Эволюция семейных ценностей средних слоев американского общества в XIX веке

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Курганский государственный университет Кафедра всеобщей истории
“Эволюция семейных ценностей средних слоев американского общества в XIX веке” ДИПЛОМНАЯ РАБОТА Студент группы ИПФ - 5035 Пышко М. В. Фамилия, Имя, Отчество /_____________/ Подпись Направление Специальность Руководитель к. и. н. Фельдшеров А. И. Фамилия, Имя, Отчество /_____________/ Должность, уч. звание, уч. степень Подпись Рецензент: к. п. и. Толмачев Н. А. /_____________/ Фамилия, И. О. Должность, уч. звание, уч. степень Подпись Заведующий кафедрой Саливон А. Н. /_____________/ Фамилия, И. О. Должность, уч. звание, уч. степень Подпись Курган 2000 г. СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ 3
Глава I. Американская семья в колониальный период истории США 1. 1Период начала XVII- середины XVIII веков 1. 2. Период конца XVIII века Глава II. Эволюция американской семьи 2. 1. Определение среднего слоя. Экономическое и профессиональное взаимоотношение с другими слоями 2. 2. Эволюция взаимоотношений внутри семьи 2. 2. 1. Послереволюционный период 2. 2. 2. Первая половина XIX века 2. 2. 3. Период после гражданской войны 2. 3. Демократизация образования США (XIX век) 2. 3. 1. Период конца XVIII – середины XIX века (до гражданской войны) 2. 3. 2. Период середины XIX – конца XIX века (после гражданской войны) 2. 4. Политическая роль семьи 2. 4. 1. Послереволюционный период Первая половина XIX века. Эпоха Единени я 2. 4. 2. Вторая половина XIX века 2. 5. Участие женщин в общественном производстве в XIX веке 2. 5. 1. Период первой половины XIX века 2. 5. 2. Период второй половины XIX века
Глава III. Некоторые особенности американской семьи XIX века в сравнении с европейской Заключение Список литературы и источников Интернет ВВЕДЕНИЕ
Последние десятилетия ХХ века отмечены небывалым ростом интереса к изучению институтов семьи и брака. В США семья считается одной из высших национальных ценностей, лежащих в основе американского образа жизни, так, например, большинство американцев пытаются сохранить репутацию хорошего гражданина и семьянина, подчиняя этой цели все свое жизненное поведение. Такое суждение представляется в известной степени политизированным: некоторые социологи даже отмечают складывающиеся тенденции упадка института семьи вообще. За последние два столетия претерпели значительные изменения функции семьи (экономическое сотрудничество), супружеские роли, структура семьи, влияние в обществе на другие социальные институты. Об институциональном упадке семьи, по мнению Д. Попеное [28, 71], свидетельствует тот факт, что она не способна выполнять свои основные социальные функции по воспроизводству и социализации детей, сексуальной регуляции и экономическому сотрудничеству. Другим измерением институционального упадка является потеря ее значения в обществе. В связи с упадком земледелия и ростом промышленности, семья утратила значение рабочего места и с ростом общего образования утратила значение школы. Свидетельством упадка семьи является то, что фамилизм как культурная ценность уступает место другим ценностям. Фамилизм – отождествление себя с семьей, преданность ей, взаимопомощь, забота о сохранении целостности семьи, подчинение интересов членов семьи интересам и благосостоянию семейной группы. И хотя большинство американцев привержено семейному идеалу, просемейное влияние, как социальная норма, исчезает. Люди перестают отдавать ей должное. Д. Попеное делает вывод, что в век “Я-поколения” на первое место выходит индивидуальная личность, а не семья. Далее автор определяет, что упадок семьи может быть функциональным и структурным. На протяжении веков семья была единственным и полифункциональным институтом. Со временем она лишилась свойственных ей функций в пользу таких институтов, как религия, образование, работа. Образование и работа стали последними функциями, отдельными от семьи. Со времен многофункционального целого семья сохранила всего две функции: выращивание детей и обеспечение членов семьи заботой и общением. Переходя от функции к структуре, можно отметить, что семья функционирует циклически. Первоначально, в дописьменной эпохе, семьи существовали в виде нуклеарного целого, а затем постепенно развились в сложные единицы, состоящие из нескольких нуклеарных семей и нескольких поколений, живущих вместе (так называемая “расширенная семья”). Структурные потери семьи вызывают, по-видимому, большую тревогу, нежели функциональные изменения, и именно они служат поводом к заявлениям о структурном кризисе. Семья становится изолированной от общества и предоставлена самой себе. Еще одно структурное изменение, обусловленное упадком расширенной семьи, - это снижение авторитета семьи. Почти все, кто в прошлом беспокоился об упадке семьи, были мужчинами, предметом их особой заботы была утрата мужчиной власти в доме. Однако упадок патриархальной власти привел к росту статуса женщины до положения гражданина с равными правами. В этом смысле упадок власти мужчин означал рост женского равенства. И вновь перед нами та форма упадка семьи, которая вряд ли внушит беспокойство большинству членов общества (и многие, несомненно, верят, что термин “упадок” здесь весьма неуместен). Но в чем же в таком случае заключается упадок семьи, действительно вызывающий опасения? Существуют два измерения, дающие основание считать нынешний упадок семьи экстраординарным и угрожающим. Первое. Нерасширенная нуклеарная семья разрушается. Нуклеарную семью можно рассматривать как последний остаток традиционной расширенной единицы: все взрослые члены семьи отторгнуты, кроме двоих — мужа и жены. Нуклеарная единица зовется так недаром: мужчина, женщина и ребенок — неделимое ядро, разрушение которого чревато серьезными последствиями. Второе. Опасность передачи оставшихся за семьей функций (воспитание детей и обеспечение членов семьи заботой) другим институтам. Существуют веские причины считать, что семья является лучшим институтом для выполнения этих функций, и в случае их передачи другим институтам вряд ли они будут выполнены столь же хорошо. [28 , 71-73] И. А. Антонов [4, 64-65] утверждает, что многообразие типов семьи — это миф. Есть одна изначальная форма семьи — многопоколенная, многодетная, многолетняя (пожизненное безразводное супружество). Как только оказалась выдернута ось семейной жизнедеятельности — семейное домопроизводство (под влиянием рыночного капитализма, индустриализации — урбанизации), вся конструкция, вся система взаимосвязанных социальных норм семейности стала разваливаться — медленно и неумолимо. Нет никакой особой нуклеарной или конъюгальной семьи — это все фазы распада целого на кусочки-осколки, на единицы одиночек. Сексуальная, контрацептивная, репродуктивная и прочие революции — это все следствия краха культурных норм, сдерживавших самовольничество, краха “старых” норм и отсутствия ростков “новой” нормативности, новой культуры. Социология семьи как составная часть экзистенциальной социологии рассматривает институт семьи как единственный, отвечающий за воспроизводство населения, снимающий — в случае эффективного функционирования — угрозу депопуляции. В современных обстоятельствах невероятной активизации феминистских и мальтузианских воззрений, антиэкзистенциальных по своей сущности, надеяться на изменение общественного климата в сторону семейности не приходится. Поэтому современные индустриальные и постиндустриальные общества не скоро станут обществами поиска средств укрепления семьи. И никакие самые негативные последствия деградации семьи не ускорят перехода к подлинной семейной политике — общепринятая система ценностей (на всех уровнях социальной жизнедеятельности), расценивающая эти негативные моменты как свидетельства прогресса, развития личности, независимости и свободы, сделает свое черное дело. Начиная с 80-х годов можно говорить о решительной политизации проблем брака и семьи в США. Именно в это время впервые официально заговорили о необходимости “защиты семьи”. Просемейная направленность движения “новых правых” расценивается американскими исследователями Дж. Панкрастен и Ш. Хаускнехт как обобщение “нормативной реакции на отсутствие норм” [18, 146-147]. Определенные консервативные круги, предложившие программу “просемейной политики” обвиняют в кризисе семьи правительство и экономические условия, которые подорвали устои семьи. Основная идея А. Карлсона о возвращении к традиционной семье и те аргументы, которые он выдвигает в ее защиту, позволяют отнести его к числу консерваторов. Он пишет, что суть глобального этического конфликта между институтом семьи и государством заключается, во-первых, в ломке исторически сложившегося разделения труда между мужчиной и женщиной и, во-вторых, в абсолютной несостоятельности попыток правительства сохранить и укрепить семью. Таким образом, защита семьи приравнивается автором к полному невмешательству в ее сферу, к политике “laissez fairе” [21, 43]. Важно рассматривать брачно-семейные отношения в конкретно-историческом контексте, “здесь и сейчас”, — говорит С. Келлер, предупреждая против чрезмерной генерализации, сведения всех тенденций и процессов к исходной точке зрения: семья — ячейка общества. Изучение истории семьи и положения женщин в обществе как самостоятельное направление утвердилось в американской и в целом в западной историографии, прежде всего как реакция на кризисные проблемы, с которыми сталкивается современная семья в капиталистическом обществе. В то же время имеются общие гносеологические причины, диктуемые логикой самого процесса исторического познания, которые обусловливают возрастающий интерес мировой историографии к длительно игнорировавшемуся партикулярно-семейному способу существования людей. Влияние семейно-личностных отношений на общественные процессы крайне велико, но, к сожалению, часто недооценивается историками. Изучение истории американской семьи имеет не очень богатую традицию, что послужило определенным ограничением в возможности автора широко использовать соответствующие источники и исторические труды. Последние иногда оказываются просто недоступными для человека, проживающего за пределами США. Среди доступных источников мы обнаруживаем предпочтение трудам Иллет о женщинах XVIII века [2], опубликованным в середине XIX века. Иллет дает подробную и интересную характеристику. В своих мемуарах автор описывает героизм и патриотический настрой американских женщин во время революции. В мемуарах мы также обнаруживаем описание образа жизни в колониальной Америке. Автор повествует и о том, как женщина того времени вела домашнее хозяйство, и о том, как она все активнее интересовалась политической и общественной жизнью. Очевидно, что Иллет не пользовалась научными методами в написании своего труда, более того ее фаталистская трактовка исторических событий вытекает из веры автора в божественное предопределение женщин и крайней необходимости участия женщин в общественной жизни. Иллет была членом квакерской общины, и узкий дух этой секты, безусловно, отразился на ее суждении о событиях и людях той эпохи. Причину активности американских женщин своего времени она видит в их особенном религиозном характере. В написании настоящей работы в качестве источника мы используем книгу Джефферсона публицистического характера “О демократии” [1]. Джефферсон в “Заметках о штате Виржиния”, “Письме к Уиту” (1786), высказывал мысль, что только образование народа может охранить и обеспечить демократию. В исторических и публицистических сочинениях Т. Джефферсона обосновывались идеи исторического прогресса с позиции естественного права и теории договорного происхождения верховной власти, повлиявшие на формирование идеала американской семьи и на процессы взаимоотношений семьи и других социальных институтов. Французский историк А. де Токвиль в своем труде “О демократии в Америке” [3] создает “эгалитарный миф” об американском обществе на основе знакомства с условиями жизни в Америке в тридцатые годы XIX века. Мы согласны с пониманием Токвиля более свободных отношений в американской семье в сравнении с европейской как исторически обусловленную специфику ее эволюции. Д. Бурстин, представитель неоконсервативной исторической школы, выдвинувший “теорию консенсуса”, в своих трудах расширил проблематику конкретных исторических событий и явлений. Книги Д. Бурстина дают широкую панораму американской истории, ее демократической революции. Мы можем выделить в его трехтомном исследовании оригинальный подход к анализу исторических событий, при этом, однако не опирающийся на их хронологию, учет социально-психологических факторов, богатый фактический материал. Все сказанное делает труд Бурстина уникальным. Для нас особенной ценностью его работы представляет описание событий, которую показывают потребность общества в формировании новых социальных отношений, результаты промышленного переворота, которые сказались в урбанизации и росте производства, процессе взаимодействия американских общественных институтов. Мы считаем несколько необоснованной идею Бурстина об исключительном пути Америке в общем историческом контексте, что, конечно, не умаляет полноты описанной автором картины изменений, произошедших в обществе на протяжении описанного периода в условиях складывающихся капиталистических отношений. “Веку после Гражданской войны, - замечает Бурстин, - суждено было стать Революционной Эпохой – эпохой бесчисленных, едва заметных революций, которые совершались не в залах законодательных собраний и не на полях сражений или баррикадах, но в домах, на ферме и фабриках, в школах и магазинах, на земле исходили слишком стремительно, потому что они затрагивали американцев повсеместно и ежедневно. ” [5 , 9] Бурстин делает на наш взгляд две серьезные ошибки, представляя Америку как общество, не знавшее классовых конфликтов и говоря о, безусловно, прогрессивном характере американского капитализма как о “добродетельном”. При анализе социальных движений (процессов) теория “консенсуса” не оказалась определяющей, а придала только специфический оттенок некоторым явлениям. Активное изучение (в рамках прогрессистского историографического направления) исторической проблематики, связанной с положением женщины в семье и обществе, описание ее жизни, участия в политической и общественных сферах общества, представляет книга Сары М. Эванс, основанная на большом фактическом материале. Эванс в написании своей работы исходит из убеждения, что в XVIII веке дом был важнейшим символом общества, далее описывая как впоследствии семья и женщина переживают сложный переходный период от доиндустриального к промышленному образу жизни. Автор утверждает, что к началу XX века формируется “новый тип” женщины индустриального общества в результате участия их в общественных движениях и роста занятости женщин в общественном труде. Эванс связывает нарастающее женское движение – появление благотворительных, трудовых, правозащитных женских, поначалу еще неофициальных организаций – с процессами демократизации общества в целом. К началу ХХ века продолжается развиваться теория неолиберального исторического направления. В своих исследованиях развития американской культуры и общества В. Ч. Лангдон “Everyday things in American life” [25, 150-170] дает наиболее подробную историческую характеристику американского образования и его специфику, оценивает систему государственного начального и среднего образования как потребность страны в профессионально пригодных для общества граждан. О. В. Бертон в работе “In my Father’s house are many mansions: family, a community in Edgefield, S. C. ” [20, 182-360] говорит о невозможности сохранения старых общественных институтов без их трансформации, произошедшей в XIX веке. Причину таких изменений он видит в особом национальном духе американского общества, развивающегося без тяжелого груза прошлого, как в случае со странами Европы. М. Каммен в своем труде “ Spheres of Liberty: changing perceptions of liberty in American culture. ” [24, 17-52] уделяет большое внимание тому факту, что дух свободолюбия и идея равных возможностей прослеживается у американцев с момента возникновения колоний и является их исключительной чертой. Работа Каммена проникнута духом американского прогрессизма, и субъективные идеалистические установки автор, вторя своим вышеозначенным коллегам, переносит на анализ исторических процессов. М. Лернер в своей работе [11] анализирует специфику эволюции американской семьи в сравнении с эволюцией семьи в других странах. Он рассматривает ее как действующий механизм в обществе и выдвигает тезис о том, что, как и американское общество, семья заново создает свою структуру. Результат такого преобразования автор считает революционным. Описанные выше работы американских прогрессистов представляются нам интересными во многом благодаря лишь богатому фактическому материалу, использованному авторами, и необходимому нам для объективного исследования американской семьи XIX века, не ориентированного на определенную идеологию. В отечественной американистике несколько исследований было посвящено проблемам эмигрантских семей в США XIX века. Общий итог этих работ, пожалуй, сводится к выводу, что при сохранении некоторой этнокультурной специфики, развитие этих семей, в конечном итоге, подчинялось общеамериканским стандартам. И. М. Супоницкая в исследовании “Особенности социально-экономического развития США конца XIX века” [16] анализирует развитие социальной и экономической структуры США того времени. Ш. А. Богина приходит к выводу, что к концу XIX столетия был широко распространен детский труд, являющий основным источником доходов для иммигрантских семей [14]. Однако в отличие от отечественной американистики и “социальной критики” американских исследователей, фокус нашего внимания располагается лишь на американскую семью, относящуюся к среднему слою. Мы убеждены, что к рассмотрению этого сложного исторического вопроса должны быть привлечены такие относительно новые науки, такие как историческая демография, историческая социология, историческая публицистика; необходим учет всех социально-психологического факторов, оказавших на него свое влияние. Школа новой социальной истории завоевала популярность исследованиями отдельных семей, общин и маленьких городов. При анализе экономического роста эта наука главное внимание уделяет не размерам производства на душу населения, а изменениям в образе жизни, организации семьи и, в некоторых случаях, социальном положении. Историческая социология исследует не только внешний слой общества, но и главную подводную часть айсберга (семью), которая ранее находилась вне сферы внимания историков. В разработке указанной проблематики наиболее последовательными работами являются такие книги, как “Американские семьи в их разнообразии” – учебное пособие, написанное М. В. Зинн и Д. Айценом (университеты штата Мичиган и Колорадо). Основная его цель, как отмечают авторы в предисловии, - демифологизация семьи и рассмотрения разнообразия ее форм. С позиции структуралистского подхода, критический анализ обстоятельств и детерминант, формирующих семью США, этот труд отражает наиболее современные концепции и идеи американских историков, демографов и социологов, его отличает основательная источниковедческая база, подробная и логически выдержанное изложение материала [29, 146-147]. “Вопросы семьи: размышление об американском социальном кризисе” А. Карлсона, представителя консервативных кругов, носит несколько иной характер. Его книга содержит свою интерпретацию наиболее существенных тенденций развития института семьи в Америке. Карлсон, однако, преувеличивает масштаб исторических кризисных явлений, охвативших американскую семью [21]. О. Г. Кирьянова в своей работе “Американская женщина вчера и сегодня” [12] раскрывает реальное положение американок, формы и методы целенаправленного воздействия буржуазной идеологии на женщин в США. Достоинством этой книги для нас представляется тщательное исследование этого вопроса на основе публицистики соответствующей эпохи (такой, например, как многочисленные статьи в женских журналах США XIX века). Автор акцентирует правовую проблему женщин, уделяя внимание развивавшимся формам женского протеста против любого рода дискриминации. Работа Э. Черилна, статья Попеное раскрывают остроту семейных проблем и чрезвычайную политизированность тематики для нашего времени. Давая историческую оценку развития семьи, он выдвигает, по сути, консервативный тезис об утрате семьей своего былого могущества, влияния, потерю многих прежних функций. По его мнению, в кризисном состоянии находится специфическая функция семьи по рождению детей и приближающаяся депопуляция. Мы полагаем, что его структурно-функциональный анализ ошибочен. В то же время феминистическая критика функционализма семьи не решает проблем современной семьи. В теоретико-методологическом плане новому направлению в зарубежной историографии не удалось выработать какого-то цельного концептуального подхода, нельзя не признать, что американские историки выработали ряд конкретных подходов и методик, которые заметно расширили рамки и обогатили возможности изучения проблем семейно-личностных отношений в истории. Изучение характеристик поколений и взаимоотношений между ними на уровне семьи и общин, размеров и структуры домохозяйств, стадий в развитии семьи (“семейного цикла”), “жизненного пути” граждан, статуса женщин в бытовой и производственной сферах позволило поднять на новый уровень знание о прошлом США, хотя вновь полученные конкретные сведения не всегда удавалось интегрировать в общеисторические трактовки общественных процессов. Семья – первичная ячейка общества, от состояния этой сферы во многом зависит его развитие. Известный американский социолог Д. Янкевич утверждает, что почти все глобальные изменения в американской жизни, так или иначе, проистекают из процессов, происходящих внутри семьи [? ?? ]. Автор данной дипломной работы ставит перед собой цель – рассмотреть, какие процессы, протекающие в американском обществе в XIX веке, привели к переменам в массовом сознании и по-новому поставили проблемы семьи и брака. В соответствии с этим, ставятся следующие задачи: определить роль семьи в социальной структуре американского общества, рассмотреть традиции и ценности американской семьи, проанализировать процесс эволюции семейных ценностей и его последствия для развития института семьи в США; проследить состояние и основные проблемы в семьи как социального института. При написании данной дипломной работы автор придерживался общелогических правил, которыми следует руководствоваться при любой форме познания. Были использованы следующие приемы: анализ и синтез, дедукция, индукция, абстрагирование, идеализация, аналогия. Дипломная работа построена на принципах историзма, объективности, причинности и рациональности. Автор использовал следующие методы: Сравнительно-исторический, диалектический, метод классификации и типологизации. Глава I АМЕРИКАНСКАЯ СЕМЬЯ В КОЛОНИАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ США Период начала XVII- середины XVIII веков
