Содержание
Введение
1. Концепт как основная единица изучения и описания языковойкартины мира в рамках антропоцентрической парадигмы современной лингвистики
1.1 Антропоцентрическая лингвистика и ее значение всовременной науке
1.2 Понятие картина мира. Типология картин мира в современнойлингвистике
1.3 Концепт как основная категория представления национальнойкультуры и национальной языковой картины мира в языке
1.4 Поэзия «Серебряного века»: особенности,значение, основные темы
2. Концепт «Город» в русской языковой картине мирана материале поэзии «Серебряного века»
2.1 Концепт «Москва» в поэзии «Серебряноговека» в его лексическом представлении
2.2 Концепт «Петербург» в творчестве поэтов «Серебряноговека»
Заключение
Список литературы
Введение
Дипломное исследованиепосвящено анализу репрезентации лингвокультурного концепта «Город» впоэзии Серебряного века, обращено к рассмотрению вербализованных представленийо внешнем и внутреннем облике города как представителя определенной культуры врамках антропоцентрической парадигмы гуманитарной науки.
В начале XXI векакогнитивная лингвистика представлена в мире несколькими мощными направлениями,каждое из которых характеризуется своими проблемами общей когнитивнойорганизацией, своей областью и особыми процедурами анализа. Хотя теоретическиеаппараты многочисленных течений когнитивистики сильно отличаются друг от друга,однако, рассматривая язык как вместилище духа народа и орудие познания, каксредство овладения знаниями и общественно-историческим опытом людей и как способвыражения деятельности сознания человека, в научном мире наблюдается полноесогласие в определении когнитивной функции языка. Эта функция языка связана сисследованием, поиском истины, смысла.
Город – сложноемногоаспектное явление, которое представляет интерес для многих наук, в томчисле гуманитарных. Так, город как место пребывания человека всегда интересоваллитературу. С одной стороны, город формировал свой тип героя, с другой –являлся самостоятельным телом, живущим и имеющим равные права со своимиобитателями. В философии и психологии «Город» воспринимается каксвоеобразная среда, формирующая особый тип личности, с присущими для неечертами характера и особенностями мировоззрения. Для языкознания интереспредставляют прежде всего языковые средства, характеризующие и описывающиеявление город. Несмотря на то, что лексико-семантическое поле города – одно изсамых содержательно насыщенных и многоаспектно интепретируемых, лингвистическийаспект этого концепта раскрыт недостаточно, особенно в отношениифункционирования указанного концепта в поэтических текстах. Исследованиюподверглись лишь отдельные области богатого языкового мира концепта «Город».
Актуальность данногоисследования определяетсяпродуктивностью разрабатываемого в современном языкознании антропоцентрическогоподхода к описанию языка, необходимостью разработки теоретических положенийкогнитивной лингвистики, так как до настоящего-времени нет единого; мненияотносительно методов, приемов, процедур анализа, определения объекта ипредмета, исследования, а также усилением внимания и потребностью современногоязыкознания в исследовании конкретных фрагментов языковой картины мира (далее — ЯКМ): Концепт «Город» как фрагмент русской ЯКМ изучался недостаточноподробно, не рассматривались особенности этого концепта в отношении поэзииСеребряного века.
Разработка проблемкогнитивистики связана и с фундаментальными работами отечественных ученых: Н.Д.Арутюновой, Н.Н. Болдырева, С.Г. Воркачева, В.З. Демьянкова, В.И. Карасика,Ю: Н. Караулова, В.В. Колесова, Е.С. Кубряковой, В.А. Масловой, З.Д. Поповой,И.А. Стернина, В.Н. Телии, P.M. Фрумкиной и др.
Такие концепты, как: «искренность»,«благопристойность», «честь», «ревность», «дружба»,«враждебность», «месть», «язык», «забвение»,«задумчивость», «уныние» в последние годы стали предметоминтенсивных когнитивных исследований. Круг концептов, оказавшихся в поле зренияисследователей, все время расширяется. К ключевым концептам в русской культуреотносится и концепт город, который представляет собой одну из несущихконструкций образа мира, глобальную ментальную единицу в составе русскойконцептосфреры, поэтому предметом данного исследования является лингвокультурныйконцепт город в русском языковом сознании, в качестве объекта исследованиявыступает поэзия Серебряного века, которая акцентирует внимание на понятиигород.
Цель дипломной работы – анализ языковых средств объективацииконцепта город в системе поэтических текстов поэзии Серебряного и выявление наэтой основе «наивной» картины мира. Данная цель определена рабочейгипотезой: концепт «Город» широко эксплуатируется человеком впроцессе познания и отражения действительности, в эмоциональной инравственно-этической оценочной деятельности, используется в создании языковойкартины реального мира.
Для достижениясформулированной цели ставятся следующие задачи:
1. На основе изучениятеоретической литературы по теме дипломного сочинения раскрыть понятия «языковаякартина мира», «концепт»;
2. Изучить процессстановления семантического пространства концепта «Город»;
3. Исследовать языковоепространство концепта «Город» как устоявшейся когнитивной структуры:
а) выявить семантическийпотенциал слова город, заложенный в словообразовательной и лексической системахрусского языка;
б) определить содержаниеконцепта «Москва» и «Петербург» на материале поэзииСеребряного века, отражающих представления носителей русской языковой культурыо явлениях действительности.
Источником для анализаслужат поэтические фрагменты поэзии Серебряного века различных авторов: А.Ахматова, А. Блок, В. Брюсов, О. Мандельштам, Н. Гумилев, Б. Пастернак, К.Бальмонт, С. Городецкий, Саша Черный и др. Цель и задачи настоящей работыопределили выбор следующих методов анализа: описательного метода, методикикомпонентного и концептуального анализа, приемов классификации исистематизации. В качестве методологической основы исследования следуетрассматривать базовые положения концепции «ЯКМ» и «ЯС»(Ю.Д. Апресян, Г.В. Колшанский, Е.С. Кубрякова, С.Е. Никитина, В.Н. Телия),лингвоконцепто-логии (С.Г. Воркачев, В.И. Карасик, В.В: Колесов, Д.С. Лихачев,С.Х. Ляпин, Г.Г. Слышкин, Ю.С. Степанови др.), лингвокультурологии (Н.Д.Арутюнова, С.А. Аскольдов, А.П. Бабушкин, В. Гумбольдт, Ю.С. Степанов, Д.С.Лихачев, В.В. Воробьев, А.В. Маслова, С.Г. Тер-Минасова); лингвокогнитологии.(Н.Н. Болдырев, С.Г. Воркачев, В.З. Демьянков; В.И. Карасик, Е.С. Кубрякова,Г.Г. Слышкин, И.А. Стернин). Материалом исследования явились поэтическиефрагменты, извлеченные методикой сплошной выборки из сборников, анталогий,посвященных поэзии Серебряного века. Всего в картотеке проанализировано около100 единиц языкового материала. Структура работы. Дипломная работа состоит извведения, двух глав, заключения и списка литературы. Глава «Концепт какосновная единица изучения и описания языковой картины мира в рамкахантропоцентрической парадигмы современной лингвистики» в данной дипломнойработе является первой. Она разделена на четыре параграфа. В первом параграфе «Антропоцентрическаялингвистика и ее значение в современной науке» рассматривается вопрос остановлении антропоцентрического принципа в современном языкознании, оформировании новых лингвистических направлений, основанных наантропоцентрическом принципе – лингвокультурологии и когнитивной лингвистики,дается основное понятие указанных наук, выделяются основные направления,затрагивается проблема связи языка и культуры. Второй параграф «Понятиекартина мира. Типология картин мира в современной лингвистике» направленна раскрытие понятия «картина мира», дается краткий исторический ракурсизучения и появления понятия картина мира, указываются отличия и особенностиязыковой и научной картины мира. Третий параграф, под название «Концепткак основная категория представления национальной культуры и национальнойязыковой картины мира в языке», раскрывает содержание термина «концепт».Четвертый параграф «Поэзия „Серебряного века“: особенности,значение, основные темы» посвящен описанию особенностей поэтики и основныхтем поэзии «Серебряного века», отмечается, что именно в рамках поэзиисеребряного века возрастает интерес поэтов к восприятию города в светеидеологических изменений в России начала двадцатого столетия и не только.
Вторая глава «Концепт»Город" в русской языковой картине мира на материале поэзии «Серебряноговека»" разделена на два параграфа: «Концепт „Москва“ впоэзии „Серебряного века“ в его лексическом представлении» и «Концепт»Петербург" в творчестве поэтов «Серебряного века»", вкоторых нами была предпринята попытка представить особенности содержательного иментального наполнения указанных концептов в поэзии начала двадцатого века уразличных поэтов, так или иначе дается сравнительная характеристика концептовдвух главных российских городов. Научная новизна работы состоит в том, что былапредпринята попытка анализа концепта город как фрагмента русской ЯКМ наматериале поэзии Серебряного века; в определении ядерных и периферийныххарактеристик данного концепта в русском ЯС; в применении концептологическогоподхода к рассмотрению объективации концепта город; в изучении специфики концептов«Москва» и «Петербург» в рамках концепта «Город» Теоретическаязначимость дипломного исследования заключается в развитии основных положенийкогнитивной лингвистики, в реальном расширении представления о русскойконцептуальной сфере, в раскрытии новых аспектов лингвистического анализапонятий русской ЯКМ; в комплексном — лингвокогнитивном илингвокультурологическом — подходе к анализу концепта город в русском языковомсознании. Практическая ценность работы заключается в возможности использованияее основных результатов при подготовке к семинарам и коллоквиумам подисциплинам «Теория языка», «Современный русский язык», атакже при обучении школьников лексике современного русского языка и егофункционирования. Апробация работы. Основные материалы дипломной работы былииспользованы для подготовки доклада на научной студенческой конференции СГПА в2010 году, а также во время педагогической практики на уроках литературы встарших классах.
1. Концепт как основнаяединица изучения и описания языковой картины мира в рамках антропоцентрическойпарадигмы современной лингвистики
1.1 Антропоцентрическая лингвистикаи ее значение в современной науке
В развитии любой науки, втом числе и языкознания, происходит поэтапная смена научных парадигм. Термин «парадигманаучного знания» был введен Т. Куном в его работе «Структура научныхреволюций» (1962, русский перевод – 1977). Т. Кун определяет парадигму как«признанные всеми научные достижения, которые в течение определенноговремени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений»[Кун 1977: 11]. В истории языкознания выделяются три научные парадигмы –сравнительно-историческая, системно-структурная и антропоцентрическая.Сравнительно-историческая парадигма связана с господствомсравнительно-исторического метода в исследовании языка. Наука занималасьвопросами происхождения языков, реконструкцией праязыка, установлениемсоотношения между родственными языками и описанием их эволюции, создавалисьсравнительно-исторические грамматики и словари. Системно-структурная парадигмахарактеризуется познанием структуры языка, его организации. Определяющим явилсятезис Ф. де Соссюра, согласно которому объектом лингвистики должен быть язык «всебе и для себя». Эта парадигма продолжает свое существование, в ее рамкахпроводятся исследования, вносящие существенный вклад в развитие лингвистики.
Антропоцентрическаяпарадигма возникает в результате осознания того, что «язык, будучичеловеческим установлением, не может быть понят и объяснен вне связи с егосоздателем и пользователем» [Кравченко 1996: 6]. Истоки парадигмы восходятк идеям В. фон Гумбольдта и Э. Бенвениста. Именно В. фон Гумбольдт отметил, что«человек становится человеком только через язык, в котором действуюттворческие первосилы человека, его глубинные возможности. Язык есть единаядуховная энергия народа» [Гумбольдт 1984: 314]. Э. Бенвенист одну изчастей «Общей лингвистики» так и назвал – «Человек в языке»;он указал, что в мире существует только человек с языком, человек, говорящий сдругим человеком, и язык, таким образом, принадлежит самому определениючеловека [Бенвенист 2002: 298].
В отечественнойлингвистике об антропоцентризме как основном принципе современной лингвистикизаговорил Ю.С. Степанов, анализируя концепцию Э. Бенвениста: «Язык созданпо мерке человека, и этот масштаб запечатлен в самой организации языка; всоответствии с ним и язык должен изучаться. Поэтому в своем главном стволелингвистика всегда будет наукой о языке в человеке и о человеке в языке»[Степанов 2002: 15].
Основными направлениямиантропоцентрической парадигмы в современном языкознании могут быть названыкогнитивная лингвистика и лингвокультурология. Возникновениеантропоцентрической парадигмы в языкознании было предопределено, поскольку самязык антропоцентричен по своей сути, «человек запечатлел в языке свойфизический облик, свои внутренние состояния, свои эмоции, свой интеллект, своеотношение к предметному и непредметному миру, природе, свои отношения кколлективу людей и другому человеку» [Арутюнова 1999: 3]. Взгляд исследователяперемещается с объекта познания на субъект, анализируется человек в языке иязык в человеке.
Сущность антропоцентризмакак основного принципа лингвистических исследований заключается в том, что «научныеобъекты изучаются прежде всего по их роли для человека, по их назначению в егожизнедеятельности, по их функциям для развития человеческой личности и ееусовершенствования. Человек становится точкой отсчета в анализе тех или иныхявлений, он вовлечен в этот анализ, определяя его перспективы и конечные цели»[Кубрякова 1995: 212].
В рамках названнойпарадигмы и в соответствии с ее принципами плодотворно развивается нескольконаучных направлений, наиболее значимыми из которых являются когнитивнаялингвистика и лингвокультурология.
Когнитивная лингвистикаявляется одной из областей когнитивной науки (cognitive science). Ееформирование как самостоятельного направления начинается во второй половине70-х годов, а окончательное оформление относится к последним десятилетиям XXвека.
Когнитивная лингвистика «изучаетязык как когнитивный механизм, играющий роль в кодировании и трансформированииинформации» [КСКТ 1996: 53 – 55]. Основной пафос когнитивной лингвистикисостоит в смене познавательных установок от «Ограничивайся непосредственноданным» к «Стремись проникнуть вглубь» [Паршин 1996: 30]. Всоответствии с этим тезисом объектом исследования нового направления признаются«различные структуры знания и языковые способы и механизмы их обработки,хранения и передачи, способы познания и концептуализации окружающего мира и ихотражение в языковых единицах и категориях» [Болдырев 1998: 3].
Как уже было отмечено висследованиях последнего времени, «предмет когнитивной лингвистики –особенности усвоения и обработки информации с помощью языковых знаков – былнамечен уже в первых теоретических трудах по языкознанию в XIX веке»[Попова, Стернин 2002: 3]. Предпосылки для формулирования объекта когнитивнойнауки присутствуют в работах И.А. Бодуэна де Куртэне, А.А. Потебни, Г.Штейнталя, В. Вундта.
В качестве основных источниковкогнитивной лингвистики традиционно называют психолингвистику, лингвистическуюсемантику, когнитивную науку, предметом которой является устройство ифункционирование человеческих знаний. Свою роль в становлении когнитивнойлингвистики сыграли также данные лингвистической типологии и этнолингвистики,позволяющие определить, что в структуре языка универсально, и подталкивающие кпоиску внеязыковых причин универсалий и разнообразия.
Язык во все временаоставался наиболее яркой идентифицирующей характеристикой этноса, еще Пифагор «дляпознания нравов какого ни есть народа» советовал прежде всего изучить егоязык. Столь же неоспорима связь языка с культурой, орудием и ипостасью которойон является или же, в более сильной, гностической формулировке, отраженной вЕвангелии от Иоанна, он несет в себе источник всего сущего («В начале былослово…»), в том числе и самого человека. Тем не менее,макролингвистическая проблематика (язык/общество/культура/личность), интерес ккоторой достиг своего апогея в трудах В. фон Гумбольдта, Г. Штейнталя, К.Фосслера и А.А. Потебни, в первой половине ХХ века была оттеснена на второйплан достижениями структурализма, ограничивавшегося исследованием языка «всебе и для себя». Однако уже с конца прошлого века в рамках изменения научнойпарадигмы гуманитарного знания маятник начинает двигаться в обратную сторону, ина место господствующей сциентистской, системно-структурной и статическойпарадигме приходит парадигма антропоцентрическая, функциональная, когнитивная идинамическая, возвратившая человеку статус «меры всех вещей» ивернувшая его в центр мироздания. На новом витке спирали познания фокусисследовательского внимания закономерно смещается с изученного уже центра напроблемную периферию и закрепляется на стыке областей научного знания:возникают этнопсихология, психолингвистика, когнитивная психология,социолингвистика, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, внутри которыхпроцесс междисциплинарного синтеза и симбиоза продолжается, приводя квычленению, например, внутри последней этнопсихолингвистики, этносемантики идаже этнофразеологии.
Лингвокультурология – на сегодняшний день, пожалуй, самоемолодое ответвление этнолингвистики или же, если воспользоваться «химической»метафорой, это новейшее молекулярное соединение в границах последней, отличноеот всех прочих своим «атомарным составом» и валентностными связями:соотношением «долей» лингвистики и культурологии и их иерархией. Взадачи этой научной дисциплины входит изучение и описание взаимоотношений языкаи культуры, языка и этноса, языка и народного менталитета, она создана, попрогнозу Э. Бенвениста, «на основе триады – язык, культура, человеческаяличность» и представляет лингвокультуру как линзу, через которуюисследователь может увидеть материальную и духовную самобытность этноса – Folksgeist В.фон Гумбольдта и Г.Штейнталя.
Зрелость и право на самостоятельное существование любойнаучной дисциплины определяются наличием и степенью сформированости еёкатегориального аппарата – системы базовых терминов. Как представляется, основукатегориального аппарата лингвокультурологии составляют понятия языковойличности и концепта, гносеологическое становление которых еще, судя по всему,полностью не завершено.
