--PAGE_BREAK--Черные дни биржи
Cобытия осени 1929 г. напоминают басню о мальчике, который, играя, столько раз кричал: «Волк!», что, когда волк действительно появился, крику мальчика никто не поверил. На протяжении 1927–1929 гг. время от времени раздавались голоса, толковавшие о неизбежности краха, но на них не обращали внимания. Потребовался не один грозный раскат грома, чтобы люди поверили в наступление настоящего кризиса.
Хотя в понедельник 21 октября 1929 г. в ходе лихорадочной биржевой сессии было продано огромное количество акций (6,1 миллиона) по падающим ценам, биржа и публика скептически отнеслись к сделанному в этот день тревожному предостережению известного аналитика Роджера Бэбсона. Между тем оно оправдалось с устрашающей силой и быстротой.
День 24 октября вошел в историю как черный четверг. Из многих описаний рисуется такая картина этого памятного дня: курсы на Нью-Йоркской фондовой бирже начали падать примерно через час после открытия сессии, и к 12 часам дня продажа акций приобрела черты паники, иные акции было невозможно продать по любой цене. Брокеры выполняли бесчисленные приказы на продажу, а также, чтобы защитить свои интересы, продавали акции клиентов, которые не могли или не успели пополнить маржу — внести дополнительное денежное обеспечение. По всей стране люди в ужасе ожидали котировок, которые, в силу перегрузки сетей информации и связи, уже отставали от реального времени на полтора-два часа. Распространялись всевозможные слухи, то обнадеживающие, то приводящие в отчаяние. Паника распространилась на другие биржи и на небиржевой рынок, некоторые провинциальные биржи просто закрылись.
Как и в 1907 г., взоры биржевиков и банкиров обращались к Моргану. Сам Джон Пирпонт Морган-младший находился в Европе, и второму человеку в фирме Томасу Ламонту пришлось заменять его. В главном офисе по приглашению Ламонта срочно собрались главы пяти крупнейших нью-йоркских банков, обладавших большими денежными ресурсами и занимавшихся сделками с ценными бумагами. (Кстати сказать, все эти банки существуют и в наше время, в нескольких случаях по причине слияний — под изменившимися названиями.)
Банкиры скинулись на некоторую значительную сумму, размеры которой никогда так и не были оглашены и, по разным оценкам, колебались между 20 и 240 миллионами долларов. С этими в любом случае большими деньгами они вышли на рынок как покупатели акций. На короткое время это задержало спад, однако скоро выяснилось, что их покупки как слону дробинка. Возможно, кто-то сознательно пустил слух, что сам Морган уже пересекает на корабле Атлантику: ведь воздушного сообщения еще не было. Но это никак не подействовало на панически настроенный рынок. Падение курсов возобновилось 29 октября. В тот черный вторник на Нью-Йоркской бирже было продано 16,4 миллиона акций — рекорд, вошедший в книгу Гиннесса. Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Ужас царил на фондовой бирже, на неофициальной бирже и в брокерских конторах».
К концу года уже не могло быть никаких иллюзий. Курсы акций продолжали ползти вниз, хотя и без таких рывков, как в конце октября. Общий индекс упал почти вдвое. При гигантском объеме рынка, по сравнению с которым наш фондовый рынок даже через 70 лет выглядит карликом, это было потрясение невиданных размеров. Под воздействием американской катастрофы падали цены акций на биржах Лондона, Парижа, Берлина. Началось снижение цен на рынках сырья и продовольствия. Симптомы спада в промышленности США, наблюдавшиеся еще до биржевого краха, резко усилились.
Каковы были социальные аспекты биржевого краха? Первыми его жертвами были люди; которых социология называет низшим средним классом; по марксистской терминологии это мелкая буржуазия. Этот слой, впрочем, включал и квалифицированных рабочих, интеллигенцию, трудовое фермерство. Но масштабы краха были таковы, что в дальнейшем обесценились и состояния более богатых людей, средней и даже крупной буржуазии. Сильно преувеличивая, Гэлбрейт называет эту экспроприацию «сравнимой по масштабам и темпам с той, которую десятилетием ранее возглавил Ленин».
Все же люди, потерявшие деньги в биржевом крахе, представляли меньшинство американского народа, широкие массы непосредственно были мало затронуты событиями конца 1929 г. Среди людей, не игравших на бирже и не увлекавшихся пирамидами инвестиционных компаний, преобладала реакция злорадства: алчных и легкомысленных постигло заслуженное возмездие.
