О ДВУХ ОШИБОЧНЫХ ВОЗЗРЕНИЯХ НА РЕЧЬ ИМЫШЛЕНИЕ, ХАРАКТЕРИЗУЮЩИХ СИСТЕМУ ЕСТЕСТВЕННОЙ ЛОГИКИ, И О ТОМ, КАК СЛОВА ИОБЫЧАИ ВЛИЯЮТ НА МЫШЛЕНИЕ
Каждыйнормальный человек, вышедший из детского возраста, обладает способностьюговорить и говорит. Именно поэтому каждый независимо от образования проноситчерез всю свою жизнь некоторые хотя и наивные, но глубоко укоренившиеся взглядына речь и на ее связь с мышлением. Поскольку эти воззрения тесно связаны сречевыми навыками, ставшими бессознательными и автоматическими, они довольнотрудно поддаются изменению и отнюдь не являются чем-то сугубо индивидуальнымили хаотичным — в их основе лежит определенная система. Поэтому мы вправеназвать эти воззрения системой естественной логики. Этот термин представляетсямне более удачным, чем термин «здравый смысл», который частоиспользуется с тем же значением.
Согласующийсяс законами естественной логики факт, что все люди с детства свободно владеютречью, уже позволяет каждому считать себя авторитетом во всех вопросах,связанных с процессом формирования и передачи мыслей. Для этого, как емупредставляется, достаточно обратиться к здравому смыслу и логике, которыми он,как и всякий другой человек, обладает. Естественная логика утверждает, что речь- это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с ихформированием. Считается, что речь, т.е. использование языка, лишь«выражает» то, что уже в основных чертах сложилось без помощи языка.Формирование мысли — это якобы самостоятельный процесс, называемый мышлениемили мыслью и никак не связанный с природой отдельных конкретных языков.Грамматика языка — это лишь совокупность общепринятых традиционных правил, ноиспользование языка подчиняется якобы не столько им, сколько правильному,рациональному, или логическому, мышлению.
Мысль,согласно этой системе взглядов, зависит не от грамматики, а от законов логикиили мышления, будто бы одинаковых для всех обитателей вселенной и отражающих рациональноеначало, которое может быть обнаружено всеми разумными людьми независимо друг отдруга, безразлично, говорят ли они на китайском языке или на языке чоктав. Унас принято считать, что математические формулы и постулаты формальной логикиимеют дело как раз с подобными явлениями, т.е. со сферой и законами чистогомышления. Естественная логика утверждает, что различные языки — это в основномпараллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и чтопоэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутсяважными. По этой теории математики, символическая логика, философия и т.п. — это не особые ответвления языка, но системы, противостоящие языку и имеющиедело непосредственно с областью чистого мышления. Подобные взгляды наши иотражение в старой остроте о немецком грамматисте, посвятившем всю свою жизньизучению дательного падежа. С точки зрения естественной логики и дательныйпадеж, и грамматика в целом — вещи незначительные. Иного мнения придерживались,по-видимому, древние арабы: рассказывают, что два принца оспаривали друг удруга честь надеть туфли самому ученому из грамматистов королевства, а их отец,калиф, видел славу своего королевства в том, что великие грамматисты почиталисьздесь превыше королей.
Известноеизречение, гласящее, что исключения подтверждают правила, содержит немалую долюистины, хотя с точки зрения формальной логики оно превратилось в нелепость,поскольку «подтверждать» больше не значило «подвергнутьпроверке». Поговорка приобрела глубокий психологический смысл с тех пор,как она утратила значение в логике. Сейчас она означает то, что, если у правиласовершенно нет исключений, его не признают за правило и вообще его не осознают.Такие явления — часть нашего повседневного опыта, который мы обычно неосознаем. Мы не можем выделить какое-либо явление или сформулировать для негоправила до тех пор, пока не найдем ему противопоставления и не обогатим нашопыт настолько, что столкнемся наконец с нарушением данной регулярности. Так,мы вспоминаем о воде лишь тогда, когда высыхает колодец, и осознаем, что дышимвоздухом, только когда его нам начинает не хватать.