Представления о личности в языковом сознании – «наивной»философии и психологии носителей русского языка, отраженные в толковыхсловарях, в значительной мере шире и неопределеннее соответствующих научных понятийи сводятся, в принципе, к представлениям об индивиде как «совокупностисвойств, присущих данному человеку» и «человеке как носителекаких-нибудь свойств». В них отсутствует, прежде всего, указание насоциально значимый характер этих свойств, на то, что личность – это человек,взятый в его отношении к обществу, член общества.
Понятие «языковая личность», образовано проекцией вобласть языкознания соответствующего междисциплинарного термина, в значениикоторого преломляются философские, социологические и психологические взгляды наобщественно значимую совокупность физических и духовных свойств человека,составляющих его качественную определенность. Прежде всего под «языковойличностью» понимается человек как носитель языка, взятый со стороны егоспособности к речевой деятельности, т.е. комплекс психо-физических свойствиндивида, позволяющий ему производить и воспринимать речевые произведения – посуществу личность речевая. Под «языковой личностью» понимается такжесовокупность особенностей вербального поведения человека, использующего языккак средство общения, – личность коммуникативная. И, наконец, под «языковойличностью» может пониматься закрепленный преимущественно в лексическойсистеме базовый национально-культурный прототип носителя определенного языка,своего рода «семантический фоторобот», составляемый на основемировоззренческих установок, ценностных приоритетов и поведенческих реакций,отраженных в словаре – личность словарная, этносемантическая.
1.2 Понятие картина мира. Общая типологиякартин мира в современной лингвистике
Феномен, именуемый «картина мира», является таким же древним,как сам человек. Создание первых «картин мира» у человека совпадаетпо времени с процессом антропогенеза. Тем не менее, реалия, называемая термином«картина мира», стала предметом научно-философского рассмотрения лишьв недавнее время.
При характеристике картины мира необходимо различать три важныхвзаимосвязанных, но не тождественных явления: 1) реалию, именуемую термином «картинамира»; 2) понятие «картина мира», воплощающее теоретическоеосмысление этой реалии; 3) термин «картина мира».
Термин «картина мира» был выдвинут в рамках физики в конце XIX – начале XX в. Одним из первых этот термин стал употреблять В. Герцприменительно к физическому миру. В. Герц трактовал это понятие каксовокупность внутренних образов внешних объектов, которые отражают существенныесвойства объектов, включая минимум пустых, лишних отношений, хотя полностьюизбежать их не удаётся, так как образы создаются умом [Герц 1989: 83].Внутренние образы, или символы, внешних предметов, создаваемые исследователями,по Герцу, должны быть такими, чтобы «логически необходимые следствия этихпредставлений в свою очередь были образами естественно необходимых следствийотображённых предметов»
Современные авторыкартину мира определяют как «глобальный образ мира, лежащий в основемировоззрения человека, то есть выражающий существенные свойства мира впонимании человека в результате его духовной и познавательной деятельности»[Постовалова 1996: 27]. Но «мир» следует понимать не только какнаглядную реальность, или окружающую человека действительность, а каксознание-реальность в гармоничном симбиозе их единства для человека. Этопонимание не согласуется с укоренившимся материалистическим представлением овторичности сознания. В.Н. Манакин склонен к понятию картины мира, близкому М.Хайдеггеру, который писал: «Что это такое – картина мира? По-видимому,изображение мира. Но что называется тут миром? Что значит картина? Мирвыступает космосом, природой. К миру относится и история. И всё-таки дажеприрода, история и обе они вместе в их подспудном и агрессивномвзаимопроникновении не исчерпывают мира. Под этим словом подразумевается иоснова мира, независимо от того, как мыслится её отношение к миру»[Хайдеггер 1988: 25].
Картина мира представляет собой центральное понятие концепциичеловека, выражает специфику его существования. Понятие картины мира относитсяк числу фундаментальных понятий, выражающих специфику человеческого бытия,взаимоотношения его с миром, важнейшие условия его существования в мире.Картина мира есть целостный образ мира, который является результатом всей активностичеловека. Она возникает у человека в ходе всех его контактов и взаимодействий свнешним миром. Это могут быть и бытовые контакты с миром, и предметно — практическая активность человека.
«Отпечатки» картины мира можно обнаружить в языке,в жестах, в изобразительном искусстве, музыке, ритуалах, этикете, вещах,мимике, в поведении людей. Картина мира формирует тип отношения человека к миру– природе, другим людям, задаёт нормы поведения человека в мире, определяет егоотношение к жизни [Апресян 1999: 45].
Что касается отражения картины мира в языке, то введенияпонятия «картины мира» в антропологическую лингвистику позволяетразличать два вида влияния человека на язык – влияние психофизиологических идругого рода особенностей человека на конститутивные свойства языка и влияниена язык различных картин мира – религиозно-мифологической, философской,научной, художественной.
Язык непосредственно участвует в двух процессах, связанных с картиноймира. Во-первых, в его недрах формируется языковая картина мира, один изнаиболее глубинных слоёв картины мира у человека. Во-вторых, сам язык выражаети эксплицирует другие картины мира человека, которые через посредствоспециальной лексики входят в язык, привнося в него черты человека, егокультуры. При помощи языка опытное знание, полученное отдельными индивидами,превращается в коллективное достояние, коллективный опыт.
Языковая картина мира – это отражённый средствами языка образ сознания –реальности, модель интегрального знания о концептуальной системе представлений,репрезентируемых языком. Языковую картину мира принято отграничивать отконцептуальной, или когнитивной модели мира, которая является основой языковоговоплощения, словесной концептуализации совокупности знаний человека о мире[Манакин 2004: 46].
Языковую, или наивную картину мира, так же принятоинтерпретировать как отражение обиходных, обывательских представлений о мире.Идея наивной модели мира состоит в следующем: в каждом естественном языкеотражается определённый способ восприятия мира, навязываемый в качествеобязательного всем носителям языка. Ю.Д. Апресян языковую картину мира называетнаивной в том смысле, что научные определения и языковые толкования не всегдасовпадают по объёму и даже содержанию [Апресян 1999: 357].
Концептуальная картина мира или «модель» мира, в отличие отязыковой, постоянно меняется, отражая результаты познавательной и социальнойдеятельности, но отдельные фрагменты языковой картины мира ещё долго сохраняютпережиточные, реликтовые представления людей о мироздании.
Вопрос концептуализации мира языком при помощи слов, очень важен. В своёвремя Р. Ладо, один из основоположников контрастивной лингвистики, заметил: «Существуетиллюзия, свойственная порой даже образованным людям, будто значения одинаковыво всех языках и языки различаются только формой выражения этих значений. Посути же, значения, в которых классифицируется наш опыт, культурнодетерминированы, так что они существенно варьируются от культуры к культуре»[Ладо 1987: 34-35]. Варьируются не только значения, но и состав лексики.Специфика этого варьирования составляет существенную часть специфики языковыхкартин мира.
Первый фактор – природа. Природа – это, прежде всего внешниеусловия жизни людей, которые по-разному отражены в языках. Человек даётназвания тем животным, местностям, растениям, которые ему известны, томусостоянию природы, которое он ощущает. Природные условия диктуют языковомусознанию человека особенности восприятия, даже таких явлений, каким являетсявосприятие цвета. Обозначение разновидностей цвета часто мотивируетсясемантическими признаками зрительного восприятия предметов окружающей природы.С тем или иным цветом ассоциируется конкретный природный объект. В разныхязыковых культурах закреплены собственные ассоциации, связанные с цветовымиобозначениями, которые и совпадают в чём-то, но и в чём-то отличаются друг отдруга [Апресян 1999: 351].
Второй фактор – культура.«Культура – это то, что человек не получил от мира природы, а привнёс,сделал, создал сам» [Манакин 2004: 51]. Результаты материальной и духовнойдеятельности, социально-исторические, эстетические, моральные и другие нормы иценности, которые отличают разные поколения и социальные общности, воплощаютсяв различных концептуальных и языковых представлениях о мире. Любая особенностькультурной сферы фиксируется в языке. Также языковые различия могутобуславливаться национальными обрядами, обычаями, ритуалами,фольклорно-мифологическими представлениями, символикой. Культурные модели,концептуализированные в определённых наименованиях, распространяются по миру истановятся известны даже тем, кто не знаком с культурой того или иного народа.Этой проблеме в последнее время посвящается очень много специальных работ иисследований.
Что касается третьегофактора – познания, то следует сказать, что рациональные, чувственные идуховные способы мировосприятия отличают каждого человека. Способы осознаниямира не идентичны для разных людей и разных народов. Об этом говорят различиярезультатов познавательной деятельности, которые находят своё выражение вспецифике языковых представлений и особенностях языкового сознания разныхнародов. Важным показателем влияния познания на языковые различия является то,что В. Гумбольдт назвал «различными способами видения предметов». Всередине XX-го века языковед и философ Л.Витгенштейн писал: «Конечно, существуют те или иные способы видения,существуют и случаи, когда тот, кто видит образец так, как правило, и применяетего таким образом, а тот, кто видит его иначе, и обращается с ним по-иному»[Витгенштейн: 114]. Наиболее ярко способ видения предметов проявляется вспецифике мотивации и во внутренней форме наименований.
Гносеологические,культурологические и другие особенности языковой концептуализации тесно связанымежду собой, а их размежевание всегда является условным и приблизительным. Этоотносится как к отличиям способов номинации, так и к специфике языковогочленения мира.
Исследуя когнитивные основания языковой номинации, Е.С. Кубряковасправедливо говорит о языковой картине мира как о структуре знаний о мире, темсамым дополнительно подчёркивая когнитивный характер этой ментальной сущности. «Когнитивноориентированное исследование деривационных процессов позволяет уточнить нетолько специфику „картирования“ мира в отдельно взятом языке, но и –при должном обобщении таких данных в типологическом плане – способствоватьвыведению некоторых общих положений о понимании человеком главных бытийныхкатегорий, особенностей мироздания, закономерностей устройства мира, как вфизическом аспекте человеческого бытия, так и в его социальной организации и вовсей свойственной человеку системе его ценностей и нравственных,морально-этических оценок» [Кубрякова 1995: 336-337].
При оценке картины мираследует понимать, что она — не отображение мира и не окно в мир, а она являетсяинтерпретацией человеком окружающего мира, способом его миропонимания. «Язык– отнюдь не простое зеркало мира, а потому фиксирует не только воспринятое, нои осмысленное, осознанное, интерпретированное человеком» [Кубрякова 1995:95]. Это означает, что мир для человека – это не только то, что он воспринялпосредством своих органов чувств. Напротив, более или менее значительную частьэтого мира составляют субъективные результаты осуществлённой человекоминтерпретации воспринятого. Поэтому говорить, что язык есть «зеркало мира»,правомерно, однако это зеркало не идеально: оно представляет мир ненепосредственно, а в субъективном познавательном преломлении сообщества людей.
Мысль о том, что созданиекартины мира или картины реальности является необходимым моментомжизнедеятельности человека, развивал А. Эйнштейн: «Человек стремитсякаким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира длятого, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытатьсязаменить этот мир созданной таким образом картиной» [Эйнштейн: 45].
Параллельно с разработкойпонятия картины мира в рамках науки, картина мира изучалась вкультурологических и лингвосемиологических работах. Специфика языковойконцептуализации мира нагляднее всего представлена в том, что называютособенностями в языковом членении действительности, что можно объяснитьэтнонациональными различиями когнитивных мировосприятий. Языки различаютсяспособом выделения значений, самим способом восприятия и осмысления мира. Этаидея в различных ипостасях и версиях развивалась во всех ключевых эпохахновейшей истории лингвистики. Восходит она к учению В. Гумбольдта о «внутреннейформе» языка. Согласно его учению, различные языки являются различнымимировидениями и специфику каждого конкретного языка обусловливает «языковоесознание народа», на нём говорящего. [Гумбольдт 1984: 67].
Концепция В. Гумбольдтаимела многих последователей и продолжателей, занимавшихся утверждением восновном идеи о влиянии языка на мышление и мировоззрение людей. Наиболеекрупные языковеды и психологи с разной степенью уверенности были приверженцамиэтой идеи. Самыми яркими её сторонниками в XIX веке были В.Д. Уитни, отмечавший, что «каждыйязык имеет…свойственную только ему систему устоявшихся различий, свои способыформирования мысли, в соответствии с которыми преобразуются содержание ирезультаты мыслительной деятельности человека, весь запас его впечатлений, втом числе индивидуально приобретённых, его опыт и знание мира» [Уитни 45]и Г. Штейнталь,ставивший развитие мышления в прямую зависимость от развития социальной среды,частью которой является язык.
Далее эта идеяразвивалась в деятельности американской школы этнолингвистики, представленнойработами Э. Сепира, Ф. Боаса, Б. Уорфа. Ф. Боас отмечал, что «особенности языка очевиднымобразом отражаются во взглядах и обычаях народов». Эти мысли далее былиразвиты в гипотезе лингвистической относительности Сепира – Уорфа. Эта гипотезабыла выдвинута в 1930-х годах Л. Уорфом на основе идей Э. Сепира. Суть еёсводится к следующему: люди, говорящие на разных языках и принадлежащие кразным культурам, по — разному воспринимают мир. «Мы расчленяем природу внаправлении, подсказанном нашим языком. Мы выделяем в мире явлений те или иныекатегории и типы совсем не потому, что они самоочевидны, напротив, мирпредстаёт перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который долженбыть организован нашим сознанием, а это значит в основном нашей языковойсистемой, хранящейся в нашем сознании» [Уорф 1989: 175]. Основныеположения этой гипотезы: язык обуславливает тип мышления его носителей, способпознания окружающего мира зависит от языка, на котором осуществляется мышление.Отсюда возникает вопрос: что же первично, что на что влияет – особенностивосприятия и осознания окружающего мира влияют на нормы поведения или поведениеличности влияет на сознание. Думается, что ответить на этот вопрос однозначно впринципе невозможно, так как данные феномены связаны отношениямидвунаправленной зависимости: одно обуславливает другое и одно влияет на другое.
Дальнейшая разработкапроблемы изучения языковой картины мира осуществлялась уже на современном этаперазвития лингвистики.
Как видим извышесказанного, попытки построения картины мира осуществлялись в руслемифологических и философских исследований, но предметом изучения термин «картинамира» стал только лишь в лингвистике XX-го века. Исследователи,занимающиеся данной проблемой (М. Планк, Г. Герц, В. Гумбольдт, А. Эйнштейн, Ф.Боас, Б. Уорф, Э. Сепир и др.) внесли огромный вклад в разработку и изучениепонятия картины мира, как в физических науках, так и в культурологических илингвосемиологических работах.
Следует сказать, что насовременном этапе развития лингвистики особенности концептуализации мира языкомбыли продемонстрированы на огромном фактическом материале. В ходе описанияэкзотических языков (австронезийских, австралийских и др.) было выявленоразличие в способах концептуализации, присущих этим языкам, с одной стороны, ииндоевропейским языкам, с другой (работы Э. Сепира, Б. Уорфа, Х. Хойера, А.Вежбицкой и многие другие). Результатом развития семантики явились описанияцелых семантических полей, или фрагментов языковой картины мира, представленныхв литературных европейских языках, а также сравнение этих полей в разных языках(труды Ю.Д. Апресяна, исследования А. Вежбицкой, В.Г. Гака, В.З. Санникова,Е.С. Яковлевой).
Однако изучение языковыхмоделей мира не ограничивается их описанием и типологическим сравнением, онитакже становятся объектом интерпретации в рамках целого комплекса наук очеловеке. Картина мира какого-либо языка рассматривается в контексте мифологии,фольклора, культуры данного народа. Иногда картина мира понимается какнепосредственное отражение психологии народа (труды Ф. Боаса, Э. Сепира, Б.Уорфа, Х. Хойера, исследования Н.И. Толстого, С.М. Толстой, работы С.Е.Никитиной, Т.В. Цивьян, И. Бартминского, Н.Д. Арутюновой).
Современное состояниеизучения картины мира представлено исследованиями, разворачивающимися в двухосновных направлениях. Во-первых, анализируются отдельные характерные дляданного языка концепты. Это, прежде всего «стереотипы» языкового икультурного сознания. С другой стороны, это специфичные коннотациинеспецифичных концептов, например символика цветообозначений в разныхкультурах. [Апресян 1999: 17]. Автор приводит любопытные данные о различиях вкультурных ассоциациях и реакциях на тот или иной цвет, экспериментальноустановленные при эксплуатации компьютеров с цветными экранами. К примеру,значение красного цвета в США означает опасность, во Франции – аристократию, вЕгипте – смерть, в Индии – жизнь и творчество, в Японии – гнев и опасность, вКитае – счастье; белый в США – чистота, во Франции – нейтральность, в Египте –радость, в Индии – смерть и чистота, в Японии – смерть, в Китае – смерть и чистота.
Во-вторых, ведётся поиски реконструкция присущего языку цельного, донаучного взгляда на мир. Основныеположения этого подхода:
1. Каждый естественныйязык отражает определённый способ восприятия и организации, иликонцептуализации мира. Выражаемые в нём значения складываются в единую системувзглядов, коллективную философию, которая навязывается как обязательная всемносителям языка. Иногда эта коллективная философия называется наивнымреализмом. Когда-то грамматические значения противопоставлялись лексическим какподлежащие обязательному выражению, независимо от того, важны ли они дляконкретного сообщения или нет. В последние десятилетия было обнаружено, чтомногие элементы лексических значений тоже выражаются в обязательном порядке.
2. Присущий языку взглядна мир как универсален, так и национально специфичен, так что носители разныхязыков могут видеть окружающий мир немного по-разному, через призму своихязыков.
3. С другой стороныязыковая картина мира «наивна» в том смысле, что она во многих деталяхотличается от научной картины мира. Но при этом наивные представления отнюдь непримитивны. Во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные.Таковы, например, наивные представления о внутреннем мире человека. Ониотражают опыт десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способныслужить человеку проводником в этот мир.
