Пушкинский «Аквилон»
(О судьбе одного болдинского автографа)
Любопытнаи поучительна судьба одного из шедевров пушкинской лирики — «Аквилона», написанного в первые месяцы михайловской ссылки,дошедшего до нас в более поздней, болдинской записи, но опубликованного лишь в1837 г. всего за несколько недель до смерти Пушкина. В подобной ситуации, напервый взгляд, нет ничего необычного. Пушкин, как известно, не торопился спубликацией своих стихов, в том числе и вполне законченных и художественносовершенных. Многие из его лирических шедевров, выражая сокровенные мыслиавтора, оставались для него знаками пережитого душевного состояния, вехами еговнутренней жизни, и поэт не стремился сразу поделиться сокровищами своей душидаже с сочувствующими ему читателями. Но это особая тема, лишь от частикасающаяся пушкинского «Аквилона», ибо в данном случае мы имеем делоне с соображениями сугубо психологического плана, а с целым рядом обстоятельствдругого, хотя также творческого и личного порядка.
Совсемкоротко охарактеризуем сохранившийся в числе других болдинских рукописейавтограф «Аквилона» (ПД 126), который, насколько нам известно,специально не изучался. Между тем он дает в достаточной мере любопытнуюинформацию, проливающую свет на понимание этого сложного поэтического текста.
Болдинскийавтограф представляет собою листок, на лицевой стороне которого записан перебеленный текст «Аквилона». Запись выполнена разборчиво, с небольшойправкой в средней части стихотворения и более обильной в последнем егочетверостишии. Под ним две отчетливо читаемые пометы, исключающие, на нашвзгляд, нередко возникавшие в пушкиноведении споры о времени написания«Аквилона». Вот эти пометы: «1824 Мих.» и«Болдино 7 сент.». Первая помета фиксирует дату созданиястихотворения (временем от начала приезда Пушкина в Михайловское, т. е. неранее 9 августа и до конца декабря 1824 года); вторая помета датирует запись идоработку этого текста. Не подлежит сомнению, что первая помета вовсе некамуфлирует (из соображений осторожности, как об этом пишут некоторыекомментаторы) подлинные обстоятельства, вызвавшие этот стихотворный отклик, анаоборот — прямо на них указывает. Мы пола гаем, что нижний слой болдинскогоавтографа «Аквилона» дает первоначальную, условно говоря«михайловскую» редакцию стихотворения (созданную, повторяем, вавгусте — декабре 1824 г.), но записанную по памяти в Болдине шесть лет спустя.В пользу этого предположения свидетельствует отсутствие черновика иликаких-либо других следов творческой работы над текстом (он мог находится в т.н.«михайловской тетради», уничтоженной Пушкиным после событийдекабрьского восстания), характер самой записи (дающий поначалу сплошнойтекст), а также отсылающая к 1824 г. авторская дата, которая, кстати отметить,была поставлена и при публикации стихотворения в «Литературныхприбавлениях к „Русскому инвалиду“» (1857. № 1. 2 января. С. 4).Итак, уникальная память Пушкина в течение шести лет хранила этот михайловскийтекст, пока не возникла потребность записать его. Потребовались особые условия,заставившие Пушкина снова обратиться к тексту давно созданного стихотворения.Такие условия сложились в первую болдинскую осень (1830 г.) с еепсихологическим и творческим настроем, переосмыслением многих прежних ценностей,с подведением каких-то итогов пройденного пути накануне предстоящих емужизненных перемен. Процесс этот, охвативший многие стороны творческойдеятельности Пушкина, своеобразно сказался и на дальнейшей судьбе«Аквилона». Не доведя до конца своей записи стихотворного текста,Пушкин (это обычная его творческая практика) сразу же начал его правку;последний слой автографа дает окончательную, «болдинскую», редакцию«Аквилона», которую автор пометил точной датой (7 сентября 1850 г.).Этот текст он опубликует семь лет спустя. Правка в болдинском автографе носилав основном стилистический характер, но она отчасти коснулась и содержательнойстороны текста. Пушкин несколько притушил, несомненно, имевшие место аллюзии,намекавшие на расправу с ним Александра 1, и выдвинул на первый планфилософско-этический элемент содержания. Однако он оставил в неприкосновенностиформулу «гроза и слава», указывающую на события Отечественной войны1812-1815 гг. и вызывающую в памяти образ Наполеона. Эти существенные для пониманияобщего смысла «Аквилона» художественные штрихи и скрытые реалии вомногом определили характер восприятия этого произведения, которое, подчеркнем,требует от исследователя соблюдения осторожности и такта в толкованиивозникающих в этой связи исторических ассоциаций. Еще Б. В. Томашевский встатье 1937 г. «Пушкин и Лафонтен» возражал Стоюнину, разумевшему подсеверным ветром «аквилоном» — политические потрясения, а под дубом — самого Пушкина, который в результате этих потрясений «был вполовинунизверг нут». Не принимал он и точки зрения Л. Майкова, считавшего, чтоаквилоном назван Александр, дубом Наполеон, тростником — Пушкин".