Или,например, предположим, что какой-нибудь народ в силу какого-либофизиологического недостатка способен воспринимать только синий цвет. В такомслучае вряд ли его люди смогут сформулировать мысль, что они видят только синийцвет. Термин синий будет лишен для них всякого значения, в их языке мы ненайдем названий цветов, а их слова, обозначающие оттенки синего цвета, будутсоответствовать нашим словам светлый, темный, белый, черный и т. д., но ненашему слову синий. Для того чтобы осознать, что они видят только синий цвет,они должны в какие-то отдельные моменты воспринимать и другие цвета. Законтяготения не знает исключении; нет нужды доказывать, что человек безспециального образования не имеет никакого понятия о законах тяготения и емуникогда бы не пришла в голову мысль о возможности существования планеты, накоторой тела подчинялись бы законам, отличным от земных. Как синий цвет у нашеговымышленного народа, так и закон тяготения составляют часть повседневного опытанеобразованного человека, нечто неотделимое от этого повседневного опыта. Законтяготения нельзя было сформулировать до тех пор, пока падающие тела не былирассмотрены с более широкой точки зрения — с учетом и других миров, в которыхтела движутся по орбитам или иным образом.
Подобнымже образом, когда мы поворачиваем голову, окружающие нас предметы отражаются насетчатке глаза так, как если бы эти предметы двигались вокруг нас. Это явление— часть нашего повседневного опыта, и мы не осознаем его. Мы не думаем, чтокомната вращается вокруг нас, но понимаем, что повернули голову в неподвижнойкомнате. Если мы попытаемся критически осмыслить то, что происходит при быстромдвижении головы или глаз, то окажется, что самого движения мы не видим; мывидим лишь нечто расплывчатое между двумя ясными картинами. Обычно мы этогосовершенно не замечаем, и мир предстает перед нами без этих расплывчатыхпереходов. Когда мы проходим мимо дерева или дома, их отражение на сетчаткеменяется так же, как если бы это дерево или дом поворачивались на оси; однако,передвигаясь при обычных скоростях, мы не видим поворачивающихся домов илидеревьев. Иногда неправильно подобранные очки позволяют увидеть, когда мыоглядываемся вокруг, странные движения окружающих предметов, но обычно мы припередвижении не замечаем их относительного движения. Наша психическаяорганизация такова, что мы игнорируем целый ряд явлений, которые хотя ивсеобъемлющи и широко распространены, но не имеют значения для нашейповседневной жизни и нужд.
Естественнаялогика допускает две ошибки. Во-первых, она не учитывает того, что факты языкасоставляют для говорящих на данном языке часть их повседневного опыта и поэтомуэти факты не подвергаются критическому осмыслению и проверке. Таким образом,если кто-либо, следуя естественной логике, рассуждает о разуме, логике изаконах правильного мышления, он обычно склонен просто следовать за чистограмматическими фактами, которые в его собственном языке или семье языковсоставляют часть его повседневного опыта, но отнюдь не обязательны для всехязыков и ни в каком смысле не являются общей основой мышления. Во-вторых,естественная логика смешивает взаимопонимание говорящих, достигаемое путем использованияязыка, с осмысливанием того языкового процесса, при помощи которого достигаетсявзаимопонимание, т. е. с областью, являющейся компетенцией презренного и сточки зрения естественной логики абсолютно бесполезного грамматиста. Двоеговорящих, например на английском языке, быстро придут к договоренностиотносительно предмета речи; они без труда согласятся друг с другом в отношениитого, к чему относятся их слова. Один из них (А) может дать указания, которыебудут выполнены к полному его удовлетворению другим говорящим (В). Именнопоэтому, что А и В так хорошо понимают друг друга, они в соответствии сестественной логикой считают, что им, конечно, ясно, почему это происходит. Ониполагают, например, что все дело просто в том, чтобы выбрать слова длявыражения мыслей. Если мы попросим А объяснить, как ему удалось так легкодоговориться с В, он просто повторит более или менее пространно то, что он ипонятия не имеет о том процессе, который здесь происходит. Сложнейшая системаязыковых моделей и классификаций, которая должна быть общей для А и В, служитим для того, чтобы они вообще могли вступить в контакт.