Если бы дело ограничилось биржевым крахом, в национальном сознании американцев не сложилось бы такое представление об этом годе: «Люди будут говорить «до 1929 года» и «после 1929 года», как, вероятно, дети Ноя говорили о временах до и после всемирного потопа». Великая депрессия последующих лет втянула в воронку кризиса, обнищания и унижения десятки миллионов людей. Выход из нее был долгим и трудным. 1930-е годы изменили Америку, наложили свою печать на национальную психологию и до сих пор многое определяют в жизни американцев.
Экономика катится вниз
Американская статистика 1929–1933 гг. впечатляет и напоминает упадок России в 1990-х годах. Падение промышленного производства от высшей предкризисной точки до «ямы» (или «дна») в ноябре 1932 г. по месячным данным составило 56% — больше, чем в любой другой из крупных стран, затронутых кризисом. Экспорт в долларовом выражении сократился на 80%. Доля безработных среди трудоспособных достигла 25%, а их численность превысила 13 миллионов человек. В июле 1932 г. металлургическая промышленность США работала на 12% своих мощностей — печальный рекорд за всю историю страны .
Сотни тысяч фермерских семей, неспособных погасить ссуды, взятые под заклад недвижимости, сгонялись с земли и пополняли ряды безработных. Бродяжничество и детская беспризорность стали массовыми явлениями. Эти времена и тяжелые судьбы простых людей нашли мощное художественное отражение в знаменитом романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева» (1939).
По всей стране появлялись мертвые города, где почти все предприятия были закрыты, а люди жили чем придется или бежали в места, казавшиеся более благополучными. Такова была, к примеру, в 1933 г. ситуация в городе Акрон (штат Огайо), который существовал благодаря занятости на заводах резиновой промышленности, принадлежавших таким известным и поныне компаниям, как «Гудйир» и «Файрстон». Заводы полностью или частично прекратили производство; главный банк города закрылся, заморозив счета городской администрации, благотворительных учреждений и ста тысяч вкладчиков. Город был вынужден уволить половину полицейских, почти всех пожарных; прекратилась уборка мусора; закрылся городской аэропорт.
В связи с конкуренцией за рабочие места и общим ухудшением морального климата в США обострились расовые проблемы, дискриминация цветных американцев приобрела более грубые и жестокие формы.
Америка стремительно «левела»: происходили массовые манифестации, «голодные» марши, забастовки отчаяния; профсоюзы становились боевитее и жестче; коммунисты и социалисты уже не казались довольно безвредными чудаками, а приобретали влияние на значительный круг трудящихся. Страх охватывал не только богатую буржуазию, но и многочисленные средние слои.
Экономисты пытались статистически и логически исследовать воздействие биржевого краха на другие сектора хозяйства и обнаружить цепи причин и следствий, механизм превращения финансового потрясения в глубокий экономический кризис. Можно представить себе такую схему распространения кризиса.
Падение цен акций и необходимость (часто невозможность) пополнения маржи по акциям, купленным в кредит, толкнула значительные массы людей к сокращению потребительских расходов. Резкое падение спроса заставило фирмы уменьшать производство, пересматривать в сторону понижения программы капиталовложений, сокращать занятую рабочую силу. Многие фирмы оказались неспособны погашать полученные от банков кредиты, что вместе с изъятием вкладов населением и фирмами ухудшило ликвидность банков, вызвало несколько волн банковских банкротств.
В этой цепочке (в действительности, конечно, более многозвенной и сложной) ухудшение в каждом следующем звене в свою очередь бьет по предыдущим. Скажем, банкротство банка уничтожает вклады, лишает фирмы кредита, уменьшает инвестиции и производство. Киндлебергер называет эту цепь взаимных реакций системой позитивной обратной связи (positive feedback). Для состояния экономики важное значение имеет психология участников хозяйственных процессов. Процветание не только порождает оптимистическую психологию, но и само поддерживается ею. И наоборот, пессимизм, порождаемый депрессией, усиливает эту депрессию.
О том, с какой удивительной скоростью и интенсивностью действовали эти цепи причинно-следственных связей, говорят, к примеру, следующие цифры. Производство автомобилей в США, достигавшее в марте 1929 г. 660 тысяч, в декабре того же года упало до 93 тысяч .