Томашевскийпервым обратил внимание на истолкование в «Аквилоне» особой жанровойтрадиции, восходящей к хрестоматийно известной басне Лафонтена «Дуб итрость», подчеркнув при этом, что использование этого басенного сюжетаПушкиным не снимает его аллегоричности, но эта аллегоричность особого толка,исключающая прямые автобиографические реалии и политические аллюзии.Согласившись с мнением Томашевского в целом, в особенности с его критикойСтоюнина и Майкою, подчеркнем, что одного указания на литературный источник исоответствующую жанровую традицию далеко не достаточно для понимания смысластихотворения, так или иначе связанного с событиями михайловской ссылкиПушкина. Заметим в скобках, что в последние годы пушкинские произведения (вособенности его лирика) подвергаются фронтальному «очищению» отжизненных, бытовых, а тем более политических реалий (примером могут служитьстатьи об «Арионе» и стихотворениях т. н. «каменноостровскогоцикла», 1836 г.). Тенденция эта вполне понятна в качестве реакции начрезмерности социологического и узко автобиографического метода, выявляющегобуквально в каждом сочинении Пушкина завуалированный отклик на те или иныеобщественно- политические ситуации, но она таит в себе другую опасность — изоляцию сочинений поэта от живых, реальных истоков, питающих его творческуюмысль, от тех порою весьма конкретных событий и фактов, которые вызвалипотребность углубленного художественного их осмысления. На наших глазахтворится новый миф о поэте, живущем в мире чисто литературных, сугубо духовныхсубстанций и даже абстракций, и его творчество полностью изолируется от егожизни. «Аквилон» яр кий пример органичности творческого(литературно-эстетического) и жизненного (во всех его ипостасях) начал в поэзииПушкина. Необходимо уяснить, вследствие каких причин в поле зрения Пушкинапопал знаменитый басенный сюжет о дубе и тростнике (вариант — трость) и покаким источникам поэт знакомился с ними.
Сюжетэтот принадлежит к числу бродячих сюжетов мировой басенной поэзии. Начало егораспространению в европейской литературе положил вовсе не Лафонтен, ародоначальник жанра Эзоп своей басней (в прозе) «Дуб и олива», смыслкоторой состоял в обличении гордости, кичливости власти и хвастовства сильногоперед немощным и слабым, а главное — в неминуемом наказании этогораспространенного человеческого порока божественными силами, ниспосылающимимогучий и безжалостный ветер (аквилон), который губит дуб, но щадит оливу.Иносказательная форма произведения позволяла вместить в него достаточноширокое, отвлеченное от тех или иных реальных ситуаций содержание, создав наоснове этого сюжета сатиру на людские пороки вообще. Но она же давалавозможность в случае необходимости «сузить» этот сюжет до вполнечастного случая, но неизбежно глубокой моралью, возводящей конкретный случай довсеобщего закона бытия о превратностях человеческой судьбы, подвластной некоейвысшей силе, благосклонной к смиренному, покорному воле провидения существу, икарающей недавнего баловня судьбы, возомнившего в своей слепоте себя равным сбогами. Адский вихрь (по воле богов — персонажей античной мифологии) сметаетэту силу, и чем более прочной и стойкой кажется она сначала, тем мощнее ибеспощаднее обрушивается на нее удар судьбы, олицетворенный в зловещем северномветре — Аквилоне. Этот античный сюжет через посредство басни Лафонтена,получивший широкую популярность в Европе, уже во второй половине XVIII векапроник в русскую поэзию и вызвал к жизни ряд произведений басенного жанра,создав своего рода особую поэтическую традицию. Начиная с А. Сумаркова и вплотьдо Дмитриева и Крылова, ни один крупный русский баснописец не обошел своимвниманием этот сюжет, весьма актуальный для русской жизни конца ХVIII — началаXIX в., с ее острыми нравственными и общественными проблемами.