Этиврожденные, и приобретаемые со способностью говорить основы и есть областьграмматиста, или лингвиста, если дать этому ученому более современное название.Слово «лингвист» в разговорной и особенно в газетной речи означаетнечто совершенно иное, а именно человека, который может быстро достигнутьвзаимопонимания при общении с людьми, говорящими на различных языках. Такогочеловека, однако, правильнее было бы назвать полиглотом. Ученые-языковеды ужедавно осознали, что способность бегло говорить на каком-либо языке еще совсемне означает лингвистического знания этого языка, т.е. понимания его основныхособенностей (background phenomena), его системы и происходящих в нейрегулярных процессов. Точно так же способность хорошо играть на биллиарде неподразумевает и не требует знания законов механики, действующих на биллиардномстоле.
Сходнымобразом обстоит дело в любой другой отрасли науки. Всех подлинных ученыхинтересует прежде всего основа явлений, играющая как таковая небольшую роль внашей жизни. И, тем не менее, изучение основы явлении позволяет обнаружитьтесную связь между многими остающимися в тени областями фактов, принимаемыми занечто данное, и такими занятиями, как транспортировка товаров, приготовлениепищи, уход за больными, выращивание картофеля. Все эти виды деятельности могутс течением времени подвергнуться весьма значительным изменениям под влияниемсугубо научных теоретических изысканий, ни в коей мере не связанных с самимиэтими банальными занятиями. Так и в лингвистике — изучаемая ею основа языковыхявлений, которые как бы находятся на заднем плане, имеет отношение ко всемвидам нашей деятельности, связанной с речью и достижением взаимопонимания, — вовсякого рода рассуждениях и аргументации, в юриспруденции, дискуссиях, призаключении мира, заключении различных договоров, в изъявлении общественногомнения, в оценке научных теорий, при изложении научных результатов. Везде, гдев делах людей достигается договоренность или согласие, независимо от того,используются ли при этом математические или какие-либо другие специальныеусловные знаки или нет, эта договоренность достигается при помощи языковыхпроцессов или не достигается вовсе.
Какмы видели, ясное понимание лингвистических процессов, посредством которыхдостигается та или иная договоренность, совсем не обязательно для достиженияэтой договоренности, но, разумеется, отнюдь ей не мешает. Чем сложнее и труднеедело, тем большую помощь может оказать такое знание. В конце концов, можнодостигнуть такого уровня — и я подозреваю, что современный мир почти достигего, — когда понимание процессов речи является уже не только желательным, но инеобходимым. Здесь можно провести аналогию с мореплаванием. Всякое плывущее поморю судно попадает в сферу действия притяжения планет. Однако даже мальчишкаможет провести свое суденышко вокруг бухты, не зная ни географии, ниастрономии, ни математики или международной политики, в то же время для капитанаокеанского парохода знание всех этих предметов весьма существенно.
Когдалингвисты смогли научно и критически исследовать большое число языков,совершенно различных по своему строю, их опыт обогатился, основа для сравнениярасширилась, они столкнулись с нарушением тех закономерностей, которые до тогосчитались универсальными, и познакомились с совершенно новыми типами явлений.Было установлено, что основа языковой системы любого языка (иными словами,грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив,грамматика сама формирует мысль, является программой и руководствоммыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и ихсинтеза. Формирование мыслей — это не независимый процесс, строго рациональныйв старом смысле этого слова, но часть грамматики того или иного языка иразличается у различных народов в одних случаях незначительно, в других — весьма существенно, так же как грамматический строй соответствующих языков. Мырасчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяемв мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (этикатегории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами каккалейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашимсознанием, а это значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашемсознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значениятак, а не иначе в основном потому, что мы — участники соглашения,предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу дляопределенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка.Это соглашение, разумеется, никак и никем не сформулировано и лишьподразумевается, и, тем не менее, мы — участники этого соглашения; мы вообще несможем говорить, если только не подпишемся под систематизацией и классификациейматериала, обусловленной указанным соглашением.
Этообстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки,поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютнонезависимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации дажетогда, когда считаем себя наиболее свободными. Человеком, более свободным вэтом отношении, чем другие, оказался бы лингвист, знакомый с множеством самыхразнообразных языковых систем. Однако до сих пор таких лингвистов не было. Мысталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит,что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселеннойтолько при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковыхсистем.
Этотпоразительный вывод не так очевиден, если ограничиться сравнением лишь нашихсовременных европейских языков да еще, возможно, латинского и греческого.Системы этих языков совпадают в своих существенных чертах, что на первыйвзгляд, казалось бы, свидетельствует в пользу естественной логики. Но этосовпадение существует только потому, что все указанные языки представляют собойиндоевропейские диалекты, построенные в основном по одному и тому же плану иисторически развившиеся из того, что когда-то давно было одной речевойобщностью; сходство упомянутых языков объясняется, кроме того, тем, что все онив течение долгого времени участвовали в создании общей культуры, а также тем,что эта культура во многом, и особенно в интеллектуальной области, развиваласьпод большим влиянием латыни и греческого. Таким образом, данный случай непротиворечит принципу лингвистической относительности, сформулированному вконце предыдущего абзаца. Следствием этого является сходство в описании мира усовременных ученых. Нужно, однако, подчеркнуть, что понятия «всесовременные ученые, говорящие на индоевропейских языках» и «всеученые» не совпадают. То, что современные китайские или турецкие ученыеописывают мир, подобно европейским ученым, означает только, что они перенялицеликом всю западную систему мышления, но совсем не то, что они выработали этусистему самостоятельно, с их собственных наблюдательных постов,
Расхожденияв анализе природы становятся более очевидными при сопоставлении нашихсобственных языков с языками семитскими, китайским, тибетским или африканскими.И если мы привлечем языки коренного населения Америки, где речевые коллективы втечение многих тысячелетий развивались независимо друг от друга и от СтарогоСвета, то тот факт, что языки расчленяют мир по-разному, становится совершеннонеопровержимым. Обнаруживается относительность всех понятийных систем, в томчисле и нашей, и их зависимость от языка. То, что американские индейцы,владеющие только своими родными языками, никогда не выступали в качестве ученыхили исследователей, не имеет отношения к делу. Игнорировать свидетельствосвоеобразия человеческого разума, которое предоставляют их языки, — это всеравно, что ожидать от ботаников исчерпывающего описания растительного мира,зная, что они изучили только растения, употребляемые для пищи, и оранжерейныерозы.
Рассмотримнесколько примеров. В английском языке мы распределяем большинство слов по двумклассам, обладающим различными грамматическими и логическими особенностями.Слова первого класса мы называем существительными (ср., например, house«дом», man «человек»); слова второго — глаголами (например:hit «ударить», run «бежать»). Многие слова одного классамогут выступать еще и как слова другого класса (например: а hit«удар», а run «бег» или to man the boat«укомплектовывать лодку людьми, личным составом»). Однако, в общем,граница между этими двумя классами является абсолютной. Наш язык дает нам,таким образом, деление мира на два полюса. Но сама природа совсем так неделится. Если мы скажем, что strike «ударять», turn«поворачивать», run «бежать» и т.п. — глаголы потому, чтоони обозначают временные и кратковременные явления, то есть действия, тогдапочему же fist «припадок» — существительное? Ведь это тоже временноеявление! Почему lightning «молния», spark «искра», wave«волна», eddy «вихрь», pulsation «пульсация»,flame «пламя», storm «буря», phase «фаза», cycle«цикл», spasm «спазм», noise «шум», emotion«чувство» и т. п. — существительные? Все это временные явления. Еслиman «человек» и house «дом» — существительные потому, чтоони обозначают длительные и устойчивые явления, то есть предметы, тогда почемуbeer «держать», adhere «твердо держаться, придерживаться»,extend «простираться», project «выдаваться, выступать»,соntinuе «продолжаться, длиться», persist «упорствовать,оставаться», grow «расти», dwell «пребывать, жить» ит. п. — глаголы? Если нам возразят, что possess «обладать», adhere«придерживаться» — глаголы потому, что они обозначают скорееустойчивые связи, чем устойчивые понятия, почему же тогда equilibrium«равновесие», рressure «давление», current «течение,ток», реасе «мир», group «группа», nation«нация», society «общество», tribe «племя»,sister «сестра» или другие термины родства относятся ксуществительным? Мы обнаруживаем, что «событие» (event) означает длянас «то, что наш язык классифицирует как глагол» или нечто подобное.Мы видим, что определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п., исходя изприроды, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение кграмматическим категориям того или иного конкретного языка.