4. В наивной картине мирамы можем выделить наивную геометрию, наивную физику, наивную этику, наивнуюпсихологию. Наивные представления каждой из этих областей не хаотичны, аобразуют определённые системы и должны единообразно описываться в словаре.Отражение воплощённой в данном языке наивной картины мира – наивной геометрии,физики, этики, психологии является задачей системной лексикографии. Для этого современныеисследователи реконструируют по данным лексических и грамматических значенийсоответствующий фрагмент наивной картины мира. Так, например, из анализа парслов типа хвалить и льстить, жаловаться и ябедничать, добиваться и домогаться,обещать и сулить, свидетель и соглядатай и др. можно извлечь представление обосновополагающих заповедях русской наивно-языковой этики. Некоторые из них: «нехорошопреследовать узкокорыстные цели» (домогаться, льстить, сулить), «нехорошорассказывать третьим лицам о том, что нам не нравиться в поведении и поступкахнаших ближних» (ябедничать, фискалить) и др. Все эти заповеди – всего лишьпрописные истины, но они закреплены в значениях слов, т. е. отражаются в языке[Апресян 1999: 351].
В ходе исследованийпонятие картины мира органически влилось в современную лингвокультурологию исемиотику, в число задач которых входит осмысление ситуации множества культур вмире и процессов генезиса человечества.
Можно сделать вывод, чтоязыковая картина мира — это исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллективаи отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способконцептуализации действительности. Понятие языковой картины мира восходит кидеям В.фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев (Вайсгербер и др.) о внутреннейформе языка, с одной стороны, и к идеям американской этнолингвистики, вчастности, так называемой гипотезе лингвистической относительности Сепира –Уорфа, – с другой.
Говоря отипологиях языковой картины мира, можно отметить, что картины мира, рисуемыеразными языками, в чем-то между собой похожи, в чем-то различны. Различия междуязыковыми картинами обнаруживают себя, в первую очередь, в лингвоспецифичныхсловах, не переводимых на другие языки и заключающих в себе специфические для данногоязыка концепты. Исследование лингвоспецифичных слов в их взаимосвязи и вмежкультурной перспективе позволяет уже сегодня говорить о восстановлениидостаточно существенных фрагментов русской языковой картины мира и конституирующихих идей.
Небо и земля. Как отмечают многие исследователи(в частности, Н.И. Толстой, А.Д. Шмелев), для русской языковой картины мирахарактерно противопоставление «возвышенного» и«приземленного», «мира горнего» и «мира дольнего»одновременно с отчетливым предпочтением первого. (Этот дуализм коренится, вконечном счете, в особенностях русского православия, определивших черты русскойкультуры в целом: поляризация ценностных представлений, отсутствиеаксиологически нейтральной зоны – ср. работы Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского.) Целыйряд важных понятий существует в русском языке в таких двух ипостасях, которыеиногда называются даже разными словами – ср. следующие пары слов,противопоставленные, в частности, по признаку «высокий» –«низкий»: истина и правда, долг и обязанность, благо и добро. Яркимпримером такого рода ценностной поляризации может служить пара радость –удовольствие.
Между словамирадость и удовольствие имеется множество различий, среди которых два являютсяглавными, определяющими все остальные. Первое состоит в том, что радость – эточувство, а удовольствие всего лишь «положительнаячувственно-физиологическая реакция». Второе и главное – в том, что радостьотносится к «высокому», духовному миру, в то время как удовольствиеотносится к «низкому», профанному, телесному (см. статью А.Б.Пеньковского Радость и удовольствие в представлении русского языка). Итак,аксиологическая поляризация внутри пары радость – удовольствие обусловлена тем,что радость связывается со способностями души, а удовольствие являетсяатрибутом тела, ср.: душа радуется, радоваться душой, душевно рад (но не душевнодоволен) и плотские удовольствия (но не плотские радости). При этом, посколькуоппозиция «душа – тело» уже входит в систему других аксиологическизначимых оппозиций (высокое – низкое, небесное – земное, сакральное –профанное, внутреннее – внешнее и т.д.), соответствующее распределениепроисходит и в паре радость – удовольствие.
Все это неявляется, однако, специфическим именно для русского языкового сознания:противопоставление души и тела как «высокого» и «низкого» –константа христианской культуры в целом. Но здесь не хватает еще одногосущественного атрибута человека – его умственных способностей, интеллектуальнойдеятельности. Какое же место занимает этот третий элемент в системе бинарныхоппозиций? Так, в английском языке имеется слово mind (являющееся, по мнениюВежбицкой, столь же ключевым для англосаксонского языкового сознания, как душа- для русского), которое, включая в себя сферу интеллектуального, входит воппозицию с телом.
Относительноместа интеллекта в русской языковой картине мира можно сказать следующее.Показательным является уже само по себе отсутствие в ней концепта, по своейзначимости сопоставимого с душой (значимость концепта проявляется, в частности,в его разработанности, т. е. богатстве метафорики и идиоматики). Ни ум, ни разум,ни рассудок, ни даже голова (имеющая наиболее богатую сочетаемость) на эту рольпретендовать не могут. Но главное – в том, что ум в русском языковом сознанииявляет собой относительно малую ценность. В известном стихотворении Тютчева УмомРоссию не понять… содержится не только соответствующее явное утверждение, ноеще и скрытая импликация (вытекающая из сопоставления со следующей строкой«аршином общим не измерить») – что истинное знание умом и недостигается; впрочем, тот же смысл дальше выражен явно («в Россию можнотолько верить»). То есть то знание, которое является истинно ценным,локализуется в душе или в сердце, а не в голове.
Этопредставление, являющееся специфическим для русского языкового сознания,подтверждается также употреблением слов радость и удовольствие, из которогоследует, что, оказавшись перед необходимостью вписать интеллект в рамкибинарной оппозиции «душа – тело» русский язык отводит ему место в«низкой» сфере, объединяя интеллектуальное с «телесным» ипротивопоставляя его «душевному». Согласно представлению русскогоязыка, красивое доказательство теоремы или остроумная шутка доставляет намименно удовольствие, а не радость. Интеллектуальные удовольствия стоят врусском языке в одном ряду с физиологическими и моторными и не пересекаются стем рядом, где находятся радости.
Такимобразом, удовольствие, будучи само по себе аксиологически по меньшей меренейтральным, в русской языковой картине мира обнаруживает явную тенденцию кскатыванию в область отрицательной оценки: человек, одолеваемый жаждойудовольствий и проводящий свою жизнь в погоне за удовольствиями, нам жалок, атакой, который всегда доволен сам собой, своим обедом и женой, – смешон.Очевидную отрицательную оценку содержат слова довольство, довольство собой, самодовольство.
В последнеевремя слово удовольствие все чаще стало появляться в рекламе (Два удовольствияв одном и т.п.) – естественно, в чисто гедонистическом ключе, без каких-либоотрицательных коннотаций. Возможно, что в связи с происходящими в последниегоды социальными изменениями постепенно изменится и заключенный в этом словеконцепт. Типология языковой картины мира напрямую зависит от культурных иэтнических особенностей человека, от его менталитета в целом.
1.3 Концепт какосновная категория представления национальной культуры и национальной языковой картинымира
Термин «концепт»(от лат. conceptus – «мысль», «понятие») являетсямеждисциплинарным или, по определению Е.С. Кубряковой, «зонтиковым»: «покрывает»предметные области нескольких научных направлений, занимающихся проблемамимышления и познания, хранения и переработки информации [Кубрякова 1996: 58].Согласно «Краткому словарю когнитивных терминов», «понятиеконцепт отвечает представлению о тех смыслах, которыми оперирует человек впроцессах мышления и которые отражают содержание опыта и знания, содержаниерезультатов всей человеческой деятельности и процессов познания мира в виденеких „квантов“ знания» [Краткий словарь когнитивных терминов1996: 90].
Возникнув как понятие математическойлогики, термин закрепился в психологии, культурологии, философии, когнитологии,стал базовым в когнитивной лингвистике. В научный обиход отечественногоязыкознания был введен в 20-е годы ХХ века. Однако лишь в 80-е гг. в связи спереводами работ англоязычных авторов понятие «концепт» как терминадаптировалось на отечественной почве [Бабушкин 1996: 14], и с начала 90-хначинает активно использоваться в лингвокогнитологии.
Несмотря на широкое распространение,термин концепт до сих пор не имеет однозначного толкования и варьируется вконцепциях различных научных направлений. «Дело в том, что концепт –категория мыслительная, ненаблюдаемая, и это дает большой простор для еетолкования. Категория концепта фигурирует сегодня в исследованиях философов,логиков, психологов, культурологов, и она несет на себе следы всех этихвнелингвистических интерпретаций» [Попова, Стернин 2006: 21].
Соглашаясь с мнением З.Д. Поповой иИ.А. Стернина, отметим, что и лингвистические интерпретации данного термина неимеют единства, что связано с отсутствием общности методологических итеоретических установок лингвистических школ концептуального направления.
Культурологическое по своей сущностиопределение концепта лексикографически закреплено в «Словаре константрусской культуры» Ю.С. Степанова: концепт – это «как бы сгустоккультуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мирчеловека. Концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человексам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее. Концепты нетолько мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций – симпатий и антипатий,а иногда и столкновений» [Степанов 1997: 40 – 41].
Н.Д. Арутюнова в рамках логическогоили логико-философского направления трактует концепт как понятие практической(обыденной) философии, являющейся результатом взаимодействия таких факторов,как национальная традиция, фольклор, религия, идеология, жизненный опыт, образыискусства, ощущения и система ценностей. Концепты образуют «своего родакультурный слой, посредничающий между человеком и миром» [Арутюнова 1999:3].
Несмотря на широкое распространение,термин концепт до сих пор не имеет однозначного толкования и варьируется вконцепциях различных научных направлений. «Дело в том, что концепт –категория мыслительная, ненаблюдаемая, и это дает большой простор для еетолкования. Категория концепта фигурирует сегодня в исследованиях философов,логиков, психологов, культурологов, и она несет на себе следы всех этих внелингвистическихинтерпретаций» [Попова, Стернин 2006: 21].
По мнению А.А. Залевской,представителя психолингвистического направления, концепт – это «спонтаннофункционирующее в познавательной и коммуникативной деятельности индивидабазовое перцептивно-когнитивно-аффективное образование динамического характера,подчиняющееся закономерностям психической жизни человека и вследствие этого поряду параметров отличающееся от понятий и значений как продуктов научногоописания с позиции лингвистической теории» [Залевская 2001: 39].
В.И. Карасик(лингвокультурологическое направление) характеризует концепты как первичныекультурные образования, являющиеся выражением объективного содержания слов,имеющие смысл и поэтому транслируемые в различные сферы бытия человека, в частности,в сферы понятийного, образного и деятельностного освоения мира [Карасик 2001:102].
По определению Е.С. Кубряковой,основоположника семантико-когнитивного направления, концепт – это «единицаментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационнойструктуры, которая отражает знание и опыт человека; оперативная содержательнаяединица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга..,всей картины мира, отраженной в человеческой психике» [Краткий словарь когнитивныхтерминов 1996: 90].
Концепт трактуется как представление[Аскольдов-Алексеев 1997: 271]; как «алгебраическое выражение значения»[Лихачев 1993]; ключевое слово культуры [Вежбицкая 1999]; «сгустоккультуры в сознании человека», «пучок» представлений, понятий,знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово", «основнаяячейка культуры в ментальном мире человека» [Степанов 2001: 43]; какзнание об обозначаемом во всех его связях и отношениях [Телия 1996: 100]; каксодержательная единица памяти, представляющая собой кванты структурированногознания [Бабина 1996]; как содержание понятия в отвлечении от конкретно-языковойформы его выражения [Степанов 1997: 40]; как «зерно первосмысла»[Колесов 1999: 51]; как «квант знания», «семантический эмбрион»,или «смысловой ген» значения языкового знака [Алефиренко 2003: 4];инвариант значения лексемы [Рахилина 2000: 281]; сложный комплекс признаков,который используется для описания фрагмента мира или части такого фрагмента[Пименова 2003] и т.п. (обзор см. в [Воркачев 2001; Сорокин 2003; Болдырев2002; Кубрякова 2004]). Отметим, что перечисленные выше определения не являютсявзаимо-исключающими, а только подчеркивают различные способы формированияконцепта.
В отечественной лингвокогнитологиипроблема соотношения концепта и лексического значения слова остаетсяактуальной. Впервые вопрос о соотношении двух понятий был поднят С.А.Аскольдовым [Аскольдов 1997: 271]. На современном этапе развития науки, даннаяпроблема исследуется в работах многих лингвистов: В.В. Колесова [1999], В.Никитина [1996], М.В. Пименовой [2003], З.Д. Поповой, И.А. Стернина [1999;2002; 2003] и др.
Одно из самых существенных различийзначения и концепта связано с их внутренним объемом, содержанием. Соотношениеконцепта и значения определяется их категориальным статусом. Значение – единицасемантического пространства языка, то есть элемент упорядоченной совокупности,системы значений конкретного языка. Значение включает сравнительно небольшоеколичество семантических признаков (сем), которые являются общеизвестными дляданного социума и связаны с функционированием соответствующей звуковой оболочки(лексемы). Семантика слова обеспечивает взаимопонимание народа в процессекоммуникации [Попова, Стернин 2005: 8].
«Лексическое значениескладывается из множества представлений о признаках предмета, существенных ислучайных, полезных и малозна-чительных, одинаково красивых или невыразительных»[Колесов 2000: 9], то есть значение языкового знака выводится из наблюдаемыхфактов его употребления. Концепт – явление мыслительного порядка, котороеявляется основной формой выражения мыслительных процессов, то есть представляютсобой тот фонд, из которого выбираются единицы для осуществленияречемыслительного процесса. Содержание концепта шире значения, поскольку «концептысохраняют свою структуру, не теряют включенные в эту структуру признаки на всемпротяжении истории народа. Структура концептов только пополняется за счетвыделения дополнительных при-знаков. Такое пополнение зависит от развитияматериальной и духовной культуры народа. Формы для выражения того или иногопризнака концепта могут устаревать, сами признаки не устаревают и не исчезают.Появляются новые формы для их выражения» [Пименова 2003: 14]. Концептсеманти-чески глубже, богаче. Являясь единицей ментального мира человека,концепт расширяет значение слова, поскольку включает в себя ментальные признакитого или иного явления, в том числе и невербальные, «которые отраженысознанием народа на данном этапе его развития. Концепт обеспечивает осмыслениедействительности» [Попова, Стернин 2005: 8].
Таким образом, отметим, что концепт изначение – это явления мыслительной, когнитивной природы, представляющие собойрезультат отражения действительности сознанием. Однако значение – элементязыкового сознания, концепт – когнитивного сознания, соответственно значение –единица семантического пространства языка, концепт – концептосферы. Содержаниеконцепта намного шире и глубже лексического значения слова, так как включает нетолько актуальные для сознания смысловые компоненты, но и информацию,отражающую общую информационную базу человека, его энциклопедические знания опредмете или явлении, которые могут и не обнаруживаться в его речи. Языковоезначение – квант семантического пространства – прикреплено к языковому знаку.Концепт как элемент концептосферы с конкретным языковым знаком не связан.
Вслед за З.Д. Поповой и И.А.Стерниным мы определяем концепт как «дискретное ментальное образование,являющееся базовой единицей мыслительного кода человека, обладающее относительноупорядоченной внутренней структурой, представляющее собой результатпознавательной (когнитивной) деятельности личности и общества и несущеекомплексную, энциклопедическую информацию об отражаемом предмете или явлении,об интерпретации данной информации общественным сознанием и отношенииобщественного сознания к данному явлению или предмету» [Попова, Стернин2007: 24].
Сложность в определении сущностиконцепта как научной категории связана с тем, что в современной науке до сихпор нет однозначного решения при определении структуры и типологии концептов[Бабушкин 1996; Болдырев 2002; Залевская 2001; Попова, Стернин 2001 и др.].
Ю.С. Степанов полагает, что вконцепте, как «слоистом» образовании, выделяется три основных слоя:буквальный смысл (внутренняя форма), пассивный (исторический), новейший(актуальный и активный) [Степанов 1997: 41]. На многокомпонентную структуруконцепта указывает и В.И.Карасик, выделяющий образный, понятийный и ценностныйкомпоненты концепта. К образной стороне концепта В.И. Карасик относит «зрительные,слуховые, тактильные, вкусовые, воспринимаемые обонянием характеристикипредметов, явлений, событий, отраженных в нашей памяти»; к понятийнойстороне – «языковую фиксацию концепта, его обозначение, описание,признаковую структуру, дефиницию, сопоставительные характеристики данногоконцепта по отношению к тому или иному ряду концептов, которые никогда несуществуют изолированно»; к ценностной стороне концепта – важность этогопсихического образования как для индивидуума, так и для коллектива. «Ценностнаясторона концепта является определяющей для того, чтобы концепт можно быловыделить» [Карасик 2001: 8].
Кроме того, структура концептазависит от типа исследуемого концепта. Анализ результатов лингвокогнитивныхисследований показывает, насколько разнообразны принципы определения типовконцептов:
1) по степени конкретности –абстрактности содержания: конкретные и абстрактные;
2) по номинированности в языке:номинированные и неноминированные (лакунарные) [Попова, Стернин 2003];
3) по степени устойчивости:устойчивые – неустойчивые [Попова 2001];
4) по частоте и регулярностиактуализации: актуальные – неактуальные [Попова, Стернин 2003];
5) по структуре: простые(одноуровневые), сложные (многоуровневые), сегментные [Стернин 2001], калейдоскопические[Бабушкин 1996], композитивные [Фисенко 2005];
6) по способу языкового выражениявербализующих их единиц: лексическо-фразеологические, текстовые (вербализуемыецелым текстом), грамматические, синтаксические;
7) по номинативной плотности: одиночныеили единичные, парные («семантические дублеты», антонимичные),групповые (синонимичные);
8) по стандартизации: универсальные(инвариантные); общенациональные (этнические), групповые (принадлежащиесоциальной, возрастной, половой и другим группам), личные (концепт какдостояние индивида) [Залевская 2001];
9) по сфере употребления: научные,художественные, обыденные;
10) по содержанию и степениабстракции: конкретно-чувственный образ, представление (мыслительная картинка),схема, понятие, прототип, пропозиция, фрейм, сценарий (скрипт), гипонимия,инсайт, гештальт [Болдырев 2002; Бабушкин 1996; Попова, Стернин 1999].