Неподлежит сомнению не только близкое знакомство Пушкина с басней о дубе итростнике Лафонтена (убедительно обоснованное Томашевским), но и с русскимибаснями на этот сюжет, известными ему еще с лицейских лет хотя бы посоставленной В. А. Жуковским пятитомной хрестоматии лучших русскихстихотворений, взятых из популярных журналов конца ХVIII — начала XIX века; вIII том этого издания был включен раздел басен. В него вошли «Дуб итрость» И. И. Дмитриева, «Дуб, кусты и трость» Ф. Иванова, но попервоначальному плану предполагалось включение еще двух широко известных басенна этот сюжет А. Сумаркова и Я. Княжнина.
Однаконаибольшую близость к пушкинскому «Аквилону» обнаруживают двенаиболее популяр ные басни на этот сюжет, принадлежащие И. И. Дмитриеву(«Дуб и трость») и И. А. Крылову «Дуб и трость», впервыенапечатанная в «Московском зрителе» (1806. Ч. 1. С. 75-75) вместе с«Разборчивой невестой» с общим подзаголовком «Две басни для С.Бенкендорфовой»). В текстах двух соперничавших между собою знаменитыхбаснописцев (стоит вспомнить в этой связи о знаменитой басенной полемикеПушкина с Вяземским, приходившейся как раз на ближайшее к «Аквилону»"время) упоминается аквилон, правда, в своей сугубо названной функции: но даже уКрылова (придавшего традиционному басенному сюжету элемент здорового,природного демократизма и тем самым приблизившему его, минуя разныхлитературных посредников, к античному первоисточнику эзоповской басне) аквилони зефир это чисто географические понятия. В стихотворении Пушкина эти образыимеют широкое символическое значение. Существенно, однако, другое: Пушкинуоказывается близкой акцентируемая Крыловым мысль о «бессилии» силы и«силе» слабости, которая в его басне обосновывается по законам этогожанра и получает нравственно-этическую направленность, служит целям назидания,поучения. В стихотворении Пушкина она (т. е. мысль) конкретизируется иреализуется в ином, чисто лирическом контексте, давая совершенно но вый поворотсюжету о дубе и тростнике, что выводит пушкинское стихотворение за жанровыерамки басенной традиции с ее иносказательностью и аллегориями, морализированиеми назидательностью. Басенный сюжет приобретает у Пушкина несвойственное этомужанру эмоционально- субъективное звучание, и традиционные персонажи — дуб итростник (трость) — вписываются в исполненный лиризма пейзаж, несущий явныепризнаки национально-русского (северного) пейзажа даже локализованного подпейзаж окрестностей Михайловского. Аллегорические (басенные) персонажи,воспринятые сквозь призму личных настроений автора, теряют свои жанровыепризнаки и ассимилируются принципиально иной поэтикой — поэтикой лирическогостихотворения. Вот почему, на наш взгляд, попытки увидеть в «Аквилоне»"лишь слегка завуалированную аллегорию сильно огрубляют и упрощают восприятиеэтого поэтического текста. Ошибка комментаторов состоит в стремлениианализировать лирическое стихотворение как басню.