Вязыке хопи «молния», «волна», «пламя»,«метеор», «клуб дыма», «пульсация» — глаголы, таккак все это события краткой длительности и именно поэтому не могут быть ничеминым, кроме как глаголами. «Облако» и «буря» обладаютнаименьшей продолжительностью, возможной для существительных. Таким образом,как мы установили, в языке хопи существует классификация явлений (илилингвистически изолируемых единиц), исходящая из их длительности, нечтосовершенно чуждое нашему образу мысли. С другой стороны, в языке нутка (о-вВанкувер) все слова показались бы нам глаголами, но в действительности там нетни класса I, ни класса II; перед нами как бы монистический взгляд на природу,который порождает только один класс слов для всех видов явлений. О house«дом» можно сказать и «а house occurs» «дом имеетместо» и «it houses» «домит» совершенно так же, как оflame «пламя» можно сказать и «а flame occurs» «пламяимеет место» и «it burns» «горит». Эти словапредставляются нам похожими на глаголы потому, что у них есть флексии,передающие различные оттенки длительности и времени, так что суффиксы слова,обозначающего «дом», придают ему значения «давно существующийдом», «временный дом», «будущий дом», «дом,который раньше был», «то, что начало быть домом» и т.п.
Вязыке хопи есть существительное, которое может относиться к любому летающемупредмету или существу, а исключением птиц; класс птиц обозначается другимсуществительным. Можно сказать, что первое существительное обозначает класс Л — П «летающие минус птицы», действительно, хопи называют одним и тем жесловом и насекомые, и самолет, и летчика и не испытывают при этом никакихзатруднений. Разумеется, ситуация помогает устранить возможное смешениеразличных представителей любого широкого лингвистического класса, подобного Л — П. Этот класс представляется нам уж слишком обширным и разнородным, но таким жепоказался бы, например, эскимосу наш класс «снег». Мы называем одними тем же словом, падающий снег, снег на земле, снег, плотно слежавшийся, каклед, талый снег, снег, несомый ветром, и т.п., независимо от ситуации. Дляэскимоса это всеобъемлющее слово было бы почти немыслимым; он заявил бы, чтопадающий снег, талый снег и т. п. различны и по восприятию и пофункционированию (sensuouslyand operationally). Эторазличные вещи, и он называет их различными словами. Напротив, ацтеки идут ещедальше нас: в их языке «холод», «лед» и «снег»представлены одним и тем же словом с различными окончаниями: «лед» — это существительное, «холод» — прилагательное, а для«снега» употребляется сочетание «ледяная изморозь».