Европейцы начали прибывать на восточное побережье Северной Америки в семнадцатом веке. Многие прибывали в Америку со своими семьями. Пуритане, гугеноты, паломники, квакеры и моравские братья, составлявшие жесткий костяк новой политики, прибыли в Америку с целью создать общество, в котором они бы не были больше угнетаемым меньшинством, но стали бы большинством, обладающим полной властью. Теперь погоду делала их точка зрения на мораль и, когда со временем, двадцать тысяч пуритан объединились в колонии, они уже обладали достаточной силой, чтобы навязать эту мораль другим. Американская экономика развивалась традиционным для колонии путем. Метрополия сбывала в них свои промышленные изделия, получая от этого изрядный доход. Что же касается колоний, то их удел заключался в поставке сырья, служившего материалом для британской промышленности. На протяжении всего предреволюционного периода основным видом занятий колонистов являлось сельское хозяйство. Американская экономика, конечно, не была чисто сельскохозяйственной. Быстро развивалось ремесло и промышленность. Англия уже прочно вступила на путь капитализма, а в Америке метрополия предприняла попытки насадить и закрепить старый порядок – феодализм. Переселившиеся в Америку лорды-собственники эксплуатировали труд белых сервентов и черных невольников. Но наряду с лордами-собственниками на берегах Нового Света обосновались также свободные фермеры и ремесленники – люди с небольшим или средним состоянием. О. В. Бертон утверждает, что было бы ошибкой представлять жизнь в колониях, как уменьшенную копию английской социальной жизни того времени. Америка не имела столицы, фешенебельных курортов, городов, где бы жизнь лилась нескончаемым, бурным потоком увеселений, и даже городов с уютным сельским очарованием, как в Англии. Америка была настолько провинциальной, что даже не имела титулованной аристократии. [20 , 185] На протяжении всего колониального периода между губернаторами и законодательными ассамблеями шла борьба, отражавшая обострение обстановки, связанная с ростом политического самосознания американцев. С середины восемнадцатого века в развитии общественной мысли колонии происходят серьезные перемены, которые были прямым следствием роста среднего сословия и формирования национальной буржуазии. Говоря о состоянии американских колоний к началу освободительного движения, необходимо подчеркнуть, что, в общем, американская семья имела четко выраженный облик, причем ее фундаментом служила европейская и, прежде всего английская семья. В этом нет ничего удивительного, ибо большинство колонистов были выходцами из Англии. Тип семьи в США, получивший распространение в колониальный период, основывался на так называемой “семейной экономике”, имел нуклеарную структуру, то есть состоял из двух поколений – супругов и их детей. Семья, помимо экономических функций и функций воспроизводства, исполняла роль социального регулятора. Поскольку с раннего возраста детский труд использовался в домашнем хозяйстве, воспитание детей отличалось строгостью и аскетизмом. Известный этнолог М. Мид подчеркивала социальную гибкость нуклеарной семьи, особенно важную для условий иммиграции (и внутренних миграций), в которых всегда жила Америка [13 , 350] Но, как особенно убедительно показали новейшие работы, немалое значение имели родственные связи, выходившие за пределы отношения “родители-дети”, которые составляют сущность нуклеарной семьи [21 , 5]. Такие родственные связи, игравшие значительную экономическую и психологическую роль, были наиболее развиты и строились на основе этнических традиций. Женщины составляли органичный элемент массового переселения в Северную Америку, начавшегося в XVII веке. Теперь, когда прошло время первопроходцев и искателей наживы (а это были главным образом мужчины) и переселенцы направлялись сюда уже с тем, чтобы прочно обосноваться, многие женщины покидали родину. Они, как, впрочем, и мужчины, имели различное происхождение и были движимы самыми разными побуждениями. Часто с надеждой, а иной раз и от отчаяния английские пуритане и квакеры, ирландские католики, голландские фермеры и шотландские пресвитериане устремлялись в Америку, дабы обрести свободу вероисповедания и нажить состояние. Воспитание, полученное женщинами в Старом Свете, повлияло на формирование отношения к жизни, их чаяний и надежд. Как мы уже заметили, Иллет довольно идеалистически трактует отношения между американскими мужчинами и женщинами. Она пишет: “В Америке, при возрастающем наплыве поселенцев, число женщин гораздо меньше, чем мужчин; в то время, при неверности и опасности путешествия, на которые отважились очень немногие женщины Старого Света, эта разница в числе, была еще значительней. Отношения между мужчинами и женщинами установились по известному экономическому закону: чего менее, тем более дорожат. Приобрести жену удалось немногим счастливцам, а при уединенном образе жизни первых поселенцев… женитьба тем более была необходимостью. Для дома нужна была работница. Каждая женщина имела множество обожателей ее. Мужчине, заподозренному в грубом деспотизме, несравненно труднее найти себе жену. ” [2 , 5] О. В. Бертон указывает, что социальный статус жительниц колоний был максимально приближен к статусу англичанок, в том смысле, что они были уважаемы, свободны, находились в безопасности, но в полном невежестве[20 , 186]. Оторванность семей переселенцев от своих корней наложило свой отпечаток на характер внутрисемейных отношений, который был менее авторитарен и гораздо меньше был связан с клановыми понятиями. На этой бескрайней земле жизнь женщин определялась такими факторами, как демографический дисбаланс — мужчин было много больше, чем женщин; высокая рождаемость и столь же высокая смертность; социальное устройство, при котором границ между семьей и общиной, между частной и социальной жизнью практически не существовало. И все же, по причине широкого распространения пуританской морали, культурная традиция предписывала женщинам определенные задачи и отводила им роль подчинения мужчине. Уже в первых североамериканских колониях сложились прочные стереотипные представления о роли мужчин и женщин. Иммигранты из Европы безоговорочно верили в превосходство мужского пола, даже протестанты, боровшиеся против приоритета мужчин в лоне католической церкви и утверждавшие, что все души равны перед богом, повторяли: в семье женщине надлежит слушаться мужа. Джон Кэльвин писал: “Пусть женщина удовольствуется своей зависимостью и не заблуждается на свой счет – природа обделила ее по сравнению с более сильным полом” [18, 29]. А посему послушание жены было сродни богобоязненности мужа и являлось метафорой, за которой скрывалась вся иерархия социальных отношений, обусловленная политическим устройством общества. Женщину закрепощала не только религия, но и право. Согласно английским законам, муж выступал в роли “опекуна” своей жены. Получая статус fете соvert (замужняя женщина – иск. фр. ), женщина лишалась какой бы то ни было юридической самостоятельности. Она не обладала правом собственности и не могла подписывать контракты, ей запрещалось даже зарабатывать деньги. Социальное положение жены определялось социальным положением мужа. Только fете sо1е — одиноким женщинам старше двадцати одного года и вдовам — принадлежало законное право распоряжаться имуществом и заключать сделки. Вдовы, продолжавшие дело своих покойных мужей, были наделены особо значительными юридическими полномочиями. [21, 30] В XVII – первой половине XVIII века Новый Свет был жесток и полон опасностей. Здесь женщине было предоставлено право выбора жениха и обзаведение собственным хозяйством, но в реальности ее уделом становилось социальная изоляция и частые похороны близких. Каждый четвертый ребенок умирал в возрасте до одного года, а половина детей не доживали до совершеннолетия. Многие женщины оставались вдовами, так как по статистике, только каждый третий брак имел продолжительность до десяти лет. Жены часто переживали своих мужей - с двумя-тремя детьми на руках [22, 36]. В Новую Англию из центральных колоний переселялись, как правило, целые семьи. Повседневный ритм работы женщины-колонистки поможет нам представить себе ту среду, в которой она выполняла стоявшие перед ней задачи. Вообразите большую комнату — двадцать на пятнадцать футов, — где основное место занимал глубокий камин в семь футов шириной. Вдоль стен — одна или две кровати, стол, иногда стул и несколько комодов. В первые годы колонизации весь дом состоял из одной такой комнаты. Со временем надстраивался чердак, куда надо было забираться по лестнице, — он служил спальней или кладовой; иногда добавлялась вторая комната с камином, присоединенным к единственному дымоходу. На задах пристраивались сенцы, служившие дополнительной кладовой, сарайчики для стирки белья и хранения молока, курятники и помещения, где варили сидр или пиво. Но центром семейной жизни по-прежнему оставалась большая комната, иначе говоря, “зала”. Целостность этого пространства отражала единство семьи в ведении хозяйства, однако у представителей каждого пола были свои, четко определенные обязанности. Эллет в своих мемуарах приводит слова одного члена наблюдательного комитета Христофора Маршала, в которых он описывает занятия жены: “исполнение ее обязанностей, во всех мельчайших подробностях, заняло бы большую часть моего времени, потому что она с раннего утра до поздней ночи постоянно занята работами в семействе, которое за эти четыре месяца очень увеличилось; к тому же, сверх этого увеличения, наш дом – совершенная гостиница, полная приходящих и уходящих, из которой редко кто уйдет с пустым желудком и сухими губами. Это требует ее постоянного присутствия не только для угощения, но и для приготовлений на кухне, печенья хлеба и пирогов и пр. и накрывания на стол. Ее дело – содержание дома в чистоте, попечение об огороде, резка и сушка яблок, которых запасены полные четверики; прибавьте к этому приготовление, без помощи каких-либо снарядов, сидра, который составляет постоянное питье семейства, ее присмотр за стиркой белья и глаженье ее нарядных платьев и моих тонких рубашек, чем она постоянно занимается сама; прибавьте к этому приготовление двадцати больших сыров и это от одной коровы, молочное хозяйство, не считая уж шитья, вязанья и пр. и пр. Таким образом, она исправно ведет хозяйство и не ест хлеб в праздности; да она простирает руку свою и подает помощь нуждающимся друзьям и соседям. Я полагаю, что ей с тех пор, как мы поселились здесь, пришлось быть не более четырех раз в гостях – у соседей. ” [2, 21] Иллет отмечала, что “в то время школы были плохи вообще, а особенно школ для девушек было так мало, что там, где их не допускали в общие школы, они не имели никакой возможности получить образование. ” [2, 23] Мало кто из женщин в колониях получал образование, однако в Новой Англии было заведено отдавать молодых девушек в другие семьи в качестве подмастерий или прислуги, где их были должны обучать чтению и вести хозяйство. Эти девочки, начиная с шестилетнего возраста, получали навыки домоводства и первые уроки чтения от своих матерей. Что касается их братьев, они гораздо лучше владели грамотой. Кроме того, их отдавали в обучении различным ремеслам. Женщины получали свое “образование” в беспрерывной работе по дому, во время занятий семейным ремеслом и на рыночной площади. Как на Севере, так и на Юге, если дела на ферме шли туго, женщины работали в поле. На южной границе они толкли и мололи зерно, занимались огородничеством, доили коров, изготовляли сыр и масло, шили и стирали одежду. До конца столетия прядильщиц и ткачих было мало, не многие владели и ремеслом производства свечей. Благодаря тому, что на крупных плантациях возделывались торговые культуры, и велась бойкая торговля с Англией и Вест-Индией, ткани и свечи были доступным товаром (за исключением периодов спада в производстве табака). О необходимости производительного труда женщин и о четком перечне их обязанностей свидетельствуют контракты; так, в одном из них, подписанный арендатором фермы, — в нем оговаривается, что он будет обрабатывать поля совместно с женой и одним помощником и что его жена будет “выпекать хлеб, доить коров, обстирывать слуг и выполнять все обязанности, которые надлежит выполнять женщине на плантации” [18, 36]. Пуританские священники и колониальные суды то и дело рассматривали дела по обвинению женщин в детоубийстве, супружеской измене, “греховном зачатии”, ереси и колдовстве. Женщины присутствовали в суде в качестве либо истиц, либо ответчиц — что свидетельствует об их неформальной роли блюстительниц морали внутри общины, но в то же время и о полном отсутствии каких-либо формальных полномочий, так как они никогда не были судьями, адвокатами или прокурорами. Два самых громких процесса в Новой Англии XVII века, имевших социальное и политическое звучание, были инспирированы женщинами и являются наглядным примером того, как рьяно боролись протестанты против духовного равенства всех членов общества, основанного на приоритете мужчины. Период конца XVIII века
Экономическое процветание колоний было обусловлено бурным развитием торговли через Атлантику, начавшимся в конце XVII века, — оно привело к росту городов, формированию купеческой элиты в северных и центральных колониях и прослойки плантаторской аристократии на рабовладельческом Юге, где возделывался рис и табак. Классовая эволюция XVIII столетия стала причиной социальной поляризации, как среди мужчин, так и среди женщин. В то время как одни богатели, большинство — в первую очередь городское население — вовсе не имело собственности. Постепенно, на протяжении жизни нескольких поколений коренных уроженцев Америки, выравнивался дисбаланс в соотношении между полами, существовавший среди иммигрантов. К XVIII веку женщин было примерно столько же, сколько мужчин, но юноши покидали поселения, отправляясь на поиски новых земель, и тогда в некоторых общинах перевес оказывался на стороне женщин (приблизительно на 15%) [18, 42]. Вследствие этого браки стали заключаться в более зрелом возрасте, а вдовы теперь реже стали выходить второй раз замуж. Молодые люди стали уходить к границам, а девушки выходили замуж гораздо позже – родители уже не могли диктовать детям свою волю, как это было принято раньше. Притом, что девушки обрели некоторое право на самостоятельный выбор жениха, но не обрели подлинной экономической независимости. Ослабление внешнего контроля над их жизнью имело для женщин двоякие последствия. Что касается большей сексуальной свободы, то о ней свидетельствует учащение случаев беременности до замужества (в XVIII веке с каждым десятилетием это явление становилось все более типичным). К началу XVIII века, когда второе и третье поколения переселенцев уже прочно обосновались на обжитых местах, предметы быта стали более изысканными: в обиход вошли скатерти, вилки, стулья и зеркала. Обязанности домохозяек, будь то жены купцов из Филадельфии или плантаторов из Вирджинии, изменились — они стали многочисленнее, но в то же время круг их сузился. Предметы быта требовали соответствующего ухода. А правила хорошего тона предполагали досуг для общения: чай в обществе друзей или (на Юге) времяпровождение с бесконечными гостями и родственниками, которые могли нагрянуть в любое время и задержаться на недельку-другую. В связи с этим стали культивироваться декоративно-прикладные искусства, например рукоделие, а равно и более утонченные социальные традиции: застолья и развлечения. В XVIII веке возникло такое понятие, как “милая светская женщина”, — в нем воплотились различия в образе жизни обеспеченной горожанки, чьи усилия были сосредоточены на поддержании дома и семьи, и сельской труженицы (женщины более низкого происхождения), которая по-прежнему сочетала две роли: социальную и экономическую. Светской женщине не требовалось вникать в проблемы своего мужа, помогать ему в торговле или любых других делах. В прислуги она нанимала уже представительниц другого класса, а не девушек из семей ее же круга (те обучались умению управлять домашним хозяйством). Вследствие развития коммерции расширились возможности получать работу по найму, но таковая не обеспечивала стабильного заработка. Большинство одиноких женщин шли в домашнее услужение или занимались традиционной женской торговлей (например, продавали дамские шляпки). Некоторые вдовы осваивали ремесло своих мужей. Иные становились владелицами таверн или гостиниц (“Султан из перьев”, “Голубой якорь”, “Роза и корона” в Филадельфии), а также открывали “дамские школы” в надежде привлечь молодых любознательных учениц. Многие женщины работали в типографиях. В торговых районах женщины часто продавали товары в розницу: одежду, шляпы и другие предметы женского туалета [23, 84]. Жены плантаторов Юга также управляли домашним хозяйством, — оно становилось более сложным и увеличивалось в размерах, — но источники их богатства — ведущие сельскохозяйственные культуры и труд рабов — сформировали совершенно иную среду для их деятельности. В начале XVIII века новоявленная знать Вирджинии стала возводить роскошные особняки, дабы закрепить, таким образом, свой статус и растущее превосходство над грубым, неотесанным окружением, “Большой дом”, высившийся над остальными постройками - флигелями, амбарами и расположенными поодаль кварталами для рабов, — олицетворял собой власть патриарха. Общественные заведения — магазины, таверны, здания судов — посещались исключительно мужчинами, Даже в церкви прихожане занимали места сообразно своему положению и полу: после того как женщины и небогатые - мужчины рассаживались “по чинам” на семейные скамьи, джентльмены “стайкой” входили в церковь уже после начала службы и уходили “таким же манером”, словно все остальные были публикой в зрительном зале. В отличие от тесных, об одну комнату, домишек на маленьких фермах все пространство большого дома было разделено по назначению — столовые, гостиные, библиотеки, — что усугубляло различия в сферах деятельности мужчин и женщин. [20, 188] По мнению О. Г. Кирьяновой, неограниченная законами власть мужчины-собственника, как правило, превращала его в деспота. Особенно отчетливо это проявлялось в семье южных плантаторов. Замужняя женщина не могла подписать контракт, чтоб заняться каким-либо видом частного предпринимательства, не могла прибегнуть к судебному разбирательству ни по какому поводу, или подать на развод. [12, 9] Кирьянова продолжает: “… не только закон, но и буржуазная идеология закрепляла и оправдывала дискриминацию женщины, провозглашала ее неполноценность. ” [12 , 9] Эффективным проводником этих взглядов была религия. Мы согласны с мнением Кирьяновой о преимущественно подчинительной роли женщины в семье той эпохи, так как устойчивость такого социального статуса постоянно стимулировалось религией. Бремя религиозной деятельности было возложено на женщин, которые несли его под опекой мужчин-священнослужителей, — покорная женщина являлась символом христианской добродетели, мужское же начало ассоциировалось с материалистическим и жестоким миром коммерции. Духовная жизнь и эмоциональный опыт женщин все больше и больше определяли эмоциональный климат в семье. Если в XVII веке женскую эмоциональность считали источником разлада, сейчас ее стали называть сентиментальностью, которая, напротив, вносила гармонию. Ведь нежность, привязанность к детям, набожность — это те чувства, которые скорее скрепляли социальные основы, а не разрушали их. Подобным же образом свобода в выражении чувств видоизменила отношение к браку. Выбор спутника жизни и устройство женитьбы родителями уступили место взаимной привязанности и любви — возник новый вид риторики, отражавшей стремление к теплым, близким отношениям между супругами, однако параллельно возросло и число разводов. В 1776 году впервые на бракоразводном процессе прозвучала формулировка “отчуждение супругов”. Однако для многих надежды, возлагавшиеся на взаимную любовь, оборачивались горьким разочарованием [18 , 49]. К началу революции, по мере того как развивающаяся экономика разъединяла сплоченные общины, разрушала социальные объединения, разделяла сферы деятельности мужчин и женщин и формировала новые семейные отношения; неформальное влияние пересудов и страх перед недреманным оком соседа ослабевали в крупных и маленьких городах. В результате эволюции колониального общества для мужчин открылось новое поле деятельности на общественной ниве, не имевшей ничего общего с их семейным бытом: регулярно заседали окружные суды, чаще проводились городские собрания, проходили выборы в законодательные органы колоний, сопровождавшиеся горячими дискуссиями. Мужские собрания стали центром выработки коллективных решений и школой практического опыта общественной жизни. В более ранние, совсем иные времена и женщины, и мужчины жили одними интересами. Личная жизнь регулировалась общественным мнением, но политика считалась занятием исключительно мужским. Однако революционный переворот вызвал дебаты относительно места женщины в общественной жизни и придал новое политическое значение семье [27, 407]. Настало время, когда северные американцы провозгласили свободу и политическую независимость как принадлежавшие им по праву рождения, однако женщины были по-прежнему далеки от политических событий. Невзирая на то, что женщины, как правило, не допускались к участию в повседневной политической жизни, их всколыхнул общий революционный порыв. Среди них, как и среди мужчин, образовалось два лагеря: одни считали себя сторонницами короны, другие — “рожденными для свободы”. Революционный дух митингов против закона о гербовом сборе (60-е годы), бойкотирования английских товаров (70-е годы) и вооруженных столкновений (1776—1781) захватил всех женщин без исключения: лоялисток, горожанок, крестьянок, рабынь, свободнорожденных и даже индианок. [27 , 440] Однако со временем общественный угол зрения существенно изменился: на основе политического опыта женщин в эпоху революции возникли новые представления об их политических способностях — теперь власти уже не могли удержать женщин от участия в социальной жизни. Американки создают массовую организацию “дочери свободы”, рассчитывая, что после победы в Войне за независимость, которую вела война с Англией, будет положен конец и законам, обрекающих их на “гражданскую смерть” [30]. Надежды своих соотечественниц выразила Э. Адамс, жена одного из отцов-основателей Соединенных Штатов Дж. Адамса: “я страстно желаю услышать о провозглашении независимости, - писала она мужу, - однако мне хотелось бы, чтобы в новом кодексе законов, которые, как я полагаю, вам необходимо будет составить, - вы помнили о леди и были более великодушны и благосклонны к ним, чем ваши предшественники. Не вверяйте столь неограниченную власть в руки мужей. Помните: каждый мужчина станет тираном, если для этого будут созданы условия. Если особая забота и внимание не будут уделены женщинам, мы решимся поднять бунт, и нас не сдержат никакие законы, по которым у нас нет ни права голоса, ни представительства”. Дж. Адамс, ставший вскоре президентом США, ответил недвусмысленно: “что касается декларации независимости, подождите немного…” [40] Сигнал Э. Адамс, не дошел ни до одного из авторов Декларации независимости. В важнейшем документе буржуазной революции, принятом в 1776 году, хотя и говорилось, что все люди сотворены равными и имеют неотъемлемые права на жизнь, свободу и “права на стремление к счастью”, но женщины к этим людям не были причислены. Новым поколениям американок еще предстояла нелегкая борьба за свой минимум гражданских свобод. Великое пробуждение было в определенной степени пробуждением чувств и эмоций и ознаменовало собой начало переосмысления семейных отношений. К концу XVIII века, движимые чувством моральной и гражданской ответственности и опираясь на евангелические постулаты, женщины стали участвовать в жизни церковной общины, что не носило формально-политического характера, но имело яркую политическую окраску. Самым важным, пожалуй, явился тот факт, что в 80-х годах XVIII века переосмысление материнского долга повлекло за собой дебаты о женском образовании, в результате которых были основаны женские академии — первые институты, где молодые девушки могли получить серьезное академическое образование [18 , 37]. Это достижение трудно переоценить, так как именно благодаря ему (и вопреки существовавшему имущественному и социальному неравенству) сохранялась возможность воссоздания демократических идеалов. С начала XIX века добровольные организации, мужские и женские, составляют один из основных аспектов американской жизни. В процессе общественной деятельности женщин, приведшей к таким последствиям, выработался механизм возрождения гражданского соучастия, неоднократно использовавшегося группами, стоявшими в стороне от основной политической жизни Америки. Значимость этого события еще больше подчеркивает несправедливость расхожего мнения о том, что удел женщин — семейный очаг. Признание важности активного гражданского соучастия показывает, чего стоило такое включение женщин, как для эволюции семейных ценностей, так и для демократизации всего общества [27, 440]. Глава II. Эволюция американской семьи в XIX веке