Какиеже настроения владели Пушкиным при создании «Аквилона» в первые,пожалуй, самые трудные месяцы михайловской ссылки? Чувство одиночества в кругусемьи напуганной гонением властей на поэта, резкая ссора с отцом, возмущение,обида, полная беззащитность перед преследованием его властями отзвуками этихбурных и печальных чувств наполнены михайловские письма Пушкина к петербургскимдрузьям и, конечно, же, исполненный горькой иронии диалог с главным«гонителем» — царем в написанном тогда же «Воображаемомразговоре с Александром 1». Таков творческий контекст пушкинского«Аквилона», который своеобразно преломляет эти же настроения ихудожественно воплощает особое психологическое состояние автора. Взяв за основуизвестный басенный сюжет, Пушкин трансформирует его в лирическую исповедь,внутренний монолог. Стихотворение начинается не с традиционного для басни спорадуба и трости (тростника), а с типично песенного, фольклорного зачина — лирического обращения к ветру (ср. с зачином народных песен: «Не тебе ли,ветру буйному» или «Не шуми ты, мата земная дубравушка» и т.п..), который создается приемами фольклорно-песенного параллелизма (передачидушевного состояния лирического героя через эмоционально значимые картиныприроды). Далее весь басенный сюжет вы страивается по «сценарию»лирической народной песни. Фольклорный элемент в «Аквилоне» — особая,мало исследованная проблема (в рамках этого сообщения она может быть обозначеналишь в самых общих чертах), однако, ясно одно: фольклоризм «Аквилона»- не явный, не стилизованный под просторечье и народно-поэтическую речь.Фольклорный элемент органически включен в общую художественную систему поэтикиПушкина и служит для раскрытия местного (Михайловского) колорита, узнаваемого ив образе дуба (прообраза будущего «дуба уединенного) и в картинахзыблемого ветром болотного тростника (растущего по топким берегам Сороти иозера Маленец). Басенные универсалии, ее открытый аллегоризм и морализм начисто»уходят" из сюжета о дубе и тростнике, уступая место широкой,предметно-живописной манере лирического пейзажного стихотворения, заключающегов себе и более глубокий, философско-исторический смысл. Возможностьрасширительного толкования «Аквилона» дает ключевой поэтическиймотив, бури, грозы, отсылающий к метафорическому образу «грозы 12года» с ее устойчивыми историческими реалиями. У стихотворения появляетсявторой, условно говоря, исторический план, ибо для современников Пушкинасобытия Отечественной войны 1812-1815 гг. неизбежно ассоциировались с именамиглав ных действующих лиц великой битвы двух народов. Антитеза «Александр 1и Наполеон» как выражение идеи превратности человеческого бытия,непрочности земной славы владык мира составляет устойчивый мотив лирики конца10-х-начала 20-х гг. XIX в. Крушение Наполеона, его заточение и смерть наострове св. Елены лишь подтвердили высказанную еще в 1815 году Жуковским в«Славянке» мысль:
… скольблага наших дней,
Скольвсе величия мгновенны.
Инечувствительно с превратности мечтой
Дружатсяздесь мечта бессмертия и славы".
В«Аквилоне» эта мысль получит подтверждение фактами истории: подобно«величавому дубу», еще недавно красовавшемуся на высоте, низвергнутНаполеон. Здесь, однако, нет прямой аллегории (Наполеон — дуб), но естьаналогия, вызывающая цепь исторических ассоциаций. Его трагическая судьбадолжна послужить предостережением Александру 1, ныне находящемуся на высотевеличия и славы. Главной теме стихотворения аккомпанирует идея милосердия,прямо заявленная в начальном стихе «Зачем ты, грозный Аквилон». Онапробуждает размышления читателя о великодушии, которого так не хватает властителямсудеб мира. Впрочем, подобные мысли уходят в подтекст, но неизбежно появляютсяу читателей стихотворения, хотя нигде прямо не формулируются.
Конечноже Томашевский был прав, отказываясь видеть в смиренном «тростнике»аллегорический образ автора, гонимого грозным северным Аквилоном,олицетворяющим Александра 1. Однако снова напрашивается аналогия с судьбойнапрасно гонимого поэта, которая оживляет ассоциации иного, уже сугубо личногоплана. И здесь «Аквилон» как бы смыкается с «Воображаемым разговоромс Александром 1», в котором поэт выразил свои обиды на монарха.