Однакоудивительнее всего то, что различные широкие обобщения западной культуры, как,например, время, скорость, материя, не являются существенными для построениявсеобъемлющей картины вселенной. Психические переживания, которые мы подводимпод эти категории, конечно, никуда не исчезают, но управлять космологией жгут ииные категории, связанные с переживаниями другого рода, и функционируют они,по-видимому, ничуть не хуже наших. Хопи, например, можно назвать языком, неимеющим времени. В нем различают психологическое время, которое оченьнапоминает бергсоновскую «длительность», но это «время»совершенно отлично от математического времени Т, используемого нашими физиками.Специфическими особенностями понятия времени в языке хопи является то, что оноварьируется от человека к человеку, не допускает одновременности, может иметьнулевое измерение, то есть количественно не может превышать единицу. Индеецхопи говорит не «я оставался пять дней», но «я уехал на пятыйдень».
Слово,относящееся к этому виду времени, подобно слову «день», не имеетмножественного числа. Загадочные картинки на приведенном рисунке помогутпредставить, как глагол в языке хопи обходится без времен. И действительно, водноглагольном предложении единственная польза от наших времен заключается вразличении 5 типичных ситуаций, изображенных на картинках.
Объективная Говорящий Слушатель
Как будет выражена мысль
о том, что кто-то бежит Ситуация 1а (бегущий человек) (стоящий человек) (стоящий человек)
Англ. He is running 'Он бежит'
Хопи Wari 'Бегущий' Ситуация 1б. Поле наблюдения пустое, без бегущего (стоящий человек) (стоящий человек)
Англ. He run 'Он бежал'
Хопи Wari 'Бегущий' Ситуация 2 (бегущий человек) (стоящий наверху человек) (сидящий человек)
Англ. He is running 'Он бежит'
Хопи Wari 'Бегущий' Ситуация 3. Поле наблюдения пустое, без бегущего (стоящий наверху человек) (сидящий человек)
Англ. He run 'Он бежал'
Хопи Era wari 'Бегущий' Ситуация 4. Поле наблюдения пустое, без бегущего (стоящий человек) (сидящий человек)
Англ. He will run 'Он побежит'
Хопи Warikni 'Бегущий' Ситуация 5. Поле наблюдения пустое, без бегущего (стоящий человек) (сидящий человек)
Англ. He runs (on the tracked time) 'Он бегает'
Хопи Warikngwe 'Бегущий'
Вне знающем времен языке хопи глагол не различает настоящее, прошедшее илибудущее события, но всегда обязательно указывает, какую степень достоверностиговорящий намеревается придать высказыванию: а) сообщение о событии (ситуации1, 2 и 3 на рисунке), б) ожидание события (ситуация 4), в) обобщение событийили закон (ситуация 5). Ситуация 1, где говорящий и слушающий объединены единымполем наблюдения, подразделяется английским языком на два возможных случая — 1аи 1б, которые у нас называются соответственно настоящим и прошедшим. Этоподразделение не обязательно для языка, оговаривающего, что данное высказываниепредставляет собой констатацию события.
Грамматикаязыка хопи позволяет также легко различать посредством форм, называемых видамии наклонениями, мгновенные, длительные и повторяющиеся действия и указыватьдействительную последовательность сообщаемых событий. Таким образом, вселеннуюможно описать, не прибегая к понятию измеряемого времени. А как же будетдействовать физическая теория, построенная на этих основах, без Т (время) всвоих уравнениях? Превосходно, как можно себе представить, хотя, несомненно,она потребует иного мировоззрения и, вероятно, иной математики. Разумеется,понятие V (скорость — velocity) также должно будет исчезнуть. В языке хопи нетслова, полностью эквивалентного нашему слову «скорость» или«быстрый». Обычно эти слова переводятся словом, имеющим значение«сильный» или «очень» и сопровождающим любой глаголдвижения. В этом ключ к пониманию сущности нашей новой физики. Нам, вероятно,понадобится ввести новый термин — I — интенсивность (intensity). Каждый предметили явление будет содержать в себе I независимо от того, считаем ли мы, чтоэтот предмет или явление движется, или просто длится, или существует. Можетслучиться, что I (интенсивность) электрического заряда окажется совпадающей сего напряжением или потенциалом. Мы должны будем ввести в употребление особые«часы» для измерения некоторых интенсивностей или, точнее, некоторыхотносительных интенсивностей, поскольку абсолютная интенсивность чего-либобудет бессмысленной. Наш старый друг ускорение (acceleration) также будетприсутствовать при этом, хотя, без сомнения, под новым именем. Возможно, мы назовемего V, имея в виду не скорость (velocity), а вариантность (variation).Вероятно, все процессы роста и накопления будут рассматриваться как V. У нас небудет понятия темпа (rate) во временном смысле, поскольку, подобно скорости(velocity), темп предполагает математическое и лингвистическое время. Мы,разумеется, знаем, что всякое измерение покоится на отношении, но измерениеинтенсивностей путем сравнения с интенсивностью хода часов либо движенияпланеты мы не будем трактовать как отношение, точно так же как мы не трактуемрасстояние на основе сравнения с ярдом.
