаются в этой идее того времени. Другой характерной чертой той психологической позиции была статичность устройства мира, статичный миропорядок. Этот порядок восходит к божественному откровению и потому является абсолютно неоспоримым. Невозможно, да и на самом деле не нужно было делать никаких изменений в концепции о вселенной, поскольку этот статичный и необсуждаемый порядок устройства вселенной делает жизнь и мир легко понимаемыми. Для средневекового человека "земля навечно установлена в центр вселенной, вокруг нее вращается Солнце, заботливо отдающее свое тепло. Все люди - Божьи дети, находятся под опекой любящего Всевышнего, который уготовал им вечное благословение; и все точно знали, что им надо делать и как они должны вести себя, чтобы подняться от тленного мира к нетленному и радостному существованию". (ung, Modem Man in Search of a Soul, p.235. CW 10, p.81)
В таком состоянии мышления уже очевидна психологическая проблема. Это проблема очевидного небытия индивидуума. Такое "небытие" не обязательно означает, что концепция об индивидуальности всего лишь "подавлена": более вероятно, что она не достигла еще порога сознания среднего человека того времени. Другими словами, концепция об индивидуальном была еще подсознательная. Это явное, зримое отсутствие индивидуальности соответствует господству архетипа матери. Он выражается в состоянии более менее полного мистического соучастия, в тождестве с коллективным организмом и в отрицании дискриминирующей "маскулинной" функций психе. Он консервативен, традиционен и близок к инстинктам. Это психологическое состояние характеризуется своими "фемининной" и пассивной особенностями, тогда как "маскулинные" и активные черты пока бессознательны. Но одним из фундаментальных законов психической энергии является закон энантиодромии. Юнг использовал этот термин для того, "чтобы описать появление бессознательной противоположности с его особенной связью с хронологическим ходом событий: этот характерный феномен возникает почти универсально, где бы ни доминировали над сознательной жизнью крайние, односторонние тенденции. Поскольку он (феномен) дает толчок к постепенному развитию в равной мере сильной, бессознательной противоположности, впервые проявившей себя в подавлении сознательной активности, то в последующем он приводит к прекращению сознательного управления". (Jung, Psychological Types, p.542, CW 6.)
В течение очень долгого отрезка времени эти противоположные психические тенденции не имели ни малейшего шанса проявить себя. До тех пор, пока не станут проявимыми хоть какие-то следы растущей индивидуальности, авторитет eccelesia mater и ее догмы будут в состоянии удерживать эту индивидуальность в подземелье. Эта ограничительная позиция заставила церковь становится все более и более ригидной. Но именно из-за этой ригидности в конце концов ее власть стала слишком хрупкой, чтобы работать успешно. Попытки подавить эти силы, в которых Церковь ощущала опасность для своей догматическом, "католической" и "всеобъемлющей" концепции мира и роли человека в нем, никогда не были полностью успешны. Даже если эти силы и не стали еще действенными, то они, тем не менее, вели плодотворную и все возрастающую по силе подземную жизнь**. Они как бы играли роль "автономного комплекса" в психе "матери". Конечно, чтобы показать историю этих "подземных течений" индивидуальности, придется выйти далеко за рамки данной главы. Но главное их направление можно выразить термином "гнозис", оно тесно связано с историей ереси (ересь означает, что достаточно характерно, "акт выбора"), и представляет собой стремление к выражению индивидуального и дискримирующего опыта как противовеса догматическим и обязательным для коллективного исполнения положениям.
В эпоху Возрождения до тех пор подсознательные силы стали видимо и ощутимо могущественными. "Геоцентрическая" концепция мира быстро рухнула, уступив место "антропоцентрической". Помимо основного ударения, сделанного на важности индивидуального опыта, главной характеристикой этой концепции были ее динамичный, дискриминирующий и интеллектуальный характер. Все эти характеристики и являются типичным примером преобладания "маскулинной" позиции. В то время как фемининная позиция характеризуется, среди прочего, своим акцентом на личных ценностях, через преобладание чувственных функций, (Jung: Psychological Types, p.543. Чувство - это процесс, происходящий между эго и данным содержанием, более того, процесс, придающий содержанию определенную ценность в смысле его "принятия или непринятия ("удовольствие" или "неудовольствие")). то маскулинная позиция характеризуется своим акцентом на объективных фактах, выраженных в функции мышления. Таким образом, средневековая позиция была направлена на установление человека в подчиненное положение, тогда как позиция Возрождения была направлена на установление объективных законов.
Конечно, это не означает, что а средние века не существовал интеллектуальный подход. Но его функции и направления в корне отличались от такового в более позднее время. Таким образом, высочайший интеллект Фомы Аквинского был направлен на учреждение законов универсального ordo (порядок, лат - Прим, ред.) мира, иерархического уклада существования, чье последнее оправдание покоилось в Боге и в котором каждый индивидуум найдет свое достойное место. Для св. Фомы "два порядка природы и сверхприрода - первый - объект разума, а второй - объект Веры - в действительности являются одним, из-за своего единства и сцепленности с Богом, из которого все произошло и к которому все стремится... Следовательно, все мысли св. Фомы сосредоточены на Боге, и вся наука, "светская" наука, принимает регилиозное значение". Его система "основана на вечных и неизменных теологических и метафизических принципах, а раз так, то и на совершенно независящих от данных физических и научных экспериментов. "(V. White, О.P.; Scholasticism, Catholic Truth Society, London, pp.24, 26)
Возможно, наиболее поразительным выражением и символом изменения в духовном образе мира являются открытия, сделанные Коперником. Разрушение геоцентрической концепции мира и установление гелиоцентрической системы, которая является недостающим звеном в антропоцентрической концепции естественной науки, ударило по самому же человеку. Мир и его устройство не является больше неоспоримым, он теперь открыт для обсуждений и подвержен изменениям. Населенная людьми земля больше не является центром и предназначением вселенной. Джордано Бруно выразил в своей философии окончательный финал геоцентрической концепции, особенно в идее о бесчисленных необитаемых мирах.