2. 1. Определение среднего слоя. Экономическое и профессиональное взаимоотношение с другими слоями
Само понятие “средний класс” возникло в XVII веке в Англии. Оно обозначало особую группу предпринимателей, противостоявших, с одной стороны, верхушке крупных землевладельцев, с другой — “пролетарской голытьбе”. Постепенно к нему стали причислять мелких и средних буржуа, менеджеров, лиц свободных профессий. Промышленная революция XVIII — XIX веков разрушила феодальную систему и вызвала к жизни социальные силы, которые привели к формированию классового строя. Развитие торговли и промышленности вызвало к жизни новые профессии: предприниматели, коммерсанты, банкиры, купцы. Появилась многочисленная мелкая буржуазия. Волна эмиграция способствовала увеличению численности индустриальных рабочих. Постепенно формировался новый тип экономики — капиталистический, которой соответствует новый тип социальной стратификации — классовая система. Рост городов, промышленности и сферы услуг, укрепление статуса и богатства буржуазии кардинально изменили облик американского общества. К концу XIX века социальная структура США все отчетливее приобретала черты развитого капиталистического общества. Удельный вес фермерства сокращается (с 28, 8% общей занятости в 1880 году до 21, 4% в 1900 году). Одновременно росли городские средние слои. В 1880 году около 80 процентов населения проживало в сельской местности, а к началу ХХ века горожане составили около сорока процентов. Нью-Йорк, Чикаго и Филадельфия превысили один миллион жителей. Сент-Луис, Бостон приближался к этому рубежу. Рост горожан вдвое опережал рост сельского населения [16, 78-79]. Профессиональные группы, вышедшие на историческую арену (рабочие, банкиры, предприниматели и т. д. ) укрепляли свои позиции, требовали привилегий и признания своего статуса. Термин “сословие” отражал исторически уходящую реальность. Новую реальность лучше всего отражал термин “класс”. Он выражал экономическое положение людей, способных передвигаться вверх и вниз. Переход от закрытого общества к открытому демонстрировал возросшие возможности человека самостоятельно сделать свою судьбу. Сословные ограничения рушились, каждый мог подняться до высот общественного признания, перейти из одного класса в другой, приложив усилия, талант и трудолюбие. И хотя удается это единицам, даже в современной Америке, в XIX веке появилось выражение “человек, сделавший себя сам” [8, 14]. Таким образом, роль детонатора сыграли деньги и товарно-денежные отношения. Они не считались с сословными барьерами, аристократическими привилегиями. Деньги всех уравнивали, они универсальны и доступны всем, даже тем, кто не унаследовал состояния. Общество, в котором доминировали приписываемые статусы, уступало место обществу, где заглавную роль стали играть достигаемые статусы. Это и стало называться открытым обществом. Точно и однозначно определить количество классов, число страт (или слоев, на которые они разбиваются), принадлежность людей к стратам очень сложно. Необходимы критерии, которые выбираются достаточно произвольно. Вот почему в развитой с социологической точки зрения стране, как США, разные социологи предлагают разные типологии классов. В одной семь, в другой шесть, в третьей пять и т. д. социальных страт. Первую типологию классов США предложил в 40-е годы XX века американский социолог Ллойд Уорнер [15, 45]: верхний-верхний класс включал так называемые “старые семьи”. Они состояли из наиболее преуспевающих бизнесменов и тех, кого называли профессионалами. Проживали они в привилегированных частях города; нижний-верхний класс по уровню материального благополучия не уступал верхнему-верхнему классу, но не включал старые родовые семьи; верхний-средний класс состоял из собственников и профессионалов, которые обладали меньшим материальным достатком в сравнении с выходцами из двух верхних классов, но зато они активно участвовали в общественной жизни города и проживали в довольно благоустроенных районах; нижний-средний класс составляли низшие служащие и квалифицированные рабочие; верхний-нижний класс включал малоквалифицированных рабочих, занятых на местных фабриках и живущих в относительном достатке; нижний-нижний класс составляли те, кого принято называть “социальным дном” — это обитатели подвалов, чердаков, трущоб и прочих, малопригодных для жизни мест. Они постоянно ощущали комплекс неполноценности вследствие беспросветной бедности и постоянных унижений. Сложившаяся на момент составления этой типологии структура общества явилось прямым следствием начавшегося в XIX веке классового дифференцирования. Термин “верхний-верхний класс” означает, по существу, верхний слой высшего класса. Во всех двусоставных словах первое — обозначает страту или слой, а второе — класс, которому данный слой относится. “Верхний-нижний класс” иногда называют так, как он есть, а иногда обозначают им рабочий класс. Средний класс (с присущими ему слоями) всегда отличают от рабочего класса. Но и рабочий класс отличают от низшего, куда могут входить неработающие, безработные, бездомные, нищие и т. д. Как правило, высококвалифицированные рабочие включаются не в рабочий класс, а в средний, но в низшую его страту, которую заполняют главным образом малоквалифицированные работники умственного труда — служащие. Возможен иной вариант: рабочих не включают в средний класс, но оставляют два слоя в общем рабочем классе. Специалисты входят в следующий слой среднего класса, ведь само понятие “специалист” предполагает как минимум образование в объеме колледжа. Верхнюю страту среднего класса заполняют в основном “профессионалы”. Профессионалами за рубежом именуют людей, имеющих, как правило, университетское образование и большой практический опыт, отличающихся высоким мастерством в своей области, занятых творческим трудом и относящихся к так называемой категории самонанятых, т. е. имеющих свою практику, свое дело. Это юристы, врачи, ученые, преподаватели и т. д. Именоваться “профессионалом” очень почетно. Их число ограничено и регулируется государством. Так, лишь недавно социальные работники получили долгожданный титул, которого добивались несколько десятилетий. Между двумя полюсами классовой стратификации американского общества — очень богатыми (состояние — 2 млн. долл. и более) и очень бедными (доход менее 6, 5 тыс. долл. в год), составляющих от общей численности населения приблизительно одинаковую долю, а именно 5%, расположена та часть населения, которую принято называть средним классом. В индустриально развитых странах он составляет большинство населения — от 60 до 80%. Средний класс — уникальное явление в мировой истории. Скажем так: его не было на протяжении всей истории человечества. Он появился лишь в XIX веке. В обществе он выполняет специфическую функцию. Средний класс — стабилизатор общества. Чем больше он, тем меньше вероятность того, что общество будут сотрясать революции, межнациональные конфликты, социальные катаклизмы. Он состоит из тех, кто сделал судьбу собственными руками и, следовательно, кто заинтересован в сохранении того строя, который представил подобные возможности. Средний класс разводит два противоположных полюса, бедных и богатых, и не дает им столкнуться. Чём тоньше средний класс, тем ближе друг к другу полярные точки стратификации, тем вероятнее их столкновение. И наоборот. Средний класс — самый широкий потребительский рынок для мелкого и среднего бизнеса. Чем многочисленнее этот класс, тем увереннее стоит на ногах малый бизнес. В средний класс Америки второй половины XIX века входили все те, кто обладали экономической независимостью, т. е. владели предприятием, фирмой, офисом, частной практикой, своим делом, ученые, священники, врачи, адвокаты, средние менеджеры, мелкая буржуазия — социальный хребет общества. В середине XIX веке семья из среднего класса жила как в больших городах, так и в маленьких городишках, а также в пригородах. Это был доминирующий тип американской семьи. Отец в ней— величина скорее переменная, мать—постоянная. Причина этого (если рассматривать семью в контексте происходящих на протяжении всего XIX века социальных перемен), во-первых, – географическая рассеянность, постоянное физическое перемещение в пространстве и смена занятий, непрерывная погоня за своим шансом в жизни, которая бросает американца из конца в конец страны. Во-вторых, это техническая революция, превратившая Америку из фермерской страны в индустриальную с преобладанием населения, живущего в городах и пригородах. В результате промышленной революции американская женщина из средних и высших (но не низших) классов получила относительную свободу от домашнего хозяйства. Все эти перемены породили нескончаемый эгалитаристский процесс, который свел на нет всякую субординацию жен по отношению к мужьям, детей—к родителям и поставил в центр семейных отношений романтическую любовь и свободный выбор партнера. Доминирующий тип американской семьи можно рассматривать на нескольких уровнях: распределение полномочий в ней; ее внутренний эмоциональный климат, как он проявляется во взаимоотношениях между членами семьи и соотносится с внешним социальным опытом; насколько она стабильна и жизнеспособна; как она воспитывает детей. 2. 2. Эволюция взаимоотношений внутри семьи 2. 2. 1. Послереволюционный период
В послереволюционный период под влиянием Просвещения и республиканских идей патриархальные взгляды на семейные авторитеты пошатнулись: связь отец—король—Бог уступила место республиканской концепции союз—долг—согласие. В книгах и журналах печатались статьи, призывавшие к сохранению патриархальных авторитетов, однако во всю силу зазвучали также призывы к равноправию, которые не были слышны до революции. В июле 1792 года одна женщина написала в “Ледис джорнэл” (заголовок гласил: “Брак по-республикански”): “Я возражаю против слова “послушание” в семейных отношениях — смысл этого слова слишком широк и не поддается определению.... По моему разумению, послушание в отношениях между мужем и женой является или, во всяком случае, должно являться обоюдным. Брак ни в коем случае нельзя рассматривать как договор между начальствующим и подчиненным, это союз взаимных интересов, основанный на дружбе и товариществе, где все разногласия должны решаться миром” [18, 71]. В письмах и дневниках просвещенных женщин мы находим свидетельства тому, что именно романтическая любовь, а отнюдь не материальные соображения являлась истинным мотивом вступления в брак. Вот что писала 17 апреля 1802 года Мэри Орн Такер: “Дабы узы сделались шелковыми, родственные души должны слиться воедино, все прочие союзы я называю союзами рук, но не сердец — я счастлива, что связавшие меня узы неподвластны корыстному чувству и что моему сердцу, как и руке, “ любо находиться в подчинении”. Вот они, корни явления, впоследствии именуемого “браком, при заключении которого соглашением супругов устанавливаются количество детей и условия развода” [18 , 71]. О том, что на брак стали смотреть как на контракт и возлагать на него большие надежды, можно судить по статистике разводов. [34, 72] После революции в штатах Новой Англии, где были разрешены разводы, их количество, как и количество заявлений о разводе, свидетельствовавших о том, сколь важное место занимали любовь и привязанность в семейной жизни, резко возросло. Добиться развода было по-прежнему нелегко, однако теперь уже в качестве серьезного основания для такового суд рассматривал не только женский, но и мужской адюльтер. Замужество уже не рассматривалось как экономический институт, а родители утратили власть над взрослыми детьми — теперь молодым людям дозволялось самим выбирать себе спутника или спутницу жизни. Эта новая свобода выбора сделала домашнюю гостиную центром общения молодых людей; изменились сами представления о брачных узах. Брак, основанный на чувстве и взаимопонимании, стал более равноправным. Вот как описывает идеальную, на ее взгляд, супружескую пару из Филадельфии Джудит Саргент Муррей: их взаимоотношения строились на “полном равноправии.... как между друзьями; они прекрасно понимали друг друга — у них были общие вкусы и знания”. Ключевым словом для определения идеала республиканской семьи было слово “взаимность”; я вновь цитирую Муррей: “.... общие суждения, взаимная дружба и взаимное доверие, но, прежде всего взаимная терпимость” [18 , 70]. До середины XVIII столетия дом служил местом, где трудились, спали и возносили молитвы; теперь же он превратился в место проведения досуга и отдыха. Прием пищи стал процедурой более изысканной — появились вилки, ножи, стеклянная и фарфоровая посуда, чайные и кофейные сервизы. Чаепитие сделалось символом домашнего уюта, а чай — “предметом потребления, который означал перемену в укладе жизни. Отныне он принадлежал массовому потребительскому рынку предметов роскоши и ассоциировался с женской беседой и приятным светским общением в гостиной”. Вероятно, это поможет нам осознать все значение акта бойкотирования чая как формы политизации семейной жизни. Чай символизировал также вновь - возникшие традиции в среде буржуазии и аристократии: домашний труд был вытеснен потреблением и светским времяпрепровождением. Горожанки все реже занимались основными видами производства (такими, как прядение), более популярным стал труд, являющийся завершающим этапом производственного процесса (например, шитье); кроме того, женщины стали уделять больше времени воспитанию детей. Вытеснение продуктов домашнего производства рыночными товарами сократило долю изнурительной, трудоемкой работы — в семейной жизни появилось место для чувств [18 , 70]. Среди определенных слоев населения начала падать рождаемость, что, вероятно, было еще одним следствием основанного на обоюдности брака и возросшей ответственности за воспитание детей. Изначально падение рождаемости было вызвано тем, что люди вступали в брак в более зрелом возрасте, однако в начале XIX века рождаемость продолжала падать уже явно по причине сознательного планирования семьи. Одно тщательное исследование колонии квакеров в период Американской революции обнаружило тому подобные свидетельства: устанавливались сроки рождения младших детей. Каковы бы ни были способы избежать беременности — воздержание, прерывание полового акта или продолжительное кормление грудью, — целенаправленный контроль над рождаемостью, безусловно, требовал обоюдного, если не сказать равноправного, решения [18 , 71]. Правовое положение женщин после революции далеко не соответствовало идеалам республики. Замужние женщины по-прежнему оставались feme covert и находились под опекой своих мужей, не обладая правом владения собственностью. 2. 2. 2. Первая половина XIX века
Развитие коммерции и промышленности медленно и неуклонно отделяло “работу” от семьи. Для женщин среднего сословия это означало то, что замужество уже не являлось формой экономического сотрудничества. Буржуазная семья, где все больше внимания уделялось воспитанию детей, — жизнь в такой семье строилась на товариществе, любви и потреблении — существовала на деньги, заработанные мужчиной. Если верить популярной литературе XIX века, женщинам принадлежала частная сфера — дом, мужчинам — общественная работа. “Апостол Павел знал, что говорил, когда советовал женщинам заниматься домом и семьей, — писала г-жа Джон Сэнфорд. — В доме царит мир, а в делах по хозяйству есть что-то успокаивающее. Дом может не только укрыть от невзгод, но и уберечь от любых заблуждений и ошибок”. [18 , 76] Мужские и женские образы жизни являлись средоточием всего комплекса различий, характеризующих эти две сферы. Работа в представлении мужчин означала нестабильный мир конкуренции, где платят за труд и где открыт простор для предпринимательства. Домашний труд женщины, несмотря на свою изнурительность, не считался “работой”: во-первых, он был бесплатным и, во-вторых, выпадал из поля зрения мужчин. Водораздел, отделяющий женщин с их кругом домашних обязанностей от общественной жизни, повлиял на формирование понятия республиканского долга в сфере предпринимательства, Превыше гражданской добродетели и служения общественному благу предприниматели ставили право личности (мужчины) на владение и пользование собственностью, рассматривая его как основную конституционную свободу. Коллективная ответственность и добродетель оказались в подчинении частному интересу. Таким образом, женщины стали носительницами нравственных ценностей, которым новый общественный строй грозил уничтожением. Если мужчины соперничали друг с другом, то женщины являли собой образец сотрудничества; мужчинам был присущ рационализм, женщинам — эмоциональность и импульсивность; мужчины создавали атеистический и аморальный политический и экономический строй, женщины сохраняли набожность и мораль; мужчины стремились к господству. Мужчине семья обеспечивала эмоциональный тыл, в то время как для женщины сокрытые в семейной жизни подводные камни стали еще более опасными. В городах браки между представителями среднего сословия заключались по любви и на основе свободного волеизъявления (поистине взаимное притяжение противоположностей). В самом деле, женщины получили большую самостоятельность в выборе мужа — то был определяющий момент в их судьбе, так как они попадали в материальную и юридическую зависимость, должны были рожать и воспитывать детей; но если семейная жизнь не удавалась, им неоткуда было ждать помощи. Несмотря на то, что привязанность и симпатия были возведены в принцип брачного института, он все же не стал равноправным. На рабовладельческом Юге царил патриархат, – отцы властвовали над женщинами, детьми и рабами. На Юге идеологический подтекст отделения общественного от частного и мужского от женского, был совершенно иным. Ибо таковое не являлось результатом коммерциализации городов, а отражало совокупность иерархий пола и расы. В экономической структуре сельского хозяйства не происходило разделения по схеме “дом-работа”. На плантациях работали все, независимо от пола и классовой принадлежности. Хозяйка следила за садом, производством молочных продуктов, обработкой, хранением и приготовлением пищи, изготовлением одежды, а также за состоянием здоровья, как белых, так и черных. Эфемерный образ южной красавицы, излучавшей благородство и одухотворенность, не соответствовал действительности, — хозяйка выполняла тяжелую физическую работу и несла на своих плечах бремя управления плантацией. На небогатых фермах белая женщина, не имевшая рабов, сама занималась сельскохозяйственным трудом, который мало чем отличался от труда колонисток. Романтизация семьи и дома на Юге была сильнее, чем на Севере. Уединенный образ жизни белых женщин, живущих в сельской местности, поддерживал возведенную на пьедестал идеологию индивидуализма. В то время как женщины Севера организованно добивались установления единых норм сексуального поведения мужчин, белые южанки были всецело преданны идее женского целомудрия, особенно в добрачной жизни. В 1 8 2 7 году один плантатор писал: “Единственное, в чем муж должен быть уверен, так это в чистоте поведения его жены до свадьбы” [18 , 96]. Жены, чья жизнь могла быть разрушена при малейшем подозрении их в безнравственности, отдавали себе отчет в том, что их мужья, отцы и сыновья постоянно развлекались с негритянками, являвшимися их собственностью. Отсюда явствует, что в основе господствовавшей на Юге идеологии разделения лежало рабство — фундамент экономической и социальной жизни. Белые женщины не имели никакого социального влияния и категорически не допускались к общественной деятельности. Чувство вины за свои сексуальные похождения было одним из мотивов, заставлявших белых мужчин глубоко чтить женское целомудрие. В 30-е годы был распространен тост, восхвалявший “женщину.... чей дух снисходит на нас, как милый сердцу Юг, который согревает своим дыханием поле фиалок и то отнимает, то придает нам силы”. За [28 , 97] этой учтивостью мужчин, попиравших законы целомудрия и расовые табу, скрывались вина и страх. Вина за свои поступки и страх затаенного женского гнева — рабынь и белых — побуждали мужчин утверждать свою власть и отстаивать “честь”, не гнушаясь применением силы. Насильственное подавление сопротивления негров сублимировало чувство вины. Стремление властвовать над женщиной диктовалось еще и страхом — ведь забота женщин о чистоте морали могла легко перекинуться на несправедливости рабства [18 , 97]. Авторитет плантаторов зиждился на беспрекословном, безоговорочном подчинении, как белых женщин, так и рабов, однако сопротивление со стороны женщин никогда не пересекало расовых границ. Расизм и рабство препятствовали солидаризации женщин. На Севере женщины из высших и средних слоев общества относились к представительницам рабочего класса и проституткам как к сестрам; что касается белых южанок, они и помыслить не могли о том, чтобы воспринимать рабынь как ровню. Свидетельства же самих рабов говорят о чрезвычайной жестокости хозяек, которые регулярно подвергали их безжалостным поркам и унизительным наказаниям [18 , 97]. Небогатые белые американские семьи, не имевшие рабов, боролись за жизнь на клочках неплодородных земель. Благодаря сохранению разветвленных родственных связей общинные традиции оставались по-прежнему сильными — в их основе лежали религиозность и взаимопомощь, а также известное неприятие господства плантаторов. Однако, поскольку повседневная жизнь женщин из таких семей складывалась из непрерывного труда, они были разобщены, а расизм не позволял им отождествлять себя с негритянками, хотя быт и уровень “материального благосостояния” последних мало чем отличались от их собственных. Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться по социальной лестнице, женщине пришлось спуститься на несколько ступеней. До индустриальной революции история Америки характеризовалась контрастом аристократии, с одной стороны, и всех остальных — с другой. Но теперь в структурах власти аристократия стала вытесняться средними классами. Однако экономические успехи ничего не значили без успехов социальных, и неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение по ступеням к успеху. В Америке эта борьба была скорее горизонтальной, чем вертикальной: все были равны, но каждый стремился получить больше равенства, чем все остальные. Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйка должна иметь слуг, которые бы все делали за нее; торжество среднего класса можно наглядно проиллюстрировать цифрами статистики занятости населения. На 16 мужчин и женщин, населявших Америку, согласно переписи 1841 г. , приходился один человек домашней прислуги. Десять лет спустя, из трех миллионов женщин и девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе на жизнь, одна из четырех работали служанками. К 1871 г. их число увеличилось до 1 204 477. На протяжении всего XIX века и до 1914г. работа домашней прислуги была самой распространенной среди эмигранток и вторая по частоте в целом [16, 327]. Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопот по хозяйству, должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж были убеждены (так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в XIX столетии), что она живет как благородная леди. Мужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери были предоставлены самим себе. Некоторые заполняли время полезной работой, но большинство женщин просто ходили целый день по магазинам или в гости к соседкам посплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хороших манерах. Э. Дж. Грэйвс говорит о женщинах, которые “в своем честолюбивом стремлении походить на благородных леди используют свои прекрасные ручки только для того, чтобы играть кольцами, прикасаться к клавишам пианино или струнам гитары” [23, 27-28]. Женщины несли ответственность за воспитание своих детей, поддержание домашнего очага и соблюдение морали; сердобольная мать должна была воздействовать на детей “мягко”, используя новые педагогические методы убеждения вместо принуждения. Устои викторианского дома, который держался на женщине, вдохновляли буржуазных реформаторов и миссионеров (как мужчин, так и женщин) на то, чтобы внедрять модель буржуазных семейных отношений в каждую группу населения, живущую по другим законам. 2. 2. 3. Период после гражданской войны