Ученому,представляющему иную культуру, культуру оперирующую понятиями времени искорости, пришлось бы тогда приложить немало усилий, чтобы объяснить нам этипонятия. Мы говорили бы об интенсивности химической реакции; он — о скорости еепротекания или о ее темпе, Первоначально мы бы просто думали, что его слова«скорость» и «темп» соответствуют «интенсивности»в нашем языке, а он, вероятно, сначала считал бы, что «интенсивность»- это просто слово, передающее то же, что слово «скорость» в егоязыке. Сперва мы бы соглашались, потом начались бы разногласия. И, наконец, обестороны начали бы, по-видимому, осознавать, что все дело в использованииразличных систем мышления. Ему было бы очень трудно объяснить нам, что онразумеет под «скоростью» химической реакции. В нашем языке неоказалось бы подходящих слов. Он попытался бы объяснить «скорость»,сопоставляя химическую реакцию со скачущей лошадью или указывая на различиемежду хорошей лошадью и ленивой. Мы пытались бы с улыбкой превосходствапоказать ему, что его аналогия также иллюстрирует не что иное, как различныеинтенсивности, и что, кроме этого обстоятельства, никакого другого сходствамежду лошадью и химической реакцией в пробирке нет. Мы не преминули быотметить, что скачущая лошадь движется относительно земли, в то время каквещество в пробирке находится в состоянии покоя.
Важнымвкладом в науку с лингвистической точки зрения было бы более широкое развитиечувства перспективы. У нас больше нет оснований считать несколько сравнительнонедавно возникших диалектов индоевропейской семьи и выработанные на основе ихмоделей приемы мышления вершиной развития человеческого разума. Точно так же неследует считать причиной широкого распространения этих диалектов в наше времяих большую пригодность или нечто подобное, а не исторические явления, которыеможно назвать счастливыми только с узкой точки зрения заинтересованных сторон.Нельзя считать, что все это, включая собственные процессы мышления, исчерпываетвсю полноту разума и познания, они (эти явления и процессы) представляют лишьодно созвездие в бесконечном пространстве галактики. Поразительное многообразиеязыковых систем, существующих на земном шаре, убеждает нас в невероятнойдревности человеческого духа; в том, что те немногие тысячелетия истории,которые охватываются нашими письменными памятниками, оставляют след не толщекарандашного штриха на шкале, какой измеряется наш прошлый опыт на этойпланете; в том, что события этих последних тысячелетий не имеют никакогозначения в ходе эволюционного развития; в том, что человечество не знаетвнезапных взлетов и не достигло в течение последних тысячелетий никакоговнушительного прогресса в создании синтеза, но лишь забавлялось игрой слингвистическими формулировками и мировоззрениями, унаследованными отбесконечного в своей длительности прошлого. Но ни это ощущение, ни сознаниепроизвольной зависимости всех наших знаний от языковых средств, которые ещесами в основном не познаны, но должны обескураживать ученых, но должны,напротив, воспитать ту скромность, которая неотделима от духа подлинной науки,и, следовательно, положит конец той надменности ума, которая мешает подлиннойнаучной любознательности и вдохновению.
Список литературы
Б.Л.Уорф. Наука и языкознание.