Вместо того, чтобы быть строго определенной частью всеобщего миропорядка, человек вдруг обнаруживает свое индивидуальное сознание, являющееся тем предопределяющим фактором, на котором должна строится его жизнь. Это явление в сочетании с растущим вниманием к важности опыта приводит к развитию всех "дискриминирующих" энергий и тем самым к эмансипации интеллекта. Это означает наиболее позитивное и творческое открытие современного человека: научная и экпериментальная позиция и настойчивость в отношении опыта.
Однако, развитие индивидуальности и науки обречено, вместе с тем, на создание гигантских психологических проблем. Но разве только творческая и прогрессивная сторона становится непонятной для современного сознания, нашего современного кризиса? Настоящая психологическая проблема лежит в амбивалентности новой ступени развития человеческого сознания. Развитие индивидуальной позиции приводит к утрате коллективной безопасности; развитие всех дискриминирующих энергий ведет и уже привела к позиции глобального скептицизма, от позиции исследовательской к позиции общего сомнения. Некогда установленные материнские, фемининные, чувственные ценности человека в данной ситуации под воздействием новой концепции фундаментально изменились.
Как, например, указывал Буркхард, (Psychological Types, p.339, CW 6.) ментальная позиция Возрождения способствовала "распаду основополагающих догм христианства". Главнейшей среди них были идеи о бессмертии и спасении. На самом деле, средневековье - "теологический период" человечества, как назвал его Конт - считало главным своим делом спасение души, а роль человека во вселенной заключалось в решении этой задачи. С переходом от геоцентрической концепции к гелиоцентрической вселенной произошло полное смещение человеческого интереса от собственной персоны к природе. И вдруг с изменением интереса от земли ко вселенной идея спасения утратила свою значимость.
Очевидно, что старые концепции, пока они воспринимались, вернее ощущались человеком, обязаны были давать ему чувство большой уверенности и безопасности. Но теперь же эта уверенность подрывается новыми идеями. Человек освободился от удушающих ограничений, но взамен получил тяжкое бремя, осознать которое он сможет не сразу, а постепенно. Все дальше удаляясь от веры в бессмертие, человек все больше терял интерес к проблеме своей собственной души. Главный интерес лежит "вовне", а внутри уже не осталось проблем, достойных научного внимания. Жизнь стала всего лишь биолого-физиологическим феноменом, который подчиняется механическим законам, тогда как вопрос ценностей и смысла был во владении презираемого или снисходительно переносимого, "ненаучного" мышления.
Это был конфликт между "верой" и "знаниями", конфликт, который долгое время был темой для еретиков и "гностиков", открылся для всех. Характерной для этого конфликта фигурой является Парацельс, что побудило Юнга глубоко заинтересоваться его личностью и учением. (Jung, Paracelsica, CW.13, 15)
В северной Европе Парацельс был одной из важнейших фигур в эпоху Возрождения. В нем жили и творили силы и средневековья, и Возрождения. Установление автономности и независимости научного опыта как противовеса для власти традиций без разрушения специфических ценностей последних - вот основная тема мыслей Парацельса. Он воспринимал связующий характер божественных откровений в отношении религии и веры, но не смог принять их как обязательный инструмент в исследованиях природы. Здесь он положился на lumen naturae, в котором он усматривая второй и независимый источник познания в дополнении к божественным откровениям. Ученик Парацельса, Адам фон Боденштайн писал: ''Изучающий природу владеет веществом природы, естества не по праву, а благодаря своему собственному опыту".
Это различие между знаниями, полученными через откровения, и знаниями, добытыми в процессе индивидуального опыта, при всей их полярности и внутренней конфликтности, обнаруживают параллели в психологическом разграничении между не-эго и эго. Эго - это центр, представитель сознательного мышления. Сумма психической энергии, находящейся в распоряжении сознательного мышления, и есть то. что мы называем "воля".
Это понятие эго едва ли нуждается в дальнейшем объяснении. Гораздо более сложной, но ведущей зато к самой специфике аналитической психологии, является концепция Юнга о не-эго. Цельная личность состоит из сознательной и бессознательной компонент. Среди бессознательных компонент "подавленное" содержимое представляет собой лишь ограниченную и относительно маловажную часть. Оно происходят от сознательной части психе, и, тем самым, существенно не отличается от нее. То же содержимое бессознательного, которое существенно отличается от сознательной части - и оно является наиболее важным - не подвержено подавлению. Это значит, что их источники не находятся в сознательном мышлении, а, наоборот, существовали еще до сознания: "Сознательное мышление основано на бессознательной психе и является ее результатом. Бессознательная психе предшествует сознанию и продолжает функционировать вместе с ним и вопреки ему". (Jung, The Integration of the Personality, p.13, CW 9.1. p.281) Юнг определил эту "бессознательную психе, которая предшествует сознанию", как "коллективное бессознательное", а его проявления -как "архетипы". Это коллективное бессознательное не является эго, оно не происходит ни от него, ни от не-эго. Коллективное бессознательное не просто существовало до сознания, но оно явилось еще и "матерью сознания". (Jung, Psychologie und Alchemie, p.155. CW 12. p.101)
Хотя сознательное мышление и его представитель и центр - эго - образуют типично человеческое достижение, это достижение из-за своей исключительности и удаленности от инстинктивного источника представляет опасность. Следовательно, в то время, как сознательное мышление и эго (и воля) абсолютно необходимы для создания субъекта, который должен воспринимать образы коллективного бессознательного, в равной же степени не-эго необходимо в качестве постоянного объективного баланса и регулятора для деятельности эго. В этом смысле "субъективная психе" - эго - и "объективная психе" -коллективное бессознательное - пребывают в компенсаторной взаимосвязи. Целью процесса индивидуации является создание общего для обеих частей центра, который Юнг назвал самостью.