Отношение к браку как “священному союзу” после гражданской войны стало изменяться под воздействием целого ряда причин, среди которых – бурное развитие права, демократизация общества, дух конкуренции и прагматизма, порожденные новыми экономическими отношениями (капитализм). Д. Бурстин отмечает, что после гражданской войны сформировались специфичные для Америки условия, когда борьба за успех для честолюбивых молодых людей, мечтающих о юридической карьере, зависела не столько от углубленного изучения основополагающих юридических принципах, сколько от внимания к деталям, учета новых нюансах факта и способности договариваться и устраивать дела [5, 82]. Первая реальная возможность выгодной с точки зрения конкуренции деятельности в области юриспруденции была найдена Невадой в такой отрасли права, как развод. Это была сфера издавна существовавших противоречий. С завоеванием независимости было подтверждено право каждого штата по своему усмотрению принимать закон о разводе. Дух времени, приверженность свободе и ненависть к любой тирании, всколыхнувшие в некоторых частях страны движение за ликвидацию рабства чернокожего населения, побудили других выступать против домашней тирании и принести освобождение тем (как сказано в одном памфлете, написанном в 1788 году), “кто зачастую соединен вместе в наихудшем из всех возможных союзов.... освобождение несчастному мужу, находящемуся под башмаком у жены, или забитой, обижаемой, презираемой жене.... Они не только приговорены, как преступники, к своему наказанию, но их наказание должно длиться до самой смерти” [5, 89]. Между Революцией и Гражданской войной большинство штатов либерализовали свое законодательство в области развода. Если брать ситуацию в целом, то новые штаты, созданные в северо-западной части первоначальной территории США, были либеральнее, тогда как штаты, расположенные вдоль побережья Атлантики, отличались более жестким законодательством, причем особенно жесткими были законы в Нью-Йорке и Южной Каролине. Почти во всех штатах происходил процесс упорядочивания и стандартизации бракоразводной процедуры. К 1867 году тридцать три из имевшихся тогда тридцати семи штатов законодательно отменили оформление развода через легислатуру штата. Это был важный шаг на пути к демократизации развода, поскольку ранее “частный акт” законодательного органа штата был инструментом, при помощи которого состоятельные и влиятельные граждане получали особые привилегии при разводе. Но оставалось множество различных предписаний на сей счет, так как в рамках федеральной системы брак и развод оставались прерогативой штатов. Именно федеральная система породила практику “миграционного” развода. Состоящий в браке человек, который находил законы своего собственного штата неудобными для себя, временно переезжал в другой штат, чтобы получить развод там. До Гражданской войны, неудачно женившиеся жители восточной части США ехали освободиться от брачных оков на Запад: в Огайо, Индиану, Иллинойс. “Нас затопила толпа обижаемых и обижающих, раздражительных, сладострастных, экстравагантных, не подходящих друг другу мужей и жен, как раковину при засоре затопляет грязная вода всего дома”, — писала в 1858 году газета “Индиана дейли джорнэл”. Хорейс Грили с неодобрением рассказывал о том, как известный житель Нью-Йорка поехал в Индиану, получил развод к ужину “и в течение вечера женился на своей новой возлюбленной, прибывшей туда специально для этого и остановившейся в том же отеле. Вскоре они отправились домой, не нуждаясь более в услугах штата Индиана; а по прибытии он представил свою новую жену ее ошеломленной предшественнице, которой все это сообщил и предложил собирать вещи и убираться восвояси, поскольку в этом доме места для нее больше нет. И она ушла”. В 1873 году легислатура Индианы ввела в действие новый жесткий закон, покончивший с миграционным бракоразводным бизнесом штата. Но Чикаго все еще пользовался печальной известностью центра разводов, а бракоразводный бизнес, как и другие виды предпринимательской деятельности, вместе с населением стал передвигаться на Запад. Ходили рассказы о том, как специально созванное собрание рудокопов в Айдахо могло услужить кому-нибудь из своих, торжественно расторгнув его брак [5, 90]. Среди благ, которыми соблазняли западные штаты, были расплывчатые формулировки допустимых оснований для разводов. Некоторые штаты фактически ввели в действие всеобъемлющую формулировку, допускающую любую причину, которую суд сочтет подходящей. Таким же важным фактором в конкуренции в области миграционного бракоразводного бизнеса были неопределенно сформулированные, почти не существующие требования в отношении необходимости проживания на территории штата [13 , 90]. В течение двух десятилетий после 1850 года ежегодное число разводов на тысячу жителей в Неваде было примерно в десять, а количество браков — в двадцать раз больше, чем в среднем по стране. Уровень разводов в Неваде в пять раз превышал соответствующий показатель любого из ее ближайших конкурентов (Флориды, Оклахомы, Техаса, Аризоны, Айдахо, Вайоминга и Аляски); браков же в Неваде заключалось в десять раз больше, чем у ближайшей ее соперницы Южной Каролины [13 , 90]. Викторианские нормы морали разрушались постепенно. Демократизация во всех сферах общественной жизни, бурный рост городов и новых технологий приближали семью к другим общественным институтам, менял и самосознание американских домохозяек. Отныне женщина должна была стать символом статуса своего преуспевающего супруга, как это делали деньги, дом, одежда и прочие неодушевленные предметы. Разница лишь в том, что жена-символ должна была сама заботиться о своем виде. Например, она обязана иметь приятную наружность, уметь удалять следы загара (ведь смуглая кожа – верный признак тяжелого труда), одевать соответственно положению супруга и т. д. [2 , 192] Буржуазная идеология того времени всячески поддерживала представление об “истинной леди”, всячески сопротивлялось распространению идей тех американок, которые призывали вести борьбу против женского угнетения и бесправия. Буржуазный моралист О. Браунсон, печатавшийся в женских журналах того времени, уверял, будто точно осведомлен о психическом складе истинной леди: женская независимость – абсурдная вещь, - заявлял он, - лишь подчиненная женщина может стать компаньоном, создателем уюта, ангелом-хранителем [31]. В городах новые грандиозные торговые центры пришли на смену старым маленьким и патриархальным магазинам. Точно так же как огромные американские отели заменили гостиницы Старого Света. С появлением больших магазинов и отелей у жителей новых американских городов развивалось чувство собственного достоинства и важности. Хождение в магазины и покупка товаров становились привычным явлением – свидетельством зарождения новых общественных отношений в новой Америке. Универсальные магазины и отели были своего рода символами веры в будущее растущих сообществ. С самого начала XIX века отели служили общественными информационными центрами. В регистрационном журнале, в графе “примечание” предоставлялась возможность вписать несколько строк, рекомендующих свой товар, либо высказать взгляд на деловую жизнь страны. “Дж. Сквайерс с женой и двумя детьми, - зарегистрировался постоялец отеля “Трентон-фолз” в Нью-Йорке. Следующий постоялец подписался следующим образом: “Дж. Дуглас со слугой. Без жены и детей – уж больно трудные времена” [7, 182-183]. С позволительной для туриста склонностью к преувеличению Троллоп следующим образом описывает гостиничный образ жизни американского среднего класса: “Молодые семейные пары в Америке не страдают склонностью к ведению домашнего хозяйства, имея самые различные к тому причины. Мужчины здесь отнюдь не скованы работой по найму, как у нас. Если какой-нибудь юный Бенедикт не сумел пристроиться адвокатом в Сейле-ме, не исключено, что он вынырнет процветающим сапожником в Фермопилах. Джефферсон Джонсон потерпел неудачу со своей лесопилкой в Элеутерии, но, прослышав о вакансии баптистского проповедника в Биг-Мад-Крике, в течение недели сорвался с места с женой и тремя детьми. Эминадаб Уиггз устраивается клерком в контору пароходной компании на реке Понгоуонга с твердым убеждением, что через полгода будет уже зарабатывать себе на хлеб совсем в другом месте. При такой жизни даже большой гардероб в обузу, а мебельный гарнитур, — что стадо слонов. К тому же молодые мужчины и женщины вступают в брак, не имея за душой никаких накоплений для начала совместной жизни. Они довольствуются своими надеждами и уверены, что средства придут. В легкомыслии их здесь никоим образом не упрекнешь — так живет вся страна, а в ней, если человек чего-то стоит, работа обязательно найдет его сама” [7, 189]. Начинали размываться принятые в Старом Свете перегородки, отделявшие “общественное” от “личного”. Интимное эмоционально нагруженное британское слово “дом” в Америке стало возможно заменить словом “жилище”. Приватность уступала место публичности. Американцы вошли в новую сферу бытия, не имевшую четко очерченных рамок, дружелюбный коммунальный мир, который, строго говоря, не был ни публичным, ни приватным: мир, где все звали друг друга по имени, мир открытых дверей, крылечек и газонов, а также, разумеется, баров, ресторанов и вестибюлей отелей. В этой новой атмосфере утрачивала многое из былой интимности семейная жизнь. Случайные знакомые вскоре уже воспринимались, чуть ли не как “члены семьи”. Классическим местом для формирования новой и зыбкой американской действительности, стирающей грани прежних различий, служил отель [7 , 188]. В то время как отель становился символом быстротечности жизни в динамичной Америке, южане гордились своим иммунитетом к “гиблой совместной жизни в отелях и их меблированным комнатам”. Отель годился для людей типа “перекати-поле”, которых Старый Юг (к счастью своему, как там считали) почти не знал. Там, где люди оседали, каждый гражданин превращался в землевладельца с развитым “чувством дома”. В постоянстве домашнего очага коренилось и чувство уважения к незыблемости общественных установок страны. Но если “американская система” как образ жизни для непоседливого предприимчивого населения новоявленных городов не была лишена недостатков, то и достоинствами она обладала немалыми. Ослабляя семейные узы, она в то же время сокрушала кастовые барьеры. И если приглушались интимность и индивидуальность, то стимулировалось чувство локтя. В Америке, пожалуй, складывался новый тип уз, связующих людей, новая семья. [7 , 192] Во второй половине XIX века в американское общество стало внедряться страхование жизни. Страхование в области коммерции стало очень прибыльным делом. Когда существовали местные общины, друзья и соседи, готовые прийти на помощь в несчастье, были всегда рядом. Церковь старалась заботиться о вдовах и сиротах. Соседи, собравшие деньги на строительство коровника, не отказывались от сбора средств и на строительство нового, если старый сгорел. Но ослабление связей в общинах и рост числа жителей в них способствовали расширению потребностей и запросов. Те люди, которые не могли полностью положиться на своих соседей, и те, чьи родственники уехали в отдаленные районы страны, вынуждены были искать для себя иную опору. Страхование в определенном смысле заменило им связь с семьей, соседями, членами общины. Кроме того, оно решало проблему гарантии безопасности учреждением единого материального фонда, из которого человек при необходимости мог позаимствовать средства. Точно так же, как строительство водопровода в городах, подобное предоставление людям возможности заимствовать средства из единого крупного фонда способствовало разъединению, обособлению людей. Страхование было личным делом каждого. Человек, имеющий хорошую страховку, гораздо меньше нуждался в поддержке родственников и получал с нее пособие независимо от их согласия, даже не ставя их в известность. По своей природе страхование — новый вид потребительского сообщества — было широкомасштабным институтом демократической направленности. Женщины в растущих городских средних классах были в лучшем положении, в котором, однако, имели место сходные проблемы, как-то: работа вне дома, юношеская самостоятельность, материнское содружество. Внешне городской средний класс был предан, прежде всего, идее утверждения стиля жизни, в котором главным были дом и материнство. Итак, сложились условия для более полного, чем когда бы то ни было, воплощения индивидуалистской идеологии. Рождаемость резко упала с 6—8 детей в среднем в 1800 году до 4—5, 75 спустя столетие. Появление в городах булочных, прачечных, готовой одежды и консервов сократило объем традиционно домашней работы. Появление новых домашних удобств, таких, как водопровод, кухонные плиты, сократило физические усилия, необходимые для приготовления пищи или стирки. [18 , 146] Благодаря этим переменам гораздо больше времени и внимания женщины смогли уделять духовному и физическому воспитанию детей. Строившиеся дома все более отражали викторианскую приверженность уединенности (отдельная спальня для каждого ребенка и тщательное разделение семейного пространства в гостиных, где можно принимать людей). “Профессионализация” женской сферы предусматривала отдельные комнаты соответственно для различных видов деятельности: шитья, музыки, завтрака, обеда и сна. Предполагалось, что в таких домах большая часть работы должна выполняться прислугой, чья комната была скрыта “черной” лестницей и прямо сообщалась с кухней. Управлять хозяйством в таком доме было непросто; появились женские журналы, такие, как: “Уименз хоум компаньон” (1873), “Уименз хоум джорнэл” (1878), “Ледиз хоум джорнэл” (1883)" и “Гуд хаускипинг” (1875). В них содержались советы известного лидера женского движения Катарин Бичер современным женам. [18 , 147] Журналы также предлагали рекламу товаров для дома, которые были призваны приблизить домашнее хозяйство и искусство его ведения к совершенству, а заодно содействовать росту потребления соответствующей продукции. Семья, в известном смысле, превращалась в коллектив потребителей. Характерной чертой американского общества в 1890-е годы стало преобладание промышленных городов над традиционными маленькими общинами. Женщины и мужчины одинаково трудились на больших и шумных фабриках, принадлежавших огромным корпорациям с вертикальной структурой управления. Новый класс стремился контролировать предложение и спрос на сырье, готовую продукцию, рабочую силу; рационализировать производственный процесс, дробя его на мельчайшие компоненты, с применением нового оборудования и технологий. Жены и дочери преуспевающих менеджеров жили в пригородах, куда можно было доехать на трамвае, вдали от огромных убогих и нездоровых районов, которые заселялись прибывавшими иммигрантами. Жены фермеров на Юге и на Западе видели, как их мужья стремительно погрузились в избирательную политику — сферу, из которой сами женщины были исключены, — в надежде выбраться из долговой кабалы, после того как банки и железные дороги разрушили их кооперативы. В этот период урбанизации, индустриализации и многочисленных конфликтов возникло два новых социальных типа женщин: “новая женщина” среднего класса и “девушка-работница”, — представительницы каждого из которых обладали такой мерой индивидуальности и самостоятельности, что напугали многих своих современниц. Их взаимодействие вдохновило появление новой “домашней политики” и расцвет добровольных женских ассоциаций, что привнесло в средний класс некоторые аспекты материнского содружества. Тем не менее, индивидуальность новой женщины и девушки-работницы наметила сдвиг от викторианской культуры общего домашнего очага в сторону самостоятельности, развлечения и потребления [18 , 153]. Создание к концу XIX века общества неограниченного потребления и общества новых производственных технологий изменило ведение домашнего хозяйства. По мере того, как все эти механические приспособления, использующие коммунальные ресурсы – воду, газ и электричество – входили в повседневный американский быт, и по мере того, как домашняя хозяйка переходила от угольной печи к приборным щиткам [5 , 462], менялось ее представление о семейной жизни и о ее роли в ней. Как видно из вышесказанного, со второй половины XIX века американская семья несет бремя перемен, образа жизни и отношений с другими общественными институтами, имеющими немаловажное значение для культуры в целом, и находящимся в этом смысле в передних рядах. Меняется отношение к браку и безбрачию, а единобрачие заменяется правом вступать в повторные браки, меняется отношение к измене, сексуальным отношениям супругов [32]. 2. 3. Демократизация образования США (XIX век) 2. 3. 1. Период конца XVIII – середины XIX века (до гражданской войны)
Судьба школ и других образовательных заведений в США были тесно связаны с историей формирования буржуазной экономики страны и общественно-демократическими процессами, происходящими в ней. Эта связь и определила специфику развития американских образовательных учреждений XIX столетия. Так как поселенцы были разной национальности и принадлежали к тому или иному религиозному направлению, то и школы в различных колониях складывались не по единому типу. Но и в этом многообразии преобладали школы английского типа. Как правило, школы функционировали на средства местных управлений или частных пожертвований. В конце XVIII века в США по-прежнему не существовало стройной системы образования. Оно носило в основном частный характер, и его выгодами могли пользоваться лишь богатые. Между начальной и средней школой не было достаточной преемственности. Национальная система образования США со всеми ее специфическими особенностями, начала складываться после Войны за независимость. Большие заслуги в становлении системы образования нового буржуазного государства принадлежат видным американским просветителям Б. Франклину и Т. Джефферсону. Последний в заметках о штате Виржиния [1 , 155-279] писал, что “единственным надежным хранителем власти и правительства является сам народ. И как раз для того, чтобы люди стали в этом надежными, необходимо до определенной степени усовершенствовать их сознание… Поправка к нашей конституции должна в этом помочь нашему народному образованию". [1, 156] В 1786 году в письме к Уиту Джефферсон излагает мысль о том, что самый важный законопроект во всем подготавливаемом своде – закон “о распространении знания среди народа”. “Для сохранения свободы и счастья нельзя, - по его словам, - изобрести более прочного фундамента”. [1, 156] В сентябре 1817 года в плане создания начальных школ Джефферсон пишет: “право это или же долг общества – заботится о своих маленьких гражданах против воли их родителей? И как далеко простирается это право и долг на охрану жизни ребенка, его собственности, его образования, его морали и нравов”. В билле “О всеобщем распространении знаний” (1779) он предусматривал осуществление всеобщего обязательного образования и организацию для этой цели школы двух ступеней – элементарной и грамматической. [10, 511] Создание бесплатной начальной школы проектировалось на средства, получаемые в результате сбора налогов. Следующей ступенью были четырехгодичные, средние (грамматические) школы. В первую половину XIX века почти во всех штатах были приняты законы о введении бесплатного начального образования. Так, к началу сороковых годов XIX столетия государственная начальная школа охватила около половины детей штатов новой Англии, седьмую – центральных и шестую часть детей – западных штатов. [10, 513] Очевидно, что уже первые законодательные акты говорят о стремлении подчинить школу потребностям экономики, прочно связать ее с нуждами развивающейся промышленности и сельского хозяйства. Дух практицизма, который характерен для американской школы и сегодня, обусловлен этими историческими причинами. Отделение государства от церкви (1818 год) позволило легче перейти к созданию светской школы. Это привело к тому, что в американских школах, меньше ощущалось религиозное влияние, чем в странах западной Европы того времени [25, 155]. Федеральное правительство передало делообразование в руки законодательных собраний штатов. Тем самым была закреплена исторически сложившаяся децентрализованная система образования, при которой немаловажную роль играла общественность, так как школы содержались на средства жителей. Децентрализация способствовало привлечению населения к решению многих школьных вопросов и создавало более благоприятные условия для развития образования. По мнению же Бурстина [6, 205], процесс демократизации образования в Америке XIX века, с самого начала шел под влиянием различных факторов. Первое: неопределенность американского права и нечеткость различий между колледжами и университетами способствовали разрушению монополии в образовании. Ни пороки, ни добродетели древних монополий (Оксфорда и Кембриджа) не могли быть перенесены за океан, так как многие традиции образования Старого Света затушевывались и теряли всякий смысл в Америке, в частности правовые полномочия различных органов управления колониями, особенно это касалось права создавать корпорации и устанавливать монополию, отличались друг от друга, ничто не имело так много последствий, как эта неопределенность правовой ситуации в Америке. Накануне революции, по крайней мере, девять созданных в колониях учебных заведений (которые существуют и поныне) уже присуждали степени. В это время в Англии было всего лишь два учебных заведения, обладавших правом присуждать степени, - Оксфорд и Кембридж, чья уходящая корнями в далекое прошлое монополия все еще обеспечивалась искусно выработанными правовыми нормами, определяющими отличительные особенности этих заведений. Законность права старейших американских колледжей — Гарварда, Уильям-энд-Мэри и Йеля — присуждать степени основывается, как сказал бы юрист, на “праве давности”, т. е. , проще говоря, они в течение долгого времени присуждали степени и никто им этого, по сути, не запрещал. История американского высшего образования могла бы быть совершенно иной, как, впрочем, и многое другое в американской культуре, если бы на американскую почву было полностью перенесено принятое в Англии резкое разграничение между корпорацией, обладающей монопольным правом присуждать степени и называющейся “университетом”, и всеми “другими заведениями”; если бы был создан единственный для всех американских колоний королевский университет; если бы всем колониям было четко и определенно запрещено присуждать степени. Второе: контроль извне сделал колледж частью общества.