Правительство было совершенно не готово к масштабам и характеру кризиса. Оно мыслило категориями эпохи до войны 1914–1918 гг., когда экономисты и политики свято верили в то, что в экономике все рано или поздно налаживается само собой; кризис полезен тем, что он уничтожает слабые и неэффективные предприятия, давая ход сильным и эффективным; безработные сами виноваты в своей безработице, поскольку не соглашаются работать за пониженную заработную плату. На традиционном языке политической экономии это система laissez faire — так французы в XVIII веке назвали политику невмешательства государства в экономику. Лишь в середине 1930-х годов английский экономист Джон Мейнард Кейнс решительно выступил против такой политики, призывая государство активно бороться с кризисом, безработицей и простоем предприятий, что стало переворотом в экономической науке и политике.
Десятки лет в США ведется дискуссия о том, в какой мере лидеры тех времен, в первую очередь президент Герберт Гувер и секретарь казначейства (министр финансов) Эндрю Меллон, виноваты в том, что биржевой крах перерос в Великую депрессию. Могли ли они в 1930–1932 гг. действовать иначе? Получили бы они поддержку Конгресса, если бы решились на смелую антикризисную политику?
Нельзя сказать, что правительство и Конгресс совершенно не понимали ситуацию и сидели сложа руки. В январе 1932 г. была запущена Реконструктивная финансовая корпорация (РФК), государственная организация, призванная своими деньгами срочно воздействовать на болевые точки падающей экономики. Однако она не успела всерьез развернуть свои операции до президентских и парламентских выборов 1932 г., после которых Гувер покинул Белый дом, а республиканцы утратили большинство в Конгрессе. Лишь во времена Рузвельта и Нового курса РФК стала реальным орудием экономической политики.
Любые антикризисные меры требовали бюджетных денег, но вековая (и в принципе сохраняющая силу) мудрость требовала поддержания «здоровых финансов» — бездефицитного или хотя бы малодефицитного бюджета. Экономический кризис вызвал падение налоговых поступлений, и правительство в такой ситуации опасалось увеличивать расходы. Эта при прочих условиях разумная финансовая политика оказалась в данном случае ошибкой. Тут требовались смелые решения, порывающие с традицией. Историческая заслуга Рузвельта в том и состоит, что он пошел на такие решения. Сложившуюся тогда ситуацию ярко характеризует меткая фраза одного английского автора XIX века, которую цитирует Киндлебергер: «Бывают времена, когда нельзя нарушать правила и принципы, но бывают и другие времена, когда опасно соблюдать их».
В целом подборка публичных высказываний Гувера и Меллона производит удручающее впечатление. Гувер без конца заклинал американцев потерпеть еще немного и неизменно обещал, что оживление и подъем начнутся со дня на день, если не в следующем месяце, то непременно в следующем квартале или в будущем году. Уверения Меллона, что кризис скоро изживет себя сам, особенно раздражали людей потому, что он принадлежал к одной из самых богатых и влиятельных семей Америки. Между тем общественное мнение все более направлялось против богачей, олигархов, банкиров.
продолжение
--PAGE_BREAK--Банковский кризис
В начале 1920-х годов в США насчитывалось около 30 тысяч банков. Среди них были не только десятки крупных банков, сравнимых по размерам с банками-монополистами в Германии и Великобритании, но и тысячи мелких местных банков, круг деятельности которых ограничивался небольшим городом и примыкающей сельской территорией. Даже в годы экономического подъема известное число этих банков ежегодно поглощалось другими банками или совсем закрывалось. Но после октября 1929 г. банковские банкротства приобрели масштабы эпидемии. Всего за 1930–1933 гг., как говорят американцы, «закрыли свои двери» около 9 тысяч банков. Банкротства банков означали, что фирмы и физические лица, имевшие счета в этих банках, полностью или частично теряли свои деньги. В лучшем случае вклад замораживался на долгое время.
Среди тысяч банков в декабре 1930 г. скандально обанкротился нью-йоркский банк под гордым и слегка вводящим в заблуждение названием Банк Соединенных Штатов (The Bank of the United States), имевший до полумиллиона вкладчиков; в нем держали свои счета даже власти города и штата. Эта история по-своему поучительна в свете поведения многих российских банков и их хозяев в последние годы.