Эго обладает всеми характеристиками временности, тогда как не-эго имеет качество "вечности", или относительной безвременности. "Можно установить границы для сознательного мышления; бессознательное - это непознанная per se психе и как таковая неограничена, поскольку неопределима. По этой причине оно имеет божественный характер и является носителем громадной психической энергии. Вот почему опыт не-эго постигается и воспринимается как "Бог". И таким образом "он олицетворяет коллективное бессознательное, которое пока еще не интегрировано в человеческое осознание".
Эго обладает более или менее полным контролем над своими проявлениями при помощи воли. Вне контроля со стороны субъекта находится непознанная и неограниченная энергия объективной психе. Субъект может либо принять, присоединиться к проявлениям объективной психе, либо отвергнуть их. В первом случае имеет место растущая интеграция этих проявлений в сознание, а в результате возникает homo fofus, чья цельная и индивидуализированная личность имеет своим центром самость. Во втором случае, при отрицании появляется трещина между двумя частями психе, что негативно отражается на нормальной и конструктивной работе психе. По мнению Парацельса, оба эти источника сознания -божественные откровения и lumen naturae - не содержат конфликта, поскольку произошли они из "единства Бога. Самость, как центр и вечный посредник между ними, все еще была для него живой реальностью. Но конфликт этот существовал, становясь все более заметным, пока под влиянием движения Просвещения, в XIX веке эти два полюса, вышедших изначально из единого целого, не стали, наконец, смертельными врагами. Парацельс в те времена еще мог сказать: "Я во власти Господа, Господь в моей власти. Я в его власти, моя суть вне меня, и он в моей власти: моя суть во вне его", но вот это: "Я во власти Господа должно было все больше терять свой смысл и обязательства перед ним". Правда и то, что этот процесс в течение довольно значительного времени оставался более-менее бессознательным. Для таких великих ученых, как Ньютон, все еще было возможно интересоваться и теологией, в равной мере как и мистицизмом. В прошлом веке казалось почти невероятным, или воспринималось просто как причуды, что один и тот же человек, который "осознал работу вселенной, совершенно независимой от духовного устройства" смог также написать книги по теологии, или еще хуже, быть глубоко поглощенным алхимическими исследованиями". Но это показывает, как в одно и то же время религия и наука могут жить рядом без каких-либо открытых стычек. Эта трещина между "знанием" и "верой" все больше расширялась, но проявила свое истинное значение благодаря французскому Просвещению, который во многом обязан английскому эмпиризму. Вольтер и энциклопедисты излагали ньютонову теорию физики для того, чтобы ознаменовать новую фазу скептицизма и материализма. В то время как в Ньютоне сосуществовали бок о бок религия и наука, философы Просвещения убивали одно посредством другого.
Наиболее мешающими были психологические последствия этой разрастающейся трещины между знанием и верой. Отрицание религиозных интерпретаций и ценностей жизни и мира все большим числом людей означало для них еще и то, что мир больше не казался им духовной и осмысленной сущностью. Этим объясняется, почему наряду с великими открытиями и прогрессом индивидуального опыта росло и общее чувство тревоги, опасности, изоляции. "Экспериментальная" позиция означала, что человек в состоянии и даже обязан исследовать все; а такая позиция неминуемо, шаг за шагом, привела к растущему чувству сомнения и скептицизма. Больше не было всеобъемлющего и доступного ответа на вопрос о смысле и значении человеческой жизни. Чем больше становились видимыми законы, управляющие природой, тем больше стирались законы, управляющие действиями людей в этом мире. Принцип духовного синтезирования, столь характерного для ранней эпохи, уже утрачен, и человек испытывает мир в его ошеломляющем количестве различных материальных аспектов. Единство жизни и ее смысл уже окончательно разделены, расщеплены. Человек потерял свое достоинство как представитель и выразитель осмысленного мира. Последнее и наиболее патетическое выражение этой позиции состоит в том, что человек считается значительным и важным только как "экономическая' единица". Таким образом, образ двадцатого века предстал для среднего человека несущим чувство фрустрации и ничтожности мира. Это можно охарактеризовать чем-то наподобие следующего: мир лишен божественного руководства, он без имманентного чувства или внутренней сцепленности (за исключением чисто механического сцепления), без внутренней ответственности. Это значит, что у человека не было ни реальности, ни функций за пределами того мира, которое его эго определило для него. Огромное и само по себе бесценное достижение рационального и экспериментального отношения к миру началось с освобождения человека от ужасного количества стреноживающих пут и освободило от ограничений власти догм. Девиз Королевского Общества «Ни в чьих словах» выражает справедливую гордость этого нового открытия человеческой свободы - право сомневаться и исследовать; но интеллект явно превзошел себя: он атаковал не только ошибочные догмы, но разрушил также и достойные ценности. Интеллект взял на себя роль панацеи вместо того, чтобы ограничить себя надлежащим местом и функцией, Человеческие ценности не поддаются рационалистическому препарированию, законы интеллекта отличаются от законов чувств.