Ученые, группировавшиеся вокруг университета, ревностно оберегали свою власть. А в Америке протестантский дух, присущий колониям, был, безусловно, созвучен усилению “мирского” (т. е. неакадемического) контроля. Протестантская Реформация предоставила мирянам возможность участвовать в управлении церквами; другим моментом в подрыве власти класса священнослужителей явился допуск мирян к управлению университетами. “Со времен Реформации, — писал один из американских авторов в 1755 году, — понятие священности 7 колледжей и других религиозных папских заведений было отброшено.... [6 , 211] Стало очевидным, что участие “мирян” в управлении колледжами в большей степени определялось объективными условиями и отсутствием в Америке каких-либо институтов. Колледжи создавали небольшие общины; светские советы по управлению помогали в распределении ограниченных ресурсов колледжей и были посредниками между ними и общиной, без поддержки которой никаких колледжей не было бы вообще. Управление новыми институтами неизбежно попадало в руки представителей всей общины. Таким образом, еще в колониальный период возникла та модель управления извне, которая в дальнейшем всегда будет присуща американским колледжам, где из представителя общины создавался совет попечителей, который на законном основании владел колледжем и управлял им. Американским колледжам не суждено было стать самоуправляющимися гильдиями людей науки. В третьих, географическое расстояние, представители многочисленных и разнообразных колледжей, разделенных значительными расстояниями, никогда не были объединены в сообщества ученых людей и не осознавали себя таковыми. Первостепенной целью американских колледжей было не умножение числа образованных людей на континенте в целом, а скорее обеспечение того или иного региона страны знающими священниками, юристами, врачами, торговцами и политическими деятелями. В Америке высшее образование строилось по территориальному принципу. Это различие имело большое значение, поскольку рассредоточение высшего образования служило укреплению местной основы федерального союза. Приближенность колледжа к дому, и, следовательно, меньшая стоимость обучения, по всей видимости, были решающими факторами при выборе колледжа. В четвертых, социальная и географическая мобильность. Колледжи, имевшие непрочное положение, конкурировали друг с другом, стараясь завоевать себе репутацию, обеспечить финансовую поддержку, и, самое главное, привлечь студентов. Несмотря на конкуренцию между колледжами, стоимость высшего образования, все же не была низкой. И хотя честолюбивые родители могли получить ссуду на образования своего сына, было очевидно, что обучение в колледже не для бедных. В начале XIX века еще не существовало широкой постоянной системы стипендий. Тем не менее, принимая во внимание все вместе взятое, положение с высшим образованием в Америке, было намного лучше, чем в Англии. Отличительной чертой американского колледжа являлся не объем передаваемых им знаний, а сведения о том, где и кому эти знания передавались. Преимущество американских высших школ заключалось в их количестве. По традиционным меркам, американцы были менее образованными. Но они создали новые критерии ценности образования [6 , 205-220]. Примечательной в этой связи была новая, более универсальная роль, которую играли женщины. Уже в начале XIX века, рост влияния средних классов и распространение грамотности, привели к улучшению положения в образовании женщин. Американки были более разносторонними, более активными, играли более активную роль, и в целом их деятельность вне семейного очага была более успешной [6 , 220]. Огромное расстояние, географическая и социальная мобильность, нехватка школ для детей представителей новых классов, расширили круг обязанности женщин, возложив на них ответственность за обучение членов семьи. В 20—30-е годы XIX века/возник новый, гораздо более серьезный тип школ. Их основательницы, Эмма Уиллард, Катарин Би-чер и Мэри Лайон, стремились дать женщинам образование, которое бы позволило им стать не только истинными республиканками, но и просвещенными педагогами. Таким образом, учительская профессия расширила границы общественной деятельности женщин, — предпосылкой для этого послужило новое понимание семейного и морального долга. Число образованных молодых женщин возрастало пропорционально повсеместному массовому спросу на учителей там, где граждане хотели овладеть грамотой. Так как женщины-учительницы удовлетворяли растущие потребности нации в образовании с наименьшими экономическими затратами, учительская профессия стала преимущественно женской. Для советов попечителей и директоров школ с самого начала стало очевидным, что женщинам можно платить вдвое, а то и втрое меньше, чем мужчинам. К 1830 году в одном из районов штата Массачусетс из каждых пяти школьных педагогов трое были женщинами. А к концу 1830 года каждая пятая белая уроженка Массачусетса в течение некоторого времени преподавала в школе! Определяющим событием, давшим толчок этому новому движению, стало предложение города Троя, штат Нью-Йорк, сделанное в 1821 году Эмме Уиллард, основать женскую гимназию — в ее распоряжение предоставлялись здание и группа помощниц. К тому времени [18, 78] Уиллард стала горячей энтузиасткой женского образования, она считала, что ключ к процветанию новой республики — в возможностях, заложенных в женском характере, которые могут должным образом реализоваться только в том случае, если женщина получит настоящее образование. Она обогатила идеал матери-республиканки, воспитывающей добропорядочных сыновей, образом женщины-педагога, наставляющей мальчиков и девочек на путь истинный. С 1821 по 1872 год из стен гимназии Уиллард вышло более двенадцати тысяч выпускниц. Они-то, эти бывшие гимназистки, и составили основной контингент женщин-педагогов от Новой Англии до крайнего Юга. Многие основали собственные женские академии. Типичным примером может служить Каролин Лайви. После окончания Троянской гимназии она вышла замуж за священника и поселилась с ним в Риме, штат Джорджия. Здесь она возглавила местную женскую академию, просуществовавшую долгие годы, где учились пять тысяч девочек, которые изучали естествознание, язык и этику, воплощая в жизнь мечту Эммы Уиллард [18, 78]. Еще более пылко, чем Эмма Уиллард, отстаивала взаимосвязь между семейным долгом и образованием Катарин Бичер. Она считала, что женское начало, роднившее всех женщин между собой, способно преодолеть классовые, географические и религиозные различия, так как все женщины — духовные сестры, Веря в нравственное превосходство женщин, она полагала, что спасти нацию в моменты социальных катаклизмов могут образованные женщины — матери и педагоги. Она восставала против эгалитаристов, боровшихся за предоставление женщинам политических и экономических прав, и считала более целесообразным политизировать семейные обязанности. Мэри Лайон, основавшая гимназию в Маунт-Холиоке, внесла значительный вклад в солидаризацию женщин на основе религии и принадлежности к женскому полу и тем самым способствовала созданию новой формы финансирования школ и учителей. Она предложила открыть школу для девочек, “построенную исключительно на христианских принципах” и предназначенную для “тех, кто занимает скромное положение в обществе”. Обращаясь к женщинам за финансовой поддержкой, она говорила: “Дело оказания помощи учителям — великое дело, и его необходимо осуществить, иначе наша страна погибнет, а мир так и останется под каблуком у мужчин”, Люси Стоун, известная аболиционистка и защитница женских прав, вспоминала, что женщины, занимавшиеся в ее швейном кружке, сразу же откликнулись на призыв Лайон. “Белошвейки, тратившие время и деньги на помощь мужчинам в получении образования, бросили иголки и, прекратив работу, заявили: "Пусть мужчины, чьи плечи шире, а руки сильнее, сами зарабатывают на образование, мы же употребим свои куда более скромные возможности на то, чтобы обеспечить образование самим себе” [28, 79]. Уиллард, Бичер, Лайон произвели революцию в образовании своего времени. В XIX веке мужчин и женщин, прошедших ту или иную школьную подготовку, было больше, чем когда бы то ни было раньше. К 1840 году 38% белых американцев в возрасте от пяти до двадцати лет посещали школу. К 1850 году большинство белых женщин владели грамотой, что составляло резкий контраст с XVIII веком, когда около половины женщин не умели даже поставить подпись (и еще более резкий контраст с рабынями Юга, которым учиться читать и писать было запрещено законом). Теперь многие женщины могли размышлять о своем, месте и роли в обществе. Женщины заявили о своей миссии педагогов и социальных реформистов, и это выходило за рамки домашнего круга. Растущее число женщин среднего класса начало приобретать в школах опыт сознательной жизни в период между детством и замужеством. Именно в высших школах и колледжах, особенно в пансионах, где они жили в атмосфере, которая стимулировала их способности и чувство женской солидарности. 2. 3. 2. Период середины XIX – конца XIX века (после гражданской войны)
Некоторые женщины, глубоко убежденные в своем особом предназначении и будучи исключенными, из сферы профессиональной деятельности мужчин среднего класса, посвятили себя созданию женских профессий, которые впервые позволили женщинам среднего класса вести экономически независимый образ жизни. В 1870-е годы кампания по феминизации преподавательской работы, проводимая под руководством Катарин Бичер, полностью увенчалась успехом. Потребность в учителях росла, и это поощряло женщин получать образование. В большинстве штатов были учреждены школы для подготовки учителей, многие из которых затем влились в женские колледжи. На Юге черные женщины, такие, как Люси Лэни и Шарлотта Хоу-кинс Браун, возглавляли движение за учреждение институтов для черных женщин. Другие женские профессии аналогично воспринимались общественностью в зависимости от того, насколько они были связаны с ведением домашнего хозяйства. Вслед за участием женщин в Гражданской войне в качестве медсестер в 1873 году были открыты школы по подготовке медсестер в Бельвью-хос-питал в Нью-Йорке, в Дженерал-хоспитал в Бостоне и Коннектикут-хоспитал в Нью-Хейвене. В 1890 году насчитывалось 35 таких школ. Выпускницы этих школ начали организовывать ассоциации и работать над введением единой системы подготовки и приема экзаменов. С возникновением бактериологии и применением антисептики поднялся научный уровень профессии медсестры. В то же время профессиональная гегемония терапевтов расширила сеть больниц и научных центров, что в свою очередь повысило спрос на квалифицированных медсестер. Отношения между врачом-мужчиной и медсестрой складывались по принципу домашнего разделения труда, где роль женщины была подчиненной. Между тем многие из женщин среднего класса, получивших образование за границей, работали почти полностью самостоятельно в сельских и рабочих районах. Их скрытый протест против нарождавшейся медицинской иерархии продолжался до начала XX века [18, 149-50]. Другие женские профессии были в зачаточном состоянии накануне 1890-х годов. Библиотекари, социальные работники, учителя музыки, подобно школьным учителям и медсестрам, воплощали свои домашние добродетели в общественных функциях, Они зарабатывали лишь половину, а то и меньше того, что платили мужчинам в аналогичной сфере деятельности. Обычно женщины работали, пока были одиноки. После замужества они оставляли работу и редко когда к ней возвращались. Многие, тем не менее, предпочитали замужеству активную социальную деятельность и общение в своем кругу. Несмотря на то, что их профессиональные возможности были ограниченны, впервые для незамужних женщин среднего класса экономическая независимость стала реальностью в связи с ростом системы профессионального образования. К концу XIX века то множество университетов и колледжей, которое имела Америка, и та скорость, с которой они разрастались, были беспрецедентными. В США было 563 высших учебных заведения. К 1910 году их число составило около тысячи. Американские университеты стремились быть общедоступными, популярными и демократичными. Университеты и колледжи были местами обучения, где знания предметов и умение приложить их к делу, передавались тем, кому они потребуются в профессиональной деятельности. Новый тип высшего образования появился в результате целого ряда обстоятельств, характерных для Америки. Достаточно любопытным является тот факт, что этому способствовало наличие на Американском континенте пустующих земель, которые совершенно неожиданно превратились в основное средство для строительства и жизнеобеспечения новых учебных заведений. Так, благодаря тому, что федеральное правительство владело землями, которые были достоянием всего американского народа, стало возможным создание “земельных колледжей”, или “колледжей с земельным наделом”. Хотя эти колледжи были лишь одним из типов американских высших учебных заведений, они, безусловно, отражали новые веяния. Закономерным было также то, что идее нового высшего образования суждено было прийти не из великих восточных городов, над которыми витала тень Старого Света, а с Запада [5 , 610]. В конце девятнадцатого века наметилась перестройка детских образовательных учреждений. То, что дети стали привлекать большее внимание к общественности, имело свою причину: снижение рождаемости в 1870-е годы. Дети стали составлять меньшинство населения США, сделав эту часть граждан более заметной. Дети как социальная группа, требовали к себе пристального внимания не только государства, но и самой семьи. Основателем движения по изучению детских проблем в США стал Г. Стэнли Холл. В 1883 году Холл был назначен на пост профессора психологии в новом университете Джонса Гопкинса. Он решает превратить университет в ведущий центр по изучению новой науки – психологии – и выявлению возможностей ее использования в педагогике. Его исследования повлияли на деятельность американских образовательных учреждений и на основу американской морали. Термины “закон” и “правила морали” были заменены “нормами поведения”. Усилия Холла по демократизации морали, открывали новые возможности для развития человека. За несколько десятков лет Холл и его последователи совершили в американском образовании революцию. В центре внимания педагогической науки были уже не преподаваемые предметы и учитель, а ребенок. То есть в центре внимания должен быть ребенок, его нужды и желания. Но для того, чтобы эта революция могла стать возможной, психологам необходимо было выяснить, о чем думает ребенок, что он чувствует, каковы его желания. В своем новаторском исследовании “Мысли детей” (1883 год) он открыл, что с ростом городов, дети, поступавшие в школу, имели совсем иные знания, во многом более ограниченные, чем бабушки и дедушки, выросшие на ферме. Холл предложил не только новый предмет исследования, но новую методологию - анкетирование. По мнению Холла, детская ложь не была обычным пороком, а являлась ложной формой поведения и заслуживала не наказания, а понимания. У детей ложь была неотъемлемой частью игры. Он подготовил родителей и детей к новому подходу в оценке непослушания детей. Он считал, что надо поощрять в ребенке стремление высказаться о своих истинных чувствах, какими бы они ни были, и сделать это он должен на своем собственном языке детского сленга, богатого оригинальными идиомами. Ребенок должен “жить в звучащем мире”. Ему надо разрешать постоять за себя, когда на него нападают, так как это естественная реакция человека. Иными словами, действия ребенка не следует ограничивать жесткими оковами взрослой морали [33]. В конце девятнадцатого века в перестройке системы государственного образования, частных школ и учреждений высшего образования наблюдается ориентация на профпригодность и демократизацию, как в смысле доступности образования, так и в смысле методов обучения и организации учебного процесса. Дух прагматизма, конкуренции девятнадцатого века делает получение образования престижным и выгодным на пути к успеху и процветанию в капиталистическом обществе в равной степени, как для юношей, так и для девушек. В то же время большое внимание, как в семье, так и в обучении уделяется развитию индивидуальных способностей ребенка. Все больше образовательная функция семьи и функция передачи культурного наследия переходит к государственным образовательным учреждениям и другим частным заведениям. 2. 4. Политическая роль семьи 2. 4. 1. Послереволюционный период Первая половина XIX века. Эпоха Единения
Революция придала новый политический смысл домашней жизни, подняв роль женщины до определенного статуса в новом политическом порядке. Общественная жизнь была формальным сосредоточием “свободы”, ареной, на которой одержимость и мастерство могли получить признание. Не имея доступа к этой сфере, значительно расширившейся в XIX веке, женщины создали новую форму общественной жизни. По-разному и в разной степени практически все группы женщин - средний класс, иммигранты, представительницы трудового класса и черного населения — посредством добровольных ассоциаций выражали свои интересы и организовывали общественную деятельность. Благодаря этому нашли свое общественное выражение частные перспективы и ценности, часто вопреки сопротивлению мужской элиты. Благодаря этому сохранились и приобрели политическую силу такие вытеснявшиеся из господствовавшей политической культуры нравственные ценности, как сострадание и справедливость. С первых дней, когда американские женщины играли роль помощников по ведению домашнего хозяйства, до борьбы за республику в эпоху революционных преобразований, политики феминистских реформ XIX века и борьбы за определение места женщины в общественной жизни и равенство полов на современном этапе они постоянно оспаривали и пытались заново определить границы общественной и личной жизни. Американские женщины пытались привлечь внимание, прежде всего к проблемам, тесно связанным с домашней жизнью, — таким, как здравоохранение, образование и благотворительность. Они вторглись в сферу общественного труда, работая вне стен дома в качестве наемных работников. На основе политического опыта женщин в эпоху Революции возникли новые представления об их политических способностях. Теперь власти не могли уже удержать женщин от участия в социальной жизни. С начала XIX века добровольные организации, мужские и женские, составляют один из основных аспектов американской жизни. В мае 1834 года небольшая группа женщин собралась в Третьей пресвитерианской церкви Нью-Йорка с тем, чтобы создать национальную женскую организацию против проституции, двойной морали и других проявлений безнравственности. В течение десяти лет было образовано более 400 филиалов американского женского общества реформы морали [18, 82]. Движение за трезвость против невоздержанного употребления алкоголя также являло собой попытку установить контроль над поведением мужчин. Но самым политизированным из всех реформаторских течений стал аболиционизм – движение протеста против рабовладения, который возник в начале тридцатых годов на основе идей и методов евангелизма. В 1833 году в Филадельфии было организовано женское общество борьбы против рабства. Члены общества действовали в союзе с мужчинами-аболиционистами с требованием немедленно и бескомпромиссно положить конец рабству в округе Колумбия, который подчинялся Конгрессу, филадельфийское общество при посредничестве уже существующих женских организаций способствовало созданию целого ряда женских ассоциаций, выдвигавших ту же программу. В конце 1836 года в Нью-Йорке состоялся национальный съезд женщин-аболиционисток, который продемонстрировал весь размах женского движения за отмену рабства. Посредством составления петиций тысячи женщин реализовывали свои политические права. В процессе этой деятельности они изучили политический механизм и методы ведения политических дебатов. В хранилищах Национального архива и сегодня можно найти сотни тысяч женских подписей, собранных с 1834 по 1943 год, что является живым свидетельством деятельности женщин, сообразной их убеждениям [12 , 18]. Участие в реформаторских движениях развило в женщинах чувство сестринской солидарности и выкристаллизовало общую цель. Оно помогло им в приобретении важных навыков политической деятельности, таких, как составление уставов, выборы правления, организация собраний, сбор денежных средств, прием новых членов, голосование, планирование и координация различного рода кампаний. Лидеры движения считали, что женские школы и реформаторские организации не более чем расширили круг традиционных обязанностей женщин по отношению к детям и соблюдению морали. Однако надо признать, что новой практикой воспитания детей и общественным определением морали женщины видоизменили само отношение к традиции, фактически же женщины буржуазного сословия привнесли в понятия “общественная” и “частная” жизнь новый смысл. По мере того как сферы деятельности мужчин и женщин все сильнее отдалялись друг от друга, отношения между полами становились более сложными. Участием в ассоциациях женщины