Таким образом, базовой категориейкогнитивной лингвистики является понятие «концепт» – ментальнаяединица сознания (единица мышления и хранения информации в сознании),представляющая собой квант структурированного знания, репрезентирующийкультурно — национальную ментальность его носителей. В языке концептобъективируется лексемами, свободными и устойчивыми словосочетаниями и можетбыть исследован на материале, полученном в результате свободного ассоциативногоэксперимента, сплошной выборки из фразеологизмов, пословиц, поговорок ихудожественных текстов. Концепт имеет полевую структуру, включающую ядро(центральная ядерная зона, околоядерная зона) и периферию (ближняя периферия,дальняя периферия и крайняя периферия). К ядерной зоне относятся лексемы,экспонирующие ядро национального сознания, к периферии – индивидуальноесознание. Концепт состоит из компонентов (когнитивных признаков и когнитивныхклассификаторов), представляет собой единство образа, информационногосодержания и интерпретационного поля. Образный компонент является основойконцепта и представляет собой единицу универсального предметного кода,состоящую из перцептивного образа, основанного на зрительных, вкусовых,тактильных, звуковых и обонятельных ощущениях и когнитивного (метафорического)образа, отсылающего абстрактный концепт к материальному миру, которые в равнойстепени отражают образные характеристики концептуализируемого предмета илиявления. Информационно-понятийный компонент включает наиболее существенныепризнаки предмета или явления. Интерпретационное поле включает оценочную,энциклопедическую, утилитарную, регулятивную, социально-культурную ипаремиологическую зоны. Выделяют различные типы концептов: по степениконкретности – абстрактности содержания, по выраженности – невыраженности вязыке, по степени устойчивости, по частоте и регулярности актуализации, поструктуре, по способу языкового выражения, по номинативной плотности, постандартизации, по способу жанровой фиксации, по содержанию и степениабстракции. Безусловно, разные типы концептов будут отличаться по структуре,однако большинство исследователей сходятся в том, что концепт представляетсобой неоднородное образование, «имеющее сложную структуру, выраженнуюразными группами признаков, реализуемых разнообразными языковыми способами исредствами» [Пименова 2004: 10].
Лингвокультурный концепт, как и его средневековыйпредшественник, – семантическое образование высокой степени абстрактности.Однако если первый получен путем отвлечения и последующего гипостазированиясвойств и отношений непосредственно объектов действительности, то второй –продукт абстрагирования семантических признаков, принадлежащих определенному множествузначимых языковых единиц. Соотнесение концепта с единицами универсальногопредметного кода едва ли согласуется с принадлежностью лингвокультурныхконцептов к сфере национального сознания, поскольку УПК идиолектен иформируется в сознании индивидуальной речевой личности. В принципе, концептможно было бы соотнести с корневой морфемой, составляющей основусловообразовательного гнезда, но тогда он останется без имени.
Чаще всего представительство концепта в языке приписываетсяслову, а само слово получает статус имени концепта – языкового знака,передающего содержание концепта наиболее полно и адекватно. Однако слово какэлемент лексико-семантической системы языка всегда реализуется в составе тойили иной лексической парадигмы, что позволяет его интерпретировать как 1)инвариант лексической парадигмы, образованной ЛСВ этого слова; 2) имя смыслового(синонимического) ряда, образованного синонимами, соотносимыми с одним из ЛСВэтого слова. В любом случае, концепт, как правило, соотносится более чем с однойлексической единицей, и логическим завершением подобного подхода является егосоотнесение с планом выражения всей совокупности разнородных синонимических(собственно лексических, фразеологических и афористических) средств,описывающих его в языке, т.е. в конечном итоге концепт соотносим с планомвыражения лексико-семантической парадигмы.
Итак, в лингвистическом понимании концепта наметилось триосновных подхода. Во-первых, в самом широком смысле в число концептоввключаются лексемы, значения которых составляют содержание национального языковогосознания и формируют «наивную картину мира» носителей языка.Совокупность таких концептов образует концептосферу языка, в которой концентрируетсякультура нации. Определяющим в таком подходе является способ концептуализациимира в лексической семантике, основным исследовательским средством –концептуальная модель, с помощью которой выделяются базовые компонентысемантики концепта и выявляются устойчивые связи между ними. В число подобныхконцептов попадает любая лексическая единица, в значении которойпросматривается способ (форма) семантического представления. Во-вторых, в болееузком понимании к числу концептов относят семантические образования, отмеченныелингвокультурной спецификой и тем или иным образом характеризующие носителейопределенной этнокультуры. Совокупность таких концептов не обрзуетконфептосферы как некого целостного и структурированного семантическогопространства, но занимает в ней определенную часть – концептуальную область. И,наконец, к числу концептов относят лишь семантические образования, списоккоторых в достаточной мере ограничен и которые являются ключевыми для пониманиянационального менталитета как специфического отношения к миру его носителей.Метафизические концепты (душа, истина, свобода, счастье, любовь и пр.) –ментальные сущности высокой либо предельной степени абстрактности, ониотправляют к «невидимому миру» духовных ценностей, смысл которыхможет быть явлен лишь через символ – знак, предполагающий использование своегообразного предметного содержания для выражения содержания абстрактного. Вот,очевидно, почему концепты последнего типа относительно легко «синонимизируются»,образуя «концептуализированную область», где устанавливаютсясемантические ассоциации между метафизическими смыслами и явлениями предметногомира, отраженными в слове, где сопрягаются духовная и материальная культуры.
Как представляется, обобщение точек зрения на концепт и егоопределения в лингвистике позволяет прийти к следующему заключению: концепт –это единица коллективного знания/сознания (отправляющая к высшим духовнымценностям), имеющая языковое выражение и отмеченная этнокультурной спецификой.Как можно видеть, общим в этом определении и в определениях понятия,представления и значения остается родовой признак – принадлежность к областиидеального, видовые же отличия (форма знания/сознания –логическая/рациональная, психологическая/образная, языковая) нейтрализуются, аих место занимают вербализованнность и этнокультурная маркированность. Посуществу, единственной причиной терминологизации лексемы концепт являетсяпотребность в этнокультурной авторизации семантических единиц – соотнесении ихс языковой личностью.
Язык, культура и этнос неразрывно между собой связаны иобразуют средостение личности – место сопряжения её физического, духовного исоциального Я. Языковая личность и концепт – базовые категориилингвокультурологии, отражающие ментальность и менталитет обобщенного носителяестественного языка и предоставляющие этой научной дисциплине исследовательскийинструмент для воссоздания прототипического образа «человека говорящего».
1.4 Поэзия «Серебряноговека»: особенности, значение, основные темы
Согласно древнегреческиммифам и книге «Труды и дни», созданной Гесиодом – греческим поэтомтех же древних времен, человечество некогда знало золотой век – время радости,блаженства и незнакомства с какими-либо бедами и напастями. За золотым векомпоследовал серебряный – не столь счастливый и безмятежный, но тоже отрадный.Бедствия умножились в третий век, — медный и не оставили людей в векгероев-полубогов, четвертый по счету Гесиода. Наступил, наконец, и пятый век –железный, горестный и тягостный. Уподобления Гесиода широко вошли в мировуюкультуру; ими воспользовались и люди, задавшиеся целью осмыслить опыт русскойпоэзии.
Имени золотого ее века,века наибольшего подъема, бесспорно достойно время, охватывающее почти все XIX столетие; у начала золотого века –Крылов и Жуковский, ближайшие предшественники Пушкина. Вслед за Пушкиным,исполином творчества, явились другие первостепенные поэты золотого века –Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Фет, а рядом с ними еще многие, чьи имена итворения будут всегда живо памятны всем, кому доступно русское слово.
Наименование серебряноговека закрепилось за сорока годами конца XIX столетия и начала XX – от 1880-х годов приблизительно до 1920-го.
Это наименование ввел вобиход один из значительнейших русских мыслителей Н.А. Бердяев, и избрано ононе по произволу, а с глубоким внутренним основанием. Русская поэзия серебряноговека одарила читателя творениями, которые по ценности своей стоят в одном рядус наследием предыдущего столетия и отличаются при этом особенною тревожностью.Тревога есть одно из чувств, без которых поэзия, достойная своего имени, неможет существовать; различной бывает глубина, драматичность тревоги, а также исамая ее природа. Поэты золотого века делились тревогами с современниками; ихсобственные тревоги были много острее того, что ощущали и осознавали в огромномбольшинстве своем люди вокруг них. Поэт серебряного века в ином отношении считателями: он отзывается на ту нарастающую встревоженность, которою обуян мирвокруг него, на овладевающее современниками осознание всеобщей неустроенности,разлаженности русской жизни. В те годы смятение охватывало общество, неудержимонарастало в нем и находило себе выражение в слове поэта [Голоса «серебряноговека» 1992: 3-4].
Поэт «Серебряноговека» в свете неустроенности и всеобщей встревоженности пытался осмыслитьи состояние современного города, как бы увидеть «реакцию» города наизменения, охватившие Россию, это стало одной из причин нашего обращения именнок теме концепта города в поэзии серебряного века.
Такимобразом, «Серебряный век» – это устойчивое название для обозначениярусской поэзии конца XIX – начала XX века. Оно дано было по аналогии с золотымвеком – так называли начало XIX века, пушкинское время. О русской поэзии «серебряноговека» существует обширная литература – о ней очень много писали иотечественные, и зарубежные исследователи, в т.ч. такие крупные ученые, какВ.М. Жирмунский, В. Орлов, Л.К. Долгополов, продолжают писать М.Л. Гаспаров,Р.Д. Тименчик, Н.А. Богомолов и многие другие. Об этой эпохе изданымногочисленные воспоминания – например, В. Маяковского («На Парнасесеребряного века»), И Одоевцевой («На берегах Невы»), трехтомныевоспоминания А. Белого; издана книга «Воспоминания о серебряном веке».
Русскаяпоэзия «серебряного века» создавалась в атмосфере общего культурногоподъема как значительнейшая его часть. Характерно, что в одно и то же время водной стране могли творить такие ярчайшие таланты, как А. Блок и В. Маяковский,А. Белый и В. Ходасевич. Этот список можно продолжать и продолжать. В историимировой литературы это явление было уникальным.
Конец XIX –начало XX в. в России – это время перемен, неизвестности и мрачныхпредзнаменований, это время разочарования и ощущения приближения гибелисуществующего общественно-политического строя. Все это не могло не коснуться ирусской поэзии. Именно с этим связано возникновение символизма.
Символизм былявлением неоднородным, объединившим в своих рядах поэтов, придерживавшихсясамых разноречивых взглядов. Одни из символистов, такие, как Н. Минский, Д.Мережковский, начинали свой творческий путь как представители гражданскойпоэзии, а затем стали ориентироваться на идеи «богостроительства» и «религиознойобщественности». «Старшие символисты» резко отрицали окружающуюдействительность, говорили миру «нет»: Я действительности нашей невижу, Я не знаю нашего века… (В.Я. Брюсов); Земная жизнь лишь «сон»,«тень». Реальности противопоставлен мир мечты и творчества – мир, гделичность обретает полную свободу: Есть одна только вечная заповедь – жить. Вкрасоте, в красоте несмотря ни на что. (Д. Мережковский).
Реальнаяжизнь изображается как безобразная, злая, скучная и бессмысленная. Особоевнимание проявляли символисты к художественному новаторству – преобразованиюзначений поэтического слова, развитию ритмики, рифмы и т.д. «Старшиесимволисты» еще не создают систему символов; они – импрессионисты, которыестремятся передать тончайшие оттенки настроений, впечатлений. Слово как таковоедля символистов утратило цену. Оно стало ценным только как звук, музыкальнаянота, как звено в общем мелодическом построении стихотворения.
Новый периодв истории русского символизма (1901 – 1904) совпал с началом новогореволюционного подъема в России. Пессимистические настроения, навеянные эпохойреакции 1980-х – начала 1890-х гг. и философией А. Шопенгауэра, уступают местопредчувствиям «неслыханных перемен». На литературную арену выходят «младшиесимволисты» – последователи философа-идеалиста и поэта Вл. Соловьева,представлявшего, что старый мир на грани полной погибели, что в мир входитбожественная Красота (Вечная Женственность, Душа Мира), которая должна «спастимир», соединив небесное (божественное) начало жизни с земным,материальным, создать «царство божие на земле»: Знайте же: ВечнаяЖенственность ныне В теле нетленном на землю идет. В свете немеркнущем новойбогини Небо слилося с пучиною вод. (Вл. Соловьев).
Особенно привлекаютлюбовь, – эротика во всех ее проявлениях, начиная с чисто земного сладострастияи кончая романтическим томлением о Прекрасной Даме, Госпоже, ВечнойЖенственности, Незнакомке… Эротизм неизбежно переплетен с мистическимипереживаниями. Любят поэты-символисты и пейзаж, но не как таковой, а опять-такикак средство, как средство выявить свое настроение. Поэтому так часто в ихстихотворениях русская, томительно-грустная осень, когда нет солнца, а еслиесть, то с печальными блеклыми лучами, тихо шуршат падающие листья, все окутанодымкой чуть-чуть колышущегося тумана.
Излюбленныммотивом «младших символистов» является город. Город – живое существос особой формой, особым характером, зачастую это «город-Вампир», «Спрут»,сатанинское наваждение, место безумия, ужаса; город – символ бездушия и порока.(Блок, Сологуб, Белый, С. Соловьев, в значительной степени Брюсов).
Годы первойрусской революции (1905 – 1907) вновь существенно изменяют лицо русскогосимволизма. Большинство поэтов откликаются на революционные события. Блоксоздает образы людей нового, народного мира. В.Я. Брюсов пишет знаменитоестихотворение «Грядущие гунны», где прославляет неизбежный конецстарого мира, к которому, однако, причисляет и себя, и всех людей старой,умирающей культуры. Ф.К. Сологуб создает в годы революции книгу стихотворений «Родине»(1906), К. Д. Бальмонт – сборник «Песни мстителя» (1907), изданные вПариже и запрещенные в России, и т.д.
Еще важнеето, что годы революции перестроили символическое художественное миропонимание. Еслираньше Красота понималась как гармония, то теперь она связывается с хаосомборьбы, с народными стихиями. Индивидуализм сменяется поисками новой личности,в которой расцвет «я» связан с жизнью народа. Изменяется и символика:ранее связанная в основном с христианской, античной, средневековой иромантической традицией, теперь она обращается к наследию древнего «общенародного»мифа (В.И. Иванов), к русскому фольклору и славянской мифологии (А. Блок, М.М.Городецкий) Другим становится и настроение символа. Все большую роль в немиграют его земные значения: социальные, политические, исторические.
К концупервого десятилетия XX века символизм, как школа, приходит в упадок. Появляютсяотдельные произведения поэтов-символистов, но влияние его, как школы, утрачено.Все молодое, жизнеспособное, бодрое уже вне его. Символизм не дает уже новыхимен.
Символизмизжил себя самого и изживание это пошло по двум направлениям. С одной стороны,требование обязательной «мистики», «раскрытия тайны», «постижения»бесконечного в конечном привело к утрате подлинности поэзии; «религиозныйи мистический пафос „корифеев символизма оказался подмененным своего родамистическим трафаретом, шаблоном. С другой – увлечением “музыкальнойосновой» стиха привело к созданию поэзии, лишенной всякого логическогосмысла, в которой слово низведено до роли уже не музыкального звука, ажестяной, звенящей побрякушки.
Соответственнос этим и реакция против символизма, а в последствии борьба с ним, шли по тем жедвум основным линиям. С одной стороны, против идеологии символизма выступили «акмеисты».С другой – в защиту слова, как такового, выступили так же враждебные символизмупо идеологии «футуристы».
В 1912 г. среди множества стихов, опубликованных в петербургских журналах, читатель не мог не задержатьвнимания на таких, например, строчках: Я душу обрету иную, Все, что дразнило,уловя. Благословлю я золотую Дорогу к солнцу от червя. (Н.С. Гумилев); И часы скукушкой ночи рады, Все слышней их четкий разговор. В щелочку смотрю я:конокрады Зажигают под холмом костер. (А.А. Ахматова); Но я люблю на дюнахказино, Широкий вид в туманное окно И тонкий луч на скатерти измятой. (О.Э.Мандельштам)
Эти троепоэтов, а так же С.М. Городецкий, М.А. Зенкевич, В.И. Набурт в том же году назвалисебя акмеистами (от греческого akme – высшая степень чего-либо, цветущая пора).Приятие земного мира в его зримой конкретности, острый взгляд на подробностибытия, живое и непосредственное ощущение природы, культуры, мироздания ивещного мира, мысль о равноправии всего сущего – вот, что объединяло в ту порувсех шестерых. Почти все они прошли ранее выучку у мастеров символизма, но вкакой-то момент решили отвергнуть свойственные символистам устремленность к «мираминым» и пренебрежение к земной, предметной реальности.
Отличительнойчертой поэзии акмеизма является ее вещественная реальность, предметность.Акмеизм полюбил вещи такой же страстной, беззаветной любовью, как символизмлюбил «соответствия», мистику, тайну, Для него все в жизни было ясно.В значительной степени он был таким же эстетством, как и символизм и в этомотношении он, несомненно, находится с ним в преемственной связи, но эстетизмакмеизма уже иного порядка, чем эстетизм символизма.