Развитие интеллектуальных и рациональных подходов были необходимым и созидательным шагом в развитии и дифференцировании человеческой психе. Каждая дифференциация, однако, несет в себе некую односторонность. В относительно недифференцированном состоянии постигается больше вещей, но они более размыты и тусклы. Дифференциация подразумевает концентрацию на сравнительно малом содержимом, но которое воспринимается чище и более определенно. Такая дифференциация сопровождается развитием воли. Примитивный человек - и ребенок - не могут положиться на свою волю, являющуюся функцией установившегося эго. Поскольку эго - это инструмент человеческих достижений, то оно обязательно приведет к новым ошибкам и конфликтам из-за своей однобокости и исключительности. "В растущей дифференциации воли скрыта соответственно большая опасность уклона в сторону однобокости и ухода в состояние беззакония и оторванности от корней. С одной стороны, это отражает возможность человеческой свободы, но с другой стороны, однако, она является источником бесконечных прегрешений перед инстинктами... Чем больше становится сознательное мышление дифференцированным, тем большей становится опасность отрыва от своих корней". Это состояние отсечености от инстинктивных корней обязательно вызывает ощущение глубокой изоляции и незащищенности и, таким образом, фрустрации.
Как и ожидалось, это чувство незащищенности и фрустрации вызывает два противоположных механизма бегства от него. Один из них - уход в предшествующее состояние сознания, с другой - подавление проблемы. Результатом первого является отрицание научного и интеллектуального отношения, приводит человека к фатальной сдаче коллективным и иррациональным ценностям. Подобная капитуляция человека намечается в романтическом движении вместе с сентиментальным настойчивым требованием бесконечного и трансцендентального. Последствием такого развития становится неизбежная регрессия, поскольку это означает полное отречение от новых достижений человеческого мышления, а именно: дифференцированного эго и рационального подхода. Каждая такая потеря одного полюса психе обязательно приведет к бессознательной идентификации с другим. Результатом же этого будет полная потеря равновесия и диссоциации, что приведет к образованию квази психотического состояния. Утраченная энергия подавляемой стороны возникает уже в бессознательном, и как каждое содержимое бессознательного, проецирует себя на подходящий объект. Трагические последствия такой романтической регрессии для всех нас слишком очевидны: фашизм и кровь и земля - миф, в котором утраченная энергия эго вновь проявилась в проекциях на дуче и фюрера и их прямых потомках. Дуче и фюрер являются трагическим инфантильным непониманием человеческой потребности в нерациональном.
В равной мере вредны и тщетны были попытки отрицать и скрывать проблемы, явившиеся наследием эпохи Возрождения. Недолговечное псевдофилософское бормотание об "эволюционном прогрессе" послужило лишь для еще большей ясности демонстрации несерьезности, тщетности человеческих мыслей о себе и смысле своей жизни. Романтическое отступление означало капитуляцию перед нерациональной стороной, сопровождающееся потерей рациональной и индивидуальной стороны. Подавление конфликта между интеллектом и чувством, между мужскими и женскими ценностями приводит к образованию безжизненного и механистического мира. Все нерациональные, чувственные ценности - религия, любовь, искусство - теряют свой божественный характер, а вместо представления человека во всей глубине и полноте жизни, вместо существования в условиях постоянных обязанностей и соперничества, они превратились в отговорки, точность и пунктуальность. Религия больше уже не знает о Боге тайном, а превращена теперь в систему коллективного этического поведения. Любовь стала пустой оболочкой сентиментального лицемерия и лжи, искусство не представляется уже чем-то, что живо бы влияло на человеческую жизнь. XIX век стал эрой "респектабельности" и анемичных идеалов. И вместо того, чтобы бросить вызов религии, общественным нормам поведения, вместо полноты любви, чувственности, вместо обязательных принципов искусства, наслаждения эстетического свойства, XIX век стал трагикомическим результатом гигантской работы, проведенной в эпоху Возрождения. И только в одной лишь науке наследие Ренессанса расцвело в полную силу.
Но точно также, как репрессии подавления, сопровождавшиеся ростом догматизма и формализма средневековья, привели к энантиодромной реакции Возрождения, так и подавления века материализма и респектабельности привели к возникновению крайнего сомнения и отрицания, им же порожденных. Киркегор, Ницше, Фрейд - три уничтожительных критика девятнадцатого века, бывшего их источником и определившем их судьбу.
У Киркегора девятнадцатый век нашел выражение глубинной своей реакцией против формализма и утилитарности религиозного упадничества того времени. Он был в полной мере осведомлен о том трагическом ощущении одиночества, изоляции и тщетности, бывшими страшными ранами его века. В то время как все остальные старались отвернуться от этого, ему достало смелости проникнуть вглубь этого ощущения: ощущения брошенности, одиночества во враждебном мире. В его мыслях нашло свое самое сильное выражение идея о непреодолимости разрыва между этим миром и богом, между верой и знанием. "В нашем отношении к Богу мы всегда неправы". Это трагический парадокс между жизнью, подразумевающей владение глубинным смыслом и направлением, и ее действительностью, которой вечно недостает этого смысла. Знания обрекают человека на неудачу: его попытки понять - тщетны, безнадежны. Интеллектуальная мысль всегда выступает против неразрешимых парадоксов, только бесстрастная вера может трансцендировать эту основную трагедию человеческой жизни.
Тогда как реакцией Киркегора на проблемы девятнадцатого века стало настойчивое утверждение о полном бессилии человека, Ницше, критикуя свое время не меньше, чем великий датчанин, впал в иную крайность. Для него пустые моральные ценности девятнадцатого века предстают в виде "суждений уставших людей". Сильнейшее впечатление переживания - вот источник могущества. Он бросает вызов девятнадцатому веку, веку мелких идеалов и веры в утилитарный прогресс, своей идеей о сверхчеловеке. "Тот, кто больше не находит величия в Боге, тот не находит его и во всем остальном. Тот должен либо отрицать его, либо создать его".