стремились наполнить новым содержанием семейную жизнь и взять на себя еще и социальную роль: проводить определенную политическую линию в семье, исходя из своей нравственной миссии и используя свое влияние. Деятельность женских ассоциаций смыкалась с подобной же деятельностью мужских союзов (речь идет опять-таки о представителях среднего сословия). В связи с тем, что между занятиями мужчин и женщин обозначилась резкая разница, а активность женщин подрывала популярную идею добропорядочной семьи, в 1830 году вспыхнули новые дискуссии по “женскому вопросу”. В этот момент проблема социальной роли женщины стояла особенно остро еще и потому, что подверглась переосмыслению социальная роль мужчин. Например, юридические нововведения, касающиеся прав собственности замужних женщин, размыли традиционные патриархальные прерогативы — новые законы диктовались рыночной экономикой, где господствовали мужчины. Денежный оборот и поток конкурирующих друг с другом товаров по-новому стратифицировали общество, подорвав старые методы заключения сделок на основе личных контактов. Кредиты и займы, как и новые юридические нормы, вытеснив из общего права феодальные принципы, стали плотью и кровью экономики. Тот факт, что замужние женщины, согласно общему праву, не могли владеть или распоряжаться собственностью, порождал целый ряд проблем. А то, что это было нарушением широко пропагандируемых основных прав человека (прав на жизнь, свободу и собственность по определению Джона Локка), не принималось во внимание: ведь большинство мужчин были твердо убеждены, что женщина должна принадлежать семье и подчиняться мужу. Тем не менее, когда являлся долговой инспектор, он мог конфисковать имущество не только мужа, но и жены, и семья оставалась нищей. Вдовы все чаще оказывались без средств к существованию и вынуждены были жить на общественные пожертвования — их бедственное положение стало еще одной причиной для пересмотра законодательства. Однако в 30-е годы XIX века первые законодательные акты, касавшиеся имущества замужних женщин, предоставили им право распоряжаться собственностью, которая была их девичьим приданым, а также всеми деньгами и вещами, приобретенными ими впоследствии. Несмотря на то, что изначально эти акты не были направлены на преодоление несправедливости, они подхлестнули горячие дебаты по женской проблеме и в глазах некоторых частично уравняли женщин в гражданских правах с мужчинами [12 , 15]. Несмотря на то, что в евангелистской реформации главенствующую роль играли женщины буржуазного сословия, лавина ассоциаций, образованных в тридцатые годы, снесла межклассовые барьеры, женщины из высших слоев общества создавали благотворительные организации и общество реформы, морали. Их сестры из среды нарождающегося рабочего класса – трудовые объединения. Промышленная революция повлекла за собой преобразования, совершенно по-разному трансформировавшие жизнь женщины в зависимости от географических и классовых признаков. Требование социального равноправия женщин пошатнуло устои семейной морали и поставило под сомнение разграничение между мужской и женской сферами деятельности. Женщины, поднявшие этот вопрос, ставили во главу угла политический аспект семейного долга, однако им тут же был оказан отпор со стороны тех женщин, чье самосознание и самовосприятие оставались сугубо индивидуалистическими. Один из парадоксов состоял в том, что в следующем поколении женщин одновременно сосуществовали и развивались два движения: борьба за избирательное право, цель которой сводилась к тому, чтобы уравнять женщин и мужчин в гражданских правах и обязанностях; и движение, предписывающее женщинам выполнение семейного долга в широком политическом смысле. Первое исходило из подобия, второе — из различий. В 1848 году в Нью-Йорке на повестку дня встал вопрос о праве справедливости (юридическом равноправии) для женщин, притом, что многие отказывались его поддерживать. В апреле в результате почти десятилетнего обсуждения законодательные власти штата Нью-Йорк приняли закон, предоставлявший замужним женщинам исключительное право распоряжаться имуществом, которым они владели до замужества или приобрели, находясь в браке. В феврале сорок четыре женщины из Дженесио и округов Вайоминга (вероятно, в эту группу входили и квакеры, участвовавшие в ежегодных дженесийских встречах) направили законодательным властям резкую петицию, “В нашей Декларации независимости сказано, что правительство осуществляет справедливое правление с согласия граждан, — говорилось в петиции. — Согласия женщин никто не спрашивал, в правительстве они не только не представлены, но и не признаны, поэтому совершенно очевидно, что справедливость по отношению к ним нарушена”. Они потребовали от властей “отмены всех законов, согласно которым замужние женщины не несут за свои действия большей ответственности, чем дети, умственно неполноценные или душевнобольные люди”. [18, 102] Утверждая гражданские права женщин в обществе, они бросили открытый вызов викторианской семейной доктрине, в центре которой стояло разделение сфер деятельности. Политизация семейного долга, послужившая в начале 30-х годов мощным импульсом для женской добровольной деятельности социального характера, в 50-е годы трансформировалась в понятие семьи как тихой гавани и взаимного почитания супругов (хотя кое-где еще слышались отголоски социальной активности женщин). Иными словами, виды деятельности, зародившиеся в добровольных ассоциациях, институционализировались к 50-м годам. Зачастую это означало, что бразды правления оказывались в руках мужчин, в то время как женщины играли роль исполнительниц. Историк, изучавший жизнь свободных женщин 50-х годов в Питерсберге, штат Виржиния, обнаружил симптоматичные тому свидетельства: замужних женщин называли в газетах по имени мужа (г-жа Джон Смит), не их собственными именами (Элизабет Смит). Наряду со структурными изменениями такие, казалось бы, пустяки были своего рода данью уважения мужчинам, восстановившим при непротивлении женщин прежнюю иерархию полов. Домашний очаг и возможности женского влияния позволяли многого добиться, если женщина действовала исподволь, не нарушая обета послушания мужу. Однако “маховик” уже был запущен и продолжал набирать обороты, открывая перед женщинами новые и новые пути. В то время как одни женщины замкнулись в скорлупе своего домашнего мирка, а другие стремились распространить семейные идеалы за пределы своего класса, аболиционистки – последовательницы Гаррисона, начав с женского вопроса в пятидесятые годы, создали полнокровное феминистское движение. Аболиционисты-радикалы разработали методы организации, систему избрания делегатов на конференции и язык самих конференций, которые проводились ежегодно вплоть до начала Гражданской войны. Подход к действительности, унаследованный женщинами от радикального крыла квакеров Хиксайта, позволил им во всеуслышание заявить о своих религиозных убеждениях и оспаривать приоритет мужчин в церковной иерархии. Считая себя пророками, кучка новоявленных лидеров, опираясь на свой организаторский опыт, разработала аналитическую программу на несколько десятилетий вперед. Суть предвоенного движения за права женщин, у которого было множество ярых врагов, состояла в требовании полноправного участия в социальной и политической жизни, а также отмены традиционного разделения сфер деятельности. В 50-е годы вся их деятельность была сосредоточена на изменении законов, касающихся права собственности замужних женщин, кроме того, они стремились использовать свой богатый опыт в составлении петиций и организации публичных выступлений. Элизабет Кэди Стэнтон всецело посвятила себя этому новому движению. Она нашла соратницу в лице Сьюзен Б. Энтони, бывшей учительницы, активно боровшейся за трезвость, которая вместе со Стэнтон с 1853 года, оставив свою прежнюю деятельность, сосредоточила все свои усилия на движении за права женщин. В 1854 году Стэнтон, Энтони и Эрнестин Роуз направили властям Нью-Йорка петиции с требованием предоставить женщинам избирательное право, а также право распоряжаться собственностью в браке — под петициями было собрано десять тысяч подписей. Инициатором этой акции была Энтони; Стэнтон же стала первой женщиной, которая выступила с серьезной речью перед законодательным органом Нью-Йорка, в то время как Энтони и Роуз отстаивали интересы женщин в законодательных комитетах. Таким образом, они заложили фундамент той деятельности, которая в течение последующих десяти лет принесла целый ряд побед в области законодательства. [12 , 18] Три десятилетия борьбы женщин против “греха рабства” не прошли даром — эта борьба стала частью политического и экономического конфликта между северными и южными штатами, закончившегося Гражданской войной. Энергичность и уровень организации женских акций во время Гражданской войны не имели прецедента в общественной жизни Америки. На Севере работа Санитарной комиссии, выступления против рабства и кампания в защиту интересов трудящихся женщин вовлекли тысячи и тысячи людей в сложную политическую борьбу. Белые южанки обрели новый авторитет и новый общественный голос во время военной разрухи; негритянки же обрели свободу, значение и пределы которой еще не были до конца определены. 2. 4. 2. Вторая половина XIX века
В послевоенном мире — политику его изменила война, а экономика быстро развивалась, превращая страну в индустриального гиганта, — различные социальные группы женщин готовы были притязать на новые свободы. После гражданской войны наиболее выдающиеся феминистки того времени – Э. Стэнтон и С. Энтони, обладавшие незаурядным организаторским талантом, создали Национальную ассоциацию за женское избирательное право. Они сформулировали 17-ю поправку к конституции, дающую им желанное право – издавать собственную газету “Revolution”. Это был первый альтернативный орган печати, отстаивавший женские интересы, например, право подавать на развод. [12 , 27] В 1869 году оформились две организации за избирательное право для женщин. Национальная женская суфражистская ассоциация (НЖСА) и Американская женская суфражистская ассоциация (АЖСА). Внезапный взрыв темы трезвости в 1873 году произошел в разгар экономической депрессии. Через идею о трезвости, женщины могли выразить тревогу по поводу изменений, происходящих в общинах и семьях, подвергнуть нападкам мужчин, употреблявших алкоголь. Подобно аболиционизму, движение за трезвость представляло собой светскую реформу с евангелическими корнями, выраженную языком религии. Для женщин среднего класса она стала средством выражения их накопившихся обид, почти таким же, как реформа морали для предыдущего поколения. Защита дома и семьи от насилия, финансовой безответственности, разрушения и аморальности — от всего того, что ассоциировалось со злоупотреблением алкоголем мужчинами, — стала лейтмотивом феминизированного движения за трезвость. Национальный Женский христианский союз трезвости (ЖХСТ) был организован в 1874 году в ответ на кампанию, проведенную женщинами в городах Среднего Запада. Мужчинам не было разрешено вступать в этот союз. Президентом ЖХСТ с 1879 по 1899 год была Фрэнсис Уиллард [12 , 28-30], под чьим вдохновляющим и гениальным руководством эта организация стала открытым демократическим пространством, внутри которого женщины приобретали политический опыт, выйдя за рамки традиционных представлений о своей роли в семье и встав на путь требования самого широкого и полного участия в политической жизни. К 1889 году деятельность ЖХСТ охватывала “двухдневные детские сады, воскресные школы, промышленную школу, миссию, которая давала убежище 4000 бездомных и бедных женщин на срок до 12 месяцев; бесплатную амбулаторию, где лечились около 1600 пациентов в год; ночлежный дом для мужчин, в котором могли при необходимости временно разместиться более 50 000 человек; дешевый ресторан” [12 , 36]. Деятельность ЖХСТ усилила и придала политическую окраску напряженности в отношениях между мужчинами и женщинами среднего класса. В больших и маленьких городах экономическая и социальная зависимость женщин от их мужей в равной степени порождала беспокойство и разочарование. Гнев, первоначально направленный против пьяниц, которые были не в состоянии обеспечить своих жен и детей, перерос в открытый вызов мужской несостоятельности в более широком смысле — на политической и общественной арене. Деятельность ЖХСТ была обращена к широкому кругу женщин из больших и маленьких городов, к жительницам сельской местности на Востоке и на Западе, к женам ремесленников и чернорабочих, бизнесменов и профессионалов. Тем не менее, в руководстве союза преобладали представительницы верхушки среднего класса, образованные белые протестантки, коренные уроженки Америки. Теми же качествами обладали, как правило, все лидеры женских движений за реформы. ЖХСТ служил для этих женщин ареной, где они могли приобрести новый политический опыт и сыграть более активную роль. Сохранение домашнего очага, за которое боролись их матери, превратилось в требование приоритета материальных ценностей как эталона общественного поведения. В конечном счете, однако, ЖХСТ не смог преодолеть предубеждения и растущей враждебности своего, по преимуществу белого ядра коренных уроженок по отношению к низшим классам, иммигрантам и черным. Радикальное наследие ЖХСТ продолжало жить во многих обличиях. Женщины-популистки создавали организации, отдельные от мужчин. Используя опыт ЖХСТ – проведение домашних собраний. Проводя кампании в поддержку популистской партии в 1892 году, Мари Элизабет Лиз предложила популистскую версию материнского содружества, или “политизированного домашнего очага”: “Благодарение Господу, мы, женщины, не повинны в той политической неразберихи, в которую вы, мужчины, нас втянули… На нас возложена священная великая миссия… сделать матерей этой нации равными с отцами” [18, 138]. В период между 1865 и 1890 годами все сферы американской общественной жизни, кроме избирательной, пополнились участием женщин. В некоторых западных штатах женщины даже получили право голоса и приняли участие в выборах [12 , 15-20]. Для большинства, однако, женщины стали заметной общественной силой благодаря ассоциациям рабочих девушек, женским клубам, миссионерским обществам и Женскому христианскому союзу трезвости. “Женская сфера” развивалась новыми, внутренне противоречивыми путями. Матери-республиканки организовали два направления в женском движении, где республиканские идеи подпитывали требование избирательного права и полного гражданского равноправия для женщин под руководством двух различных избирательных ассоциаций. Материнство, согласно викторианским представлениям о домашнем очаге, воспитывало видение “материнского содружества” как идеологии, выражавшей общественную значимость традиционных ценностей дома и семьи в деятельности движения за трезвость, женских клубов и Христианского союза женской молодежи. В результате женского движения в Америке девятнадцатого века женщина приобрела социальный статус, моральную и гражданскую ответственность, которая носила политическую окраску. Общественный угол зрения существенно изменился по отношению к женщине. Характерной чертой становилось стремление и желание женщин участвовать в политической и общественной жизни государства. 2. 5. Участие женщин в общественном производстве в XIX веке 2. 5. 1. Период первой половины XIX века
В США к началу XIX века в условиях складывающихся буржуазных отношений возникли предпосылки для промышленного переворота. Технологическая революция открыла широкие возможности для роста производства. Существенно увеличилась и численность рабочих, занятых в хлопчатобумажном производстве. В 1810 году, по данным А. Галлатина, на хлопчатобумажных предприятиях было занято 500 мужчин и 3500 женщин и детей, а в 1816 году, по материалам специальной комиссии Конгресса, на этих предприятиях работало уже около 100 тысяч человек, причем 90 процентов составляли женщины и дети. [10, 212] Политика федералистов, которая заключалась в активном государственном поощрении национальной промышленности и торговли, экономическая программы министра финансов Гамильтона, разработавшего серию протекционистских мер для американской экономики, – все это способствовало росту внутреннего рынка, защите национальной экономики от иностранной конкуренции. Для женщины открывался новый рынок товаров и услуг, чрезвычайно возросло домашнее производство тканей, параллельно которому начала складываться фабричная сеть. В 1809 году женщины производили в домашних условиях 230 000 ярдов тканей, в то время как фабричная продукция составляла 65 000 ярдов. Торговавшие в розницу женщины составляли небольшую, но влиятельную группу среди купцов, их возможности торговать расширились; что касается акушерок и сиделок, те тоже предлагали свои услуги за деньги, хотя в небольших поселениях делали свою работу бесплатно. Первые фабрики, где в одном большом цехе прядильщики и ткачи занимались традиционным ремеслом, часто нанимали на работу женщин, а иногда и целые семьи. Появление гидравлического пресса (1790), прядильной машины “Дженни” (1807) и механического ткацкого станка (1813) ознаменовало собой начало индустриальной эры; однако в текстильной промышленности, как и прежде, доминировал женский труд. Промышленная революция повлекла за собой преобразования, совершенно по-разному трансформировавшие жизнь женщин – в зависимости от географических и классовых признаков. В период колонизации незамужние дочери белых фермеров занимались утомительным и однообразным ремеслом: прядением и ткачеством. К 1820 году фабричные ткани стали настолько дешевыми, что дочерний труд перестал быть рентабельным. [18, 89] В то же время фабрики нуждались в рабочих руках, и, конечно, их владельцам было выгоднее привлекать к работе одиноких сельских женщин, чем их братьев и отцов, чей труд оставался по-прежнему более производительным. Почти безропотно девушки покидали отчий кров и шли работать по найму, мужчины же оставались в привычном семейном кругу. К 1830 году рабочая сила на фабриках Лоуэлла, штат Массачусетс (сердце американской текстильной промышленности, а, пожалуй, и самой индустриальной революции), почти полностью состояла из молодых уроженок здешних мест. Большинство этих девушек рассматривали свою работу на текстильной мануфактуре как способ оказания помощи семье: освободить от обузы родителей, скопить денег себе на приданое, непосредственно поддерживать семейный бюджет, посылая деньги домой. Однако вскоре чувство долга уже трудно было отделить от чувства независимости. Люси Энн, “фабричная девушка” из Массачусетса, высказалась на сей счет без обиняков: “За это время я скопила денег на образование, и разве я не имею права на это? Или я должна отправиться домой и, как примерная девочка, отдать деньги отцу в руки, а значит, распрощаться с моими кровными сбережениями” [18, 90]. До сих пор никто не подсчитал, сколько братьев выучилось в Америке на деньги молодых сестер-работниц, скольким отцам помогли они рассчитаться с долгами и выкупить давно заложенную ферму. История сохранила иные документы. Женщины первыми были поставлены в условия современного капиталистического производства, трудились по 13-14 часов в день дружно в цехах с коптящими лампами [12 , 23]. Работницы мануфактур обрели новое чувство солидарности со своими сверстницами, а помимо него и новое женское самосознание, что было не менее важно, чем экономическая самостоятельность. Почти три четверти ткачих лоуэллской мануфактурной компании Гамильтона жили в меблированных комнатах с пансионом, принадлежавших компании. Здесь с них не спускали глаз служащие компании, которые строго следили за соблюдением режима и посещением церкви - все это для того, чтобы родители не сомневались, что их дочерей опекают и воспитывают не хуже, чем дома. На самой фабрике сохранялась сегрегация по половому признаку: большинство женщин-ткачих одного возраста работали в огромном цехе, где лишь один или два старосты да несколько ребятишек вносили разнообразие в общий контингент. Фабричное производство разлучило девушек с их семьями. Солидарность женщин-рабочих проявлялась в протестах против снижения заработной платы и ужесточения условий труда. Всякий раз, когда работницы выступали с требованиями повысить заработную плату и сократить рабочий день, душой забастовок были жилички меблированных комнат. В октябре 1836 года, когда женщины на мануфактурах Гамильтона “бросили работу”, в меблированных пансионах проживало свыше 95 процентов бастующих. Женщины из меблированных комнат с большим энтузиазмом участвовали в такого рода коллективных акциях, нежели те, кто идентифицировал себя скорее с семьей, чем с женским полом [12 , 23]. В то время как, например, Бурстин не уделяет должного внимания социальным конфликтам, приводя в пример слова Дж. Э. Лоуэлла, племянника одного из фабрикантов, который горделиво провозглашал образ жизни американской фабрики неким принципиально новым явлением в жизни человечества. Девушка, занятая на фабрике, вовсе не стремится остаться рабочей до гробовой доски. Она всего лишь приходит сюда на несколько