Акмеистылюбили производить свою генеалогию от символиста Ин. Анненского и в этом они,несомненно, правы. Ин. Анненский стоял особняком среди символистов. Отдав даньраннему декадентству и его настроениям, он почти совсем не отразил в своемтворчестве идеологии позднего московского символизма и в то время, какБальмонт, а за ним и многие другие поэты-символисты заблудились в «словеснойэквилибристике», – по меткому выражению А. Белого, захлебнулись в потокебесформенности и «духа музыки», залившем символическую поэзию, оннашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия Ин. Анненского знаменоваласобой переворот от духа музыки и эстетствующей мистики к простоте, лаконичностии ясности стиха, к земной реальности тем и какой-то по-земному амистичнойтяжелости настроения.
В целомпоэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев уступающего символизму,но все же очень высокого мастерства. Это мастерство, в противоположностьпламенности и экспрессии лучших достижений символизма, носило в себе налеткакого-то замкнутого в себе, утонченного аристократизма, чаще всего (заисключением поэзии Ахматовой, Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного ибесстрастного.
Средиакмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его стихотворение «Искусство»,начинающееся словами «Искусство тем прекрасней, чем взятый материалбесстрастней», звучало для старшего поколения «Цеха поэтов»своего рода поэтической программой.
Так же, каксимволизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных влияний и в его среденаметились разнообразные группировки.
Объединялавсех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному миру – не к жизни и еепроявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта проявлялась у различныхакмеистов по-различному.
Прежде всегомы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к окружающим их предметам илюбование ими носит на себе печать того же романтизма. Романтизм этот, правда,не мистический, а предметный, и в этом его коренное отличие от символизма.Такова экзотическая позиция Гумилева с Африкой, Нигером, Суэцким каналом,мраморными гротами, жирафами и слонами., персидскими миниатюрами и Парфеноном,залитым лучами заходящего солнца… Гумилев влюблен в эти экзотические предметыокружающего мира чист по-земному, но любовь эта насквозь романтична.Предметность встала в его творчестве на место мистики символизма. Характерно,что в последний период своего творчества, в таких вещах, как «Заблудившийсятрамвай», «Пьяный дервиш», «Шестое чувство» онстановится вновь близким к символизму.
Что футуризм– течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению. Также несомненно егозначительное внешнее влияние (в частности Маяковского) на форму пролетарскойпоэзии, в первые годы ее существования. Но также несомненно, что футуризм невынес тяжести поставленных перед ним задач и под ударами революции полностьюразвалился. То обстоятельство, что творчество нескольких футуристов –Маяковский, Асеев и Третьяков – в последние годы проникнуто революционнойидеологией, говорит только о революционности этих отдельных поэтов: ставпевцами революции, эти поэты утратили свою футуристическую сущность взначительной степени, и футуризм в целом от этого не стал ближе к революции,как не стали революционными символизм и акмеизм оттого, что членами РКП ипевцами революции стали Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, илиоттого, что почти каждый поэт-символист написал одно или несколькореволюционных стихотворений.
В основе,русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле он являетсялогическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые во главу своейтеории и поэтического творчества ставили чисто эстетические проблемы. Вфутуризме была сильна бунтарская Формально-революционная стихия, вызвавшая бурюнегодования и «эпатировавшая буржуа». Но это «эпатирование»было явлением того же порядка, как и «эпатирование», которое вызывалив свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в «эпатированиибуржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше эстетическихэмоций, чем эмоций революционных".
Словотворчествобыло крупнейшим завоеванием русского футуризма, его центральным моментом. Впротивовес футуризму Маринетти, русский «кубо-футуризм» в лиценаиболее ярких его представителей мало был связан с городом и современностью. Внем была очень сильна та же романтическая стихия.
Сказалась онаи в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой так мало идет «страшное»слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н. Асеева, и в разухабистойволжской удали и звенящей солнечности В. Каменского, и мрачной «веснепосле смерти» Чурилина, но особенно сильно у В. Хлебникова. Хлебниковадаже трудно поставить в связь с западным футуризмом. Он сам упорно заменялслово «футуризм» словом «будетляне». Подобно русскимсимволистам, он (так же как Каменский, Чурилин и Божидар) вобрал в себя влияниепредшествующей русской поэзии, но не мистической поэзии Тютчева и Вл.Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинногоэпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности – война и НЕП– находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в футуристическихстихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-стилизованныхв древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики,купчики» .
Одним «словотворчеством»,однако, русский футуризм не ограничился. Наряду с течением, созданнымХлебниковым, в нем были и другие элементы. Более подходящие под понятие «футуризм»,роднящие русский футуризм с его западным собратом.
Прежде чемговорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу еще однуразновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших вПетербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главеэтого течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К. Олимпов Г. Иванов(в последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В.Шершеневич.
«Эго-футуризм»имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это течение было какой-тосмесью эпигонства раннего петербургского декаденства, доведения до безграничныхпределов «песенности» и «музыкальности» стиха Бальмонта(как известно, Северянин не декламировал, а пел на «поэзоконцертах»свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма, переходящего в легкийцинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего эгоцентризма («Эгоизм– индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление „Я“… „Эго-футуризм– непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению будущего в настоящем“). Это соединялось с заимствованным у Маринетти прославлениием современногогорода, электричества, железной дороги, аэропланов, фабрик, машин (у Северянинаи особенно у Шершеневича). В „эго-футуризме таким образом, было все: иотзвуки современности, и новое, правда робкое, словотворчество (“поэза»,«окалошить», «бездарь», «олилиен» и так далее), иудачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья автомобильныхрессор («Элегантная коляска» Северянина), и странное для футуристапреклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова, но больше всеговлюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-шантаны, ставшиедля Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина (вскоре, впрочем отэго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни одного сколько-нибудьяркого поэта.
В последниегоды Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от истерики инадрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все – бодрость,сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это настроение выливается в1923 году в декларации вновь организованной группы «Леф» («Левыйфронт искусства»).
Не толькоидеологически, но и технически все творчество Маяковского (за исключениемпервых его лет), так же, как и последний период творчества Асеева и Третьякова,является уже выходом из футуризма, вступлением на пути своеобразногонео-реализма. Маяковский, начавший под несомненным влиянием Уитмэна, впоследнем периоде вырабатывает совершенно особые приемы, создав своеобразныйплакатно-гипперболический стиль, беспокойный, выкрикивающий короткий стих,неряшливые, «рваные строки», очень удачно найденные для передачиритма и огромного размаха современного города, войны, движения многомиллионныхреволюционных масс. Это большое достижение Маяковского, переросшего футуризм, ивполне естественно, что на пролетарскую поэзию первых лет ее существования, тоесть именно того периода, когда пролетарские поэты фиксировали свое внимание намотивах революционной борьбы, технические приемы Маяковского оказализначительное влияние.
Последнейсколько-нибудь заметно нашумевшей школой в русской поэзии ХХ века былимажинизм. Это направление было создано в 1919 году (первая «Декларация»имажинизма датирована 30 января), следовательно, через два года послереволюции, но по всей идеологии это течение с революцией не имело.
Главой «имажинистов»стал Вадим Шершеневич – поэт, начавший с символизма, со стихов, подражающихБальмонту, Кузмину и Блоку, в 1912 году выступавший, как один из вождейэго-футуризма и писавший «поэзы» в духе Северянина и только впослереволюционные годы создавший свою «имажинистскую» поэзию.
Так же, как исимволизм и футуризм, имажинизм зародился на Западе и лишь оттуда был пересаженШершеневичем на русскую почву. И так же, как символизм и футуризм, онзначительно отличался от имажинизма западных поэтов.
Имажинизмявился реакцией, как против музыкальности поэзии символизма, так и противвещественности акмеизма и словотворчества футуризма. Он отверг всякоесодержание и идеологию в поэзии, поставив во главу угла образ. Он гордился тем,что у него «нет философии» и «логики мыслей».
Свою апологиюобраза имажинисты ставили в связь так же с быстротой темпа современной жизни.По их мнению образ – самое ясное, лаконичное, наиболее соответствующее векуавтомобилей, радиотелеграфа, аэропланов. «Что такое образ? – кратчайшеерасстояние с наивысшей скоростью». Во имя «скорости» передачихудожественных эмоций имажинисты, вслед за футуристами, – ломают синтаксис –выбрасывают эпитеты, определения, предлоги сказуемые, ставят глаголы внеопределенном направлении.
Наряду споэтами, связанными с определенными школами, русская поэзия ХХ века далазначительное число поэтов, не примыкающих к ним или примыкающих на некотороевремя, но с ними не слившихся и пошедших в конечном счете своим путем.
Увлечениерусского символизма прошлым – XVIII веком – и любовь к стилизации нашло своеотражение в творчестве М. Кузмина, увлечение романтическими 20 и 30 годами – вмилой интимности и уютности самоваров и старинных уголков Бориса Садовского. Тоже увлечение «стилизацией» лежит в основе восточной поэзииКонстантина Липскерова, Мариэты Шагинян и в библейских сонетах Георгия Шенгели,в сафических строфах Софии Парнок и тонких стилизованных сонетах из цикла «Плеяды»Леонида Гроссмана.
Увлечениеславянизмами и древнерусским песенным складом, тяга к «художественномуфольклору» отмеченные выше, как характерный момент русского символизма,нашедший свое отражение в сектантских мотивах А. Добролюбова и Бальмонта, влубках Сологуба и в частушках В. Брюсова, в древнеславянских стилизациях В.Иванова и во всем первом периоде творчества С. Городецкого, – наполняют собойпоэзию Любовь Столицы, Марины Цветаевой и Пимена Карпова. Так же легкоулавливается отзвук поэзии символистов в истерично-экспрессивных, нервных инеряшливо, но сильно сделанных строках Ильи Эренбурга – поэта, в первом периодесвоего творчества так же состоявшего в рядах символистов.
Особое местов русской лирике ХХ века занимает поэзия И. Бунина. Начав с лирическихстихотворений, написанных под влиянием Фета, являющихся единственными в своемроде образцами реалистического отображения русской деревни и небогатойпомещичьей усадьбы, в позднейшем периоде своего творчества Бунин стал большиммастером стиха и создавал прекрасные по форме, классически четкие, но несколькохолодные стихотворения, напоминающие, – как он сам характеризует своетворчество, – сонет, вырезанный на снеговой вершине стальным клинком. Близок кБунину по сдержанности, четкости и некоторой холодности рано умерший В.Комаровский. Творчество этого поэта, первые выступления которого относятся кзначительно позднему периоду – к 1912 году, носит на себе в известной частичерты как и акмеизма. Так и начавшего играть приблизительно с 1910 года довольнозаметную роль в поэзии классицизма или, как его принято называть «пушкинизма».
Несмотря напротиворечивые взгляды со стороны множества критиков, каждое из перечисленныхтечений дало немало превосходных стихотворений, которые навсегда останутся в сокровищницерусской поэзии и найдут своих почитателей среди последующих поколений.
Своеобразие и особенностипоэтики литературы «Серебряного века» нам интересны в планелексического выражения поэтами концепта город, понимания ими указанногоконцепта как характеристики национальной и мировой картины мира.
2. Концепт «город» в русской языковойкартине мира (на материале поэзии «Серебряного века»)
В данной части дипломного сочиненияисследуется лексическое выражение художественного концепта «Москва» и«Петербург», представленных русской поэзией начала ХХ века:вычленяются смысловые парадигмы, основанные на ключевых семантическихкомпонентах концептов и образующие микрополя лексем-носителей типическойинформации; выявляется основной набор поэтических изображений города. Сходствов отборе языковых средств при описании Москвы и Санкт-Петербурга поэтамиобосновывается общими способами концептуализации заданного пространства.
2.1 Концепт «Москва»в поэзии «Серебряного века» в его лексическом представлении
В рамках складывающейся ныне влингвистике теории концептуальной структуры человеческого знания о мире ивозможности реконструкции концептов на основе данных лексической структурытекстов (в том числе и художественных) мы постарались выявить поэтическое представлениеконцепта " Москва",ограничившись в материале рамками эпохи «серебряного века».Исследование (было проанализировано более 80 поэтических фрагментов 20 авторов)показало, что в текстах описательного характера прослеживается некотороесходство в отборе языковых средств и способах словесного портрета реальногопространства. В связи с этим можно говорить об интертекстуальности, имеющей воснове своей не другой текст, но саму реальность. В ходе исследования мыобращали внимание на фрагменты описательного характера, не беря во вниманиеличностные эмотивно-оценочные показатели типа городмой, любимый, чужой и под., так как ставили задачу определитьлексические элементы, отражающие прежде всего визуальное восприятие Москвы.Анализ функционирования в поэтических фрагментах лексического выраженияхудожественного концепта "Москва"выявил следующие парадигмы, основанные на его ключевыхсемантических компонентах.
Москва – столица,главный город страны. Как отмечает в своей диссертации Г.П. Корчевская, первым обобщающимсемантическим компонентом является «столица России». Часть «главный»(город государства) может быть выражена отдельной лексемой (столица, царь-град) и сочетаниями Москва-столица, Москва Первопрестольная, Россииголова, царьградова сестра. Вокруг семантического компонента «столица»группируются дополнительные компоненты: первая, древняя, родная, народная,огромная, значительная по размерам, Третий Рим [Корчевская 2002: 98-99]:
Но повеял с Финского залива
Дикий ветр. Царьградова сестра
Выронила скипетр боязливо,Услыхав железныйшаг Петра.
(С. Соловьев. «Москва»).
Номинация царьградова сестра говорит о связях Москвы иКонстантинополя – главного православного центра в средние века, источника христианствадля Руси. Перифразой выронить скипетр переданоизменение статуса Москвы. Формируется компонент концепта «прежняя»(столица). Имплицитно здесь выражены и другие компоненты концепта, например –антитеза Петербурга и «женственного города». Но семантическим ядромлокуса остается «главный город страны» (Здесь всю Россию я найду – Бальмонт), «центрправославия» (Озлащенный солнцемВизантии, Третий Рим, обетованный град – С. Соловьев).
Семантическая дихотомия столица прежняя/новая эксплицируется встихах и с помощью антонимических пар: Вижустарую Москву В молодом уборе (Бальмонт), и с помощью дейктическойотсылки к прошлому:
Я знал тебя, Москва, ещеневзрачно-скромной,Когда кругом пруды реки Неглинной…
…Когда еще был жив тот «город»,где героев
Островский выбирал…
(Бальмонт)
Семантические основы этого двойственногопредставления Москвы – в денотативном компоненте локуса «относящийся кРоссии». Исторические события, меняющие облик страны и формирующие вязыковом сознании ее двойственный образ, естественно, тесно связаны состолицей. Заложенное в языковом узусе концептуальное отождествление «страна– столица» влечет за собой сходное текстовое поведение обоих локусов (ср.название стихотворения Маяковского «Две Москвы»). Интересно, чтотакого семантического «раздвоения» не наблюдается по отношению кдругой столице – Петербургу, который, очевидно, не отождествляется со всейРоссией, оставаясь в языковом сознании особым городом, «мифом», «феноменом»,не «растворяющимся» в стране. Такое различное представление двухстолиц воплощается в их противопоставлении.
Москва – антитезаПетербургу. Какзамечено исследователями, «непохожесть двух городов с исторической,идеологической, архитектурно-художественной и даже языковой точек зрения, притом, что оба они имеют статус столицы, т.е. центра, отмечается сначала набытовом уровне ощущения и восприятия, а затем оформляется на уровнелитературного, философского и идеологического текста. Подобноепротивопоставление может выражаться в различных типах оппозиций: Москва – неПетербург, Москва – Россия, Петербург – не Россия, Москва и Петербург – неРоссия, и т.п.» [Обухова 1997: 695]. В поэзии «серебряного века»подобное противопоставление рождается в текстах петербургских авторов, которыене находят в Москве знакомых городских ландшафтов, что передается через дейксисв сочетании с отрицательным словом наряду с пушкинским интертекстом (вреден север для меня ):
Не болен я и не печален,
Хоть вреден мне климат Москвы:
Он чересчур континентален, –
Здесь нет Галерной и Невы.
(Вл. Соловьев)
Петербург – город стихии и смерти,Москва стабильна и животворна; А. Блок в стихотворении «Все это было,было, было…» при описании ощущений от этих городов пользуется этимизначениями:
В час утра, чистый и хрустальный,
У стен Московского Кремля,
Восторг души первоначальный
Вернет ли мне моя земля?
Иль в ночь на Пасху, над Невою,
Под ветром, в стужу, в ледоход –
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?
Построенный на двух дихотомичных всвоей семантике текстовых парадигмах, фрагмент демонстрирует и различноепространственное восприятие двух столиц: «горизонтальность»Петербурга и «вертикальность» Москвы, что заложено уже вассоциативных семах слов-знаков городов – Неваa течет и Кремльa стоит. Восприятие это усиливается в текстедвумя развернутыми лексическими парадигмами, противопоставленными по семам «вертикаль»/ «горизонталь», «свет» / «тьма» и «жизнь»/ «смерть»: утро, чистый, хрустальный, у стен, восторг, душа /ночь, над Невой, под ветром, ледоход, старуха, труп.
Различие в языковом восприятии двухстолиц определялось в большей мере метафизическими противоречиями: «этигорода продуцировали различные представления о мировом целом, расколотом иконфликтном, с одной стороны, и органичном – с другой» [Межуев 1998: 83].
Москва как город. Этот семантический компонент локусанаходит лексическую экспликацию в представлении столицы как организованногопространства, с его рельефом, водами, растительностью, строениями, улицами ипроч. Москва – изменяющееся, растущее – и при этом фиксированное в пространствеобразование (словоформа стоишь):
Расширяясь, возрастая,
Вся в дворцах и вся в садах,
Ты стоишь, Москва святая…
(Брюсов)
Смысл «город как место,обнесенное оградой» (внутренняя форма лексемы город), представлен в поэзии эпитетом белокаменная, который в современнойрусской речи функционирует как субстантив, и конкретизирован как множествоцерквей: Звучат твои колокола, О,Белокаменная! (Бальмонт).