"Сверхчеловек" Ницше и его концепция о смерти Бога (Gott ist tot) представляет собой наивысшую точку развития, восходящего своим началом к истокам современного сознания. До того времени, как люди в эпоху Возрождения начали предпринимать смелые научные поиски и открывать объективные законы природы, та же самая природа была тем местом, где могли существовать всевозможные проекции. Процесс удаления этих проекций уже начался с момента уничтожения олимпийских богов христианским и тех антропоморфических проекций, которые они несли на себе. Но природа все еще была полна различными духами и демонами. И на долю современной науки выпало полностью деспиритуализировать, обездушить природу. Демоны исчезли из природы по мере установления объективных законов. Таким образом, наука и эксперимент положили конец мифической тождественности человека и окружающей его природы. Природа превратилась в механическую и предсказуемую величину. (Jung, Psychology and Religion, p. 100, CW 11, p.83)
Но из-за этой деспиритуализации природы должно было еще что-то произойти, чтобы обеспечить далеко идущие последствия этого процесса. Какими бы обманчивыми и бессознательными не были проекции, они тем не менее удовлетворяли важную потребность человеческой психе. Если я не знаю чего-то о себе, то я найду это в чем-то или в ком-то другом. Ну а если этот кто-то или что-то по каким-либо причинам не в состоянии нести на себе мои проекции, то проецируемое содержимое возвращается снова на меня. Точно то же произошло и с современным человеком, даже в большей степени. Боги и демоны, жилища которых были обнаружены и раскрыты физиками, вынуждены были перебраться в человеческую психе. И теперь человеческая психе, вместо природы, наполненной богами и демонами, должна содержать их в себе. В результате этого произошла ужасная витализация человеческой психе. Вместо некогда утраченных Олимпа и Гадеса, было открыто бессознательное мышление. Вместо внешних сил, которыми человек вынужден был пожертвовать, он нашел не имеющий смысла противовес в своей собственной психе. (Das Wandlungsymbol in der Messe, Eranos Jahr-Buch 1940-41, pp.120, 11, p.245.)
Интуитивный гений Ницше сформулировал эту идею так: "Бог умер". Он отрицал бога, но в то же время воссоздал его в своем сверхчеловеке. Для него человек должен стать новым богом: таким образом он полностью идентифицирует эго с богом. Это обожествление эго и гипертрофия сознательного мышления ведут к такой инфляции, что бессознательное становится все более и более антагонистичным; и в конце концов, плотина прорывается. Ницше сам стал жертвой своего представления - Dionysus Zagreus, как он сам себя обозначил во время своей болезни, кто "был изрезан на кусочки смертоносными ножами своих врагов". (Frazer, The Golden Bough. Macmillan, London, 1926, Vol.VII, p. 13.)
В попытке обожествления человека Ницше решил отвергнуть змия и "самого грешного человека" и "тем самым подвергнуть себя героическому сдерживанию сознания, что последовательно привело к коллапсу" (Jung, The Integration of the Personality, p. 160, CW 12, p.148,) предвиденному и предсказанному им же в "Заратустре". Достаточно примечательно то, что не философ, а доктор, врач, отважился сойти в темные глубины инстинктивных устремлений и должен был окончательно разрушить утилитарные иллюзии и сентиментальное лицемерие девятнадцатого века. Фрейд - "великий разрушитель, сорвавший оковы прошлого". (Jung, Wirklichkeit der Seele. p. 123, CW 15)
Он явился страстной мощью периода Просвещения. "Маски" должны быть сорваны. Он открыл подавления и избыточную компенсацию в основе своей трусливой цивилизации, которая до смерти боялась своих инстинктов. Он бесстрашный критик - современник и победитель эры подавлений и иллюзий. Он как и Ницше, сумел заново открыть человеческие инстинкты. Но он все-таки поставлен в рамки и условия своей же эры, обмельчание и самообманчивость можно проследить до момента преувеличений и незаконных вмешательств и навязываний интеллектуальных и рационалистических позиций. С первыми он расправился окончательно, а последние все еще держат его в своих чарах. Его позиция - это, в основном, позиция научного материализма XIX века. Его психологические подходы в сущности биологические. В своих исканиях, направленные на снятие масок с иллюзий XIX века и открытие подавлений, присутствующих за религиозными, моральными ценностями, за искусством, одним словом духовными ценностями, он, кажется не видит, что эти ценности используются неправильно. То, с чем он боролся, было искажениями, которые служили механизмами бегства и спасения, но в этом процессе он проглядел тот факт, что за этими искажениями лежат подлинные творческие и естественные импульсы человеческой психе. Он как бы убил болезнь вместе с тем организмом, в котором она развивалась. Как и Ницше, он смог отыскать причину недуга девятнадцатого века,* а без уяснения этой болезни, без осознания ложности его ценностей невозможно было бы найти выход из бесплодного тупика. Вот почему подход Фрейда должен был быть по своей сути редуктивным и аналитическим, поскольку псевдоидеальные подходы, основанные на ложных ценностях, обязательно редуцируются до их истинных биологических побуждений. Но в этом глобальном процессе срывания масок, различие между подлинно духовными ценностями и их фальсификациями тоже разрушается.
В этот процесс вовлекаются и истинные ценности, и человеческая судьба, оказывается, полностью определяется роком своих биологических побуждений. Уже сам факт, что психология стала предметом внимания современного человека, показывает, что он почувствовал в ней возможность найти ответ на столь долго подавляемый вопрос о значении жизни, смысле ее. Его интерес к психологии - это "симптомы скрытых в глубине судорог духовной жизни".