лет, чтобы справить приданое, либо помочь получить профессиональное образование брату. Таким образом, дело можно вести без создания постоянно занятой в нем группы населения. Такие сторонники промышленного развития Америки, как Александр Гамильтон, с самого начала были озабочены тем, чтобы рост фабричного производства, не подорвал основы образа жизни сельской Америки, отвлекая оттуда основную рабочую силу. [7, 40] Единственными рабочими руками, которые могли уступить американские фермы, оставались женщины и дети. Учредитель хлопкоочистительной фабрики в штате Род-Айленд, обратился к традиционным английским методам, привлекая целые семьи жить в обычных домах. При подобной “семейной” системе, каждый член семьи старше 7 лет, уже работал на фабрике. [7, 42-43] В семьях ремесленников “материнское” влияние складывалось главным образом из обучения дочерей основным навыкам ремесла. С 1840 года надомная система стала расчленять семейное ремесленничество. Промышленник приобретал сырье и нанимал работников для выполнения отдельных операций по сдельной оплате на дому. Между 1849 и 1851 годами Сара Траск писала в своем дневнике, как брала свою работу и шла к подругам, чтобы одновременно “поболтать”. Дневная норма составляла 4 -- 5 пар туфель. Однажды на туфле пятого размера она насчитала 719 стежков. Надомная система разрушила семейную организацию ремесленного труда, более того, благодаря нововведениям 50 -- 60-х годов старые способы изготовления обуви полностью исчезли. В 50-е годы открылись обувные пошивочные мастерские, где женщины работали на новых швейных машинах. Эти мастерские вскоре превратились в фабрики, где все операции по изготовлению обуви составляли единый производственный процесс, а станки и машины вытеснили традиционный ручной труд башмачников. Болезненный переход к новому производству, усугубившийся экономической депрессией, стал причиной легендарной женской забастовки 18б0 года – самой крупной акции трудящихся накануне Гражданской войны. Более двадцати тысяч рабочих из северных районов Новой Англии приняли участие в забастовке, которая защищала привычную ритуальность ремесленничества. Женщины объединялись в собственные союзы и проводили забастовочные собрания; они организовали демонстрацию, на которую вышли 800 участниц забастовки, неся знамя с лозунгом: “Американские женщины не будут рабынями! Дайте нам справедливое вознаграждение, и труд станет для нас праздником”. Замужним женщинам было нелегко сочетать выполнение семейных обязанностей с многочасовой работой на фабрике, даже если им хорошо платили. Они не шли на фабрики отнюдь не потому, что руководствовались буржуазными идеалами семьи, - их удерживала дома жестокая реальность фабричного труда. Однако буржуазные представления о семейном долге оказывали разрушительное воздействие на жизнь женщин из рабочих кварталов и тех, что страдали от нужды. Постулат, что главная задача женщин - ведение домашнего хозяйства (разумеется, бесплатно), обесценивал их труд на фабриках - их жалованье было вполовину меньше мужского за ту же работу, а к хорошо оплачиваемым, требующим более высокой квалификации производственным операциям они не допускались. Если женщина овдовела, была больна или бедствовала, она получала благотворительное пособие из рук буржуазии, которая постоянно стремилась внедрить викторианскую модель семьи в жизнь рабочего класса. Если в 1850 году насчитывалось 225 тысяч женщин на промышленных работах, то к концу XIX века уже 878 тысяч их трудилось только в текстильной и швейной промышленности [34]. Нетрудно понять, что бизнес Америки стал зависеть от трудового вклада “слабого пола” [12 , 23] Накануне гражданской войны в результате промышленного переворота и развития капиталистических отношений, произошли существенные изменения в положении женской части населения. Часть женщин, прежде всего неимущие и малоимущие, стали фабричными рабочими, а другие (главным образом из более зажиточных семей), освободившись от домашнего прядения и ткачества, получили дополнительное время для повышения культурного уровня и начали превращаться в образованных “леди”, которые свысока смотрели на своих менее удачливых подруг [10 , 45]. К концу промышленного переворота надомный труд женщины был почти вытеснен. 2. 5. 2. Период второй половины XIX века.
После гражданской войны вся полнота власти в стране перешла к буржуазии, которая самым решительным образом взяла в свои руки социально-экономическое переустройство южных штатов. Уничтожение рабства или революционные преобразования социально-экономического уклада жизни страны вызвали бурный рост экономики, в первую очередь, различных отраслей промышленности. В последней трети XIX века индустриализация отличалась исключительно высокими темпами. Одним из источников рабочей наемной силы служили семьи иммигрантов. Дети рабочих, начиная с 12-14 лет, трудились в цехах предприятия постоянно или временно. Помимо материальной необходимости, наемной работе детей способствовали и некоторые этнические традиции, например у италоамериканцев. [14, 144] Заработки детей составляли важную часть семейного бюджета Иммигрантки доминировали в рамках домашней и фабричной сферы занятости, однако после 1870 года возникли новые возможности найма на канцелярскую работу и в торговлю. На такую работу принимали преимущественно белых молодых женщин из числа коренных американок. В 1870 году лишь немногие женщины были заняты в сфере “белых воротничков”, тогда как в 1900 году их было уже более одной трети, а к 1920 году их было большинство [35]. До Гражданской войны клерками обычно были молодые люди, доверенные своих нанимателей, убежденные в том, что они стоят на первой ступени лестницы. По мере роста объема и усложнения деятельности корпораций их потребность в ведении документации привела в 1880-х годах к специализации конторских служащих и к быстрому оснащению офисов новинкой - пишущими машинками. Оружейная фирма “Е. Реминггон и сыновья” начала выпуск пишущих машинок в 1873 году, и к 1886 году она выпускала уже 1500 штук в месяц. В 1887 году одна из газет делового мира заметила, что “пять лет назад пишущая машинка была просто механической диковиной. Сегодня ее монотонный стук можно услышать почти в каждом хорошо налаженном деловом учреждении в стране. Происходит великая революция, и в ее основе - пишущая машинка” [18 , 143]. Эта революция превратила канцелярскую работу из способа “сделать” карьеру в чисто женскую профессию. Расширение корпораций в послевоенный период потребовало специальностей - стенографии и машинописи, – однако ни та, ни другая профессия не способствовали карьере. Потребовался персонал в розничной торговле новым универсальным магазинам, обладавший основными арифметическими навыками и способный легко общаться с покупателями, преимущественно женщинами. В то же время расширение возможностей получить образование создало резерв грамотных женщин, которым трудно было найти работу где-либо помимо школы. Новые профессии немедленно были отнесены к категории женских. В 1875 году “Е. Ремингтон и сыновья” рекламировали свою продукцию как отличный рождественский подарок, подчеркивая, что “ни одно изобретение не открыло для женщин такой широкой и легкой дороги к получению выгодной и подходящей для них работы, как пишущая машинка”. Когда в 1881 году нью-йоркская Христианская ассоциация женской молодежи (ХАЖМ) организовала курсы для обучения машинописи, желающих заниматься оказалось больше, чем они могли принять [18 , 143]. Рост участия женщин в общественном производстве и сферах обслуживания стал причиной того, что семья стала постепенно лишаться ряда функций, присущих ей ранее. Члены семьи материально становится менее зависимыми друг от друга, повышается экономическая самостоятельность женщин. Семья занимает не столь важное, как прежде, место в жизни американцев. Взлеты и падения капиталистической экономики оттеснили дом, религию, когда-то стоявшие в центре политических и экономических структур, на задний план. На первый план выходит стремление сделать карьеру, получить место работы, выжить в условиях конкуренции, получить престижное образование для профессиональной деятельности. К концу девятнадцатого столетия формируются типичные ценности американцев: ориентация на автономию индивида, отношение к работе как к добродетели, а к лени и безделью как к свидетельству слабого характера. Меняется отношение к профессиональное работе женщины и ее роли в семье. Стремительное изменение характера производства, технологические новшества, появление чисто “женских профессий” и дух индивидуализма, открывали для женщин новые возможности самовыражения, размывая тем самым самые основы семейных устоев.
Глава III. Некоторые особенности американской семьи XIX века в сравнении с европейской
Американская семья “ядерна”, то есть это уже не былая “органическая”, или “расширенная” семья - американская семья ушла дальше от понятия клана, чем это принято в любой другой культуре. Конечно же, она решительно отличается от мусульманской семьи, полигамной, в центре которой стоит мужчина, окруженный сонмом забитых женщин; или от индийской “объединенной семьи”, возглавляемой старейшей женщиной рода; или от китайской семьи, построенной вдоль оси отец—сын и возглавляемой мужчинами-старейшинами; или от европейской семьи, основанной на браке по расчету и все еще ориентированной на отца семейства; или от всевозможных вариантов внебрачных семейных сообществ; или от советской семьи, где роли родителей и детей, независимо от иерархии власти, послушания или привязанности одних к другим, очень ослаблены вмешательством государства, которое берет на себя существенную часть всех этих ролей [10 , 31]. Развиваясь, американская семья постепенно отторгала свойственников, бабушек-дедушек, двоюродных сестер и братьев, тетушек и другую дальнюю родню; она передоверила производство фабрикам и учреждениям, религию – церкви, отправление правосудия— судам, формальное образование—школам, заботу о больных— больницам и даже начала перепоручать принятие некоторых жизненно важных решений психотерапевтам [10 , 18]. Что страшно поражало европейских наблюдателей и путешественников, так это различие в отцовском авторитете [10 , 19]. Занятый на производстве или на службе, американский отец не имеет возможности непрерывно руководить семьей, как того требуют патриархальные отношения. Его авторитет теоретически еще признается, и в вопросах дисциплины за ним остается последнее слово. Но его верховная власть больше не освящена церковью, да он на нее больше и не претендует. В повседневных делах его замещает жена, а ввиду длительного отсутствия мужа-суверена заместитель становится королем, возвращая мужу бразды правления только на уик-энды, а иногда передавая их самим детям. Так традиция вольнолюбия усиливается изменениями во внутреннем построении семьи. Дети больше оперируют понятиями требований и прав, нежели долга и послушания. Их мир—это не мир почтительного отношения к авторитету, это мир, в котором принято возражать родителям и торговаться, чтобы, сдавшись, подчинившись семейным правилам, касающимся манеры ли поведения, еды или каких-то поступков, получить за это вознаграждение [10 , 19]. Эта картина семейной анархии, центром которой являются дети, конечно, тоже преувеличена. В благополучных семьях тирания более слабых членов, из-за которой такую семью даже прозвали “диктатурой слабейшего”, сказывается мало. Правила существуют для всех, им и следуют все вместе. Сэкономленные деньги—это не потом и кровью завоеванный для детей достаток, эти деньги тратятся на путешествия и развлечения для всей семьи. Семейные обычаи, против которых решительно возражает хотя бы один член семьи, исчезают, и никакой родительской властью их не сохранить, если для детей они утратили свое значение. Конечно, постоянно существует опасность возникновения невротических отклонений в эмоциональном семейном климате. По неким сугубо внутренним, личным причинам неосознанные симпатии одного или обоих родителей могут принадлежать одному из детей в ущерб другому, и один ребенок может расти как “прекрасный принц”, а другой—быть “козлом отпущения”. Соперничество детей за любовь и уступчивость родителей порой до крайности затрудняет принятие семейных решений. Дополнительная трудность возникает оттого, что идет постоянное сравнение с правилами и решениями, принятыми в других семьях. И все же, каким бы трудным ни был этот процесс, принимаемые решения являются частью того, что может быть в общих чертах названо демократическим процессом в семейных отношениях. Результат такой демократии, как и любой демократии вообще, уязвим. Нападки на американскую семью в связи с утратой в ней иерархического принципа сродни таким же нападкам на политическую демократию в Америке. Семье, конечно, тяжелее переносить бремя демократической функции. Это бремя лежит на большом количестве малочисленных семейных союзов, многие из которых расстраиваются и распадаются из-за неосведомленности, неуверенности, неврозов или разобщенности родителей. Они часто все портят, руководствуясь в воспитании детей лишь ответственностью и привязанностью. В обществе в целом неспособность одних справиться с бременем демократии из-за невежества или несостоятельности может быть уравновешена большей зрелостью других. Но именно потому, что семья—первичная самостоятельная общность, никакая другая семья спасти ее не может. В итоге она либо тонет, либо выплывает—в зависимости от способности ее членов предпринять попытку совместного риска. Если попытка не удается, иерархическая семейная структура превращается в тираническую, собственническую или анархическую. Часто говорят, что благодаря индивидуалистической структуре власти в пределах американской семьи в Америке невозможна политическая диктатура. Если это так, то вовсе не потому, что мятежный принцип переносится из семейной сферы в сферу политики. На самом деле как раз именно излишне проявляющие собственнические склонности, деспотичные родители при неустойчивости состояния семьи провоцируют в детях стремление иметь сильного отца или заменить одного отца другим. Что действительно связывает семейную структуру с гражданскими демократическими навыками, так это обоюдное влияние: только в демократической политической среде семья может позволить себе отказаться от бремени деспотической власти и предоставить равенство всем своим членам, и, в свою очередь, справляясь с учреждением правительства всеобщего согласия в пределах первичной социальной общности, учась здесь совместно вырабатывать правила и следовать им, семья превращается в незаменимую школу поисков всеобщего согласия в более широкой, политической сфере. Дети и родители, прошедшие эту школу, вряд ли смогут стать винтиками в машине деспотии или находить удовлетворение в том, чтобы слепо следовать за лидером—хотя очевидный конформизм последнего времени в политических взглядах американцев показывает, насколько сама семья оказалась зажатой в тисках культуры [36]. Ностальгическое умиление и архаический аромат, как от музейного экспоната, которыми наслаждались американские читатели и зрители благодаря книге Кларенс Дэй “Жизнь с отцом” — патриархальным отцом, чья власть в семье освящена религией, — и спектаклю, поставленному по ней, красноречиво свидетельствуют о том, как далеко ушла от тех времен нынешняя американская семья [10 , 33]. Современный фольклор, в котором отец переместился на противоположный конец семейной иерархии, добродушно подтрунивает над утратой им былой власти в семье: по утрам ему с трудом удается пробиться в ванную комнату только после того, как ее освободят напористые дети, а в комиксах “Отец-воспитатель” он полностью под пятой у жены и детей. Однако сатира эта незлобива, ибо американский отец примирился со снижением своего семейного авторитета, отчасти из-за того, что работа отнимает у него слишком много времени и сил, отчасти потому, что новая роль соответствует духу общества в целом. Если сравнивать американскую семью с семьей в авторитарном обществе, разница поражает. Структура семейной власти в преднацистской Германии была спроецирована и на все остальные сферы немецкого общества. При нацистах возникло обратное влияние — Fuhrer-prinzip, господствовавшее в обществе и усиливающее позиции отца семейства. Но существовал предел, за которым немецкая семья оставалась, как заметил Макс Хоркхаймер, “убежищем от массового общества” нацистов, поэтому-то гитлеровскому режиму и пришлось “перестроить” ее: ведь, даже следуя принципу авторитаризма, она недостаточно подчинялась дисциплине нацистских доблестей. Согласно последним наблюдениям над немецкой семьей, и здесь отец теряет авторитет и приближается к американскому образцу. В Советском Союзе коммунистическая партия попыталась усилить авторитарную внутрисемейную систему по образу и подобию системы государственной. Латиноамериканская семья в последнее время освобождается как от диктата церкви, так и от тирании отца; и параллельно с антиклерикальным движением в тамошнем обществе неумолимо утверждается американская семейная структура, основанная на принципе свободного выбора. Совершенно очевидно, что в подавляющем большинстве западных стран развитие семьи идет по американскому образцу, так же как и сама американская семья в свое время переняла тенденции семейного развития, существовавшие в европейском обществе. Первостепенная забота американской семьи—вырастить и подготовить ребенка к будущей самостоятельной жизни. Суть перемен в отношении к семье в Америке— гедонистическая революция, начавшаяся в конце XIX века, учреждающая новые принципы. Они гласят: жизнь можно сделать приятной; количество детей и разницу в их возрасте можно планировать; роды не должны быть проклятием, а воспитание и обихаживание детей—обузой; оба супруга могут обрести счастье в желанном для обоих браке и желанных детях; важные семейные решения следует принимать, в значительной мере руководствуясь стремлением обеспечить хорошую жизнь детям. Представляется довольно убедительным распространенное суждение, что дети находятся в фокусе “ядерной” семьи и их воспитание и подготовка к жизни в обществе—ее основная функция. Еще один принцип гедонистической революции — это растущее убеждение в том, что для мужа и жены жизнь не кончается после того, как дети выросли. Притом, что средний возраст замужества для женщины —около двадцати лет, период деторождения может завершиться для нее уже к тридцати годам, и последний ребенок достигнет самостоятельности еще до того, как она перейдет сорокапятилетний рубеж. Это дает ей возможность, вступая в средний возраст, вернуться к своим былым интересам или обрести новые; равным образом это дает возможность мужу немного расслабиться и на работе, и в жизни—если, конечно, он знает, как это сделать. Но в молодой семье, разумеется, все сфокусировано на детях, во всяком случае, для женщины. Необходимость продвигаться по службе, делать карьеру дает мужчине небольшую свободу от семьи. Он становится отцом “с неполным рабочим днем”, в то время как его жена, превращается в “мать, заключенную в капсулу” [37]. Американская мать не только распоряжается расходами и решает, что покупать, она также читает книги и журналы и изучает тайны детской психики; таким образом, именно она становится для детей воспитателем, авторитетом и цензором. Ее методы при этом основываются не столько на родительской власти, сколько на умении управлять детьми. Она матриарх не в том смысле, что обладает непререкаемой властью, а в том, что руководит семьей. Поскольку подготовка ребенка к жизни в обществе осуществляется главным образом через жену и через школьных учителей— конечно, чаще всего тоже женщин. Тот факт, что Америка очень мобильна, делает американцев особенно чувствительными к этой домашней идиллии. До пригородной революции детство большинства американцев проходило в перенаселенных городских кварталах; вот почему домашняя идиллия с ее полусельскими или поселковыми ассоциациями все более приобретает в культуре значение Золотого века. Дело не только в том, что американцы испытывают ностальгию, но в том, что в них сильна тоска по социальному объединению, способному противостоять крушению все более разобщающегося мира. Молодые люди, собираясь обзавестись семьей, представляют свой будущий дом как “дом своей мечты” и листают журналы и издания, рекламирующие квартиры и продающиеся дома, спланированные и обставленные по последней моде. Они ценят в доме удобства, которые он им предоставляет, но хотят также, чтобы он стал печатью, скрепляющей будущий брак, остовом, на котором взрастут дети, чтобы он свидетельствовал об их определенном положении в обществе и стал осязаемым воплощением идеала надежности и постоянства, которому так привержены американцы. Исходя из всего вышесказанного, представляется недостаточно обоснованными легко высказываемые пророчества об упадке и гибели американской семьи такими исследователями как Попиное, Карлсоном и др. Узы кровного родства не так сильны в ней, как скажем узы, связывающие отцов и сыновей в Китае [10, 29] , или что она не выполняет функцию передачи