Городской рельеф отмечен лексемой холм, текстовая корреляция ее счислительным, имеющим мифологическую семантику, продуцирует в семантике локусаэлемент значимости и особенности места основания города:
Ты стоишь, Москва святая, (град)Семихолмный и золотоглавый,Насвоих семи холмах Полный благовеста и стихир.
(Брюсов) (С. Соловьев).
Этот семантический компонент локусаэксплицируется в тексте в наборе ключевых денотатов, характерных для столицы:
– наименования рек: над рекой-Москвой Я стою с опущенной головой (Цветаева);кругом пруды реки Неглинной; беззвучная,черная Яуза (Брюсов);
– растительность: березы никлые (Вяч. Иванов), я люблю этот город вязевый (Есенин), белая сирень (С. Соловьев);
– здания: 1) знаковое для Москвыздание – Кремль – наделено в поэзии двумя основными значениями – «старинный»и «величественный»: старинныйКремль (Бальмонт), прозрачнаянежность Кремля, стены Московского Кремля (Блок), Стены ветхие Кремля (С. Соловьев), суровый старый Кремль (Маяковский);
2) из остальных зданий в поэтическийфокус попадают старые дома: домики старойМосквы (Цветаева); Старинныйдом (название стихотворения А. Белого); вблизи монастыря есть домик трехоконный (Садовской) –положительные эмотивные семы эксплицированы в уменьшительном суффиксе ключевогослова. Даже меняющийся облик столицы не искореняет из памяти старые постройки иностальгию по ним:
На месте флигельков воссталинебоскребы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль –модерн…
(Брюсов)
Чрезвычайно распространенный в поэзии(не только «серебряного века») семантический компонент локуса «старый,древний город» находит развитие в изображениях «Москва – деревня»и «Кремль – старуха», созданных на основе денотативных иассоциативных сем:
Храпит Москва деревнею,
и в небе цвета крем
глухой старухой древнею
суровый старый Кремль.
(Маяковский).
«Деревянность» Москвы какстарого города противостоит в языковом сознании «каменности» новойстолицы – Петербурга.
Многочисленность старых домиков ичувство стабильности и теплоты от них делает пространство Москвы дляпоэтического восприятия «своим», «домашним» (вспомним, чтодругая столица воспринимается как чужое, враждебное человеку пространство),отсюда совершенно естественно возникновение гештальта «Москва – дом»:здесь дома я (Брюсов. «УКремля»); Москва! Какой огромныйСтранноприимный дом! Всяк на Руси – бездомный, Мы все к тебе придем (Цветаева).
Улицы: Кузнецкий Мост притих и стал безлюден, …Вот и Мясницкая. Здесь каждыйдом – поэма (С. Соловьев); НаПлющихе (название стихотворения), здесь… за Арбатом (Бунин); околоСерпуховских ворот (Волошин); отПресненской заставы до Рогожской (Ходасевич), Бегу Пречистенкою… Мимо… (А. Белый) и др.
В поэзии Москва предстает как городне столько улиц, сколько переулков, которые создают неповторимый облик города:
Я люблю у застав переулки Москвы,
Разноцветные, узкие, длинные
(Брюсов).
Здесь, в старых переулках за Арбатом,
Совсем особый город
(Бунин).
Переулочек, переул …
Горло петелькой затянул
(Ахматова).
Москва какисторический город. Этотсемантический компонент передается косвенно через упоминание значимых дляистории Москвы и Руси-России событий. Такими событиями являются:
1) основаниегорода:
Град, что строил ДолгорукийПосреди глухихлесов.
(Брюсов. «Я знал тебя, Москва»);
2) Смутное время:
И в эти дни Димитрий встал из гроба,
В Отрепьева свой дух перенеся.
(Бальмонт. «Москва»)
3) революции начала ХХ века:
На улицах красные флаги,
И красные банты в петлице,
И праздник ликующих толп.
…Мельканье красных флагов
И красный, красный цвет.
(Брюсов. «На улицах») – офевральской революции.
Осмысление переломных моментов вистории страны также рождает гештальтное восприятие столицы. Так, Смутное времяв стихотворении Бальмонта «Глухие дни» представлено черезорнитологический код: В глухие дни БорисаГодунова … Орлы царили с криком над Москвой; состояние Москвы сразупосле октябрьской революции 1917 года передано Ходасевичем («2-го ноября»)с помощью фрейма «болезнь», пять лексических экспликаторов которого впространстве четырех строчек формируют яркий образ:
Семь дней и семь ночей Москваметалась
В огне, в бреду. Но грубый лекарьщедро
Пускал ей кровь – и, обессилев, кутру
Восьмого дня она очнулась.Многочисленные пожары Москвы, и особенно пожар 1812 г., вызвали появление мифа «Москва – Несгораемый Град» (Пламенная Москва – Р. Ивнев), который в поэзии «серебряноговека» закрепился в виде гештальта «Москва – город-Феникс»,наиболее ярко выраженного в стихотворении «Москва» Вяч. Иванова:
И град горит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет.
По мнению исследователей, «длямэтра символистской культуры Москва, возникающая из очистительной стихии,значима „огневым родством“ с „пламенеющим сердцем“. Важенздесь фон специфической эмблематики Феникса, содержащей указание на общинныйспособ жизни» [Исупов 2000: 23]. Общинность и соборность городаэксплицируются в зрительной метафоре – башентесною толпою маячит, как волшебный стан. Образ основан на сравнениис множеством людей, сопроваждаемой актуализацией «православных»смыслов в синонимичных и однокоренных словах (башен– крепостью; толпою – столпной):
Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнул от супротивных ратей
Он некий талисман небес.
(Вяч. Иванов)
Москва как «отзывсердца». Дляпоэта, как ни для кого другого, значимым является звучание слова. Именно впоэтическом языке отражено представление о слове Москва как важном для русских «звуке»,то есть особо звучащем имени. Говоря о «звуке» имени, поэты имеют ввиду в первую очередь его смысл. Поэтическое осознание благозвучности иполнозвучности имени оказывается символом его благозначности и полнозначности идля поэта, и для народа в целом. Пушкинский текст выступает как прецедентный:
«Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского…» Опять
Поет стариннаяпечать. Тут слово первое науки,
Но мне неведомой. Тут – знак,
А смысл понять нельзя никак.
Так я шептал, – внемлите, внуки
Мои, от дочери моей, –
Дивясь, шептал на утре дней:
«Москва! Так много в этом звуке?»
Я ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучшийзвук, Москву!
(Бальмонт).
Как имя, обозначающее («звук»),так и обозначаемое им понятие получает семантические приращения: загадка/тайна(смысл понять нельзя),удивительное/непостижимое (Так много в этомзвуке?), передаваемое по наследству (внемлите, внуки), вечная ценность (Я ею жил. Я ей живу), любимое (люблю, как лучший звук).
Ассоциативное развитие этотсемантический компонент получает в футуристической поэзии. Если понимать Москвукак слово первое для русскогочеловека, то, привлекая библейские коннотации, можно задать смысл «Москва– Слово Божье», что и находим в поэзии Шершеневича:
И Москва намказалась плохим переводом
Каких-то Божиихтревожных строк.
Москва как звучащеепространство. Если Петербург в основном зрительно воспринимаемый город, тоМосква – слышимое пространство, текстовая парадигма лексем, обозначающих звукигорода, денотативно связана в основном со звоном колоколов и шумом улиц: звучаттвои колокола (Бальмонт), колокольный град, крещенский гул колоколов, золотойзвон, гремучий прибой, Москва позванивает, Москва поваркивает (Цветаева),храпит Москва (Маяковский), на улице звон двухэтажных конок (Брюсов), широкийперезвон басов – колоколов Унизан бойкою, серебряною дробью (Саша Черный).
Москва каксобеседник. Звучание города осмысливается поэтами как способность его кконтакту, коммуникации. Если обращение к торжественному и отстраненному отлюдей Петербургу не представляется возможным (поэзией представлен однонаправленныйакт коммуникации с Петром-Медным Всадником), то поэтическая Москва может бытьне просто коммуникантом, но близким собеседником, что подтверждается в текстеналичием диалоговых конструкций и обращением к городу на «ты» (см.также вышеприведенные фрагменты стихотворений Бальмонта и Брюсова): – Что жеделаешь, голубка? – Плачу. Москва – опять Москва.
Москва –женственный город. Этотсемантический компонент часто эксплицитно (царьградовасестра, старуха) или ассоциативно (в уборе aженщина, сыны твои a мать) сопровождает другие, что можнобыло наблюдать выше. В основе такого представления – и грамматическая семантикарода имени «Москва», и противопоставление «мужскому»восприятию Петербурга, и концептуальное отождествление столицы с Россией (Россия – мать), и «женские»ассоциации, связанные с открытостью города, его уютностью, простотой, красотойи под. В упомянутом уже стихотворении С. Соловьева «Москва»представлен развернутый образ Москвы-царевны через текстовую парадигмуобозначений традиционно русской, даже «слишком фольклорной»,девической внешности и рода занятий:
И до ночи ежедневно,
Лишь зардеюткупола,
Шьет Московская царевна,
Круглолица и бела.
Вскинет очи, и, блистая,
Засинеют небеса.
Блещет золотом крутая
Умащенная коса.
Под железной диадемой
Брови черные, как ночь.
«Анатомическое» развитиеэтого образа представлено футуристической поэзией:
От горба Воздвиженки до ладони ПресниНад костромвсебегущих годов
Орать на новуюПесню-Песней
В ухо Москвы, поросшее волосамисадов.
(Шершеневич).
От общих антропоморфных метафор поэтв поэме «Песня-Песней» переходит к «женской» конкретизации(грамматика авторская):
Мир беременен твоей красотою …
На губах помада краснеет зарею,
Китай волос твоих рыж.
Груди твои – купол над циркомС синих жилок ободком…
… Живота площадь с водостоком пупкапосередине.
Сырые туннели подмышек …
Твои губы берез аллея …
Акмеистическая поэзия такжепредставляет женственный образ Москвы, но делает это одной яркой образнойдеталью:
И в дугах каменных Успенского собора
Мне брови чудятся, высокие, дугой.
(Мандельштам).
Брови – одна из частотных лексем вфольклорных описаниях русских красавиц, вступающая, как правило, в линейныетекстовые связи с присутствующими во фрагменте эпитетом и метафорой. Такимобразом, апеллируя к информационному тезаурусу читателя, поэт одним лексическим«штрихом» создает образ «Москва – красавица» (Успенскийсобор – часть Кремлевского архитектурного ансамбля).
Индивидуальныеизображения города.
«Дракон». В индивидуальном поэтическомсознании В. Брюсова образ Москвы представлен мифологемой дракон. Данная ассоциация являетсяпоэтическим переосмыслением древности города, сосредоточения огромных богатствв нем (дракон, стерегущий сокровища). Развитие промышленности вызвало бурныеперемены в Москве: обострение социальных и культурных контрастов, изменениевнешнего облика города: труб фабричныхчастокол, сети проволок, город стальной, кирпичный, стеклянный –так описывается столица в стихотворении «Городу (дифирамб)». Все этозавораживает, одновременно притягивает и отталкивает поэта, что выражается вноминациях чарователь неустанный,неслабеющий магнит, Дракон хищный и бескрылый, Коварный змей с волшебнымвзглядом.
«Страус».Среди поэтических ассоциаций обнаруживается «экзотическое» сравнениеночного города с самкой страуса:
Дремлет Москва, словно самка спящегострауса ,
Грязные крылья по темной почвераскинуты,
Кругло-тяжелые веки безжизненносдвинуты,
Тянется шея – беззвучная, чернаяЯуза.
(Брюсов. «Ночью»)
Наблюдается фоносемантическоесближение имени сравнения посредством аллитерации и визуально-образныхассоциаций: кварталы/районы города – крылья; вероятно, темные и/или закрытыеокна – веки; река – шея. Сравнение мотивировано представлением о «женскомроде» города, его огромными размерами, замиранием в нем жизни ночью.Возникает индивидуальный поэтический гештальт «Москва – самка спящегострауса».
«Колымага».Семантический компонент «старый город» в совокупности сметафоризацией движения многолюдной толпы рождает в футуристическом сознании В.Хлебникова «транспортный» гештальт Москвы – колымага, стилистическимаркированный экспликатор которого содержит семы – «старый» и «движение».
«Конь». Этот индивидуальный поэтическийгештальт принадлежит также В. Хлебникову. В его поэме «Ладомир»читаем: Столицы взвились на дыбы Огромивкопытами долы; в стихотворении «Смерть коня» лирическийгерой преображается в странное существо: Я– белый конь городов С светлым русалочьим взглядом. Синтагматикапервого фрагмента (в роли предиката – устойчивое сочетание, предполагающеесубъектом единственно возможное в языковом узусе имя – кони ) и генитивная метафора второгоформируют образный комплекс «Москва – конь».
Итак, поэтическоепредставление концепта " Москва" в поэзии «серебряного века»эксплицируется в нескольких смысловых парадигмах, образующих микрополя лексем –носителей типической, стабильной информации. В способах концептуализации этоголокуса наблюдается интертекстуальность литературная и реальная, когда тексты «кивают»не на другие тексты, а на экстралингвистические факторы, и из богатоголексического арсенала выбираются наиболее адекватные, а значит, неизбежноповторяющиеся языковые единицы, которые «хранят „память“ о всехсвоих предшествующих употреблениях в поэтическом языке и тянут за собойинтертекстуальные связи» [Фатеева 1995: 33]. В то же время особенностипоэтического тектоспорождения предполагают появление индивидуальных ассоциаций,основанных на слабовероятностных семах, что реализуется в стихотворениях вярких и непредсказуемых изображениях и образах.
2.2 Концепт «Петербург»в творчестве поэтов «Серебряного века»
Анализ функционирования впоэтических фрагментах лексической экспликации художественного концептаПетербург выявил следующие парадигмы, основанные на его ключевых семантическихкомпонентах: 1) «город как феномен», «город как миф»:поэтические дефиниции города; 2) «город как структурированное пространство»:номинации городских ландшафтов (Нева, Летний сад и пр.), названия улиц,площадей, зданий, храмов, архитектурных ансамблей; Медный всадник как знакгорода; 3) «город как фиксированное в пространстве образование»:лексическое отражение географических и климатических особенностей города; 4) «городкак временное пространство»: лексическое представление его истории икультуры – на основе разнообразных сочетаний перечисленных смыслов вкупе сассоциативными мифологическими семантическими компонентами; 5)персонифицированные гештальты города, антропоморфные и зооморфные. Понимание иприменение слова «гештальт» в нашем исследовании исходит из следующего:гештальт (нем. Gestalt – форма, образ, структура) – пространственно-нагляднаяформа воспринимаемых предметов, чьи существенные свойства нельзя понять путёмсуммирования свойств их частей. Одним из ярких тому примеров, по Келлеру,является мелодия, которая узнается даже в случае, если она транспонируется надругие элементы. Когда мы слышим мелодию во второй раз, то, благодаря памяти,узнаем её. Но если состав её элементов изменится, мы все равно узнаем мелодию,как ту же самую [http://ru.wikipedia.org/wiki]
Рассмотрим каждуюпарадигму подробнее.
1. Дефиниции города. Воснове поэтических определений Петербурга лежат, как было замечено нами,вторичные смыслы, связанные с мифологизацией визуальных ощущений от города,которые наслаиваются на культурные, исторические и личностные коннотации.Реальное функционирование Петербурга как административно-промышленной единицыотодвигается на второй план и лексически фиксируется нечасто. Кроме перифразневская столица, северная столица находим также включение лексемы с основнымзначением «главный город государства» (Большой академический словарь)в описания отличительных визуальных особенностей Петербурга: очертанья столицыво мгле, мрачнейшая из столиц (А. Ахматова), столица спит (Г. Иванов), мозгвсей России (В. Брюсов); промышленно-торговая функция столицы почти нефиксируется поэзией, найдено лишь: город торговли (А. Блок); город, впутанный вдымы трубного леса (В. Маяковский).
Поэты, стремясьопределить Петербург одной фразой, кроме имен Петербург, Петроград, Петрополь итрадиционных не только для поэзии перифраз град Петра, Петра творенье наиболеечасто используют два способа:
а) через двусловнуюконструкцию, в которой ключевое слово распространяется определением,существительным или прилагательным. В этом случае вторые компоненты образуютпарадигму обозначений с общими семами нереальности, загадочности,потусторонности: город-морок; в этой призрачной Пальмире, в этом маревеполярном (Вяч. Иванов), город-вымысел (Б.Пастернак), город-призрак (А.Ахматова, А. Блок, М. Волошин и др.), Петербург – Летучий Голландец (В.Набоков); город мой непостижимый (А. Блок); над призрачным и мрачнымПетербургом (М. Волошин); северный город – как призрак туманный (В. Брюсов);город загадок (А. Ахматова); бессмысленный город (В. Маяковский); город туманови снов (П. Соловьева);
б) через болеераспространенную фразу, строящуюся по модели «согласов. определен. + Петербург/Петроград/город+ несогласов. определен.», где первый компонент иногда отсутствует, атретий – может заменяться определительным придаточным. Неизменнаяграмматическая конструкция в стихах разных авторов наполняется словами спохожей семантикой, что в целом рождает общую смысловую образность, основаннуюна семах «климат», «величие», «история», «камень»(ср. первоначальное значение имени Петр): Пышный гранитный город славы и беды;город печали и гнева; священный град Петра (А. Ахматова); горячешный итриумфальный город, построенный на трупах и костях (М. Волошин); город мойжелезно-серый, где ветер, дождь, и зыбь, и мгла (А. Блок); город бледный,венценосный в скользких и гранитных зеркалах (М. Зенкевич); в этом мутномгороде туманов, в этой тусклой безрассветной мгле (В. Брюсов); город крови имучений (П. Соловьева). Иногда авторы не употребляют названия города в текстестихотворений, в этом случае дефиниции Петербурга напоминают определениякроссворда, слово-отгадка которых внесена в заголовок:
Город Змеи и МедногоВсадника,
Пушкина город иДостоевского.