В течение длительного времени интересы человека были полностью поглощены материальной сферой жизни. Процесс этот продолжался до тех пор, пока изначальному направлению потока свободной энергии не воспрепятствовало сомнение. Покуда стремление науки быть гарантом постоянного прогресса все еще имеют какое-то оправдание, до тех пор внутренние сомнения и потребности будут безмолвствовать. Но когда стали слишком явны ограничения, налагаемые внешним миром, на развитие прогресса - а кто ничего подобного не замечал, был грубо разбужен первой мировой войной - человек начал разворачиваться от мира внешнего к самому себе "Быстрый и общемировой рост "психологического" интереса за последние два десятилетия безошибочно показывает, что современный человек в какой-то мере уже отвернулся от материальных вещей в сторону своих субъективных процессов... Этот "психологический" интерес показывает, что в наши дни человек ожидает от психической жизни чего-то такого, чего он не получил от внешнего мира".
Фрейд не мог и не смог бы никогда дать ответ на вопрос о смысле жизни человека. Для него человеческая жизнь была постоянным конфликтом между мрачными необузданными страстями "Оно" и ограничивающими их влияния "Я" (Id и Ego). Как он сам говорил в своей работе "По ту сторону удовольствия": "Развитие человека не нуждается ни в каких иных объяснениях, отличавшихся бы его от объяснения развития животных". Никакое другое высказывание не покажет лучше, как сильно было влияние материалистического и рационалистического мировоззрения XIX века на Фрейда. Вот здесь и нужно отдать должное Юнгу: именно с этого момента он стал самим собой. После короткого совместного пути с Фрейдом, Юнг очень скоро стал замечать, что результаты его исследований не позволяют ему больше считать концепцию либидо Фрейда правомочной. Для Фрейда либидо было практически эквивалентом сексуальных потребностей, а развитость личности определяется в той степени, с которой эго может бороться с ними. Очень скоро Юнг пришел к убеждению, что определение либидо в качестве сексуальных потребностей недостаточно, и что концепция либидо должна быть расширена. Для него либидо стало психической энергией вообще, в которой сексуальные потребности представляют только одну, хотя и важную, часть. Добытый в своей работе с пациентами опыт сделал для него невозможным принятие материалистической, биологической позиции в психоанализе, для которой дух был просто полученным в результате сомнительного процесса сублимации вторичным патологическим явлением. Таким образом в своей "Психологии бессознательного" он изложил механизм работы либидного процесса как двоякого процесса: как инстинктуального (в самом узком смысле слова) и как духовного динамизма, источником которых является психическая энергия. Или, как он выразился тридцатью годами после первого издания "Психологии Бессознательного": "Природа не только материя, это еще и дух"*.
В этой работе бессознательное получило совершенно иное определение, чем то, что давал ему Фрейд. Для Фрейда бессознательное, по сути, определялось как "подавленное" содержимое. В соответствии с Фрейдом, рассмотренное с точки зрения эго бессознательное из-за этого подавленного содержимого может считаться инфантильным per se. Однако для Юнга бессознательное является "не просто подсознательным" придатком или еще хуже, "мусорным ящиком" сознательного мышления, а напротив, во многом автономной психической системой, которая, с одной стороны, функционально компенсирует ошибки однобокости сознательного мышления, а с другой стороны, если это необходимо, принудительно их исправляет". В этом смысле "бессознательное трансцендирует сознательное мышление и предвещает в своих символах будущие сознательные процессы. По этой причине оно и является сверхсознательным".
Символы, произведенные в результате аналитического процесса, "то есть в результате диалектического спора между сознательным и бессознательным" весьма настойчиво заставляют считать, что в психе существует a priori потенциальность целостности, целостности "тран-сцендирующей сознательное мышление".* Юнг, назвал это самостью. Она трансцендирует сознательное мышление, поскольку является центром между сознательным и бессознательным, или между эго и не-эго (см. выше главу 5.)
Также как и самость, бессознательное существует а priori, а эго (и сознательное мышление) - это его производные. Самость - это бессознательная предсуществующая формация эго. "Не я создал себя, но, скорее, мне посчастливилось обнаружить себя."
С другой стороны, эго свободно и автономно. Это основное противоречие, парадокс человеческого существования. "В реальной жизни всегда существуют двое: перевес, превосходство не-эго и гипертрофия эго". Эго относится к самости как par/ens к agens, a процесс индивидуации - это процесс, в котором эго становится все более и более осведомленным о своей взаимосвязи с не-эго.*** По мере уяснения этих взаимосвязей, самость выступает все больше как центр, а следовательно, как единство противоположностей, unio oppositorum цельного человека. Осознание этого привело, к тому, что Юнг сказал: "Психе - это naturaliter religiosa, то есть что она обладает религиозными функциями" .
Во избежание возможных неправильных толкований, надо четко понимать что Юнг пришел к такой формулировке не на основе "религиозных предрассудков" или метафизических размышлений. К этому заключению его вынудила непредвзятая оценка своего материала. Другими словами, его подход был чисто эмпирическим. Юнг опубликовал ценнейший клинический материал, показывающий, как "религиозные" процессы постоянно действуют в человеческой психе. "Религиозные символы -это проявление жизни, голые факты, а не интеллектуальные мнения".