Часть американских банков имеет лицензию от федеральных властей, часть — от властей штата. Банк Соединенных Штатов относился ко второй категории, что вовсе не мешало ему быть весьма крупным и влиятельным. Ревизия банка, проведенная контролерами штата Нью-Йорк летом 1930 г., обнаружила серьезные злоупотребления и потерю ликвидности. Хозяева банка, президент Бернард Маркус и вице-президент Сол Сингер, использовали средства вкладчиков для спекуляций с ценными бумагами, перекачивали деньги в подставные компании, через банк предоставляли себе ссуды на льготных условиях, тратили огромные деньги на представительские расходы. Однако власти сохранили эту информацию в тайне, опасаясь натиска вкладчиков на банк и всеобщей банковской паники.
Тем не менее слухи о плохом состоянии дел банка распространились по городу и штату, и в декабре 1930 г. какой-то камешек, как это обычно бывает, сдвинул лавину. Банк почти сразу оказался неспособен возвращать вклады. Олигархи с участием представителя Дома Морганов собрались на срочное совещание, но не смогли договориться о мерах спасения тонущего собрата. У дверей главной конторы и отделений банка образовались очереди вкладчиков, среди них появились зачинщики беспорядков, была вызвана полиция. Газеты сообщили о факте самоубийства уборщика мусора, потерявшего в этом банке все сбережения. Это усилило всеобщее возмущение.
Власти закрыли банк и арестовали его имущество. Против обоих высших менеджеров возбудили уголовное дело, расследование которого заняло около двух лет. В конце концов состоялся суд, приговоривший их к тюремному заключению на срок от 3 до 6 лет (в зависимости от поведения в заключении). Видимо, действия властей оказались своевременными, поскольку, как сообщается, в конечном счете до 90% всех вкладов было возвращено вкладчикам.
Хотя разного рода злоупотребления были массовым явлением, причины банковского кризиса носили более общий и глубокий характер. Множество банков попало в тиски между «усыханием» их активов и истребованием вкладов. В активах банков большое место занимали ценные бумаги и ссуды под залог ценных бумаг. В условиях кризиса эти бумаги обесценились в несколько раз, а многие утратили всякую ценность. Большая доля ссуд под заклад фермерской и городской недвижимости оказалась невозвратной, а заклад безнадежно обесценился. Известны случаи, когда ферму, стоившую до 1929 г. сто тысяч долларов, банк, получивший ее в собственность из-за непогашения ссуды, мог реализовать не более чем за 3–5 тысяч.
Как пишут крупнейшие авторитеты — нобелевский лауреат Милтон Фридмен и его соавтор Анна Шварц в «Денежной истории США», решающий удар в 1931–1933 гг. банкам нанесло обесценение их облигационного портфеля, который был последней линией обороны, последним резервом ликвидности. В частности, крупные банки являлись держателями больших портфелей государственных и иных облигаций стран Латинской Америки и Азии, а выплаты процентов и погашение многих этих выпусков были прекращены. Под давлением изъятия вкладов «банки были вынуждены выбрасывать на рынок свои активы (относительно ликвидные облигации. — А. А.), что неизбежно влекло за собой падение их рыночной ценности, а вместе с тем активов, которые они еще сохраняли в своих портфелях».
Летом 1932 г. многие банки по всей стране пытались правдами и неправдами ограничивать права вкладчиков на изъятие денег. В октябре 1932 г. губернатор штата Невада на две недели закрыл своей властью все банки, чтобы предотвратить их банкротство. Напряжение нарастало и в первые месяцы 1933 г., вылившись во всеобщий банковский кризис, который привел к параличу банковской системы.
Историки считают, что катастрофа началась в феврале 1933 г. в автомобильной столице страны Детройте, где лопнул крупнейший местный банк. Натиск на все банки города и штата заставил губернатора штата Мичиган закрыть все банки, «чтобы сохранить общественное спокойствие, здоровье и безопасность и охранить права вкладчиков без предпочтения для кого-либо». Натиск на банки перекатывался из штата в штат, которые хотя во многих случаях де-факто прекращали выдачу вкладов, но не закрывались, надеясь хоть как-то уцелеть. В конце февраля и начале марта многие штаты в разных формах последовали примеру Мичигана.
4 марта 1933 г. кончилось «междуцарствие» (период между выборами и вступлением нового президента в должность), и президентом стал Франклин Делано Рузвельт, представитель демократической партии, до этого занимавший пост губернатора крупнейшего штата Нью-Йорк. На выборах в ноябре 1932 г. он одержал убедительную победу над кандидатом республиканцев Гувером, который баллотировался на второй срок. Демократическая партия получила также большинство в обеих палатах Конгресса.
продолжение
--PAGE_BREAK--