(В. Брюсов. К Петрограду)
Твой остов прям, твойоблик жесток,
Шершавопыльный – сергранит…
…И свод небесный,остеклелый
Пронзен заречною иглой.
(З. Гиппиус. Петербург)
2. Наименованияпетербургских ландшафтов и их составляющих. В описании Петербурга какорганизованного пространства поэзия Серебряного века, пожалуй, наиболее близкаузусу: текстовую значимость приобретают лексемы дворцы, львы, реки, мосты,решетки, ограды. Рассмотрим подробно наиболее часто встречаемые из них.
Ключевым в этом разделестановится слово Нева, организующее в лексической структуре стихотворений следующуюмежчастеречную парадигму: небо, облака, мост, фонарь, волны, ветер, море,берег, набережная, отражение, барки, прозрачное (небо), о воде: изменчивая,мрачная, черная, ползет, струится, смотреть (следить, склонить взгляд), взойти(на мост):
Поблекшим золотом,холодной синевой
Осенний вечер светит надНевой.
Кидают фонари на волныблеск неяркий
И зыблются слегка унабережной барки.
(Г. Иванов)
Ветер с моря тучи гонит,
В засиявшей синеве
Облак рвется, облактонет,
Отражаяся в Неве.
(М. Кузьмин)
Стремясь точно изобразитьменяющиеся цвета невских вод, поэт становится в некотором роде ихудожником-импрессионистом, называя несколько цветов одновременно: На серыхволнах царственной река все розовей серебряная пена (Г. Иванов) – последнееслово фрагмента также содержит ассоциативную сему белого цвета.
Кроме Невы поэзией началаXX века фиксируется Фонтанка сАничковым мостом и скульптурной группой клодтовских коней:
И на мосту с дыбящегоконя
И с бронзового юношинагого,
Повисшего у диких конныхног,
Дымились клочья прахаснегового.
(А. Бунин. На Невском)
Невский. Если в Неве,принадлежащей изначально природе, наблюдаются черты культуры (Нева, одетая вгранит), то в городском пространстве просматриваются черты петербургскойприроды. Д.Е. Аркин отметил это свойство Петербурга: «Невский проспект …наиболее ярко выразил основную черту города: неумолимая прямолинейность,прямота, по которой выровнялись все здания, эта сухая геометрическая точностьпланировки … и полная сумрачной тайны неясность, неопределенность,расплывчатость очертаний, создаваемая трепетной мглой туманов и болотныхиспарений» [Аркин 1994: 71-72]. Действительно, описания главной улицыгорода строятся с использованием двух антонимичных по своей семантике текстовыхпарадигм – слов с четким визуальным компонентом из ЛСГ «Здания» иконструкций, представляющих мифологизирование локуса и нечеткое его восприятие:
Мутною цепью нависшие
Стены. Как призракивысшие,
Дремлют дома неподвижно.
(А.Добролюбов. Невскийпри закате солнца)
Не видно неба и земли,
Лишь камни высятсяпобедно.
(В. Ладыженский. НаНевском).
Семантиканеправдоподобия, вероятного обмана наполняет практически каждое описаниеНевского проспекта: Притворно Невской перспективы Зовет широкий коридор (М.Кузмин). Е.Ю. Куликова отмечает как одно из основных свойств петербургскогохронотопа перевернутость пространства, которая заключает в себе «элементымаскарада». Если тротуар (низ: земля, преобразованная цивилизацией) имеетсвойства зеркала, то прежде всего в этом зеркале должно отражаться небо. Однаков «стеклах» тротуара можно увидеть лишь лица прохожих, а небонаделяется чертами петербургской почвы: «дождь и муть»:
Мы в тротуары смотримся,как в стекла,
Мы смотрим в небо – внебе дождь и муть
(В. Ходасевич) [Куликова2000: 48].
Фонари. Визуальноевосприятие фонарей в городском тумане формирует интертекстуальную цветовуюпарадигму в описании Петербурга, особенно зимнего, где доминируют желтый ичерный цвета (а не белый, как следовало бы ожидать): Желтый пар петербургскойзимы, Желтый снег, облипающий плиты (И. Анненский); … так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей. Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю примешан желток; Над желтизной правительственных зданийКружилась долго мутная метель (О. Мандельштам); Белые хлопья и конский навозСмесились в грязную желтую массу и преют … В конце переулка желтый огонь (СашаЧерный). Те же цвета – и при описании архитектуры в плохую погоду: Смуглымзолотом Исакий Смотрит дивно и темно … Крест ушел в густую мглу (И. Бунин); Вчерном омуте столицы Столпник-ангел вознесен (О. Мандельштам – о золотойфигурке на Александрийском столпе в центре Дворцовой площади). В отсутствиезимы и при хорошей погоде город одевается в синий и золотой цвета: Поблекшимзолотом, холодной синевой Осенний вечер светит над Невой (Г. Иванов); В синевекисеи затушеванный Золотится над городом шпиц (Ю. Кричевский).
Адмиралтейство. Поэтовпривлекают две детали этого здания — циферблат и шпиль. Первая сближает Фигурус Фоном:
В столице севернойтомится пыльный тополь,
Запутался в листвепрозрачный циферблат.
(О. Мандельштам.Адмиралтейство)
Адмиралтейства белыйциферблат
На бледном небе кажетсялуною.
(Г. Иванов)
Вторая же, воспетаяПушкиным, воспринимается иначе, а в словесном ее портрете неизбежной оказываетсяметафоризация. Пушкинская метафора адмиралтейская игла оказалась столь точной,что и по прошествии века поэты пользуются ее, описывая шпили Адмиралтейства иПетропавловской крепости: А в бледном небе ясно блещет Адмиралтейская игла (Г.Иванов); Над сонмом кварталов старинных Блеснула златая игла (В. Княжнин); Иглыарктическая цель (Б. Лившиц), иногда эта метафора усиливается узуальными итекстовыми ассоциатами игла – проткнуть, распорот: А хочется Адмиралтействупроткнуть лазоревую муть (М. Кузмин); … небосвод давно распорот Адмиралтейскоюиглой! (Агнивцев); … свод небесный … Пронзен заречною иглой (З. Гиппиус).
Медный Всадник. Благодаряпушкинской поэме изваяние Петра Великого на берегу Невы стало знаком города. Впослепушкинской поэзии при описании Петербурга наблюдается и боязнь повторениявеликих строк, и невозможность освободиться от уже заданных смыслов. Первоепроявляется, например, в лексических заменах пушкинской дефиниции (Петр, царь,император, всадник, великан – частотно, Медный Вождь – З. Гиппиус, всадникбронзовый – А. Блок, Бронзовый Гигант – В. Брюсов), второе – в изображениискачущего по городу ожившего памятника (Чу, как тупо Ударяет медь о плиты –Вяч. Иванов; один в плаще был и венчанный, И к морю гневно он скакал – С.Городецкий) или Петра, смотрящего на невские воды, молчаливого или угрожающего,с простертой рукой (и всадник с буйственною дланью Застыл, считая корабли – С.Городецкий; Петра я слышу вещие слова, Он вдаль грозит протянутой рукою –Бруни: ср. пушкинские строки стоял он дум великих полн; отсель грозить мы будемшведам и все флаги в гости будут к нам). Думается, что интертекстуальность этаоснована не только на пушкинских сценариях, сама семиотика города диктуетспособы его поэтического описания. Расположение Медного Всадника заставляетпроходящего мимо остановиться над Невою темноводной Под улыбкою холоднойИмператора Петра (А. Ахматова), а стоя у подножия скульптуры Фальконе, любойчеловек начинает чувствовать себя Евгением из «Медного всадника»: «Подойдитек нему в бурю, вглядитесь в его зверя-коня, который точно несется на вас,бурей, с вершины скалы, вглядитесь в сидящего на звере-коне гиганта; в еголицо, в его неподвижный взор, в его открытую на вас ладонь десницы, вглядитесьособенно в пору бури ночной, когда еще за ним луна встанет, — силен он, какСмерть, — черен, как бездна» [Иванов 2000: 311]. Скорее гениальностьскульптора, а не поэта породила массу стихов на эту тему, и именно визуальноевосприятие памятника (величие, кажущийся полет на коне, устремленная впередрука, четко видимые два копыта) лежит в основе схожих поэтических текстов (ср.,напр.: Всадник бронзовый, летящий На недвижном скакуне – А.Блок; И за мостомлетит на меня Всадника длань в железной перчатке И два копыта его коня – Н.Гумилев; Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный, С рукою простертой летишьна коне – В. Брюсов).
3. Лексическое отражениегеографических и климатических особенностей города. Первые эксплицируются вдвух ключевых лексемах – северная/ый столица/Пальмира/Версаль и море: И Неваконтрабандно струится В лоно моря… (Саша Черный); И в переулках пахнет морем(А. Блок). Лексическая экспликация вторых представлена разнообразнее. Северныйприморский климат становится источником основных лексических тем в петербургскойпоэзии, ключевые слова которой – ветер, холод, зима, небо, дождь, слякоть,туман, наводнение и т.п. И город мой железно-серый, Где ветер, дождь, и зыбь, имгла (А. Блок). Особенности петербургской погоды передаются, как правило, черезметафоры тактильного восприятия лирического субъекта: …И опять погрузиться Всонное озеро города – зимнего холода (А. Блок); За рубашку ветер-шельма Лезетострым холодком (Саша Черный). Ключевым статусом в обозначении петербургскогонеба также обладает лексема муть и ее дериваты, например, блоковскоепетроградское небо мутилось дождем, пастернаковское Небо над буем, залитымМутью, кузминское хочется Адмиралтейству Пронзить лазоревую муть или Золотапромытого крупица Не искупит всю дневную муть из стихотворения М. Зенкевича «Деньв Петербурге» и Над желтизной правительственных зданий Кружилась долгомутная метель из Петербургских строф О. Мандельштама. Еще одна краткаяхарактеристика петербургской атмосферы наблюдается в слове дрянь(актуализируется второе словарное значение «2. О чем-то скверном, плохом»– Большой академический словарь), которое в сочетании с неопределеннымместоимением какая-то и локализаторами сверху и с неба становится обозначениемпетербургской погоды: А с неба смотрела какая-то дрянь Величественно, как ЛевТолстой (В. Маяковский); сверху сочится какая-то дрянь (Саша Черный). Такойгубительный для людей климат в поэзии представляется через гештальт «Петербург- антропофаг». Отсюда неизбежные инвективы в адрес основателя города – всетого же Медного Всадника, от краткой пушкинского Евгения: «Ужо тебе!»до развернутой у Саши Черного: Петр Великий! Петр Великий! Ты один виновнейвсех: Для чего на север дикий Понесло тебя на грех? Такое эсхатологическоевосприятие петербургской природы создает и новый поворот, когда город представляетсобой «иное царство… Этот город враждебен своим жителям, несет в себе смерть– он предназначен самой своей топографией для смерти-умирания». Элементом апокалиптикиПетербурга стал, по определению В.Н. Топорова, «своего рода… „наводненческий“текст». Н. Анциферов, книга которого явилась одним из первых исследованийпоэтики Петербурга, отметил, что идея потопа, «присущая мифотворческомусознанию большинства народов», в эсхатологии Петербурга сталаопределяющей:
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городебоялись
(А. Ахматова)
Белые ночи. Этуклиматическую особенность хочется выделить отдельно. Известно, что северныеночи летом короткие и светлые, а зимой длинные и темные. Петербуржцы говорят,что за белые ночи они расплачиваются короткими и темными зимними днями. Должнобыть, это переживание реальности дало повод к оксюморонной с точки зрения языковогоузуса фразе, бытующей в петербургском фольклоре: «Настали белые ночи ичерные дни». Эту же мысль встречаем в стихотворениях А. Блока «ПушкинскомуДому» и З. Гиппиус «Петербург»: …мы черный день встречали Белойночью огневой; Как уголь дни, – а ночи белы. В ЛСГ эпитетов этого явлениявходят слова, объединенные семой светлого цвета и прозрачности: ночи белесые,остекленелые, радужно-сизый туман, небо хрустальное, небо – купол безвоздушный.На той же семантике строятся «женские» гештальты белой ночи:
И ночь – Ночь Белая –неслышной
К нам приближается стопой
В сиреневой накидкепышной
И в шляпе бледно-голубой.
(И. Северянин)
Над призрачным и мрачнымПетербургом
Склоняет Ночь краймертвенных хламид.
(М. Волошин)
4. Лексическоепредставление истории и культуры. В поэтизировании истории Петербурганаблюдаются две основные темы: основание города Петром и дворцовые перевороты сих карательными последствиями. Восхищение быстротой и кажущейся легкостьювозведения Петербурга выражается в разнообразных гештальтах возникновениягорода, объединенных семантикой быстрого действия (текстовая парадигма слов,образующих гештальт, выделена подчеркиванием, в третьем столбце представленглагольный экспликатор гештальта).
История города в поэзиидо 1917 года выражена через имена государей: Петр, Николай, Александр,мифологизируемых поэтами благодаря скульптурному воплощению этих деятелей(стихотворения В. Брюсова «Три кумира» и С. Городецкого «Петербургскиевидения» о ночном путешествии по городу трех конных памятников).Собственно события и их последствия эксплицируются в семантически значимыхчисловых обозначениях (например, у З. Гиппиус три стихотворения, посвященныхПетербургу, подписаны или названы «14 декабря 1909», «14 декабря1914», «14 декабря 1917», тем самым создается смысловаяперекличка с декабристским восстанием) и ЛСГ кровавых последствий историческихсобытий: пустыни немых площадей, Где казнили людей до рассвета (И. Анненский);то о трупы, трупы, трупы Спотыкаются копыта (Вяч. Иванов).
Культурная память городалексически представлена в многочисленном поле имен собственных писателей изодчих (Пушкин, Гоголь, Достоевский, Крылов, Росси) и литературных героев,которым волей поэтов дарована вечная жизнь в пределах города:
С Морской всю шею в шарфукутав,
Пугливо Гоголь выходил…
…А с реки
Беспечный, мудрый исчастливый
Стремился Пушкин.
(С. Городецкий)
Самолюбивый, скромныйпешеход,
Чудак Евгений, бедностистыдится,
Бензин вдыхает и судьбуклянет.
(О. Мандельштам)
Таблица 1фокус
О, Бронзовый Гигант! Ты создал призрак-город,
Как призрак-дерево из семени факир.
(М. Волошин) создал
Резкая и краткая остановка в пути
для великого дела
Остановив в болотной топи
Коня неистового скок,
Он повернул лицом к Европе
Русь, что смотрела на восток;
Сковал седым гранитом реки,
Возвысил золоченый шпиль…
(В. Брюсов) повернул выстрел
Как в пулю сажают вторую пулю
Или бьют на пари по свечке,
Так этот раскат берегов и улиц
Петром разряжен без осечки.
(Б. Пастернак) разрядил Создание чертежа
Черный рейсфедер
Всадника Медного…
… Он северным грифелем
Наносит трамваи…
Как план, как ландкарту
На плотном папирусе,
Он город над мартом
Раскинул и выбросил.
(Б. Пастернак) нанес
5. Персонифицированныегештальты города и его ландшафтов. Персонификация Петербурга представленаантропоморфными и зооморфными гештальтами. Первые выводятся из осмысленияклиматических собенностей города. Представление о губительности климата рождаетгештальт город – антропофаг, смысловое пространство которого в текстеподдерживается сочетаниями жевать людей, сосать кровь: туман, с кровожаднымлицом каннибала жевал невкусных людей (В. Маяковский); Черным вампиром болотоАлую кровь их сосет (Вас. Князев). Зрительное восприятие дождливого города лежитв основе гештальта город – девушка, лексически организующегося соотношениямитуман – вуаль, дождь – слезы; полисемант хмурый позволяет актуализировать втексте сразу два значения – состояние погоды и состояние человека:
И хмурый Петроград стуманом и дождем
Напоминает мне своейнемой печалью
Красавицу с заплаканнымлицом
Под белой, трепетной,задумчивой вуалью…(Агнивцев).
Зооморфные гештальтыПетербурга и его подлокусов представлены наиболее частотнымгород/река/улицы/здания/воздух – змея. Истоки гештальта в реальности: змея подкопытом Петрова коня породила многочисленные образы. Исследуя блоковскуюпоэзию, Н. А. Кожевникова пишет: «реалия, представляющая собойовеществленный символ, приобретает черты живого существа. Змей изображается каквладыка города: И с тихим свистом сквозь туман Глядится Змей, копытом сжатый;Сойдут глухие вечера, Змей расклубится над домами; И если лик свободы явлен, Топрежде явлен лик змеи. Одновременно оживают и связи образа с его библейскими иапокалиптическими соответствиями. Образ получает двойное обоснование –укорененный в изображаемой реальности, он опирается на поэтическую и культурнуютрадицию и вписывается в ряд однотипных образов». «Змеиный» кодиспользуется в представлении города в целом, в описаниях воды, ледохода,зданий, улиц, конкретных рек. Единично встречаются гештальты город – львица иНева – верблюд, поддерживаемые предикативной и генитивной метафорами:
Город ощерился львицей,
Обороняющей львят.
(Н. Гумилев)
Сырой погонщик гналустало
Невы двугорбого верблюда.
(В. Маяковский),
Таблица 2город
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол. (И. Анненский);
город Змеи (В. Брюсов) вода
Золотые змейки дрожат в качелях
Фиолетово-черной воды. (В. Набоков) ледоход
(Льдины) …зеленые, как медный яд,
с ужасным шелестом змеиным. (Н. Гумилев) здания
Удавом каменным змеится цепь гранита.
(Фофанов) улицы
Ночная улица прекрасна и ужасна.
Змеей ползет толпы многоголовый гад.
(Лозина-Лозинский) Конкретные реки: Фонтанка
Фонтанка Асфальтовая дрожь и пена
Под мостом – двести лет назад
Ты, по-змеиному надменна,
Вползла в новорожденный град. (Б. Лившиц)
а также Казанский собор –паук:
На площадь выбежав,свободен
Стал колоннады полукруг,–
И распластался храмгосподень,
Как легкийкрестовик-паук.