Этот религиозный процесс - это просто процесс индивидуации, то есть "такой психологический процесс, который делает из человеческого существа индивидуум" -уникальную неделимую единицу, или "цельного человека".** Это - религия, но в той мере, в какой она касается вопроса и поиска смысла жизни. В то время, как Фрейд рассматривает человеческую жизнь как неустойчивый баланс между "Сциллой позволения и Харибдой запрета", Юнг считает ее прогрессией, развитием с достижением какой-то цели". Этот процесс, чья природа также оправдывает применение концепции "энтелехии", с его постоянно смещающимся балансом от эго к самости как центру личности, дает возможность последней действовать как "объединяющий символ", в котором находят примирение все конфликты. Этот объединяющий символ, как носитель наиболее мощной энергии, соответствует в религии осознанию "Бога". "Бог является в вашей системе психологическим фактором величайшей силы, поскольку сокрушающий психологический фактор всегда назывался Богом". Для того, чтобы правильно уловить концепцию Юнга, необходимо уяснить, что когда он ведет речь о самости или об объединяющем символе, он касается только психологических фактов и факторов. У психологии нет ни сил, ни желания обсуждать абсолютное существование и не-существование Бога, она интересуется Богом только как психологическим опытом. "Психология как наука о психе должна оградить себя рамками своего предмета и остерегаться метафизических утверждений или иных положений веры. Даже если она будет постулировать бога только как гипотетическую причину, то стало бы возможным подразумевать доказуемость существования Бога, и, тем самым, психология превысила бы свою компетенцию самым незаконным образом. Наука может быть только наукой; нет никаких "научных" исповеданий веры и похожих противоречий в определениях. Мы ничего не знаем о происхождении источника архетипов и столь же мало знаем о происхождении психе. Компетенция психологии как эмпирической науки ограничивается лишь необходимостью установить, можно ли справедливо называть типичный при сравнительных исследованиях образ "образом Бога" или нет. Но это совсем не означает ни позитивного, ни негативного заявления в отношении существования Бога."
Юнг сам настаивал на силе убедительной очевидности своего эмпирического материала, чтобы доказать существование такого "архетипного опыта", который во все века и цивилизации формулировался как "Бог". Но решающее отличие между подходом психологии и подходом теологии является то, что "для психологии религиозные образы указывают на самость, тогда как для теологии самость относится к ее собственному центральному образу".'** В той мере, в какой ошибочно было бы смешивать опыт архетипа "Бога" с абсолютным существованием бога, в такой же мере ошибочно было бы предполагать, что этот факт из психологического опыта потребует обесценивающей квалификации слова "просто". Если это и "просто" психологический опыт, то он, тем не менее, является одним из крайне важных. В этом заключается главное различие между жизнью с творческим созидательным смыслом и без него. "Если вы просуммируете все, что говорят люди о своем опыте, то вы сможете сформулировать это приблизительно так: "Они стали собой, они могут воспринимать себя, они в состоянии примириться с собой и с враждебными обстоятельствами и событиями". Это во многом напоминает выраженное в высказывании: "Он создал свой мир с Богом, он волю свою принес в жертву, он подчинил себя воле Бога". Они испытывали себя как "объект неизвестного и верховного субъекта", то есть самости, являющейся наиболее полным выражением той роковой комбинации, которую мы называем индивидуальностью" и которая является также и целью жизни". Именно в этом смысле высказался Юнг, говоря, что никто по-настоящему не исцелится", если не встанет опять на религиозную точку зрения".
Это повторное становление на "религиозную точку зрения" является фундаментально новым шагом в человеческом сознании. Больше нет несомненной веры и слепого доверия, а есть индивидуальный и изначальный опыт. Кризис религиозной веры произошел потому, что растущая индивидуальность человека не смогла больше воспринимать традиционные утверждения веры как убедительные и научно связанные, обоснованные. "Он захотел порвать с традициями, чтобы получить возможность экспериментировать со своей жизнью и решать, какую ценность и значение несут в себе вещи, вне зависимости от традиционных предположений". естественно, такое заявление правомочно только для высочайшего уровня сегодняшнего сознания, то есть для "человека из непосредственного настоящего". "Даже в нашей цивилизации люди, образующие, психологически говоря, низший слой, живут. также бессознательно, как и примитивные расы. Люди из чуть более высокого слоя уже проявляют уровень сознания, отвечающий началу человеческой культуры, тогда как люди из высшего слоя имеют сознание, способное идти в ногу со временем на протяжении последних нескольких веков. Только тот человек, кто современен в нашем понимании этого термина, действительно живет в настоящем, он единственный обладает сегодняшним сознанием, он единственный обнаружит, что образ жизни, соответствующий самому низшему уровню, утомителен для него..." (цитируется с.227) CW 11, р.342, CW 10, р.75
Это не продуманный до мелочей акт отвержения, а скорее, вызванный внутренним сомнением человека шаг, явившийся следствием векового процесса индивидуации человеческого сознания. Шаг этот, на самом деле не продуманный, а скорее вызванный страхом и потому зачастую скрытый. Никто добровольно не захочет быть выброшенным из теплых и надежных материнских объятий, сделать это может только развивающийся жизненный процесс, заставляющий человека самому покинуть их. В "матриархальном" состоянии человеческого сознания, в том виде, в каком оно выражалось в ecclesia mater, внутренние образы человека в большей или меньшей степени проецировались на внешние религиозные концепции и заявления. "Во внешней форме религии, когда основной акцент сделан на внешние фигуры (другими словами, когда существуют более-менее полные проекции), архетипы идентичны внешним идеям, но остаются бессознательными как психический фактор. Если бессознательное представлено именно таким образом, то есть как спроецированный образ, то оно не может жить в сознательном мышлении или влиять на него. Это значит, что бессознательное в огромной мере теряет свою творческую жизнь". (ung. Psychologie und A/chemie, p.23. CW 12 p 116, (nap 12))
Это объясняет, почему по мере роста сознания человек не находит больше в образе религии творческих импульсов. Его новое состояние сознания требует чего-то большего, чем вера, оно требует опыта. В течение длительного времени эта потребность в опыте выражалась и существовала в опыте высшей природы. Когда же человек в очередной раз осознал вопрос о смысле жизни, то его настойчивость и обостренное восприятие индивидуального опыта смогло обеспечить ему совершенно новую возможность. Он обратил свои научные изыски на свои внутренние условия, точно так же как он в течение столь длительного времени устремлял их на разрушение своего внешнего окружения. Теперь в своих эмпирических и экспериментальных исследованиях он смог открывать внутренние образы - архетипы, полные божественного значения. То, что первоначально проецировалось на внешние системы веры, а следовательно, было бессознательно как психический фактор, смогло, тем самым стать внутренним опытом, который возможно было интегрировать в расширенном сознании. Если божественные образы не могли больше быть проецируемыми, то потраченная на них психическая энергия удалялась, активизируя соответствующий психический опыт, самость или homo totus. (ung, Psychology and Relkigion, pp.105, CW 11. pp.95.)