социального опыта от поколения к поколению так же хорошо, как “расширенная семья”. Прочность таких уз в разных обществах зависит от степени его мобильности. И даже сторонники американской социальной мобильности едва ли станут отрицать ее последствия для прочности семьи. Что же касается возрастающего количества разводов, то оно свидетельствует не столько о неверии в брак, сколько о серьезном отношении к убеждению, что брак держится на любви и общности интересов. Неуклонный рост повторных браков показывает, что американцы по-прежнему верят в него, даже имея в этой сфере столь злополучный опыт [10, 29]. Стабильность новых браков, заключенных после разводов, мало отличается от стабильности первичных браков. Что же до детей, то многие из них прекрасно чувствуют себя и после того, как семейные узы распались, а в случае, если один из родителей снова вступает в брак, они становятся органической частью новой семьи. Французский историк А. Д. Токвиль [3] в 1840-х годах обращал внимание на демократическую структуру американской семьи и описал ее непринужденность, равенство отношений в ней и новые возможности для образования, которые она предоставляла девочкам. Единственная дисгармоничная нота, которую он уловил, относилась к независимости сыновей от отца, после того как они отделялись от него, чтобы строить собственную жизнь. Благодаря подвижности американского общества уже тогда начинало действовать лекарство от того, чтобы зарождающийся бунт против отцовской власти не стал таким же постоянным и яростным, как в Европе. Обнаруженные документы, относящиеся к структуре американской семьи, говорят не столько о тирании отца, сколько о господстве матери либо об отсутствии в семье какого бы то ни было ядра вообще [10, 30]. Воспитание детей в Америке страдает не от импульсивности и недостатка знаний. Если оно от чего-то и страдает, так это от излишней рациональности. Большинство американских детей (особенно это касается среднего класса, гораздо меньше— низших классов) рождается только после того, как их родители тщательно взвесили, могут ли они позволить себе иметь детей, как с точки зрения “первоначальных капитальных затрат”, так и с точки зрения будущего их “содержания”. Всегда есть опасение, смогут ли они дать ребенку хорошее образование, обеспечить его проживание в “пристойном окружении”, общение с “подходящими людьми”. Вся семейная жизнь, особенно на уровне среднего класса, сосредоточивается на ребенке. Совершенно очевидно, что ни одна другая культура не была так тотально озабочена воспитанием детей. В обществах с высоким жизненным уровнем, маленькими семьями, переживших “кухонную революцию”, предоставляющих женщине больше свободного времени, в обществах, оторванных от земли, обладающих большой физической и социальной подвижностью, обществах всеобщего школьного обучения вместе со всем этим поднялась волна самокритики в части воспитания детей. По словам Стэндлера, параллельно с волнениями по поводу железнодорожной и антитрестовской реформ в первом десятилетии нынешнего века созрели условия и для волнений по поводу детской реформы. Г. Стэнли Холл уже в 1880-х годах начал читать лекции об “изменениях в детском развитии”, особо останавливаясь на изменении физического строения и психического склада детей. Он нашел отклик в Европе, в работах Фрейда и его последователей. Многие элементы традиционной семьи, когда она пустила корни в американской почве, были оторваны от своей былой функции. В Европе, откуда происходят предки нынешних американцев, отец был непререкаемым главой, поскольку именно он управлял хозяйством и имел четкий общественный статус; в Америке он почти никогда не является владельцем имения, хозяйства, которым мог бы управлять, и у него нет строго определенного социального положения. Сыновья покидают его, чтобы делать собственную карьеру, так же как он в свое время покинул своих родителей; дочери следуют за мужьями и создают собственные семьи. Он больше не возделывает землю, как прежде: большая фермерская семья, как бывало когда-то в Новой Англии или на Среднем Западе, продукт бившей через край энергии пионеров и потребности в семейном труде, больше не является правилом. Таким образом, традиционная семья—большая, состоящая из трех поколений, патриархальная, привязанная к земле, тесно сплоченная в единой экономической функции—ведения фермерского хозяйства на своем гомстеде или торговли в небольшом семейном магазине или другом семейном предприятии, —такая семья почти исчезла с карты американского общества. Теперь это чаще небольшая, состоящая из двух поколений, подвижная, “односемейная”, эгалитарная общность. По вопросу влияния продолжавшегося в течение долгого времени процесса эмиграции на американскую семью, М. Лернер заметил: “Американское общество, развиваясь, привело этническое разнообразие американских граждан к “консенсусу”, сбалансировав – до уровня терпимости – всеобщую приверженность семье, Богу и конкуренции, в достижении успеха, а также и классовые, и религиозные различия” [11 , 17]. Исходя из вышеизложенного, представляется вполне очевидным то, что историческое развитие США обусловило складывание некоторых специфических черт американской семьи, среди них можно выделить раннюю (даже изначальную) нуклеаризацию, относительную важность материального, образовательного и престижного успеха каждого из супругов в браке, проникновение эгоистических ценностей, широкое распространение сексуальных добрачных связей. К типичным американским чертам семейной жизни, которые прослеживаются еще с конца XVII века, можно отнести постоянную тенденцию к снижению рождаемости, более раннее, чем в Европе вступление в брак и рост занятости женщин в сфере общественного труда. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Капиталистическая индустриализация в XIX веке разрушила, по крайней мере, в городах, характерную для феодализма, связь между жизнью семьи и производством, а из всех экономических функций оставила лишь функцию организации быта. Среди американских семей среднего слоя, связанных с частной собственностью в условиях развивающегося капитализма, функция сводится к деятельности по накоплению капитала. В связи с этим в конце XIX века и начале XX века отпала необходимость в больших “неразделенных” семьях, в их патриархальной структуре. Большинство типичных семей среднего слоя стало состоять лишь из супругов и детей (нуклеарная семья). В связи с накопительной ориентацией массового сознания и потребностью американского общества в достижении национальной консолидации и самосознания, демократизации общества, участие в свободной конкуренции, в предпринимательстве – семейные отношения приобрели менее иерархический и авторитарный характер. Женщины получили широкий доступ к работе на промышленных предприятиях и в сфере услуг. Это обеспечило экономическую самостоятельность женщинам и их независимость от мужчин, даже несмотря на сохраняющуюся в начале XX века дискриминацию в оплате женского труда. Женщинам были предоставлены гражданские права, в том числе право на развод. Брак из экономического института все больше превращался в морально-правовой союз мужчины и женщины, основанный на любви и личном выборе. Произошло известное перераспределение обязанностей мужа и жены в семье, в ведении домашнего хозяйства и воспитании детей. Развитие системы бытового обслуживания, досуга, детских учреждений позволило семье полностью освободиться от ряда прежних обязанностей (так называемая редукция функций семьи). Семья все больше сосредотачивается на своей внутренней жизни, возрастает роль внутрисемейных отношений в обеспечении ее стабильности и прочности. Ослабление контроля общественного мнения в результате урбанизации, а также экономических, правовых и религиозных уз, скреплявших прежнюю семью, резко увеличило “нагрузку” на моральные узы и реализацию способностей каждого индивида в общества (так называемая продуктивная ориентация). Мы придерживаемся мнения, что процесс отчуждения семьи от общества, не принимает угрожающий характер. Так как основная функции семьи как механизма в обществе заключается в следующем: во-первых, семья обучает групповой работе, формируя ответственность индивида перед группой (то есть перед семьей или обществом), учит находить свое место в группе (простейшая модель общей ситуации человека и общества). Вторая функция семьи – это когда она сама по себе демонстрирует модель общества в миниатюре (политика и экономика). Третья функция – это воспитание детей и их социализация. Семья как социальный институт в колониальный период развития Америки была идеалом “простой порядочности”, опорой социального порядка, носителем и передатчиком определенного образовательного и культурного уровня и наследия с функцией экономического производителя, хранителя семейных традиций, основанных на власти авторитета. Один из лидеров просвещения Милль характеризовал семью того времени как “школу деспотизма”. В XIX веке, в этот сложный переходный период к индустриальному обществу, под воздействием социально-экономических перемен, семья освобождается от общины, религии и авторитарной морали, становится в большей степени потребительскими коллективом со способностями, как жены, так и мужа зарабатывать деньги. Основываясь на общности интересов, американская семья преследует цель достатка, стабильности и процветания в обществе, активно взаимодействует с другими общественными институтами. На современном этапе в США семья призвана развивать мечту о равных возможностях (так называемая “американская мечта”), ведущих к процветанию и независимости, при этом быть социально защищенной. В реальности существующая программа соцобеспечения государством не отражает, а тем более не укрепляет основные ценности семьи. Многие современные исследователи ищут причины кризисного состояния семьи (которое они оценивают, как угрожающее для семьи как социального института) в процессах, происходящих на протяжении второй половины девятнадцатого века. В качестве причины упадка семьи они видят, например, рост занятости женщин в сфере общественного труда. Мы считаем, что такой рост занятости женщин был существенным необратимым изменением в социальной жизни США, характерным для естественного развития исторического процесса, требующего участия большей части индивидуумов в жизни общества (общественное производство, управление государством). Некоторые современные историки и социологи, анализируя развитие американского института семьи, утверждают, что главное призвание женщины – это дом и дети, что инструментальная роль изначальна присуща мужчинам, а экспрессивная, воспитательная – женщинам. Они считают, что адрогенность (стирание принципиальных различий между мужчиной и женщиной в социальной жизни) не должна становиться нормальным психическим атрибутом жизни американцев, что процесс индустриализации к концу XIX века привел к распространению семьи с работающими мужем и женой, и что самой серьезной вытекающей проблемой для семьи и общества стали работающие матери. Работающие матери уделяют меньше времени семье и детям, чем неработающие. Дети работающих матерей, судя по высказываниям этих исследователей, хуже социализированы, отношение семьи как к ценности, в силу описанных причин, оказывается дискредитированным. Факт существования сложных экономических и психологических проблем, кризисных явлений, с которыми постоянно сталкивается американское общество и семья, достаточно очевиден. Поскольку ни один эволюционный исторический процесс не может идти равномерно, без неизбежных многочисленных отступлений от его центральной линии, то достаточных оснований экстраполировать аспекты изменения функций семьи и ее структуры на развитие общество в целом, говоря об упадке его культуры. Право-консервативные круги общества и науки призывают к возрождению отживших семейных устоев, возвеличивают канувший в прошлое и оттого легче идеализируемый, образ традиционной семьи с четким распределением ролей и функций и жестким социальным контролем над поведением своих членов. Мы считаем такое мнение необоснованным. В свою очередь, радикальный феминизм в США часто выдвигает не менее антиисторическое требование, игнорирующее сложившееся в ходе эволюции человека определенное разделение ролей между мужчиной и женщиной, их специфику участия в эволюционном историческом процессе. Мы придерживаемся другой точки зрения, которая заключается в том, что длительное развитие капитализма, дезинтегрирует традиционную нуклеарную семью, так как превращает женщин (на первых этапах развития капиталистического общества) в рабочую силу, освобождая ее от необходимости выполнения ряда домашних обязанностей. Семью с двумя работающими супругами, можно назвать модифицированной, но в основе своей традиционной, моделью семейной жизни. Разнообразие форм семейной жизни можно расценить как развитие закономерной исторической тенденции, к появлению и распространению различных моделей брачно-семейных отношений. Признание сложностей и многообразие типов семьи и брака в США, позволяют “применить концепцию плюрализма” по отношению к семье (ей же соответствует развитие плюрализма в политической структуре США). По всей видимости, существующая тенденция к разнообразию форм семьи, получит еще большее распространение. Некоторые ученые предсказывали, что к 2000 году будут преобладать семьи, созданные в результате первого брака, в основном с одним или двумя детьми (одна четвертая из тех семей будут бездетными), а также одинокие люди и семьи, образованные в результате повторного брака. Эти предсказания подтвердились данными на 2000 год [39]. Ценностные установки, ориентации (как специфически американских, так и общечеловеческих), продолжают составлять ту основу, на которой американцы хотели бы строить свою жизнь. В XX веке особое внимание привлекает малодетность американцев. Основы взаимоотношений между родителями и детьми носят менее архаичный авторитарный характер. Анализируя установки родителей в отношении психологического и эмоционального состояния ребенка, можно отметить, что американцы придают большое значение развитию в нем индивидуализма, автономии, независимости и приобретения профессионального образования, что являлось семейной ценностью и в конце XIX века. Родители полагают, что окружающий мир ребенка должен быть наиболее разнообразным в плане общения, впечатлений, обучения, а его будущее социально защищено. В конце ХХ века в Америке созданию семьи придается очень большое значение как один из показателей успеха и престижа в обществе. Большинство женщин работают по найму, это налагает долю домашних обязанностей на мужчин. Практикуется планирование семьи. Дети самостоятельно выбирают свой путь в жизни, юноши и девушки стремятся к материальной самостоятельности, члены семьи ценят личную свободу, независимость, самостоятельность, возможность роста и активную жизненную позицию, разумный компромисс и терпимость. В Америке существует множество матрифокальных семей, состоящих из матери и детей. Они получают государственное материальное пособие. Выросшие дети, даже не вступившие в брак, покидают родительский дом и селятся отдельно. В большинстве случаев живут отдельно и старики. Большинство семей среднего слоя живет в пригородах, в собственных домах, приобретаемых в рассрочку. Феминистское движение очень сильно и влиятельно. Широко отмечаются национальные и бытовые праздники: День Благодарения, День Матери и День Независимости. Большую роль играют национальные виды спорта. Это свидетельствует, что при всей своей слабости и всех крайностях, американская семья – это действующий механизм, отражающий не столько распад культуры, как утверждает консервативная часть ученых, сколько ее подвижность и способность к обновлению. Если американская семья “больна”, то “больным” должно быть и само общество. Прогресс развития форм и функций семьи, семейных ценностей, может сдерживаться кризисными явлениями, “болезнями семьи” как общественного института, которые показывают, что назревают противоречия между обществом и его политическим устройством. В идеале политическое устройство должно служить орудием регуляции общества через нормы законов, соответствующих эволюционной стадии общества. Но часто политические структуры закрепляют имеющийся порядок вещей и играют роль тормоза в эволюции. Потребности общества при переходе на последующую в развитии эволюционную ступень рождают и формируют в массовом сознании ориентацию на достижение определенных ценностей, соответствующих новому типу общества. Так, на протяжении последнего тысячелетия прослеживается развитие феодального, капиталистического этапа. И соответствующие им ориентации: авторитарная и накопительская. Мы считаем, что следующим эволюционным этапом общества будет высокоиндустриальное общество гуманизированной технологии с продуктивной психологической ориентацией. Вместо деспотической структуры власти в семье (эпоха феодализма) в обществе развивается индивидуалистическая структура власти. Семья с производственной функцией сменяется семьей с демократической функцией в обществе. В ХХ веке семья становится школой поиска всеобщего согласия между всеми членами семьи (принцип терпимости в американском обществе). Общество, развиваясь на данном этапе, требует, прежде всего, не становление какого-либо этноса, нации, государства (в прежние столетия эти задачи брали на себя "великие личности истории”), а требует выхода на “арену” индивида, который активно участвует в жизни общества, реализуя свои способности (продуктивная ориентация), что относится в равной степени, как к мужчинам, так и к женщинам. Соответственно, вместо подчинения интересов членов семьи интересам и благосостоянию семейной группы (авторитарная семья), на современном этапе наблюдается тенденция учитывания интересов каждого члена семьи. Модель будущей американской семьи – такая ячейка общества, где главное – раскрытие индивидуального потенциала детей и их родителей для его последующей реализации на благо общества. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ СЕТИ ИНТЕРНЕТ Источники: Джефферсон Т. О демократии. СПб. , 1992. Иллет. Американки XVIII века. Спб. , 1906.
Токвиль, де А. Демократия в Америке: Пер. с франц. / М, 1992. Литература:
Антонов А. И. “Действительно ли небо упало на землю? (Комментарий к дискуссии американских социологов об упадке семьи в США)” // Вестник Моск. Ун-та. Сер. 18. Социология и политология. 1996. № 3. Бурстин Д. Американцы: Демократический опыт: Пер. с англ. М. , 1993. Бурстин Д. Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. М. , 1993. Бурстин Д. Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. М. , 1993. Голенкова З. Т. , Виктюк В. В. , Гридчин Ю. В. , Черных А. И. , Романенко Л. М. Становление гражданского общества и социальная стратификация // Социс. 1996. №6. Золотухина М. В. Современная семья в США в исследованиях американских ученых. // Вестник Моск. Ун-та. Сер. 18. Социология и политология. 1996. № 3. История США. / Под ред. Н. Н. Болховитинова. Т 1. М. , 1983. Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М. , 1992. Т. 2.
Кирьянова О. Г. Американская женщина вчера и сегодня: (Иллюзии на продажу). М. , 1988. Мид М. Культура и мир детства. М. , 1988
Семья у народов Северной Америки / Под ред. Богиной Ш. А. М. , 1991. Смелзер Н. Дж. Социология. М. , 1994.
Супоницкая И. М. Особенности социально-экономического развития США конца XIX века. // Реф. журнал Америка. 1987, №6. Тэннэхилл Р. Секс в истории. М. , 1995.
Эванс Сара. История американских женщин. Рожденная для свободы. М. , 1993. American culture. Madison (Wisc), 1986.
Burton, O. V. In my Father’s house are many mansions: family, a community in Edgefield, S. C. Chappen Hill & London, 1987. Carlson A. C. Family Questions: Reflections on the American Social Crisis. N. Y. , 1988. Earle A. M. Child Life in Colonial Days. N. Y. , 1899. Graves. Woman in America. N. Y. , 1842.
Kammen, Michael. Spheres of Liberty: changing perceptions of liberty in American culture. Madison (Wisc. ), 1986. Langdon, William Chaimy. Everyday things in American life. – N. Y. , 1969. Vol. 1. Morantz R. M. The Perils of Feminists History. – Journal I History , 1974, vol. 6. // http: //www. Jackson J. J. Family and Ideology // Comparative Studies of Blacks and United States. N. Y. , 1973. Popenoe D. American Family Decline, 1960-1990: A Revien and Appraisa// Journal of Marriage and the Family. 1993. V 55, # 3. Zinn M. B. , Eitzen D. S. Diversity in American Families. N. Y. , 1987. Ресурсы сети Internet:
Указать, что именно взяли с этого сервера или странички , на пример, статистические данные о составе *** в *** период. http: //www. geo. com/~ushistory http: //www. liban. ru/Ur3. htm http: //www. usa. com/index. htm http: //www. history. com/USA/19/index. htm http: //www. family. itgo. com/main. html http: //www. social. 8m. com/ http: //www. social. 8m. com/ http: //www. pinedale. com/misc/settlement. shtml
http: //cpq. ptt. chel. su/rus/Whatsnew/rustem/chronology/index100398. htm http: //www. pinedale. com/misc/state. shtml http: //www. pinedale. com/index. html