(О. Мандельштам)
Итак, поэтическоепредставление концепта Петербург в поэзии Серебряного века эксплицируется внескольких смысловых парадигмах, образующих микрополя лексем-носителейтипической, стабильной информации. В способах концептуализации этого локусанаблюдается интертекстуальность реальная, когда тексты «кивают» не надругие тексты, а на экстралингвистические факторы, и из богатого лексическогоарсенала выбираются наиболее адекватные, а значит, неизбежно повторяющиесяязыковые единицы, которые «хранят „память“ обо всех своихпредшествующих употреблениях в поэтическом языке и тянут за собойинтертекстуальные связи» [Фатеева 1995: 33].
Заключение
В ходе проведенной намиработы и изучения научной лингвистической литературы по теме дипломногоисследования было выявлено, что проблема соотношения языка, культуры и человека– это междисциплинарная проблема, решение которой возможно только усилияминескольких наук – от философии и социологии до этнолингвистики. Язык не толькосвязан с культурой: он произрастает из нее, выражает ее. Язык одновременноявляется и орудием создания, развития, хранения (в виде текстов) культуры, и еечастью, потому что с помощью языка создаются реальные объективно существующиепроизведения материальной и духовной культуры. С помощью языка мы не толькопроникаем в современную ментальность нации, но и познаем воззрения древнихлюдей на мир, общество и самих себя.
Проблема взаимосвязиязыка и культуры не является новой, наоборот, она одна из центральных вязыкознании. Первые попытки решения этой проблемы можно увидеть в трудах В.Гумбольдта, Ф.И. Буслаева, А.А. Потебни, Э. Сепира. Но наука, как и время, нестоит на месте, а развивается динамично. В 90-е годы XX века возникает специальная область науки – лингвокультурология.Термин «лингвокультурология» появился в конце XX века в связи с работамифразеологической школы, возглавляемой В.Н. Телия, работами Ю.С. Степанова, Н.Д.Арутюновой, В.В. Воробьева, В.М. Шаклеина и др. Возникла она на стыкелингвистики и культурологи и исследует проявления культуры народа, которыеотразились и закрепились в языке.
В первой главеисследования мы пришли к выводу, что основными принципами новой лингвистическойпарадигмы являются антропоцентризм, экспансионизм, функционализм, экспланаторность,семантикоцентризм и текстоцентризм. В рамках названной парадигмы и всоответствии с ее принципами плодотворно развивается несколько научныхнаправлений, наиболее значимыми из которых являются когнитивная лингвистика илингвокультурология.
Особенностилингвокультурологии и предмет ее изучения вынуждают вести разговор о языковойкартине мире и ее противопоставленности научной картине мира. Языковая картинамира — это исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языковогоколлектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенныйспособ концептуализации действительности. Понятие языковой картины миравосходит к идеям В.фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев (Вайсгербер и др.) о внутреннейформе языка, с одной стороны, и к идеям американской этнолингвистики, вчастности, так называемой гипотезе лингвистической относительности Сепира –Уорфа, – с другой.
Понятие о языковой картине мире ведетнас непосредственно к понятию концепта как основного понятиялингвокультурологии и когнитивной лингвистики. Возникнув как понятиематематической логики, термин закрепился в психологии, культурологии,философии, когнитологии, стал базовым в когнитивной лингвистике. В научныйобиход отечественного языкознания был введен в 20-е годы ХХ века. Однако лишь в80-е гг. в связи с переводами работ англоязычных авторов понятие «концепт»как термин адаптировалось на отечественной почве [Бабушкин 1996: 14], и сначала 90-х начинает активно использоваться в лингвокогнитологии.
Культурологическое по своей сущностиопределение концепта лексикографически закреплено в «Словаре константрусской культуры» Ю.С. Степанова: концепт – это «как бы сгустоккультуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мирчеловека. Концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человексам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее. Концепты нетолько мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций – симпатий и антипатий,а иногда и столкновений» [Степанов 1997: 40 – 41].
Концепт «Город»является феноменальным с точки зрения функционирования в качествесамостоятельного героя в литературе, а также в плане понимания и представленияязыковой личности о себе, культуре и идеологии. Особенности же поэзии «Серебряноговека» показывают, что концепт город становится одним из центральныхвопросов в свете глобальных потрясений в России в начале XX века и их отражения поэтамисеребряного века.
Во второй главе нами былоустановлено следующее. Несмотряна значительное количество подобных исследований, в изучении урбанистическойтемы в литературе до сих пор остается много «белых пятен»: так,обобщающих исследований поэтики городского топоса в поэзии Серебряного века досих пор нет. Поэтому достаточно перспективным явилось наше исследование, вкотором «городской текст» рассмотрен на достаточно большом объемехудожественных текстов, системно связанных принадлежностью к тому или иномупоэтическому направлению и, соответственно, к одной литературной эпохе (кпервой трети XX века).
Избранный аспект темы преждевсего вынудил нас обозначить семиотический диапазон ключевого понятия дипломногоисследования. Иначе говоря, прежде чем приступать к рассмотрению «городскоготекста» как поэтического феномена, следует наметить культурологическиекоординаты понятия «городского текста». Вырабатывая концептуальныепредставления о городе как культурологическом феномене, мы руководствовалисьизысканиями современных культурологов и философов, прежде всего работамиЮ.М.Лотмана «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» иС.П.Гурина «Образ города в культуре: метафизические и мистические аспекты».
Ю.М. Лотман в статье«Символика Петербурга и проблемы семиотики города» говорит о городах концентрическогои эксцентрического типа: «Концентрическое положение города в семиотическомпространстве, как правило, связано с образом города на горе (или на горах).Такой город выступает как посредник между землей и небом, вокруг негоконцентрируются мифы генетического плана (в основании его, как правило, участвуютбоги), он имеет начало, но не имеет конца — это „вечный город“. Эксцентрическийгород расположен „на краю“ культурного пространства: на берегу моря,в устье реки. Здесь актуализируется не антитеза „земля/небо“, аоппозиция „естественное/искусственное“. Это город, созданный вопрекиПрироде и находящийся в борьбе с нею, что дает двойную возможностьинтерпретации города: как победы разума над стихиями, с одной стороны, и какизвращенности естественного порядка, с другой. Вокруг имени такого города будутконцентрироваться эсхатологические мифы, предсказания гибели, идея обреченностии торжества стихий будет неотделима от этого цикла городской мифологии. Какправило, это потоп, погружение на дно моря».
Итак, в широком смысле город- это способ окультуривания и структурирования масштабного пространства,введение человеческого измерения в природный мир. Город-идея преобразовывает,преображает среду обитания специфическими средствами (архитектура, планировка идр. функционально-эстетические способы градостроительства).
В работе акцентрировалосьвнимание на концепте «Москва» и «Петербург» как двухглавных городов России, противопоставленных по многим параметрам. В начале XXвека вполне определились три литературных лика Москвы: Москва сакральная, частовыступающая семиотическим заместителем Святой Руси; Москва бесовская; Москвапраздничная. Первые два в едином литературном контексте взаимоотторгаемы ивзаимосвязаны одновременно, но в каждом конкретном произведении отчетливовыявляется доминирование, а иногда и исключительность либо первого, либовторого начала. Третий вариант интегрирует два первых, порождая амбивалентный,вполне соответствующий традициям народной праздничной культуры образ города.
Итак, в русской культуреXIX — начала XX века Москва протеична, и каждому, вглядывающемуся в нее, онаявляет такой лик, который тот способен или жаждет увидеть. «Москва кудапроще Петербурга, хотя куда пестрее его, — писал Г. Федотов. — Противоречия,живущие в ней, не раздирают, не мучают, как-то легко уживаются в народнойполихромии. Каждый найдет в Москве свое, для себя, и если он в ней проезжийгость, то не может не почувствовать себя здесь совсем счастливым».
«Городской текст»- семиологическое понятие, для поэзии Серебряного века еще не вполне привычное,хотя потребность в его введении в литературоведческий контекст давно назрела.
И в самом деле, почтикаждый значительный поэт первой трети XX века (времени бурного развитиягородской цивилизации) отдал дань теме города: появляются циклы, в названиикоторых содержится семантика «города», пишутся стихотворения, поэмы,даже романы, в центре которых образ главных городов России — Петербурга иМосквы. Складывается своеобразная философия города, творятся «городские»мифы, в которых реальность причудливо переплетается с вымыслом и традицией.
В подавляющем большинствемонографических работ о творчестве русских поэтов-модернистов урбанистическаяпроблематика так или иначе затрагивается, причем городские мотивы, как правило,даются в конкретике культурно-исторических воплощений. Но сама частота иинтенсивность обращений поэтов Серебряного века к городской теме делает актуальнымпоиск общих закономерностей ее развертывания в поэзии и заставляет иначепосмотреть на функции урбанистических мотивов в построении новой,неклассической картины мира, присущей модернистскому дискурсу. Актуальность исследованияопределяется еще и назревшими теоретическими проблемами. Ведь само понятие «городскойтекст» до сих пор не получило должной системной разработки, в то время какв разного рода исследованиях фигурируют такие (уже ставшие привычными) термины,как «петербургский текст», «московский текст», «крымскийтекст» и т.п.
Список литературы
семантический город лексический поэзия
1. Алефиренко Н.Ф.Проблема вербализации концепта: Теоретическое исследование. – Волгоград: Перемена,2003.
2. Апресян Ю.Д.Избранные труды. – Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография– М., 1995.
3. Аркин Д.Е. «Градобреченный» // Петербург как феномен культуры. – СПб., 1994. – С. 71–72.
4. Арутюнова Н.Д.Язык и мир человека. – М., 1999. – С. 543-640.
5. Аскольдов С.А.Концепт и слово // Русская словесность. От теории словесности к структуретекста. Антология.– М., 1997. – С. 276-379.
6. Бабушкин А.П.Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. – Воронеж, 1996. –С. 12-28.
7. Бенвенист Э.Общая лингвистика. – М., 1974. С. 45 – 89.
8. Болдырев Н.Н.Когнитивная семантика: Курс лекций по английской филологии. – Тамбов: ТГУ,2002.
9. Вежбицкая А.Язык. Культура. Познание. – М., 1997.
10. Вежбицкая А.Семантические универсалии и описание языка. – М., 1999. – С. 434 – 484.
11. Воркачев С.Г.Безразличие как этносемантическая характеристика личности: опытсопоставительной паремиологии // ВЯ. – 1997. – С. 115 – 124.
12. Гумбольдт В.О. Оразличии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитиечеловечества // Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 1984. – С.156-180.
13. Денисенко С.В.Пушкинский Петербург у Тургенева. Мифологемы и их отражения // Международнаяконференция «Пушкин и Тургенев»: Тезисы докладов. СПб.; Орел, 1998. – С. 26– 37.
14. Залевская А.А.Психологический подход к проблеме концепта // Методологические проблемыкогнитивной лингвистики. Воронеж: ВГУ, 2001.
15. Иванов Е.П.Всадник. Нечто о городе Петербурге // Москва – Петербург: pro et contra. – СПб., 2000. – С. 311 – 347.
16. Исупов К.Г.Диалог столиц в историческом движении // Москва – Петербург: pro et contra. – СПб., 2000.
17. Карасик В.И.Оценочная мотивировка, статус лица и словарная личность // Филология. Краснодар, 1994. – С. 2-7.
18. Карасик В.И.Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты. –Волгоград-Архангельск, 1996.
19. Карасик В.И. Окатегориях лингвокультурологии // Языковая личность: проблемы коммуникативнойдеятельности. – Волгоград: Перемена, 2001. – С. 3–16.
20. Краткий словарькогнитивных терминов / Под общ. ред. Е.С. Кубряковой. М.: Филол. ф-т МГУ им. М.В. Ломоносова, 1996.
21. Кожевникова Н.А.Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века. – М., 1986. – С. 166.
22. Корчевская Г.П. Концепт«Москва» в русской языковой картине мира и поэтическом идиолекте М.И.Цветаевой: Дис. … канд. филол. наук. Владивосток, 2002.
23. Кубрякова Е.С. Обустановках когнитивной науки и актуальных проблемах когнитивной лингвистики //Вопросы когнитивной лингвистики. Вып. 1. – 2004. – № 1. – С. 6-17.
24. Куликова Е.Ю.Петербургский текст в лирике В. Ф. Ходасевича («Тяжелая лира», «Европейскаяночь»): Дис. … канд. филол. наук. – Новосибирск, 2000. – С. 48.
25. Ладо Р.Лингвистика поверх границ культур // Новое в зарубежной лингвистике. — Вып. XXV: Контрастивная лингвистика. – М.,1989. – С. 34-35.
26. Лихачев Д.С.Концептосфера русского языка // ИАН СЛЯ, 1983. – Т.52. – №1. – Бенвенист Э.Общая лингвистика. М., 1974. – С.45.
27. Лукин В.А.Концепт истины и слово ИСТИНА в русском языке (Опыт концептуального анализарационального и иррационального в языке) // ВЯ. – 1993. – № 4. – С. 63 – 69.
28. Ляпин С.Х.Концептология: к становлению подхода // Концепты. Вып. 1. Архангельск, 1997.
29. Манакин В.Н.Сопоставительная лексикология. – К.: Знання, 2004.
30. Межуев Б.В.Владимир Соловьев и Москва. «Крепчайшими цепями прикован я к московскимберегам…» // Москва и «московский текст» русской культуры: Сб.статей. М.,1998.
31. Михальчук И.П.Концептуальные модели в семантической реконструкции (индоевропейское понятие«закон») // ИАН СЛЯ., 1997. – Т.56. – №4. – Нерознак В.П. От концептак слову: к проблеме филологического концептуализма // Вопросы филологии иметодики преподавания иностранных языков. Омск, 1998. – С. 81.
32. Нерознак В.П. Отконцепта к слову: к проблеме филологического концептуализма // Вопросыфилологии и методики преподавания иностранных языков. Омск, 1998. С. 81.
33. Никитин М.В.Развернутые тезисы о концептах // Вопросы когнитивной лингвистики. – Тамбов:2004. – №1. – С. 53 – 64.
34. Обухова О.Я.Москва Анны Ахматовой // Лотмановский сборник – 2. М, 1997.
35. Ожегов С.И.,Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. – М., 1998.
36. Пищальникова В.А.Проблема смысла художественного текста: Психолингвистический аспект. Новосибирск,1992.
37. Пименова М.В.Концептуализация и объективация истины и правды // Язык. История. Культура: К50-летию Кемеровского государственного университета и 25-летнему юбилею кафедрыисторического языкознания и славянских языков КемГУ. – Кемерово: Графика, 2003.– С.25-35.
38. Планк М. Единствофизической картины мира. – М., 1986.
39. Попова З.Д.,Стернин И.А. Основные черты семантико-когнитивного подхода к языку //Антологияконцептов. – Волгоград: Парадигма, 2005. Т.1. С. 7-10.
40. Попова З.Д.,Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. – Воронеж: Истоки, 2001.
41. Попова З.Д.Проблема моделирования концептов в лингвокогнитивных исследованиях // Мирчеловека и мир языка: Коллективная монография / З.Д. Попова, И.А. Стернин.Кемерово: Графика, 2003. – С. 6–17.
42. Попова З.Д.,Стернин И.А. Язык и национальная картина мира.Воронеж: Истоки, 2002.
43. Проскуряков Р.М.Концептуальная структура текста. – СПб., 2000.
44. Русская поэзия 19– начала 20 веков / П. Николаев, А. Овчаренко. – Издательство «Художественнаялитература», 1987.
45. Ракитина О.Н.Концепт «лес» в русских народных сказках (на материале «народныхрусских сказок» А.Н. Афанасьева) // Актуальные проблемы изучения ипреподавания русского языка на рубеже ХХ-ХIХ веков. Воронеж: ВГПУ, 2001. – С. 94 — 96.
46. Сергеева Е.В.Религиозно-философский дискурс В.С. Соловьева: лексический аспект. – СПб., 2002.
47. СеребренниковБ.А., Кубрякова Е.С., Постовалова В.И. и др. Роль человеческого фактора в языке:Язык и картина мира. – М.: Наука, 1988.
48. Слышкин Г.Г.Лингвокультурные концепты и метаконцепты: Монография. – Волгоград: Перемена,2004.
49. Степанов Ю.С.Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. – М., 1997.
50. Суродина Н.Р.Лингвокультурологическое поле концепта «пустота» (на материалепоэтического языка московских концептуалистов): АКД. – Волгоград, 1999.
51. Телия В.Н.Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологическийаспекты. М.,1996. С. 217.
52. Топоров В.Н.Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение втему) // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического.– М., 1995. – С. 259
53. Толстой Н.И.Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин // Русская словесность. От теории словесности кструктуре текста. Антология. М., 1997. С. 312.
54. Фатеева Н.А. «Петербург»:кто автор плана? // Русская речь. – 1995. – № 6. – С. 33 – 45.
55. Чурилина Л. Н.Лексическая структура художественного текста: принципы антропоцентрическогоисследования. – СПб., 2002.
56. Эйнштейн А.Влияние Максвелла на развитие представлений о физической реальности // Собраниенаучных трудов. — М., 1983. -Т.1. – С. 78-89.
Список источников
57. Антология русской лирики первой четверти ХХ века. / И. С. Ежов, Е. И.Шамурин. «Амирус», 1991.
58. Голоса«серебряного века». Сборник материалов по русской литературе дляучителей-словесников и учеников старших классов. Ч.1. А. Ахматова, Б. Пастернак. –Стерлитамак: СГПИ, 1992.
59. Петербург в русской поэзии (XVIII – начало XX века):Поэтическая антология / Сост. М. В. Отрадин. Л., 1988.
60. Петербург в русской литературе: Хрестоматия для 9–11 кл. / Сост М. Г.Качурин и др. – М., 1994.