Бурныесобытия после декабрьских лет подтвердили правоту главной мысли стихотворения.На этот раз низвергнутым оказался сам Александр 1, скончавшийся в ноябре 1825года, а автор «Аквилона» не только не подвергся грозным ударамсудьбы, но и счастливо избежал преследования со стороны нового монарха, Николая1, освободившего Пушкина из михайловской ссылки. Жизнь по-своему переосмыслилаположенную в основу стихотворения ситуацию, и это позволило Пушкину задуматьсянад возможностью публикации стихотворения. В списках произведений,предназначенных для печати, «Аквилон» (и это, на наш взгляд, неслучайно) неизменно соседствует с острыми в политическом отношениипроизведениями, имеющими в то же время глубоко личный характер. В автографе ПД168 «Аквилон» объединен в особый цикл вместе с «Арионом».Оба текста помечены знаменательным числом «26», как нампредставляется, указывающем на 1826 год, когда Пушкин был освобожден из ссылки.Однако, он осознавал, что подобная близость лишь подчеркнет их особыйполитический смысл, и Пушкин отказался от циклизации этих произведений иопубликовал без подписи в «Литературной газете» 1830 г. лишь«Арией».
Вболдинскую осень 1850 г. Пушкин задумался и о напечатании «Аквилона».Именно тогда он записал и доработал текст стихотворения, внеся в него новыеакценты. Он усилил мотив гонения, оттенив тем самым контраст картины бури (с ееновым метафорическим смыслом, намекавшим на декабрьские события) и мирногоспокойного состояния природы. Эта последняя картина подверглась в болдинскомавтографе особенно значительной правке.
Автографэтот содержит еще одно указание на то, какие мысли владели поэтом, когда ондора батывал свое старое стихотворение: в тот же день на обороте этого же листаон переписал из рабочей тетради ПД 841 одно из самых неожиданных по смыслустихотворений кавказского цикла 1829 года, навеянного поездкой в Арзрум. Этостихотворение «Делибаш» с отчетливо выраженной в нем мыслью обессмысленности всякого насилия, несущего лишь страдания и смерть, которымизакончилась схватка российского казака и турецкого «делибаша». Нашумысль о том, что подобное соседство также не является простои случайностью,подтверждают еще два списка, предназначенных для печати стихотворений. ПД 515 иПД 716, где оба текста соседствуют с «Арионом» и «Бесами»,составляя новый, несколько расширенный цикл, неосуществленный в печати, но какбы находящийся в процессе своего становления.
Впоследнем по времени списке ПД 922 (дата его составления август 1836 г. -началоянваря 1857 г.) «Аквилон» также окружен далеко не нейтральнымитекстами: он поставлен между стихотворением «Из Пиндемонти» (1856) и«Тучей» (1855), правда, это название зачеркнуто. Видимо, слишком явнойбыла аналогия с обстоятельствами, вызвавшими появление «Аквилона».Этот новый контекст свидетельствует, что в 30-е годы михайловское стихотворениеобросло новыми историческими и биографическими аналогиями. Оно приобрелонесколько иной этический смысл, связанный с проблемой соотношения власти (какнасилия) и личной независимости, необходимой для творческой жизнедеятельности.В условиях постепенно нараставшего конфликта с новой властью в лице Бенкендорфаи ближайшего окружения Николая 1 «Аквилон» актуализировался втворческом со знании Пушкина, и поэт отдал стихи в печать в первые дни нового1857 года, что, на наш взгляд, придало им до известной степени программныйхарактер.
Последовавшаяв конце января 1857 года смерть Пушкина внесла.еще один, на этот раз глубокотрагический, штрих в картину низвергнутого «грозным Аквилоном»«величавого дуба». Глубоко оригинальное по своей жанровой форме ибогатейшее по философскому смыслу произведение обернулось для автора еще однимпророчеством.
Список литературы
Р.В. Иезуитова. Пушкинский «Аквилон»