Из столкновения двух конфликтующих сил - фемининной, традиционной, пассивной позиции, сопутствующей бессознательной связи с образом "целостности" и масулинной, тяготеющей к исследованиям, активной позиции, сопровождающейся потерей этой связи, но возвышением сознания, рождается их синтез, единство. Это опыт архетипа "самости", "который как единство противоположностей, является посредником между бессознательным основанием и сознательным мышлением. Она создает мостик между современным сознанием, угрожающим отчуждением от собственных корней, и естественной бессознательной целостностью более примитивного века, который близок к инстинктам". (Jung, Das Gottliche Kind, p. 116. CW 9, I, p.174.) Другими словами, "фемининный" и "маскулинный" психические факторы, бессознательный и сознательный полюсы личности, объединены в психической целостности, которая, пользуясь языком алхимии, может выражаться в символе "гермафродита" или rebis. (Jung, The Integration of the Personality. Юнг заинтересовался алхимией потому, что некоторые пациенты в своих снах воспроизводили алхимические символы. Тем самым Юнг открыл, что алхимия - это символическое отображение процесса индивидуации. В этом смысле алхимия - это предстадия современной психологии бессознательного. Относительно lapis (камень, лат - Прим пер.), rebis. или гермафродита Юнг замечает: "Все эти символы в последнем анализе описывают такое положение вещей, которое мы называем самостью, в смысле его трансцендирующей сознание роли" - CW 12, с 193) Поскольку он является синтезом маскулинных и фемининных элементов - находится между "герметическими" золотом и серебром - алхимия использует образ ребенка, чада, алхимический гермофрадит который в то же время является еще и символом философского камня. На самом деле, этот символ ребенка очень часто встречается в бессознательном клиническом материале как символ самости. (Относительно символизма ребенка см, в частности, Jung, Das Gottliche Kind. CW 9, I, p. 174.)
В этой связи интересно заметить как впервые бессознательное содержимое становится сознательным через проекции. В частности, когда со времен французского Просвещения, эго, то есть, сознательное мышление стало все больше идентифицироваться с целостной личностью, то бессознательное, воплотившись в женский образ, утверждает себя заново, но косвенным путем: Женщина становится все больше эмансипированной. (Подобно этому, вместе с утратой объединяющего символа, интерес к педагогике получил такой стимул, что наше столетие стало называться "столетием ребенка".) Эмансипация женщины имеет глубочайшее психологическое значение. При помощи этого процесса человек, оказался в весьма проблематичных отношениях с фемининной стороной жизни. Он был обязан отдать должное существованию автономной и независимой фемининной психе. Его издавна установившейся вере в "превосходство" "логоса" был брошен решительный вызов со стороны в равной степени важной, но полностью упущенной из виду силы "эроса". (Jung, "Woman in Europe", Contributions to Analytical Psychology. CW 10.)
Когда этот вызов был принят и получил достойный ответ в конструктивном смысле, то тогда между мужчиной и женщиной установились новые, созидательные взаимоотношения равноправных партнеров. В этом, облаченном в конкретные формы, выражении, обнаружились внутренние процессы синтеза между фемининным и маскулинным психе, процессы создания новой личности. И пока это остается только внешним событием, фактом, хотя и очень созидательным, он не сможет осуществиться полностью. Самость - это единство, цельность человека, то есть она отражает полную взаимосвязь между внешним и внутренним. Таким образом в опыте самости в двух аспектах проявляется фемининные и маскулинные начала, индивидуальные и созидательные связи между мужским и женским внешним и между маскулинным и фемининным психическим внутренним содержимым. Эти два опыта идут рука об руку и, таким образом, внутренняя реализация conjunct/a, "союза противоположностей" в человеке, приведет к полностью интегрированной и индивидуированной личности. Этот процесс идет своим путем, хоть как бы ни мало был о нем осведомлен человек или как бы ни непреодолима был сила внутренней логики. Это дает современному человеку большой шанс умиротворения конфликта, который на протяжении столетий был его психической раной. К.Г.Юнг сыграл такую роль в этом примирении, которую в полной мере мы, я надеюсь, сможем оценить по отдаленнейшим последствиям. Он дал современному человеку такие орудия и знания, с помощью которых он перебросит заветный мостик между своими эго и душой. "После анализа всегда следует синтез, и что было расчленено на глубинном уровне, то будет воссоздано на высочайшем" (Jung, Paracelsica, p. 178. CW 15.)